Античный театр

                АНТИЧНЫЙ ТЕАТР
 Как-то раз случилось, сказать, что произошло непоправимое, будет большим преувеличением. Скорее произошло недоразумение. Назвать его нелепым? Само слово недоразумение, некий синоним нелепости. Так что и нечего тень на плетень наводить, а случилось, как было уже сказано выше недоразумение, можно, конечно, его как-то ещё обозначить, но, наверное, уже пора переходить к сути дела. А суть-то вот в чём, как-то раз, кажется, мы уже повторяемся, но, ладно, однажды, один скульптор избил философа. Как это так? Да так, на самом деле он не избил, а легонько стукнул, а тот упал. Но мало того, что упал, он и ещё и умер. Вернее не умер, а включил режим: танатоз, короче, притворился мёртвым, как опоссум. Правда в нашей стране назвать кого-нибудь опоссумом, дело такого рода, что может закончиться танатозом. Придётся притворяться, тут ещё главное кого назвать, а то может и, притворяться не придётся. Но вернёмся к нашим так сказать персонажам, скульптор и философ. Сразу приходит на ум Древняя Греция: красивые мускулистые мужчины с благородной растительностью на лице, или даже без оной, отчего они становятся ещё красивее. Ну и там древнегреческие женщины, здесь необходима особая осмотрительность, не дай вам бог назвать современницу древнегреческой красавицей. Красавицей-то ладно, так сказать в порядке комплимента, но вот, то, что она древняя, тут-то вам и придётся впасть в танатоз, потому как в вашу красивую голову прилетит тазик, да, поди, ещё и не один. Так что ваша красивая как древнегреческая скульптура, голова может разлететься как ваза. Что собственно и случилось с философом, что называется, дофилософствовался. А что, вы как, будто не знаете, что скульпторы, особенно древнегреческие, мужчины сильные духом и, безусловно, физически, обладают большими сильными руками, а когда они сжимают их в кулак, то, получается ничего себе. Вышло так, что, так сказать, диаметр кулака скульптора совпал с диаметром лица философа. Они, фигурально выражаясь, совершили место встречи, что и привело к падению философа, подобно Икару. Потому как, он тоже, из себя возомнил невесть, что, что собственно и привело, к тому, к чему собственно и привело. А начиналось всё, как будто-бы возвышенно, можно даже сказать, одухотворённо. Ах, да, там был ещё один персонаж, ну, тоже, почти древний грек, как и положено личность тоже ничего себе, короче, драматург. А это вам не хухры-мухры, а целая долгая история, населённая огромным количеством персонажей и замысловатыми сюжетами. Но вернёмся к происходящему, то есть к действительности, а в действительности, происходят долгие мудрые беседы учёных мужей о строении мира. Говоря высоким стилем, происходил симпозиум, То есть, поздние посиделки в расслабленных позах с чашами наполненными вином. Периодически чаши опустевали, что служило поводом к остроумным замечаниям, громкому радостному смеху и журчанию струй вина, наливаемому в чаши. Через небольшое время, занятое произнесением высокопарного тоста, происходило журчание вина льющегося в гортани собеседников. Потом оно продолжалось, по мере прохождения лабиринтов утробы учёных мужей. После чего следовала некая пауза означавшая, прислушивание к звукам собственного организма. После чего издавался удовлетворённый вздох, знаменующий собой, что, ин вино веритас, достигло ливера ценителей дара Диониса. Или если вам угодно, то Бахуса, что само по себе, сути вечернего мероприятия не меняет. А оно, неспешно двигалось в соответствии с законами спирали времени. Иногда, вышеупомянутая троица дружно вспыхивала огоньками тлеющих трав, свёрнутых в тонкие цилиндры и вставленные в уста, иногда, произносившие остроумные афоризмы. Затем чаши вновь наполнялись волшебным нектаром, и, симпозиум продолжался. Но, даже боги не безгрешны, что уж говорить о простых смертных. Куда уж там, куда, куда? Да никуда, а всё туда же, как-то оно это так, так оно вот и вот. Кто знает, сколько нужно хмельного вина тому или иному древнегреческому персонажу, дабы твёрдо держаться на выпрямленных ногах? А вот тут-то и кроется величайшая