Мадам примерила колье

Сказка  ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок
                А.С.Пушкин

Большой авантюрный рассказ

В 1936 году известной немецкой тридцатипятилетней актрисе Марлен Дитрих, бежавшей из нацистской Германии во Францию и перебравшейся затем жить в США, предложили в Голливуде принять участие в съемках остросюжетной кинокомедии под названием «Желание».
«Какая роль?» — это первый вопрос, который актриса задала американскому кинорежиссеру Фрэнку Борзейги, из рода австро-венгерских эмигрантов.
«Для вас, дорогая мадам, конечно,  главная, но, извините,  и очень хитроумная».
«Что это значит?» — спросила заинтригованная актриса.
Ей объяснили. По сценарию, Марлен Дитрих предстояло перевоплотиться  во французскую авантюристку  красотку Мадлен де Бюпре, она же графиня. Эта чарующая дама в известном ювелирном салоне Парижа совершает похищение невероятно дорогого жемчужного ожерелья.  В денежном выражении ценность его составляла два миллиона двести тысяч франков! На эту сумму в то время можно было приобрести несколько американских легковых автомобилей!
«Так в чем же заключается хитроумие?» — пыталась понять мадам Дитрих. «Вы представляетесь владельцу ювелирного салона женой известного в Париже врача-психиатра. Вам надо заморочить голову владельцу салона своим страстным желанием приобрести уникальное жемчужное колье в виде одной нити. Но…  Согласен ли с дорогим приобретением ваш «муж», известный психиатр? Вы отправляетесь к этому вашему «мужу», психиатру, излагаете ему свою  огромную просьбу… вылечить вашего «мужа», ювелира, владельца салона, который якобы «свихнулся» на своих жемчугах и бриллиантах.
«О, это интересно. И дальше, что?»
«Дальше, вы  сводите своих обманутых «мужей»  для личного знакомства и пока они выясняют, кто из них по-настоящему не в своем уме, примеряете жемчужную нить и вместе с ней исчезаете»…
Далее, по лихо закрученному сценарию, мадам де Бюпре на своей машине покидает Париж, мчится на юг, к границе с Испанией. По дороге она знакомиться с американским инженером Томом Брэдли, который свой отпуск проводил в Испании. Его роль исполнял знаменитый американский актер Гэри Купер.
Оба главных героя не без приключений прибывают в испанский курортный  городок Сан-Себастьян на берегу моря. Там мадам поселяется в роскошной гостинце,  превращается в графиню де Бюпре и встречается со своим «куратором», профессиональным фокусником и мошенником, заказавшим ей похищение этого баснословно дорогого жемчужного ожерелья.
Между тем о необычном похищении пишут газеты, журналы публикуют фотографии украденного жемчужного ожерелья, полиция Франции ведет активный поиск авантюристки. Шум поднялся на всю Европу.
В гостинце Сан-Себастьяна вокруг графини разгораются свои страсти. «Друзья» графини, соратники в воровской афере, среди них тетка Ольга, очевидно, эмигрантка из России, стараются избавиться от появившегося американца. Этот заокеанский друг им мешает, он явно влюбился в обольстительную графиню-сообщницу и хочет забрать ее с собой…
Однако фильм заканчивается вполне благополучно, французская полиция отыскать авантюристку не сумела, «графиня» влюбляется  в Тома и признается ему в краже ожерелья, о котором пишут в газетах. Том в свою очередь рассказывает Мадлен, что он  собирается заниматься автомобильным бизнесом и категорически настаивает на срочном возвращении в Париж и признании в краже.
Они приезжают в Париж,  и мадам возвращает украденное колье  владельцу ювелирного салона. Тот выражает удивление, понимание, он сама  доброжелательность и прощает воровку.  В заключение Мадлен выходит замуж за «правильного» Тома — на экране изображается типичный американский «Happy End».
Казалось бы, курьезный, забавный приключенческий фильм с поучительным концом. Чего еще желать? Но после просмотра невольно возникали вопросы. А как же наказание за свершенное преступление — зрителям продемонстрировали коварный обман и подлое воровство? Грабительница сбежала. Сумма украденного ювелирного изделия зашкаливала! Пострадала репутация двух солидных месье. Где искавшая ее полиция, суд? За подобную проделку в реальной жизни  мадам грозил бы солидный тюремный срок.  Никакие оправдания ее бы не спасли.
Почему фильм назвали «Желание?»  Желание чего? Украсть и обогатиться? Выйти замуж? Точнее, подходил бы другой, интригующий заголовок, например, «Мадам примерила колье…»
Тем не менее, эта кинокомедия, достаточно сентиментальная, с рядом условностей пользовалась огромным успехом не только в США,  также во Франции, Испании, других  странах Европы.  Зрители восхищались изобретательностью красавицы авантюристки  графини де Бюпре, сочувствовали ей, называли хитроумную проделку настоящей «кражей века».
Серьезные журналисты остужали пыл зрителей, писали, что уникальная «кража века» на экране — это всё фантазия, удачная выдумка, хитрый ход создателей киноленты,  фикция!  Совершить в жизни подобное изощренное воровство  невозможно!  Таких чарующих красавиц-мошенниц и простофилей  ювелиров просто не бывает.
Они ошибались. В то время мало  кто  мог себе представить, что вся эта хитроумная комедийная история, вовсе не была выдумкой сценаристов, фикцией. Наоборот, идею для фильма позаимствовали как раз из вполне реальной жизни. Притом не французской, а  российской.

Приоткроем завесы тайны. Примерно за пятьдесят с лишним лет до съемок фильма «Желание», а точнее,  в 1883 году, в самом центре приморского российского города Одесса было совершено  редкое по «изяществу» ограбление  ювелирного салона, сообщения о котором попали и на страницы зарубежных газет.
Мы к нему еще вернемся. Использовалась мошенническая схема, которую правильнее было бы назвать театрализованной комедией положений, даже фарсом. Единственным вдохновителем и исполнителем похищения, то есть, прообразом для воплощения на экране французской авантюристки Мадлен де Бюпре, была знаменитая российская мошенница с воровской кличкой Сонька Золотая Ручка, она же отчаянный дьявол в юбке, феноменальная актриса воровского жанра, царица преступного мира.
Во Франции,  в частности, парижской полиции, Сонька была также хорошо известна. За ней числились разные хитроумные кражи в дорогих отелях, мошенничества в магазинах,  обманы в ювелирных салонах.
Предпринимались разные попытки поймать ее по свежим следам, устраивались погони. Но кто мог дать точное описание внешности воровки? Пострадавшие и свидетели путались в показаниях, заметили, что грабительница была очень мила, модно одета, но по-французски говорит с акцентом, смуглая,  похожа на испанку. И это все.
Хитрая мадам из России знала о своих внешних особенностях. Поэтому, попавшись на краже,  представлялась  не испанкой, а «русской графиней». Полиция опозналась! Она предъявляла российский паспорт, она замужняя дама. Ее с кем-то спутали. И билась в истерике, если не верили. «Русская графиня» требовала немедленно ее освободить, грозила международным скандалом — она подаст жалобу в свое посольство, призовет журналистов. И настолько мастерски создавала «театральную постановку», что полицейские оказывались в растерянности. Обращаться в русское посольство? Надо спрашивать разрешения префекта. Хлопот не оберешься.  Записывали данные паспорта, а саму «несчастную русскую графиню», всю в слезах, просто-напросто выпроваживали. Опасались газетчиков, не хотели связываться с бесноватой приезжей.
Но поиски русской мадам-воровки продолжались. Ее искали не только в Париже. Она оставила свои следы в Ницце, Люксембурге, также в немецком Лейпциге, в столице австро-венгерской монархии Вене, Варшаве. Побывала в островном государстве, в британских городах, столице Лондоне, Бирмингеме, Ливерпуле.
Застать ее на месте преступления считалось редчайшим везением. Хорошо образованная, с феноменальной памятью,  она обладала манерами светской дамы. И  новым знакомым смело представлялась женщиной из высшего общества. Какие нужны  доказательства, если дама была прекрасно одета, ее лицо «светилось» благородством и ручки ухоженные. Она не стеснялась своих пальчиков, они были украшены дорогими кольцами. И прекрасно «играли». О, у вас есть фортепиано? Это замечательно! Если позволите, я сыграю вам «Маленькую ночную серенаду?» Моцарта. И добавляла по-немецки «Eine kleine Nachtmusik».  Или «Грёзы любви» Листа«Liebestraume»?
Сонька не обманывала. В юности у нее был преподаватель игры на фортепиано, и он обнаружил у девочки немалое музыкальное дарование, редкостный слух, прекрасные гибкие пальчики. Но занятия продолжались до пятнадцатилетнего возраста. Становиться музыкальной знаменитостью, выступать на концертах Сонечка не планировала, у нее появилась тяга к роскоши, требовались деньги, деньги, хотелось красиво одеваться, потому ее стали интересовать мужчины с большими деньгами.  Жаждала выехать за границу — на людей посмотреть и себя показать. Она быстро освоила иностранные  языки, неплохо знала французский, немецкий, польский. Читала русские, немецкие и французские газеты.  «Le Figaro, выходившая ежедневно в Париже, с утра была у нее  на столе. И она знала, в каком европейском городе началась за ней погоня, что говорят о свершенной ей краже свидетели. Выуживала из прессы также сведения о богатых  родовитых людях. Из газетных вырезок  создавала собственное досье.
Она безмерно полюбила свою рискованную «профессию». Потому дальнейшие действия — это уже секреты ее изобретательного воровского «искусства». За границей ее жизнь протекала вполне благополучно.
По-другому складывались  судьба воровки дома. Понятно, что головную боль Сонька доставляла чиновникам Министерства внутренних дел и российским сыщикам. О  похождениях хитрой мошенницы, на которой ставить пробу негде, докладывали сначала его Величеству императору Александру II, потом сменщику, его сыну, императору Александру III. Преступницу ловили, сажали, готовились судить… Она убегала.
Отправили навсегда в молодое королевство Румынию, без права въезда в Россию. Бесполезно. Она возвращалась. Выгнать насильно ее из дома не получалось.
Дагерротипы с  изображением  закоренелой преступницы сменили на  четкие фотографии  молодой, тридцатилетней женщины, с темными вьющимися волосами с пробором посредине, с озорными глазами,  и кокетливыми ямочками на щеках. Симпатичная дамочка. Разве такая может быть воровкой? Обычные, тюремные сиделицы  смотрели, как правило, косо, исподлобья. А эта беззастенчиво улыбчивая.
Фотографии кокетливой дамочки рассылались  в  полицейские управы уездных городов. В сопроводительных бумагах сообщалось, что изображенная на снимке Софья Ивановна Блювштейн, не есть дама из светского общества, отнюдь. Это злостная преступница, воровка, нарушительница всех законов, мошенница еврейского происхождения, но крещеная по православному обряду. Ее девичья фамилия — Шейндля Соломониак, еще Сура Лейбовна Розенблад и, наконец, по воровской кличке известная Сонька Золотая Ручка.
