Лавина

              Погода ещё баловала осенним теплом, но небо с каждым днём всё ближе прижималось к земле. 
          Небесная синева темнела, а ночью превращалась в крутую черноту с низко нависшими звёздами.               
     - Пришёл черёд и в этом году? - с улыбкой заметила Римма, следя за сборами Марка Леонидовича.
     В день открытия осенней охоты на пернатых муж выезжал к себе на малую родину пообщаться с земляками. Это был их святой день. Собирались ежегодно в начале сентября на берегу степной реки, где когда-то стояло родное село.
     - Вы как будто на зимовку туда собираетесь. Столько припасов и принадлежностей разных везёте, на месяц хватит, - продолжала жена.
     - Ничего, запас в зад не толкает. Лучше пусть останется, чем чего-то не хватит. Излишки маме оставлю, они ей не помешают, - задумчиво ответил Марк, последней фразой имея в виду тёщу, к которой всегда заглядывал по пути с охоты.
      Достал из сейфа ружьё.
     - Сам же говорил, что последние три года из чехла не вынимаешь, со спиннингом бродишь по реке, - заметила Римма.
     - Порядок есть порядок, какая охота без оружия? Ружьё - первостепеннейший атрибут, без которого процесс не почувствуется, - философски изрёк муж, складывая извлечённое из сейфа в кучу с амуницией.
     В этом году Марк собирался на родину с особым чувством надежды, что родные места напитают его силой для решения навалившихся проблем.

     Когда Марк Леонидович подъехал на берег, место стоянки уже было определено ранее прибывшими. Обнявшись с друзьями, он спросил:
     - А что не наверху, там ведь дышать просторнее?
     - Так ветер бешеный, палатки сносит, вот и решили здесь, в ложбинке, у протоки, - ответил Степан, начальник следственного отдела района.
     - А Сергей Михайлович?
     - Тоже будет. Он министра на перекрёстке ждёт, - раскладывая извлекаемую из багажников посуду и снедь на походные столики, ответил Степан.
     Они не уточняли, кто есть кто, так как собирались ежегодно и давно.
     «Как в фильме, только спиртного поменьше», - подумал Марк, хотя в последнем он лукавил.
     Разобрав спиннинг, повернулся к Степану:
     - Пойду заброшу, руки чешутся. В этом году не разматывал.
     - Иди. Солнце высоко, до вечера далеко, может, и повезёт. Только не задерживайся. Сам знаешь, нет ничего душевнее пятничных посиделок перед утренней зорькой. А вон и Мишаня, твой одноклассник, с братом подъезжают, - закончил Степан, махнув рукой в сторону подъезжающей машины с самарским номером.
     К вечеру, побродив по реке и поймав двух щучек, Марк вернулся на стоянку к полному сбору, к столу. В воздухе витал спокойный, негромкий, но устойчивый разговорный галдёж. Степан с хирургом из областной больницы разводили самовар. Из трубы ввысь шуровало пламя на полметра.
     - Приготовились на взлёт! - командовали из-за стола в их адрес.
     В сторонке высилась горка дров. На костре, в висевшем на треноге котелке, побулькивала шулёмка.  Чуть в сторонке Михаил ставил на таганок казан, зачиная готовку своей фирменной лапши.
     Всё как всегда, по нерушимому порядку.
     Марк присел на кленовый чурбачок. Ему было покойно. С возрастом понимаешь, что у тебя самым дорогим остаётся только вот это место, где ты родился и вырос, да семья.
     Сидели до глубокой ночи. После двух начали разбредаться по палаткам. Они остались с Михаилом вдвоём.
     - Ты что-то загруженный, как никогда. В фирме нелады? - спросил друг.
     - Да нет, строительство на подъёме. Всё хорошо.
     - Устал, наверное. Возьми путёвку да на море сгоняй.
     - Побывал уже. И по этой причине объявилась у меня, дружище, дилемма, - вдруг неожиданно начал Марк и выложил другу начистоту, с расстановкой и раздумьем, давившую его тайну.
     Назрел момент, когда носить непосильный груз на душе не было никакой мочи. Подступило нестерпимое желание выговориться, поделиться своей болью.
    
