Круги своя

притча
  -
К вечеру, после безуспешной охоты за Синей Птицей, то
здесь, то там неуловимо сверкавшей зеркальным
крылом, мы, потеряв ориентиры и проплутав по Лесу
до изнеможения, вышли к Морю, вовсе не подозревая, что оно
здесь есть.
Равнодушному взгляду на бесконечный пустынный пляж
мешал далекий темный и почти неподвижный предмет. Но чем
ближе мы к нему подходили, тем отчетливей становились
очертания покачивающейся лодки, шуршащей носом в
прибрежном песке и сидящего в ней человека.
То был старик; уже в том возрасте, когда невозможно
определить, сколько он прожил: сто, двести лет, или его детство
пришлось на времена античных войн или угасания Вавилона. Во
всяком случае, он казался неотъемлемым от той Вечности,
которая, однажды опустившись в эти края, властвует здесь и
поныне, пока ее не спугнули предприимчивые прожектеры,
которые в скором времени непременно возведут здесь
белоснежные башни курортного поселения, превратив округу в
шумный и постоянно меняющий внешний, нравственный и
прочий облик человеческий термитник, именуемый
Цивилизацией. Похоже, мы все одновременно подумали об этом;
и, наверное, одинаково решили, что если это случится, старик
умрет, ибо нет Вечности – не нужен и ее страж.
* * *
Старик первым приветствовал нас; углубившиеся морщины
вокруг глаз выдали его усмешку:
-  И вы Охотники? Сколько же вас прошло мимо за мою
жизнь… Но где охота – там чуткая Дичь; чуткая дичь видит вас
раньше, чем вы ее и хорошо прячется – нужно ее терпеливо и
долго искать; а раз нужно искать – нужно ходить; но ноги рано
или поздно устают. И много времени уходит на отдых, чтобы они
снова могли широко шагать. Нет, не за вами грядущее…
Мы давно привыкли к тому, что настоящую Мудрость
оставляют пылиться где-то в темном углу как тяжело
трансформируемую под внезапные капризы моды на
Соответствующую Случаю Мораль и потому бесполезную.
Однако в словах старика не сквозила и тень балаганности.
Напротив, после услышанного нас посетило ощущение Истины,
пусть сразу и недопонятой до конца.
По просьбе старика мы вытащили лодку подальше на
песчаную косу, чтобы ее не унес утренний прилив, и решили
заночевать здесь, так как солнце уже достигло кромки воды,
выстелив на спокойной глади моря пурпурный ковер.
Закат на этом диком побережье рождал странные мысли,
выходящие за границы привычного восприятия действительности:
-  Как хорошо, что здесь все в единственном числе: берег, не
поделенный на куски оградами или прижатыми к воде
строениями; море, не забрызганное многочисленными пятнами
больших и малых судов… Будь второе солнце, и оно смазало бы
Множественностью Одинакового этот прекрасный лаконичный
пейзаж.
Старик вновь улыбнулся своими морщинами:
-  Именно. Для Несравнимости нужна всего лишь Единственность.