Родилась она в пригороде Варшавы в 1846 году. С детства обучалась воровскому «искусству», но в налетах шаек не участвовала. От всяких взломщиков, карманников и прочих шулеров держалась подальше. Боже, упаси, связываться с ними, нищета! Она была — индивидуальность, предпочитала — ряженое представление. Верить ей на слово нельзя, свою биографию «мадам» сфальсифицировала.  Любит читать стихи, особенно Пушкина. Как бы вундеркинд. Только выросший, увы, на сорном поле. Из гадости не сотворить сладости…
Сонька берегла свою артистическую внешность. Опасалась испортить «почетную»  воровскую репутацию  — «королева превращений». «Вход только для богатых, — с иронией  шутила она». Но ради добычи больших денег, особенно дорогих ювелирных украшений,  готова была превратиться в кого угодно, в монахиню, священника, ну, хоть… в папу римского. Не верите?  Вы не знаете ее дарований. Для создания образа что требуется? Сесть в креслице перед тумбой с трехстворчатым зеркалом, по-французски «treillage», трельяж,  вынуть из ушей дорогие серьги — любимые жемчуг с рубиновыми камнями — снять кольца с сапфирами, изумрудами и золотым обручальным. Черные свои локоны собрать на затылке в пучок. В трехстороннем зеркале отразится милая мордашка с ямочками на щеках. Приступить к макияжу, это значит, на смуглую кожу  нанести мягкий светлый крем, подкрасить щечки розовым маслом, под суровыми бровями нанести легкие тени. Получается образ благостного мужчины. Можно обойтись без «лысого» парика, его заменит высокая тиара со стеклянными «жемчужинами». Осмотреть себя в трех отражениях, чарующе улыбнуться и накинуть на плечи белую с золотой парчой католическую сутану-мантию. Хороша, чертовка! Осталось придать лицу выражение  неземной радости — вот и папа римский!  Главное не побояться  проехать по Невскому проспекту в театральной бричке с парой лошадей — в левой руке золоченый пастырский посох с крестом-распятием, а правой благословить… 
Вот было бы представление — шутовской балаган на колесах в центре города! С ума сойти можно! Толпы народа соберутся, не протолкнешься. Только православных не проведешь. Это что еще за  «Явление Христа народу?  Откуда в Питере появился  папаша римский? Ряженый? С перепоя? Где полицейские? И началась бы суматоха — лошадей за уздцы схватить, повозку остановить и разобраться с зачинщиками бесовского торжища. За такую  проделку-шуточку, за обман честных православных мошеннице не поздоровилось бы. Прилюдно плеточкой, да взгрели бы хорошенько, включая извозчика…
Эх, эх, это все  злые анекдоты, наветы, отсюда порождение сказок-вымыслов. Фикция! Ничего подобного на самом деле не происходило. Однако слухи о папе римском в Питере родились не на пустом месте. Они множились, обрастали подробностями. Во всем виноваты, оказались, уличные художники. Как в Охранном отделении докладывали филёры, это были художники. Они завели бучу — делали разные карандашные карикатурные рисунки, раскрашивали их цветными акварельными красками. И продавали. С лубочными картинками познакомились высокие полицейские чины, и у них перед глазами возник не просто папа римский в театральной телеге на Невском проспекте. Нет! Полицейское руководство с удивлением заметило, что  в образе его святейшества изображена искомая розовощекая девица — глаза черные, знакомые ямочки на щеках и улыбается. Это не кто иная, как Сонька Золотая Ручка! Галлюцинация? Оставьте! Вылитая ее копия! Золотой посох в левой руке — дурман для публики.
Можно было только посмеяться над изображениями римского понтифика, подумаешь, рисованные карикатурки. Но полицейские страшно возмутились. Откуда художники могли знать внешность Соньки? Она что, позировала им? Недовольство легавых росло. Понятное дело, они с ног сбивались в погоне за вертлявой плутовкой-хамелеоном, но схватить ее — не очень-то получалось. А тут картинки с изображением беглянки!
Приглашенные на беседу в управу художники должны были ответить на конкретные вопросы. Филёры слушали. «Где вы видели ее портреты?» «Кого? — недоумевали художники». «Соньки Золотой Ручки? Встречались с ней? Признавайтесь!»
В ответ услышали: «Да вы что, с ума сошли?! Сия дама нам, художникам, неизвестна, и она никогда никому не позировала». Мы ее в глаза не видели.
Так кто же нарисовал тогда портрет-карикатуру, размножал и продавал?
«Это сделали не питерские. Это проделки приезжих — работа хохлов из приморской Одессы. Хлопцы оттуда, сало привезли, всех угощали. Они называют себя не художниками, а «мордопысцамы». И нашли себе денежный доход — рисовали и продавали смешные карикатуры с веселыми рожицами и с хохлацкими подписями типа: «Самопэр попэр до мордопысыца!» Рисовали картинки к сказкам Пушкина, которого обозвали, как Сашко Граматный», «Кащея бессмертного» изобразили, как «Чахлик невмирующий». Народ хохотал до упаду и покупал. Гоголь отстает! Ходовой товар. Все для смеха, не более того!
А Соньку «мордопысцы» изобразили и обозначили, как «гарну панночку», потому что в Одессе ее хорошо знали. Погуляла она там, дел наворотила! Да, да, авторы рисунков Соньки — одесские «мордопысцы», не сомневайтесь. С них и спрашивайте.
К сожалению, усилия полицейских по поиску этих «мордопысцев» из Одессы успехом не увенчались. Ни одного поймать не удалось. Их как ветром сдуло. Кого же наказывать? Питерских? Но в чем их вина? В народе тотчас сплетни поползут — вместо Соньки несчастных питерских забрали.  В общем, много шума из ничего. На этом история с римским папой и закончилось.
Сыщики одумались, пришло понимание, что Сонька не из тех мошенниц, которая понапрасну станет терять время и  делать из себя  посмешище — изображать святого католика. Не ее амплуа. Ей больше подходили роли  дворцовых персон — княгинь, графинь, жен известных царских сановников. Высокий титул привлекал к Соньке солидных господ с толстыми кошельками.
В этом секрет ее притягательности. Ведь на проверку, кроме украшений и дорогих нарядов, вся ее натура была фальшивой — улыбки, речи, повадки. Сплошная бутафория. При этом глаза у нее оставались… «искренними». Да, глаза ее, это правда, гипнотизировали. Улыбка привораживала, заманивала. Начнет говорить, заслушаешься…
Напомним, Сонька Золотая Ручка, еврейского происхождения, но во внешнем облике ничего еврейского не проявлялось. А вот ее нутро… Она страстно любила свое обманное ремесло и восхищалась собой. Как талантливая артистка, легко входила  в  образ, становилась той, которую изображала. Как ей не поверить?
А мужчины они, конечно, дурни — все одинаковые. Словно мотыльки, соблазненные ее льстивой речью, светом любвеобильных черных очей,  летели на медовую приманку. Плутовка радостно потирала ручки и раскрывала свои объятия. Она смеялась и повторяла про себя полюбившееся заклинание: «На ловца и зверь бежит».

…В конце лета 1878 года житель губернского волжского города Саратов, вдовец Михаил Осипович Динкевич, шестидесяти лет от роду,  с небольшим ручным саквояжем, как бы по случаю,  после месячного пребывания в Москве, прибыл в столичный Петербург. Собственно, он совсем не хотел туда ехать. Зачем ему этот холодный чиновничий  город на сырой Неве? Но, видимо, такова воля судьбы, от сумы да тюрьмы не зарекайся. Немолодой почтенный господин  после 35 лет образцовой службы в качестве учителя истории и директора мужской гимназии в Саратове, после смерти жены подал в отставку. Устал от однообразия. Надоела ему беспросветная жизнь в бездуховном городе на Волге. Не было там ни приличных дорог, ни достойного общества, ни красивых дам. Правили городом пузатые торгаши-хвастуны, предлагавшие на бирже зерно, рыбу, соль да водку. Потом в Дворянском заседании до хрипоты  в горле спорили о ценах, кончалось все очередным обжорством, попойками и всеобщим мордобоем. 
Урожденный москвич, потомственный дворянин, но безземельный, Михаил Осипович мечтал о жизни другой, в  цивилизованном городе, среди людей образованных, вернуться бы в родную  Москву, на крайний случай поискать жилье в северном Петербурге. Не хватало ему общения с близкими по духу, мыслящими любителями исторических книг. 
В тоске душевной на семейном совете предложил он сыну Николаю  и его  жене, невестке  Настасье, продать общий дом вместе с мебелью, включая  земельный участок. И всем семейством, с тремя внуками, уехать из Саратова напрочь. Куда? В Москву. Из родственников там, правда, никого не осталось, но это не беда,  город-то   не чужой, есть в нем знакомые лица, есть. Начать бы с саратовского земляка Карпа Даниловича Чавина, полицмейстера, служит он там на Солянке.
К  удивлению Михаила Осиповича, идею переезда в Москву  сын и невестка тотчас  поддержали. Они об этом и мечтать не могли. Несказанно обрадовались перемене мест. И стали торопить деда. На местной торговой  бирже подобрали приезжего покупателя, зернового туза, и  договорились с ним о достойной цене.
После продажи дома с земельным участком у Михаила Осиповича на руках появилось ровно сто пятьдесят тысяч рублей, ассигнациями по сто рублей. Его семейство вынужденно перебралось в небольшую съемную квартирку, где  жить им предстояло в долг, а глава уехал в Москву на поиски.
Сумма сто пятьдесят тысяч рублей для приобретения  особняка с садиком, казалась Михаилу Осиповичу вроде достаточной, даже с лишком, после купли должно было что-то остаться. Но через пару дней проживания в Москве он убедился, что для  солидной двухэтажной усадьбы с яблоньками на земельном участке в центре города, скажем, у Маросейки,  этих денег не хватает. То, что нравилось  — все под двести! Вот ведь незадача. А хотелось бы заиметь в центре свое просторное родовое гнездо, где внуки шалуны могли бы порезвиться, и сам Михаил Осипович провел бы там свою старость.
Почти целый месяц потратил он на поиск подходящего дома-усадьбы в Москве. Месяц! Экономил на обедах, извозчиках, топал ножками, осматривал домовладения, слушал условия хозяев, но приличный особняк за сто пятьдесят тысяч не попадался. Зато раньше времени подкралась осеняя невзрачная погода. 
Михаил Осипович горестно вздыхал. Боялся лишнюю копейку потратить, но отложенные на ежедневные расходы сто пятьдесят рублей, таяли, таяли. Ночевать приходилось ему в разных местах, чаще всего на Солянке.
Земляк и душевный человек, бессемейный полицмейстер Карп Данилыч, раздобыл ему свободную койку со столом. Иногда они сидели вместе, выпивали, вспоминали саратовские годы. Карп рад был бы видеть своего друга почаще, но по ночам дежурил, днем отсыпался  и помочь ему  особенно не мог.
И топал с утра до вечера, как заведенный,  Михаил Осипович по  Солянке, Лубянке, Полянке,  Якиманке,  татарской Таганке, также по Болвановке, где в давние времена московские князья встречали татарских послов, привозивших своих войлочных идолов для молельных поклонов, захаживал он и на Дубровку. Там располагалось Крутицкое патриашье подворье.  Стучал в ворота жилых особняков. Оттуда доносился злобный собачий лай. Хорошо, если кто подойдет и спросит, «чего надобно?»  Задашь вопрос, в ответ:  «Проходи мимо, у нас не подают». И весь разговор. А если кто откликнется, то меньше чем за двести тысяч свое подворье отдавать не собирался.
Сидят в саду вокруг дымящего самовара, пьют  из блюдцев ароматный чай, смотрят на приезжего с любопытством, а выпить чашечку не предложат. Заелись москвичи. В ушах оставалось, брошенное язвительное  вслед: «А что вы хотите, центр города с садом и задаром? Ищите и обрящите». Обидно, конечно.
Приближался сентябрь, время не самое приятное для пеших прогулок. В Москве неожиданно похолодало, задули ветра,  слетали желтые листья, тучки темные поплыли. Настроение портилось, возвращаться в Саратов не хотелось, о чем рассказывать деткам, признаться в своем бессилии?
Милейший Карп Данилыч посоветовал Михаилу уехать в Петербург. Город столичный, иностранный, там русским духом мало пахнет. Но все  же… Питер еще молодой, окраин в нем нет.
— Слушай, Михаил, а загляни-ка ты там в Дворянское собрание, — продолжал развивать свою мысль Карп Данилович, —  может, кого из наших земляков встретишь? Я знаю, есть там наши волжские парни, есть люди из Саратова, ты только повыспрашивай.  Посидишь с иным в таверне, и он, глядишь, расскажет, как надо действовать, — продолжал настраивать своего поникшего друга Карп Данилович.
Думал, думал Михаил Осипович над словами Данилыча и согласился. Чем чёрт не шутит, вдруг повезет. Найдет там земляка, узнает, есть ли подходящие под его сумму пригородные дома. Дворец ему не нужен.
Они с Данилычем выпили,  Михаил Осипович, не откладывая дело в долгий ящик, отправился на Николаевский вокзал и  купил билет на казенный поезд Москва — Санкт-Петербург.  Ехал опять же прижимисто, третьим классом, в зеленом  вагоне, среди «разночинцев». Куда нацелился? Понятно, на Невский, от него недалеко искать Дворянское собрание. Может, в самом деле, встретит там,  кого  с Волги.
