Повесть Волны забытого лета

Уже и не вспомнить, из-за чего тогда произошла их ссора. Кто был виноват, и был ли кто-то виноват вообще. Но факт остаётся фактом: они поругались. В первый раз за два года. И поругались так серьёзно, что она собрала вещи и ушла к маме. А ведь через два дня они должны были уезжать в Крым, давно планировали эту поездку, готовились. Даже купили такой модный и дорогой «Полароид». Плюс сосед по дому Андрей в компании своих друзей тоже уезжал в Крым и почти туда же – в Коктебель. И поездка обещала стать весёлой. А как иначе, когда тебе двадцать восемь, любимой жене двадцать один, а вокруг весёлые друзья, и к тому же есть деньги? Отдых был обречён на успех. Но случилось то, что случилось. Она ушла. Спустя уже много лет они будут пытаться вспомнить, что же тогда произошло, и не смогут. Так бывает. Молодость. Амбиции. Ревность. Непонимание. Мельком сказанное грубое слово. Да не важно что! Или всё это вместе… И вот уже кажется, что все мосты сожжены, ничего не изменить и жизнь закончилась.
Он впал в депрессию. День тупо пил, на второй тоже пил, но теперь не один, а собрав вокруг всех своих друзей. И, опять же, уже не вспомнить, кто был тот человек, или это была коллективная мысль, но прозвучало: «Ему надо уехать в Крым!» Там он успокоится, успокоится и Татьяна. А вернётся через три недели, и будет видно. Может, всё устаканится, может, нет. Но уехать ему нужно. Тем более, что билеты есть, деньги есть. Нужно ехать. Но отпускать его одного никто не хотел. Несмотря на непростой, можно сказать, скверный характер его все любили. А уж бросать точно никто не хотел. Первая предложила помощь родная сестра. Наташа так и сказала:
– Я с тобой поеду, буду следить, чтобы глупостей не наделал. А то ещё напьёшься и сиганёшь с какой-нибудь скалы.
– Это он запросто может, – пробурчал в усы друг детства Лёня. – Он же идиот.
– Кто идиот? – раздалось почти хором. – Лёня, ты о чём? Это Макс идиот?
Лёня философски ухмыльнулся и выдал не менее философское:
– Конечно. Макс ведь гений. Это все знают. А раз гений, значит, идиот. Это же понятно.
После чего налил рюмку водки, выпил и стал неумело раскуривать сигарету.
Началось шумное обсуждение, кому нужно поехать, чтобы Макс не сиганул со скалы. Очень скоро выяснилось, что не может никто. У Лёни молодая жена, у Вити срочная работа, у Лёхи просто работа, которую нельзя бросить, а то уволят. Паоло Сербандини, его итальянский друг, тележурналист снимавший о нём фильм в 1992 году «Год после путча», разочарованный, что не получится снять продолжение «Три года после путча», и сидевший всё это время молча, проговорил:
– Я, конешна, не всё понимал про гений и идиот. Но я понимал так. Нужне третье человек. Но бильетоф всего два. Я могу купить дипломатическая касса. За валюту.
– От же блять… Русскому человеку не х… ничего не купить, жрать нечего, а иностранцам пожалуйста. Всё что угодно. Только валюту подавай, – опять пробурчал в усы Лёня. Он уже хотел пуститься в свои любимые пространные разговоры про политику и преступный ельцинский режим, но его перебил Лёха.
– Лёнь, погоди. Паоло хочет помочь, как я понимаю. И в отличие от нас предлагает реальную помощь. Мы уже два часа сидим. Только водку пьём. А как помочь Макси, так и не решили. Понятно, что Макси не горит желанием ехать с одной Наташкой. Я его понимаю. Это же непонятно, кто из них должен за кем следить. То ли Макси за сестрой, как старший брат, то ли Наташа, чтобы Макси там не загулял. Я вот что предлагаю… – он повернулся к своей жене Татьяне и спросил: – Тань, а ты не хочешь поехать отдохнуть? А что? Покупаешься, позагораешь. Видишь, у меня в этом году с отпуском не получается. В Макси я уверен. Вам с Наташкой будет не скучно. Я думаю, что хорошо отдохнёте. Что скажешь?
Татьяна улыбнулась, потом задумалась. Будучи женщиной серьёзной и ответственной, она прокручивала в голове все «за» и «против» такого поворота ситуации. Все молчали. Наконец Татьяна вышла из внутреннего погружения, вытянула из пачки тонкую сигарету и, взглянув мужу в глаза, произнесла:
– Лёша, если ты считаешь, что так нужно, и ты справишься тут один, то я поеду. Почему бы и нет?
Раздался коллективный выдох. Наконец-то всё разрешилось как нельзя лучше. Компания загалдела, раздался смех, на лицах появились улыбки. Все подспудно чувствовали за собой если и не вину, то точно какое-то неудобство из-за того, что не могут сами составить компанию Максу. Опять же не вспомнить, кто первый предложил скинуться дополнительно деньгами, но по кругу пошла хрустальная ваза, и все стали кидать в неё пока так и не ставшие привычными деньгами смешные ельцинские фантики со множеством нулей. И даже всегда скупой Лёня долго слюнявил пальцы, отсчитывая мятые купюры, а потом, крякнув сакральное «а блять!», бросил в вазу всё содержимое кошелька. Последними на цветную кучу легла сложенная вдвое не сильно толстая, но всё же существенная пачка таких вожделенных тогда долларов.
– Паоло, ты-то зачем? Ты ж билет будешь покупать! Хотя понятно, вам, капиталистам, это копейки, – как всегда ворча, пробубнил Лёня.
– Это есть кроме билет. Билет я буду покуплять. А это подарок моему другу Массимо. Будем считать это проценты от прокат фильмы о нём на канал РАИ один. Дивидэнт. И я Льёня никак не есть капиталист, я журналист. И я камунист!
Все рассмеялись и уже совершенно с другим настроением стали разливать по стопкам водку. А когда допили всё, что ещё оставалось, искренне выражая благодарность Подкатовым, обнимая Лёху и целуя ручку Татьяне, стали разъезжаться. Последним уехал Паоло, пообещав вернуться часа через три с билетом.
Сейчас, по прошествии четверти века, всё это кажется смешным и наивным…
Но в тот вечер он, наверно, впервые в жизни ощутил, что его действительно любят и ценят. Он ещё несколько раз позвонил Лёхе, боясь, что тот передумает и не отпустит супругу. Позвонил любимому деду и попросил ещё денег. А как иначе?! Если и Татьяна, и Наташа готовы ради него пожертвовать и своим временем, и своими планами, а Лёха так вообще репутацией: отпустить молодую жену, одну, пусть даже и с близким другом, – это дорогого стоит. А значит, он не может позволить себе, чтобы отдых был бедным и скучным. И обязан сделать всё, чтобы они ни в чём не нуждались. Наконец сложив все бумажные капиталы и аккуратно их пересчитав, он был приятно удивлён. Кроме подаренных Паоло и своих накопленных долларов в количестве одной тысячи, имелась существенная кипа родных деревянных, выражавшаяся в смешной цифре пять миллионов. Что по курсу две тысячи рублей за один доллар прибавляло ещё две тысячи.
– Итого, четыре тысячи баксов. Минус пятьсот на обратные билеты. Получается по тысяче на человека, на четырнадцать дней. Плюс ещё в загашник пятьсот… Нормально. При цене кабака в Москве где-то пятьдесят баксов на человека – даже более чем нормально, – удовлетворённо произнёс он и стал распихивать деньги по бумажникам.
Закидав в сумку пару брюк, пару футболок, плавки и шорты, он распахнул окно и, усевшись на подоконник, закурил. После грозы воздух, напоённый озоном, пьянил и как будто заново наполнял все клеточки жизнью.
– Эх, Танюшка, Танюшка… Зачем ты так… Я же тебя люблю. Ну, ничего, вернусь, а там ещё посмотрим… А сейчас на море! И не думать ни о чём! Всё! Только я, Наташка и Таня Подкатова! И нет больше никого в этом мире.
Он выкинул сигарету, погасил свет, упал не раздеваясь на диван и тут же провалился в сон.

Суета перрона всегда вносила в его жизнь ощущение перемен. И хотя за последние три года он исколесил на поездах и облетел на различных самолётах всю страну, от Мурманска до Сахалина и от Салехарда до Еревана, это ощущение никуда не девалось и каждый раз наполняло его хорошим настроением, предвкушением чего-то интересного и заставляло по-иному биться сердце.
Они стояли у вагона, до отправления оставалось совсем чуть- чуть. Он, пребывая впервые за три дня в хорошем настроении, курил и рассказывал что- то смешное. Лёха и Наташа смеялась. Татьяна натянуто улыбалась и курила, нервно теребя тонкими пальцами такую же тонкую чёрную сигарету «Морэ». Было видно, что она напряжена и всё-таки до сих пор переживает, правильно ли поступает, оставляя любимого мужа и отправляясь так далеко, пусть и с хорошими, но чужими людьми. Лёха, словно почувствовав эту её напряжённость, весело произнёс:
– Ну ты чего? Всё будет хорошо! Отдохнёшь, накупаешься! Персиков мне привезёшь! Как бы я хотел с вами! Но ты же знаешь: не могу. Поэтому давай за двоих отдохни! В Макси не сомневайся, я его знаю! Да и ребята его, с кем едете, Андрей и как там второго… тоже мне понравились. Серьёзные мужики. Если что, всегда помогут. Ну всё, пора вам в вагон. Вон уже проводница нам машет. Дай поцелую, – он обнял жену, чмокнул в щёчку Наталью и, пожав руку Максиму, пробасил:
– Смотри там! Чтобы вернул в целости и сохранности! Хорошего вам отдыха! Всё. Давайте в вагон!

Поезд тронулся, оставляя за окном толпу провожающих, бесконечные, заставленные вагонами пути курского вокзала, и медленно, словно втягиваясь в тяжёлую и долгую работу, загромыхал стыками рельсов, увозя к далёкому морю. В купе их было трое.
– Ну что ты загрустила, Танюш? Как будто уже жалеешь, что поехала. Ну извини, что так получилось. Всё будет хорошо. Я обещаю вам отдых на все сто баллов!
Татьяна уже хотела что-то ответить, когда в проёме двери появилась фигура проводницы. На выглаженной безупречно блузе висел бейджик с гордым именем Мария. Она поправила уверенным жестом дембеля ВДВ свой ярко-синий берет, убрала за ухо привычным движением локон крашенных хной волос и широко улыбнулась, демонстрируя два ряда золотых зубов:
– Граждане пассажиры! Готовим билетики! И по пятьсот за бельё! Так… билетиков у нас три. Едем до конца… Место будем подселять или как?
– Или как.
– Двадцать баксов.
– Так билет стоит тридцать! Давай за десять, – он улыбнулся. Понимал, что торговаться не имеет абсолютно никакого смысла, но по опыту знал, что нужно сразу показать хозяйке вагона, что тут не лохи, а почтенные граждане. Уважающие и её, но и не забывающие про себя.
– Это в кассе тридцать, а тут, дорогой, другая касса и другая такса. Так что или подселяем по дороге, или двадцатка. С такими красавицами едешь, а торгуешься! – и она снова осветила купе отблесками самоварного золота.
Он посмотрел на Татьяну – та кивнула. То же самое сделала и Наталья.
– Уговорила! Держи двадцатку, – он протянул проводнице деньги и добавил: – Когда соберёшь, Мария, все билеты и налоги, зайди расскажи, пожалуйста, что хорошего ещё есть у тебя в вагоне. Дорога-то длинная. Я уверен, что такой опытный работник, как ты, всегда найдёт чем порадовать дорогих пассажиров. И бельишко нам сделай сухое, пожалуйста!
– Вот сразу видно знающего человека. Хотя и молодой. Видно, покатался уже по ЖД! Обязательно зайду, обязательно расскажу. Приятного пути вам, красавицы, располагайтесь! – и, одарив всех ещё раз сверкающей улыбкой, вышла из купе.
– Ну что, девчонки? Поехали! Хорошего всем нам отдыха! Так… Вы давайте переодевайтесь, распаковывайтесь, кстати, Наташ, там же бабушка нам что-то собрала с собой! Наверняка курочка и картошечка. У меня в сумке бутылка водки и вино. Но их пока не доставайте. Хозяйка когда зайдёт с бельём, потом. Короче, разбирайтесь, а я пойду покурю.
Протолкнувшись через выстроившуюся в ещё закрытый туалет очередь, он вышел в тамбур. Там на удивление никого не было. Он закурил и стал смотреть в окно. Поезд уже выехал из Москвы и, набрав ход, мчался мимо нескончаемых дачных участков, крошечных шестисоточных огородов и бесконечных подмосковных полей и перелесков.
Хлопнула дверь тамбура, он обернулся.
– Дружище, дай прикурить, – низким баритоном прохрипел вошедший и широко улыбнулся.
Не ответить на такую простую и добродушную улыбку было невозможно. Он протянул зажигалку. Личность мужика, а точнее, молодого парня была колоритная. Здоровый – выше его почти на голову, широкоплечий, стриженный почти наголо детина. В выцветшей, видавшей виды тельняшке, в синих спортивных штанах «Адидас», почему-то с двумя полосками, и в красивых, крокодиловой кожи, остроносых ярко-рыжих ботинках.
– Привет, – молодой человек протянул руку. – Меня Гена зовут.
– Максим, – он пожал протянутую руку. Рукопожатие было крепким, надёжным. Но без демонстрации силы.
– В армейке служил? – так же широко улыбаясь и дохнув устоявшимся перегаром, спросил Гена.
– Служил.
– Кем?
– Да так… Хлеборезом на кухне.
– Здорово! Повезло. А я на Северном флоте! В Северодвинске. А ты где?
– В Лимпомпо.
– Это где?
– В Африке.
– Точно! Это где Айболит был? Здорово! Повезло! А там чё, негры одни?
– Ага, одни негры. И крокодилы с бегемотами.
– Здорово! Повезло!
– Почему? – Максим готов был рассмеяться, но сдерживался. Парень был ему интересен.
– Потому что хоть кто-то есть. У нас вообще никого не было. Все бабы – одни жёны комсостава. Кругом вечная мерзлота и сопки. Даже пивняка не было. Хоть в увал не ходи. Скука. А ты на юг едешь?
– Да тут весь поезд на юг едет!
– Ага. Здорово. Макс, а у тебя выпить есть? А то мы уже с друганом выпили всё. Мы ж семьёй едем. Я, жена и друган. Сослуживец мой. Он брат жены. И сынуля мой ещё. Но он не пьёт. Он маленький – четыре года.
– Когда же вы успели всё выпить? Поезд же только полчаса как отошёл, – разговор становился комичным и поднимал настроение. За много лет он полюбил вот такие истории, может, придёт время, и он когда-нибудь вспомнит их все и напишет книжку…
– Так мы это… мы ж ещё дома начали. На посошок. Потом на вокзале. За поездку! Приехали-то за три часа, чтоб не опоздать. Ну, а как сели на паравоз, сразу за посадку выпили. Это, как говорится, сам Бог велел. Не рассчитали. Мало взяли. Закуски полно, а выпить нечего. А ресторан, я узнавал, только в обед откроют. Потом и на станциях будут выносить. Но башка же не потом – она сейчас болит. – Он опять улыбнулся. Но уже грустно и даже, показалось Максиму, философски.
– Есть, Гена, у меня заначка. Выпьем. Но у меня там сёстры переодеваются. Давай пока покурим ещё. Ты сам-то из Москвы? Чем занимаешься?
От этих слов Гена расцвёл на глазах, словно пробудившаяся после зимы сирень. У него засветились глаза, и даже появился здоровый румянец.
– Я, Макс, москвич. Коренной! Папа еще в шестьдесят пятом в Москву из Рязани приехал. Живём на Масловке. Работаю на «Борце» токарем. Тебе ваучер дали? Мне дали! В конце года ждём эти… как их… ну эти...
– Дивиденды.
– Во! Точно! Их. Я же свой, матери моей и жены – все вложил. Многие продали. А я нет. Думаю, хорошая штука. Ну чё? Может, твои переобулись уже? Может, бухнём за встречу? – он сглотнул слюну и выкатил глаза.
– А пойдём! Закуска, говоришь, есть?
– Да, как грязи! Я же с женой, так она это, два дня кашеварила в дорогу! Там и оладушки, и котлеты, и картошечка. И банка огурцов. До Харькова дотянем. – Он рассмеялся своей добродушной рязанской, почти есенинской улыбкой и обнял Максима за плечо.
– Ну, тогда вперёд!

Он постучал в купе.
– Заходи. Только тихо. Татьяна спать легла. У неё голова разболелась. Сказала два часа не будить. Если ты кушать хочешь, то всё на столе. А я бы тоже часок вздремнула. Да, эта твоя золотозубка заходила. Тебя спрашивала. Сказала, чтобы ты к ней зашёл, у неё есть к тебе масса предложений, – выдала без пауз сестра и, заметив за спиной Гену, продолжила:
– Если ты за водкой, то она у тебя под подушкой. Я достала, чтобы ты Таню не будил.
– Спасибо, Натуль. Отдыхайте. Я в гости в соседнее купе. Это Гена. Знакомься. С Масловки. Почти земляк. Закуска нам не нужна. Он с женой, и у них сухпаёк на роту. Я там буду. Вы отдыхайте. Только щеколду подними. Как проснётесь, зайдите к соседям. И пойдём в ресторан ужинать, – и он аккуратно, чтобы не хлопать громко, задвинул дверь купе.
– Так, Гена, одной, я так понимаю, нам будет мало. Пойдём за мной, – и он двинулся в начало вагона, где по установленной ещё в прошлом веке норме располагалось купе проводника.
– Привет, Мария!
– О! А я заходила, не застала. Ну что, мужчины? Есть проблемы? – и солнце снова ворвалось в маленькое купе, сверкнув жёлтым отблеском её улыбки.
– Так, Мария, это мой друг Гена. Токарь-акционер. Ветеран Северного флота. У них проблема. Закончились бодрящие напитки, а у него жена и маленький ребёнок. И ещё брат жены. И чтобы перенести все тяготы и лишения дальней поездки, ему нужна помощь.
– Всё понятно. Можешь не продолжать. Водка? Вино? Пиво? Чай не предлагаю – думаю, для ветеранов не актуально.
– Машенька, дай нам пока на пробу бутылку водки.
– И пива пять бутылок! – вставил в разговор Гена свои пять копеек. – У меня жена пиво очень уважает.
– С вас, мужчины, двадцать баксов.
– Макс! Она чё, охренела? Сорок деревянных косарей за бутылку? Да у меня и баксов-то нет. У хохлов, говорят, и наши рупии берут.
– Гена, это же сервис. Не хочешь так, будешь ждать до Харькова. Доставайте, Машенька, ваш золотой запас! И на бонус дай мне бутылку минералки.
– Ушлый, чёрт! Люблю таких мужиков. Ладно, будет тебе даже два бонуса, – и проводница распахнула маленький холодильник, стоявший под столиком. – Смотри! Во-первых, всё холодное! А во-вторых – твоя минералка!

Картина открывшаяся перед ним, когда он вошёл в соседнее купе, была достойна лучших творений Зощенко или Аверченко и уж точно заслуживала того, чтобы отложиться в памяти. Слева у окна сидела внушительного вида и размера женщина. В руках она держала надкусанную куриную ножку и большой солёный огурец. На столе, словно сошедший с полотен Снейдерса, был разложен достойный натюрморт. Большой горкой высились на газете котлеты, возлежала жареная курица, россыпь варёных яиц дополняла живописные развалы помидоров, редиски и прочих природно-огородных даров. У окна стояла початая трёхлитровая банка солёных огурцов, накрытая тарелкой со стопкой оладий. С краю приютились зачем-то заказанные, но нетронутые три стакана с чаем в подстаканниках.
На против с грустной физиономией сидел Гена номер два. Или его близнец. Или клон Гены. Или его двойник. В точно такой же тельняшке и точно таких же «адидасовских» штанах. Парень грустно смотрел в окно, часто моргал, и было понятно, что ещё чуть-чуть – и он заснёт. На верхней полке спал упитанный мальчик лет пяти. Он обнимал большой железный трактор, который ещё немного, и должен был выскользнуть из его рук и упасть любимой маме прямо на голову.
– Вот, Галь! Знакомьтесь! Это Макс. Наш сосед. Классный чувак. В Африке служил. У него есть бухло. Я его к нам в гости позвал. Макс! Это моя жена Галя. Это её брат и мой кореш Вова. Вова, это Макс! Макс, проходи! Присаживайся. Вова, достань посуду.
– Здравствуйте, – Максим улыбнулся Галине и протянул руку вмиг посвежевшему Вове. – Значит, мы соседи. Зашёл познакомиться. Мои все спят. Решил к вам на огонёк. – Он выставил на стол две бутылки водки. – Гена, где пиво? А это вам, Галина, Гена сказал, что вы любите.
Глаза Галины, до этого сощурившиеся в подозрительные щёлки, пронизывающие его насквозь, моментально засветились добродушием и гостеприимством.
– Проходите, пожалуйста! Садитесь. Милости просим. Ты чего, заснул, Вова? Давай стакан! Покушайте с нами. Вот котлетки свои, курочка.
Через полчаса, когда Максим вышел в тамбур перекурить, ему уже казалось, что жизнь не такая противная штука. И что в мире ещё много простых и добрых людей. И они не только среди его друзей. Их ещё можно и на улице встретить.
– Смешная семейка, конечно! – улыбнулся он собственным мыслям и закурил, по привычке всматриваясь в окно. – Но добрая. Без заморочек. Тот самый народ, который сейчас почему- то принято называть быдлом. Хотя они как раз и есть народ. А быдло – это те, кто повылезал за последние три года из щелей, как тараканы. Всё это жульё и ворьё. Бандосы эти. Бизнесмены эти доморощенные... А эти ничего. Свои.
Он посмотрел на часы и, не успев подумать, что пора бы уже проснуться его женщинам, как в дверь постучали. На пороге, широко улыбаясь, стояли посвежевшие и, судя по всему, уже умиротворённые Наталья и Татьяна.
– Здравствуйте всем! Мы вынуждены забрать у вас своё сокровище, – бодро проговорила Татьяна и, нагнувшись, прошептала ему в ухо:
– Там Андрей и Володя зовут в ресторан. Мы, честно говоря, тоже бы поели чего-нибудь.
Он поднялся.
– Спасибо этому дому! Труба зовёт! Галя! Вова! Гена! Дорога ещё дальняя. Увидимся! – и захлопнул дверь соседского купе, обнял за плечи двух женщин и, улыбаясь, произнёс:
– Я рад, Танюш, Натуль, что вы наконец в норме. Всё будет хорошо! Вы не пожалеете! Пошли отметим начало отпуска по-человечески, а то соседи, конечно, люди интересные, но я уже устал от них. Хорошего понемножку… Слава Богу, вы меня забрали. Забавные ребята, я вам потом расскажу.
– Да всё нормально, Лазарев! Ты о чём? Всё нормально! Отдыхаем! Пойдём уже в ресторан. Кушать хочется! Да и выпить можно! – Татьяна рассмеялась, и они бодро двинулись по коридору.