загадка мироздания. Что, ноги, ноги это конечности, вершина всему голова. А что голова? Ну что голова, голова она и в Африке голова, как её не называй, а половина проблем из-за неё. Половина? А почему? А потому, что вторая часть проблем, она где-то там, так сказать, ниже пояса. Но история сия не про распоясоность, вернее не про ниже пояса, даже и не понятно как это правильнее произносить. Беседы учёных мужей позволяющих себе иногда ослабить узел галстука непременно носят живой, непринуждённый характер. Высокопарные речи, посвящённые судьбам этого беспокойного мира, уступают место эпическим легендам и былинам, посвящённым выдающимся подвигам героев седой старины. Рассуждения философского толка плавно перетекают в восторженные речи, восхваляющие нетленные шедевры мирового искусства. И как апогей, на сцене появляются прекрасные женщины, коварные, лукавые, обольстительные губительницы рода мужского. В такие моменты всегда хочется наполнить кубки, ибо уста пересыхают, подобно берегам  моря Аральского. Утоливши же жажду, всенепременнейше будет воскурены душистые травы, впрочем, по мнению неких эстетствующих снобов, сии травы зело зловонны. Какие бы ни были травы, но от них всегда пересыхает во рту, единственный путь, ; смочить его водным раствором аква вита, что и было сделано. Но, то, что бывает, сделано, не всегда бывает на пользу. Пока философ, скульптор и драматург вели речи, уступая слово друг другу, в зале симпозиума царило умиротворение. Пока не начались состязания в восхваление прекрасных дочерей Евы, видимо свою лепту внесла коварная Лилит. Первая женщина, сотворённая всевышним, как утверждает легенда из ребра простодушного Адама, но оказавшаяся такой неудачной моделью, что сам господь Бог в сердцах плюнул и, топнув ногой, приказал ей убираться ко всем чертям из чертогов райского сада. С тех пор оскорблённая самим высшим творцом, обратившаяся в змею разгневанная фурия мстит всему роду людскому. И когда достойные мужи позволяют себе отвлечься от судьбоносных дел и, поддавшись лёгким мыслям о прелестях разных чаровниц, баловниц и гетер, злокозненная Лилит впускает яд в чаши вожделённых мужчин. Вот и в этот раз мужчины, вспомнив свои многочисленные победы на ристалищах Афродиты, предались затмению разума. Говоря иными словами, в какой-то момент наступила наивысшая точка пития. Что-то пошло не так в доме ваятеля. Поскольку философ, постепенно погружаясь в туман паров Бахуса, внезапно лишился рассудка. Скульптор впал в прострацию и лишился на время дара речи. Драматург же, достав из-за уха гусиное перо, внёс сей трагикомический фарс в анналы собственной памяти. В чём надо полагать ему помогала саркастичная Мнемозина – богиня памяти. Ибо пытаясь воспроизвести дела давно ушедших дней, мы подчас впадаем в заблуждения, говоря образно, попадаем в лабиринт ложных воспоминаний. В чём-то она ему помогла, но как всегда, отчасти, поскольку причину возникшего диспута, драматург не запомнил. Возможно, он на какое-то время погрузился в эмпиреи, поскольку вернувшись оттуда, скажем так, приземлившись, он увидел темпераментный диспут. Суть его уловить ему не удалось, попытки понять причину происходящего ни к чему не привели. Собеседники были глухи, но далеко не немы, в чём служитель муз смог удостовериться лично. Поэтому, не мудрствуя лукаво, служитель Полигимнии наполнил себе полный кратер живительной влаги и церемонно его, осушив, стал созерцать. Впрочем, высокая драма превратилась в безобразный фарс, ибо нет зрелища безобразнее, нежели невменяемый философ. Впрочем, рассерженные скульпторы тоже едва ли достойны кисти великих живописцев, скорее, они становятся подходящими персонажами для полотен Иеронима Босха, или же Питера Брейгеля старшего. Кстати почти никто, никогда и, нигде не видел произведений Брейгеля младшего. Сие есть величайшая загадка искусствоведения. Но вернёмся к нашим натурщикам, они, также безобразны, как и персонажи вышеупомянутых живописцев. Их лица, перекошенные, с выпученными глазами способны вызвать лишь отвращение и ужас. В момент наивысшего кипения страстей, драматург посчитал