В дороге он вспоминал, как внуки дергали его за закрученные усы и напутствовали  придуманной ими дерзкой шуткой: «Ты, дед, давай, Ваньку-встаньку  не валяй, рот не разевай, держись,  катись и молись. Ищи и обряще. Попозже-с будет только дороже-с». Внуки они такие, задиристые, хихикали. Усы оставляли в покое, «делали ему нос», расшалились, баловники. А ему каково?  Он их понимает, они все ждут его в Саратове с благими вестями, что  им скажет? Слава богу, основные деньги сохранил.
Хорошо, умная невестка в его служебный черный китель,  с внутренней стороны на подкладке  груди,  нашила три кармана. В них он аккуратно уложил три пачки сотенных хрустящих купюр, перевязанных бечевками. Ровно по пятьдесят тысяч в каждый пачке. И больше не беспокоился об их сохранности.
Высокий, худощавый, бывший директор мужской гимназии заимел  теперь грудь колесом. Отправился в дорогу с одним ручным французским багажом-саквояжем. Вот  ведь тоже, старая бестолочь, кляча, ругал он себя, забыл прихватить  из дома теплую накидку и  против дождя зонт. Не хотел лишнюю тяжесть таскать. Купить же в Москве,  значило разменять из портмоне сотенную. Жалко…
Петербург встретил его непогодой. Вышел он на вокзальную площадь, на Знаменскую, и тут дождь зарядил. Будь ты неладная! Беспросветно тянулись темные тучи, сверху сыпало и сыпало. Так насквозь промокнет. Не дай  Бог,  простуда.  Тьфу, тьфу, тьфу,  спаси и пронеси, Господи. Пришлось ускорить шаги.
Он торопливо двигался по продуваемому дождливому Невскому и мечтал об одном, найти уютное теплое местечко, где  спрятаться от ветра, от этой мерзкой питерской дождливости и выпить  горячего чая с медовым пряником. За время поездки маковой росинки во рту не было.
Но ноги, «умницы», после долгого блуждания-шатания сами привели  его на перекресток Михайловской с Итальянской. Ба, да вот же оно, желтое трехэтажное, Дворянское собрание! Красавец домик с высокими окнами. Давненько не виделись. От радости он чуть не подпрыгнул и картуз с головы не стянул. Здесь  в буфетной отогреется, чайку попьет, о себе расскажет, знающих людей послушает, может, умный совет дадут.
Потянул он на себя отполированную бронзовую скобу. Дверь на пружинах поддалась, музыкально запела-скрипнула. Давно не смазывали.
— Извините, пожалуйста, месье, будьте добры, пропустите меня,  — услышал он за спиной бархатистый женский голос. — Вы  придержите дверь,  она тяжелая,  мне не под силу, не хочу  вас забрызгать.
Он  потянул скобу сильнее и пропустил невысокую даму в темной накидке, с черной шляпкой с белым перышкам и белым бантом на шее. Руки в белых перчатках держали мокрый черный зонт и черную сумочку. Дама  вошла, оглянулась, осторожно отряхнула зонт и внимательно посмотрела на возвышавшегося перед ней Михаила Осиповича.
— О, Боже,  вы сами-то без зонтика, месье? Как же так? — с удивлением произнесла она. — И без накидки? Намокли, чай. Видимо, приезжий? Угадала?
— Да, угадали, — подтвердил Михаил Осипович. — Надо же, угораздила нелегкая, приехал, называется, в любимый Питер. — Михаил Осипович покачал головой, достал белый платок и вытер мокрое лицо. — А накидку и зонт, забыл. Все оставил дома.
— Дом-то, поди,  далеко ваш?
— Да, он, действительно, далеко, — горестно вздохнул Михаил Осипович, — в Саратове. — Он  убрал платок.
— Ой-ой-ой, матерь божья,  — удивленно протянула женщина, уставилась на Михаила Осиповича черными глазами. — Что вас принесло сюда? В канун осени дожди у нас здесь каждый  день, легко простудиться.
— Вот и придумал я отогреться тут, чайку попить. Но, похоже… Не очень-то ждут здесь нашего брата дворянина.  Не вижу дворецкого? — Михаил Осипович завертел головой.
— И не увидите. — Женщина подошла поближе.
Михаил Осипович обратил внимание — у незнакомки дорогие серьги-висюльки в ушах — жемчуг с рубиновыми камнями. Красивое сочетание.
— Дворецкие нынче на вес золота, — продолжала  незнакомка, — только по праздничным дням выставляются.
—  Вот как. Это почему же? — наморщив лоб, удивился Михаил Осипович.
— У них возникли трудности с униформой, — ответила незнакомка.
— Не понимаю, — Михаил Осипович внимательно посмотрел на мадам. Лицо круглое, щеки от холода румяные, а  глаза светятся, как  два черных горящих уголька.
— Кафтаны у них, говорят,  моль поела, — ответила незнакомка. —  Разве в дырявом наряде можно красоваться? — При этом дама хихикнула. — Пардон, месье, это местная шутка. Вас как кличут? Лицо ваше, кажется, мне знакомым.
— Извините меня, провинциала, мадам,  забыл о приличии. — Михаил Осипович торопливо стянул мокрый картуз, стряхнул его и подкрутил седеющие усы. — Позвольте представиться, Михаил Осипович Динкевич, директор  классической мужской гимназии в Саратове,  теперь  в отставке,  коллежский асессор. — И выставил грудь колесом. 
— Очень приятно познакомиться с вами, ваше высокоблагородие, Михаил Осипович. Чего надумали делать в Питере? Погулять под дождиком?
— Да, нет, зачем же. Простите, а вас именуют…
— Меня зовут Софья Ивановна! Графиня Тимрот, рожденная Бебутова. — Твердо произнесла женщина, но свою правую руку в белой перчатке протягивать не стала, лицо у нее сделалось серьезным.
— Бог мой, извините покорно, ваше сиятельство, — наклонил  лысеющую голову Михаил Осипович. — Как сразу  не догадался? Вы дама из высшего света.  Значит, если я не ошибаюсь… — Михаил Осипович  осторожно откашлялся в кулак, —  Генрих Иоганн Фридрих Тимрот, генерал-лейтенант, приходится вам родственником?  Я ведь преподаватель истории, Софья Ивановна. Знаю всех героев прошлой войны. Тимрот отличился  в боях против Наполеона,  участник Бородинского сражения. Не так ли?
— Да, да, все верно, Михаил Осипович, — закивала дама. — Но только с одной поправкой, покойный Генрих Иоганн Тиморт, он же Александр Иванович, был мой зять, царство ему небесное, — при этих словах графиня стянула перчатки и перекрестилась. — А моего мужа  зовут Карл Александрович, он тоже генерал-лейтенант, находится сейчас в Финляндии.
— Софья Ивановна, я, право,  не ожидал такой встречи,   рад знакомству с вами.  У вас, я понял,  солидные родовые корни. — Михаил Осипович развел руками. — Генерал Василий Осипович Бебутов был герой Крымской войны.
— Все правильно, — кивнула Софья Ивановна.  — Он мой дед, потому у меня армянские корни. А вас я могу от души похвалить за глубокое  знание  истории  нашей родословной.
— Спасибо. Это  вполне справедливо, Софья Ивановна. Тридцать пять лет преподавал я сей предмет в Саратове, хлеб не зря жевал. Сегодня вот в Петербурге, это мой первый день отдыха. — Он глубоко вздохнул. — В былые годы с женой приезжал сюда. Но мой родной город, знаете ли,  Софья Ивановна, это не Саратов и не Петербург, это Москва. Там родился, учился, женился, но не пригодился. После университета отправился на Матушку-Волгу. — Он широко улыбнулся, продемонстрировав свои крепкие белые зубы. — У жены там было небольшое поместье.
— Какое интересное путешествие, — улыбнулась Софья Ивановна. — К вашему сведению, Михаил Осипович, я тоже не коренная жительница Петербурга. Родилась, как и вы, в Москве, мой дом был у Ильинских ворот, там  же училась в женской гимназии.
— Софья Ивановна, ей Богу, вы находка! Какой приятный сюрприз! Вы моя землячка, мы с вами соседями были. Может, встречались даже. Я-то жил в районе Маросейки,  до Кремля рукой подать. Мои предки, похвастаюсь,  столбовые дворяне. Так чего же мы стоим, — воскликнул он. — Надеюсь, в собрании найдется теплое местечко, где нам посидеть, попить чайку с пряниками, поговорить? Я вас приглашаю.
Графиня Тимрот едва не сморщилась. Пряников с чаем? Он что, нищий?! Промахнулась? Она едва растянула губы в улыбке.
— Спасибо за приглашение, Михаил Осипович. Спасибо. Я тоже рада встретить своего земляка и соседа. Только вынуждена огорчить вас,  буфетной здесь давно нет. — Понизив голос, шепотом она добавила, —  Вместо нее есть распивочная. Та еще богадельня.  В ней половые, как мухи, сонные, еле шевелятся. Грязновато и  водочный запашок не выветривается. — Софья Ивановна скривила губы. —  Лучше, выйдем на Невский, Михаил Осипович. Зонт у меня есть,  и заглянем к  Жоржу Борману. Вы такого не знаете?
— Нет, нет, — замотал головой Михаил Осипович, — ничего не слышал. Из французов?
— Обрусевший немец. Главный кондитер в Петербурге, он хороший  знакомый моего мужа.   Открыл недавно свою кофейню, там шикарно, charme solide. Выпьем горячего шоколаду?
От внимательного взгляда Софьи Ивановны не ускользнула перемена в лице  уважаемого Михаила Осиповича, оно напряглось. Прижимистый провинциал? «Чок-чок-чок, зажал деньги в кулачок?» — Вспомнила она детскую припевку. Интересно, зачем саратовский гость пожаловал в Дворянское собрание? Только ли чайку попить с пряниками? Ему нужны богатые люди? У него один французский саквояж. Не иначе, привез из Саратова что-то ценное, хочет продать. Деловые бумаги? А может, наоборот,  купить? В саквояже держит деньги? Без дела в Питер из Саратова простые люди не приезжают. Она не промахнулась, нет — он человек с деньгами, но скупердяй. Вопросов было много.
— Не волнуйтесь,  Михаил Осипович, — с располагающей улыбкой продолжила Софья Ивановна, которой совсем не хотелось задерживаться в Дворянском собрании, тем более на людях вести свои разговоры. — Эта кофейня недалеко у Казанского моста. Я угощаю. У вас в Саратове такого шоколада не попробуешь…

В гардеробной Михаил Осипович проявил  галантность, из рук Софьи Ивановны взял зонтик, помог снять накидку. И загляделся. В напольном зеркале графиня в черной шляпке с белым пером, в черном платье с белым кружевным воротничком смотрелась очень эффектно. На шее, в тон сережкам, поблескивало жемчужное колье с рубиновыми камнями-подвесками.
— Вам понравился мой наряд с колье? — повернувшись к нему, спросила, смущенно порозовевшая  Софья Ивановна.
— О, да, вы настоящая графиня, Софья Ивановна. Ваше платье, колье, серьги… вы просто неотразимы.
— Колье и серьги, это подарок моего мужа. Купил в Париже в комплекте. 
Смущенный Михаил Осипович понятно закивал головой.
— У вашего мужа изысканный вкус, Софья Ивановна. Рубин в истории называли царем драгоценных камней, — со значением произнес он. — Иван Грозный считал, что этот камень оживляет сердце и укрепляет власть, потому царскую шапку Мономаха украсили отборными жемчужинами и  рубинами…
Они сидели в новой кофейне в уютных кожаных креслах. Пахло молотым кофе, свежей выпечкой, в белых накрахмаленных передниках скользили услужливые официанты французской школы. Это вам не трактир, где потные половые шаркают ногами. И главное, в просторном зале с хрустальными люстрами с подсвечниками было  светло, тепло, исчез свист мокрого ветра. Холодные  капли дождя стекали по витринному,  запотевшему  стеклу.
