Жажда жизни

В него никто ни когда не верил, он знал об этом и мучаясь тихо прогорал, не ощущая поддержки. Детские желания не исполнялись, мечты не сбывались, оставалось фантазировать, но моральная слабость, состоящая из угрюмой обиды и зарождающейся депрессии, делала фантазии плоскими, навязчиво — однообразными и наконец, разочаровывающими. Злится, сил не хватало, и в одиннадцать лет он стал курить.                Сигареты он брал у дяди Джека  престарелого инвалида, бывшего алкоголика, а теперь почти слепого. Он вывозил дядю Джека на лужайку, подышать воздухом, а сам возвращался в дом и вытаскивал четыре сигареты из пачки со стола. Он вытаскивал четыре сигареты два раза в неделю. Дядя Джек не замечал, потому что не мог заметить. К дяде Джеку редко кто заходил и мальчику было приятно навещать старика и болтать с ним о том, о сем. Он приносил старику печенье и кормил, бросая кусочки прямо в беззубый рот. Старик жмурился, печенье было вкусным, мальчик улыбался, что бывало с ним редко, и смеялся, чего, если бы не дядя Джек, не было бы с ним никогда.               

Так было в одиннадцать, а в двенадцать ему понравилась девочка, пухленькая блондинка, она была годом старше и немного выше.                Ее звали Каролина. Каролина его не замечала, грустного и усталого сложно заметить. Он много думал о ней и часто улыбался, во время этих мыслей он мог часами вспоминать, как она сегодня выглядела, как улыбалась, как смотрела.                Пустяшные подробности оживали перед ним стабильным таким манящим волшебным, от того еще более желанным интересом. В ее улыбке было что - то мягкое, материнское, нежное и заботливое. Но «Что ей сказать?» «Куда пригласить?» «Как развлекать, да и денег не много».
Он так и не подошел к ней, так и не подошел.               

Учился он легко, очень легко. Учителя были в восторге, родители млели от важности и гордыни. Математика давалась всегда и во всем, но нравилась География. Хотелось ездить по свету и что - нибудь искать и записывать, а потом рассказывать. Близился выбор, но настоять сил не было.               

В тот день он не попал в корзину из простой ситуации, одноклассники смотрели с презрением и молчали, а в душе после урока били и мочились на него.                Ему было четырнадцать. Он прижался к полу и перепуганным, не сопротивляющимся зверьком ждал, когда они уйдут. Они ушли, а он медленно встал, встал под душ и закрыл глаза. Эти секунды запомнились навсегда, не как били и справляли нужду, обзывая и улюлюкая, а эти секунды, когда стоя под душем, он услышал как неведомая, вяловато — пассивная сила прошептала ему.               
«Не переживай, тебе уже не больно, ты здоров, не чего не повреждено.                Они ведь не изуродовали тебя, это была всего лишь моча, смотри, вода уже смывает ее, уже смыла. Смотри, какой ты красивый, смотри! Не хочешь? Зря!» Голос исчез.               
И странное, доселе неведомое оцепенение и сильная слабость завладели им и телом, и сознанием. Душа молчала.               

Он вышел, вытерся, оделся и пошел домой. Тихо - тихо он шел по улице, не чувствуя асфальта, не чувствуя даже кроссовок, его ноги шагали, как по воздуху, без чувства веса, без опоры.
Он пришел домой, его спросили и он сказал:               
- А как ты хочешь мама?                - Тебе советуют математику.                - Математика, мама.                - Все в порядке?                - Все o’key.

Он вошел к себе и лег на кровать. Он тихо поплакал и решил, что завтра обязательно спрыгнет с крыши школы. Ведь школа выше их дома.               

Но спрыгнуть не получилось, на следующий день рано утром умер дядя Джек, ему было девяносто четыре. Умер дядя Джек престарелый инвалид, почти слепой, бывший алкоголик. Дядя Джек, у которого он таскал сигареты по четыре штуки два раза в неделю. Умер дядя Джек, который не был ему родственником, но был другом.               
Умер дядя Джек, и он похоронил детство.               

Он раздумал прыгать и решил всем все доказать, спустя несколько лет, доказать.               