    …Солнце зашло за горы, подковой окаймляющие расположенный на берегу курортный посёлок. Южная ночь, что всегда удивляло степняка Марка Леонидовича, опустила свою темноту сразу и везде. Если бы не искрящееся море да редкие фонари у ларьков, темень несусветная.
     Марк с Елизаветой стояли босые у кромки воды. Галька щекотала подошвы ног. Волна мягко набегала на ступни, лаская их прохладой.
     Ах, уж эти курортные романы! Марк Леонидович Логинов, пятидесяти лет, был ещё в силе. Его крупную голову венчала чёрная вьющаяся шевелюра с лёгкой проседью. Пухлые щёки и красиво очерченные губы придавали лицу мягкость, но прямой нос и густые, сходящиеся к переносице брови, выдавали характер твёрдый и решительный. Глубоко посаженные глаза не портили лицо, они были широко расставлены и постоянно улыбались какой-то потаённой, внутренней улыбкой, скрывая за ней непрерывную работу мысли.
     Елизавета, фигуристая и лёгкая, рядом с кряжистым Марком выглядела дочерью, что по годам соответствовало. Но тёплое море и опьяняющий аромат цветов способствовали сближению. Однажды вечером Марк закружил Лизу в вихре вальса и умыкнул из зала в темноту своего номера. Позже девушка удивлённо смеялась: «Пошла за тобой, как овца безропотная, без раздумий».
     Вот и сейчас Лиза, наступив на ноги мужчины и привстав на ципочки, прижималась к нему, как бы вливаясь всем телом. От чувства защищённости и безграничного доверия ей было тепло и покойно. Девушке были приятны бережные, но чувственные поцелуи взрослого мужчины и ласковые, как дуновения ветра, прикосновения его широких ладоней к волосам.
     Запрокинув голову, Лиза восхищённо любовалась ночным южным небом, звёзды на котором висели низко и светили ярко, как софиты, в отличие от Сибири, где она училась. Нос с горбинкой и смуглость кожи придавали её лицу некоторую «цыганистость», если бы не крылышки ноздрей, которые разбегались в стороны и утолщали нос, что ничуть не портило лица. Его обрамляли спадающие светлые волосы, контрастом ещё более выделяя смуглость. Марк не утерпел, наклонился и прикоснулся губами к кончику носа, потом поцеловал, встречая ответное движение. Обнявшись, они ещё долго гуляли по прибрежному мелководью.

     Время бежит стремительно, как вода в горном ручье. Лиза и Марк по подвесному мосту, раскачиваемому людским движением, шли к местному базарчику. На середине остановились. Девушка, держась за поручни и глядя на бурлящую воду, тихо произнесла:
     - Вот и заканчивается наш случайный роман.
     Глаза её подёрнулись влагой, а одна слезинка, не удержавшись, скатилась по щеке и полетела к потоку, рвущемуся к морю.
     - Наверное, море гораздо солонее от слёз расстающихся здесь влюблённых, - с грустью и романтическим наплывом, повернувшись к Марку и глядя в его иссине-голубые глаза, продолжила она.
     Марк молча притянул девушку к себе и поцеловал влажные губы, ощущая солёный привкус.
     Потом они тихо двинулись по мостику, не переговариваясь и не обращая внимания на толчки от спешащих по переходу людей.
     На рынке пара молчаливо двинулась по рядам. Покупали подарки, каждый своим близким. В бутике с безделушками Марк купил большую куклу, красавицу с русой косой, одетую в русский национальный костюм, и протянул её Лизе. Та с радостью приняла и, прижав это чудо к себе, утопила лицо в расшитом одеянии. Потом, идя рядом с навьюченным пакетами Марком, не отрывала куклу от груди.
     - С детства хотела, чтобы у меня Серафима была, - произнесла, задумчиво улыбнувшись.
     Ночью в номере она опять плакала. Потом, успокоившись, заснула. Марк долго смотрел в её лицо. В лунном свете оно было совершенно  ирреальным, в какой-то особенной, неземной ипостаси. Утром, проснувшись, не увидел Лизу рядом. Не обнаружил и в номере, где она жила с девушкой, которую Марк видел всего лишь один раз. На вопрос, где Лиза, та махнула рукой и протараторила на украинский лад, что она собрала вещи, вызвала такси и уехала в аэропорт.
     Марк вернулся в свой номер и, сидя на кровати, понял, что кроме названия города, из которого приехала Лиза, и её имени, у него от неё ничего не осталось. Он ощутил в себе чувство щемящей тоски и пустоты от необязательной, как ему казалось в этот момент, неоправданной утраты.