Никогда еще за последние годы своей однообразной саратовской жизни Михаил Осипович не испытывал такой  благодати, такого телесного и душевного умиротворения. Все заместила собой, сидевшая напротив улыбающаяся Софья Ивановна… Она не просто клад, подарок судьбы, перст божий, очаровательная женщина, внимательная слушательница. И так расположила его к себе, что просто, нет слов, человек, забыв о своих мытарствах, расплылся в удовольствии. Не зря послушал он совета Данилыча, не зря поехал в Петербург, не зря пошел в Дворянское собрание.
Там и землячку нашел.
Михаил Осипович осанился, подкрутил усы, как ему повезло. Он задрал голову, — расписной потолок был украшен звездными серебряными  блесками, стены изображены в виде золотых шоколадных оберток.
Он сходу выпил одну чашку горячего шоколада, за ней вторую. Выпил бы и третью, но  принесли свежеиспеченные   венские круассоны. Аромат от них… Воздушные, они  рассыпались во рту приятной конфетной карамелью. И  от третьей чашки шоколада он отказался, тыловой частью ладони вытер вступивший на лбу пот.
Софья Ивановна отмечала все его движения, особенно голововращения, старцу все понравилось, но салфетку не взял. Не заметил? Растерялся от великолепия? Зато зубы у него крепкие. Кусачий? Его вздохи-ахи  близко к сердцу не воспринимала — провинциал, «…чего же боле? Что я могу еще сказать…», вертелось пушкинское.  «Старцу понравилось жемчужно-рубиновое колье? Разбирается. Приятно слышать. Но… Чтобы сказал он, если б  знал, как ловко обдурила она французских ювелиров. Это был блеск мгновения! Не в Париже, нет. В Ницце, в ювелирном бутике «Bijoux pour madame» — Украшения для мадам».  Тогда серег у нее еще не было. Она просила показать  колье с жемчугами и рубинами. С ним зашла в открытую примерочную. Посмотрела на себя в зеркало и застыла. Какая прелесть! Не могла глаз отвести. Расстаться с таким украшением? Совершенно невозможно. Посмотрела в зал — обе хозяйки увлеченно болтали. Опустив колье в карман, она буквально легла на пол. И, словно мышь, выскользнула из примерочной в коридор, ведший во двор. Доверчивые хозяйки, занятые разговором, в ее сторону даже не глянули. Когда спохватились, было поздно, с вешалки у входной двери воришка успела прихватить еще чью-то сумочку. И дверь за ней закрылась.
Свою удачную операцию она насмешливо назвала «Мадам примерила колье». А вот серьги, правда, пришлось докупить в Париже,  за свои деньги. Надо было создать комплект…
Для   согрева души саратовского пришельца, для большего откровения в беседе графиня расщедрилась,  заказала  лучший французский коньяк «Courvoisier», напомнила, что он был любимый напиток Наполеона.  Сама только пригубила тонкую пятидесятиграммовую рюмочку и молча наблюдала, как Михаил Осипович осторожно взял  хрустальный  бокал в свою лапищу, посмотрел на свет, понюхал. И этот царский стопятидесятиграммовый сосуд отборного коньяка, разом опрокинул в свой неуемный рот. Нет, это был не рот, а хлебало с белыми зубами. Бокальчик, чуть не исчез в нем. Исчез напиток, стоимостью три рубля! Вот тебе,  бабушка, и Юрьев день!
— За доброе знакомство, — громко, с причмокиванием произнес саратовский гость и взял, наконец,  салфетку.
«Раз и ку-ку… нету больше коньяку. Вот он, настоящий «полиглот»! — ядовито подумала Софья Ивановна». Как от озноба она вздрогнула всем телом и повела плечами. Сколько может он выпить? У него, похоже, безмерная утроба. Много ест и много пьет, да мало отдает!  Хорошо, хоть зубами не клацает.
Закусил Михаил Осипович  смачно. На принесенном официантом серебряном подносе, на фарфоровой тарелке белел  кусок ароматного белого ситного хлебца, на деревянной дощечке срез  черной паюсной икорки и кусочек желтого сливочного масла.  Как ни облизнуться.  Он и заполонил этим яством свой рот. И зажевал,  заулыбался с набитым ртом. Куда так торопится? Челюсть двигалась как жернова в мельнице. Проглотить толком не успел, а ему уже принесли второй бокал. Не отказался, паразит.  Похвалил молодого парня за расторопность.  И снова его рука сжала тонкую ножку. Хорошо не раздавил. Открыл свой погреб и плеснул туда темный сорокаградусный  напиток. Теперь хоть выпил за здоровье графини.  Кто его гонит? Не прошло и пары минут, как официанты были тут как тут, наметились поставить ему  третий бокал, на закуску обещали порезанную ветчинку с  мороженой клюквой. «Хотите?»
Но едва он потянулся, чтобы самовольно похвалить расторопных малых, как графиня не выдержала,  свела брови, от злости чуть не рявкнула: «Остановись!»  Она только  пригрозила ему указательным пальчиком: «Это что, пьянство начинается? Нельзя же так, дорогой приезжий, не все сразу».
Намек он понял, руку убрал, официантов опустил. Перевел дух, довольно улыбнулся, порозовел. Алкоголь начал действовать. С разрешения ее светлости графини расстегнул все пуговицы кителя, ему стало жарко…
— Вам не тяжко в нем? — спросила глубоко задышавшая Софья Ивановна. Она заметила чрезмерно толстый китель и несвежую белую сорочку. — Не запарились?
— Да нет, что вы. Китель, как французская кираса, спасает меня от пули и от дули, — пошутил он. —  Моя защита от дождя и от хлопот. В нем все мои документы, Софья Ивановна. В саквояже  одно белье и принадлежности для дороги.  Вы не догадываетесь,  уважаемая Софья Ивановна, — вздохнул Михаил Осипович и наклонился к столику. — Но, признаюсь вам, как хочу  уехать я из Саратова. Боже мой! Хочу навсегда, — негромко произнес он и обеими руками оперся о стол. Хорошо не обнял.
— Вот как? — У графини заблестели глаза. — И куда нацелились? — Графиня положила руки на стол. Ее пальчики с кольцами заиграли. Мелькали синие, красные камушки. Но блестело и золотое, обручальное кольцо — свидетельство замужества.
Михаил Осипович откашлялся и негромко произнес:
— Хочу в Москве купить домик.
— Купить домик в Москве, — удивленно повторила Софья Ивановна, откинулась назад и слегка хлопнула в ладоши. — Я  так и подумала. Это прекрасное решение, уважаемый Михаил Осипович. Но, мне кажется, что вы  слегка заблудились, перепутали дорогу. Или нечистый вас не туда завел? — Не выдержала и съязвила она. — Как из Саратова попали вы в Питер? — Софья Ивановна от удивления подняла левую бровь.
«А личико у графини  приятное, на щеках ямочки, оно как бы светится, — отметил про себя захмелевший и расхрабрившийся Михаил Осипович. — А глаза вот темные, горючие. Как у чертенка, вроде ласковые, но обжигают».
— Да, вы правы, правы, попутал нечистый, — грустно закивал Михаил Осипович. — Но теперь я нисколечко об этом не жалею, наоборот, уважаемая Софья Ивановна, безмерно рад знакомству  с вами. — Он помолчал, собирался с мыслями и продолжил. — Со своей супругой я приезжал в Питер, заходили в Дворянское собрание.
— И с какой целью, Михаил Осипович? — поинтересовалась графиня.
— Ну, как же,  посмотреть, жене показать. Еще хотел я заглянуть в реестр…
— Это, в котором фамилии дворянских родов? — перебила его Софья Ивановна.
— Вот именно.
— И что, нашли?
— Конечно, нашел. Я помню,  реестр был там в красном бархатном переплете. С вышитым золотым гербом.  Такой торжественный. Отыскали фамилию Динкевич, она в одиннадцатой части. Была утверждена  Императором Александром II, от 13 апреля 1857 года. Почетно.
— В этой же части, между прочим, находится и фамилия Тимрот,— добавила порозовевшая Софья Ивановна.
— Значит, не случайно мы с вами  познакомились в Дворянском собрании, Софья Ивановна, на все божья воля, — улыбнулся Михаил Осипович, перекрестился и сделал наклон.  — Сейчас  я вдовец. — Он вздохнул. — Хочу свое семейство перевести в Москву.  Петербург  для нашего брата, вижу,  подходит мало, сыро, холодно.
— Согласна с вами, Михаил Осипович, абсолютно согласна, — закивала Софья Ивановна. — Казенный мокрый город, много камня, влажный воздух,  ветры в нем дуют, не согреешься. И большая у вас семья?
— Сын, невестка и три внука. 
— Что-то подобрали уже в Москве?
— В том то и беда, Софья Ивановна, целый месяц проторчал там. Искал подходящий особняк. Все напрасно. С чем возвращаться в Саратов, не знаю? — Он опять вздохнул.
— А в чем причина, Михаил Осипович?  Неужели так дорого? — с сочувствием произнесла Софья Ивановна.
— Да, дорого, Софья Ивановна, дорого! Откровенно скажу вам. Грех жаловаться, но московские цены завышены. Мне провинциалу не по карману. Только все равно придется продолжать поиски. Теперь на дальней окраине, может, в деревне, — продолжал делиться тяготами своей жизни Михаил Осипович. — Но и там цены кусаются. Снять дачу на лето в Люблино… Заплатить  вперед надо десять тысяч! Это залог, представляете? А за три месяца сдерут все тридцать пять. Рухлядь брать не хочется. Моему семейству нужно каменное солидное поместье, без ремонта, ну и свой ухоженный сад с фруктовыми деревьями, чтобы там, любящие деда внуки побегали.
Софья Ивановна в который раз подумала, что «на ловца и зверь бежит». Хотя старец и дворянского происхождения, себе на уме,  воспитания у него ни на грош, но, главное, он с деньгами. Одним словом,  этот приезжий  провинциал, он же пришелец, старец, к тому же он еще и нытик. Только о своем наболевшем и долдонит. Ему, дворянину,  в голову не пришла мысль — заказать графине, например, воздушное пирожное с взбитым кремом.  Или цветочки поставить на стол. За свой счет. Нет, в китель он не лезет, портмоне не достает, сидит, как пень-колода, на своих именинах сидит и только принимает подарки. По натуре явный скупердяй. Или жмот? А не все ли равно? Она вытрясет все его карманы. Потеряет он свой денежный «аромат».
Очень обозлилась Софья Ивановна на обжорство саратовского пришельца, на его зубы, которые, как мельницы, могли и стекло пережевать. Но вида не подавала.
«Куда он спрятал деньги?  — продолжала размышлять она. —  В мокрый китель? В нем и потеет?»
Внешностью своей этот саратовец  графиню не впечатлил. Длинный, худой, почти лысый. Лицо усатое, усталое, небритое. Вспотел. Распахнул влажный китель,   от него понесло псиной. Дворянин  в Москве по разным дачам бегал, забыл помыться?
Только Софья Ивановна нос не воротила, все так же приветливо улыбалась и поддерживала обстоятельный разговор. Теперь она точно знала, что у приезжего старца есть деньги, есть. И сумма немалая. Не зря, словно ищейка,  шла она за ним по пятам. От самого Николаевского вокзала топала.  Собиралась встречать там Мухеля, своего первого мужа Блювштейна,  которого свои звали, Муха. Договаривались с ним обсудить открытие часовой мастерской на привокзальной площади. Она на всякий случай прошлась  по перрону, так было короче, и  увидела вышедшего из вагона высокого, в черном служебном мундире  пассажира. Он был один и вертел по сторонам головой. Первый раз в Питере? Ждал встречающих?  Но почему без накидки, без зонтика? В руке  французский саквояж. Другого багажа не привез?  Деловой мужчина, но его никто не встретил?
Человек в мундире направился к выходу. Она двинулась следом. Сама даже не понимала, почему потянулась за ним.  Клюнула на французский саквояж? Почуяла исходивший от него запах денег?  Откуда взялся этот соблазнительный «аромат», разом задурманивший ей голову? Скорее от кителя. Грудь у приезжего из Москвы была «колесом». Чего он туда напихал?
