Невозвратное

Если жизнь тебя обманет,
Не печалься, не сердись!
В день уныния смирись:
День веселья, верь, настанет.
Сердце в будущем живет;
Настоящее уныло:
Всё мгновенно, всё пройдет;
Что пройдет, то будет мило.
А.С. Пушкин  1825 г.


И совсем никто не догадывался – ни она и не иные - что скоро она будет мертвой. Всякий ныне живущий на Земле не догадывается, что с ним случится завтра. Всякий ныне блуждающий по Земле не знает, что его ждет на следующий день. Полина не знала тоже. И дети ее – Антон и Кирилл -  и думать об этом даже не умели, поскольку были совсем юного возраста. Но что случается – то случается. Дело было так.
Живущие в Богом забытом поселке Полина и Роман исправно несли бремя домашнего хозяйства. Крепкий монолитный дом – родовое гнездо: деревянный с мансардной крышей (Роман его сам строил пока семья жила у его родителей в еще большем доме) с подведенной всей коммуникацией, гаражом, баней и всем тем прочим, что отличает на поселке любого крепкого непьющего хозяина. Роман с Полиной познакомились в городской библиотеке, где он и она готовились к вступительным экзаменам. Она – в педагогический. Он – на геологоразведочный. Знакомство было странным: она уронила книгу ему на голову, когда несла кипу в читальный зал, покраснела, извинилась, потом виновато рассмеялась; он, не придав тому значения, поднял книгу и вручив со словами – ничего, пустяки – тоже рассмеялся. Потом он они шли вместе по улице и как оказалось, живя в одном поселке – а добирались они из города на одном автобусе – каким-то может быть злым (а может и к счастью!) провидением – ни разу не встретились. Она – зеленоглазая стройная брюнетка, а он – высокий спортивный блондин. Непредполагаемая, случайная, а потому приятная встреча с закономерным счастливым концом – для них оказалась трагичной. Поженившись, построившись и обзаведшись двумя славными сыновьями, Роман никого не стал спрашивать (а кого тут спрашивать?), ушел на работу - и не вернулся. Из-за резкого роста концентрации окиси углерода при спасательных работах на шахте – Роман остался там навсегда. Полина хоронила пустой гроб  - точнее, его там не было, а была пустая яма…
Последняя ночь…Они вдвоем. Дети спят. Любовь дышит двумя рвущимися сердцами.
- Завтра в сумерки встретимся мы. Ты протянешь приветливо руки. Но на памяти — с прежней зимы Непонятно тоскливые звуки. – Откуда ты знаешь Блока? – Я знаю все, милая. Накануне нашей встречи я видел сон. Я видел божественно красивую розу. Это была очень красивая белая роза. Ее лепестки обжигали мне глаза. Она была кустарниковая и дикая. – Ты разбираешься в розах? – Да…моя мама занимается цветоводством. – А почему об этом ты мне раньше не говорил? – Мне было ее очень жаль…Я срывал ее лепестки и клал в рот – Зачем? – Не знаю…Я хотел познать ее всю красоту. Мне казалось, что она увядала – и с болью видя это – я хотел ускорить ее смерть. –Хм…- А еще мне снится один и тот же сон, что я бреду вдоль большой и тихой реки – справа река, а слева пригорок. Дорога петляет и я вижу что за поворотом этого пригорка меня что-то ждет. Река горит огнем заходящего солнца, а слева темно. Я ускоряю шаг, чтобы быстрее завернуть за поворот, задерживаю дыхание, сердце начинает биться сильнее – и я бегу – И что дальше, милый? – Я просыпаюсь на одном и том же отрывке своего страха перед тем, чего я так и не увидел…Но я очень бы хотел это увидеть – Увидеть что, любимый? – Я не знаю…
Всякий раз вспоминая тот разговор Полина чувствовала, что он где-то рядом, что его незримое присутствие овладевает ей от макушки до пяток; что еще немного-совсем скоро-он проведет своей сильной рукой по ее щеке и скажет свое привычное: «Медвежонок, я с тобой». Еле ощутимый запах его волос догонял ее повсюду; это была смесь кофе, древесины и табака – так источает аромат его любимый коньяк; его подушку она не стирала целый год и пыталась вдохнуть последние остатки его запаха; она уже не плакала – ей казалось, что слезы стирают память и что со слезами выходит из ее души что-то последнее - что связано с ним.