Словно проносившиеся за окном пейзажи, мелькали блюда на ресторанном столике, где, уютно расположившись, они шумной компанией отмечали начало отпуска. Сразу же то, что предлагалось в меню, было отменено аккуратно вложенной в карман жилета официанта стодолларовой бумажкой. И буквально через пять минут тот же официант принес им листочек в клеточку с перечнем того, «что только загрузили и пока не разместили в меню». Уже первые строчки исписанного мелким каллиграфическим почерком тетрадного листка вызывали выделение слюны и превращали обшарпанный вагон-ресторан если и не в «Метрополь», то хотя бы в само слово «РЕСТОРАН». А разнообразие напитков просто поражало. И если наличие крымских вин было хотя бы объяснимо, то присутствие уже позабытых за десять лет таких марок водки, как «Стрижемент» или «Охотничья», просто повергало в ступор. Цены, нацарапанные карандашом напротив названий, конечно, пугали и заставляли зрачки округляться. Но кто же, скажите, откажется, имея в кармане десять миллионов, от «парной телятины в соусе из белых грибов», да под рюмку «Стрижемента»? А от «осетрины, томленной в молоке», да под бокал белого сухого «Инкермана» 1980 года? Ещё вопрос: а какой мужчина не захочет угостить свою женщину хорошим, настоящим французским шампанским, при этом выставив перед ней большую плошку с чёрной икрой? Вы знаете таких? Я – нет. А если ко всему перечисленному вы ещё и молоды, и здоровы, и вам хочется праздника? И если к тому же вокруг тебя все точно такие же – молодые, красивые и весёлые? А ещё они, что немаловажно, впервые за много лет оторвались от цепи бытовых, рабочих, личных, семейных и всех других бесконечных проблем? Вырвались из серости и убогости, превращённой за последние годы в одну огромную толкучку Москвы? И вдруг в хорошей компании едут к сказочному Чёрному морю, а впереди ещё две недели волшебного полёта? У вас есть ответы на все эти вопросы?! Ну вот то-то же!
Именно поэтому в тот миг, когда в накуренном воздухе обшарпанного вагона-ресторана все эти факторы сплелись в клубок, а скорее смешались в кем-то там, на небесах, замешанный в такой круто взбитый коктейль, могло получиться только одно – ПРАЗДНИК!
Так бывает всегда, когда в одной точке пространства сходятся все эти или иногда другие, но не менее важные факторы. И, расталкивая друг друга, складываются затем в яркую витражную арабеску, словно стекляшки калейдоскопа. Вот тогда уже абсолютно не важно где, в каком месте это всё происходит! Это может быть шикарный зал самого дорого ресторана Парижа с белоснежной хрустящей скатертью или просто перевёрнутый и накрытый старой газетой ящик во дворе где-нибудь в Марьиной Роще, шикарная яхта, скользящая по ослепительной синеве в лучах предзакатного солнца у берегов Ниццы, или старый пивняк-стоячка с липкими столами и чешуёй воблы на полу в каком-нибудь Чертаново. Потому что ЭТО уже абсолютно неважно! Пьеса написана. Актёрский состав великолепен. Кураж и настроение зашкаливают. Тот наверху, кому положено, уже благословил. А какие вокруг декорации? Да никого уже абсолютно не волнуют декорации – зрелище состоялось! Ведь когда случается праздник, настоящий, не по календарю, а именно по сути своей, по душе и по сердцу, – он остаётся навсегда в жизни. Он может забыться на время, отодвинутый текучкой жизни. Может померкнуть в сиянии ярких страниц пролетающих лет. Но он никуда не уходит, а просто ложится где-то на далёких полочках твоего сознания и засыпает там до поры, словно важный исторический документ в архиве. Лежит себе там спокойненько и ждёт своего часа. И вдруг! По прошествии многих и многих лет, как только коснётся ненароком его словом кто-то – так просто, невзначай  коснётся того дня, вспомнит, даже не задумываясь, мелкий эпизод того самого праздника души… И тут же, перебивая друг друга, польются, заструятся и полетят до космических высот воспоминания. И заискрится воздух, наполняясь эмоциями до звенящего предела, заиграет вдруг давно забытая музыка, закружится где-то в глубине сознания тот самый калейдоскоп, зарумянятся ни с того ни с сего щёки, и запляшут руки, выписывая кренделя жестикуляции, показывая, КАК всё тогда было на самом деле! И уже не остановить, не прекратить, не переорать, пока не выговорятся, пока не отсмеются и не отматерятся все те, кто помнит. А потом, в итоге, напитав эмоциями каждую клеточку мозга, увлажнятся и заблестят глаза у всех присутствующих, растянутся губы в грустных улыбках, и окунутся все на миг туда, куда никому и никогда уже не вернуться, – в свою молодость.                И уже не вспоминаются просчёты и минусы, да и были ли они вообще тогда, эти минусы?!       И уже не обсуждаются поступки и действия – зачем?! А смысл?                Ведь всё было здорово! Всё было так классно!                Раз мы это вспоминаем с таким удовольствием, то понятно, что всё было правильно!                ПРА-ВИЛЬ-НО. А как иначе? КАК иначе?!               
Кто- то спросит: почему? Да потому, что именно так устроен человек!                Да что там человек?! Мир так устроен! Вся история человечества так устроена от Адама до Путина! Ведь всегда и везде историю пишут победители…
Стол, накрытый новой, в сине-белую клеточку скатертью, как будто взмахом волшебной палочки заставленный красивыми бутылками различных форм и размеров, на глазах наполнялся содержанием. В увесистом белом керамическом блюдце, тяжёлом и солидном, с красивой золотой монограммой на покатом боку «МПС СССР», отблескивала зёрнышками отборная чёрная икра. Норвежская селёдка в вином соусе и баночная югославская ветчина словно были призваны придать столу современного – не «совкового» лоска. А большая, ультрамаринового цвета ваза с виноградом и персиками, наоборот, подавляла солидностью, возвращая всех в славные времена застоя. И даже обычные вроде бы вилки с ножами вдруг появились из давно позабытой реальности – не гнутые алюминиевые, а увесистые, из чистого мельхиора. Казалось, что даже они захотели поднять из глубины души, разворошить и разбередить ещё такую не зажившую рану, тоску по потерянной великой стране...
Да какие там вилки?! Расцвел на глазах, словно подсолнух на компостной куче, официант. Его длинное, с признаками цистита и отдающее желтизной лицо засветилось всевозможными оттенками довольного розового цвета. И даже на лбу проступили капельки пота, свидетельствующие о том, что их хозяин решил поработать. А как иначе?!  Это же клиенты! Не те, под условным названием «контингент», что торгуются за два беляша из котятины, а именно клиенты! А значит, есть смысл и улыбаться, и прогибаться, и даже быть где-то «искренне благодарным». Жаль только, что пришли поздно! В одиннадцать закрывать. Ну и чё! Нужно, так и закроем… На «спецобслуживание» закроем! Выгоним всю эту курортную поебень с пивом и трёхкопеечными пирожками и доставим людям (ну и себе, конечно!) удовольствие. Работа есть работа!
– Так, Макс, я угощаю! – сказал, улыбаясь, Андрей. Тот самый сосед по дому, учившийся когда-то с ним в одной школе и старше года на три-четыре. – У тебя вон какие женщины, тебе нужно их содержать и кормить. Вам ещё жильё оплачивать и так далее. А мы в санаторий. У нас проблем меньше. Поэтому сегодня мы с Володькой угощаем. Я правильно говорю, Володь?
– Однозначно! – ответил ему, тоже улыбаясь, Володя. Красивый, добродушный парень, коллега Андрея.
– Да здрасьте! С чего это вы нас угощаете? Мы как бы тоже не бомжами едем. Правда, девчонки? – Максим повернулся к сидящей рядом женской половине его отряда. Те кивнули. – Поэтому давайте пополам.
– Ну окей. Пополам так пополам. Поехали! Заказывайте!
Через пять минут стол уже был заставлен всевозможными закусками и салатами. Наполнены бокалы и рюмки. И под ритмичную музыку перестука колёс сказан первый тост. А потом второй, третий и… понеслось, закружилось празднество, обволакивая и насыщая пространство весельем и беззаботностью. Осетрина сменялась сёмгой, сёмга языком, язык балыком, закуски – горячими блюдами, горячие – десертами, а десерты… опять закусками. И так далее, и так далее, и так далее… За окном уже темнело, а праздник не кончался. Они выходили покурить и подышать на перрон, когда поезд останавливался на каких-то, кто уже вспомнит, каких, станциях, весело отбивались от назойливых бабушек, умоляющих купить сметанку, лучок, варёную картошечку или даже самогон, и снова возвращались к столу. Бегал между кухней и столом официант, довольно улыбался бармен за стойкой, и плыл, улетая в раскрытые окна, подталкиваемый звонким смехом густой табачный дым…
Разошлись они уже далеко за полночь. Когда бармен сказал, что, к глубокому сожалению, вынуждены попросить закончить торжество, так как скоро Харьков, а там длинная остановка, менты, пассажиры и всё такое. Проходя по вагонам спящего давно поезда к своему вдруг ставшему таким далёким купе, они хотя и старались не шуметь, но иногда не выдерживали и хохотали, вспоминая только им интересные моменты закончившегося праздника. За что получали грозное шипение проводниц или сонное бормотание спящих пассажиров. Наконец добравшись до своей ячейки этого дома на колёсах, они вдруг поняли, что устали. Не дожидаясь Харькова, Наталья и Татьяна тут же решили укладываться. Но ему не спалось.
– Вы ложитесь. Я в Харькове покурю, подышу, а потом уже лягу.
– Смотри, Лазарев, от поезда не отстань, а то ищи тебя потом по всей Украине! – смеясь напутствовала его Татьяна.
– И, Максим, не пей больше. А то я тебя знаю, сейчас опять к этим, к нашим соседям, пойдёшь, – вторила ей Наталья.
– Всё будет хорошо. Не волнуйтесь. Спокойной ночи, – Максим взял со стола новую пачку сигарет и вышел в коридор.
Он стоял в тамбуре, распахнув дверь вагона, и курил. У него имелся и свой ключ от входа в вагоны любого поезда, бороздящие одну шестую часть земного шарика, но он был в чемодане в купе. А там, сладко улыбаясь, спали две прекрасные и такие близкие женщины. Поэтому он просто зашёл к хозяйке вагона и попросил дать ключ. Проводница, открывшая свое купе не сразу, а потом ещё судорожно поправлявшая волосы, выставив вперёд грудь четвёртого размера, перегораживая ему вход в купе, давала понять, что она не одна. Он просто шепнул ей на ухо:
– Маша, дай ключ, я позже зайду отблагодарить, – и нежно засунул в зазывающее декольте скрученную трубочку из пятибаксовой бумажки. Мария улыбнулась, осветив его необычным, холодноватым отблеском своей улыбки, и проговорила:
– Ну смотри, гусар! Если что – я не давала. В смысле, ключа! – и медленно, уставившись ему в глаза не мигающим взглядом с проволокой, задвинула дверь.
Поезд, сбавив ход, громыхал по бесконечной промзоне, делающей все города братьями-близнецами, настолько, что определить ночью, где и в какой точке бывшего СССР ты находишься, было невозможно. Всё те же бесконечные пакгаузы, склады, семафоры, водонапорные башни и бесконечные вереницы составов, пассажирских и грузовых, паутина непонятно куда уходящих, спутанных в бестолковый клубок рельсов и шпал. Гудки тепловозов и понятные только тому, кто их произносит, объявления из репродукторов. А над всем этим управляемым хаосом – серое в дымке, без единой звезды небо. Одним словом, всё, до последней пылинки так, как в этот же миг было на подъезде к Москве, Минску, Мурманску или Кишинёву. Но ему нравился этот миг, он давно полюбил открыть вот так настежь дверь нерабочего тамбура, стоять и курить, подставив голову ветру, и ни о чём не думать...
Наконец поезд сбросил ход почти до нуля и стал медленно вкатываться на вокзал Харькова. Стоять дальше было бы уже неправильно. Могли заметить открытую дверь, и тогда попадёт проводнице. А это уже западло. Он щелчком отправил бычок в темноту, захлопнул дверь, повернул ключ и вошёл в вагон. Как и следовало ожидать, в проходе уже толпились люди. Немного, но тем не менее создавая ажиотаж высадки. Необъятных размеров женщина в розовой майке с надписью «Бьютифул» на груди шестого размера, обойти которую он даже не попытался, с двумя огромными сумками «мечта челнока», перетянутыми для надёжности коричневым скотчем, подавала команды маленькому худосочному мужичку. Тот, поминутно поглаживая стоящие торчком волосы, шмыгал носом и кивал, словно китайский болванчик.
– Идиот! Я же тебе когда сказала, придурку, выйди займи место. Нет! Тебе же, идиоту, нужно умыться! Что там отмывать-то у тебя можно так долго?! А теперь вот! Будем сейчас полчаса волочить товар и в итоге опять опоздаем на автобус. Идиот! Нужно было тебя, мудака, там у фиников оставить. Или в той тошниловке в Москве, где ты заснул. Давай уже открывай, хозяйка! Время же идёт!
В ответ Мария, уже приведшая себя в идеальный порядок, словно хороший солдат, за сорок пять секунд, уже в берете и кителе, открыв дверь, стояла на ступени, выставив вверх закрученный флажок. Шипя и отрыгиваясь, поезд наконец остановился. Максим не                торопясь дождался, когда семья новых бизнесменов выгрузит неподъёмные тюки на родную харьковскую землю и, матерясь и ругаясь, потащит их делать людей моднее и красивее, и вслед за ними спрыгнул на перрон.
– Смотри, гусар, не отстань! Ты же кое-что обещал! – Мария озарила тусклый перрон улыбкой.
– Да никогда, сударыня! – крикнул он не оборачиваясь и медленно пошагал вдоль состава, осматриваясь и ища глазами газетный киоск.
Вокруг наперебой шла торговля. Он посмотрел на часы и усмехнулся – два ночи.
– Да… Свободное предпринимательство процветает.
На веренице коробок и ящиков, вытянувшийся по платформе, было разложено, расставлено и навалено всё, чем так богата украинская земля. Кастрюльки с дымящейся рассыпчатой и засыпанной укропом картошкой. Развалы беляшей, пирогов и чебуреков. Шампуры только снятого с мангалов шашлыка, банки с огурцами и помидорами. Ворох зелени. Ящики с черешней. Попался даже один мужик, державший в одной руке пучок новеньких серпов, а другой обнимавший связку штыковых лопат. Захотелось остановиться и посмотреть – а что, реально это кто-то купит?! Но помня, зачем он вышел, Максим, ухмыльнувшись, прошёл дальше. Наконец он заметил худенького пожилого мужичка, стоявшего перед большой коробкой от телевизора, заваленной кипой всевозможных газет и журналов.
– «Вечёрка» Харьковская есть? И вот ещё кроссворды дай. Сколько?
– Двести.
Он чуть не подавился:
– Двести чего?
– Ну как чего? Ваших московских.
Его отпустило. Двести «московских»! Он даже улыбнулся. Это цена коробка спичек в ельцинской Москве.
– Извини, уважаемый! А не подскажешь, бухлом где тут торгуют, в какой стороне?
– Так как всегда! Где вагон ресторан. Ну и у последнего вагона.
– А, ну да. Чего-то я туплю… Спасибо! – и он пошагал дальше, закуривая и осматриваясь по сторонам.
На против вагона-ресторана, в котором им было так весело ещё час назад, наблюдался повышенный ажиотаж. Всплыл из глубин мозга образ: жаркое лето… посёлок Вышгород под Вереёй… Далекий 78-й год… В сельпо завезли варёную колбасу…
Подойдя ближе, он услышал знакомый бас и вторящий ему вторым голосом низкий женский, очень требовательный и командный баритон . Он улыбнулся. Не узнать семью из соседнего купе было невозможно даже на полутёмном харьковском вокзале.
– О! Макс! Хорошо, что ты пришёл! Давай скорей! Смотри, тут это... Ну типа бухло продают. Мы хотим канистру взять. Чтоб не париться уже потом.
– Ага, подскажи моему придурку, что лучше взять. А то он готов всё скупить, а потом типа будем пробовать. Ты человек воспитанный, с образованием. Скажи, что лучше? А то он всё подряд пробует, уже три стакана слизал. Так, блять, напробовался, что еле на ногах стоит, – громко (а тихо она, наверное, и не умела) прокричала Галина и смачно откусила половину редиски, видно, только что купленной.
– Кто не стоит?! У меня не стоит? Да я в карауле на баке стоял в сорок градусов мороза! – Гена на секунду задумался, его взгляд остекленел, а потом он выпучил глаза и вдруг, издавая тигриный рык, выкрикнул басом так, что стоящие вокруг него люди отпрыгнули, будто их отнесло взрывной волной:
– Северный флот не подведёт! – после этого широко улыбнулся и, подмигивая Максиму, пробурчал: – Макс, давай! Попробуй! Чего взять-то из этого?! А?
– Давай посмотрим, Ген, чем тут народ травят, – и Максим протиснулся сквозь толпу              «у прилавку». Торговала моложавая тётка неопределённого возраста, словно сошедшая со страниц произведений Гоголя. Ей не хватало только платка с завязанным на лбу бантиком и огромной синей юбки. А так перед ним стояла та самая Солоха из кино про хутор близ Диканьки, в исполнении Людмилы Хитяевой. С таким же хитрым хохляцким прищуром, статной фигурой и крепкими загорелыми руками, упёртыми в широкие крутые бёдра.
– Ну что, молодые люди? Брать будем? А нет, так проходьте и не мешайте! Вон сколько желающих! Ну?! – она сдвинула брови и сверкнула огромными тёмно-карими красивыми глазами.
– Мадам, спокойно. Всё будет хорошо. Вы посмотрите на моего друга! – он повернулся к Гене. – Это же герой Северного флота! Подводник! Передовик и бизнесмен! Можно сказать, светлое будущее новой России! И понятно, что он не хочет ошибиться. Поэтому покажите мне товар, а я попробую. И он купит. Что у вас за напитки?
– Шо-шо... Вино, вот шо! Хочешь сухое, хочешь крепленое. Портвейн есть хороший. Лучше всякого «Чёрного доктора»! Тожа мне дегустатер нашёлся, – и она опять сдвинула густые, иссиня-чёрные брови.
– Налей мне по полстакана. Каждого. – И, предвкушая возражения, сразу добавил: – Не волнуйся, оплатим.
Женщина вздохнула, её высокая грудь заходила, словно мехи горна кузницы, но она ничего не сказала, а, нагнувшись, достала три пластиковые баклажки с напитками трёх цветов. Протерев фартуком гранёный стакан, она наполнила его наполовину.
– Сухое. «Шардоне-алиготе».
Он понюхал и выпил. Вино было неплохим. Конечно, не «Шардоне» и тем более не «Алиготе», но настоящее добротное вино без всякого спирта.
– Зачёт. Хорошее.
Солоха усмехнулась. И стала наполнять стакан жидкостью из второй бутылки.
– «Изабелла»! – терпеливо проговорила Солоха и протянула ему стакан тёмно-красного цвета.
Он понюхал, сделал глоток и поставил стакан на прилавок. В этом напитке не было ничего, кроме спирта и краски. И пахло оно почему-то одеколоном «Красная Москва». Это пить было нельзя. Нет! Неправильно сказал! Можно, конечно, и выпить... Но когда есть из чего выбирать, то лучше не надо…
– Извините, а вот это НЕ зачёт, – он передал стакан Солохе.
Та, уже как-то совсем по-другому посмотрев ему в глаза, выплеснула содержимое на землю и откупорила третью бутыль. Налив оговорённые «полстакана», она помедлила секунду, словно задумавшись, а потом долила под ободок.
– Ну на, красавец! Пробуй! Портвейн. «Чёрный доктор».
Конечно, никаким «Чёрным доктором» этот напиток не был. Но, что удивительно, оказался очень хорош. Настоящий вкус качественного марочного вина. В Москве в магазинах продавалось пойло на порядок хуже. Типа «Чашмы» или «Карабаха». А это совсем даже ничего! Да что там «ничего»?! Очень даже прилично! Хороший такой, классический «Агдам». Он отпил треть стакана, почувствовав, что уже пьянеет, повернулся и передал стакан Галине.
– Это мы берём, Галина. Это вещь. Гена, сколько покупаем?
– А скока у ней есть, Макс? Скока у тебя есть, мамаша?
– Канистра десять литров устроит, папаша? – Солоха улыбнулась.
– Беру. Спасибо, Макс. Заходи, как тронемся! Попробуем!
– Да на здоровье, Ген, – и он посмотрел вокруг, ища взглядом, как же ему протиснуться через обступившую толпу, которая наперебой требовала «Чёрного доктора».
– Постой, молодой! – окликнула его Солоха. – На! Это тебе. Спасибо. Заработал. – И она протянула ему что-то завёрнутое в газету и полиэтиленовый пакет. Он взял и понял, что это, скорее всего, бутылка. И при этом стеклянная.
– И вам спасибо, мадам! Было вкусно.
Дошагав до своего вагона, он остановился у лестницы и закурил. Перрон уже опустел. Ночь вошла в свои права – стало заметно прохладней.
– Подымайся, гусар! Две минуты до отправления, – уже как-то по-доброму сказала Мария, державшая в поднятой руке скрученный в трубочку флажок.
Он докурил сигарету двумя глубокими затяжками и бодро взбежал по лестнице.
– Ну что, Маша, это тебе. Лично! Я же обещал отблагодарить! – он раскрутил свёрток и протянул тонкую бутылку молдавского коньяка «Белый аист».
– Давай по глоточку перед сном? Или как? – спать ему почему-то не хотелось, несмотря на все бурные события и количество потреблённого алкоголя. Только опять начинала болеть голова, требуя продолжения банкета. Скорее всего, сказывался «нервяк» последних дней, не дававший ни мозгу, ни телу, ни душе успокоиться и даже опьянеть.
– Проходи ко мне в купе. Дверь захлопни и можешь курить. Я сейчас. Отправимся, и я приду. Три минуты! – весело ответила Маша, сверкнув в свете прожекторов своей неповторимой улыбкой.
Потом они ещё часа два пили с Марией коньяк. Точнее, пила в основном Мария – в него уже просто не лезло. Но так не хотелось оставаться одному, на душе опять стало одиноко. Ему надо было кому-то высказаться. И даже лучше, что это был чужой человек, которого, скорее всего, он никогда больше и не увидит. И Мария слушала. Она оказалась хорошей слушательницей. Кивала тогда, когда надо, сокрушённо качала головой, когда следовало, и смеялась, когда он шутил. Было понятно, что она ждёт от него несколько другого, и готова была сама даже сделать первый шаг, но ему абсолютно не хотелось в этот раз переходить тонкую грань. Допив коньяк, Мария погладила его по голове и грустно произнесла:
– Иди-ка ты спать, Максимка. А то утро уже скоро. Всё у тебя будет хорошо.
Он поднялся и побрёл в купе. У соседей продолжался праздник. Вовсю шла дегустация чудо-портвейна. Слышался смех Гены и Вовы, напоминавший ржание породистых жеребцов, регулярно прерываемый громогласными командами Галины:
– А ну тихо, блять! Чё разгалделись, придурки?! Ребёнок же спит!
Он даже усмехнулся:
– Интересно, как тот ребёнок вообще может спать?! Ничего себе закалочка! Мои и то, наверно, не спят, – он как можно тише отодвинул дверь, так же аккуратно задвинул её, закрывая, поднял щеколду и огляделся. Удивительно, но и Наташа, и Таня спали. Причём было видно, что не изображали сон, а именно спали. Слышалось тихое ровное посапывание.                Сказалось, наверно, количество выпитого в ресторане. Он залез на верхнюю полку, лёг и стал смотреть в окно.
Поезд мчался на юг, ритмично отстукивая километры. Громыхал на мостах, пересекая какие-то небольшие речки, чуть притормаживал на семафорах перегонных пунктов и снова набирал скорость. Как будто и самому поезду хотелось как можно быстрее подставить запылённые бока ласковому крымскому солнышку и облиться солёной морской водой. Проносились за окном бесконечные степи и погружённые в сон посёлки, утыканные серебристыми в свете луны пирамидальными тополями. Пронеслось неприятно сумеречное, похожее на огромный спящий муравейник Запорожье, промелькнул тихий, накрытой ярким звёздным покрывалом Мелитополь, поманивший в даль отсветами далёкого Азовского моря… А он всё никак не мог заснуть, смотрел со своей верхней полки в окно. Вот и Джанкой, лиманы, а за ними и Крым… Уже рассветёт вот-вот, а он всё не спит. С усилием отвернулся к стенке и натянул на голову простыню. И тут же просто провалился в сон.
Казалось, что он закрыл глаза всего минуту назад, когда его разбудила Наташа.
– Максим, вставай! Почти приехали! Айвазовская уже скоро. Не успеешь умыться.
Он слез с полки и посмотрел в окно. Светило вовсю солнце. Совсем другое – крымское. И даже через утреннюю дымку, окутавшую далёкую полоску пляжа, и бледно-голубое море было понятно, что дайте немного времени, и оно прольётся в этот мир и разогреет всё вокруг. Обласкает море и раскалит песок. Он накинул на плечо казённое полотенце со штампом МПС СССР и вышел в коридор. Как того и требовали многолетние традиции путешествий на поезде, в туалет выстроилась приличная очередь. Он занял место за толстой тёткой в спортивном костюме, подождал минуту, пока и его спросили: «Вы крайний?» – и пошёл курить в тамбур. Там было не менее людно. Сразу стало понятно, что очередь в заветную комнату на самом деле гораздо длиннее. Он прикурил у мужика с такой же помятой физиономией, как у него самого, улыбнулся и уставился в окно. Море, вдоль которого ехал поезд, было с другой стороны, а с этой за пыльным стеклом тянулась жёлтая выжженная степь с космами сухой травы и редкими скрюченными деревьями. Скука текущего за окном пейзажа накладывалась на последствия бурной ночи, и от этого начинала болеть голова. Он затушил сигарету и покинул тамбур. Очередь не уменьшалась. Было понятно, что до Феодосии никак не успеть. Он вернулся к своему купе, постучал и, услышав бодрое «Да-да!», приоткрыл дверь. Татьяна и Наталья встретили его единодушными улыбками и, оглядев, затараторили, перебивая друг друга:
– Ты что, так и не умылся, что ли?!
– Скоро уже подъезжаем! Ты чего? Ты где ходил? Курил?
– Ты посмотри, на кого ты похож! Хотя бы причесался!
– Да и штаны эти переодень!
От этого бодрого и звонкого гвалта голова разболелась ещё больше. Он сморщился и умоляюще произнёс:
– Чуть тише, девчонки! Пожалуйста! В комнату омовений не попасть. Там очередь больше, чем в мавзолей. Достаньте из пиджака пять баксов.
Получив после ворчания и вздохов американскую пятёрку, он направился в купе проводницы.
– Здравствуйте, Мария. К вам можно на секундочку?
Мария смерила его взглядом с ног до головы, усмехнулась и сказала:
– Ну что, Максюш? Головка бобо? Намешал? Ну, заходи, гусар.
Он вошёл, закрыл за собой дверь и попытался сформулировать фразу. Ничего красивого не выходило. Мозг отказывался слушаться.
– Ну, чего молчим? Ночью ты был более разговорчив! Совсем, что ли, плохо? Понятное дело – намешал. Налить? Таксу знаешь. Надеюсь, не забыл за три часа, – проводница рассмеялась. – Ладно не буду мучить, а то ещё помрёшь, а мне потом протоколы подписывать. Чего налить? Портвейну?
– Нет. Только не портвейна. Полстакана водки. Только холодной. И из новой бутылки. И ещё. Бутылку пива и пирожок с мясом, типа беляш.
– Полстакана не налью. Стакан. Три бакса. Пива нет. Ну правда нет! Всё выпили за ночь. Пирожок есть. Именно типа беляш. Один доллар за пару. Итого с тебя четыре бакса. Знаешь что, гусар, а это в подарок! За стихи и красивые речи. Хотя я думала, что толку с тебя будет больше. – Она достала из холодильника ополовиненную банку с маринованными огурцами и широко улыбнулась:
– Больно компания у вас весёлая была. Да и ты сам ничего мужик. Только молодой пока ещё. Но это скоро пройдёт. И девки твои такие культурные. Может, им чаю сделать? Сладкого? Ещё успеют попить. Или вина? Тоже небось болеют?
Он протянул пятёрку, улыбнулся, собрав последние силы, и произнёс:
– Сдачи не надо. На сдачу открой свой туалет, Маша. Я только умоюсь по-быстрому и челюсти почищу. А чая девушкам принеси. Сладкого. Вина не надо. Они не болеют. Закалка с детства у них. Маша, я тут у тебя потом выпью и покурю. Не прогонишь ведь по старой дружбе?
Облившись по пояс теплой, пахнущей железом и болотом водой, подставив голову под жиденькую струю крана, почистив зубы и причесавшись, он вернулся в купе проводницы. На столе стоял налитый по ободок гранёный стакан с водкой, лежали на салфетке два беляша, а на отдельном блюдце наколотый на вилку огурец, и, как последний мазок художника, завершала натюрморт конфета «Взлётная». Он улыбнулся, взял стакан и тихо сам себе, но почему-то вслух произнёс:
– Ну, полетели!
Отпив половину стакана, он поднял трёхлитровую банку и сделал несколько смачных крупных глотков. Рассол был хорош! Отпил ещё пару глотков, откусил беляш, откинулся на спинку дивана, закурил, закрыл глаза и опять улыбнулся.
– Ну вот и хорошо. Жизнь налаживается. Здравствуй, отдых! Здравствуй, Крым!
Допив стакан, он со вкусом доел пирожок, ещё раз отхлебнул рассолу и, взяв конфету, вышел из купе. Навстречу уже шла проводница.
– Ну как? Полегчало? Вижу, полегчало, – она расплылась в улыбке. – Что бы вы без меня делали?!
– И не говори, Маша! История тебя не забудет! Огромное человеческое спасибо! Век буду за тебя Бога молить! Береги себя. Ты правда очень хорошая женщина. У тебя всё будет хорошо.
– Ну, раз разговорился, значит, и вправду полегчало. Ладно, Максим, иди к своим  женщинам. Чаю я им принесла, бельё собрала. Подъезжаем уже. Десять минут, и Феодосия. Да, кстати, там твои соседи так и не проснулись. Я боюсь, они не успеют…
Он задумался. В голове с трудом и со скрипом, но закрутились мысли…
– Точно! Семья же эта «а ля юра воронцов»… Хорошие парни. Простые. Работяги. Гена и… как его... Вова. Точно. Оба на флоте служили. Северном! И жена его с ребёнком... как её… Галина. Ё… они ж в Харькове десять литров портвейна взяли! И в три ночи ещё вовсю бухали! Точно не встанут!
Он постучал в дверь их купе. В ответ тишина. Он стал стучать сильнее и не переставая. Наконец послышалось шевеление, и запорная щеколда издала характерный, похожий на выстрел звук. Через секунду дверь резко отъехала в сторону, и в проёме, держась двумя руками за верхние полки, показался человек в тельняшке.
– О! Макс! Это ты? Ты чего не ложишься? Ну ты даёшь! Мы уже все попадали на х… А ты крепкий! Сука это вино, что взяли на остановке. Ну типа портвейн… Пипец какое забористое. Мы по паре литров с Вовой дали, и всё – в ауте. А ты всё куролесишь?
– Гена, дружище! Подъём! Через пять минут Феодосия! Все уже собрались и ждут только вас, чтобы дать команду на причаливание.
– Да ладно! Гонишь, Макс! Какая на х… Федосия?! Мы только легли, – он высунул голову в коридор, покрутил ею по сторонам, потом встряхнул, как старый пёс, и произнёс: – Чё? Правда, что ль? Федосия? Ё… – и, повернувшись неуверенно на сто восемьдесят градусов, вдруг закричал, как учили на флоте:
– Па-а-л-л-лундра, братва!
Тут же подпрыгнул спящий на верхней полке Вова, ударился головой о потолок и покатился вниз. Упал на стол, ударился рёбрами и заорал ещё громче:
– Сука! Тонем! Полундра!
Истошно заорал, вторя ему, маленький ребёнок. И наконец басовито, спросонья, ещё не понимая, в чём дело, раздалось громогласное жены:
– А ну, блять, тихо всем! Стоять! Сидеть! Молчать!
Он не стал досматривать, чем закончится побудка в кубрике соседей, и тихонько захлопнул дверь.
– Молодой человек, а что там происходит? Что случилось? Кого-то убили? – спросил пожилой еврей из последнего купе, который уже вытащил свой огромный чемодан в белом, ещё, наверно, царском чехле в коридор в надежде выйти одним из первых.
– Да нет, что вы! Всё нормально! Просто люди проснулись и сейчас ускоренно, по уставу, как учили, готовятся к высадке.
– Как жаль, как жаль… А я думал, что таки убили. После такой ночи это было бы таки справедливо… – И попутчик грустно покачал головой, роняя перхоть на старый твидовый костюм.
Но Максим уже не слышал, что пробубнил себе под нос этот пожилой товарищ. В тот момент он стучал в дверь своего купе.
Вошёл, когда поезд уже въезжал в город. В окнах замелькали нескончаемые склады, боксы, какие-то заводы и бесконечные портовые краны. В открытое окно пахнуло креозотом и дымом.
– Я так понимаю, что ты уже похмелился? Смотри, Наташ, посвежел, причесался. Глазки заблестели! Улыбается! Опять портвейн? – весело спросила Татьяна. Она была уже полностью собрана, в элегантном бирюзовом летнем платье и с лёгким курортным макияжем на лице.
– Да я и не сомневалась, куда он пропал. Свинья грязь найдёт. Шучу, шучу! – Наташа улыбнулась. Ей тоже не хотелось начинать утро с разборок.
– Нет, Натуль, не так ты формулируешь мысли. Хотя и учитель. Точнее, не ту цитату использовала. При чём тут свиньи? «Кто ищет, тот всегда найдёт!» Вот! Жюль Верн и Дунаевский в одном флаконе!
– Максим, а что там были за крики? Это тоже ты?
– Ну в каком-то смысле я, конечно. Но не в том, что я кричал. Это я, выполняя свой гражданский долг, разбудил наших соседей. И не дал им возможности начать отдых с похода в ментовку или поездки в депо. Вы же не додумались этого сделать.
– А что были за крики? Мы думали, что-то случилось.
– Всё нормально. Люди тренированные. Всё по уставу. Произвели побудку, подъём по команде «тревога». Быстро привели себя в порядок. И бодрые и весёлые, как и положено истинным североморцам, сейчас готовятся к выходу, выпивая на посошок оставшиеся пять литров харьковского портвейна.
– Пять литров? На посошок? Да ладно! Ты шутишь!
– Какие могут быть шутки, Танюша! Это же Краснознамённый Северный флот! А Северный флот не подведёт! Не мужики – скалы! Да ты и сама скоро встретишь их на перроне, всю их геройскую семью мореходов. Если захочешь попрощаться, конечно.
– Тань, да что ты его слушаешь?! Он же прикалывается! – сестра расхохоталась.
Было видно, что с настроением у них, несмотря на ранние семь утра, всё хорошо. А теперь, когда и он наконец пришёл в себя, испортить это самое настроение нужно было бы очень сильно постараться.
Вокзал Феодосии, когда- то очень красивое, сталинского ампира здание, встретил их если и не разрухой, то явно неопрятностью и запустением. Было видно,
 что за три года после СССР ни один маляр-штукатур не подходил к когда- то белоснежным, а сейчас облинявшим серо-жёлтым в потёках стенам. Будто старый дворянин разорился игрой в карты и застрелился, крестьяне разбежались, а его усадьба стоит неухоженная и позабытая, дожидаясь новых владельцев. Обрывки бумаги и скомканные газеты, валявшиеся на перроне, сообщали вновь прибывшим, что ставки дворников на вокзале давно вакантны.
Выгрузились быстро и бодро зашагали на привокзальную площадь, радуясь набиравшему силу солнышку, новому дню и предстоящему морю.
На площади стоял не по сезону одетый Ильич. В засиженном голубями пальто и не менее грязной кепке, он походил на питерского бомжа. Казалось, что он тоже улыбается и призывно машет рукой всем приехавшим. Словно гвардия вождя, вокруг памятника выстроились ряды женщин. Все крупные и дородные, как на подбор, они держали таблички с адресами и, перекрикивая друг друга, предлагали лучший в мире и не с чем не сравнимый по уюту и сервису частный отдых. Сама площадь была запружена автобусами, уазиками-«буханками», рафиками и автомобилями всевозможных марок. Частные таксисты, в большинстве своём армяне, словно соревнуясь с хором «частных риелторов», наперебой приглашали оценить качество их автомобиля и непревзойдённое мастерство вождения, создавая неповторимую какофонию и при этом усиливая свои призывы звуком новеньких фирменных автомагнитол. И вся эта какофония сплеталась с ароматами бензина, солярки, приносимым ветром с путей запахом креозота и растапливаемых бесчисленных мангалов, закручивалась где-то над головой вождя мирового пролетариата в тугой клубок и плыла над площадью, обдавая только что приехавших незабываемым ощущением первого посещения южного курорта. Даже не хотелось представлять, что же тут будет твориться днём или вечером, если уже в семь утра жизнь вовсю била ключом. Причём почти в буквальном смысле этого слова…
– Ну что, мои дорогие барышни? Что будем делать? Где наши Андрей с Володей? Вы их видели на перроне? Живые они вообще… или как эти… наши соседи… Надо же попрощаться и вообще…
– Так! Максим! Никаких «вообще»! Я прекрасно понимаю, что значит это твоё «вообще»! Сначала селимся, потом отдыхаем. Правильно, Тань?
– Абсолютно правильно, Наташ. Но попрощаться действительно нужно. Ребята хорошие. Мало ли как отдых сложится.
– Именно так, Татьяна Никитична! А вы, Наталья Викторовна, учитесь у старших товарищей! Попрощаться нужно! Но где они есть? Непонятно…
В этот момент за его спиной раздался оглушительный звук автомобильного гудка, от которого он чуть не подпрыгнул. Все обернулись. Рядом остановилась двадцать четвертая «Волга» некогда белого цвета, с огромным розовым покемоном на водительской двери. Из окна на них смотрел, широко улыбаясь и выставив покрытую густым чёрным мехом руку, носатый водитель. С задних пассажирских мест, пытаясь влезть одновременно в открытое окно, высовывали свои головы Андрей и Володя.
– Макс! Танюха! Наташка! Давайте! Хорошего отдыха вам. Мы недалеко будем. Если что, вы знаете, где искать! Не можем посидеть! Извините! Гостиница прислала машину за нами. Надо ехать! Гуд бай! Удачи! Увидимся!
И, громко чихнув выхлопной трубой, «Волга» рванула с площади.
– Ну вот. А вы говорили посидеть, посидеть…  он достал сигарету и закурил. – И что будем делать? В Орджоникидзе? Как планировали? Я бы сейчас, честно говоря, присел где-нибудь в кафешке, покушал бы чуть-чуть, выпил сухенького холодненького и спокойно подумал.
– Ага! С чемоданами?! Сейчас припрёмся в кафе, сложим чемоданы в сторонку, попросим умыться, в туалет сходить, душ принять с дороги. Потом закажем бутылочку сухенького и задумаемся! Нет уж. Приехали, значит, селимся. А потом уже всё остальное, – железным, не терпящим никаких возражений голосом, на одном дыхании проговорила Татьяна.
– Правильно! Я полностью согласна, – закивала Наталья.
– Ну селимся, значит, селимся. Я что, против? Вопрос – куда селимся? – он поискал глазами урну и, не найдя, кинул сигарету под ноги и растёр ботинком.
– Молодые люди? Вы жильё ищете? – окликнул хриплый голос сзади.
Они обернулись. Рядом стоял преклонного возраста мужчина. Внешний вид не отпугивал, но и не привлекал. Приблизительно так в последние пять лет стали выглядеть шестьдесят процентов мужиков старше пятидесяти лет. Мятые, когда-то дорогие брюки. Застиранная донельзя рубашка. Импортные и очень модные в прошлой жизни «чешские» туфли, уже стоптанные и не раз клеенные. Небритость на щеках. Уже поправившийся с утра пораньше, о чём красноречиво говорили блестевшие глаза.
– Да мы в принципе в Орджоникидзе хотели ехать. Или в Коктебель, – неуверенно проговорила Наталья.
– А… Ну ладно тогда. А то жильё есть. Хорошее. Комната. Недорого. Договоримся.
– Да мы в принципе не против и в самой Феодосии, – Наталья взяла на себя функции переговорщика. – Я в прошлом году с подругой была в Судаке. Мы сюда ездили в музей Айвазовского. Город нам понравился. А от моря далеко?
– Да какой там далеко! У нас тут всё рядом! Десять минут!
– Ну я не знаю… Нам нужно подумать.
– Ну думайте! Командир, можно тебя на минутку?! Есть курить?
Максим достал пачку, вытряс сигарету и протянул незнакомцу.
– На здоровье!
– Командир, на х.. тебе этот Коктебель? Там же одни хиппи и педерасты! Бабы все страшные, нечёсаные, все в этих фенечках-семечках понавешанных. Сплошные физики-мизики бородатые! Ни кабаков, ни кафе приличных! Одни писатели. И хиппи-наркоманы. Ладно бабы тебя не интересуют. Понимаю. Ты со своими самоварами приехал. Но выпить-то нужно! А там одни хиппи свои коктейли дуют. Я сам человек приличный. Старшим мастером был на заводе. Торпеды делали. Знаешь такой завод? «Звёздочка» назывался? На весь Союз гремел! Ну а хохлы всё закрыли, всё попилили и на металл сдали. Работы нет. Вот сдаём с женой и квартиру, и дачу, и сарай, и гараж. Давай к нам! А то я опоздал, пиво пока выпил на вокзале – весь поезд ваш московский, самый жирный, расхватали. А меня жена за это прибьёт. А? Командир? – он посмотрел прямо в глаза и сглотнул так, будто слезу в себе подавил.
– Тань, Наташ, вот товарищ предлагает в Феодосии остановиться. Говорит, что всё типа классно. Десять минут до моря. В центре. Вы как? Я сразу скажу, я бы хотел в маленькую деревню. Но если вам понравится, то я готов и в Феодосии.
– Я за Феодосию, – твёрдо сказала сестра.
– Я не против. Не хочется в деревне с тоски умереть.
– Во! Видишь, командир! Твои бабы, в смысле женщины, правду говорят – с тоски не х.. умирать! О, пардон, девочки! Ну шо? Тогда поехали? Можно на автобусе, но его долго ждать. Лучше на такси, конечно. Но такси с вас тогда.
Максим выдохнул:
– Ладно поехали. В конце концов, не понравится – уедем. Давай такси, мужик.
Тот взмахнул рукой, и через пять секунд к ним подкатил видавший виды лимонного цвета рафик. Из окна выглядывал клон водителя, который увёз Андрея и Володю.
Точно такая же, заросшая черным с проседью мехом левая рука, лежащая на двери, точно такой же большой породистый нос и точно такая же в сто зубов улыбка. Он радостно помахал рукой и громко выкрикнул:
– Здравствуй, дарагой! Здравствуйтэ, прекрасные дамы! Меня зовут Рафик. Как и мою машину – она тожа рафик!
Они переглянулись, засмеялись и, счастливые что наконец скоро всё разрешится, залезли во внутрь автомобиля, судя по всему, одного из тех, что развозил пятнадцать лет назад олимпийский огонь по Москве и с тех пор явно не простаивавший и дня без дела.
Утренняя, только просыпающаяся Феодосия выглядела, как давно позабытый город из детских снов. Людей на улице было ещё не много. Только открывались магазинчики и киоски. Редкие прохожие спешили по своим делам. Кто-то уже шёл на пляж, ещё пустой и свободный. Взгляд выцепил водопроводную колонку на одном из перекрестков. Чёрную, чугунную. Максим улыбнулся и с грустью произнёс:
– Точно как в детстве! – И уже про себя, в голове, продолжил: – Нагнуться и тянуть пересохшим после футбола ртом воду из этой самой колонки. И не было с тех пор воды вкуснее. Может, здесь ещё осталась?! – Он опять улыбнулся.
Ехали они довольно долго, что начинало наводить на размышления о «десяти минутах от моря». Красивые дома центра сменились голимым частным сектором, потом пошли родные до боли хрущобы и гаражи. Рафик (тот, что с колёсами) громыхал так, словно ему не пятнадцать лет, а все семьдесят пять. Его тёзка что-то бодро напевал себе под нос. Максим распахнул форточку. Ворвался воздух. Незнакомый, чужой. Некая смесь моря, степи и советской промзоны. Это настораживало ещё больше. Он поочередно посмотрел на своих спутниц. По выражению лиц было понятно, что происходящее напрягает их не меньше, чем его самого. Но все упорно молчали. Наконец рафик остановился у кирпичной трёхэтажки, утопающей в кустах магнолий и в окружении высоких, уже пожелтевших от жары каштанов.
– Всё, народ, выходи! Приехали! Вот и наши хоромы! – весело прокричал мужик и первым вылез на улицу.
Зассанный кошками подъезд, порезанные обшивки дверей и расписанные стены не оставляли сомнений о проживающем в доме контингенте. Они поднялись на третий этаж. Мужик открыл дверь и с жестом, которым апостол Пётр приглашает в рай, громко произнёс:
– Прошу!
Они зашли в «хоромы». В нос ударил застоявшийся запах дешевого табака, квашеной капусты и неработающей канализации. Все непроизвольно поморщились. Мужик, заметив недовольные гримасы, вкрадчиво сообщил:
– Запах от канализации. Но не волнуйтесь, она уже не работает. Месяца два уже, как отрубили, так что скоро пахнуть перестанет. Чего ей будет пахнуть-то, туалет же во дворе.
– В смысле во дворе? Вы хотите сказать, что туалета в квартире нет?
– Ну да. Нет. Я же говорю – канализацию отрубили. Очистные не работают. Да если бы и была, так всё равно сливать-то нечем! Воды тоже нет. Из колонки таскаем. На унитазы не наносишься.
– И воды нет?!
– Ну как нет? Говорю же! В колонке во дворе есть! А вам-то зачем вода? Вы ж на море приехали! Там одна вода! А море – воно оно! – мужик подошёл к окну. – Смотрите, девочки! Вона и море!
– Где? – все прильнули к пыльному окну.
– Да вона! Вона ЖД пути видите? Ну за гаражами! Вот! Через них потом мимо карьера и свалки пройдёте. И там море уже почти. Километров пять отсюда, не больше.
Тут уже не выдержал и Максим:
– Километров пять?! Ты же сказал – десять минут!
– Ну да. Десять минут и будет на машине. Хочете, так прямо сейчас и засечём, скока. Рафик отвезёт. Ну не десять пусть. Пятнадцать. Но оно там. Есть.
– Ты уверен?! – уже придя в себя и начиная воспринимать ситуацию с присущим ему юмором, спросил Максим. – Отец, ты уверен, что оно там есть? Ты сам-то когда там был?
– А мне, извиняюсь, оно ни к чему. У меня ни времени, ни денег нет на ваше баловство. Это вам там в Москве да Киеве делать нечего. А нам тут жрать не х... А море есть. Не сомневайтесь. До вас жили шахтёры из Донецка. Так очень даже были довольны отдыхом.
– Шахтёры из Донецка? Понятно. Винный лабаз рядом, значит?
– В соседнем доме! А как ты угадал?
– Да так, не бери в голову. Короче так, мужик. Ты не обижайся. Хоромы, конечно, у тебя богатые, но мы к ним непривычные. Поэтому мы сейчас уезжаем. Удачи тебе. Дай Бог, ещё шахтёры заедут, – он взял чемоданы – Татьяны и сестры – и махнул девушкам: – Идите за мной. Быстро.
Во дворе ещё дежурил Рафик.
– Что, дорогой? Не пондравилось? – водитель улыбался всё так же открыто и беззлобно. – Обратно едем? К вокзалу?
– Да. К вокзалу. К остановке, где автобусы на Орджоникидзе и Коктебель отходят.        Плачу двойной счётчик. Только побыстрее и покороче. Без экскурсий по городу. Всё понятно?
– Понятно, дарагой! Конечно, понятно! Почэму не понятно? Долетим, как ветер!
– Татьяна, Наташа! Грузимся. Пора заканчивать этот цирк. Уже на море хочется. Поехали, братья Рафики!
Когда они проезжали через уже проснувшийся и залитый солнцем город, пошушукавшихся незаметно, как это умеют только женщины, Татьяну и Наталью прорвало. Они тронули его за плечо и, обжигая взглядами двух пар красивых глаз, начали наперебой спрашивать:
– Что ты решил, Максим? – первой задала вопрос сестра.
Не давая ему опомниться, ровно через секунду последовал вопрос от Татьяны:
– Лазарев, ты решил всё-таки в Орджоникидзе? Или в Коктебель? Что ты молчишь?
– Ты не хочешь тут в городе? Можно же через службу расселения, как мы в прошлом году с Оксаной.
– Лазарев! Скажи хоть что-ни будь! Мы куда вообще едем?
– Максим, приди в себя! Ты что, заснул?
Поток вопросов сыпался на него, словно июльский, неожиданно после долгой жары выпавший град. А молнии, пускаемые из карих глаз Татьяны Никитичны, мало чем отличались от молний, бьющих по нему из глаз цвета неба среднерусской равнины Натальи Викторовны. При этом они так расходились, так дышали и так раскраснелись, что сидевший и всё время только напевавший старинную армянскую песню Рафик не выдержал первым:
– Слушай, Максим джан! Ты ответь, пажалюста, своим красавицам! Я же тоже не жэлезний, слушай! А! Они так дышат! Так это туда суда ходит у них! Смотри, какие красивые! Как смотрят! А! Вай! Скажи, куда мы едем! А? Я хоть на край света готов! Хоть в Судак! А ты знаишь что, Максим джан? У меня в Судаке брат жены дяди моего отца! Двоюродный. У него знаешь какой дом?! Сказка! Он бил первый замдиректора винного завода «Солнечный балка»! Пока его шайтан Горбачёв не выгнал! А он Горбачёва, клянусь мама, имел! Сейчас опять очэн большой человек в Судаке! Давай, дарогой Максим джан, я к нему вас отвезу! Вай! Какие женщины, Максим джан! Я же не железный, слушай!
– Рафик, брат. Ты, во-первых, успокойся. ЭТО МОИ СЁСТРЫ. А что делают, когда сестёр обижают? Ну ты знаешь. – Максим достал сигарету и прикурил. – А во-вторых,                мы едем, Рафик, туда, куда я тебе сказал, – на автостанцию. Тебе всё понятно, Рафик джан? Если да, то смотри за дорогой и не отвлекайся!
– Э… Зачем обижаешь? А? Я же просто лучше как хотэль. Я же не знал, что они твои сёстры! – Рафик надул губы, сделал громче радио и тоже закурил. Через минуту он уже улыбался чему-то своему и мурлыкал под нос, подпевая магнитоле. А Максим, повернувшись к женщинам, замолчавшим на миг после речи Рафика, смотря поочередно в глаза то одной, то второй, чётким голосом, словно по написанному ранее тексту, проговорил:
– Теперь вам, мои милые женщины! Натуль! Танюш! Поймите, что Феодосия – большой город, и соваться сюда в разгар курортного сезона в поисках пристанища, по меньшей мере, глупо. Может, конечно, и найдём. А может, и нет! И будем ещё трое суток скакать на рафике по окрестностям. В деревнях типа этого Орджоникидзе частный сектор. Или не частный… Не помню сейчас. Но всё равно они маленькие. Там всё близко. Нам нужно туда. Потом, на следующий год, через год, или когда получится, ты, Наташка, закажешь себе гостиницу, отель, санаторий и отлично отдохнёшь в Феодосии. А ты, Тань? Ты же уже отдыхала с Лёхой. В Симеизе, по-моему? В той же деревне по сути! Да мы бы, если б не обстоятельства, и поехали бы туда! В смысле на ЮБК. Понятно, что там лучше! Но моя Танюшка хотела найти двоюродную тётку. Старую. В Феодосии. Поэтому так всё и вышло! Наверное, нужно всё-таки брать в расчёт, ну хоть чуть-чуть, всю эту ситуацию? Или нет? Можно хотя бы не истерить просто так? Вы поймите, мои любимые! Мы приехали сюда с бухты-барахты. Нас никто не ждёт и никто не встречает! У нас была заказана квартира, но я её проебал. Просто забыл позвонить или дать телеграмму, что всё-таки мы приедем, после того как отменил приезд три дня назад. Но не дал! Прошу прощения! Я виноват! Но это уже случилось. Понимаете? Этого уже не изменить. Поэтому не будем выдумывать велосипед. Я просто прошу: не трепите нервы ни себе, ни мне! – Он ещё раз, до рези в глазах, затянулся сигаретой и, казалось, уже на последнем издыхании закончил: – А сегодня так: наш адрес – деревня! И это более не обсуждается. Поэтому план только один. Приезжаем на автовокзал, смотрим расписание, и куда автобус идёт раньше, туда мы и едем. Вариантов три. Коктебель, Орджоникидзе, Судак. Всё! Более не ведёмся ни на какие уговоры и никого не слушаем. Поверьте, что я нормальный уже давно! Я трезвый! И я в форме. Я НОРМАЛЬНЫЙ! Я в своей тарелке! Я за последние три года проехал весь бывший Союз. Я в теме! Поэтому просто доверьтесь мне и будьте поспокойней! Помогите мне, в конце концов! Поддержите! И я вам обещаю, что через два часа вы будете мыться в душе, а через три лежать на пляже. На этом всё. Сеанс связи с Байконуром закончен. Решение принято. – И, отвернувшись к окну, стал прикуривать вторую сигарету.
Молчавший и не вступавший в разговор Рафик после последних сказанных Максимом слов повернулся в салон, растянул рот в такой широкой улыбке, что стал похож на одного из бандитов-гангстеров из мультика про капитана Врунгеля, и сделав своей                большой меховой рукой жест, словно подбросил в воздух голубя, громко прокричал, заглушая магнитофон:
– Вах! Как сказал! Как сказал Максим джан! До слёз сказал! Байконур! Вах! Красавицы, слушайте своего брата! – после чего достал из прикреплённой к торпеде цветной проволокой пачки «Мальборо» сигарету, прикурил и повлажневшими глазами демонстративно уставился перед собой.
Рафики сдержали слово, данное старшим братом, ровно за пять минут до отправления автобуса до посёлка Орджоникидзе с красивым свистом настоящего автогонщика их экипаж остановился напротив касс Феодосийского автовокзала. Старший Рафик помог поднести им чемоданы, улыбаясь, пожелал хорошего отдыха и как старого друга обнял Максима.
– Удачи, брат! Бэриги прекрасных женшин! Всегда знаешь, брат, гдэ мэня найти!
Народу у касс и на остановке было не много – все, кто приехал с ними на поезде, давно уже разъехались и, счастливые, отдыхали, нежась на солнце и попивая холодный «Рислинг». Других поездов ещё не прибывало. Водитель, словно дожидавшийся только их одних, дав им возможность подняться в салон и занять места, тут же закрыл двери и медленно стал выруливать со стоянки, пробираясь сквозь хаотично наставленные автомобили. Выбравшись наконец на свободу и встроившись в поток, неторопливо текущий по улице Ленина, водитель нажал кнопку старой, видавшей виды «Электроники», примотанной синей изолентой снизу приборной панели, закурил и, как будто отключившись от того, что происходит за его спиной, погрузился в только ему известные размышления.
За окном проплывал всё тот же утренний южный город. И хотя солнце, поднявшееся почти в зенит, уже жарило с полной силой, всё равно было понятно, что это ещё пусть и позднее, но всё-таки утро. Народу на улицах, конечно, прибавилось, появились яркие группы курортников в шляпах всевозможных цветов и фасонов, бесцельно слоняющиеся по центру города, рассматривая витрины магазинов, фотографируя всё подряд, беззаботно смеясь и громко разговаривая. Автомобильный поток тоже заметно загустел, давая понять, что это вам не деревня, а большой курортный и портовый город. Поколесив по бесконечной улице Ленина, ЛиАЗ, всё так же почихивая голубоватыми облачками, наконец выехал из города.
«Интересно, – подумалось Максиму, – если соединить все улицы Ленина в стране, во сколько раз эта улица будет длиннее экватора? – Он улыбнулся сам себе. – Ну раз такая ерунда лезет в голову, значит, там уже стало свободнее. А это хорошо. Мозги начали проветриваться. И даже эта маленькая осечка с поселением не испортит нам настроение».
Он опять улыбнулся и, повернувшись к своим спутницам, сказал:
– Ну, что носы повесили? Ничего не произошло! Подумаешь, два часа времени потеряли. У нас ещё две недели впереди! Хорош кукситься! Улыбайтесь! Сейчас приедем, устроимся и пойдём покушаем. А потом на море! Ну? Улыбайтесь!
– Далеко ехать? – спросила Татьяна.
– Да что ты, Танюш! Двадцать минут. Через час уже будете в душе мыться, а через два – в море плескаться. – Он опять улыбнулся и стал смотреть в окно.
Вдалеке за безжалостно выжженной степью тонким контуром, словно вырезанная маникюрными ножницами, возвышалась гора Паша-Теле. Слева, насколько хватало взгляда, тянулись сады, перебиваемые сосновыми посадками. Остался позади поворот на поселок с красивым названием Виноградное, промелькнули невысокая гора Ай-Сини и развалины завода «Гидроаппарат». Было интересно, как за какие-то три года можно так всё развалить и разворовать... Ответ напрашивался сам собой: насколько хватало глаз, в голой степи шло строительство – как грибы-поганки росли на глазах похожие на туалеты или трансформаторные будки татарские «родовые поместья».
– Идиот Горбач. Он даже не понимал, урод, какую мину закладывает в Крыму, когда разрешил татарам вернуться. Просто так, взять и вернуться. А может, и понимал… Тварь продажная, – вслух проговорил Максим.
Автобус зашелестел по свежему, абсолютно гладкому участку дороги. Оказалось, это новый посёлок «Волна» для «новых русских». Точнее, для «новых украинских». Красивые коттеджи промелькнули и забылись за поднимавшейся справа горой Верблюд. И почти тут же автобус въехал в Орджоникидзе и покатил по главной улице, со всё тем же «экваторным» названием – Ленина. Попетляв по частному сектору и лабиринту гаражей, складов и просто заваленных мусором площадок, автобус выкатился на набережную. Мелькнуло на десять секунд ослепительной голубизной, будто игриво заманивая, море. И практически сразу, повернув резко налево, автобус чихнул и остановился на углу улицы Нахимова и базарной площади.
Устроившись в теньке под раскидистым платаном, помнящим ещё, наверно, самого Айвазовского, Максим и Татьяна закурили.
– Ну, что дальше? Вон доска объявлений! Иди смотри, – проговорила довольно задорным голосом Татьяна, всем своим видом и улыбкой показывая, что всё хорошо и всё идёт своим чередом.
Он кивнул и, докуривая на ходу, пошагал к густо залепленному щиту с большими красными буквами «Крымская правда». В той, другой жизни, поутру ожидая автобуса на завод, тут, наверно, толпились люди, читали последние новости, смеялись над фельетонами и возмущались очередными происками американской военщины. Сейчас же облепленный обрывками бумаги различных цветов и размеров стенд выполнял  функцию местного риелтора, пестрел номерами телефонов и адресов. Рядом стояла старая, без стекол телефонная будка. Но только Максим стал вчитываться в текст, написанный ровным почерком, как его окликнули.
– Молодой человек! Жильё интересует?
Он повернулся, как ужаленный, и тут же ответил:
– Да! Интересует! Причем хорошее, комфортное, не очень дорогое, у моря, и прямо сейчас! Нас трое. Я и две мои сестры.
Невысокая, слегка полная, но приятная, ухоженная и аккуратно одетая женщина, улыбнувшись, произнесла:
– Ну раз вы все сестры с братьями, вас моё предложение устроит. Хотя мне неинтересны ваши отношения и кем вы там кому приходитесь. Комната чистая, и я не беру абы кого. Условия такие…
– Стоп! Секунду! – прервал он женщину на полуслове и, повернувшись, замахал рукой девчонкам. И когда те подошли, он закурил ещё сигарету, заставил себя максимально успокоиться и продолжил:
– Девочки, вот эта добрая женщина предлагает нам свои апартаменты. Задавайте все вопросы тут и сразу. Что бы туда-сюда с чемоданами не шляться. Итак… скажите, уважаемая, что у вас за предложение.
– Комната в трёхкомнатной квартире. Первый этаж, окна в сад. В одной комнате пара из Ленинграда. Без ребёнка. В маленькой мы с мужем. Большая для вас. Кровать двуспальная. И плюс диван. Кухней можно пользоваться. Туалет, душ. Вода по два часа, три раза в сутки. Цена десять долларов сутки. Можно русскими, можно украинскими по сегодняшнему курсу. Оплата вперёд за весь срок проживания. Если нужно, чтобы я готовила вам, то ещё десятку в сутки на продукты, и будет завтрак и обед. Без ужина. Ужинать-то всё равно будете в кафе наверняка.
– До моря сколько идти? – серьёзно спросила Наташа, видимо, ещё под впечатлением от недавно предложенного маршрута походов на пляж.
– А тут, дочка, откуда и куда ни пойди, всё равно через десять минут упрёшься в море, – женщина рассмеялась. – Полуостров! В три стороны море! От нашего дома напрямую семь минут. Если через рынок, то минут пятнадцать. Но нудистских пляжей у нас нет! Ну что, молодые люди? Будете смотреть?
– Да!!!– не сговариваясь хором ответили они.
Через полчаса, расплатившись с хозяйкой и натянув шорты, Максим сидел на лавочке у дверей кирпичной трёхэтажки и курил. Татьяна и Наталья пошли принимать душ, потом им было нужно переодеться и «вообще привести себя в порядок».
Зная, что у него есть минимум полчаса, а главное – счастливый от осознания того, что наконец смог выполнить первый этап генплана – привезти и поселить дорогих ему людей, он вышел во двор и с видом довольного кота стал греться на солнышке, довольно щурясь и медленно, со вкусом выкуривая сигарету. Ему казалось, что с каждой затяжкой голова становится всё более пустой и чистой...
И в унисон его ощущению пустоты в голове во дворе тоже было тихо и пусто. То есть совсем пусто. И очень тихо. Только трепетала на слабом бризе бельевая верёвка с одинокой белоснежной простынёй. И эта её белоснежность на фоне до боли и рези в глазах голубого неба, жёлтой выгоревшей травы и маленьких бордово-красных пятен кустов помидоров превращали этот рядовой двор в шикарные киношные декорации. А растворённый солнцем и напоённый морем воздух колыхался вокруг разогретым маревом, и его хотелось пить, как густой наваристый куриный бульон. Казалось, что кто-то великий, уровня Антониони или Калатозова, собрал и расставил всё это по давно продуманному до мелочей, раскадрованному плану, и вот-вот раздастся крик режиссёра: «Мотор!» – и, неся, словно знамя, свою высокую грудь, выйдет Клаудия Кардинале, сдёрнет с верёвки простынь, поправит своё немыслимое декольте и, улыбаясь ста двадцатью белоснежными зубами, прокричит:
– Антонио! Мама мия! Ты где, любовь моя?!
Он даже прищурился, представляя, кто из артистов должен будет ей ответить, но в этот момент скрипнула дверь соседнего подъезда, и, неуверенно переставляя ноги в затоптанных тапочках, во двор вышел мужичок. Линялая, в прошлом голубая, майка и купленные лет десять назад за три двадцать «треники» создавали вкупе с тапочками тот самый, знакомый до боли всем и каждому ОБРАЗ. «Синий абориген», такое название этому типажу придумал очень давно он сам. Вроде бы это было в таком же дворе Архангельска. Или Сыктывкара… А может, Ростова… Уже и не вспомнить.  Да абсолютно неважно, где, в какой точке бывшего Советского Союза ты находишься, но стоит тебе выйти во двор старого, «намоленного» дома, и ты обязательно повстречаешь его – гордого носителя звания «Синий абориген»!
Покрутив, будто гриф-могильник, головой, на которой, словно пучки сухой травы, торчали остатки волос, мужик тяжело вздохнул, подтянул штаны и похромал к Максиму.
– Здорово. Паштет. В смысле, зовут меня Паша. Погоняло Паштет. Я живу в этом доме. А ты кто? Турист? Как звать-величать? – абориген протянул широкую, узловатую и жилистую ладонь.
– Турист. Максим.
– Откуда?
– Из Москвы.
– И как там у вас в столице?
– По-разному.
– Понятно. А у нас хреново. – Паштет присел рядом на скамейку и стал прикуривать сигарету, чиркая давно умершими спичками. Максим протянул ему зажигалку.
Паштет затянулся ядрёной сигаретой, отправляя по двору сизое облако дыма, в котором угадывались нотки средства для борьбы с насекомыми и антрацитового угля, смачно сплюнул и, повернувшись к Максиму, с давно отрепетированной душевной хрипотцой, глядя в глаза, словно преданный пёс, произнёс:
– Макс, дай пару копеек! Помираю. На стакан, – помолчал пару секунд, сглотнул и добавил: – Или хотя бы на пиво! А вечером Костян придёт с работы. Или Серёга. И я отдам.
– Да не вопрос, Паша, – дам. Дело святое. Только ты меня кое в чём просвети, и я дам денег. Отдавать не надо. Считай, это за консультацию.
– Не! Я отдам! Отдыхающих не кошмарим! Вы ж деньги тут оставляете. Если и вас не будет, тут все сдохнут. Работы-то нет. Я, между прочим, тожа безработный. А работал на «Гидроаппаратке». Знаешь, шо это такое? Торпеды для всех флотов делали! И батя покойный, и матушка. Все там работали. Да тута весь посёлок на ём работал. И дома все ети заводские. Батя ещё получал квартиру в шестьдесят четвертом. А ща нету ничего. Всё хохлы закрыли, рас****или. А народу шо делать? Только за вас, туристов, и выживаем. Все хаты сдают, даже гаражи и сараи. А мы не сдаём. У меня жена парализованная, как тут сдашь… – Паштет достал ещё сигарету, но Максим протянул ему свою.
– Закуривай, Паша. И скажи мне, уважаемый, а где у вас тут покушать можно? Есть ресторан, кафе какое? Столовая, в конце концов?
– Ресторана нет. Это тебе в город или в Планерское, ну в смысле в Коктебель, как он сейчас обзывается. Кафе есть! Целых два. Одно на рынке, там Сеня Грек шашлык жарит. Хош из рыбы, хош из мяса. Но знатно делает мужик. Можно со своим бухлом. С понятием Сеня, братву не забывает. И есть ещё на пляжу. «Прибой» называется. Там подороже, но всё есть. И водочка, и винцо любое. И пивка с утра всегда можно тяпнуть. А вот столовки нет. Хохлы татарам отдали. Там теперь их шалман. Вкусно, дёшево. Но западло. Ты туда не ходи. Братва не поймёт. Западло.
– Почему?
–А как ты думаешь? У меня батя Крым освобождал. Тут и осколок в лёгкие поймал. В госпитале в Феодосии лежал. Здесь и с мамкой сошёлся – она местная. А батя с Кубани был. Поженились. Тут остался. Всю жизнь на заводе отпахал. Тут и лежит. Вона за горой на кладбище нашем. И мамка рядом. Там и памятник десанту феодосийскому. И мы оккупанты? Кровью тута всё поливали отцы и деды, а теперь мы оккупанты?! А ети так и говорят! Мол, наша земля, а вы оккупанты. Бараки свои строят. Да хер с ним, с бараками! Земли в Крыму много. Не о том речь – не жалко. Так людей же кошмарят. Режут, жгут. Дома, сады захватывают. А хохлы их прикрывают. Мы тут же все русские. И были всегда и есть.                Пройдёт год, два, ну пусть пять лет, вы там порядок наведёте у себя в Москве, предателей посажаете и один хрен Крым заберёте в Россию. Это ж и дураку понятно. И все понимают. А хохлы переживают. Тута же бабки какие! Курорты, твою мать! Море! Вот и гладят по шёрстке зверьков етих. А ети чурки, они и есть чурки, покупаются. И гнобят всё наше. Русское. Хитрые, твари. Поверь мне, они и хохлов кинут. Понастроят ща свои хаты, потом мачети свои, где молятся, и турку Крым продадут. Так и будет... – он опять прикурил свою термоядерную сигарету, сглотнул и, задумчиво уставившись на осу, ползающею по заляпанной томатной пастой тапочке, философски добавил:
– Пора бы и выпить, Максюш.
– Секунду, Паша. Ещё пара вопросов, и всё. А где тут пляж? И ещё, сколько тут стоит пузырь водки и сколько бутылка пива? Говори на наши. На русские. У меня пока ваших нет. И вообще просвети насчёт денег, что за что, как меняют, сколько чего стоит.
Паштет впервые улыбнулся, демонстрируя небогатую зубами полость, и, сглатывая, прохрипел:
– Ну, смотри... 100 хохлобаксов – это 5 ваших рублей.
– Стоп! Каких баксов?
– Да не баксов! А купонов хохляцких. Корбованцев. Хохлобаксами их зовём.
– Понял. Продолжай.
– Ну вот... Значит, сто тысяч хохликов – это уже пять тысяч ваших. Это уже бутылка водки. Палёнки, конечно. Нормальная будет шесть. Столько же бутылка «Чёрного доктора». Три тысячи – бутылка шампани или сухаря. Тыща – пузырь шмурдяка нашего местного, типа портвейна, или литруха пива нашего крымского. Ну и буханка хлеба. Это всё на ваши, на московские.
– Во, блять... Я думал, у нас зоопарк с нулями, а оказывается, у вас просто космос! Это ж получается, что наша зарплата триста тысяч на хохлобаксы… а как, сука, её посчитать… Сто равно пяти… Так… А! Делю на пять и умножаю на сто. Триста тысяч делим на пять, будет шестьдесят. И умножить на сто... Это чего получается...  Шесть лямов, что ли?! Так, Паштет?!
– Ну да.
– Охренеть! А какая купюра самая крупная?
– Сотка и есть самая крупная.
– Ё… Это я должен зарплату с чемоданом получать, что ли? А тут их в рюкзаке таскать?! А как вы их сами носите-то?!
На секунду Паштет задумался и с нескрываемой обидой ответил:
– А мы и не носим. Не хера нам носить! Их нет. Ни у кого. Работы же нет. И ты не заморачивайся! Плати русскими. Их тут все возьмут. А если настоящие баксы есть, то и                в жопу расцелуют, – и через минуту добавил как-то совсем уже грустно: – Выпить бы, Максимчик.
– Про пляжи, Паша. И всё.
– А, пляжи... Так это… тута везде пляжи. От рынка прямо вниз по улице. Дорога приведёт на главный пляж. Где кафе. А там хоть влево, хоть вправо. Всё пляж! Влево до завода дойдёшь и упрёшься. Километров пять пляж. А вправо до Коктебеля всё пляж. Километров двадцать пять будет. Одни пляжи у нас и остались, Макс, – он зло сплюнул и добавил: – Но в Коктебель на пляж не ходи. Ты хоть и молодой ешо, но видно, что мужик с понятием, правильный. А там одни эти… мудисты и педерасты. Не, баб голых там тожа, конечно, полно. Это да. И красивые сучки есть, конечно. Ну так это проститутки одни. Мудистками называются. Не ходи.
Максим усмехнулся и достал свёрнутую пополам пачку ельцинских фантиков. Быстро отсчитал семь тысяч и протянул Паштету.
– На, Паша, тебе на целый пузырь с закуской.
У Паштета зашевелились остатки волос на голове, а на лбу выступили капельки пота. Он несколько секунд молча смотрел на протянутые ему деньги, как бы не веря такому огромному привалившему счастью, потом аккуратно взял сложенные бумажки, широко улыбнулся и громко, почти переходя на крик, захрипел:
– Вот спасибо, дорогой! Макс, ты настоящий мужик! А закуску не надо. Вон она, закуска, – он показал на клумбу посреди двора, засаженную кустами помидоров. – Общественная. Бери и закусывай! Если тебе надо, тоже сорви. Если кто спросит, скажи, Паштет разрешил. Ты ж теперь прописанный! Я жене молока куплю на сдачу. Больная она. И хлеба ещё. Ну, я это, Макс... Побегу я? А то скоро на обед закроют.
– Давай, Паша! Далеко точка?
– Да не! Вона за тем домом. Магазин. «Мечта» называется, – уже на ходу прохрипел Паштет и прихрамывая, неуверенно, словно на шарнирах, но довольно быстро потрусил в дальний угол двора.
Максим ухмыльнулся, провожая его взглядом:
– В «Мечту» за мечтой… И ведь у него мечта сегодня сбудется…
Максим выкинул сигарету и поднялся. На душе было хорошо и спокойно. Он ещё раз улыбнулся. Ничему конкретному, а просто так. Посмотрел щурясь на яркое, уже в самом зените солнце и потянул ручку подъездной двери.
– Так, и где там мои красавицы? Пора бы уже и на море наконец посмотреть. Да и покушать тоже не мешало.
Он в два прыжка преодолел ступеньки, распахнул дверь квартиры и, быстро пройдя по коридору, постучал в дверь комнаты.
– Это я. Можно?
– Ну наконец-то! Куда пропал? Мы уже хотели идти тебя искать! – бодрыми весёлыми голосами наперебой затараторили с той стороны. – Заходи уже и пошли кушать.
Через десять минут они неторопливо шли по залитой солнцем улице посёлка. Навстречу попадались медленно бредущие, разморенные солнцем группы отдыхающих. Время было обеденное, и курортный народ тянулся неторопливо с пляжа, чтобы посидеть где-то в тени кафе или, бросив прожаренные тела на кровати и раскладушки, переждать полуденную жару и часа через три снова вернуться к ласковому морю.
– Лазарев, ты узнал, где тут кормят? Или только где поят? – весело спросила Татьяна.
– А что я делал, по-твоему, во дворе? Я проводил разведку и налаживал контакты с местным населением. У меня теперь есть даже свои люди среди аборигенов! Практически связь с местной мафией. А по поводу где покушать, расклад следующий. Есть два кафе. В одно из них приличные люди не ходят. Почему не ходят, это потом расскажу. Второе на пляже. Но в него мы пойдём, я думаю, вечером. Ужинать. Там по полной программе всё, как я понял. А сейчас предлагаю поступить так. Есть точка на рынке, точнее, где-то за рынком у станции, там, по агентурным данным, готовят обалденный шашлык из всего что бегает, плавает и летает. Попробуем высокую кухню в исполнении аборигенов, и оттуда на море. Как вам такой план?
– Я не против. Давай посмотрим, что у тебя за агентура! Но только нужно по дороге фруктов купить на пляж, – ответила Татьяна.
– И я не против! Абрикосов крымских хочу! – так же весело подхватила Наталья. Было видно, что они полностью отошли от переживаний последних часов, и настроение у них хорошее.
– Ну, раз фруктов, то мне персиков! Интересно, тут «Белый лебедь» бывает? Ну и вина сухенького нужно. Закопать его в прибой и под персик… Ну что, тогда вперёд на рынок! Посмотрим на центр мирового туризма.
Поселок оказался совсем не маленьким и, на удивление, очень оживлённым. А площадь, на которой находился рынок, и вовсе кипела и бурлила, как вообще-то и полагалось курортной рыночной площади. Сама убогость и неряшливость рынка не то что не отталкивала, а скорее была уже привычной и родной. За последние годы вся Москва превратилась в точно такой же неопрятный и хаотичный рынок, где на каждом метре пространства продается всё что только можно. И где рядом на коробках, ящиках, а то и просто на расстеленной на земле газете соседствуют фрукты и стиральный порошок, пирамиды сигарет и стопки старых книг, кастрюли с пирожками и карбюраторы от «Жигулей». Конечно, южный колорит присутствовал, и его было даже в избытке. Рыбный ряд доносил запахи свежей и не очень рыбы, пестрел вялеными и копчёными гроздьями луфарика и барабульки. Горки настоящих крымских помидоров будоражили рецепторы и возбуждали аппетит.  А какой же рынок без торговцев и покупателей?! Да, это был не Одесский привоз, но и тут попадались интересные персонажи. Так на самом солнцепёке, уперев мощные руки мясника в неохватные бёдра, зазывала попробовать «лучшее в Крыму вино» женщина с огненно-рыжей шевелюрой и в густо заляпанном фартуке. Перед ней стоял огромный, литров на сто, сверкающий на солнце непонятный сосуд из нержавейки, чем-то напоминающий торпедный аппарат, с ярко-красным вентилем и надписью «Не открывать!». Женщина каждые пять минут поставленным командным голосом выкрикивала рекламный слоган:
– Лучшее вино Крыма! Любимое вино Леонида Ильича Брежнева! Из погребов Солнечной Долины! Последний день продажи перед поднятием цен!
После этого поворачивала тугой красный вентиль, наливала в мутный гранёный стакан ровно половину, выпивала в два крупных глотка, отламывала меленький кусочек от лежащего рядом батона, широко улыбалась и закуривала. Судя по ополовиненному батону и пунцовым щекам, торговала она уже долго. И надо сказать, что довольно успешно. То ли тоска по счастливому времени застоя и лично по дорогому Леониду Ильичу, то ли цена предлагаемого напитка, но отдыхающий народ бодро протягивал ей пластиковые бутылки, бидоны и термосы. Иногда подходили мрачные, судя по виду, местные личности, молча засовывали сложенные купюры в карман пятнистого фартука, получали в ответ завёрнутую в газету полулитровую бутылку и молча же растворялись в толпе. Максим усмехнулся:
– Самогончик...
Рядом с колоритной почитательницей автора «Малой Земли» и «Возрождения», на маленьком складном стульчике примостился сухонький старичок в тюбетейке и латаных вельветовых штанах. Перед ним на куске картонной коробки были разложены толстые альбомы с марками. Старичок дремал, сложив худые морщинистые руки на острых коленях. Иногда соседка нагибалась к нему и кричала почти в самое ухо:
– Моисеич! На! – и протягивала ему стакан с плескавшимся на донышке чудо-напитком. Тот выпивал, пару секунд шевелил губами, будто смакуя, и опять погружался в дрёму. Максим докурил сигарету, пробежавшись взглядом по сторонам, выцепил в толпе Татьяну и Наталью, покупающих что-то в дальнем углу площади, и стал протискиваться через толпу.
– Так, Лазарев, твоего «лебедя» тут нет. Это тебе не ЮБК. Но персики неплохие. И ещё взяли абрикосов. Вот только нужно всё помыть.
– Я думаю, что где шашлычная, там будет и вода. А она где-то совсем рядом. Чувствуешь аромат? – Максим потянул носом, вдыхая вкусный запах недалёкого мангала.
Назвать «шашлычной» в полном значении этого слова четыре стола, холодильник подключённый к фонарному столбу, и три мангала в ряд, язык не поворачивался, но струившийся тонкой дымкой аромат с лихвой перекрывал всю убогость сервиса. Выбор блюд давал фору даже знаменитой московской шашлычной «Казбек». И если шашлык из баранины двух видов, шашлык из свинины пяти видов и развалы люля-кебабов ещё могли найти себе где-то конкурентов, то истекающие жиром и сверкающие золотой корочкой сочные куски осетрины вводили в полный ступор, и охваченный параличом мозг совершенно оказывался работать, оставляя живыми только вкусовые рецепторы и что-то ещё, что отвечает за выделение слюны.
– Боже! Что это? Я не ел ничего подобного в жизни. Твою ж дивизию… Какая вкуснятина! Как они это делают?!– Максим, обжигаясь, жадно откусил следующий кусок осетрины.
– Не говори! Очень вкусно! Я даже и не думала, что рыба может быть такой вкусной. Правда замечательно, – ответила Татьяна, насаживая вилкой очередной кусочек. – А я вообще к рыбе равнодушна. Но это правда очень вкусно! Вот только попить ничего не взяли. Сразу как-то налетели и не подумали.
– Короче, так. Вы как хотите, но я, наверно, добавку возьму. Или всем?
Девушки молча закивали.
– Тогда доедайте и заказывайте ещё по порции. А я буду через пять минут. Магазин вон через площадь. Кому что? Выпивать будете? Хотя ладно. Куплю, потом разберемся, – быстро проговорил Максим и зашагал к невзрачному обшарпанному магазину.
Он подошёл к столику ровно в тот момент, когда Наталья расставляла тарелки с манящей осетриной и белым свежим хлебом, а Татьяна раскладывала на газете уже помытые персики. Он выставил на стол бутылку «Рислинга», бутылку коньяка, две бутылки лимонада и стопку пластиковых стаканчиков.
– Ну, кто что будет? Наташ? Вина? Тань? Или кому-то коньяк?
– Не. Я вина!
– Я тоже.
Он разлил по стаканам холодное вино, пододвинул их к девушкам, налил себе коньяку и произнёс:
– Ну вот наконец-то мы можем поднять бокалы за наш начавшийся отдых. Несмотря на все сложности сегодняшнего дня, мы устроились. И совсем даже неплохо. Впереди три недели солнца и моря. Давайте выпьем за счастливый беззаботный отдых. И ещё раз большое вам, девчонки, спасибо, – Максим выпил и накинулся на шашлык.
Осетрина была действительно бесподобна. И сейчас, спустя много лет, надо признать, что чего-то хотя бы отдалённо напоминающего тот самый шашлык никому из них так больше в жизни и не довелось попробовать. И виной ли тому просто стечение обстоятельств, история того дня, нервы и настроение в тот момент или действительно тогда им достался гастрономический шедевр, а может и то, и другое, и третье в одном флаконе, но факт остаётся фактом – тот вкус больше в жизни не повторился никогда.
Через час, раскинувшись на горячем песке у самой кромки прибоя, лениво шевеля опутанными негой извилинами, он в сто тысяча десятый раз пытался понять и смыслить, что же произошло с ним и женой и в чём же он всё-таки был виноват. Но мозг отказывался работать и тем более анализировать, словно прося о пощаде и  умоляя дать насладиться всем этим раем, что вокруг него, – шумом набегающих волн, насыщенным йодом воздухом, мягким разогретым песком и высоким, залитым солнцем небом.
– Лазарев, ты заснул? Смотри, сгоришь! Налей нам лучше вина!
– Правильно! Давайте-ка выпьем! А думать я буду потом! – он сел, протянул руку, вытащил из мокрой гальки прохладную бутылку «Алиготе», сощурившись, посмотрел на играющие солнечными зайчиками волны и улыбнулся. Просто так улыбнулся – непонятно чему…