Приезжие они ведь разные, у одних большой багаж, те берут извозчика. С ручным саквояжем идут деловые люди в накидках, все с зонтами. У иных слуги несут вещи. А это один, извозчика не взял, значит, экономит. Денежки бережет. Странный какой-то тип, растерянный. Что задумал одиночка?  Лицо простое, с усами и без бороды. Вид усталый. Куда он направился? Любопытство перевесило. Посмотрим, посмотрим, куда приведут его ножки в  мокрых сапожках. И обрадовалась, когда нагулявшийся по Невскому, уставший незнакомец  направился прямиком к Дворянскому собранию на углу Михайловской и Итальянской.
«Угадала, угадала! Не зря бросила  Муху, не зря прицепилась к приезжему, похоже, он состоятельный дворянин. Не потопаешь, не полопаешь, лишнее знакомство не помешает, — шептала она  себе в оправдание». 
И вот теперь, довольная, она разыгрывала свою сценку, нахваливала старика, а в голове прокручивала варианты добычи «аромата». Разговор старалась вести так, чтобы Михаил Осипович сам назвал всю сумму. Конечно, ей предстоят траты, без этого не обойтись. Но овчинка стоила выделки.
—  Вы приняли совершенно правильное решение, Михаил Осипович, — твердым голосом произнесла Софья Ивановна. — Из Саратова вам, человеку образованному, давно была пора уехать. Тем более семейство согласилось. Теперь успеть бы до зимы. Могу по секрету сообщить вам, — при этих словах Софья Ивановна сделала паузу, посмотрела по сторонам и наклонилась к столику. — Но это сугубо между нами,  «tete a tete,  en secret». Я как раз собираюсь продать наш особняк  в Москве. Это большой дом с мезонином и балконом, есть яблоневый сад.
Она откинулась назад. Лицо Михаила Осиповича преобразилось. Его глаза загорелись. Не от коньяка, от услышанных слов.
—  Дело в том, что мой муж, — продолжала графиня, — Карл Александрович получил новое назначение. — При этих словах она достала из сумочки бумагу, развернула так, чтобы мелькнул царский герб с вензелями. Стала негромко зачитывать:
— Его величество, император всероссийский Александр Второй, направляет генерал-лейтенанта Карла Александровича,  c`est lui,   Тимрота своим посланником в Париж в декабре 1878 года. До Рождества Христова успеть закончить... Тут следуют его указания…
Дальше читать  она не стала. Аккуратно сложила бумагу и убрала в сумочку.
Михаил Осипович замер. Он был под впечатлением.
— Простите меня за вопрос, уважаемая Софья Ивановна, это не случайное назначение вашего супруга? Вы жили в Париже? — с возросшим интересом осторожно произнес он.
— Да, конечно, жила.
— Значит, говорите на французском? — еще больше удивился Михаил Осипович.
— Дорогой, Михаил Осипович? — графиня откинулась на спинку кресла и укоризненно покачала головой. — В нашем обществе французский, это второй разговорный. И немецкий в ходу, он третий. Мой муж свободно владеет еще финским.  Parlez-vous francais, monsieur Dinkevich?
Михаил Осипович замялся. Потом все же выдавил из себя:
— Oui, je parle francais mais je ne suis pas doue,  — и повторил по-русски,  — да, я говорю по-французски, но не сильно. Произношение хромает. — Михаил Осипович дернул плечами. — У нас в Саратове французский, видите ли, мало кому потребен.
— Oh, je comprends, — произнесла Софья Ивановна и добавила по-русски. — Я понимаю, это Саратов…  Поэтому, уважаемый Михаил Осипович, мы решаем сейчас проблему не французского языка, а хотим быстрее продать наш особняк. Кстати, дом построили на Яузской набережной еще до нашествия Наполеона. Пожар его не затронул.
— Ну что ж,  поздравляю вас с французской перспективой, Софья Ивановна. Впереди красавец Париж, Собор Парижской богоматери… Не достижимая мечта побывать там. — Правой рукой он погладил свой небритый подбородок. — А я  бродил по набережной Яузы. Там  особняки красавцы. Но, увы, поверьте, они мне не по карману, — с огорчением произнес Михаил Осипович. — Просят, как минимум, двести тысяч.
— Ну и что же вы? — насторожилась Софья Ивановна.
— Так что же я? — Дернул он снова плечами. — Моя-то  сумма не достает таких высот.
— На какую же сумму вы рассчитывали? — не выдержав упрямство старца, твердо произнесла Софья Ивановна.
— У меня с собой… — Михаил Осипович неловко  повел плечами, и китель сам распахнулся. Он тотчас застегнулся его на все пуговицы, подкрутил усы. Потом наклонился к столику и шепотом продолжил. — У меня с собой сто пятьдесят тысяч. Это все мое состояние.
Проницательная Софья Ивановна кивнула,  все увидела, все поняла и вопросов больше не задавала.
 — Мои  в Саратове снимают сейчас квартирку, — откровенничал далее захмелевший Михаил Осипович. — Жмутся они там, живут в долг,  ждут, не дождутся, когда дед заберет их.
Михаил Осипович продолжал свою исповедь, а в голове Софьи Ивановны выстраивался уже   дальнейший план  действий.
— Понимаю вас, уважаемый Михаил Осипович, очень понимаю,—  поддакивала она. —  Но мы за цену не держимся. Нам в первую очередь важно, чтобы наш исторический особняк с антикварной мебелью перешел бы в руки людей достойных, нам близких. Не дай Бог, свяжешься с темными личностями и все,  пропало состояние. А вы, Михаил Осипович, человек солидный, семейный, надежный. Думаю, поговорить с мужем. Уверена, он  не будет возражать. Сроки-то поджимают, до Рождества нам надо уехать, представляете?
— О, уважаемая Софья Ивановна, не могу  льстить себя надеждой приобрести ваш особняк на Яузе. Мне тоже не хочется  попасть в неприятную историю.
— Не волнуйтесь, Михаил Осипович, о цене мы договоримся. Мой муж  всегда меня слушается.
И чтобы закрепить наметившуюся сделку с провинциалом, графиня предложила ему выпить третий бокал отборного коньяка, с теми же сто пятьдесят граммов.
— Бог любит троицу, —  с улыбкой произнесла она. — Для вас третий бокал это, как лекарство, против вашего мытарства.
Она смотрела, как он взял рюмку, покрутил и ловко опрокинул в свою разинутую пасть сто пятьдесят граммов дорогущей жидкости из французского винограда «Ugni Blanc».  И усом не пошевельнул. Ну, настоящий «полиглот». Правда, из скупости закуску она ему не заказала. Хватит задарма потчевать.
—  Вы где остановились-то на ночь, мил-человек?  За окном вон уже темнеет, — продолжала выспрашивать Софья Ивановна хмельно улыбавшегося старца с обвисшими усами.
— Да пока нигде-с, —  развел руки Михаил Осипович и снова расстегнул верхние пуговицы,  ему становилось душно.  — Прямо с вокзала на Невский.  О пристанище не думал. Рассчитывал в собрании поговорить с умными людьми…
Софья Ивановна скривилась и деланно замахала руками.
— Чур, вас, чур. Боже  сохрани, вести денежные переговоры с этими манерными пошляками из собрания. Вы что, Михаил Осипович? Пустые обещания и выпивка. С вас будут только ассигнации тянуть.
«Ну и зануда же этот, как его, Динкевич. Не забыть бы фамилию. За что его внуки только любят? — рассуждала недовольная затянувшимся разговором графиня».
— Ваша правда, Софья Ивановна, такие же порядки и у нас в Саратове, — со вздохом произнес Михаил Осипович.
— Но, как говорят французы, все, что ни делается в этом лучшем из миров, все к лучшему,  уважаемый Михаил Осипович, —  бодрым тоном произнесла графиня и шлепнула ладонью по столу.  — "La commedia e finita! Не унывайте. У нас с вами все прекрасно складывается. — И она из сумочки достала свое толстое портмоне.
Софья Ивановна была само дружелюбие, а захмелевший Михаил Осипович хлопал ресницами и пьяненько улыбался. Устал провинциал, устал. После третьего полного бокальчика и без закуски явно захмелел, сил не рассчитал.
— Вы, главное, не волнуйтесь, Михаил Осипович. На улице не останетесь, — продолжала Софья Ивановна. — Отвезу вас к знакомым. Не хоромы, но переночевать там можно. Утро вечера мудренее. Когда проснетесь, с вами поговорим. Проблема в том, уважаемый Михаил Осипович, что на пару деньков  я должна задержаться в Петербурге. — Софья Ивановна достала из сумочки  надушенный платочек и помахала перед лицом, винный перегар от Михаила Осиповича уже раздражал. — Меня приглашают во дворец. Надо попрощаться с ее величеством, Марией Александровной, услышать  все  напутствия,   дождаться приезда мужа, сдать его служебную квартиру. А потом  займемся нашей продажей и вашей покупкой…
Счет в кофейне поднялся до двадцати семи  рублей, пришлось Софье Ивановне раскошелиться, отсчитывать  две красные десятки, синюю пятерку и три целковых. Официанту она дала хорошо на чай и просила его подогнать коляску,  извозчик пусть тоже придет в кофейню, поможет ей. Извозчик пришел, взял саквояж, помог усадить опьяневшего Михаила Осиповича на скрипнувшее жесткое сидение, накрыл его пледом.
Совсем осоловел старец, голову склонил, хорошо, что не захрапел. Софья Ивановна села напротив и смотрела на это покачивающееся провинциальное чучело с деньгами в кителе и только морщилась. Навязала на свою душу старца из Саратова и теперь  предстояло ей решать массу проблем. Получится ли то, что она задумала?
Коляска катила по булыжной мостовой, Михаил Осипович, как болванчик с мятым картузом на голове, склонялся то влево, то вправо.  И не спрашивал, куда его везут, к кому едут, где уготована для него постель. Лишь пальцы периодически ощупывали пуговицы застегнутого до верха кителя. Полностью доверился он своей землячке и удивительно доброй женщине, графине Софье Ивановне Тимрот, урожденной Бебутовой.

…Мухель Блювштейн, или просто Муха, долго ждал на вокзале появления Соньки. Он сидел в чайной, весь издергался, исчертыхался, макал сухарики в стакан с остывшим крепким настоем и смотрел по сторонам. Они договорились встретиться за столиком, должны были обсудить дела по открытию часовой мастерской на привокзальной площади. Сонька, стерва, твердо обещала дать денег, все было на мази, Муха подыскал подходящий полуподвальчик, думал, как его обустроить, где приладить вывеску. От удовольствия потирал ручки.
Но где Сонька? Впустую час пролетел. Муха извертелся на стуле. Не пришла. Штаны протирать надоело. Было понятно, что ждать ее дальше бессмысленно, Сонька точно соблазнилась новым гешефтом. Каким? Разбирало любопытство. Плюнул на все, ушел с вокзала и с досады уехал домой. Наверняка, забежит к нему. Будет оправдываться.  Он ей, стерве, все выскажет! Потому не удивился, когда темным вечером у его окраинного домишка  за Никольским рынком   остановилась коляска, и прибежавшая разгоряченная Сонька попросила Муху помочь довести до постели своего клиента. Не впервой.
— Ты почему не пришла? — зло прошипел он и  изменился в лице.
Она ничего не ответила, только пальчиком зажала ему рот.
— Подробности потом, Муха!
— Что будем делать с мастерской?
— Забудь о ней, сейчас не до нее.
— Что?! — взъерепенился он, — значит все мои труды…
— Молчи, — резко оборвала его Сонька. — Сейчас важнее другое, мой клиент.
— Откуда он? —  сквозь зубы процедил Мухель.
— Тсс, я сказала! Все подробности позже! Его надо довести до кровати  и уложить дрыхать.
— Пьяный?
— И пьяный и старый. Выпил и с копыт.
— Надолго?
— На пару ночей, потом со мной уедет в Москву.
— Ого! Ты сама, давай, потише, мою Ляльку  разбудишь, начнутся расспросы.
Они вдвоем привели  засыпавшего Михаила Осиповича в одноэтажный домишко, затащили его в тесную комнатушку с оконцем почти у земли. Изнутри завесили стекла черной шторкой, чтобы раннее солнце не разбудило. И на продавленную оттоманку уложили эту объемную дылду, потомственного дворянина, коллежского асессора, его высокоблагородие, бывшего директора мужской гимназии в Саратове Михаила Осиповича Динкевича. Так и оставили непрошенного гостя в одежде, просто накрыли старым дырявым ватным одеялом. Простыней не было, но подушку ему под голову все же подсунули. К кровати придвинули стул, чтобы, если вдруг проснется, мог сам раздеться и повесить на него свой мокрый мундир. 