     Городская суета закружила. Марк Леонидович навалил на себя работы - не продохнуть. Он не признавался себе, что заботами глушит память, пытается вытянуть из сердца занозу, саднящую по ночам. Римма Сергеевна, его жена, женским чутьём ощущала мужнино состояние. Вопросов не задавала, окружила Марка теплом и заботой, мудро решив, что время перетрёт все потаённые всплески накатывающей на мужа тоски. Однажды и сын, студент последнего курса медицинской академии, за завтраком как-то заметил:
     - Что-то ты, бать, сам не свой в последнее время. На работе нелады?
     - Нормально всё. Старею, наверное, - потрепал он Серафима по плечу.
     Лицом сын унаследовал его черты, только нос чуток с горбинкой да глаза, также глубоко посаженные и широко расставленные, были материнские. Тёмные, с удлинённым разрезом да волосы прямые, русые, мягко ниспадающие пышной шевелюрой.
     - Ты лучше скажи, где по вечерам пропадаешь? Не забыл, что для тебя сейчас главное? – один за другим задал он ему сразу два вопроса.
     И тут же назидательно, с преувеличенной строгостью, несвойственной их с сыном отношениям, продолжил:
     - Самое важное для тебя на сей момент есть защита диплома.
     - Одно другому не мешает, бать. Всё будет хоккей, - парировал сын.
     - И кто же твоя избранница? Хоть бы познакомил.
     - Всему своё время, дорогие родичи, - ответил уже из коридора, на ходу дожёвывая бутерброд и уходя от разговора.
     - Вот и весь сказ, - накидывая куртку и, поцеловав в щёку провожавшую его, как обычно, до двери жену, Марк Леонидович заторопился следом.
     Закрыв дверь за мужчинами, Римма Сергеевна вернулась в кухню. Убрала со стола, помыла посуду и задумчиво присела на краешек стула, опустив на колени руки с полотенцем. Всё вроде хорошо, всё радовало, но поселившаяся последнее время в душе тревога и недоброе предчувствие не отпускали. Вот и сейчас сердце затрепыхалось, как птенец в руке, и подступило к горлу. Не давая тревоге завладеть мыслями, она решительно встала и направилась к туалетному столику «прибрать себя к выходу в люди», как говорила в шутку.

     К осени Серафим защитился и перешёл в ординатуру. Однажды вечером, за ужином, родители услышали давно ожидаемое:
     - Дорогие мои предки, я женюсь.
     - Слава Богу, наш сыночек «разродился». И кто же она?
     - Самая лучшая и необыкновенно красивая. Мы - коллеги. Она - анестезиолог на нашей кафедре. Представляете, у неё кукла большая есть, так её, как и меня, Серафимой зовут, - произнёс сын, задумчиво улыбаясь своему, потаённому, пришедшему на память. - Мы уже подали заявление. А в воскресенье приведу её на смотрины, - сказал он.
     - Что ж теперь-то, когда вопрос уже решённый, - произнёс Марк Леонидович.
     - Да ладно тебе, отец. Много мы с тобой спрашивали, когда поженились, - быстро остановила его Римма. – Лучше пусть скажет, где после свадьбы жить будут.
     - Годик планируем с вами, если не возражаете. Я ипотеку взял, дом через год готов будет.
     - Вот тихушник, - укоризненно, но с чувством одобрения попенял отец.
     - Хотел вам приятное сделать. Не угодил? - повернулся к нему Серафим.
     - Угодил-угодил. Живите, сколько нужно. И нам веселее. Да и познакомимся поближе, - заключила Римма.