Потекли чередой дни отдыха, замечательные своей размеренностью и однообразием. И это однообразие не являлось признаком скуки. Нет! Это то самое однообразие, которое обязательно должно быть в начале отдыха. Обязательно! Это уже потом, когда закопчённое до красивого оттенка, впитавшее как губка морскую соль, прогретое южным солнышком до последней клеточки тело уже не получает божественного удовольствия, а отдохнувший и полностью расслабленный мозг начинает чувствовать звенящую пустоту, вот только тогда захочется вам поехать куда-нибудь на экскурсию, посетить концерт какой-то открывающей под фонограмму рот поп-звезды или потрястись пару-тройку часов в седле на конной прогулке.       И тогда вы приходите в неописуемый восторг от созерцания любого корявого дерева, которому пятьсот лет, с наслаждением ломаете ноги на развалинах древних городов и, рассматривая вечером в зеркало синяки от кавалерийского седла на своей пятой точке, обещаете обязательно повторить всё это на следующий год. Но чтобы это всё срослось и оформилось в то, что потом будет называться «яркие воспоминания», нужно, чтобы ваш мозг был к этому готов. А ничего так не освобождает его от пыли и затхлости повседневных и годами накопленных проблем, как проведённые с самого начала отдыха три-четыре дня на пляже. Да-да! Именно и только так! Практически с утра до вечера, с перерывами только на еду и сон. А если при этом вы ещё и здоровы и можете себе позволить финансово хорошее крымское вино, свежую черноморскую рыбу, только что выловленные морепродукты и неповторимые крымские дары садов и огородов, то, поверьте, вы вернётесь домой действительно отдохнувшим и наполненным до краёв впечатлениями и здоровьем. И хотя осознание и понимание этого постулата под названием «крымский отдых» приходит с годами, но иногда и в молодости, пусть даже случайно, получается выстроить отдых по этим никем не писаным, но абсолютно правильным канонам...
Утром, позавтракав, они шли на рынок, покупали фрукты, вино и воду, потом неторопливо брели на пляж, уходя всегда чуть дальше от общего скопления отдыхающих, и безмятежно наслаждались морем и солнцем. С выходом солнца в зенит, когда начинало казаться, что тебя жарят на сковородке (всё-таки восточный Крым, а не ЮБК), они возвращались в своё жилище, принимали душ и шли обедать. Короткий отдых – и снова на пляж! А уже вечером, переодевшись в «приличное и красивое», они садились за уже закреплённый за ними столик в прибрежном кафе и с удовольствием проводили вечер в общении, весело обсуждая под шум прибоя и полюбившийся «Чёрный доктор», «Ново-Светское шампанское» или коньяк «Коктебель» всё произошедшее за день. И кажется, что самыми яркими воспоминаниями в их спокойной череде можно было бы назвать только вызывающе вкусный шашлык, свежайшие мидии и дегустацию полной линейки продававшихся в посёлке вин, но иногда появлялись и интересные поводы поговорить…