Сегодня в своем домике на Роувард - стрит он устроил ужин памяти. Хорошая еда, бутылка вина и пачка печенья, того самого. Сегодня был памятный день и потому памятный ужин. Дяде Джеку исполнилось бы сто четыре. Он с аппетитом уплетал мясо и салат, пил вино, вспоминал, как бросал печенье в беззубый рот. Бутылка быстро пустела, но он почти не пьянел. После ужина он сел в любимое кресло и с вальяжной удовлетворенностью подумал о завтрашнем докладе. Это было важно. На кону стояла ученая степень. Он бросил думать о защите, знал, что степень его. Он возьмет ее легко и ненавязчиво.               

Степень он взял, в общем то легко. Потом следующую, другую свою работу представил успешно. Еще одно выступление было отмечено интересными в нем составляющими. Было очевидно он талантлив. Потом появились звания, регалии. Карьера бурлила успехом.                А ведь до тридцати еще три года. И девушек хватало, ему нравились разные, в каждой он находил что - то очень нужное себе, что - то схожее в настроениях, взглядах и даже планах иногда, каждая была близка ему по своему, особенно.               
Некоторое время.               

Все шло замечательно, но время от времени он с неприятным чувством давящей безысходности обнаруживал то пассивно - вяловатое ощущение, как тогда, в четырнадцать лет, в душе. И голос иногда шептал ему: «Все в порядке, парень, видишь, как все хорошо, все прекрасно, все замечательно, у тебя все есть,                все - все, чего же ты?! Ну - ка! Улыбнись, давай - давай!» Но улыбнуться не получалось.               

Шло время. Девушек стало меньше, но стабильности не добавилось. Ему было уже тридцать два. Он приехал в школу, где когда - то учился. Читал очередной доклад и лекцию. Педагоги, не все конечно, помнили его, ученики аплодировали.               
Он увидел мальчика и вдруг его речь оборвалась. Он конечно, продолжил, но уже не так уверенно, не так энергично. Он как - будто увидел себя, себя лет в тринадцать - четырнадцать. И улыбнулся. Никто конечно не заметил. Даже тот мальчик.               
Его отлично приняли, все закончилось, и вот теперь он вел свой «Ford» по улицам родного Денвера, сам то он давно жил в Нью-Йорке.                Он смотрел на дорогу, а видел мальчика. Того, которому улыбнулся.               

В тридцать шесть он женился. В тридцать семь стал отцом сестер - двойняшек. В тридцать девять с трудом развелся, потеряв три четверти собственности, а все потому, что пожалел на хорошего адвоката. В сорок три он стал профессором,                а в сорок шесть бросил математику. 

Надоело, ему просто надоело. Умерли родители и теперь умерли профессиональное самолюбие и здоровое чувство карьеризма, много лет гнавшие его вперед. Надоело.               
Он ни чего не открыл и ни чего не изобрел. Когда нужны звания и статусы ничего не открывается. А ведь когда - то так мечталось о реальных открытиях в высшей математике, иногда буквально грезилось большим всепоглощающим успехом, он буквально видел его, знал что будет говорить на награждении, кого поблагодарит...                Казалось еще чуть - чуть, но все как-то не случалось, все хотел совместить и в иерархии постов и важности не затеряться и чего - нибудь, ну хоть чего - нибудь открыть, такая вот детская потребность в и дальнейшей актуальности игры.                Но не вышло, по крайней мере, у него, с открытием не вышло, а теперь и вовсе все бросил, потому что ощутил бессмысленность, так что выходит все это зря, ошибка, ну или что - то вроде того.                И нет математики с ним как, кажется, и не было ни когда.               

Теперь он жил в пригороде Нью-Йорка. В небольшом доме с вместительной кухней и уютной лужайкой во дворике. Еще был коричневый пес Чарли. Ему хватало сбережений, за годы после развода он смог заработать хорошие деньги. Теперь он платно консультировал студентов университетов, готовил к экзаменам, давал оценку молодым коллегам. С дочерьми не общался, они не любили его, а он когда - то, вообще хотел мальчика. Ему был пятьдесят один год, и его все устраивало и шлюшки по вторникам тоже.               