     В выходной день родители накрыли в зале стол и присели в ожидании.
     - Вот и дождались заветного дня, моя хорошая, - засмеялся Марк, глядя на напряжённое лицо жены. – Что, мандраж колотит?
     - Можно подумать, что ты спокоен, - унимая волнение, улыбнулась ему в ответ Римма.
     - Так не каждый день сын на смотрины девушку приводит. Твоя выучка.
     Этим Марк не преминул напомнить жене её слова, сказанные сыну в разговоре: «Дружить дружи, а в дом не води, пока решение не примете. Мы в городе не последние люди, со многими знакомы. Не хочу, в случае, если у вас что-то не свяжется, глаза от знакомых и друзей прятать».
     Римма работала в акушерском отделении городского роддома.
     Тренькнул звонок. Ожидали, но оба вздрогнули.
     - Иди, мать, открывай, - и двинулся следом за женой.
     В прихожей замер, увидев рядом с сыном Елизавету. Свою Лизу. Справиться с волнением помог момент встречи. Серафим снимал с плеч девушки плащ, а Римма Сергеевна стояла к нему спиной. Лиза тоже узнала его, но виду не подала и быстро наклонилась к своей обуви. Сняв сапоги, медленно выпрямилась. Встретившись взглядом с ещё не справившимся от волнения Марком, чуть заметно качнула головой и повернулась к Серафиму.
     Прошли в зал. Сын представил:
     - Будьте знакомы, моя Лизонька. Прошу любить и жаловать.
     Сели за стол. Марк разлил по фужерам шампанское.
     - Отец, скажи тост, что онемел? - повернулась Римма к мужу.
     - Добра и счастья! - произнёс Марк, унимая дрожь в руке, держащей фужер.
     Когда всё закончилось, Марк Леонидович вышел проводить пару. У подъезда, в ожидании такси, когда сын пошёл в магазин за сигаретами, Марк повернулся к Лизе:
     - Откуда ты свалилась, Лизонька?
     - Так домой вернулась. Я ведь в Новосибирске у тёти жила, училась. А потом сюда перевелась, поближе к родителям. Они у меня старенькие. Я ведь поздний ребёнок, – тихо ответила она.
     - Ну что ж, будем с этим жить, - помолчав, заключил Марк, вымученно улыбнувшись подходящему сыну.
     - Что, бать, устал? – сын заботливо дотронулся до его руки.
     - Есть немного. Сигаретой угости, - попросил, глянув в лицо сыну.
     - Ты ведь давно не куришь, - удивился Серафим.
     - Что-то захотелось.
     Сын взял отца за плечи, притянул к себе и шепнул на ухо:
     - Ты не волнуйся, бать, всё будет хорошо, она замечательная.

     После свадьбы, красивой и весёлой, молодые начали своей семьёй обживаться в «детской», в комнате Серафима. Особых вещей за ненадобностью Лиза с собой не привезла. Расставила на полке книги, повесила шторы да украсила кровать большой куклой в русском национальном одеянии.
     С Риммой Сергеевной у невестки как-то сразу всё сладилось. Если свекровь была дома, то на кухне главенствовала она. В её отсутствие кухонное хозяйство брала в свои руки Лиза. Марк Сергеевич пропадал на объектах строительства и, по причине скользящих графиков и дежурств, они с Лизой почти не оставались наедине. А если так выходило, то Лиза закрывалась на своей территории и старалась со свёкром не пересекаться. Но сколько ни тяни, от себя не убежишь.  Как-то, столкнувшись в коридоре, они не смогли разойтись, не захотели.
     После случившегося Лиза плакала на плече у Марка и шептала:
     - Овца, овца безвольная! Но не могу противиться. Знаю, что это неправильно, а не могу.
     Марк молча гладил её по волосам и старался не думать о случившемся.
     Несмотря на усилия сопротивляться страсти, всё повторялось, когда они оставались наедине.
     Серафим не замечал задумчивости жены, Он не жил, а летал. И на кафедре, и в клинике всё ладилось, его допустили к самостоятельному оперированию, дома уютно.
     Римма Сергеевна ощущала своим бабьим чутьём накатившиеся изменения в муже, пыталась с ним поговорить, но никак не связывала происходящее с невесткой, думая, что у Марка завелась пассия на стороне, тем более что он подтверждал это своими частыми отлучками и задержками.
     - Марк, я боюсь. Я боюсь назвать Серафима твоим именем. Вы для меня слились в одно целое, я уже начинаю путаться в ощущениях. Марк, так не может дольше продолжаться, надо всё это прекратить, - плакала Лиза …

     - Как будто я этого не хочу. Только сил нет сопротивляться, когда вижу её, - закончил Марк и замолчал.
     Михаил не прерывал, выдержал паузу, потом произнёс:
     - Ну ты, Маркуша, даёшь! Не ожидал от тебя такой безрассудной прыти. Слышал я в разговорах наших бабушек, что в старину деды со снохами жили. То - тогда. Походы, войны, тюрьмы. Женщины быстро от деревенских забот изнашивались, а мужики ещё крепкими оставались. Вот и дурковали, когда их сыновья в длительных отлучках пребывали. Что далее думаешь делать?
     - Прав ты, мой дорогой друг Миша. Чистейший снохач я. В старину наши предки таким подальше от церкви держаться советовали и до церковного строительства не допускали. Одна надежда, что молодые съедут скоро. Дом их достроили уже. Вот и разрешится всё само собой.
     Весь их разговор сопровождался скрипучими криками сидевшей на верхушке клёна сойки.
     - Ну, что же ты орёшь, гадкая птица, будто тебя режут! - с сердцем, подняв к ней голову, громко произнёс Михаил.
     Сойка, причудливо взмахивая крыльями в лунном свете на фоне тёмного неба и ярких звёзд, улетела. Но мимоходом, уже по-земному, нагадила Мишане на плечо.
     - Вот тварь, завтра прибью, - рыкнул охотник, стряхивая пятно с плеча.
     «Истинно, от грустного до смешного один миг», - мрачно, не улыбнувшись, подумал Марк.
     - Будь благоразумным, Марк. Это лавина. Всё тихо и спокойно, а потом обрушение, всё сметающее, - положив другу руку на плечо, завершил разговор Михаил.