— Что он за птица? — недовольным голосом продолжал спрашивать зевавший Мухель. — Чего ты с ним носишься?  Пахнет от него вином и  навозом, а деньгами?
— Пахнет, пахнет, он ароматный, есть у него деньги, есть, — осторожно отвечала Сонька.
— Где они?
— За пазухой. Но все подробности потом, Муха, потом. Дай мне отдышаться и принеси стакан воды. Ему поставь  стакан воды тоже, чтобы ночью не искал. Еще свечку и спички…  Хотя нет, не надо, вдруг пожар устроит. Как  с туалетом?
— В комнате у двери поставлю ведро с крышкой, не маленький, догадается, — ответил Мухель. — Ты скажи, может, лучше вытащить из его пазухи «аромат», а самого отволочь к рынку? Там темно, тихо, уложим за прилавком, прикроем досками. Выспится. Нас ни в жизнь не найдет.
— Тьфу, ты, — фыркнула Сонька. — И не думай. Не тот случай. Он дворянин Динкевич Михаил Осипович из Саратова, директор мужской гимназии в отставке, коллежский асессор. В Москве хочет купить дом. У него семья приезжает. Начнутся поиски. Мы были в Дворянском собрании, потом сидели в кофейне Жоржа Бормана. Нас везде видели.  — Она перевела дух. — Ты лучше дверь снаружи запри на засов, чтобы  не сбежал. Он хоть из дворян, но по воспитанию  чурбан.
 
Все происходившее Михаил Осипович воспринимал весьма смутно. Устал он от еды,   тепла, от выпитого коньяка. От доброты Софьи Ивановны его тоже разморило и  страшно клонило в сон. Сказывался накопившийся недосып. Он плохо помнил, как ехали они в коляске, как остановились у приземистого домика.
Проснулся в темноте. Нащупал шторку, отодвинул ее от окна. Начинало  светать. Дождь вроде прекратился, глядишь, и солнышко появится. Погода налаживалась.
Она снял свой китель,  прощупал карманы. Все три  были такие же плотные, как и прежде. Пошуршал купюрами,  вытащил одну пачку. Перевязана бечевкой, и две остальные были в порядке.  Он повесил китель на спинку стула, выпил стакан воды. Увидел ведро, понял назначение, запашок от него  исходил противно знакомый.
Страха никакого он не испытывал. Деловая Софья Ивановна все взяла в свои руки и внушала ему полное доверие. Он был доволен и вчерашним днем, а уж разговору о приобретении усадьбы, не мог не нарадоваться. Еще бы, впереди замаячил солидный дом с мезонином,  балконом, яблоневым садом и  в самом центре Москвы. Все это богатство  за сто пятьдесят тысяч?! 
«Это же какой подарок судьбы, это сон, такое в жизни редко случается, а мне вот выпал шанс, — шептал он сухими губами. — Одно только плохо… Весь пропотел, пахнуть стал».
Провел рукой по подбородку. «Бог мой, борода-то выросла! Надо сходить в баньку, там побриться, попариться, освежиться, привести себя в божий вид. Заботливая Софья Ивановна подскажет, где у них в Питере помыться мужчине можно».
Жена его была совсем другой, не с чем сравнивать. Особой заботы о муже не проявляла. Ушла она, и на душе полегчало, кончились всякие  придирки, недовольства.
Он зевнул. Вздохнул поглубже, сон его снова сморил,  опустил шторку и закрыл глаза.

В эту ночь Сонька не спала. Не спал и ее бывший супруг Мухель Блювштейн, художник, гравер, часовых дел мастер. Неожиданный визит Соньки с клиентом спутал все его карты, но означал впереди прибыльный гешефт. Сонька показала ему газетку «Московский листок» с объявлением. Велела  внимательно прочесть, намотать на ус и сделать вывод.
Он углубился в ознакомление. Два брата, потомственные московские архитекторы Артемьевы, ежегодно в конце августа на месяц сентябрь  уезжали отдыхать во Францию на Лазурный берег, еще Ривьера называется. Они не хотели, чтобы в их отсутствие пустовал особняк на Яузской набережной, 34, построенный родителями до эпохи Наполеона. На этот месячный срок сдавали его в аренду. Деньги просили небольшие, вполне по карману среднему чиновнику, ежели с камердинером, то пятьдесят рублей, желают оставить своего, то на десять рублей меньше. Все переговоры вести с доверенным лицом, это камердинер, Филипп Павлович Батин. После заключения договора и оплаты вперед, он уедет из усадьбы.
Мухель прочитал объявление и почесал в затылке.
— Выгодная аренда. Но сентябрь на носу,  Сонька.  Его могли уже сдать. Что ты задумала?
— Ты не понял?
— Понять понял, ты хочешь его снять и что дальше? В чем смысл мероприятия, сразу не соображу. И сложно все это, Сонечка. В Москву ехать надо, в Москву. При том срочно, времени в обрез. А вдруг они его уже сдали? Что тогда?
— Они каждый год сдают. Я видела эту  усадьбу. Она огромная. Не очень-то сдашь. На сентябрь в Москве охотников нет. Летние каникулы кончились. Только приезжие. Откуда они взялись? Зачем им огромная усадьба на месяц? Поедешь, выяснишь.
— Что?! Я? Нет, — дернулся Мухель. — Лучше отправь Исаака Розенбада, — Мухель нахмурился. Ему вовсе не хотелось  уезжать из теплого дома, от своей уютной жены Ляльки, от детей. —  Делать Исааку сейчас нечего, заказов на обувь у него нет, скучает твой любимый сапожник.
— Ты правильно рассуждаешь, Муха, правильно. Но всяк сверчок, знай свой шесток. Для  Исаака у меня есть другое задание. В Москву первым поедешь ты.
— Я?!
— Да, ты! Ты  старший, дорогой мой. Ты моя опора и  моя надежда,  — Сонька немигающими глазами уставилась на своего бывшего супруга. — Сегодня на вокзал, завтра будешь в Москве. Да, по пути  заскочи к Исааку. Скажи ему, что в Москву он поедет следом, через два дня. Будет там на Яузской набережной камердинером графини Софьи Ивановны Тимрот. Дай ему сотенную. Он сменит тебя  в усадьбе. Напомни, чтобы взял свой черный смокинг. И пусть не жульничает, выбросит старые перчатки. Нам  нужны не стиранные с мелом, а новые, белые. Ты в Москве по приезде встретишься с этим дворецким Филиппом Батиным, заплатишь ему за месяц. Главное, чтобы он побыстрее со двора смылся. С первым же поездом отправь мне письмо. Передашь через кондуктора, это синий вагон. Лялька твоя сбегает за ним. И не забудь, пусть  даст  кондуктору на чай, три целковых. — Она помолчала. — Теперь ты понял, как надо действовать? Ты будешь жить там до приезда Исаака. Два дня, не больше. Сдашь жилье ему. Он тебя помоложе, постройней, в смокинге, настоящий камердинер. Жаль, что кучерявый. Да и картавый еврей в нем проглядывает. Ладно. Следом появлюсь я с моим покупателем. Ты его видел. Вот, собственно, и все. Да, возьми эту газетку, предъявишь ее камердинеру, Батину Филиппу, Пусть знает, что ты порядочный съемщик.
Мухэль машинально сунул газету в карман и уставился на Соньку. Он не произносил ни слова. Старался представить всю  очередность действий в этой сложной цепочке махинаций по отъему усадьбы и начал закипать. Не мог уловить смысла своего участия.
— Ты хочешь этот особняк продать старцу из Саратова?! — сдавленным голосом произнес он.
— Да, а что тебя смущает? — спокойно ответила Сонька.
— Ну, как же… Все так непросто, — он пожал плечами. —  Разъезды, большие затраты.
Сонька усмехнулась.
— Дорого да мило, дешево, да гнило. Ты, давай, время  не теряй, голубчик, отправляйся в путь. Дел полно.  На Арбате есть Троилинский переулок, пересекается с Карманицким. Там на углу  нежилая двухэтажка с подвальчиком. Сними подвал на день нашего приезда, сделай надпись — «Нотариальная контора Блювштейн и Ко». Два стола и стулья даст тебе дворник Фелюгин, Влас. Заплатишь ему. С собой возьми нотариальные книги, печати. Захвати Борьку, сына Исаака. Он у тебя будет приказчиком. Да, нам понадобятся еще две коляски, и двое возниц. В  первой, открытой, белой, слышишь, белой, поеду я с гостем. Во второй повозке его родня из Саратова. — Сонька перевела дыхание и неожиданно воскликнула. — О, идея! Ты купишь мне эту открытую белую коляску, за…  За тысячу двести рублей. Не дороже!  Когда закончим с усадьбой, подкрасишь, обновим, продадим ее за полторы. Что скажешь?
— А где деньги?
— Я дам.
— Тогда я возьму еще Арика, сына Бриннера, он ведь тоже был твоим…
— Не надо продолжать, Муха, — лицо Соньки стало жестким. — Возьми Арика, он  будет возницей на второй повозке. Дешевые дрожки для гостей. Нечего швырять деньгами. Он повезет родственников старика. Все понял?
— Кто эти гости, скажи толком?
— Сын Михаила Осиповича, Николай и его жена Настасья и трое внуков.
— Ну, приедут они,  ну, купят дом, а дальше,  что? — спросил недовольный Мухель.
— А дальше,  за продажу усадьбы я возьму с них деньги. Это наш «аромат». Ты не понял? А сделку оформишь ты.  Но о деньгах  ты заговорил рано, Муха. Не кажи гоп, пока не перепрыгнешь. Сперва сделай все так, как я сказала. Чего уставился на меня? Чего сидишь, чего ждешь!? — повысила голос Сонька и сжала кулаки.
— Сонька, ты в своем уме? — не сдержал себя, рявкнул, наконец, Михель и вскочил со своего табурета. — Надавала мне заданий… Сплошная бутафория.
— Потише, мой дорогой, не кипятись. Сядь! Да, сплошная бутафория. Но не простая. Слушай меня внимательно! Я дам тебе тысячу пятьсот рублей. Больше у меня сейчас нет. Добавишь из своих. Повторяю, к нашему приезду ты организуешь  две коляски. Одну белую, купишь для меня, графини… Наклеишь на нее из бумаги герб  семейства Тимрот.
— Какой, к черту,  герб, Сонька! У меня краски  кончились, лака нет.
— Не ной! Все у тебя есть! В крайнем случае на месте достанешь, — зло произнесла Сонька. — Ты же гравер, художник. У меня хватает забот.  Вместо лака используй подсолнечное масло. Мне тебя учить?! Это маскарад, чудо мое, он нужен на первый взгляд, на два дня. 
— Послушай, но я же не знаю, что на гербе писать?
— Там есть красный единорог, — вспоминала Сонька, — и синий щит с шестиконечной золотой  звездой.
— Они что, из иудейского рода? — Блювштейн присел от удивления.
— Не знаю, не знаю, — устало произнесла Сонька.
— А как узнать?
— Для этого надо спрашивать в Дворянском собрании. У них есть Общий гербовник всех дворянских родов империи. Но мне идти туда, ты понимаешь... Записывать свои данные…  Точность герба не важна. Достаточно того, что я сказала, — она перевела дух. — Одевайся, вот тебе мой кошелек. Катись к Исааку. И на вокзал! Чтобы духа твоего здесь не было. С твоей супружницей Лялькой и с постояльцем я разберусь. Да, возьми старшего своего, Фимку, не забудь про черный цилиндр. Фимка будет у тебя лакеем-возницей. Парню пара самостоятельно зарабатывать. Отправь его с белой коляской на вокзал, чтобы почетно встретил меня с моим гостем, Михаилом Осиповичем. Гость останется на вокзале, он  будет ждать приезда своих родственников из Саратова. Все понял?!
— Сонька, давай еще пару сотен, не жидись, не хватит мне… И на билет, на съем жилья, на конторку нотариуса.