– Лазарев, в меня твои персики уже не лезут! Давай возьмём что-то другое! Давай арбуз, что ли, возьмём. Наташ, ты как?
– Может, дыню? Вон «колхозницу» маленькую.
Максим курил. Каждое утро начиналось одинаково. Девушки долго выбирали, что купить из фруктов на пляж, он в это время курил, потом, пока они мыли фрукты под струёй никогда не перекрывавшего крана на краю рынка, созерцание которого вводило его в ступор (в домах вода по расписанию, а тут даже никто не попытался починить вентиль, чтобы перекрывать потоком текущую в никуда воду), он уходил в ближайший к рынку магазин и покупал вино или пиво. Вот и сейчас он докурит сигарету, Татьяна с Натальей определились наконец в выборе и уже подходят… И в этот момент его окликнули.
– Макс! Дружбан! Земеля! – раздался откуда-то сзади громкий голос.
Максим покрутил головой и наконец увидел источник искренней радости. К нему, прокладывая, словно ледокол, путь через толпу, двигался их попутчик и сосед по вагону Гена. Сменивший спортивные штаны на шорты, но всё в той же тельняшке, с авоськой, наполненной вяленой рыбой, Гена просто излучал неземное счастье. Казалось, что эта встреча была для него по меньшей мере даром богов. За ним, крепко сжимая в огромной ладони маленькую ручонку плачущего сына, гордо двигалась его супруга. Замыкал шествие друг и брат Вова, нёсший два туго набитых пивными баклажками пакета.
–Макс! И ты тут! Надо же, и мы тут! А не встречались. А ты с самого начала тут? Надо же! И мы тут! И женщины все твои тут! Надо же! И мы тут! Здорово! Здравствуйте, девушки! – Гена широко улыбнулся подошедшим Татьяне и Наталье. И продолжил без остановки: – Макс, ну как? Отдыхаете? Ага. И мы. А вы откуда и куда? – он повернулся к жене и закричал: – Смотрите, и Макс тут! Вместе, значит, будем отдыхать! Да, Макс? Здорово! Так вы куда? Давай с нами! Мы вон пивка взяли, воблы! Давайте с нами!
– Привет, дружище. Рад видеть, – Максим улыбнулся. Что ни говори, а всегда приятно осознавать, что встреча с тобой для кого-то – невероятная радость. Он пожал крепко протянутую руку и продолжил: – Не думал, я что и вы сюда направитесь. Вы же ехали по путевке в санаторий. В Судак же, если не путаю? Как вы тут оказались?
– Макс, да ну на х… эти санатории! Ты когда-нибудь был в санатории? Ага! Не был! А я был! Целый день был! Это же зона в натуре! Хуже «губы» в Североморске! Лечат они там! Ага! Хрена лысого! Не лечат, а калечат! Ты прикинь, Макс! Даже пива нельзя! Ну ладно, я понимаю, там водки нельзя, ну понятно, санаторий, врачи, чистота, режим и всё такое. Но пиво-то почему нельзя?!
Максим обернулся к девушкам, подмигнул им, сделал неуловимое движение губами, как бы прося их не рассмеяться. Он чувствовал, что ещё секунда, и Таня с Наташей не выдержат и взорвутся гомерическим смехом. Они и так еле сдерживались. И тут же произнёс, провоцируя Геннадия на продолжение рассказа:
– Да ладно! Ты гонишь, Вован! Пива нельзя?
– Да чего гоню, Макс? Отвечаю! Пива даже нельзя! Вон хоть у Вовы спроси!
– Ну это просто концлагерь тогда! – Максим еле сдерживался, но сохранял серьёзный вид.
– Ага! Вот-вот, Макс! Правильно ты сказал! Концлагерь и есть! Этот… как его… Бухенвальдский набат! А у нас ещё литра три портвейна оставалось, что ты нам купил на остановке. Так выливайте, говорят! Прикинь, морда хохляцкая! Грязью, говорит, будем вас лечить. Ага! Щас! Выливайте! А ты, сука, нам бабки вернёшь, гнида? Это я его спрашиваю. Я их, сука, вот этими руками заработал. А грязи и в деревне у бабки моей хоть жопой ешь, лечить он меня ею будет. Козёл очкастый.
– Ген, вряд ли он хохляцкая морда. Хохол бы не вылил, а выпил.
– Точно, Макс! Хохол бы не вылил! Ага! У нас были хохлы на корабле. Два мичмана! Ага! Те если ловили с бухлом, то отбирали. И сами бухали потом. Это ты прав! Значит, жидовская морда! Точно жидовская! Шмыгаль фамилия! Сволочь! Он нас сразу невзлюбил. Ага! Заселять, сука, не хотел. Вы, говорит, пьяные. Ты прикинь! Мы пьяные! Откуда мы пьяные, Макс? Мы когда могли напиться-то? Мы даже похмелиться толком не успели, как поезд приехал на конечную. Потом в автобусе ехали. Откуда мы пьяные-то? С двух кружек пива и четвертинки коньяка, что на автобусной станции выпили? Ага! Сволочь! И так, считай, оскорбил, гад, а тут ещё и выливайте, говорит. Аж кричит! У нас весь контингент, говорит, дисциплину соблюдает, и мы не можем никому позволить! Ага! Сука…
Максим уже сам еле сдерживался, но спросил:
– Ну а ты что же? Северный флот вот так просто сдался?
– Кто сдался? Я? Обижаешь, братан! Ага! Сдался! Хера им лысого! Северный флот не подведёт! Ну завёлся я мальца, конечно... Прихватил его слегонца за галстук. Суку. Чуть не задушил того урода. Хорошо вон Вова с Галкой оттащили. Ну и в итоге что? Ага! Мы вас выселяем за нарушение. Ага! Да и хрен с тобой, говорю. Сам свою грязь жри. Ну вышли мы из концлагеря и куда? Потыркались тудым-сюдым в том Судаке. Ага! А куда? Народу уйма. Жилья нет ни хрена нормального. А жара же стоит! А я же с ребенком! Ага! Где там чё искать… Полная жопа. Я и вспомнил, что ты говорил про Орженикидзу. А я запомнил! У нас старпом был с такой фамилией. Грузин. Ага! Ну и вот короче! Сели мы опять на автобус и приехали. Думал, и тебя тут встречу. Вот и встретил! Ага! А тут реально кайф! И хата хорошая, и с водой. Ага! Сарай целый сняли у одного мужика. Там и сад, и абрикосы. Кайф, короче! И цены тут нормальные. И рынок вон, и магазины, какие нужно. И всё есть. И пиво, и вобла. А вы как? Куда двигаете? Давай с нами!
– Не, Ген, без обид! Мы на пляж. Утро же! Надо на море. – Максим улыбнулся и подмигнул своим ошарашенным рассказом спутницам. Те заулыбались, давя приступы смеха, и закивали:
– Спасибо, но мы на пляж. Да. На пляж.
Услышав слово «пляж», Гена как-то сник и погрустнел. Было заметно, что в нём происходит невидимая, но очень серьёзная борьба. Он задумался и философски произнёс:
– Да, пляж – это хорошо… Море… Чайки… – И, будто скинув с себя нечто гнетущее, уже как всегда бодро добавил: – Ну ничего! И мы завтра сходим на море! Макс, тут в какую сторону море-то? Далеко идти? Ты уже был?
Теперь настала очередь Максима впасть в ступор. Мозг судорожно подбирал реакцию на услышанное, и наконец Максим еле выдавил:
– Ген, вы чего, до сих пор на море не были?
– А когда, Макс? Четыре дня тока, как приехали! Ага! Сначала тот портвейн допивали. Что я у этого козла отбил в санатории. Потому пока устроились. Ага! Надо же было за приезд! А мы тут ничего не знаем. Что хорошее, что плохое. Где взять и почём. Пока вон с Вовой в курс дела входили. Начали с портвейна. Ага! А чё менять-то напитки? Пока разобрались, что к чему. Кстати, покажу точку тебе потом, тут тожа продают в розлив. Ага! Мы и взяли ещё двадцать литров. Нормальный, ты знаешь, напиток. Ничего такой. Ага! Вкусный. Был. Вот вчера допили. Решили сегодня пивка с рыбкой. Надо жа разнообразить отдых! Ага! А море-то, куда оно денется! Хотя, конечна, надо сходить. Я ж и Галке вон, и сынуле обещал. Я ж моряк! Ага! Ну ты знаешь! Вон может завтра и сходим. Ага! Точно сходим!
– Иди уж! Моряк с печки бряк! На пляж он завтра собрался! А то я тебя не знаю! Нечего людям голову дурить! Иди пиво своё пей! – как всегда громким командным                голосом рявкнула долго терпевшая Галина и впечатала увесистый кулак Гене в плечо.
– Ладно, ты это, Макс, давай! Не теряйся! Увидимся! Ты, если что, давай заходи! Улица Ярошенко, дом семь. Ага! Посидим, отдохнём культурно! – Гена широко улыбнулся и вразвалочку, шаркая шлепанцами по пыльной мостовой, пошагал к выходу с рынка.
Ещё долго они провожали взглядом удаляющуюся семью, не в силах произнести ни слова. А потом, переглянувшись, как по команде разразились дружным приступом хохота до слёз, испугав шарахнувшихся в стороны прохожих. И ещё долго не могли остановить этот свой гомерический хохот. И даже вечером, расположившись уютно за столиком веранды кафешки, они не раз возвращались к утренней встрече, вновь и вновь смакуя детали и реплики, и уже неизвестно в какой раз начинали при этом заразительно смеяться.