Дети не присутствовали на похоронах – она решила им рассказать об отце позже, когда они еще чуть подрастут, а на расспросы отвечать односложно: уехал в дальнюю командировку; ей казалось что так будет лучше. В один момент ей очень захотелось все рассказать, но помешала соседка, которая может быть вовремя – а может и нет, принесла почтовое извещение о начислении пособия по утери кормильца.
Полина ничего не помнила из похорон, она была где – то в его несбывшемся сне, и ей все время казалось, что если бы он зашел за тот поворот и увидел то, что очень желал увидеть, то все могло быть иначе… «Я не сберегла его. Я должна была дорассказать ему этот сон - придумать, пофантазировать…Божечка, зачем? Почему?» И всякий раз при мыслях об этом на нее нападал не то что жар, а некое странное жжение в области затылка – оно напоминало то самое ощущение, когда резко с холода заходишь в жарко натопленную баню. Нечто странное похожее на ощущение от испытанного стыда.
«…Ты главное пойми, медвежонок, что наша встреча еще впереди» Она просыпалась - и ей было страшно.
А когда он уезжал в командировки – в далекий Норильск - она самозабвенно и вдохновенно писала ему письма…Он настоятельно просил её отказаться от этих бездушных и ничего не говорящих его сердцу эсэмэсок. Он считал, что ушедшая в Лету привычка писать письма – это то самое, что может говорить о настоящих чувствах и выразить все то самое, что и словами сказать затруднительно. Ей это предложение понравилось, ведь она в глубине души ощущала себя барышней 19 века: недоступная, хрупкая, чуть капризная – но самое главное, чувственная и верная. Она стала писать ему письма, завсегда сопровождая  подсохшую от слез бумагу открыткой с рыжим котенком и надписью « Мир прекрасен – когда Ты со мной»
Она до сих пор помнит то письмо, что писала ему дрожащей рукой: капали слезы и размазывали чернила, бумага была в пузырях, но от того все более искренним было то послание – любящей рукой и влажными глазами она писала накануне Дня влюбленных, за полгода до его гибели:
«Мой дорогой и милый малыш. Я пишу это Тебе задолго до 14 февраля, просто не знаю – смогу ли я Тебя увидеть до него… Хочу тебе признаться – Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ! Сказать или написать, что люблю больше жизни – банально и неинтересно. Напишу так: люблю до…и больше смерти. Звучит безумно, понимаю, ведь смерть любить нельзя! Поверь можно! Когда ты её ждешь - и она приходит – её любят. А я люблю и жду Тебя! Были вглубь глядящие зрачки, были всласть целующие губы, руки плавные легки, груди царственные любы. Это явь без всяких снов, ведь минута обладанья изменила до основ всё моё существованье. Сказать, что я без ума от Тебя – думаю мало! Я теперь могу как тот демон страдать от любви и плакать – и слезы эти будут прожигать камни. Теперь я полностью понимаю о какой «другой любви» ты говорил мне. Эта любовь намного сильнее простого чувства и выразить её нельзя ничем – если только жизнь отдать за неё. За Тебя! И пусть другие завидуют…и даже смеются. Они просто ничего не понимают, они просто не умеют так любить. Если по какой-то причине я потеряю Тебя – моё сердце перестанет биться. Просто остановится, потому что моё сердце находится внутри Твоего, а если нас разделить – моё сердце останется с Тобой, а я без него. Поверь, это даже не любовь, а некая любовная страсть – это выше любви, это сокрушительнее…Я Тебе верю безгранично – и даже больше, но – черт побери - не знаю: хорошо это или плохо! В Тебе я чувствую тепло и