— Уезжай, я сказала, — жестко произнесла Сонька, — нет у меня времени на уговоры. Разбуди Фимку, вдвоем вам будет веселее.
Она схватила Мухеля за шиворот и потащила его к двери.
— Я приеду, рассчитаемся, ты десять тысяч сразу получишь, чудо мое, только помалкивай. Остальным-то по пять будет! — Шипела она ему в ухо...
Сонька осталась одна и от усталости буквально свалилась на кровать. Не раздевалась, прислушивалась, не начнет ли стучать, запертый в своей комнатушке проснувшийся саратовец, добрейший Михаил Осипович. Все вроде было тихо.
Глаза у нее слипались, но она преодолела себя, соображала, как разделит сто пятьдесят тысяч, как рассчитается с бывшими мужьями. Каждому по пять тысяч даст. Не более. Чтобы жены не ворчали. А потом всей гоп-компанией…  Во Францию. На солнечный Лазурный берег, на море, под горячее солнце. Они будут отдыхать, отдыхать. Ну и там найдет она себе объект для пополнения потраченных средств. Французский «аромат» куда притягательней. А русские сто пятьдесят тысяч… смешные деньги.

В отдельных купе синего вагона первого класса казенного поезда Санкт-Петербург — Москва  ехали солидные люди с деньгами и деловыми мыслями. Напротив графини Тимрот Софьи Ивановны, сидел побритый, с подкрученными усами, помывшийся в европейских Мальцевских банях, что рядом с Невским проспектом,  коллежский асессор Динкевич Михаил Осипович. От него пахло французским розовым вежеталем, руки отдавали ароматом марсельского мыла, сваренном на кокосовом масле. Всё банное парн0е удовольствие обошлось ему в три рубля.
Они расположились на мягких диванах, выложили на столик свои бумаги.  Они оба  были бенефициарами, как по мудреному коммерчески выразилась вальяжная графиня. Она прочитала об этом во французской ежедневной газете «Le Figaro», которую выписывала из Парижа. Захотела блеснуть перед саратовским историком своими французскими познаниями. Однако Михаил Осипович  особого внимания на «бенефициаров» не обратил. Спросил только, что это значит?
— Это значит, что мы оба выгодоприобретатели, —  четко произнесла сложное слово графиня.
Михаил Осипович, сраженный ученостью графини, скованно произнес:
— Не слишком  ли мудрено для русского языка, Софья Ивановна? Так спотыкаться начнем. У нас в Саратове водку выпускали, она назвалась «Спотыкач». Последствия были печальными.
Софья Ивановна от неудовольствия кисло растянула губки и подумала: «Лопух, он и есть лопух, дело с таким иметь — кислое удовольствие. Но держать ушко все же нужно востро,  дылда начинает наглеть».
Они плотнее закрыли дверь, щелкнули цепочкой. Софья Ивановна показала Михаилу Осиповичу  письмо,  которое  получила  из Хельсинки. В нем генерал-лейтенант Тимрот,  в русском православии, Александр Иванович выражал свое согласие на продажу особняка на Яузской набережной в Москве. Бумага была заверена у нотариуса Блювштейна. Господин Динкевич бумагу прочитал и удостоверился в исправности документа.
Со свой стороны он выложил на покачивающийся столик выписки из саратовского банка и прочие документы. Все они были в порядке, с печатями, заверенные нотариальными конторами и подписями. Потом  раскрыл высушенный накануне китель и показал карманы. Их было ровно три.
— В каждом по пятьдесят тысяч, — тихо, с оглядкой на дверь, произнес он. И стал вынимать пачки. Снял бечевки, сложил в одну стопку и ласково погладил ее. Софья Ивановна в полном молчании наблюдала за его медлительными движениями. Она застыла, как тигрица перед прыжком. Была вся в напряжении. Боялась выдать себя и только шевелила губами. Понюхала стопку денег. Потом  сложила ладони, подула на свои ручки и закрыла глаза. Как бы молилась. И сразу взялась за пересчет.
Новенькие купюры в ее ловких ухоженных пальчиках  так  и мелькали. В глазах у Михаила Осиповича все рябило, двоилось и троилось. Он не успевал следить  за ней! Мастерица! Где такому научилась? Неужели  при раскладывании пасьянсов? 
— Ровно сто пятьдесят тысяч, — также еле слышно произнесла Софья Ивановна, перевела дух  и обернулась на дверь.
Михаил Осипович снова разделил деньги на три пачки и спрятал их в карманы кителя. 
Софья Ивановна похвалила Михаила Осиповича за изобретательность. Он нашел укромное местечко для хранения такой немалой суммы, никто не догадается.
— Ближе к телу, ближе к делу, — улыбнулась она и потянула носом воздух. — У этих ассигнаций  особый аромат.
— Что, аромат? Это какой же? Новые, потому что? — удивился Михаил Осипович. — Наверное, у вас, Софья Ивановна,  особое чутье, деньги в ваших пальчиках так и мелькали. Я не поспевал за ними. Потому и запах появился.
На всякий случай он сам  пару раз потянул носом воздух.  Но, ничего не уловил. Софья Ивановна загадочно улыбнулась, промолчала. В нем же вмиг заговорил историк.
— В свое время римский император Веспасиан, — продолжал подбодренный Михаил Осипович, — по натуре прижимистый,  из простых, ввел налог на туалеты. —  Михаил Осипович с улыбкой посмотрел на Софью Ивановну. — Не слышали? Нет? Так вот знайте, его сын Тит, будущий император, выступил против туалетных поборов. Боялся, что деньги, это были монеты,  сохранят неприятный запах. По-вашему аромат. Что сделал Веспасиан? Он поднес к носу сына свой кулак с зажатой между пальцев монетой и сказал: «Понюхай, чем пахнет?»   
Софья Ивановна хохотала от души:
— Ну, вы историк-юморист, Михаил Осипович, браво, ваш Веспасиан настоящий коммерсант. — Она не сводила с «историка» своих горящих глаз.  — Но Веспасиан был неправ. — Она покрутила головой. — Я на стороне Тита. Деньги пахнут! Еще как пахнут, уважаемый Михаил Осипович, — твердо продолжила она. — Чем больше сумма, тем они ароматнее. Чутье надо  иметь.
— Не знаю, Софья Ивановна, не знаю, не принюхивался, — без особой радости проговорил Михаил Осипович. — Мои-то купюры если и пропахли, то трудовым потом. Этот запах быстро выветрится. Немецкий философ Кант говорил, что сила денег  в том, что они должны служить достижению полезной цели, о запахе у  него ничего не сказано.
Они больше не смеялись. Софья Ивановна не рискнула углубляться в дебри непонятной ей немецкой философии, а Михаил Осипович успокоился. Его деньги были на прежнем месте, он смотрел в окно. Поезд замедлял ход. Они проезжали мимо подмосковных деревенских усадеб, саратовец внимательно к ним приглядывался и украдкой вздыхал.
Не предполагал этот бенефициар-искатель московского особняка, что скоро, очень скоро, в конце сентября он вспомнит об этой поездке, о разговоре и запахе денег. Перед его глазами снова будут мелькать ассигнации в проворных пальчиках графини. Откуда у нее такое мастерство? К своей беде он узнает тайну ее манипуляций и ловкости рук. И глаза его наполнятся солеными  слезами.  Очень горько пожалеет он  о встрече с ряженой красавицей, графиней Софьей Ивановной, отвратительными покажутся ему бывшие приятными часы, проведенные с ней вместе.  Но прежде всего пожалеет он о своих кровных деньгах с запахом пота, с которыми так бездумно торопился расстаться.  Ждать оставалось недолго.
Потом, уставшие от денежных разговоров, они открыли дверь и попросили кондуктора принести им чай со сладостями. Софья Ивановна заботливо поинтересовалась у Михаила Осиповича, как обстоят дела с его вещами?
Михаил Осипович объяснил, что в Саратове все распродали. Оставили только библиотеку для деда. Там дорогие его сердцу  Веспасиан,  Пифагор,  Сенека, Сократ, Светоний,  Кант… Библиотеку отправят по железной дороге в посыльных ящиках.

Поезд в Москву прибыл по расписанию. На Каланчёвской площади у Николаевского вокзала, как и было обговорено,  графиню поджидала белая открытая коляска  с юным  лакеем-возницей в черном цилиндре. На боках выезда покрытый свежим лаком сиял герб фамилии Тимрот с красным единорогом.
Михаил Осипович остался ждать свое семейство. Только поздно вечером оно должно было прибыть Приволжским поездом из Саратова через Рязань. С графиней Тимрот условились о встрече на Арбате, где у нее есть свой будуар и где она предложила Михаилу Осиповичу разместиться  поблизости со своим семейством. Он поблагодарил,  сказал, что заранее позаботился, недорогое жилье нашел на Таганке. На том и распрощались.

Через два дня, в погожую погоду  открытая белая коляска  с наклеенным и чуть сморщившимся  гербом везла нарядную графиню Тимрот Софью Ивановну и коллежского асессора Динкевича Михаила Осиповича  по Яузской набережной. Графиня придерживала свою модную широкую шляпу. Опасалась, что снесет ее ветром. Бывший директор саратовской гимназии был в синей накидке, на голове темная мягкая  шляпа, свой мундир он сменил на светло-серый цивильный костюм. Эти вещи ему привезли сын с невесткой. Побритый,  с закрученными усами, с запахом французского вежеталя, дед полностью преобразился. Он улыбался и производил впечатление солидного буржуа, шутил, на чистом лице появился естественный румянец. Софья Ивановна его не узнавала. Дылда сменил свой черный мундир на цивильный костюм, закрутил усы  и преобразился. Стал теперь… Она усмехнулась, свадебным генералом.
Она не могла дождаться минуты, когда расстанется с этим семейным хороводом. За короткое время приезжие саратовские успели ей изрядно надоесть. Эти любимые детишки Динковичей — троица разбойников. Никакого воспитания, сущие чертенята.  Лезут во все дырки. Но больше всего Софья Ивановна опасалась каверзных вопросов и только отшучивалась, если спрашивали, а подходящего ответа у нее не было. 
Семейство Динкевича сидело в простых дрожках, которые тащила усталая кляча. В повозке сидели сын Михаила Осиповича, Николай, его жена Настасья и трое детей, бесенят, дедовских шалунов, для которых поездка была веселым приключением, как же, они участвовали в погрузке в повозку  семейного скарба, и еще они везли свои ценности — игрушки из Саратова.
Впереди всех ожидала встреча с двухэтажным особняком с яблоневым садом. Ехали, шутили, погода благоприятствовала, солнышко пригревало, дул только ветерок.
Однако за деревьями разглядеть особняк они не смогли. Не удалось им также въехать на территорию. Ворота оказались почему-то закрыты, на них висел большой замок.
— Это правильно, без хозяев, все должно быть на запоре, — сказал Михаил Осипович, подавая руку графине. — У вас заботливый камердинер, Софья Ивановна. Как его кличут?
— Он новый, еще молодой, у него библейское  имя Исаак, но мы все зовем его Саня.
— Значит, как бы Александр?
Графиня откашлялась, только кивнула.
— Наверное, у него и ключи от ворот есть? — осторожно спросил Михаил Осипович.
Софья Ивановна глубоко вздохнула.
— Очень сожалею, но с ключами от ворот у нас проблема. Замок от дождей проржавел. Ключи его не берут. Нужен мастер.
 — Ну это не беда, Софья Ивановна, не стоит огорчаться. Мой Николай  парень мастеровой, он мигом его починит, с собой взял инструменты.
Софья Ивановна снова откашлялась. В горле у нее запершило. Сгрузили с дрожек домашний скарб, решили, что несколько чемоданов и коробок, перевезут на тележке, ее найдут, она должна быть в саду.
Они миновали калитку. Михаил Осипович размышлял вслух, говорил, как он сменит ворота, повесит новый замок, обновит калитку, все перекрасит…
Софья Ивановна только кивала и едва растягивала губы в улыбке. Мадам основательно устала, вымоталась, не до ворот ей, не до ключей. А приезжие гости немало раздражали. Она вынужденно исполняла роль вежливой хозяйки, владелицы особняка, который видела всего лишь раз в жизни.