Но, к сожалению, а может, и к счастью, не было бы никогда у человека никакого смеха в жизни, не будь в его жизни обид, потерь и слёз. И как ни банально звучит, но надо признать, что равновесие природы соблюдается даже в этом. Вот и рассказ подходит к тому моменту, к тому самому апогею событий, что на всю жизнь превратит, казалось бы, заурядную поездку к морю в нечто другое, что останется в памяти у всех участников навсегда и ещё не раз будет всплывать из омута сознания, даже через много лет вызывая самые различные эмоции и заставляя улыбаться и грустить одновременно. Случилась эта череда событий на шестой, а может, на седьмой день беззаботного отдыха. А началось всё, как и положено, с ничего не значащих мелочей, которые так часто многое меняют в нашей жизни, а потом, долго пытаясь понять, как всё случилось, ты так и не можешь дать вразумительный ответ, почему ТАК получилось и КАК вообще могло это произойти. И бессмысленно искать виноватого, потому что тот, кто виноват, и так признаёт, что виноват, но и все, кто вокруг него, в душе понимают, что и они виноваты не меньше. И слава Богу, если всё в итоге заканчивается хорошо и воспринимается спустя годы исключительно по-доброму…
– Тань, ты чего такая смурная? – спросил Максим, допивавший кофе и уже доставший сигарету, чтобы, выйдя во двор, выкурить её в тенёчке перед дорогой на пляж по вновь появившейся привычке.
– Ничего, – очень сухо и подчёркнуто зло ответила Татьяна, собиравшая посуду со стола. В каждом её жесте чувствовалось недовольство. – Допил? Ну иди кури.
– Наташ, а ты чего тоже молчишь?
– Ничего.
– Угу… Ну ладно. Ничего так ничего.
Он вышел, сел на лавочку и закурил. Двор, как всегда по утрам, был пуст. Ещё не раскалённое солнце ласкало, мягко согревая кожу. Лёгкий бриз, долетавший с моря, приятно щекотал ноздри.
«Интересно, что это с ней? Чего она рычит? Может, месячные начались? Или, может, что болит? Наверно. Иначе что? – пытался он понять причину такого настроения Татьяны. – А Наташка чего молчит? Ничего не понятно. Я вроде ничего не сделал… Ничем не обижал… Или обижал? Да нет вроде… Ладно, разберемся».
Всю дорогу Татьяна молчала и даже придя на пляж и расстелив полотенце, не легла, как обычно, загорать и не пошла купаться, а, фыркнув что-то типа «я пойду пройдусь», побрела по кромке прибоя куда-то в правую сторону пляжа, где на горизонте проступала нечётким контуром гора Хамелеон.
– Наташ, что с ней? Она на что-то обиделась?
– Максим, я не знаю. Я спросила, она не говорит. Наверно, на что-то обиделась. Ты ей ничего не говорил? Не задел своими шутками?
– Нет. Ничего такого…
– Ну тогда не знаю. Ладно, пойдем в море. Мало ли почему человеку бывает грустно.
Татьяна появилась только через час, ни слова не говоря, стала одеваться.
– Я домой. Вы идёте или остаётесь?
Максим с Наташей переглянулись.
– Ну и мы тогда пойдём. Да, Наташ? Вместе – значит, вместе. Может, ты всё-таки скажешь нам, что произошло?
– Ничего. Всё нормально, – было видно, что она не такая взвинченная, как утром, но всё равно совсем не та, что была ещё вчера.
За обедом Татьяна тоже молчала и даже отказалась от бокала сухого. В воздухе висела напряжённость. Максим попробовал пару раз всё-таки заговорить, пытался даже шутить. Но все молчали и лениво двигали вилками. Это начинало выводить Максима из себя. Чтобы не начать нервничать по-настоящему, он заказал двести коньяку. Молча выпил и как мог спокойнее и нежнее произнёс:
– Татьяна, послушай, если что-то случилось, то скажи нам, пожалуйста. Потому что если все оставшиеся дни будут такими же, как сегодня, то, наверно, лучше тогда поменять билеты и уезжать домой. Потому что это будет не отдых. Что всё-таки произошло? Ты же вчера была самая весёлая, глаза лучились, всё было хорошо. Правда ведь, Наташ? Что же тогда такого произошло? Я тебя обидел? Или что? Или кто? Ты можешь сказать?
– Скажу. Вечером. И решу, что делать. Вечером. А пока отстань и не трогай меня, пожалуйста. Мне нужно побыть одной. Вечером за ужином всё решим.
– Ну вечером так вечером. Хоть что- то конкретное. – Максим встал, кинул на стол несколько смятых банкнот и, не говоря больше ни слова, вышел из кафе. Он чувствовал, что тоже начинает заводиться. Казалось, что только-только отпустивший после двухнедельного напряжения нервяк, будто почувствовав плодородную почву, снова начал окутывать мозг паутиной раздражения. Он не пошёл домой, как они обычно делали это после обеда, а, несмотря на поднимающейся ветер, направился опять к морю.
– Тоже мне! Все с гонором! Побыть одна… вечером скажу… Тайны мадридского двора! Мата Хари, блять… Ну что-то не нравится, так и скажи! В чём проблема-то? Обидел кто-то, разберёмся. Нет же! Нужно тень на плетень! Надо же нервы всем потрепать! Нужно всем настроение испортить на ровном месте! Все такие нежные, блять! Все загадочные! Один Максим Викторович дурак дураком!
Он ещё долго бормотал себе под нос, пока не вышел из посёлка. Порыв ветра ударил ему в лицо и этим прекратил бесконечный монолог. Поднимался шторм, небо затягивали фиолетовые тучи, волны росли и накатывали на берег уже совсем не ласково, а словно и они, пропитавшись некой невидимой обидой, тоже нервничали и злились. Отдыхающие торопливо собирали вещи и спешно покидали пляж. Пролетел чей-то зонт, подхваченный порывом ветра, за ним вдогонку, словно на перегонки понеслись две газеты и пластиковый пакет. Максим пошёл в сторону то ли больших камней, то ли невысоких скал. Залез на одну из них, попытался прикурить, сразу понял, что это невозможно, выкинул сигарету и просто подставил порывам ветра лицо. Сидевшая на соседнем камне нахохлившаяся чайка искоса посмотрела на него удивлённым взглядом, что-то недовольно прокричала и вспорхнула. Ветер трепал волосы и мелкими, словно растёртыми в пыль брызгами хлестал по щекам. Волны выкидывали на берег пучки водорослей, перемалывали и замешивали в густой коктейль песок и гальку и безумной силой разбивались о скалу, накатывая с каждым разом всё выше и выше. За несколько минут ласковое море превратилось в злую пугающую стихию. Сразу становилось понятно, почему оно когда-то стало зваться «Чёрное». В голове всплыл образ борющейся с волнами древнегреческой диремы. Какого-нибудь «Арго», например. Ведь проплывали тут аргонавты – сто процентов. Каким они должны были считать это коварное море? Час назад ни ветерка, и вдруг, по мановению чьей-то там наверху руки, – шторм в четыре-пять баллов. Конечно, только Чёрное! То есть подлое, коварное. Это тебе не какое-нибудь Эгейское! Тут островов нет, и ветер гуляет как хочет! Он даже представил, как на этом же камне сидит молчаливый длинноволосый и бородатый тавр, хищно смотрит на борющийся со штормом корабль и с надеждой ждёт его крушения не где-то там, за краем моря, а вот прямо тут, напротив их селения…
Волны росли, уже захлестывая и верхушку скалы, на которой он сидел. И эти порывы ветра, эти волны заставляли накрывшую его злобу притихнуть, спрятаться. Раздражение уходило и растворялось. Он успокаивался. Оживала прибитая натянутыми нервами способность мыслить. Он встал, поёжился от пронизывающего ветра, посмотрел ещё раз на уже мутный, размытый горизонт, набирающее из невиданных своих глубин штормовые обороты море и стал спускаться по уже скользкой скале. Спрятавшись за скалу, он наконец закурил, и с первой затяжкой пришло понимание того, что он больше не злится. Нет, обида никуда ещё не делась. Он её чувствовал. Но злости больше не было. Он уже контролировал себя. Взглянул на часы и удивился. Оказывается, он просидел больше часа.
– Надо же… И не заметил! Ладно. Пойдём домой, Максим Викторович! Разберёмся, что так гложет нашу дорогую Татьяну Никитичну. Страшного-то точно ничего не случилось. А значит, всё будет хорошо. – Он выкинул окурок и направился в посёлок.
Он шёл по абсолютно пустому пляжу. Резко налетевшая непогода прогнала с берега всех. Тем неожиданней стал раздавшийся откуда-то сзади окрик, за ним второй:
– Лазарев! Оглох, что ли, совсем?! Максим!
Он вздрогнул и обернулся. К нему с другого края пляжа шла Татьяна. Ветер трепал её волосы и раздувал подол летнего сарафана. Он даже на секунду залюбовался. На фоне размытого фиолетового неба и почти чёрного со стальными переливами бушующего моря её ярко-бирюзовое платье, стройные загорелые ноги и развевающиеся чёрные волосы смотрелись очень эффектно и живописно. Даже как-то нереально живописно, а рукотворно постановочно и суперкиношно. Сними такой кадр режиссёр, сумей передать оператор вот этот самый воздух, вот этот неподражаемый свет вокруг, эту игру цветов и оттенков, и чтобы всё это вместе и обязательно сразу, и всё – будет искусство! От охватившего его сочного и осязаемого облака красоты он остолбенел. Просто стоял и смотрел. Смотрел и любовался. Он даже забыл, почему стоит тут и почему смотрит, и вообще, зачем и куда идёт эта женщина.
– Сволочь ты, Лазарев! Ты где был?! Мы тебя уже два часа ищем! Наташка плачет. Ты где был?! – она пыталась говорить резко, даже кричала, но было видно, что заставляет себя кричать. Влажные глаза блестели, растрёпанные ураганом волосы, выступивший то ли от возбуждения и переживания, то ли от трудной ходьбы по мокрому песку румянец превратили всегда подчёркнуто спокойную, уравновешенную и снисходительно-ироничную даму в просто очень красивую и живую женщину. Он мягко взял её за руку.
– Ты чего, Тань? Всё нормально. Что с тобой?
Он выдернула руку с зажатыми в ней босоножками и швырнула их ему под ноги. И, еле сдерживаясь, чтобы не заплакать, почти выкрикнула:
– Где ты был?
– На берегу. Просто сидел. Смотрел на море.
– Врёшь! Я почти весь пляж прошла. Замерзла вся. Где ты был?
– Да вон там, я на тех камнях сидел, – он махнул рукой в направлении скал. – А ты по ходу влево пошла, где мы купаемся. Я не видел тебя. Да что случилось-то, Тань? Где Наташка? Всё нормально?
– Ничего не нормально! Дурак! Хоть бы записку оставил, куда топиться пошёл!
Он обнял её и погладил по голове. Татьяна уткнулась ему в плечо, и он чувствовал, что она еле сдерживает слёзы и, собрав в кулак всё своё самообладание, заставляет себя успокоиться.
– Ну ты чего, Тань? Всё нормально. С чего я должен топиться-то? – он провёл рукой по её шее и плечу. – Всё нормально. Все живы-здоровы.
Вдруг она резко отстранилась от него, даже, скорее, отшатнулась. Глаза сверкнули:
– Ты что, считаешь меня ****ью? Я что, давала тебе повод? Почему ты так себя ведёшь? Чего ты добиваешься?
– Ты о чём, Тань? Ты чего, с ума сошла? – от неожиданности он даже не мог подобрать слова.
– Всё о том же! Зачем ты унижаешь меня? Я же поехала, только чтобы тебе, мудаку, помочь. Мне, думаешь, прямо так сильно хотелось?! Зачем ты так со мной? – она ещё раз осыпала его искрами из глаз, сомкнула тонкие губы и стала дрожащими пальцами доставать из смятой пачки сигарету.
– Так! Слушай сюда, Тань! Перестань нести чушь! Что за бред?! Чего я добиваюсь? – от непонимания, в чём его обвиняют, он тоже начинал закипать.
Она чиркала зажигалкой, пытаясь прикурить, но всё нарастающий ветер не давал ей даже шанса. Она усмехнулась, посмотрела ему в глаза и выдавила:
– Лазарев, я что, тебе нравлюсь? Почему ты так себя ведёшь?
– Танюш, ты, конечно, мне нравишься. Даже очень! Ты красивая и, что редкость, умная баба. Но я люблю другого человека. И даже если бы не любил её, а только тебя, я всё равно засунул бы эту свою любовь себе в жопу, потому что ты жена моего друга. Самого близкого и любимого друга! И это всё! А теперь давай отойдём куда-нибудь. Сядем и спокойно покурим. И ты мне всё объяснишь. В чём я виноват и что я такого натворил? Ну что стоять тут, на ветру, как два тополя на Плющихе? Вот пойдём хотя бы за ту будку. Там, по-моему, лавочка должна быть, – и, не дожидаясь ответа, он не оборачиваясь пошёл к дощатому строению с прибитым над дверью спасательным кругом и надписью «ДОССАФ СССР». Он слышал, что, помедлив секунду, Татьяна побрела за ним, всё так же чиркая зачем-то зажигалкой.                Дождавшись, когда она сядет рядом, он прикурил сигарету и, стараясь перевести разговор в спокойное течение, произнёс:
– Давай, Татьяна Никитишна! Рассказывай! Я внимательно слушаю, чем я так тебя обидел, оскорбил и вообще. Только я прошу, давай спокойнее.
– Зачем ты везде выпячиваешь, что я твоя жена? Зачем ты вчера в кафе этому мужику, который приглашал меня танцевать, сказал, что «моя жена не танцует». Я что, твоя собственность? И какая я тебе жена? – она нервно курила, делая глубокие, совсем не женские затяжки.
– Ну, во-первых, давай посмотрим со стороны на нас всех. Молодой чувак и две девушки. Одна совсем молодая, другая видно, что взрослая женщина. Как это смотрится со стороны? Если ты заметила, объяснение «это мои сёстры» не проходит. Ты вспомни этого армянина-таксиста в Феодосии. Его ухмылки. Да и тут, когда я в первый день местному аборигену рассказывал, кто мы и откуда, эта наша «легенда» тоже не прокатила. Наташка-то на сестру тянет. А ты нет. И что я должен говорить? «Это типа моя сестра, а эта мне никто, она жена моего друга». Так, что ли?
– Ну пусть и так хотя бы.
– Ты чего, Тань? Совсем ничего не понимаешь? Да мы тогда не отдыхать будем, а я буду каждый день кулаками махать, пока меня не прибьют. Неужели не понятно?! Красивая баба, и одна на югах! Ты что, совсем, что ли? А так жена и жена. У тебя кольцо, у меня кольцо. Муж с женой и сестра. Всё «чинно и благородно», как говорил Вицин. А то, что танцевать не дал... Ты, наверно, не заметила, но поверь мне тогда на слово, у них компания была пять человек. Позволил бы одному тебя пригласить потанцевать, следом все четверо выстроились бы в очередь. А понимая, что ещё и ляпнешь «это не муж, а муж в Москве», ну стопудово дело закончилось бы дракой. Причём с известным итогом. Неужели до тебя не доходит это? Не поверю. Ты же умная женщина. И тебе не семнадцать лет.
– Ладно. Допустим, что тут ты прав. Но скажи, зачем ты хозяйке сказал, что мы с тобой спим?!
– Я сказал?! Ничего я ей про нас не говорил! Ты совсем тю-тю?
– Врёшь! Говорил! Позавчера. Ты что, не помнишь или придуриваешься? Она заходила, овца, и спрашивала, как нам живётся.
– А… Ну да… Ну она спросила, как устроились. Кто где спит? Ну я и сказал, что мы с женой на кровати, а сестра на маленькой тахте. И чего?
– А того, что она паспорт-то мой видела. Ещё в первый день. И видела, что я замужем и фамилия другая. Да и хрен бы с ней, но она, сука крашеная, уже растрепала всем. Я вчера вечером курила и слышу, как бабки мне кости перемывают. Типа «приехала шлюшка из Москвы, от мужа гуляет, каждый день пьют, перееблись там все, и даже девку молодую не стесняются, да ещё кольцо носит, про****ушка». Думаешь, приятно?! Я Наташе не сказала, конечно, ничего. А мне почему это? И главное – за что?! Я что сделала?! А всё из-за тебя! – голос у неё начал опять срываться, и она стала прикуривать ещё одну сигарету.
– Танюш, ну я этого не знал. Даже не думал! Честное слово! Ни про паспорт, ни про эту суку. Поверь, я понимаю, как тебе обидно. И обещаю: сегодня я ей объясню, что такое хорошо, а что такое плохо. Хотя нет! Объясню, она выгонит. Опять ходи ищи хату. Ей другие объяснят. Доходчиво и внятно. Есть кому объяснить. Поверь мне, больше ни одна падла свой рот не откроет.
– Да мне плевать, Лазарев, кто там чего говорит! Ты правильно сказал – мне не семнадцать лет. Ты мне другое скажи, ты правда не считаешь меня ****ью? Взяла бросила мужа и уехала в Крым с другом мужа. Ведь правда звучит вульгарно! И ещё скажи, может, я всё это зря сделала? Может, Лёша специально сказал «поезжай», а мне было нужно отказаться? Может, он так проверял меня?
– Тань, ты чего несёшь? Ты чего, реально дура? Да как тебе в голову могло такое прийти? – Максим вскочил с лавочки. – Что у вас, баб, вообще в голове?! Одна идиотка наслушалась свою мамашу и сбрендила полностью. Вторая какую-то тварь послушала и тоже с катушек съехала. Что у вас в головах?! Таня, милая, я тебе ещё раз повторяю, я по гроб жизни буду благодарен и тебе, и Лёхе, и Наталье за то, что вы сделали! Вы пока сами, наверно, не понимаете, но вы реально спасли меня! СПАС-ЛИ! И если с Наташкой всё понятно, она поступила так, как и должна была, и я бы поступил точно так же, но Лёха! Это нечто! Он просто показал, что вообще значит слово ДРУГ. Мы можем с ним поругаться, помириться, можем подкалывать друг друга, и он бывает невыносим, так же, наверно, как и я, но я теперь знаю, что у меня есть ДРУГ. Настоящий! Такой, как в книжках и в кино! Их всегда было много – Лёня, Витька, Шишкин, Ворона, Чиба, Стрик, Беркович и ещё с десяток. И я их всех считаю своими друзьями. Но Лёха теперь – это другое для меня… А ты, солнышко… я даже не знаю, как это сказать… пафосно получается… да и хер с ним, пусть будет пафосно! Ты, Тань, для меня образец женщины, наверно, такими были жёны декабристов! И я бы очень хотел, даже мечтаю, чтобы, когда у нас с моей Татьяной всё наладится, она стала такой же человечной бабой и такой же хорошей женой, как ты. А если когда-то я смогу сделать для вас с Лёхой хоть что-то сопоставимое, то я умру, но сделаю! Вы же мои самые теперь близкие люди! – он упал перед ней на колени и стал целовать ей руки. По щекам у него текли слёзы. Он не поднимал глаз, но чувствовал, что и она тоже плачет.
Потом они ещё курили минут двадцать и молчали. Но молчали уже совсем по-другому – по-доброму. И на душе у каждого было очень чисто и светло. И не хотелось ни говорить, ни что-либо делать, а просто всегда вот так сидеть и слушать далёкий шум моря, молчать, курить и наслаждаться накатившей вдруг пустотой.  Но вдруг, как по команде, они посмотрели друг на друга и выкрикнули почти в унисон:
– Наташа!
– Блин, чего мы сидим-то? Где Наташка? Может, она всё ещё меня ищет?! Ё-моё, ты где её оставила?
– Надеюсь, что дома ждёт. Мы когда разделились, я сказала ей, что пойду по пляжу, а она чтобы посмотрела тебя в кабаке, а потом шла домой и там ждала или меня, или тебя. Она хорошая девочка. Дисциплинированная. Думаю, она дома, а не ищет тебя, дурака, по посёлку. Уже темнеет. Так что идём домой! – Татьяна на секунду остановилась, посмотрела ему в глаза и добавила, улыбаясь:
– И знаешь что, Лазарев… Пойдём потом в «Прибой». Что-то мне так шампанского захотелось! Зайдём за Натальей, переоденемся и пойдём ужинать. Я голодная такая! Да и повод, мне кажется, есть.
– Заметьте, не я это предложил! – вставил, улыбаясь, Максим любимую цитату и добавил: – А когда наступает ясность и уходит серый туман, то это больше, чем повод.

Наталья сидела на лавочке во дворе под фонарём, закутанная в кофту, и читала газету. Точнее, делала вид, что читает… Увидев их, она внимательно посмотрела поочерёдно на Татьяну, потом на брата, ухмыльнулась и укоризненно покачала головой.
– Ну вы совсем! Где вы шляетесь? Мы вообще ужинать пойдём? Или все такие ранимые и тонкие натуры, что могут обходиться без еды, как верблюды.
– Нет, сестрёнка! Мы не верблюды. Мы ещё молодые и горб не заработали. Мы скорее ёжики.
– Почему ёжики, Лазарев? – спросила Татьяна.
– Потому что колючие и сами в себе. А напои нас молоком и приласкай, мы будем милые и прикольные. Пока опять кто-нибудь не захочет схватить за шкирку.
Наталья рассмеялась:
– Ну вот что, ёжики, идите переоденьтесь, а то вы словно с каторги бежали, и пойдём кушать наконец. Там и молока вам нальют. На ключ, Максим, – она протянула ему ключ.
Открывая дверь, он смутно удивился – показалось, что дверь была не заперта, не успел он повернуть ключ, как она открылась.
– Странный замок…
– Что? Не поняла?
– Да ничего! Это я так. Сам с собой. Ты в душ пойдёшь? Или просто переоденешься?
– Ну а ты как думаешь?! Ёжик. Конечно, пойду! Я же два часа тебя по пескам-горам искала, вся вон в грязи и взмыленная как лошадь. И платье нужно стирать… Но это завтра. Короче, я в душ по- быстрому, и идём.
Максим переоделся, пшикнул на себя одеколоном, взял с подоконника пачку сигарет и, выдвинув из-под кровати Наташкин чемодан, пошарил рукой под вещами, нащупал полиэтиленовый пакет и достал из него пачку денег.
– Странно. Наташка, что ли, перепрятала… Что за день такой сегодня?! Всё не так! Странно то, странно это… Ладно, разберёмся потом. На сегодня и этого хватит.
Он накинул на плечи модный джемпер в полоску, завязав его лёгким узлом на груди, ещё раз глянул в зеркало, слегка разворошил чёлку и вышел.
Выйдя из подъезда, он привычно закурил, окинул двор взглядом, выискивая сестру, и неторопливо побрёл к Наталье, которая перебазировалась с лавочки, оккупированной уже бабками, на детскую площадку. Ветер начинал стихать, на небе появлялось всё больше разрывов в тяжёлой пелене, через которую пробивались куски тёплого, чёрно-бархатного неба и далёкие мерцающие платиновым отблеском звёзды. Вокруг фонаря, в матово-жёлтом свете, вились и кружились, сплетаясь в кружева хоровода только им известного танца, десятки цикад, мотыльков и других творцов южной ночи.
– Максим, смотри! Это же богомол! – Наташа рассматривала крупное насекомое, которое уселось рядом с ней на качели.
– Точно! Надо же, и правда богомол. Большой какой! Я таких больших и не видел никогда. Давай отпустим его. Пусть летит. А то сейчас увидит его самка, влюбит в себя, заставит трахнуть, а потом убьёт его. Пусть хоть он поживёт подольше.
– А Таня где?
– А Таня тут! – весело раздалось сзади. – Я готова. Пойдём? Так кушать хочется!
– Так пошли скорее, а то я столик бронировал, но мы уже опаздываем. А судя по погоде, сегодня всё забито будет.
Вечер был хорош умиротворением и спокойствием. И даже природа, уловив настроение, царящее у них внутри, вдруг тоже решила, что хватит этого безудержного безумства и разгула. И скомкала, зажала в крепкую узду всё то разухабистое и залихватское, что ещё час назад переворачивало всё вокруг до последней капли и песчинки. Колючий ветер стих. Шум моря пусть ещё и не ласкал южным эротическим прибоем, но всё-таки уже и не пугал басистым гулом разбивающихся о скалы волн. Да и сами волны, ещё недавно стоявшие в полный свой великанский рост, вдруг осели, обмякли и уже не зло, а скорее обиженно шипели, наползая на густо покрытый выброшенными водорослями песок. А они пили шампанское, разговаривали ни о чём, и даже со стороны было видно, что им хорошо в этот вечер. Хорошо и спокойно. И казалось, что вся эта круговерть вокруг, эта громкая попсовая музыка, громкий смех, весёлые танцы, снующие с подносами официанты и сполохи цветомузыки – это всё совершенно не для них и вообще существует в каком-то ином, параллельном мире. Они разговаривали, иногда посмеивались по-доброму негромко, если разговор касался событий пролетевшего дня, строили планы на завтра и послезавтра, гадали о погоде, ловя шум прибоя, и снова пили вино, медленно потягивая его из больших, играющих разноцветными отблесками бокалов.

– Хватит уже! Хорош! Ты по пятому разу переворачиваешь чемоданы. Всё. Нет денег. Нет, – он поднялся с пола, швырнул охапку белья в сумку.
– Как нет? А где они? – понимая всю глупость собственного вопроса, воскликнула Наташа.
– Лазарев, что ты думаешь? Где все наши деньги? Что происходит? – срывающимся голосом прохрипела Татьяна и стала судорожно застёгивать не поддающуюся молнию чемодана.
– Не знаю! – рявкнул Максим и повернул ручку двери. На секунду остановился, о чём-то задумавшись, и вышел из комнаты.
Сзади раздались крики:
– Куда ты?
– Куда пошёл-то? Что делать-то? Максим!
Не отвечая, он вышел из дома и сел на уже ставшую родной старую лавочку. Мозг кипел от бессилия понять происходящее и от невозможности признать ставшее уже фактом случившееся. Денег нет. Вообще. А это значит, что нет больше ничего, что можно было бы назвать словом «отдых». Да при чём тут отдых, в конце концов?! Им даже жрать тупо нечего. Есть билеты на поезд, но до отъезда ещё десять дней. Но как это произошло?! Куда они делись, эти проклятые деньги? Куда пропали? Когда пропали? Он со злостью ударил кулаком по лавочке. Бред! Фантастика! Мозг бился в истерике и отказывался соображать.
– Надо успокоиться. Надо девчонок успокоить. Надо. Но как тут успокоишься?! – он ещё раз ударил по лавочке. Вскочил. Сел. Потёр ладонями лицо. Судорожно взъерошил волосы. Опять вскочил. Достал из кармана смятую пачку, вытащил сигарету. Сигарета была под стать его состоянию – сморщенная, полупустая и корявая. Он попытался прикурить, чиркая спичкой дрожащими пальцами. Сигарета наотрез отказывалась.
– Да ёб твою мать! Сука! Блять! Сука! – он скомкал и отшвырнул сигарету. Вдогонку ей полетели и спички. Опять плюхнулся на лавочку, закрыл лицо руками и, стараясь произносить слова как можно чётче и спокойнее, стал говорить сам себе вслух:
– Так, Максим! Успокойся! Нужно успокоиться! Ты не один. На тебе ответственность. Нужно взять себя в руки. Как тебя учили? Сначала успокоится. Что и как случилось – это потом. Аналитика, размышления, понимание – всё потом. Сейчас нужно успокоиться. Успокоиться и решить, что делать дальше. В конце концов, не война, не голод, и мы не в Антарктиде.
Он встал, несколько раз глубоко вздохнул и распахнул дверь подъезда.
– Наташ, Тань, ни о чём меня не спрашивайте. Пожалуйста. Дайте мне подумать. Мне нужно успокоиться. Успокоиться и подумать. Таня, дай мне, пожалуйста, сигареты, они на подоконнике. И сама иди покури. Покури и успокойся. Надо успокоиться всем. Наташ! Да прекрати ты плакать! Наталья! Слышишь меня? Давай вон вещи все разложи по чемоданам. Сложи аккуратно. Кровати все застели. Давай, давай! Поработай! Надо успокоиться. А труд успокаивает!
Опять выйдя во двор, он окинул взглядом двор в надежде увидеть Паштета. Но того, как назло, не было. Двор по обыкновению был пуст. Он пошарил по карманам, доставая смятые российские купюры, пересчитал. Выдавил непонятное:
– Да уж… – обернулся к вышедшей из подъезда Татьяне и произнёс как мог ласковее и спокойнее:
– Танюш, я скоро. Никуда не уходите. Смотри за Натальей, – и быстро пошагал в направлении, указанном Паштетом ещё в день приезда.
В магазине с громким названием «Супермаркет «Мечта», а по сути в сельском сельпо, было довольно людно. Он уставился взглядом на полки, изучая цены и тут же переводя их рубли и запоминая. Подойдя к прилавку, продиктовал продавщице:
– Пачку индийского чая, пачку сахара, пельмени вон те две пачки, печенья вот того полкило, батон белого, полбуханки чёрного, маленькую банку майонеза, четыре пачки «ЛМ», спичек четыре коробка.
– Всё?
– Пока всё. Считайте. Только у меня русские.
Продавщица ухмыльнулась:
– Да хоть китайские! Главное, что они есть, – и стала не торопясь набирать комбинацию на большом чёрном калькуляторе, что-то прибавляя, умножая и вычитая. Наконец, так же неторопливо, как бы нехотя, проговорила:
– С вас, молодой человек, пятнадцать тысяч шестьсот. Ваших московских.
Он ещё раз пересчитал деньги и уже увереннее добавил:
– И бутылку водки. Только настоящей. Хорошей.
– Хорошая недёшево. Но у вас, я вижу, хватает. Даже на две.
– Нет. Давайте одну. И тогда ещё пакет сока два литра. Да, и во что это всё погрузить.
Выйдя из магазина, он прошёл десяток метров до небольшого, но с пышными раскидистыми кустами магнолии сквера, сел на лавочку напротив памятника полярнику Папанину и закурил. После третьей затяжки стала возвращаться способность мыслить. Она ещё не пришла в себя окончательно после шока, но уже напоминала о себе, раскочегаривая потихоньку замёрзшую топку оцепеневшего мозга. И видя, что жизнь не заканчивается, на помощь ей стала вылезать затаившаяся до поры способность рассуждать и анализировать. Ощущая свою ненужность прямо сейчас, но давая о себе знать, промелькнули по задворкам мозга наблюдательность и внимательность. И прекрасно сознавая, какой они имеют вес в этой черепной коробке, расправили свои мускулистые клеточки сарказм и юмор.
Он достал из пакета батон, отщипнул горбушку. Вытащил бутылку «Хортицы», открутил пробку и прямо из горлышка сделал два крупных глотка, занюхал душистым, ещё тёплым хлебом и стал смачно, интенсивно жевать. Тёплая водка обожгла, с трудом опустилась по пищеводу. В глазах на секунду помутнело, а по телу разлилось внутреннее, выгоняющее сырость растерянности тепло. Он убрал бутылку обратно в пакет, положил руки на спинку скамейки и, откинув голову, зажмурился.
– Итак, Максим Викторович… Деньги пропали. Денег нет. Что можно сделать? Первое – это, конечно, дать телеграмму в Москву. Но это можно сделать только в Феодосии. На автобус туда-сюда и телеграмму хватит. Если сейчас поеду в Феодосию и дам телеграмму, вечером дед получит. Завтра вышлет денег. Сколько, интересно, они будут идти. Так… если в Сыктывкар они шли два дня в прошлом году, и это по России, то сюда, наверно, дня четыре или пять. Потом ещё вопрос, как получать. Там рубли, тут хохларупии. Ладно, пусть четыре дня. А на что жить эти четыре дня? Занять. У кого? У Паштета? Смешно. Найти Вову. Вариант. Да, найти Вову. Это будет не трудно – направление поиска есть. Ярошенко дом семь. Занять до получения денег из Москвы. Ну вот и первый выход. Далее, Максим Викторович! Думай ещё! Есть ведь Андрей Овчинников! Он в Планерском. Это соседний населённый пункт по морю. Можно поехать туда и найти его. Он даст без вопросов, всё-таки сосед по дому. Да и взять у него можно нормальную суму. Взять в баксах. Сколько мои вышлют? Ну чисто на еду, как они это понимают. Да, Андрей перспективнее. Блять, слово-то какое придумал, дурак! Перспективнее! В этом случае и телеграмму можно не давать, а просто занять до Москвы. А значит, никого не нервировать в Москве. А то и мои сойдут с ума, и Лёха будет на нервах. Хотя Лёхе можно и не говорить. Так… А как мне найти Андрея в Планерском? Он в санатории. Сколько их там, этих санаториев? Я знаю про Дом писателей. Плюс тот, в котором Андрей. Значит, два, как минимум. Ну пусть ещё два. Ну не десять же их в посёлке! Значит, вполне реально, и даже не сложно. Ну вот! А ты говоришь «всё погибло, гипс снимают, клиент уезжает». Хрена вам! Русские не сдаются! Мы ещё покрутимся! – он открыл глаза и опять закурил. Мозг полностью пришёл в себя и теперь работал ровно, как мерседесовский мотор. Максим улыбнулся и уже совсем другим взглядом огляделся по сторонам. От вчерашней непогоды не осталось и следа. Солнце светило ярко и радостно. Ветер, вчера ещё такой сильный и порывистый, сегодня на работу не вышел вовсе. В пробивающихся через кроны лучах солнечного света было чётко видно, как начинал закипать прожариваемый горячим солнцем воздух, заставляя клубиться в своём мареве миллионы невесомых пылинок. Прошла мимо пожилая женщина с надувным ярко-оранжевым спасательным кругом на плече и в соломенном сомбреро. Она тянула за руку ребёнка лет пяти. Ребёнок извивался, вырывался и хныкал, а женщина монотонно бубнила:
– Больше я тебя с собой на пляж не возьму. Никогда. Пусть твои мама с папой и занимаются своим непослушным сыночком, а не по ночным ресторанам шляются. А бабушка больше не будет. Бабушка уже старая. Раз ты бабушку не слушаешь, то бабушка больше тебя никуда не возьмёт. – Увидев сидящего на лавочке Максима, она добавила: – Я вот отдам сейчас тебя этому дяде. Пусть он с тобой занимается и ходит на пляж. Вот с ним и будешь плакать. А дядя сразу тебя в милицию сдаст. А там тебя посадят в тюрьму. А в тюрьме мороженое никто не даёт. И конфет не дают. Будешь там одну баланду хлебать. Там бабушки не будет. Будут вот такие злые дяди. Которые курят. И будешь ты там сидеть долго, курить и водку пить. Пока мама с папой нагуляются, а бабушка не помрёт. Там тебя научат, как себя вести. Там тебе ремня всыплют. Не то что добрая бабушка.
Он проводил их взглядом и снова стал смотреть по сторонам. Наконец глаз зацепился за стоящий напротив мраморный памятник. Мужик в лётном шлеме, меховой куртке и унтах по колено смотрелся явно не к месту и вызывал сострадание. Потускневшая надпись гласила: «Герой Гражданской войны в Крыму, командир партизанского отряда, советский полярник, Герой Советского Союза Иван Дмитриевич Папанин».
           - Странно, – подумал Максим. – Почему нужно было одевать Папанина в костюм полярника, если он в первую очередь герой борьбы с Врангелем в Крыму? Ну и слепили бы в летнем крымском образе, с шашкой или винтовкой. Наверное, думали, что без шубы никто не узнает. Раз Папанин, то обязан быть в унтах. Кстати, а ведь Папанин в Планерском этим самым планеризмом и занимался. Поэтому-то Коктебель и стал Планерским. Он с гор запускал эти свои планеры. Так… А значит, он их туда как-то поднимал. Причём на руках. Так… И получается, что горы не такие серьёзные. А Паштет говорил, что по берегу километров тридцать. А берег (он представил карту побережья), а берег делает дугу… Значит, через горы в два раза меньше. Ну подъём и спуск. Ну пускай двадцать… А значит, мне ходу… ну… три, нет, скорее четыре часа. Ё-моё! Да это вообще ни о чём. Вот! Завтра утром и пойду. Прямо пораньше и двину. Пока жары нет. Часиков в семь. Так… Значит, с вечера собраться. Воду взять, кеды достать, ножик на всякий случай, сигарет, спички. Кепку не забыть. Что ещё… Полароид возьму. Если что, там на пляже можно фотографий гуляющей богемы нащёлкать за денежку малую. Плавки надо не забыть сразу надеть. Всё! Так и делаем! Татьяна и Наталья останутся. Пусть на пляже загорают-купаются, а я быстренько сгоняю по горам в Коктебель, как горный козёл, найду Андрея, возьму денег и обратно на автобусе. А не найду, так прямо из Коктебеля и дам телеграмму. Раз там писатели и журналюги тусят, то телеграф точно есть. Но телеграмма не понадобится! Я точно найду Андрея, и всё будет окейно, – он даже улыбнулся от понимания, что всё срослось и выход найден. – Спасибо тебе, дорогой товарищ Папанин! Если завтра всё сложится и, пройдя партизанскими тропами, я вернусь с победой, то обещаю, Иван Дмитриевич, что рюмку водки тебе поставлю и цветы к ногам положу. А пока извини – пойду. Нужно своих баб кормить. Они же не партизанки, коренья собирать не умеют, а впроголодь жить не приучены, – он поднял пакет с продуктовым пайком и бодро зашагал к дому.
Подходя к подъезду и продумывая, что и как сейчас надо будет объяснять своим женщинам, он услышал оклик – громко прозвучало его имя, он повернул голову и увидел сидящих под детским грибочком Наташу и Татьяну. Они махали ему рукой и при этом что-то оживлённо обсуждали.
– Лазарев, ты где ходишь? А мы поняли, куда делись деньги. Нас обокрали! И мы даже знаем, кто! Соседи! А ты, я смотрю, покушать купил? Это правильно. А сигареты взял? – голос у Татьяны был несколько возбуждённый, но совсем не грустный, совсем не агрессивный, а скорее наоборот – добрый и тёплый.
– Максим, я подумала, что нужно срочно дать телеграмму деду и бабуле. Они нас не оставят и вышлют денег. Можно ещё и маме послать. Немного, но и они вышлют стопроцентно. А ещё моей подруге Галине. Она тоже поможет. Наверно. И вот Таня говорит, что и Лёша нас не оставит и обязательно вышлет. И ещё… Мы вот тут обсудили. С Таней… Короче, мы тебя не виним. Ты не виноват. Честно! Мы поняли, что потерять ты не мог. Ты просто не смог бы столько в карман положить. А если бы и засунул всю эту кучу, то тогда карманы были бы, как рюкзаки. И ты бы обязательно заметил, если бы вдруг всё потерялось. Да, ты мог потерять свой бумажник, где доллары. Но такую пачку русских ты не мог. А бумажник ты не брал вчера. Я видела, когда ты расплачивался, у тебя только русские были пачкой. Небольшой такой пачкой. Там только русские были. А бумажник я сама ещё до вашего прихода закопала в белье, в чемодане. Но он пропал. Вот. Поэтому за то, что мы с утра кричали там… Я кричала. Ты извини. Не дуйся! – и она поцеловала брата в щёку.
От такой встречи, от проникновенного и трогательного монолога сестры, от неожиданных открытий Татьяны, а главное – от того, что они все вместе и, понимая ситуацию, готовы бороться, а не истерить и лить слёзы, от всего этого по спине пробежали крупные мурашки и на сердце потеплело. Он улыбнулся, обнял обеих за плечи и немного дрогнувшим голосом произнёс:
– Милые мои! Спасибо. Я знал, что вы успокоитесь, и мы спокойно подумаем и обязательно найдём и причину, и лучший выход. Так и случилось. Выходы уже найдены. И вами, как я понимаю, и не скрою, что и мной. Причину нам, судя по всему, Татьяна Никитична расскажет. Прольёт, так сказать, свет. Но давайте так сделаем. Время уже к обеду. Жара. Я тут кое-что прикупил. На что денег хватило, конечно. Пойдёмте в дом, пообедаем. Выпьем по глоточку под местные пельмени для успокоения нервов и всё обстоятельно обсудим. Идёт?
– Ну и что? Пельмени не еда, что ли? Не всё же осетрину жрать! Я, например, с удовольствием! И даже рюмку махну с тобой, Лазарев. И не для успокоения, как ты выразился, а просто так. А ты, Наташ?
– Водку? Я вроде не пью водку… Но за компанию с вами, если это надо, половину рюмки выпью.
– Ну и замечательно! Пойдёмте тогда! Хотя стоп! Я сейчас помидоров нарву ещё.
– Максим, ты что?! Это же чужие! Нельзя!
– Не волнуйся, Наташ! Это вам нельзя. А мне можно. Мне хозяин разрешил.
– Какой хозяин?
– Старина Паштет!