своим долгом встать между враждующими сторонами, и, остудить их пыл, но, не успел. Едва он только смог приблизиться к спорящим, как огромный кулак скульптора вступил в соприкосновение с лицом философа. Что было дальше? Дальше было падение в лучших традициях школы Станиславского. Падение было картинным, с широко разведёнными руками плашмя, навзничь. И, потом была тишина, а затем наступила немая сцена. Ибо, из-под головы, лежащего на спине тела, появилась лужа тёмного цвета, цвет сей напоминал густое красное вино. Се была кровь, и её становилось всё больше. Скульптор, дородный мужчина цветом лица напоминавший морёный дуб, внезапно, стал мраморным. Что не преминул отметить про себя ироничный драматург. Человек он был видавший виды, так, что сия ситуация его нисколько не смутила, скорее наоборот. Понаблюдав за тональными градациями лица скульптора, он, довольно ехидно прокомментировал, ; ну, что, убил друга? Эк тебя угораздило. Что теперь делать собираешься? Явку с повинной, или может, что другое? – Скульптор скосил глаза на работника пера, лицо его стало похожим на древнегреческую маску трагедии. – Так, так, так. – Добавил драматург и почесал переносицу. – Ну, так, что надумал-то? Что с телом делать будешь? – Скульптор был похож на налима, выловленного и вытащенного на берег, рот его был открыт, губы дрожали. Драматург, понаблюдав за всеми физиогномическими эволюциями несчастного ваятеля, подлил масла в огонь. – Есть, конечно, ещё один способ. Можно тело куда-нибудь вывезти, и там его бросить, авось не скоро найдут, а найдут так и не догадаются, кто, что, и почему. Хотя всегда может найтись какой-нибудь неуёмный Шерлок Холмс, и вот тут-то вот судьба может сыграть злую шутку. Впрочем, есть ещё один способ, он труднее, но, гораздо надёжнее. Расчленить тело, как примерно это делают на скотобойне, а потом куски тела растворить в азотной кислоте. Тут, конечно есть фактор риска, азотная кислота, запах имеет просто смрадный, но, риск есть риск, а кто не рискует, тот не пьёт шампанское. – При этих словах драматург принял позу резонёра и сделал вызывающее выражение лица. Скульптор стал почти прозрачным. Ещё немного, и он растворился бы в воздухе, этакий знаете ли Уэллсовский Гриффин. Но, ; этот знаменитый предлог ; но, ; как бы без него обеднела, можно даже сказать оскудела, и даже осиротела бы мировая художественная литература. В этот момент, полный эмоций настолько, что в воздухе стоял треск биологического электричества, к мёртвому телу, вернулась жизнь. Где-то там, указательный палец вверх, состоялось, вернее не состоялось решение о смерти философа. Было решено продлить его мучения в этой бренной жизни, видимо для того, чтобы своими страданиями он искупил грехи всей предыдущей жизни. Тело зашевелилось и издало какой-то звук, идентифицировать его не представлялось возможным. Гневу скульптора не было предела, если было бы можно, то он ещё бы раз прикончил философа, просто прибил бы его, а заодно и хихикающего драматурга. Он уже давно вызывал у скульптора подспудное желание, запустить ехидного бумагомарателя куда-нибудь на околоземную орбиту. Высокоэнергетическая кульминация прошла, наступила скучная развязка. Дальше было совсем не интересно, то, что к философу вернулась жизнь, ещё не означало, что вернулся рассудок. Он бессвязно пытался что-то произносить, тянул руку в поисках чаши, но чаша Грааля была надёжно утаена предприимчивым драматургом. А скульптор, пользуясь преимуществом в физической силе, вытолкал философа за дверь и с грохотом её захлопнул. После чего симпозиум продолжился, хотя это был уже не симпозиум, данному действу есть другие наименования, и звучат они куда как банально. Пиршество превратилось в попойку и закончилось почти что поминками. На этой печальной ноте, история трёх учёных мужей, собственно и заканчивается. Философу, скульптору и драматургу собраться вместе вновь, было не суждено. После данного трагикомичного случая, жизнь их разбросала в разные стороны. Каждому предстояло по-своему прожить  оставшиеся дни и дальнейшая их судьба, тема для отдельного долгого разговора.