Эти три года были странными непонятными. Что - то изменилось, но что он не мог понять. Постоянно думая, вспоминая прошлое он находил, что ни о чем не жалеет, все было неплохо, на что жаловаться, да и зачем? Значит дело не в прошлом, значит в будущем, неужели впереди еще что - то ждет, неужели что - то предвидится?               

Он стал лучше себя чувствовать, куда - то делся кашель, и левая нога перестала отдавать болью при ходьбе. Было ясное чувство, как - будто эти три года он куда - то разбегался, но куда, для чего?               
Свои пятьдесят четыре он встречал один, все надоели и бывшие коллеги, и ученики, и соседи, и знакомые. Даже животные надоели, а хороших,                с какими и молчать хорошо, друзей не было.               
Тогда он решил путешествовать.               
Он был во Франции, Италии, Испании, Израиле, Аргентине, Бразилии, Мексике и теперь летел в Африку. Летел, ехал, плыл на катере, ехал и вот он в маленькой Африканской деревушке. Туристические маршруты приелись, и он интересовался не хожеными дорожками. Решил учить местные диалекты и побывать в джунглях. За три месяца в Африке он сделал все, что хотел. Он приятно развеялся и теперь думал о возвращении в свой домик в пригороде Нью-Йорка. Они с проводником шли туда, откуда уже могли ездить автомобили. Машина должна была отвести к катеру.
Денег было немного, во многом потому проводник оказался неопытен, он шел, неуверенно оглядывая местность, словно незнакомую, ступал как - то странно, короче не внушал уверенного знания, что идем, идем правильно и дойдем, разумеется, дойдем.               
Они зашли куда - то явно не туда. Долго бродили, а потом стемнело. Усталые они заснули, но утром он был один.               
Он был один, а рядом начиналась пустыня.               

Решил повернуть назад, но не помнил где они шли, стал вспоминать и понял, что если пойдет назад не выйдет, это точно. Значит вперед, но куда?                Впереди пустыня «океан песка и водопад солнца».               
Ему уже пятьдесят четыре года. Он осмотрел свою сумку. Провизии дня на два есть, если экономно можно и на четыре. Значит экономно. Скорей всего он придет раньше, там же этот городок, он не мог вспомнить названия, но, странное дело, злиться на себя за это, не получалось.               
Не получалось злиться.               
Идти будет утром и вечером, днем отдыхать, если конечно день в пустыне в его положении можно назвать отдыхом. Он сидел еще час. Ждал, когда солнце отправится на покой. Воспоминания в целом не тревожили его, лишь иногда неприятно покалывали детством и юностью. Он вспомнил дядю Джека, улыбнулся.      

«Сколько бы ему было сейчас, сто тридцать четыре!»                Грустить не хотелось, и он глотнул воды.               
Воды было пять литровых бутылок. 

Он пошел ровно в пятнадцать часов, во всяком случае, столько показывали его часы в золотой оправе. Рановато, мог бы еще подождать, но ноги гнали вперед и еще было странное чувство, странное, но приятное, он чувствовал, что дойдет, знал.                Он шел спокойно, пройдя с километр, остановился, натянул на голову большую зеленую панаму и двинулся дальше. Пройдя еще километр, он опять встал и одел большие черные очки. Странно, он ясно чувствовал, что дойдет и без панамы, и без очков. Он дойдет и без них, но повинуясь голосу разума, твердящему о солнечном ударе и о песочной пыли, он надел панаму и очки.               
В семь он сделал привал. Постелил большое полотенце и уселся.
Он в жизни не ходил три часа подряд, но странное дело, он почти не устал.                И ноги не гудели и дыхание ровное. Глотнул воды, полежал пятнадцать минут, завел часы в золотой оправе и пошел дальше.               