Солнечный лучик узкой полосочкой лежал на столе, ловко просочившись между задёрнутыми в жару гардинами, рассекал стол на два треугольника, при этом умудряясь не задеть сидящих, и весело играл аппетитными искрами в каплях подсолнечного масла на сочных кусках бордового помидора и гранях пустого лафитника. Потом он поднимался по выкрашенной голубой краской стене вертикально вверх и там ловил лёгкие облачка табачного дыма от не затушенной до конца сигареты. Смешивал остатки дыма с лёгкими, еле видимыми пылинками и исчезал, спрятавшись за большие настенные часы с кукушкой. На плите шумел, закипая, видавший виды старый зелёный чайник. Поскрипывала живущая своей жизнью кухонная дверь, и изредка жужжала за оконной занавеской потерявшая надежду выбраться на свободу усталая муха.
– Так, значит, ты говоришь, Танюш, что соседи съехали. И съехали неожиданно и тайно. И даже хозяйка не знала, потому что у них ещё неделя была оплачена. Понятно. Ну это, конечно, многое объясняет. Тебе ещё налить? Ну, как хочешь, а я ещё махну. – Максим налил рюмку и зацепил вилкой истекающий соком кусок помидора.
– А мне непонятно. Украсть они могли только вечером, когда мы ходили ужинать. Но соседки говорят, что они видели их идущих с чемоданами к рынку ещё днём. Но днём они не украли, мы ведь брали, то есть ты брал же деньги вечером в кафе. Или они ушли, а как стемнело, вернулись и залезли в нашу комнату, когда мы были в кафе? Так, что ли, получается?
– Получается, что так. Или мы зря на них грешим. Может, это вообще не они, а кто-то решил под них закосить. Хотя я думаю, что они. Мутные они были. Из Ленинграда, а говор чисто хохляцкий. Я пару раз с девицей пересекалась, ну совсем не ленинградка. Хотя я согласна с Натальей, зачем уходить из дома, светиться во дворе с вещами, когда можно было спокойно дождаться, что мы уйдём, спокойно всё забрать, упаковать по чемоданам и уехать, никому не попавшись на глаза. Непонятно. Тем более днём замок вскрывать, а если мы вернёмся или хозяйка? Риск, – задумчиво проговорила Татьяна, отрывая виноградину от крупной мясистой грозди.
– А с чего вы взяли, что они и не украли днём? А именно вечером, когда мы ужинать ушли? Потому что так логичнее?
– Максим, но я же говорила, я когда вас с Таней ждала вчера, а вас всё не было, я сама спрятала бумажник в чемодан. Он был. И деньги были. Тоже в чемодане. В пакет завёрнутые и в газету. Ты же сам их видел! Ты же брал вечером в кафе!
– Стоп! Наташа, стоп! Ну-ка вспомни, сколько было времени, когда ты видела деньги и потом ушла из дома?
– Я не помню, сколько было времени. Я на часы не смотрела. Но я знаю, что с тех пор, как я села на лавочку у подъезда и до вашего прихода прошло два часа. Но я же не сразу на лавочку села, я же ещё час, и даже, наверно, больше, ходила по посёлку. Во-первых, лавочка была бабками занята. А во-вторых, Таня сказала: иди посмотри его, ну в смысле тебя, в кафе и в пивной. Я посмотрела, прошла ещё на рынок, там глянула, зашла, где осетрина. Посидела на горке у памятника. И потом только вернулась. Как раз ветер стал очень сильным, и бабки все дружно поковыляли домой. Ну где-то час я точно гуляла. Скорее, даже больше.
– Так. А когда уходила, ты дверь закрывала на замок?
– Ну конечно, закрывала. Только там что-то с замком случилась. Раньше он на два оборота закрывался, а теперь на один. Так ты же вчера сам открывал, когда вы вернулись с Таней. Я тебе ключи давала у подъезда.
– Точно! Так и было. Всё верно. Подождите-ка минутку! – Максим вскочил и быстро вышел, почти выбежал из кухни. Через минуту раздался его крик: – Идите сюда! Что покажу!
Максим стоял в дверном проёме и улыбался.
– Смотрите! Видите, что дырка, куда собачка замка входит, забита? Ага. Забита бумагой. Это и не дало щеколде закрыть на два оборота. Они просто забили дырку и потом тихонечко отжали щеколду. Любым ножом. И не пришлось замок вскрывать. Это не профессиональные воры. Или начинающие, или просто не могли пройти мимо такого счастья. И что интересно, я же вчера это почувствовал. Точнее, почувствовал, будто что-то не так, когда открывал дверь. Но голова была другим забита, и реакция не сработала. Что-то в голове шевельнулось и погасло. И сегодня опять краем задело утром, когда уходил. Только тронул дверь, а она сразу открылась. И опять не отреагировал. Просто в шоке был. Так что, милые мои пострадавшие, обнесли нас, как лохов. И сделали они это в тот момент, когда Наталья ходила меня искала. Да-да! Именно тогда. Они могли слышать ваши разговоры, могли решить, что мы все разругаемся и разбежимся. И плакала тогда добыча. Поэтому они собрали все свои шмотки, дождались, когда Наталья уйдёт, спокойно вошли, взяли бабло, это же не трудно понять, где искать, или в чемоданах, или в кроватях. Поэтому и бельё было перевернуто. И спокойно вышли, прошли через старушек у подъезда. Всё сходится. Но что особенно интересно, при этом они оставили сбоку в чемодане на виду вроде бы толстую, но по сути своей нулевую пачку. Чтобы если вдруг кто-то из нас вернётся и ему понадобятся деньги на что-то срочное, он бы их сразу увидел. Ну, в принципе, как и случилось в итоге. Я когда полез за деньгами, эту пачку нащупал, пересчитал, понял, что хватает за глаза, и всё – больше не стал рыться. Вот как-то так. Пошли пить чай! Теперь о главном пора поговорить. Что мы будем делать и как нам из всего этого выходить.
– Наташ, я всё понимаю. – Максим поднял руку, перебивая долгий Наташин монолог о том, кому нужно завтра, а лучше прямо сегодня послать телеграмму, что нужно сказать и сколько попросить. – Но скажи мне, Наталья, и ты, Тань, тоже скажи, как вы думаете, какая реакция будет у бабушки и мамы, когда они это всё узнают? А у Лехи? Да они с ума сойдут! И в итоге если мы, получив этот самый перевод, продолжим отдых, то они там будут изводить себя всё оставшееся время. А мы будем это знать и тоже себя изводить. Разве не так? Я уж точно буду. Потому что прекрасно понимаю, что я виноват, как бы вы там меня ни убеждали в обратном. Да. Именно так. Виноват. Я что вчера, с облака спустился? Из рая сошёл? Или с необитаемого острова приплыл? Я что, никогда в жизни из дома не выходил? Не в Марьиной Роще вырос, а в частном поместье на Багамах? И не я исколесил всю страну, от Мурманска до Владивостока? Не жил в гостиницах, не бывал в посёлках и деревнях. Не встречал воров и бандитов, а всё время общался исключительно только с профессорами и академиками? То-то и оно! А раз так, то я был обязан и соседей просчитать, и деньги спрятать, и замки проверить, да и хозяйку приструнить и на место поставить, чтобы боялась и уважала. Почему-то мне кажется, что и она тут тоже не просто пассажир. Поэтому, как ни крути, как ни повторяй каждую минуту «не виноват», я ведь сам понимаю, что виноват. И мне с этим жить. Ну так дайте мне самому исправить свои ошибки. Самому всё решить. И поверьте, всё будет хорошо. И никто не узнает никогда, если мы сами не решим потом рассказать. Но тогда это будет уже совсем другая песня. И не будем мы никому ни писать, ни звонить. Всё решим здесь и сами. Точнее, я всё решу. Понятно?
– Чего понятно, Лазарев? Ты сам-то себя понял? Мне, например, ни хрена не понятно! Ты чего, решил банк ограбить? Или магазин? А, ну можно нас ещё на панель послать! Или милостыню просить. – Татьяна засмеялась. Её поддержала и Наташа, тоже расхохотавшись. Не выдержал их заливистого смеха и Максим и тоже рассмеялся.
– Ну, такие варианты я упустил. Хотя можно и их рассмотреть. Только давайте не сегодня. Я всё же о другом варианте хочу рассказать. Вы помните, куда поехал наш попутчик в поезде и по совместительству наш с тобой, Наташ, сосед по дому Андрей Овчинников? Вот именно! В Планерское! Или, как Наталье больше нравится называть, Коктебель. А где у нас этот самый загадочный Коктебель? Вот именно! Рядом! Тридцать километров всего. И это по берегу. А если махнуть через горы по перевалу, то и ещё меньше. Вот я завтра и пойду туда. Найду там Андрея, займу у него денег до Москвы и вернусь вечером к вам. И всё! Вы завтра спокойно поплаваете, поваляетесь на песочке, покушаете на обед пельмешек, примете душ, отдохнёте, а к ужину и я уже приеду. И пойдём пить наш любимый «Чёрный доктор» и есть рапанов. Вот и всё! Делов-то! Сходить на двадцать километров в поход, подышать горным воздухом и сфоткаться у дуба Волошина в Коктебеле. И не надо никого пугать, лишать сна, заставлять идти на телеграф и нам не ждать на сухарях пять дней этого перевода, как манны небесной. Ничего этого не надо. Всё решается быстро и просто. Вот такой план. Я закончил. Можно преступать к прениям. – довольный произведённым эффектом, Максим налил ещё рюмку водки, выпил и, улыбаясь, закурил.
– Ну что, Лазарев, могу сказать… Твой план, конечно, лучше моего с панелью и думаю, что лучше и Наташиного телеграфа. Но есть одна деталь, точнее, дополнение. Не ты один идёшь в Коктебель, а мы все идём. Правильно я говорю, Наташ?
– Конечно! Я тоже пойду. Если мы вместе, значит, вместе.
– Но, Тань…
– Никаких возражений, Лазарев! Или все идём, или все остаёмся и принимаем план с телеграммами. И вообще! Он будет по горам гулять, красотами любоваться, а мы тут сиди и переживай. А если ты ногу сломаешь? Или не найдёшь Андрея? Ну мало ли! Не найдёшь и всё. Вдруг он куда уехал. И что тогда? Вернуться ты не сможешь, а мы тут с ума сходи, не зная, что происходит. Нет уж! Идём все.
Понимая, что Татьяна во многом права, Максим не стал спорить. В конце концов, это хоть и горы, но всё-таки даже не южный берег Крыма с его скалами и вершинами. И тем более не Кавказ. Дойдём потихоньку. Дольше, конечно, получится, и ответственности в разы больше, но что сделаешь. Все, так все.
– Ладно. Пусть так. Все пойдём. Но тогда и у меня условие! Какие- никакие, но это горы. И какой-никакой, но поход. Поэтому без самодеятельности и меня слушать, и максимум внимания. Никакого пижонства. Значит, сейчас идём собираться. Кроссовки, кеды, что у кого есть. Головные уборы обязательно. Купальники надеть завтра дома. На всякий случай мне в рюкзак киньте по запасному комплекту белья. Туалетная бумага. Очки. Спички, сигареты. Нож. Это я сам. Я сейчас схожу на рынок, налью воды питьевой. Документы все берём с собой, мне в рюкзак кладите. Билеты, Таня, положи себе в паспорт. И выходим завтра по холодку в семь. Подъём, значит, в шесть. Есть вопросы? – Все молчали. – Ну, раз нет вопросов, то давайте по рюмке за успех нашего предприятия, и идём готовиться. Постарайтесь сегодня лечь пораньше. Да посуду помойте. – Он наполнил рюмки, они выпили, и он вышел из кухни.
Возвращаясь с рынка с двумя полуторалитровыми пластиковыми бутылками с водой, он остановился на горке и посмотрел в сторону гор, через которые они должны будут завтра перелезть. Обласканные мягкими закатными лучами уставшего за день солнца, горы отсвечивали тёплым оранжево-красным цветом. С моря дул, лаская кожу, тихий вечерний бриз. Со стороны парка слышался смех и играла музыка.
Всё будет хорошо. Должно же когда-то стать просто хорошо. Без всяких этих дурацких сюрпризов, неприятностей, разборок и закрученных в узел нервов. Чтобы взять бутылку сухого, сесть на ту самую скалу, где я сидел в шторм, и просто сидеть, курить вкусную сигарету, пить, смакуя, глотками хорошее вино и осознавать, что всё у тебя хорошо. И у всех твоих близких и родных тоже всё хорошо. Никто не болеет, никто не ругается и не голодает. Все живы и здоровы. И не надо о чём-то задумываться, куда-то спешить, о чём-то переживать. А просто сидеть и смотреть на море. Сначала просто на волны. Затем на закат. Потом на лунную дорожку и ждать рассвета. Встретить восход, такое огромное всплывающее из глубины моря солнце, встать, раскинув в стороны руки, запрокинуть голову к небу и закричать громко на весь мир: «Спасибо тебе, Господи! У меня всё хорошо!»