     Вернувшись, Марк Леонидович побросал занесённую амуницию у порога, разулся и двинулся в сторону кухни. Навстречу вышла Лиза в лёгком халатике. Сознание у Марка помутилось. Он, как был в камуфляже, поднял её на руки и унёс в зал на диван. Она не противилась. Очнулся Марк от её вскрика. Обернувшись, в дверях увидел Серафима с перекошенным лицом. Потом сын отступил в коридор и дверь хлопнула.
    Марк сел на диван и, схватившись за голову, от отчаяния захрипел, раскачиваясь из стороны в сторону. Из этого состояния его вывел повторный вскрик Лизы. Подняв голову, отец увидел сына с ружьём в руках. Серафим вскинул его в сторону Лизы, стоящей у телевизора. Марк метнулся на линию выстрела. Его опрокинуло навзничь, на руки стоявшей сзади Лизы. Потом он медленно сполз на ковёр. Последним проблеском сознания отметил меловое лицо склонившегося над ним сына. На последнем выдохе прошептал:
     - Прости меня …
     Попытался двинуться и замер.

     Следствие приняло в разработку версию несчастного случая. Неосторожное обращение с оружием, оставленным заряженным. «Копать» не стали, да в этом никто и не настаивал. Но, с учётом  признания, Серафима осудили на четыре года. Невестка уехала к родителям и встреч с Риммой Сергеевной не искала. На суде Лизы не было, она лежала в клинике. Римме сказали, что после суда она просила свидания с мужем, но Серафим не захотел. От свалившегося горя Римма находилась в полной прострации. В одночасье всё рухнуло. Она в полуобморочном состоянии провела похороны, суд и прощание с сыном. Помогли друзья и родственники. После суда главврач предлагал Римме Сергеевне отпуск и путёвку в санаторий, но она отказалась. Сразу вышла на работу. Женщине не препятствовали чаще бывать в стенах роддома, понимая, что дома ей после всего случившегося находиться невмоготу. Как могли, помогали и ограждали.
     Однажды, заступив на дежурство, при обходе среди рожениц Римма увидела Лизу. Ей говорили, что Лиза беременна, но до сознания Риммы Сергеевны суть этой новости не дошла. Она её не восприняла. А тут - лицом к лицу. Римма хотела выйти из палаты, но услышала слабый голос Елизаветы:
     - Римма Сергеевна, постойте, не уходите …
     Свекровь, тяжело ступая, молча, подошла к кровати.
     Лиза привстала, взяла горячей рукой её ладонь и поднесла к щеке.
     Римма Сергеевна хотела отдёрнуть руку, но, встретившись с умоляющим взглядом бывшей невестки, не смогла.
     - Простите меня. Я знаю, мне нет прощения, но я прошу вас, – слабым голосом, горячечно прошептала та.
     Потом положила свободную руку себе на живот и продолжила:
     - Вот здесь ваш внук.
     Почувствовав, как бывшая свекровь дёрнулась, покрепче сжала её руку:
     - Да, да. Не сомневайтесь. Я женщина, и знаю, это сын Серафима. А вас прошу, если что-то не так, - она замолчала, прерывисто дыша. – Мои родители, они уже в возрасте, им не потянуть. Прошу, позаботьтесь о нём.
     Она выпустила руку Риммы Сергеевны, но не отпускала её продолжительным умоляющим взглядом расширенных глаз. На её лице выступила испарина.
     Подбежала медсестра. Все вокруг засуетились. Римма, так и не проронившая ни слова, побрела в свой кабинет.
     Через час зашёл главврач. Присел на стул и, глядя в глаза Римме, произнёс:
     - Она не захотела жить. А ребёнка мы спасли. Мальчик.
     Потом встал и вышел, оставив её наедине с накатившими мыслями.
 
     Когда внук окреп, Римма Сергеевна забрала его домой. Назвала Матвеем.
     Как-то вечером, толкая перед собой детскую коляску, подняла голову к небу, усеянному яркими звёздами, и прошептала:
     - Слава тебе, Господи! Живая душа рядом, легче мне, и смысл жить есть. Спасибо!