С каждой стометровкой сил все прибавлялось. В девять он подумал было сделать привал, но сделал его в одиннадцать. В двенадцатом часу ночи один, посреди одной из Африканских пустынь он лежал и думал, что от семи до одиннадцати четыре часа и до этого он шагал еще четыре.               
- Хороший ход, приятель - сказал он себе, но что - то помешало расслышать эту фразу как следует. Ветер теребил до угрозы. Он понял, начинается песчаная буря.
Через полчаса буря началась. За это время он отошел от нескольких песчаных возвышенностей, ушел на равнину и залег там. Он был хорошо экипирован, надежная одежда не пропускала песок. Фонарики светили ярко и два луча помогали ориентироваться и пусть ничтожно, но все - таки нивелировали дискомфорт. Лицо он обмотал полотенцем, не закрыв глаза, их защищали очки, панаму сменил на специальную шапочку, он купил ее в одной деревушке. Шапочка же помогала держаться очкам.               
Он лежал на песке, думая засыплет его или нет. Он лежал и пел песни про себя, мысленно, во всяком случае, сначала точно только мысленно...               

Солнце обрадовало его, неимоверно. Он бы закричал, полный радости, но совсем не было сил. Этой ночью он спел все, что знал, песни, попевки, речевки. Сочинял слова и попевки на ходу. Эта ночь познала премьеры в его исполнении. Вспоминал и анекдоты, и стихи.               
Теперь, когда буря утихла, и только ветер напоминал о ее ночном величии, было не опасно. Он лег на спину, снял полотенце, очки, расстегнул курточку и улыбнулся.               
Он выжил этой ночью, и ему было хорошо и спокойно.               

Посреди пустыни лежал человек. Его улыбка светила силой, счастьем. Потом он заснул, он проспал восемь часов, а потом встал и прошел три часа, полежал сорок минут и шел еще четыре долгих часа. Теперь было начало одиннадцатого, стремительно темнело. Он поел, допил третью бутылку воды и лег на полотенце. Ждал новой бури. Но этой ночью бури не было. Было тепло и покойно. Он ничего не вспоминал, его сознание отдыхало, он лежал на песке и чувствовал, анализируя свои чувства он приходил к некоторым решениям и выводам. Его душа грела ярко, усиленно растапливая и уводя из тела что - то холодное, тоскливо - стальное. Было очень легко дышать. Он провел рукой по щетине, подумал, что не брился дней шесть, а может и больше. Было очень легко дышать. Могучая слабость, влекущее чувство полета владели им. Как же легко!               

Он лежал и улыбался, зная, что завтра пройдет очень много и очень легко. Лежал, улыбался и знал, что бурь больше не будет, и он дойдет до населенного пункта раньше, чем у него кончатся запасы провизии. Лежал и улыбался, зная, что теперь у него будет все хорошо. Очень хорошо. Хорошо и сейчас, будет еще лучше. Лучше и лучше, все и всегда. Он не мог объяснить, тем более сформулировать, но он знал, чувствовал и улыбался. Смотрел на ночное небо и ему казалось, будто все его самочувствие и мысли эти, все состояние в котором находился он, питается небом, полнится им и наслаждается. И все что он есть он не мог объяснить, не мог объяснить, как с небом сообщено и радует его, радует сам факт такого устройства так ясно открывшегося ему теперь.               

Еще раз он улыбнулся, лег на бочок и заснул.               

Он шел еще два дня, бурь больше не было. Уже подходя к деревеньке, он наткнулся на группу пьяных, агрессивно настроенных людей. Но они ни чего не взяли у него.               
Они даже не подошли, хотя ничто им не мешало, и оказать вразумительное сопротивление он вряд ли бы смог. Он мог поклясться, что знал, что они не подойдут. Мог, но чувствовал, что ни надо. Он переночевал в деревушке и отдыхал в ней следующие два дня. Он никуда не спешил. Не торопился и в общем то ни о чем не думал. Кроме постоянно - легкого ощущения, что все хорошо им ничто не владело. 
Потом: машина, автобус, самолет, другой самолет, такси. И вот он идет по ровной дорожке вдоль уютных домиков, направляясь в свой. Мальчишка, развозивший газеты на новеньком велосипеде, приветливо улыбнулся ему. Здоровались соседи.                Пока он дошел домой, его пригласили на день рожденья, свадьбу и помолвку. 

Он вошел к себе, принял душ, забрал у соседей пса Чарли и долго играл с ним. 
Потом они смотрели бейсбол.               


P. S.               
Было хорошо, и он мог поклясться, что знал, что так будет всегда.                Мог, но еще он знал, что клясться не нужно.

Было хорошо, просто и хорошо.



Создано в период с 09.10.05. - 22.10.05.