Однако Разум изощрен, и порой в одном видит
образ другого. И хотя бы только это доказует то, что сей
инструмент дан людям свыше; ведь никакое, даже самое умное
животное не увидит в каком-нибудь облаке знакомых черт себе
подобного или привычного предмета окружения.
Лицо старика изменилось; он задел какую-то ниточку, которая
повела его в сторону:
- Только жаль, что Всевышний, наделив человека даром
Разума, не дал ему Умения поступать разумно; то ли в надежде на
то, что тот найдет его сам, то ли в тайном умысле показать
тщетность одного лишь Разума, во все времена не имевшего
достаточно сил, чтобы пресекать великую жажду делить
Неделимое; приумножать одно рядом с другим, от которого легко
отнималось; и ловить то, что, имея терпение, само бы пришло в
руки… 
В подтверждении хотя бы части своих слов завтра я вам нечто
покажу. 
* * *
Ночью нам не спалось. Торопливые сполохи костра из
тощего сухостоя, который удалось собрать до наступления
темноты, оттеняли на неподвижном лице сидящего старика
посекундно меняющуюся картину, словно бы она была гримасами
злобного божества, стерегущего свою добычу. Детские
впечатления от страшных сказок, всплывая, оттеснили зрелый
возраст и сопротивляющийся рассудок в дальние уголки,
освобождая место для вольных прогулок Тревоги. Сдерживало их
лишь ровное дыхание отшельника, указывая на то, что человек
этот привык спать сидя и с полуоткрытыми глазами. Усталость,
конечно, взяла свое, погрузив каждого из нас в туман сна, но лишь
утром, при пробуждении, отлетели в сторону остатки детского
страха, внушенного странными для нас привычками бытия
старика.
* * *
В лодке, нарушая тишину укутанного дымкой побережья
скрипом уключин, отшельник затянул песню без слов, которая
навевала видения о давно минувших эпохах, похороненных не
столько Временем, сколько двумя противоположными
человеческими началами: Безумством и Мыслью. Протяжный
мотив казался голосом самого моря: он был таким естественным и
в то же время загадочным по своей Гармонии с синим
пространством, никак напрямую не связанным с издаваемыми
звуками. Даже чайки, подлетавшие близко к лодке, замолкали,
пока порыв ветра не уносил их далеко в сторону.
Плыть оказалось не так далеко. Вскоре из-за дюны показался
приземистый и угловатый каменный монстр, похожий на
пришедшее к водопою мезозойское чудовище, но неизмеримо
более внушительных размеров. Подплыв к нему поближе, мы
увидели явные следы былого пребывания здесь людей,
старательно, но не окончательно, зализанные морем и песком:
обломки колонн, зубья разрушенных стен, некое подобие
пристани. Старик обратил наше внимание на полустертые
графические знаки, которыми то здесь, то там, были испещрены
вертикальные поверхности каменного монстра.
- Это все, что осталось от города моего детства. Но – обо
всем по порядку… 
В те времена, когда окрест не было и следа человеческого, 
Гнев Земли проткнул дюны гигантским каменным пальцем, да так
и оставил его здесь. Вскоре под ним забил родник, а ветер занес
семя, и в тени скалы, оградившей часть берега от зноя, выросла
роща, в которой запели птицы.
Первым из людей сюда забрел странствующий монах,
прославляя Господа за то, что тот направил его стопы к столь
роскошной обители для пребывающего в уединении: здесь – и
вода, чтобы утолить жажду; плоды и морская рыба, дабы
насытиться; камни и деревья для постройки жилища… Возжелав
не ограничиться лишь хвалебными возгласами к Всевышнему,
которые уносил ветер, монах сей стал высекать их содержание на
скале, проводя жизнь в тяжком труде каменотеса, никогда не
задумываясь о Смысле своего занятия. Так и дошел бы он до
отмеренного ему предела бытия, если бы не Море.
Однажды, собирая выброшенные штормом красивые
раковины, он заметил недалеко от берега полузатонувшую лодку,
в которой оказались два тела, опутанные сетями: мужское и
женское. Женщина еще дышала…
 * * *
Через два десятка лет Старший Брат поведал Младшему о
том, как когда-то отец выбил последнюю надпись на скале. То
была просьба к Господу о прощении, если неправильно
истолковано ниспослание ему, отшельнику, живой женщины. С
того момента у него не оставалось времени на привычную работу
резцом. 
После этого разговора Младший Брат вдруг исчез, но
довольно скоро вернулся назад: его лодка привезла великолепный
кареглазый улов. Старший Брат последовал примеру младшего.
Вернулся же он не только с избранницей, но и с полной лодкой
молодых и сильных людей, иные из которых были с детьми.
А через несколько поколений здесь уже процветал и
разрастался город, камень для стен и строений которого поначалу
взяли там, где удобней: в основании Скалы, так как другого
материала, кроме Песка, в округе не было. Тот лес, из которого вы
вышли к морю, вырос недавно. Потом уж так и брали камень в
том месте, где добывали его предки: увы, Традиции слепы...
Не трогали и надписи, выбитые рукой первого человека в
этих краях. Только затерли на них места, где в хвалах
упоминалось имя господне и время от времени обновляли их
титулом ныне здравствующего Правителя. И никто не
задумывался над тем, что у каменного исполина от слабых рук
человеческих Основание когда-нибудь станет шатким. Казалось,
что еще многим поколениям огромности его хватит не только на
постройку домов, но и на украшение садов оградами и беседками. 
Но вот один из каменотесов нанес тот самый удар, после
которого с треском разверзлась дремавшая паутина скрытых от
глаза внутренних трещин, пронизавших всю Скалу. Я был в море,
и видел, как она рухнула, раздавив одну половину города и лишив
благодатной тени другую, которую вскоре выжгло солнце и занес
податливый Ветру Песок. С тех пор люди ушли отсюда в поисках
другой обители. А я, единственный потомок первопришедшего
сюда, остался, дабы своим существованием поставить последнюю
точку в истории этого города. Море кормит; пока есть Родник –
есть в пустыне и жизнь. На беду, источник не высыхает, ибо я
устал от нее, но никакой другой чертог меня до сих пор не
принимает.
* * *
На этом старик вымолвил слова прощания. 
Мы же, покинув его и оставив все, что могло бы ему
понадобиться, двинулись через Пустыню к Дому в указанном
отшельником направлении. По мере нашего продвижения
Пустыня не раз преображалась, преподнося сюрпризы в виде
множества Оазисов: брошенных; необжитых, в которых мы были
первыми людьми; однако более всего их попадалось на пути
густонаселенных, со сказочной стилесмешенной архитектурой,
свидетельствующей о давности обитания здесь людей и их
нежелании покидать эти места несмотря на то, что вот-вот
кончится в колодцах вода, не успевающая прибывать от слишком
часто подносимого к ней ведра. На окраинах таких оазисов уже
начали чахнуть деревья. Видно было, что многие из них пытались
пересадить поближе к родникам, в надежде, что растительность
оживет. Но результат был ничтожен, так как из самих родников не
пытались черпать пореже, наказуемые законом прибавления себе
подобных, по большей части зараженных вирусом боязни
пространств, открытых перемещению, ибо крепко держит на
месте, не держа, странный спуд Осязаемого Вещественного
Достояния, тем более сильный, чем большее количество
поколений взращивало его до неподъемных размеров.
* * *
Потеряв таким оазисам счет, мы, наконец, достигли шумной
громады нашего города, необъятностью своей заслонившего
мысли, рожденные в пустыне. Возможность Видеть здесь
ограничивали соседние стены налезающих друг на друга
строений, над которыми ломаной линией синело узкое небо.
Скоро забылся и неудачный поход за Синей Птицей. И в
следующий сезон мы наверняка опять соберемся на охоту; может
быть, снова встретим отшельника; вновь о многом задумаемся над
прибрежными руинами и вновь все забудем, ступив в пределы
родного города. И так до той поры, пока кто-нибудь, чей голос
будет слышен всем, не взлетит в то узкое небо, чтобы увидеть
ничем не ограниченный горизонт…
 
09.1989 – 02.1990 г.,  редакция 05.2005 г.