Редкие и лёгкие клочки облаков не портили общей картины бескрайности и простора высокого бирюзового неба. Ветер лениво гнал по морю мелкие, с рябью волны, на которых качались белыми поплавками стайки чаек. Отливали жёлтым кадмием склоны горного хребта, вершины которого ещё были окутаны молочной утренней дымкой, и тянулись к зыбкому горизонту, очерченные тонкой полоской не нагретых пока, песчаных пляжей. Посёлок только пробуждался после бурной курортной ночи. Разгружались на рынке первые торговцы, складывая в штабеля только что привезённые ящики с овощами и фруктами. Лениво зевая в предвкушении долгого рабочего дня, разжигали мангалы, плиты и духовки повара кафешек и шалманов. На остановке собирались в небольшие кучки, нехотя обсуждая последние новости в ожидании первого автобуса до города, местные жители. Матерился, собирая на пляже в большой мешок мусор и пустые бутылки, пожилой дворник. Бодро галдя, промелькнула группа чёрных, словно негритята, пацанов с удочками и сачками. На пристани грузчики выносили из старого, с пятнами ржавчины катера белые пластиковые корзины и кряхтя заставляли ими кузов такой же древней «газели». Стреляя зажиганием, проехал выкрашенный в патриотичные жовто-блакитные цвета милицейский уазик со снятым брезентовым верхом. Притормозил у причала. Мордастый, коротко стриженный капитан с похмельным помятым лицом и в расстёгнутой до пупа голубой форменной рубашке что-то крикнул водителю «газели», натужно рассмеялся и, чихнув выхлопной трубой своего железного коня, покатил дальше по улице, поднимая за собой пыльный шлейф.
Максим скинул с плеча потёртый брезентовый рюкзак, сдвинул на затылок лёгкую белую кепку и, прикурив сигарету, улыбаясь произнёс:
– Ну вот смотрите, – он провёл рукой в направлении горы, возвышавшейся перед ними в сотне метров, – это хребет Биюк-Янашар. С тюркского: стоянка янычар. На двугорбого верблюда похож. Видите? Он тянется почти до самого Коктебеля. От него в море выступают шесть мысов. Шестой – это гора Хамелеон. Вон он виднеется вдалеке. За ним Коктебель. Сейчас нам нужно подняться вот на эту вершину. Скажем так, на первый горб верблюда. Это гора Джан-Куратан. Что в переводе значит «Спасите, на помощь!» Не сказать, что это Эверест, но всё же 238 метров. Не так чтобы и очень мало. Половина Останкинской телебашни. И ещё мне не нравится название. Странное какое-то. Ещё раз прошу вас, внимательнее и аккуратнее. Смотрим, куда ставим ноги, по сторонам не глядим. Посмотрим на красоты сверху, когда доберёмся. Наверху сделаем привал. Есть вопросы?
– Максим, а сколько нам таких гор нужно будет штурмовать?
– Не переживай, Наташ, только одну. Эту. Потом будут подъёмы и спуски, но в высоту лезть больше не придётся. И завяжи шнурки на кроссовках. Плотно завяжи. Лучше, конечно, если бы вы всё-таки джинсы надели, а не шорты. Не дай Бог, ещё ноги обдерёте. А мне жаль такую шедевральную красоту. Ну что, идём? – он улыбнулся и поочерёдно посмотрел на девушек.
– Лазарев, давай уж подниматься, чего время терять? Скоро жара наступит, сгорим все на фиг. – Татьяна сняла солнечные очки, надвинула поглубже козырёк бейсболки и добавила: – Ну? Идём, командир?
– Всё. Пошли. Я первый. Потом Наталья, Татьяна замыкает. – Он вдел рюкзак в лямки, повернул кепку козырьком назад и пошагал к горе.
Поднимались они недолго. На верх вела утоптанная, хоть и сильно петляющая и довольно крутая тропинка. Было видно, что сюда часто поднимаются отдыхающие и местная молодёжь, чтобы полюбоваться с высоты птичьего полёта раскинувшимся от горизонта до горизонта морем, посидеть у костра на вершине горы. О чём свидетельствовали большое кострище и пара корявых брёвен рядом с ним. Ну и, конечно, груды мусора и пустых бутылок, которые пестрели режущими глаз кучами то тут, то там, ломая гармонию окружающей божественной красоты и раздражая внутреннее равновесие. Отдышавшись, Максим посмотрел на ракрасневшихся и слегка взмокших спутниц, снял рюкзак, достал бутылку с водой, сделал несколько глотков и передал её Наталье.
– Смотрите, какая красота! Прямо под нами бухта Провато и наш посёлок Орджоникидзе. Провато – название итальянское, тут когда-то был венецианский порт Провато. А видите мыс, на котором стоит наш посёлок, это мыс и гора Киик-Атлама. Что значит «прыжок дикой козы». Здесь заканчивается первая гряда Крымских гор, которая тянется от Севастополя. За нашим посёлком – бухта Двуякорная. Развалины завода «Гидроаппарат», самого большого в Союзе завода торпед. Если смотреть левее по берегу, то там Феодосия, вон за той горой! – он показал рукой в левую сторону. – А нам, девушки, абсолютно в другую сторону. Видите, вот этот наш хребет, который так и тянется до Коктебеля. Вон и бухты эти видны. А дальше и правда похожий на рептилию мыс Хамелеон. Вон он – ярко-оранжевый сейчас. А за ним такая размытая, в дымке большая гора, это Кара-Даг, бывший вулкан, и гора Святая. Видите? Так вот Коктебель до неё. То есть между Хамелеоном и Кара-Дагом.
– И как мы идём? Всё время по этому хребту до конца или как? – Татьяна была собрана и серьёзна.
– Нет. Не так всё плохо, Танюш. Смотрите. – Максим указал в какую-то точку по направлению Хамелеона, который уже на половину поменял сочный оранжевый цвет на яркую охру. – Видите, перед Хамелеоном большая подковообразная бухта, это бухта Тихая. Вот к ней мы и будем спускаться. А начнём вон там, – он чуть поднял руку вправо и вверх, – видите второй горб верблюда, гора Ива. Вот её перемахнём и начнём спускаться в небольшое ущелье и по нему к берегу. Ущелье сейчас мы не видим, потому что его закрывает вершина нашего хребта гора Джан-Куторан, которая перед нами и которую мы сейчас перемахнём. Это снизу она гора, а сейчас для нас – невысокий холмик. И после неё будем идти только вниз. Потом пойдём по берегу, обходить рептилию по пляжу не будем, а срежем по холму, и всё! За Хамелеоном бухта Мёртвая и Коктебель.
– Название вселяет оптимизм! Мёртвая! Умеешь ты, Лазарев, ободрить! Дай Бог, чтобы мы все были живы к тому моменту, – отдавая ему бутылку с водой, иронично заметила Татьяна под слегка нервный, но всё же пока весёлый смех Наташи.
– Всё будет хорошо. Смотри, как мы лихо взбежали на эту горку. Ты вон в какой великолепной форме, как будто и не было подъёма на 25 метров! А Наталья вообще у нас мастер спорта Советского Союза, для неё это просто лёгкая разминка. Ну, а я уж тоже постараюсь не ударить перед вами в грязь лицом! Ну что, пошли? Только прошу: смотрите, пожалуйста, под ноги, а то можно легко вывихнуть ногу на всех этих камнях, не лезьте сразу в кусты, мало ли кто там живёт, и не срывайте никаких ягод и цветов. Если кто-то устал, или захотел «по делам», или ещё что-то, то просто нужно сказать, и всё. Мы никуда не торопимся. Полчаса раньше или позже, нам по барабану. Перед спуском сделаем привал. А когда спустимся к морю, то искупаемся и спокойно по пляжику, загорая и наслаждаясь морем, потопаем в Планерское. Вперёд! – И Максим не торопясь пошагал по явно не нахоженной, едва читаемой, пыльной тропинке.
Она тянулась вдоль обрывающихся почти отвесно голых скал, окрашенных высоко поднявшимся солнцем в насыщенный медный цвет. Между скалами и линией прибоя тянулась кажущаяся совсем тонкой с высоты горы ленточка песчаных пляжей. Кое-где скалы бесцеремонно обрывали эту манящую ленту и грубо вдавались в море, принимая на себя удары волн, и служили местом сбора крылатой оравы чаек и бакланов. Высота обрывов манила к себе, кружила голову и невольно заставляла сделать несколько шагов правее от пропасти. С правой стороны хребет ниспадал вниз большими бархатными складками распадков и оврагов, скалистых по верхушкам и заросших косматой рыжей травой в сердцевинах. Среди сухих пучков выжженной солнцем травы словно сигнальные маячки светились фиолетовым мерцанием кусты чертополоха. А там, внизу, раскинулась долина, поросшая невысокими крымскими соснами. И через этот плотный, махровый, изумрудно-зелёный ковёр, кое-где порванный белыми глыбами известняка, игриво вилась дорога Феодосия – Коктебель. Солнце уже набирало обороты и всё жарче нагревало потемневшую кожу. Струившейся из-под кепки пот притягивал к себе, как магнит, жёлтую жирную пыль, и они вдвоём раскрашивали их загорелые лица, руки и ноги, в матовые оттенки охры и умбры.
Тропинка становилась всё у;же и у;же. Обрывы подбирались с двух сторон, словно желая испугать. Они уже прошли вершину хребта, и тропинка как бы замерла в равновесии. Она не уводила вверх, но и не торопилась начинать спускаться.
Максим встал. Снял кепку, протёр майкой залитые потом глаза, усмехнулся и огляделся по сторонам. Про такие сюрпризы в книжке не упоминалось. Подошли отставшие на десяток метров Татьяна с Наташей.
– Чего встал, Лазарев? Устал? А мы нет! У нас второе дыхание открылось! Правда, Наталья?
– Да я вообще нормально. Идёшь налегке, на солнышке греешься. Только вниз смотреть страшно – голова стразу кружится. Зато какой воздух! Когда бы мы ещё горным воздухом подышали!
– Вот слышишь, Лазарев?! Мы бодры и веселы! Так что давай вперёд к морю! Только дай глоточек водички.
Максим улыбнулся и немного отошёл в сторону, открывая вид на предстоящее продолжение их маршрута.
– Ёб твою мать… – только и смогла выдавить из себя Татьяна.
– Ни фига себе… – не сильно разнообразя эффект от увиденного, прошептала Наталья.
Впереди, вместо привычной уже тропинки, шла отшлифованная ветрами, плоская и гладкая, как стол, вершина скалы, шириной от силы сантиметров восемьдесят и длиной метров десять-двенадцать. С двух сторон вниз на сотню метров обрывались почти вертикальные стены этой самой скалы. Слева отвесный склон уносился к далёким волнам, справа не менее отвесный предлагал путь на дно ущелья. Максим скинул рюкзак, достал бутылку с водой, протянул её Татьяне. Второю точно такую же отдал сестре, а сам сел на лежащий с края тропинки, похожий на скорлупу грецкого ореха камень и закурил.
– И что будем делать? – первая вышла из ступора Наташа.
– А что мы можем сделать, Натуль? Через этот «Чёртов мост» я вас не поведу. Вы же не суворовские чудо-богатыри, да и я не Александр Василич. Да и нет у меня такого права, чтобы рисковать вашими жизнями. Чай, не война у нас. Так что разворачиваемся и идём назад. Километров в пяти был более-менее нормальный спуск в долину. Спускаемся там, пробираемся через посадки и по дороге идём в Планерское.
– И сколько это километров нам прибавит?
– Ну… километров двадцать на всё про всё.
– Нет уж, Лазарев! Мы что у тебя, горные козы, что ли? Или верблюды? Ещё пять часов под солнцем скакать! Нет уж. Перебираемся здесь, и всё. Потихонечку перейдём.
– Нет, Тань, я не смогу. У меня голова закружится сто процентов! Я же знаю себя. Я вообще не могу вниз смотреть. Я тогда лучше назад пойду. Я дойду, вы не беспокойтесь. Тут дорога одна. Заблудиться негде, – опустив взгляд и понимая, что подводит коллектив, и от этого сгорая от стыда, но при этом чувствуя, что обязана быть честной, проговорила Наташа.
– О чём ты говоришь Наташ?! Никуда ты одна не пойдёшь. Раз так, то возвращаемся все. Успокойся, пожалуйста! Всё нормально. Ты ни в чём не виновата. Это я дурак – повёлся на ваши уговоры. Завтра я один повторю попытку. Всё! Возвращаемся назад, – он выкинул сигарету и стал убирать бутылки в рюкзак.
– Ну уж нет! Больше разговоров! – жёстко произнесла, будто отрезая, Татьяна и после секундной паузы уверенно пошла по «Чёртову мостику». Она не крутила головой, а смотрела только себе под ноги, делая твёрдые, чёткие шаги. Через десять секунд, показавшихся Максиму вечностью, она сделала большой шаг и быстро отошла, почти отбежала от пропасти ещё на пять шагов. Остановилась и, резко обернувшись, вскинула вверх руки и, нервно смеясь, прокричала, сверкая влажными от переизбытка эмоций глазами:
– Разговоров было больше! Ничего трудного! Всё нормально. Главное, Наталья, вниз не смотреть! Просто иди спокойно, как ты с лентой на ковёр выходила. Это даже не бревно! Просто не смотри вниз.
– Максим, можно я на карачках переползу? Пожалуйста! Я хоть видеть не буду тогда, что внизу.
– Наташа, милая, ну конечно, можно! Ну или всё-таки вернёмся?
– Да куда же теперь возвращаться? Таня же уже там, на другой стороне. А возвращаться – это значит ей ещё раз обратно переходить. Нет, не надо. Я переберусь. Ты только возьми мою кепку и очки. – Наташа плотно сомкнула губы и, подойдя к началу мостика, уверенно опустилась на четыре точки и стала медленно, но спокойно перебираться через пропасть.
У Максима по спине стекла струйка пота, вдруг ставшего холодным и колючим. Он закрыл глаза, не в силах смотреть. Время для него остановилось. Он не знал, сколько прошло – пара минут или час, когда он вдруг он услышал заливистый смех и громкие весёлые крики. Он открыл глаза. Наталья обнималась с Татьяной, и обе прыгали и смеялись.
– Максим, я сделала это! Всё нормально! Я даже не успела толком испугаться! Вот только коленку ободрала и даже не заметила!
Максим тоже засмеялся. Внутри отлегло. На сердце потеплело, и перестало противно стучать в висках.
– Я говорил, надень штаны! Так вам же всё шорты подавай, чтобы всех мужиков вокруг с ума сводить загорелыми ногами! – смеясь прокричал в ответ Максим, надевая рюкзак и направляясь к началу этого вымотавшего все остатки нервов перелаза.
Остался позади проклятый «Чёртов мостик». Тропинка, еле заметная в охристой пыли перемолотой в песок ветрами и дождями сланцевой породы, ещё минут пять поднимала их выше, а потом, резко обозначив вершину горы Ива, устремилась вниз. Обрывы отступили в стороны и стали расползаться вниз густыми зарослями боярышника и шиповника. Иногда попадались очаги можжевельника, сразу наполнявшие лёгкие стойким, вязким ароматом. Посмеявшись над путниками и удовлетворив своё тысячелетнее эго, горы больше не хотели их пугать, а, напротив, ласкали живописью раскинувшихся картин и поили сладким горным коктейлем из морского ветра и горного разнотравья. Попались две небольшие пещеры, отталкивающие мраком пустоты. Исследовать их или хотя бы заглянуть они не решились и не торопясь шагали вниз по тропинке. Адреналин, выброшенный фонтаном полчаса назад, сделал своё дело, и на душе у всех было спокойно и безмятежно. Большие, с ладонь, ящерицы с яркой белой полоской на спине грелись на камнях и не обращали на проходящих никакого внимания. Из долины пахло чабрецом и полынью. Слева далеко внизу играло и манило зеленовато-бирюзовое море. Раскинувшийся перед ними во всей красе Хамелеон опять поменял цвет и сменил золото на скромное, серое в голубую полоску одеяние, что делало его ещё больше похожим на гигантскую рептилию. Справа по сбегающим холмам раскинулись виноградники, манившие к себе сочной зеленью. Высоко в раскалённом почти добела небе парила пара орлов. Вокруг громко и уютно стрекотали невидимые цикады. Вдруг Максим остановился. Он ещё не понял, что его насторожило, но почувствовал, что внутри прошёл короткий, как удар тока, импульс напряжения. За последние годы он привык доверять внутреннему голосу. Он остановился и огляделся. Вроде всё было спокойно, но нечто неосознанное всё-таки его не отпускало и тяготило. Что-то он упускает. Или уже упустил? Он закурил и посмотрел назад. Вот оно. Вся дорожка была исчерчена поперёк неглубокими гладкими желобками. Их было много. Словно кто-то перетаскивал куски шлангов через дорогу, волоча их за один конец. Он знал, что это. Он видел такое же и в Карелии, и на Алтае. Это змеи. И судя по тому, что следов более чем много, и наряду с размытыми есть и очень чёткие, то ползают они тут постоянно и ничего не боясь. Он ещё тщательнее пробежал взглядом по обочинам и, сделав пару шагов, поднял похожий на кусок пёстрого болоньевого плаща или зонта кусок змеиной кожи. Шершавая и нагретая солнцем, она совсем не пугала. Пугало другое – само наличие рядом немалого количества ползающих существ. Защёлкала в голове энциклопедия, перелистывая страницы знаний. Змей в Крыму всего две разновидности: гадюка степная и горная. Змея ядовитая. Но она маленькая, сантиметров 60–70. А «шланги» тут были толстые. Значит, полоз. Или леопардовый, или желтобрюхий. Длиной до двух метров. Ну, это успокаивает: полоз не ядовит. Но есть всё же одно «но». Если рядом его гнездо, то он нападает первым, в отличие от других змей. Укус до крови и очень болезненный. А этого нам сейчас ну никак не надо. Да и не только сейчас… Он уже хотел убрать в карман кусок змеиной кожи, как сзади раздался голос Татьяны:
– Лазарев, только не говори, что опять нет дороги! И ты вывел нас на минное поле! Что ты там в карман прячешь? Деньги, что ли, подобрал или на золото скифов наткнулся? Сам же говорил ничего не хватать. Мы вот с Наташкой такие ягоды видели аппетитные, но не стали срывать, чтобы тебя не дразнить.
Максим засмеялся и протянул ей шершавый обрывок.
– На. Положишь потом в кошелёк. Она денег приносит. Верная примета!
– Это чего, змеиная? Ты хочешь сказать, что тут змеи? Ядовитые?
– Да. Посмотрите на тропинку. Видите следы? – он показал на следы от «шлангов». – Это змеиные. Я такие много раз видел. И их тут, по ходу, много. Но сразу говорю, они не ядовитые.
– Ядовитость ты тоже по следам определил, бойскаут?
– Ну, в принципе, да. – Максим усмехнулся. – Суть в том, что видите, какие они толстые? Значит, длинные. А гадюки тут мелкие в горах. По крайней мере, так написано в книгах. А крупные только полозы. Они реально крупные – около двух метров. Иногда и больше. Но не ядовитые. Хотя и опасные. Они нападают первыми. И очень больно кусаются. Поэтому смотрим по сторонам и ни в коем случае не сходим с дороги. Тем более не лезем в кусты за ягодами.
– Да, Лазарев… Умеешь ты настроение испортить. Мне теперь под каждым камнем будут змеи мерещиться. Кобры тут хотя бы не водятся?
– Нет. Кобры тут не водятся. А полозы, между прочим, занесены в Красную книгу, и не надо их обижать. В конце концов, это мы у них в гостях, а они тут живут тысячи лет.
– Уговорил, Лазарев! Не буду я твоих любимых полозов обижать! Дай лучше сигарету.
– Ну надо же! А я только хотела предложить сделать привал и сбегать всем в кустики. Но теперь я и сама не пойду! Буду терпеть, пока спустимся. Я змей просто до мурашек боюсь, – грустно улыбаясь, вставила Наташа.
– Потерпи, Натуль. Осталось недолго. Вон уже море! Давайте перекурим, а привал уже внизу устроим. Искупаемся и всё прочее. А змей я и сам жутко боюсь! Хотя следовало бы бояться других змей – на двух ногах и в юбках. Или в шортах… – Максим рассмеялся и стал надевать рюкзак.
– Ну, Лазарев, вот вернёмся домой, я тебе припомню змей в шортах! – подхватывая настроение, тоже рассмеялась Татьяна. – На день рождения тебе твоего полоза любимого подарю! Нет. Двух! Чтобы размножались!
К сожалению, спуск оказался не таким лёгким, как думал Максим. Весь склон был усеян камнями. И крупными кусками породы, которые приходилось обходить и даже иногда перелезать через них, но больше мелкими, словно щебень. Эта россыпь скользила под ногами, сыпалась на впереди идущего и, устремляясь камнепадом вниз, поднимала облака густой жёлтой пыли. И когда наконец они дружно вышли на пляж, почти бегом преодолев последние два десятка метров надоевшего спуска, на путешественников нельзя было смотреть без слёз. Все трое с ног до головы были покрыты толстым слоем пыли. Пот сочился из-под кепок, оставляя на лицах грязные подтёки. У женской части группы были ободраны коленки, а у Наташи ещё и локоть. При этом все улыбались, сверкая белоснежными зубами на фоне матовых серо-жёлтых лиц. Глаза сверкали внутренней гордостью за преодолённые преграды и радостью, что наконец эти преграды закончились.
– Да... Видок у нас ещё тот. Интересно, эта пыль отмоется без мочалки? У меня такое чувство, что она въелась в меня навечно. И шорты все уделала. Как теперь показаться в приличном обществе?! А штаны у тебя, Лазарев, как у бомжа! Ты что, на заднице спускался с горки? Если, пока ехал, не потерял зажигалку, то дай, пожалуйста.
– А у меня эта пыль даже на зубах скрипит. И ощущение, что она везде – в ушах, в носу и даже в трусах. Мы будем купаться?
– Конечно, будем, Наташ! Прямо сейчас и будем. А по поводу кто на чём спускался, я так тебе скажу, Татьяна Никитишна, брюки-то я отстираю, а вот что теперь делать с твоими коленками? Да и с Наташкиными тоже. Может, забинтовать после моря? Или зелёнкой помазать, как в детстве? У меня аптечка с собой! – и Максим, улыбаясь, хитро подмигнул.
– Вот же… Действительно ободралась… – Татьяна посмотрела на свои ноги. – Ладно, Лазарев, один – один. Но бинтовать не нужно, а то, прикинь, заявятся такие – грязные, потные и в бинтах. Типа «мы больные и не местные, дайте денежек на лечение». Переживём уж как-нибудь. Сейчас промоется, подсохнет на солнышке, и можно будет пудрой замаскировать. Ну всё, следопыты и инвалиды, пошли купаться, точнее, отмываться, – и Татьяна стала стягивать с себя грязную футболку.
Они долго не вылезали из моря, встретившего их ласковой нагретой волной отлива, а потом ещё дольше молча лежали на песке, не в силах даже разговаривать. Накатила накопившаяся усталость, и они никак не могли заставить себя встать и идти дальше. Солнце жарило уже без всякой жалости, прогоняя в тень всё живое. Раскалённый воздух размывал своим горячим маревом горизонт и наполнял всё вокруг вязкой, обволакивающей ленью. Прилетела и уселась неподалёку стая крупных чаек. У них тоже, наверно, был перерыв. Хамелеон в очередной раз поменял камуфляж и теперь отливал бледно-жёлтым боком, купая его в клочковатой пене нехотя набегающих, разморенных жарой волн. И, кроме шума наползающих волн, не было больше ни одного звука во всей вселенной. Только волны и звенящая в ушах тишина…
– Чёрт, по песку идти сложнее, чем было по горам. Такое ощущение, что мы идём, идём, а эта ящерица ни фига не приближается. И ведь по самой жаре идём! Нормальные люди сейчас обедают и спят, а мы всё идём и идём. А кушать уже хочется. Лазарев, у нас вода ещё осталась?
– Совсем чуть-чуть. На один раз.
– Ну так выдай несчастным женщинам по глотку воды!
– Не выдам. После Хамелеона попьём.
– Лазарев, ты изверг! Наташ, скажи, почему у тебя брат такой вредный? У меня скоро зайчики в глазах запрыгают от солнечного удара. Лазарев, а почему эта гора меняет цвет?
– Ну просто она глиняная. Из такой особой глины. Говорят, лечебной. По-турецки она так и называется: Топрак-Кая. То есть глиняная гора. И в зависимости от того, как падают лучи солнца, она меняет цвет. Поэтому и Хамелеон. Тань, тебе реально плохо или ты шутишь?
– Вот, Лазарев, не всё же тебе шутить! Шучу. Потерплю. Воду надо беречь. Да и цель сразу ближе, когда знаешь, что там ждёт награда.
– Наталья, а ты как? Дать воды?
– Не надо. Я тоже потерплю. А мы опять в эту гору полезем?
– Нет, мы её обойдём, но не по пляжу, потому что это долго, а справа. Но там нет горы, так… холмик. По крайней мере, на карте так. Хотя после «Чёртова моста» я уже не хочу зарекаться.
– Стоп, Лазарев! – Татьяна шедшая первой, вдруг резко остановилась. – Наверное, всё же вода мне нужна. Максим, у меня уже глюки, – она стала тереть глаза.
– В смысле? Тебе плохо?!
– Я не знаю. У меня глюки. Я только что видела синих человечков. Вот там, – Татьяна показала рукой в сторону Хамелеона. – Вон у того большого камня. Но сейчас там никого нет. Значит, это глюки от перегрева. Солнечный удар. Наверно, нужно опять окунуться.
– Смотрите! Это не глюки! – вскрикнула Наташа. – И правда синие человечки. Господи…
– Бля… Инопланетяне. Вот мы попали.
– Какие на хрен инопланетяне, Лазарев! Это нам просто мерещится. Солнечный удар у нас!
– Нет, Таня, они не мираж. Они настоящие, и они приближаются. Наверно, Максим прав. Я читала, в Крыму часто видят НЛО. Видишь, они увеличиваются, и они идут к нам. Смотрите, они как люди! Голые. Только синие. Мы что, так и будем стоять?
– Лазарев, действительно, что делать-то будем? Может, спрячемся? Хрен знает, что у них на уме.
– Куда ты тут спрячешься? В песок зароемся? Ничего не будем делать. Главное – не показывать этим гуманоидам, что мы их боимся. Идём, как шли. Не кричите и руками не машите, чтобы их не пугать. Просто мирно идём. Типа нам они неинтересны, и мы каждый день по сто тысяч инопланетян встречаем. А они, может, тоже в Крым прилетают в море искупаться. И давайте чуть в сторонку, к морю отойдём. Чтобы им места побольше было.
Через полминуты их возбуждение и внутренний страх сменились удивлением, повергшим их в ступор. Они замерли на месте и просто смотрели, как к ним идут и проходят мимо абсолютно голые девушка и парень. При этом оба тела были ярко голубого цвета. Стало понятно, что они просто обмазаны глиной, но обмазаны так, что не осталось без покрытия ни одного квадратного сантиметра тела, включая и интимные места, и их лица, и даже волосы. Без лечебной глины оставались только глаза, яркими белками выделявшиеся на голубых лицах, словно приклеенные скорлупки от яиц. Проходя мимо, любители глиняной терапии широко улыбнулась, сверкнув белоснежным фарфором зубов, и пошли дальше по берегу. Наверно, они ещё долго чувствовали три пары глаз, уставившихся им в спины, пока первой не выдержала Наташа и громко засмеялась. Её реакцию тут же подхватила Татьяна. И наконец Максим, последним оторвав взгляд от голубой задницы «инопланетянки», выдавил философское:
– Ни хрена себе гуманоиды… – и тут же включился в общий хохочущий хор.
– Знаете, когда они проходили, я еле сдержалась, чтобы не щёлкнуть ему по члену! Мне почему-то подумалось, что он должен рассыпаться от щелбана. Такой глиняный и в трещинках! – Татьяна вытирала слёзы и с трудом останавливала давящий смех.
– Интересно, а куда и откуда они шли? Может, тут все так ходят?
– И что ты предлагаешь, Натуль? Нам тоже раздеться и намазаться синей грязью? Я не против, но вы первые раздеваетесь! Так и явимся в Коктебель! Здрасьте, мы с Альфы Центавры к вам за бабками!
– Мы так никогда не дойдём! Как, ты говоришь, бухта называется? Мёртвая? Ещё одна такая встреча, и я точно умру от смеха! Давайте уж продолжим наш поход, а то скоро мы превратимся в угли на такой жаре. Силы уже на исходе, а нам ещё идти и идти, – Татьяна скинула кроссовки и побрела по линии прибоя в сторону уже недалёкого Хамелеона.
На плато холма, по которому они обходили гору ящерицу, Максим, тыкая рукой в точки открывшихся перед ними открыточных видов, рассказывал:
– Вот видите, это гора Кучук-Янышар. Это уже сам Коктебель. Справа виноградники. Старые, их ещё Волошин описывал. Который на том самом Кучуке и похоронен. Вон там где-то знаменитый дуб этого самого Волошина. Не знаю, почему в честь его назвали. По идее, когда Волошин только родился, этот дуб не сильно отличался от себя теперешнего. Что для дуба сотня лет?! И, по сути, скорее Волошина можно назвать в честь дуба, чем наоборот. Учитывая, что и поэтом, по мне, он был так себе – ни о чём.
– Максим, ну ты не прав! Он интересный поэт. Серебряный век – вообще интересное литературное время.
– Наташ, я не буду сейчас устраивать дискуссию. Нравится тебе вся эта декаденщина, которая великую Российскую империю погубила, ради Бога – люби, читай и получай удовольствие. Но по мне, так это не поэзия, а говно. А акварели его – это уровень второго класса детской художественной школы. Ни цвета человек не понимал, ни композиции. И никто бы его не знал, если бы он мамин домик не стал сдавать покомнатно друзьям-писателям. Назвал это «орден обормотов», бухали беспробудно, трахались с такими же бабами, «типа поэтессами», а в перерывах читали свои «прогрессивные» стихи друг другу. Александр Грин, однажды увидев этот притон, просто охренел и больше не появлялся. Ну, а главное – он прославился тем, что первым в России ввёл понятие «нудизм» или «натуризм». Сам сутками ходил голым по берегу и друзей заставлял. С тех пор Коктебель – это Мекка отечественного нудизма. Я читал, что даже в тридцатые годы сюда приезжали, чтобы искупаться прилюдно голышом. Не понимаю этого. Нет, я обожаю купаться голым, это классные ощущения! Но мне непонятно, зачем это делать в стотысячной толпе. Ну ладно семьёй или среди близких друзей и подруг, это нормально и даже хорошо. Но вот так вот толпой, где старики, дети и созревающие подростки. Не знаю… Мне это непонятно. Я не запрещаю и не говорю, что это плохо. Но я даже не поэтому наехал на твоего Волошина. Дело в другом. Ты посмотри, если уж чем и знаменит Коктебель, так это тем, что в тридцатые годы тут развивался советский планеризм. И великие наши конструкторы, такие как Яковлев, Ильюшин, Антонов, – все начинали тут с планеризма. На горе Клементьева, вон там, стоит памятник первым планеристам. Но я почему-то уверен, что ни у этого памятника, ни у памятника погибшему десанту сорок первого года нет цветов. А вот к Волошину эти голые и обкуренные идиоты несут свои бусы и краснокнижные цветы с Кара-Дага. Ты подумай, Наталья, сам Королёв, человек, открывший человечеству путь к звёздам, начинал именно здесь. А ты, Наташ, говоришь: «Волошин». Да какой на хрен Волошин?! Разве можно сравнивать вечно пьяного поэта-хиппи и Сергея Королёва? По мне, так абсолютно нет. Но для всей «продвинутой» интеллигенции Коктебель – это, конечно, твой «великий поэт и художник Максимилиан Волошин». Который бродил тут бухой по окрестностям, тряся голыми мудями. Понятно! Он же настоящий символ творческих людей! Голый и вечно пьяный! Извини, Натуль, но у меня другие символы. Ну ладно, я опять заболтался и завёлся. А хотел ведь просто показать вам окрестности с высоты. – Он закурил и продолжил: – Последний бросок, мои милые, и мы у цели. Сами видите, что до посёлка недолго осталось. Сейчас пройдём километр по этому самому нудистскому пляжу, потом столько же ещё по обычному городскому пляжу, и мы в посёлке. Ну, а там уж определимся, что и как нам делать. Кстати, обещанная бухта с бодрящим названием Мёртвая перед нами. И мы живы, как ни странно. Вот вам последняя вода. Разделите. Я не хочу, – Максим протянул Татьяне заполненную чуть меньше чем наполовину литровую бутылку с водой, а сам пошагал вниз по холму.
Вот уже минут пятнадцать, как они брели по плотно усыпанному голыми телами песку. Нудисты были на любой вкус, цвет и размер. В самом начале они прошли через стоянку организованного племени нудистов. Максиму даже показалось, что он перенёсся куда-то на дикие берега Амазонки. В середине поставленных кру;гом палаток горел костёр, над которым висел большой котелок, и старая, лет семидесяти, голая женщина с крючковатым носом и спутанными седыми волосами, колыхая из стороны в сторону оттянутыми до пояса грудями, мешала длинной ложкой какое-то варево. Рядом ползали голые дети лет трёх. У палатки на корточках расположился старик, наверно, муж поварихи, и, опустив свой детородный орган в тёплый песок, задумчиво курил трубку. Две красивые загорелые «индианки» сидели в позе лотоса друг перед другом, одна из них что-то рисовала на груди своей подруги тонкой кисточкой. Из одной палатки торчали две пары ног и доносились, не позволяющие сомневаться в происходящим там возбуждающие звуки. После деревни нудистского племени была устроена волейбольная площадка, на которой задорно играли нудисты против нудисток. Дальше что-либо интересное закончилось, насколько хватало взгляда, всё побережье было усеяно загорающими любителями натуризма. Глаза уже настолько привыкли к созерцанию обнаженного женского тела, что не цеплялись ни за одну представительницу здорового отдыха, а, наоборот, хотели отвернуться и смотреть на море и волны.
– Твою мать, так и импотентом станешь. Уже и бабы не притягивают. Как вообще эти нудисты ещё возбуждаются, если у них вся жизнь так… – себе под нос пробубнил Максим и лениво побрёл дальше, переступая через ноги лежащих и стараясь идти по кромке прибоя. Но уже почти у самого выхода с лежбища свободы и демократии Максим вдруг встал как вкопанный и, с изумлением вытаращив глаза, превратился в статую, не в силах сделать даже шага, пока не получил удар в плечо, и ему в самое ухо прозвучал грозный шёпот Татьяны:
– Чё встал, Лазарев? Бабы голой не видел? Давай иди уже!
Не в силах произнести ни слова, Максим указал пальцем на лежащую прямо перед ним молодую красивую блондинку с красивым бронзовым загаром.
– Ну чего, Лазарев? Тут все такие. Давай иди!
Максим только покачал головой и ещё раз ткнул пальцем, показывая более точно на то, что вдруг парализовало его ноги. Девушка лежала на спине в форме морской звезды, широко раскинув руки и ноги. А между ногами, в том самом интересном месте, у неё была вставлена большая золотая серьга в виде кольца. Из тех, что казаки носили в ухе или часто вставляют быкам в нос. Серьга реально была огромная, сантиметров пять в диаметре, и в ней сверкал, разбрасывая искры, крупный изумруд.
Татьяна тоже вперилась в сокровище Агры, но её оцепенение длилось недолго, и через несколько секунд она опять прошипела ему в ухо, но уже почти давясь от смеха:
– Пошли, Лазарев, пошли скорей. А то у тебя золотая лихорадка начнётся!
Границу государства сроднившихся с природой и отринувших предрассудки граждан очерчивал впадающий в море горный ручей. Через его неширокий, быстрый поток были заботливо переброшены две доски. На берегу, где обитали ещё не нашедшие истинный смысл бытия простые смертные люди, отдыхающих было ещё больше. Тут шумела разноголосьем музыка, пахло пригорелыми чебуреками, жареной рыбой и шашлыками. Пройдя половину широкого и изрядно замусоренного пляжа, они поднялись по бетонной лестнице и оказались наконец в тени раскидистых платанов. Устало плюхнулись на первую попавшуюся лавочку, вытянули ноги и блаженно откинули головы, ловя кожей долгожданную и такую приятную прохладу.
– Пить хочется. Максим, у нас есть ещё хоть какие-то деньги?
– Есть, Наташ. Две тысячи с небольшим рублей.
– Дай, пожалуйста, я пойду воды куплю.
Максим пересчитал и протянул сестре несколько смятых бумажек.
– На. Почти три тысячи. Без ста рублей. Купи по пирожку или чебуреку нам всем. Ещё возьми самой дешевой, но холодной воды, чтобы на голову полить и умыться. И если хватит, то бутылку пива мне вместо воды. Только холодного.
– Наташ, я с тобой! Лазарев, не спи – охраняй лавочку. Мы скоро.
Максим сложил рюкзак, сделав из него подушку, и улёгся на лавочку, вытянув ноги и закрыв глаза. Усталость накатила, и он даже чувствовал, как пульсируют вены на ногах, отливая толчками кровь. Голова, разогретая, словно сковорода, просила засунуть её под струю холодной воды и, казалось, гудела нудным низким гулом. Подступила тошнота. Максим сел, достал полупустую пачку сигарет и закурил.
– Перегрелся, Максим Викторович, перегрелся… Блять, если уж мне так «не комильфо », то представляю, каково девчонкам. А сейчас ещё поиски эти… Сколько нам ходить-бродить, кто бы знал, кто бы знал… Но они умницы. Не ноют, не хнычут, держатся. Супер! Надо мне было у тех индейцев воды попросить. Или у деда с зарытым в песок хером выменять на сигареты. Не догадался. Ладно, прорвёмся. Сейчас перекусим, полчаса посидим покемарим и найдём Андрея с Вовой. Закроем вопрос, искупаемся на местном пляже и пойдём есть шашлык и пить вино.
Табачный дым отогнал тошноту и немного заглушил шум в голове. Максим достал из рюкзака карту-путеводитель «Феодосия и Судак». На маленькой врезке в углу карты была схема посёлка Планерское. Максим, наверно, уже в сотый раз за прошедшие сутки стал внимательно вглядываться в схему хитросплетения улиц и переулков курортного посёлка. Всё, что подпадало под понятие «санаторий», исчислялось числом два. Пансионат «Голубой залив» и база отдыха «Приморье». Но год издания карты был указан как 1980-й, и при этом в третьем издании. То есть схеме лет двадцать, и вполне могло быть, что объектов поиска уже гораздо больше. А сколько? А хрен его знает, товарищ майор!
Он убрал обратно карту, глянул в сторону, куда удалились Татьяна с Натальей, и прикурил ещё одну сигарету. По алее брёл, крутя головой по сторонам и внимательно вглядываясь, старик. В одной руке он держал старую авоську с пустыми бутылками. Второй руки не было. Пустой рукав был заправлен в карман старого потёртого пиджака с орденскими планками. Заметив Максима, он робко подошёл к нему и вежливо, но не заискивая спросил:
– Молодой человек, не угостите папиросой?
– У меня сигареты, отец.
– Ну можно и сигарету!
– Ради Бога! – Максим протянул пачку старику. Тот аккуратно поставил авоську на асфальт. Вытянул сигарету и нагнулся, чтобы прикурить у Максима. Тот чиркнул зажигалкой. Старик глубоко затянулся, блаженно прикрывая глаза, кашлянул и заговорил:
– Со вчера не курил. Вот сегодня сдам улов и куплю курева. Не помешаю, если рядом покурю?
– Да ты что, бать?! Присаживайся! Покурим вместе.
Минуту они сидели молча. Старик, делая глубокие затяжки, курил изредка покашливая. Его сухая, с крупными голубыми венами рука мелко подрагивала. Он изредка бросал на Максима взгляд усталых и влажных, но очень ярких – в цвет вен на руках – глаз. Чувствовалось, что он хочет, но не решается заговорить. Максим спросил:
– Тяжело, бать? Пенсии не хватает?
– Да какая это пенсия, сынок! На один хлеб и хватает. Не думал я, когда свою старуху хоронил, что доживу до такой жизни. Всю жизнь работал. Даже после войны, без руки, и всё равно в артели работал. Плотник я. Всю жизнь плотником. И на фронте плотником был. Мосты, переправы строил. На Днепре и оставил её, родимую. – Он погладил себя по пустому рукаву. – Переправу строили, немец налетел, бомбу скинул, а я сидел верхом на бревне. В одной руке топор, другой за столб держусь. Как бомба-то взорвалась, всё вдребезги, а я с бревна в воду. Вынырнул, а руки-то и нет. Так и осталась там моя рученька на переправе. И всю жизнь, почитай, однорукий. Но ничего, жил-поживал. Работал. Плотничал. А сейчас не живу, сынок. А жду, когда уж меня костлявая заберёт к себе. К старухе моей, к Галинке. Ты извини меня, старика, но если есть у тебя запас, не дашь ещё одну папиросу?
Максим достал сигарету, а пачку с остатком протянул старику.
– Держи, отец. Бери-бери! Да забирай, бать! У меня ещё есть в запасе. Мне хватит.
– Вот спасибо тебе, сынок, дай тебе бог здоровья. Пойду я. Улов надо сдавать. А то эти крохоборы закроют свою контору, и сиди опять без хлеба.
– Бать, ты извини, я на минутку тебя задержу. Скажи, отец, ты же местный, а значит, всё тут знаешь. Какие у вас в посёлке санатории есть, ну или дома отдыха? Я, понимаешь ли, приехал только сегодня, мне надо друга своего найти, он тут в Планерском в санатории отдыхает. А я не помню, в каком.
– Так не просто тебе будет найти своего приятеля, сынок. Их же у нас целых четыре. Запоминай! «Дом писателей», это раз. «Голубой залив», это два. «Приморье», это три. И «Прибой», это четыре. Я в «Прибое» как раз и работал последние годы. Плотником. Мебель там чинил, забор, да и так по мелочи, что прикажут. Но ты не отчаивайся, сынок! Найдёшь! Не сегодня, так завтра, но найдёшь.
– А как к ним пройти, отец? Далеко они?
– Да тут, сынок, всё рядом. Это ж не город. Посёлок! Тут всё рядом. Ты ступай вдоль моря, – старик махнул единственной рукой куда-то в сторону пляжа. – Прямо тут недалеко «Приморье» будет. Дальше пройдёшь – в «Дом писателей» уткнёшься. Там же и «Голубой залив» издаля увидишь. Он правее и повыше в горку будет. В посёлке уже. Современный такой, большой. За железным забором в решётку, с воротами, с охраной. Ну, а про «Прибой» опять дальше по берегу моря идти, в самом конце. Пойду я, сынок. Ещё раз спасибо тебе, – и старик, прихрамывая, поковылял по алее, согнувшись под тяжестью своей набитой стеклотарой авоськи. Максим ещё долго провожал его взглядом, нервно куря и заводясь от бессилия чем-либо помочь старику.
«Если бы знали наши деды, погибая в сорок первом, что их внуки продадут страну, которую они своими жизнями спасли, так, наверно, сами себе члены отрезали бы, лишь бы не рожать таких внуков-выродков», – про себя подумал Максим и представил на секунду, что его дед вот так же собирает пустые бутылки. От этой всплывшей в мозгу картины он даже невольно скрежетнул зубами, а у виска запульсировала жилка. Но тут он увидел, что в конце аллеи показались наконец Наталья и Татьяна с полиэтиленовыми пакетами в руках. На душе сразу отлегло и потеплело. Он откинулся на спинку лавочки, закинул ногу на ногу и невольно заулыбался. Солнце светило идущим женщинам в спину, превращая их стройные фигуры в силуэты, филигранно вырезанные неизвестным художником из чёрной бумаги. Максим невольно залюбовался осанкой и длинными ногами.
– Посмотри, Наташ! Сидит, развалился, как фон-барон. Курит, отдыхает. А мы должны по жаре шататься и пиво ему покупать! – Татьяна улыбалась, было видно, что она, несмотря на усталость, пребывает в хорошем настроении. – Лазарев! Мы все деньги потратили, чтобы ты знал. Практически до копейки. На, держи своё пиво и паёк! Пирожки с картошкой. По одному на человека. Мясные брать не стали. Хрен знает, чего они там засунули в них. А вода в пакете. Можешь умыться, пока прохладная, – она протянула ему бутылку пива «Оболонь» и пирожок.
Максим постелил на лавочке карту, положил на нее пирожок, поставил бутылку пива. Вытащил из пакета пластиковую бутыль с водой, отошел на газон с пожухлой травой и стал медленно поливать из бутылки себе на голову и шею. Приятная прохлада прошла волной по телу, прекращая кипячение мозга в голове и как будто даже снимая усталость. По спине стекла струйка, отчего по телу пробежались робкие мурашки. Потом, усевшись на своё место, открыл бутылку с пивом, сорвав крышку ударом о край скамейки, взял со скатерти-самобранки пирожок, жадно отпил из бутылки, освободив её сразу наполовину. После чего откусил смачный кусок пирога, быстро сжевал его, положил жирную, масляную половинку на цветную схему Коктебеля, погружая посёлок в большое масляное пятно, и, довольно улыбаясь, произнёс:
– Жить стало лучше, жить стало веселее. И всё это благодаря вам!
– А я уж подумала, Лазарев, что ты разучился разговаривать, пока мы ходили за добычей. Провёл весь свой длинный ритуал алкоголика и не проронил при этом ни слова.
– Не дождётесь! Язык и умение им пользоваться – это моё достояние, и потерять его смерти подобно! Пока вы разгуливали по центру мирового нудизма, Максим Викторович провёл разведку, поработал с местным населением и выяснил, что не всё так просто будет с поиском наших секретных резидентов.
Наташа и Татьяна перестали жевать и застыли с открытыми ртами, уставившись на Максима.
– Максим, ты хочешь сказать, что всё зря, и мы не найдём Андрея? – дрогнувшим голосом спросила Наталья.
– Не томи, Лазарев! Нечего пугать бедных женщин. Что ты такого узнал?
Максим сделал ещё пару глотков, откусил половинку оставшейся половинки и уже серьёзно сказал:
– Суть в следующем. Согласно вот этой карте, в посёлке два санатория. Но оказалось, что их четыре. Не сильно больше, но всё-таки поиски удлинятся. Хотя есть шанс найти с первой попытки. Тем более, что один из объектов поиска – это «Дом писателей». И я думаю, что при всём моём уважении к Андрею Овчинникову он вряд ли подпадает под определение «писатель».
– Максим, ну чего так пугать-то? Я чуть не подавилась! Подумаешь, вместо двух четыре. По сравнению с пройденным, я думаю, это ерунда. – И сестра опять приступила к поеданию кулинарного шедевра, запивая его минеральной водой.
– А я думаю, что и «Дом писателей» нужно проверять. Ты подумай, Лазарев, это не СССР, это Украина. У них тут всё продаётся. Могут и туда путёвки продавать. Тем более откуда у хохлов столько писателей?! Ты хоть одного знаешь?
– Нет, я не знаю ни одного. Но, наверно, они есть. Как говорится, был бы Дом творчества, а писатели найдутся. Хотя, в принципе, ты права. И я согласен, Тань, нужно и писателей тоже проверить. Но есть и хорошая новость. Все они по одной линии у моря, кроме одного. Не надо круги нарезать по посёлку. Верх-вниз по холмам бегать. Сейчас доедайте. Десять минут покурим и идём по набережной. Первый будет «Прибой», потом дом Наташкиного Волошина, он же «Дом творчества писателей». Там его музей. За ним по берегу «Приморье» и уже выше в посёлке, в глубине «Голубой залив». Так что давайте посмотрим сначала эти три, которые на берегу, а потом уже самой большой из них, «Голубой залив».
– Жаль, деньги кончились, не посмотрим музей Волошина, – проговорила с грустью в голосе Наташа. – Наверное, там интересно. Когда ещё попадём в Коктебель.
Максим поднял взгляд на сестру, улыбнулся, но, не в силах сдерживаться, засмеялся. Через две секунды его поддержала Татьяна, а через пять они хохотали уже все втроём.