нежность другой любви. Мир – это Ты, а Ты – это мир. Мой мир! Мне понравилось пить это дорогое вино, которое предложил мне Ты. Знаешь, когда делаешь глоток чуть побольше – голова кружится, а глоток чуть поменьше заставляет почувствовать вкус до конца, до последней капли. Вот только маячившее впереди донышко бокала манит и пугает одновременно. Я очень ревную, но не подумай, это не такая ревность из - за которой обижаются, устраивают скандалы. Думаю, это нормальное чувство. Я как охранник в музее: «Смотрите, любуйтесь, но не сильно долго, а главное – руками не трогать!» Котёнок, на это имею право только я! Конечно, к друзьям ревновать глупо, но мне все мерещится, что они Тебя отбирают у меня. Я знаю, что с ними Ты видишься в 10 раз меньше чем со мной, но, поверь, мне и этого мало! Интересно, я смогу когда-нибудь насытиться Тобой: твоими губами и - Твоим нежным и сладким ушком? А всё то, что Ты мне говоришь без стеснения и утайки – просто сводят меня с ума и лишают дара речи. Я замолкаю, так как не знаю, что Тебе ответить - всё надеясь, что Ты поймешь без слов, глядя только в мои влюбленные глаза. Твои губы и руки – сама нежность и ласка. Я никогда (!) не встречала человека, с которым можно говорить обо всём на свете, не боясь и не стесняясь. Просто так я могла говорить раньше только с собою в мыслях или на бумаге. Я писала всё, что не могла понять, или хотела, но не могла сказать. Веришь, теперь я не пишу – мне всё сможешь объяснить только Ты, потому что только Ты понимаешь всё чего я не в силах понять. Не думай, милый, ни о чем, а об остальном я позабочусь. Просто люби меня! Твоя любовь мне дороже всего на том и этом свете! И в тишине ночной она молилась…Молилась говоря «спасибо» за то что так в Него влюбилась, за то что Он любит её…Рома…Ромочка… Люблю»
Полина должна была во чтобы то ни стало отправить этот пропитанный слезной любовью конверт; она понимала, что несдержанное чувство, выпущенное из неволи ее щемящего сердца, может оттолкнуть Романа, испугать чрезмерной откровенностью, - но нечто непреодолимое, зовущееся страстью женской души, влекло Полину на этот поступок. Она как героиня из "Три тополя на Плющихе" металась между - открыть дверь ключом и пойти на встречу с таксистом или сделать вид, что этот ключ она не видит - и собрать свою гордость в кулак - и, помня что она гордая женщина, не делать этого, дабы ещё раз своим поведением напомнить себе самой непреложную истину - не показывать огня воочию ему, чтобы он не обжёгся и не сгорел, а быть этакой снежной королевой, холодной загадкой   , которая вконец настроит его, любимого  и драгоценного, быть всеми мыслями с ней- разгадывать, ломать копья и голову,- и тем самым преисполняться желанием ещё и ещё больше разгадывать и влюбляться в этот загадочный объект, то бишь в нее, в Геру-Афродиту-Полину.
Письмо она так и не отправила. И даже когда Роман вернулся из этой проклятой командировки- она не решилась дать ему прочесть это письмо; между книг (Полина забыла где именно) письмо осталось непрочитанным.

Следующая весна выдалась на редкость теплым. Март блестел капелью и растаявшим небесным мороженым. Полина должна была решать вопрос с домашним хозяйством; ей непременно нужно было избавиться от оставшегося архипелага памяти о Романе - она решила выставить на продажу дом. Необходимо было это сделать не потому что каждый шурупчик мебели, панельки ещё держал тепло его рук, а потому, что она стала больше доверяться снам. Накануне годовщины гибели Романа ей приснилось...