Солнце палило нещадно. В отличие от привычного уже за две недели климата Орджоникидзе, где первая гряда Крымских гор вдоль моря защищала посёлок от жгучего степного ветра с севера и всегда дул нежный морской бриз, в Коктебеле горы расступились в стороны, и воздушный хозяин степей, словно скифский царь, властвовал единолично, выжигая любой намёк на морскую свежесть. Набережная напоминала китайский квартал в каком-нибудь самом затрапезном захолустье Шанхая или районный рынок в московском Чертаново. Застроенная сплошной стеной всевозможных палаток, шалманов и павильонов, с кучами тут и там пустых коробок, пластиковых бутылок и прочего мусора, она производила жалкое и совсем не праздничное впечатление, которое должно царить на любом курорте, заряжая отдыхающих желанием раз за разом приезжать сюда за весельем и эмоциями, отдыхать, сидя с бокалом вина из соседней Солнечной Долины или с рюмкой местного Коктебельского коньяка, и наслаждаться бирюзой раскинувшейся подковой бухты, величественного Кара-Дага и жаркого крымского лета. Но всё было ровно наоборот. В воздухе неподвижно висел дьявольский аромат, издаваемый прогорклым маслом, дымом мангалов, рыбных отходов и жжёного сахара. Впечатление усиливала какофония звуков, льющихся из выставленных прямо на улицу колонок, призванных показать всем окружающим высокий и утончённый вкус их хозяина. Разнообразием вкусы, к сожалению, не отличались, и по ушам проходящих попеременно давили своим непревзойдённым талантом одни и те же персонажи. То бодрый Лёня Агутин со своим «босоногим мальчиком», то влюблённая на старости лет Аллегрова со своим «суженым и ряженым». Рядом с ней шепеляво плакала Таня Буланова, у которой любовь уже кончилась, и всё, что она могла сказать, помещалось в двух словах «я плачу». Равнодушный ко всем этим попсовым рыданиям, их тут же подавлял своей брутальной харизмой Александр Новиков, рассказывающий о нелёгкой судьбе его знакомой дурочки по кличке «шансоньетка». И, словно поймав желание побыстрей покинуть эту набережную, надрывно стонала Любовь Успенская, у которой всё никак не получалось сесть в свой кабриолет и «уехать куда-нибудь», лучше, конечно, в родной Брайтон-Бич. Ко всей этой жуткой и не прекращающейся перекличке талантов периодически подключались уличные зазывалы, надрывно выкрикивая в хриплые мегафоны призывы бросить всё и прокатиться по волнам на эксклюзивном «банане» или, несмотря на испепеляющую жару, залезть на лошадь и совершить незабываемый конный переход к вершинам Кара-Дага, ну а если на всё это нет времени, то хотя бы посетить самый лучший в мире обменный пункт, находящийся в палатке № 132, и поменять наконец свои деньги на любые другие по лучшему в Крыму и во всей Украине курсу. От всего этого круто замешанного на духоте, жаре и смрадном воздухе интеллектуального коктейля начинала жутко болеть голова, закладывало уши и подступала к горлу тошнота. Уже полчаса, как они, выйдя из первого пункта поисков, туристической базы «Прибой», где им вежливо сообщили, просмотрев книгу проживающих, что Андрей у них не значится, двигались по набережной к «Дому творчества писателей», вкушая по полной все прелести современного курорта. Наконец Максим остановился перед кованой калиткой, за которой возвышался двухэтажный белый домик с барельефной надписью «Дом творчества Литературного фонда СССР». Ниже по фронтону был растянут баннер, выполненный в «свидомих» украинских цветах. Жовто-блакитная надпись гордо гласила: «Будинок творчости письменникив Украини».
– Лазарев! А я была права, нет у хохлов писателей! У них письменники! Почти как семенники. А эти семенники есть у всех, чтоб ты знал, Лазарев! Так что Андрей может быть тут.
– Хорошо бы, если тут. А то меня что-то утомляет эта набережная, как будто я не на море, а приехала на рынок в Лужники. Только узбеков не хватает. И жара сегодня ну просто немыслимая, – устало произнесла Наташа, откручивая пробку на полупустой бутылке воды.
– И не говори, Натуль! Я тоже устал от этой помойки, и мне захотелось в нашу деревню, на наш тихий пляж. Танюш, сходи, спроси. У тебя так хорошо получилось в «Прибое». А мы тебя вот там на лавочке подождём. Надеюсь, не выгонят письменники усталых странников. – И Максим, пройдя на территорию, сел на стоящую под навесом, увитым виноградом, лавочку. Оглядевшись, он понял, что это курилка, и спокойно закурил, стряхивая пепел в большую чугунную, старой работы урну, заботливо залитую на треть в бетон, чтобы уберечь свидомих письменников от соблазна сдать её в металлолом. Рядом устало присела сестра. Она старалась держаться бодрой, не показывала свою усталость, но и со стороны было видно, что сил остаётся не очень много.
– Наташ, ты расслабься и отдохни чуть-чуть в тенёчке. А то по тебе сразу видно, что мы залётные. Сейчас просекут из окон и выгонят обратно на жару, и нюхай там опять эту жаренную позавчера на отработке рыбу. – Максим сглотнул подкативший к горлу ком и глубоко затянулся сигаретой. Из дверей напротив вышел, шаркая пластиковыми шлёпанцами, в шортах ниже колен и по пояс голый, с огромным волосатым пузом мужик. На бычьей шее висела толстая золотая цепь, тускло отливая через густые заросли шерсти. Мужик сощурился от ослепившего его солнца, прикрывая и без того маленькие свинячьи глазки, и медленно, расставляя в стороны для равновесия унизанные золотыми печатками руки, вразвалочку поковылял через набережную в направлении пляжа.
– Ну чистый украинский писатель. Или даже поэт. Такой современный Волошин. Только малиновый пиджак почему-то не взял на пляж. Непорядок. А волыну, интересно, куда, в трусы, что ли, засунул. Хотя может быть. Он же поэт. Хорошо что хоть шорты надел.
Почти сразу за «поэтом» из дверей вышла Татьяна. По выражению лица было понятно, что и тут мимо цели. Она села на лавочку и тоже закурила.
– Прикинь, Лазарев! Эти разговаривали со мной, как будто я им что-то должна. Сидит такая жирная овца и говорит мне: «Девушка, эта информация сугубо конфиденциальная, и мы её не даём». Потом так заулыбалась хитро и говорит: «Ну если вам очень надо, то я, конечно, могу посмотреть, но вы же понимаете, что это стоит денег». Вы поняли? Денег ей подавай! Сучка крашеная! Но я тоже не пальцем деланная и так строго ей говорю: «Этот человек украл у меня бумажник с билетами домой, и если вы мне сейчас не скажете, тут он или нет, то я иду в милицию и пишу заявление. И если он окажется здесь, то я заявлю, что вы его сообщница». Ну эта овца сразу заткнулась и стала смотреть в книгу проживающих. Даже мне показала страницы. Короче, нет тут Андрея. Единственный Андрей, который есть, носит красивую фамилию Пидоряк. И приехал из Черновцов. Кстати, сейчас тут проживает Игорь Корнелюк. В соседнем с Пидорюком номере. И он единственный, кто из Москвы  приехал, – и Татьяна улыбнулась с чувством выполненного долга.
– Красивая история, Танюш, надо запомнить. Ты молодец. Получается, что хохлы съезжаются, а наш круг сужается. Сужается до двух точек.
– До одной, Лазарев! До одной! Я забыла досказать. Короче, эта крашеная овца в конце сказала, ну то есть я спросила, как пройти в Дом отдыха «Приморье», а она сказала, что нет смысла ходить, «Приморье» закрыто на ремонт, и там никого не селят.
– Ты вдвойне умница, Татьяна Никитишна! Ну, значит, скоро уже всё закончится.
– Хотелось бы! Я, если честно, уже устала. И есть хочется. Этот пирожок с каплей картошки только возбудил аппетит. Да и он был час назад.
– А вдруг и там Андрея не будет? Ну вот не будет, и всё. Уехал, переехал или ушёл в горы на неделю. И что мы тогда будем делать? Денег у нас нет даже чтобы вернуться к себе в деревню. А пешком я точно сегодня обратно не дойду. Кушать, конечно, хочется, это правда, Таня права, но это не самое страшное. У нас нет денег даже воды купить. А она почти закончилась. И что тогда? Где-то надо ночевать, чтобы завтра идти домой. Где-то набрать воды. А ещё я боюсь, как бы мы не получили солнечного удара. Мы столько шатаемся по жаре, что можем перегреться. Нужно хотя бы искупаться, чтобы остыть и снять температуру тела, иначе будет плохо. Максим, у тебя вода ещё осталась для полива головы? Дай мне, пожалуйста, я хоть на голову себе полью.
– Наташ, давай отсюда уйдём. Тут за углом небольшой парк, или, скорее, сквер. Я видел его, когда проходили, вот там и займёшься водными процедурами. А я отвечу тебе на все твои вопросы, чтобы ты хоть немного, но успокоилась.
Перебазировавшись под кроны старых, толстых деревьев, дававших густую прохладную тень, и захватив с ходу очередную скамейку, поисковый отряд в полном составе приступил к приведению температуры головы и тела к норме. Вода уже не была прохладной, но всё-таки давала небольшое облегчение разгоряченной донельзя коже и нагретой до предела голове. Максим тонкой струйкой полил Наташе, а потом и Татьяне воду на затылок и шею. Затем девушки умылись и, намочив полотенце, обтёрли им руги и ноги. После этого Максим дал им напиться столько, сколько каждая смогла выпить, сам сделал несколько крупных глотков и слил остатки воды из трёх бутылок в одну.
– Воды у нас ещё… ну пол-литра, короче, есть. Сигареты, Тань, у нас с тобой тоже есть. Много. Полторы пачки ещё. Теперь о том, что будем делать, если что-то вдруг пойдёт не так. Денег у нас нет. Доехать до дома мы не можем. Пить-есть, как Наташка правильно заметила, тоже купить не можем. Но и Татьянино предложение о выходе на панель тоже пока подождёт. Дело в том, что я взял с собой свой суперпупермодный фотоаппарат «Полароид». И уверен, что на автобусные билеты и пару пирожков мы точно нащёлкаем. В кассете десять листов. Я уверен, что этого хватит. На набережной сейчас опасно этим заниматься. Поколотят местные фотографы, да ещё и, не дай Бог, аппарат отнимут. Каждому идиоту ясно, что тут тоже всё поделено на зоны влияния. А вот позже, вечером на пляже, в плавках и «типа отдыхающие», спокойно можно будет заработать. Дальше. По возвращению пойду искать Гену с Вовой, займу денег у них, и даём телеграмму домой, как предлагала Наташка. Пока ждём перевода, живём на деньги Гены. Получаем – отдаём. Но я уверен, что мы найдём Андрея, и всё будет хорошо. Вот не знаю почему, но уверен. Поэтому, если вы немного пришли в себя, то по коням! Или ещё посидим? Как скажете.
– Вот что мне в тебе, Лазарев, нравится, так это умение вселить оптимизм. Он от тебя так и прёт! Этого у тебя не отнять. Ну и умение красиво говорить. А нам, бедным женщинам, только этого и надо. Развесим уши и слушаем, как нам красиво на них лапшу развешивают. А если серьёзно, то, считаю, всё правильно ты сказал. Рано вешать носы. Остался главный пункт. Санаторий «Голубой залив». И он, между прочим, единственный настоящий санаторий. Всё остальное не санатории, а всякая ерунда. Стопроцентно Андрей с другом там живут. Так что я готова шагать дальше. У меня открылось двадцать второе дыхание!
– Спасибо, Максим. Нет, правда, спасибо. Ты действительно меня немного успокоил. Я теперь понимаю, что у тебя всё продумано. Главное, чтобы всё так и вышло. И хотя у меня пока не открылось никакого нового дыхания, я тоже полностью готова. Идём!
– Тогда вперёд, храбрые и несгибаемые амазонки! Тем более, что до цели не больше километра. Но, правда, теперь в горку.
– Сам ты, Лазарев, папуас! А мы простые русские женщины, – улыбаясь, ответила Татьяна и аккуратно надела бейсболку, протаскивая стянутый резинкой хвостик через заднюю дырку в кепке. – Веди уж к своим голубым, следопыт!
Максим рассмеялся и, тоже нахлобучив мокрую от пота кепку, как можно бодрее пошагал вверх по дороге.

– Да сколько мне вам можно повторять, молодые люди?! Ну не могу я вас пустить на территорию. Не могу! Не имею права! Меня же уволят!
– Ну а что нам делать, уважаемый? Я же говорю, у него наши вещи, наши обратные билеты. Так получилось, что перепутали чемоданы. Нам просто необходимо его найти. Я точно знаю, что он в этом санатории проживает. Мы только на стойке попросим ему позвонить и сказать, что к нему пришли. Мы даже не будем по территории ходить. Спросим, выйдем и будем тут его ждать. Ну не хочешь всех пропускать, пропусти меня одного. Или вот девушку одну пропусти.
– Я вам говорю: не положено. Не имею права! Да и как вы его спросите, если у нас три корпуса. Вы же не знаете, в каком он живёт.
– Ну, значит, спросим во всех трёх! Какая проблема-то?! Дел на полчаса!
– Ага! Вот и значит, что будете по территории ходить. А это нарушение! Меня же уволят!
– Блять, папаша, ты меня уже за…л в конец! Мне что, тебе по башке дать, чтобы пройти?
– А вот угрожать не надо! А то я сейчас милицию вызову. А там разберутся, кого вы тут ищете.
– Так, тихо! Максим, подожди, отойди. Дай мне поговорить, – вступила в разговор Татьяна. – Вы поймите, мы просто попросим спуститься вниз нашего друга. А сами выйдем и вот тут, рядом с вами, будем его ждать. Если его нет на месте, то мы хотя бы узнаем, когда он ушёл и когда вернётся. Оставим для него записку. Пропустите, пожалуйста, хотя бы меня одну. Хотите, я вам паспорт оставлю в залог.
– Девушка, милая, ну не могу я пропустить. Меня уволят. Вы же не знаете, какая у нас тут безработица. Обязательно доложит кто-нибудь. И выгонят. У них это быстро. Народа желающего тут тьма. Через полчаса другой будет стоять. Да и не скажет вам никто, живёт тут ваш товарищ или нет. Они там тоже не имеют права. Если бы вы хотя бы знали, в каком корпусе точно он проживает, можно было бы попросить кого-то туда записку отнести. Но это нужно знать, в каком корпусе и в каком номере.
– Ну, а что нам делать-то? У нас же нет другого выхода. Билеты у него! Вы понимаете?
– Да я всё понимаю, девушка! Но не имею права. А что делать… Приходите завтра к десяти часам. Завтрак закончится, и все пойдут на море. Вот и караульте его тут. Куда он денется.
– Далдон, блять! Дебил! Ладно, Тань, пошли, этому тупоголовому хрен чего объяснишь! Чтоб тебя завтра уволили, козёл! – Максим взял Татьяну за локоть и отвёл в сторону.
– Ну и что будем делать? Ночевать тут у входа? – Татьяна выглядела ошарашенно.
– Да хрен его знает, чего делать! Я такого никак не предполагал. Но в России каждый дворник – барин, если бляху нацепить ему позволят.
– Это сейчас Украина, Максим.
– Да какая хрен разница, Наташ?! Тем более с каких это пор Крым стал Украиной?! Это русская земля. Но сейчас не об этом. Что будем делать, лучше скажите.
– Лазарев, ты по-прежнему уверен, что мы найдём Андрея?
– Не знаю, Тань. Наверно, уже не совсем.
– Это плохо. Мог хотя бы сказать, что уверен. Я тоже не знаю, что делать. Где-то переночевать и утром к девяти сюда, ловить Андрея? Если только так. Не знаю… Всё равно сейчас тут ничего не добьёмся. Пойдём на море, может, и правда получится хоть на билеты фоток наделать.
И они, усталые и опустошённые, побрели обратно к набережной. На девушек Максим старался не смотреть, они были полностью убиты происходящим и погружены в себя. Жара спала. Солнце уже приготовилось начать свой медленный сход по горизонту. Приближался красивый курортный вечер. Но это ни капли не прибавляло спокойствия. Скорее, наоборот. Навстречу шли весёлые, смеющееся люди. Кто-то возвращался с пляжа, улыбаясь томной, довольной улыбкой, другие тащили с рынка забитые фруктами пакеты. Крутились под ногами никогда не устающие дети. Прошёл толстый мальчик, неся как олимпийский факел огромный, на тонкой палочке розовый шар сладкой сахарной ваты. Попался навстречу поддатый мужик, прижимавший к груди сумку с оторвавшимися ручками, забитую под завязку бутылками с пивом. Повеяло запахом шашлыка, от которого вмиг выделилась во рту липкая слюна. Максим сглотнул.
– Тань, Наташ, давайте покурим.
Они остановились и закурили.
– Знаешь, Лазарев, я никогда не думала, что буду завидовать людям, вот просто так. Ни чему-то конкретному, а самой возможности поесть, попить простой воды, да просто пойти домой. Я сейчас ощущаю себя в шкуре бомжа.
– Да уж. Мне знаете что это всё напоминает? Сцену из кино. Помните «Двенадцать стульев»? Они вот так же шатаются по курортному городу. Причём это ведь где-то тут было – в Крыму. И Остап говорит: «Мы чужие на этом празднике жизни, Киса».
Женщины грустно улыбнулись.
– Лучше и не скажешь. Это сейчас точно про нас. Даже курить уже не хочется. Пойдём окунёмся, что ли, – Татьяна выкинула недокуренную сигарету и побрела дальше.
Они спустились на набережную чуть дальше. И здесь главное место любого курорта выглядело совсем иначе. То ли ещё не успели городские власти сдать этот участок в аренду торговцам, то ли специально оставили его под свои, никому не известные планы, но тут набережная была тем, чем и должна быть. По ней прогуливались красиво одетые люди. Звучала мелодичная музыка. И было на удивление чисто. Казалось бы, это должно только радовать, но в том положении, в котором они оказались, царящая тут благородная и красивая атмосфера ещё больше погружала в прострацию. Они просто брели, уже еле переставляя от усталости ноги и не обращая абсолютно никакого внимания на всё, что творится вокруг них. И неизвестно, чем бы закончилась вся эта история, если бы Татьяна не захотела вдруг покурить. Она негромко окликнула Максима. Тот, несмотря на погруженность в самого себя, в бесполезной попытке включить уставшее сознание и вопреки громко играющей вокруг музыке, услышал её и остановился. Нехотя повернулся и стал доставать из кармана пачку сигарет. В этот момент Татьяна подняла голову, посмотрела куда-то Максиму за спину, и вдруг её глаза округлились, и она, задыхаясь, хрипло выдавила:
– Они.
– Чего?
– Они, Лазарев! Они! – и она так истошно закричала, что шарахнулись вокруг гуляющие люди. – Они, Лазарев! Смотри!
Максим судорожно развернулся и тут же сам увидел идущих им навстречу Андрея и Володю. Те спокойно о чём-то разговаривали, улыбаясь.
– Андрей! Овчинников! Андрей! – что есть мочи заорал Максим и стал махать руками.
– Андрей! Андрей! – закричали и Татьяна с Натальей.
Люди вокруг них останавливались и тоже смотрели в ту сторону, куда были устремлены крики, в пустой попытке понять, почему так орут, прыгают и при этом смеются эти неопрятно одетые и немытые девушки и парень. Но и Максиму, и Татьяне, и Наташе было на это абсолютно наплевать. Они прыгали от счастья и ощущения, что всё-таки нашли, что всё было не напрасно. Они ощущали себя в этот момент победителями. Наконец крики долетели и до Андрея, он ошарашено закрутил головой, ища источник их возникновения, выцепил его взглядом, выкатил глаза от удивления, засмеялся и пошёл им навстречу. Они накинулись на него, не понимающего ни на йоту, чем вызвана такая бурная радость. Они бросились что-то скомкано и бессвязно ему объяснять, одновременно на три голоса рассказывать, при этом не прекращая истерически смеяться, пока наконец не устали, и Максим, взяв Андрея под локоть, отвёл его к мраморному парапету и там, собрав в кулак всю волю, как мог спокойнее стал пересказывать всё с ними случившееся. Андрей, ещё не до конца пришедший в себя, слушал, выкатив глаза и пытаясь вставить хоть слово. Через десять минут Максим закончил свой монолог, Андрей что-то сказал ему в ответ, кивнул и пошёл в ту сторону, откуда пришёл совсем недавно. Через десять метров его догнал Володя, которого всё это время грузили тем же самым, но, наверно, ещё более эмоционально и образно Татьяна с Наташей. Володя что-то быстро начал говорить своему другу, и они скрылись в толпе. Максим помахал рукой девушкам, призывая тех подойти к нему, закурил и, словно сбросив неподъёмную ношу, вдруг прослезился. Скрывая промокшие глаза, он повернулся к морю. Окрашенное в невообразимо красивый янтарный цвет, оно откликнулось на его благодарный сигнал пенными ударами о бетонный мол пирса и плеснуло в лицо потоком свежего ветра, наполняя его счастьем и спокойствием.
– Ну что, Лазарев, всё закончилось хорошо? – Татьяна положила руку ему на плечо.
– Максим, ну ты чего? Всё же нормально, – и рука Наташи легла ему на второе плечо.
– Лазарев, действительно всё хорошо, ты чего раскис? Ты ведь победитель. Всё вышло так, как ты и задумал. Ты не впал в панику, не искал виноватых. Ты всё продумал, и всё получилось.
– Не всё, Тань. Не всё. Я думал, мы их спокойно найдём, и я не доведу вас до такого отчаяния.
– Это всё ерунда. Детали. Всё у тебя получилось. Всё хорошо.
Максим надел неуместные уже солнечные очки, пряча всё ещё текущие слёзы, и улыбаясь ответил:
– Всё нормально. Всё даже очень хорошо. Андрей сейчас принесёт денег. Я попросил тысячу баксов, но он сказал, что может только шестьсот. Но это нормально. Нам хватит. Ещё и не сразу можно будет отдать. До Нового года. Так что всё действительно хорошо. Сейчас принесёт и пойдём ужинать. Я, наверно, сейчас целого барана съем.
– И ящик «Чёрного доктора» выпью. Да, Лазарев?
– Нет, Танюш. Я сегодня водки выпью. Сразу полстакана. Поужинаем и поедем домой. Выспимся, и завтра на море. На наш пляж. Буду лежать, как та нудистка с серьгой, и тупо загорать. Устал я что-то от приключений.
– Так, Лазарев! Ну-ка выкинь ту проститутку из головы! Рядом с тобой приличные женщины. И они требуют внимания.
– Какую проститутку? Какая серьга? Я что-то пропустила? Ну расскажите!
– Ты ещё маленькая, Наташ, про такое слушать! – и Максим рассмеялся. Звонко и беззаботно. И, как уже было заведено, через секунду они смеялись все вместе. Потому что им было просто хорошо.
Потом они долго сидели в кафе на берегу моря, пили вино и ели шашлык, снова и снова описывая Андрею и Володе все детали их приключения, смеялись и только поздно ночью, когда взошла на небо огромная голубоватая луна, поймали такси и поехали домой. В машине Максим курил, развалившись в кожаном кресле старенькой, но шустрой БМВ, выставив локоть в открытое окно. Ветер играл волосами и, отрезвляя, наполнял силой и уверенностью. На заднем сидении было тихо. Татьяна и Наталья спали, прислонившись друг к другу. Он улыбнулся. Не хотелось ни о чём думать, а только вот так ехать не останавливаясь и курить, подставляя лицо тёплому крымскому ветру. И чтобы не кончалась эта дорога никогда. И всегда было только так – уютно и хорошо.

Оставшиеся дни пролетели в беззаботной и ленивой неге. Они купались, пили вино и наслаждались общением. После всего произошедшего они стали намного ближе друг к другу. Пропали скованность и натянутость. Татьяна больше не уходила в себя. Наташа, чувствовавшая раньше себя неуютно в компании старшего брата и малознакомой ей Татьяны, вдруг раскрепостилась и расцвела. Она даже позволяла себе строить глазки молодым людям в кафе или заговаривать с ними на пляже. Два раза приезжали Андрей с Володей, и они все вместе зажигали в эти вечера в ставшем родным «Прибое». Повар кафе так полюбил их компанию, что даже ввёл ранее не известный в этих местах термин «подарок от шеф-повара», заключающийся исключительно в огромном блюде шашлыка по-карски, причём термин применялся только по отношению к ним и ни к кому другому. А ведь так приятно всегда пользоваться чем-то особым.
Но всё-таки настал тот день, когда курортная сказка подошла к концу. Завтра вечером поезд увезёт их домой и снова окунёт с головой в водоворот проблем и забот, накроет серым московским небом и развеет протяжным гудком электровоза лёгкие, как морская пена, курортные впечатления. Но это будет только завтра! Ещё есть целые сутки! А значит нужно постараться забрать у лета всё до последней капельки…

Красиво сложив цвета молотого кофе ноги, Татьяна манерно курила длинную, в тон ногам сигарету.
– Лазарев, ты дочитаешь когда-нибудь эту книжку? Или с собой в Москву её потащишь? Смотри, Наташ, третий день читает не отрываясь! Я мельком видела обложку, что-то про Крым. Наверно, решил остаться и экскурсии водить по Крыму. Ну а чего? Опыт у него есть. Я даже ему название для экскурсии придумала: «Через горы и буераки к дубу нудиста Волошина!». Или нет, он, наверно, совершенствует свой татарский язык. Помнишь, как он сыпал турецкими словами? Кучук-бучук. Или ты про своих любимых полозов вычитываешь? Чего улыбаешься, Лазарев? Смотри, Наташ, читает и сам смеётся! Нам хотя бы прочитал! Максим, чего молчишь?
– Секунду, Тань. Сейчас. Чуть-чуть осталось. – Максим действительно улыбался, перелистывая страницу за страницей старой потрёпанной книжки. – Ну вот! Всё! Дочитал! Вы знаете, тут есть даже про тропу, которой мы шли в Коктебель. Хотите, зачитаю? Интересные факты! Для нас вообще актуальные!
– А как произведение-то называется?
– Автор Переделкин А. Ю. Называется «Тропами Крыма за здоровьем и солнцем».
– Ну, Лазарев, это точно про нас! Здоровья мы набрались на той тропе выше крыши. А уж про солнце и говорить страшно.
– Подожди, Тань! Самое интересное я сейчас зачитаю. – Максим широко улыбался, еле сдерживаясь, чтобы не засмеяться. Было видно, что его просто распирает от желания поделиться прочитанным. Итак, слушайте, читаю: «От посёлка Орджоникидзе в посёлок Коктебель ведёт интересная горная тропа. Этой тропой в 1778 году прошёл отряд егерей Александра Васильевича Суворова из Кафы (теперь г. Феодосия) в г. Судак. На горе Ива был построен наблюдательный пункт суворовских войск во время ожидания атаки турецкого флота и высадки десанта. С вершины хребта открываются потрясающие виды. В начале прошлого века эта тропа была очень популярна. По воспоминаниям современников, ею часто ходили Максимилиан Волошин и Александр Грин из Коктебеля в Феодосию и обратно. К сожалению, во время большого крымского землетрясения часть тропы обрушилась, а часть стала опасной из-за своей узости и отвесных скал и ущелий. Есть также документальные упоминания о пользовании тропой партизанами феодосийского партизанского отряда в годы Великой Отечественной войны. В послевоенный период эта туристическая тропа была закрыта по причине нескольких несчастных случаев и из-за большого количества змей. Как ядовитых, так и неядовитых, но известных своей агрессией, как, например, полоз желтобрюхий и полоз леопардовый. Последний достигает в длину двух с половиной метров, это самый крупный полоз Европы, и этот вид занесён в Красную книгу СССР и Европы. Также в неглубоких пещерах, встречающихся на маршруте, обитает паук каракурт, укусы которого тоже опасны и болезненны для человека, вызывая сильную аллергию. Поэтому этим маршрутом пользуются только хорошо подготовленные туристы, со специальным уровнем профессиональной подготовки и в надлежащей экипировке».
Повисла долгая, наверно, с минуту пауза, во время которой они молча смотрели друг на друга, а потом пляж просто взорвался от дружного хохота. Все трое смеялись и не могли остановиться минут пять. Смех уже стал переходить в истерику, когда наконец Татьяна смогла выдавить из себя первые слова:
– Лазарев, ты куда нас завёл? Ты что, не мог раньше прочитать эту книжку? Охренеть! Наталья, мы с тобой эти… Суворовские солдаты и партизаны! Ну это же надо! Обалдеть! Как там? Специальный уровень подготовки? Хотя да! Мы же сколько бухали до похода! Подготовились ещё как! Спасибо «Чёрному доктору!» – и она снова согнулась в приступе накатившего комом смеха.
Ей вторила Наташа, тоже периодически прыская и заливаясь:
– Кому скажи – не поверят! Анекдот! Просто кино какое-то! Жванецкий! Слушайте, а Максим-то про змей правильно определил! У меня брат этот… орнитолог! Нет, не орнитолог, орнитолог это по птицам. Он этот… антрополог? Ну как называют того, кто змей изучает? – и Наталью тоже охватил приступ гомерического смеха.
– Лазарев, ты почему не определил, что и ядовитые змеи там были? Тоже мне орнитолог! «Нет здесь ядовитых, кобры не водятся, одни полозы», – а писатель вон говорит, до хрена ядовитых! А про пауков вообще не рассказал! Незачёт, Лазарев, незачёт! – и Татьяну опять накрыла безудержная ржачка.
Максим просто хохотал, слезы текли по щекам, и он был не в силах выдать даже такие сумбурные комментарии.
Наконец, отсмеявшись и с трудом успокоившись, Татьяна закурила и уже серьёзно, и даже с некой грустью в голосе, задумчиво посмотрев на Максима, потом на Наталью, сказала:
– Знаете, мне кажется, что пройдёт время, и мы будем вспоминать этот поход с ностальгией. Будем смеяться над этим «Чёртовым мостиком», над тем, как ходили голодные и умирающие от жажды, грязные и усталые среди гуляющей толпы, без копейки в кармане и полностью потеряв надежду. И горы будем вспоминать, и змей этих. А уж про инопланетян я точно не забуду. И даже через много лет мы все будем это вспоминать. Вспоминать и смеяться. Максим, вино ещё осталось? Налей мне немножко.
– А мне кажется, всё забудется и со временем превратится в маленький смешной эпизод. Хотя не знаю, может, ты и права, Тань. И я тоже, Максим, выпью. Немножко. А то после Таниных слов стало чуть-чуть грустно.
– Я, может, сейчас покажусь идиотом, но всё-таки скажу. Я считаю, что этот наш поход, и все сложности, что были, и чертов перелаз этот, и спуск, и поиски в Коктебеле – всё это нас объединило. Если бы не поход, то мы бы просто устали друг от друга. Искали бы, кто виноват в той проклятой краже. Сами винили бы себя постоянно за то, чего нет. Торопились бы домой. И последней, тёплой по-человечески этой недели не было бы точно. А за тот переход, за тот день мы как-то… сплотились, что ли. Сомкнулись. Стали ценить и беречь друг друга. Это, конечно, только моё мнение. Но я так думаю. А теперь я хочу выпить за то, что сказала Татьяна. Пройдут годы. Пролетят даже. И никуда от этого не деться. У каждого будет много всего яркого и интересного в жизни. Но мне очень хочется, чтобы вы не забывали лето девяносто четвёртого и как вы действительно спасли Максима Лазарева и поставили ему мозги на место. Спасибо вам, девчонки. Я вас люблю. За вас! – Максим одним глотком влил в себя вино, закурил и, меняя настроение, улыбаясь, добавил:
– А я обязательно напишу об этом повесть или рассказ!
– Будешь писать, Лазарев, не забудь про инопланетян написать! И про то, как «мы чужие на празднике жизни». – Татьяна снова рассмеялась.
– Ой, Максим, ты хоть стихи свои напечатай наконец! У тебя на них-то времени нет, чтобы в издательство отнести, а уже романы собрался писать. С твоей-то работой! Фантазёр!
– А я напишу! Я это абсолютно точно знаю. Напишу. Но будет это ещё очень-очень нескоро. Какие наши годы?! Вся жизнь впереди! Столько ещё будет такого, о чём надо обязательно потом в старости написать! – он заразительно рассмеялся, вскочил, потянулся до хруста костей и, словно в давно ушедшем пионерском детстве, вприпрыжку и с криком «Ура-а-а!» побежал в море. Упал, широко раскинув руки в набежавшую волну, перевернулся на спину и закрыл глаза. Волна подхватила его и стала медленно, убаюкивая, качать в своей огромной солёной колыбели.
– Ну как мальчишка! Взрослый мужик, а мальчишка мальчишкой! – заулыбалась Татьяна.
– Тань, это плохо или нет? Как ты считаешь? – так же сквозь смех спросила Наташа.
– Да нет, конечно! Это здорово! Успеет ещё состариться. Лёша такой же, – чуть дрогнувшим голосом ответила Татьяна, сняла солнечные очки, щурясь от яркого солнца, и вдруг весело и задорно добавила: – Пойдём и мы, что ли, окунёмся, Наташ! Эй, писатель! Ты там не утонул?
Он лежал и слышал только шум пробегающих мимо волн и негромкие крики чаек, носившихся где-то рядом. Звонкое до рези в глазах, невероятное своей зовущей синевой бескрайнее небо накрыло его и обволокло покоем и уверенностью. Он чувствовал, как кислый сок пережитой семейной обиды перебродил в сердце за прошедшие недели и превратился под знойным крымским солнцем в хорошее марочное вино. Вино любви, уверенности в своих силах и в своей правоте. Он уже твёрдо знал, а скорее, всем, что было в нём, до последней клеточки чувствовал, что всё обязательно вернётся и наладится. А иначе и не может быть! Потому что не может быть никогда!
Прочертил тонкую белую полоску в небе, словно рисуя границу между прошлым и будущим, летящий в недосягаемой вышине самолёт. Вот он уже скрылся, растаяв за горизонтом, и распалась на белые пушинки тонкая ниточка. Отразилась в морской глади и побежала кудрявыми барашками к фиолетовой глыбе молчаливого Кара-Дага.
– Лазарев! Ты заснул или превратился в поплавок? Ты вообще собираешься кормить свой женский батальон? Или будешь тут с чайками рыбу ловить? Надо бы всё-таки и прощальный ужин устроить! Когда ты ещё потом своего «Чёрного доктора» выпьешь!
– Как скажете, мадам! – он нечаянно хлебнул солёной воды, закашлялся, смеясь и отплёвываясь, и наконец громко прокричал:
– Трубите сбор, мадам! Переодеваемся во фраки – и на банкет! Шашлык, рапаны с луфариком и «Доктор» с шампанским! Нарисуем красивый росчерк в наших приключениях!
Большая чайка что-то прокричала ему в ответ и унеслась, подхваченная порывом ветра, чтобы раствориться через мгновение в жарком дрожащем мороке. Прогудел вдалеке большой, похожий на кита сейнер, ставя громкую точку в их крымской симфонии. И ещё долго хлопал ему в ладоши бьющий о скалы вечерний прилив.

Было ли всё именно так или какие-то нюансы, штрихи и оттенки того далёкого лета не всплыли из глубин памяти и до сих пор покоятся в пыльных закоулках сознания? Кто знает! Да и важно ли это вообще?! Ведь всё рассказанное – это не судьбоносный эпизод истории человечества и даже далеко не главное, что случалось в жизни наших героев. Эта история – всего лишь маленькая частичка сердца автора, крошечная и робкая песчинка, выброшенная в мир зыбкой человеческой памятью, как выбрасывает ежесекундно миллиарды таких же песчинок, набегающая на солнечный берег, пенистая и лёгкая, самая синяя в мире черноморская волна. А у волн, как известно, нет ни конца, ни начала…

Лазарев Максим Викторович
Москва, 2020 г.