Месяц назад с небольшим Софья Ивановна прочитала в газете «Московский листок» о сдававшейся в аренду усадьбе на Яузской набережной. И на всякий случпй решила наведаться. Посмотреть, приценится. Мало ли что, пригодится. Осторожно зашла на территорию, увидела чарующий белый особняк с колоннами и остановилась. Внезапно прибежавшему лакею призналась, что перепутала адрес, извинилась  и быстро улетучилась. Но усадьба произвела на нее впечатление, запомнилась. Ключи от ворот? Где они? Да, этого она не предусмотрела. За всем не углядишь.
Двигались группа гостей гуськом по песчаной дорожке. Мальчишки унеслись вперед. Цветы давно завяли, за ними не ухаживали,  первые желтые листья шелестели под ногами, справа появились увядшие смородиновые кусты, в стороне виднелись фруктовые деревья. Яблоки только созревали, но некоторые уже падали. Никто за деревьями не ухаживал. Но садик был неплох, очень даже неплох,   ближе к   барскому дому дорожки расширились, оказались очищены от листвы и посыпаны свежим песочком.
И вот, наконец, перед глазами приехавших возник белый прекрасный двухэтажный особняк с мезонином, балконом с гранеными колоннами. Все остановились. Тишина, свежий воздух, и дом, как белый лебедь, плыл навстречу. Все словно в сказке…
С крыльца по белой мраморной лестнице легко сбежал молодой кучерявый камердинер. Он  был в черном смокинге, в белых перчатках. Первым делом с улыбкой и тонким картавым голоском приветствовал графиню. На серебряном подносике передал ей поздравительное письмо от супруга. Оно  поступило только что из Петербурга. Графиня помахала им в воздухе, понюхала и улыбнулась.
— Узнаю аромат розового масла. Мой муж нас не забывает, наверняка, шлет всем свои приветы, почитаю позже.
Она положила письмо в сумочку, и камердинер повел гостей  показывать апартаменты. Начали с нижней залы, осмотрели вестибюль, гостиную, там для прибывших новых хозяев были накрыт столик с кофейным сервизом, парили кофейники с горячим кофе, стояли кувшинчики с молоком, на тарелочках  поблескивали разложенные шоколадные пирожные.
Поднялись на второй этаж, вышли на балкон. Он был просторный, как прогулочная веранда, только  без крыши. Деревянные шезлонги разложены, но садиться в них не стали, подошли к резной балюстраде. С высоты второго этажа  открывался прекрасный вид на яблоневый сад. За густыми рядами деревьев набережной не было ни видно, ни слышно. На балконе можно  устроиться в шезлонги и принимать солнечные ванны. Осмотрели  помещения второго этажа. Кругом темно-красная мебель: шкафы, комоды, застекленные серванты, из черного дерева складные ширмы, мягкие  кресла с гнутыми спинками и подлокотниками, полированные столики, двуспальные кровати. На стенах картины. На паркетном полу ковры и дорожки.
О таком доме можно было только мечтать. У Михаила Осиповича от удивления едва рот не раскрылся. Богатство и  изобилие бросались в глаза. Он даже  не представлял, в какую сумму мог обойтись этот меблированный со вкусом обустроенный роскошный дворец. По его представлению,  усадьба графини могла бы стоить никак не меньше четырех сот или  пятисот тысяч. Такой дар?! Он готов был стать на колени перед благодетельницей, целовать ей ручки за столь щедрый подарок. Даже услужливого картавого камердинера в черном смокинге лобызнул бы в щеку. Ах, как жаль, что не было с ними мужа Софьи Ивановны, его превосходительства генерал-лейтенанта Карла Александровича. Может быть, еще приедет?
И снова, все довольные приемом, спустились на первый этаж, в гостиной пили кофе, ели пирожные, обменивались впечатлениями.
Потом бегло осмотрели просторную кухню, вышли на задний двор. Там располагались подсобные помещения, склады, мастерские. О них ранее и речи не было! И ах! Какая приятная неожиданность! В саду  имелась, оказывается, собственная конюшня с загоном?! В такой целый табун лошадей мог бы разместиться.
Софья Ивановна по доброте душевной о конюшне и словом не обмолвилась. Забыла? Преподнесла сюрприз? Она только лукаво улыбнулась и закивала.
Но посмотреть конюшню изнутри не удалось. На воротах в загон также висел замок.
«Кругом замки, — покачал головой Михаил Осипович».
Софья Ивановна опять пожала плечами, извинилась за недосмотр. Та же история, что и с замком на воротах у входа в усадьбу — заржавел.
Михаил Осипович благородно ответил: «Не горюйте графиня, мы все починим. Это не проблема. Конюшня не горит. Потерпим». И вопрос был снят.
Сделка в устной форме была завершена. Усадьба на всех произвела самое благоприятное впечатление.  Торопились поехать на Арбат, к Троилинскому переулку, с Карманицким вместе, к нотариусу, подписать там бумаги  о продаже, о новом владельце, заверить их печатью, подписями, передать бывшей владелице сто пятьдесят тысяч, и двухэтажный особняк с мезонином,  балконом с колоннами и антикварной мебелью, с конюшней  и яблоневым садом на Яузской набережной, 34,  перешел бы в собственность коллежского асессора Динкевича Михаила Осиповича.

Нотариальная контора, к которой графиня привезла одного Михаила Осиповича,  находилась в глубине  Арбата, они едва отыскали этот  узкий Троилинский переулок вместе с кривым Карманицким.  Место далеко не аристократичное, даже захудалое. Окна на угловатом сером двухэтажном здании были давно не мытые, как будто помещения в нем нежилые. Над отворенной  дверью висела небольшая покосившаяся деревянная доска с намалеванными буквами «Нотариальная контора Блювштейн и  Ко». Красной стрелочкой было обозначено направление — вниз. Им предстояло спуститься в подвал?
После осмотра чудесной усадьбы  Михаил Осипович был обескуражен и смущен такой откровенной непрезентабельностью. Он  с укоризной посмотрел на Софью Ивановну, хотел высказаться, но решил не портить всем настроение и сдержал себя. Графиня все правильно поняла, порозовела,  развела руки и просила быть терпимее.
— Присутствие в конторе недолгое, Михаил Осипович. Другие нотариусы стоят дороже, — со вздохом объяснила она. — За респектабельность в Москве берут, вы не знаете, солидные гонорары. Да еще  чаевые переписчикам. Зачем нам переплачивать? — Она снова вздохнула. — Мне очень жаль расставаться с усадьбой, с жизнью в Москве. — Губы у нее поджались. Она вытащила платочек. — Но время… Оно нас поджимает.
И напомнила, что сегодня ей предстояло еще возвращаться в Петербург. И на этот раз Михаил Осипович промолчал, крепче сжал ручку портфеля с ценными бумагами.
Ступеньки были крутые, поручни отсутствовали, свечей никто не зажигал, спускались осторожно, придерживаясь за влажные стены. Запах стоял удушливый. Открыли дощатую дверь и оказались в узкой коморке с единственным почти у потолка зарешеченным оконцем.
Из-за стола поднялся невысокого роста улыбающийся смуглый полный мужчина в длинном черном сюртуке.
— Бог мой, графиня Тимрот, вы в Москве? Как рад я вас видеть, дорогая Софья Ивановна. — Толстячок радушно развел руки в стороны. — Такая приятная неожиданность. Садитесь, мои клиенты, садитесь, господа,  берите стулья. — Нотариус угодливо раскланивался и рассаживал гостей. — Меня зовут Мухель Блювштейн, Да, у нас тесно, тесно, дорогие мои, понимаю и приношу вам свои извинения. — Он склонил голову. — Но это временные неудобства. Поверьте, завтра мы переезжаем в отремонтированное на углу Арбатской улицы в наш прекрасный стационар. Вы его знаете, уважаемая Софья Ивановна.  А пока приходиться ютится в этом закутке. Борька! — крикнул он.— Молодой человек с бледным лицом, который клевал носом и которого  никто  не заметил, вскочил со стула. — Подавай бумаги и  чернила. — Итак, насколько я догадываюсь, вы, господа, прибыли оформить сделку продажи вашей, Софья Ивановна,  именитой усадьбы на Яузской набережной? Приобретатель, главный бенефициар, по-новому, он же покупатель, насколько я понимаю, это вы, господин…
— Динкевич Михаил Осипович, — произнес несколько удрученный «покупатель-бенефициар», но руку протягивать не стал.
— Давайте ваши бумаги, господа, познакомимся с ними  и начнем оформление купчей крепости.   
Примерно через час сделка подошла к завершению. Все бумаги были, прочитаны, проверены, все были признаны действительными. Нотариус Мухель Блювштейн поставил свои подписи  и нотариальной печатью заверил главную купчую бумагу. Приказчик подавал на подпись  нужные нотариальные книги, куда заносились все сведения.  В главной «Гроссбух» книге  каллиграфическим почерком было выведено, что с 3 сентября 1878 года, в среду, с 13 часов пополудни  усадьба графини Тимрот  Софьи Ивановны переходит во владение коллежскому асессору, дворянину Диньковичу Михаилу Осиповичу. С 3 сентября 1878 года, в среду господин Динькович  становится настоящим и полноправным владельцем  усадьбы на Яузской набережной, 34, принадлежавшей ранее графине Тимрот Софье Ивановне.  Сумма сделки составила ровно сто пятьдесят тысяч рублей ассигнациями, которые в присутствии нотариуса Мухеля Блювштейна  были переданы покупателем Динкевичем Михаилом Осиповичем и получены продавцом графиней Тимрот Софьей Ивановной. О чем свидетельствовали записи. Сумма оформления купчей крепости составила… Но размер этой оплаты уже мало кого интересовал.
Они вышли из подвала уставшими и  задышали свободно, как будто избавились от чего-то тягостного, мрачного, но неизбежного. Праздничного настроения как не бывало. Ни пирожных, ни кофию никто не предлагал. За спиной оставалась подвальная нотариальная контора, в которой даже стакана воды не предложили. На нее и оглядываться не хотелось.
Софья Ивановна торопилась, ее поджидала белая коляска с покосившимся гербом. Они постояли немного в переулке.  Договорились еще раз встретиться, на этот раз в усадьбе Михаила Осиповича на Яузской набережной. Софья Ивановна обещала приехать с мужем. Они совершат визит в усадьбу, но позднее. И все вместе отметят это событие, попьют кофейку…
Михаил Осипович почти не слушал. Он устал, согласно кивал, скорее, обреченно и уже не улыбался, непроизвольно сжимал ручку портфеля с полученными ценными бумагами. Софья Ивановна еще раз извинилась  за свою поспешность, пора прощаться. До отъезда в Париж оставалось совсем немного времени.  И повторила, что будет очень рада еще раз приехать в Москву  с мужем. Да, да, да…
Графиня так торопилась уехать, что руки не подала. Забыла? Она села в коляску и помахала платочком. Лошади дернули и понеслись галопом.
Михаил  Осипович, разочарованный, стоял, смотрел вслед и не мог понять, что вообще произошло? Странная перемена? К чему эта торопливость? Над ним как будто посмеялись. Почему не предложила подвезти его, хотя бы до Таганки, не велика потеря времени. А теперь ему, пожилому уставшему человеку,  предстояло плестись, как-то добираться до своей усадьбы. Ловить пролетку? Но где они?  Место глухое, нелюдимое. Задворки. Двигаться пешком?
После  визита к подвальному нотариусу Блювштейну прежнее праздничное настроение к Михаилу Осиповичу больше не возвращалось. В памяти оставался мрачный подвал и улыбавшийся Блювштейн. Брр… Эти неприятные образы заполнили его мыслительное  пространство. Не такой представлял себе Михаил Осипович нотариальную контору, не такой. И прощание с благодетельницей графиней вышло скомканным. Это подвальная коморка с запахом сырости никак не отвечала высокому служебному предназначению. В его Саратове самая захудалая была и то побогаче.
Он помнил, что, начиная с Псковской судной грамоты  XV века, нотариально заверенные грамоты хранились в архиве Кремля. Вот такое было почтение деловым бумагам. А Софья Ивановна? Как только в ее пальчиках зашелестели сотенные ассигнации, она в лице  изменилась. Глаза загорелись, торопилась их сосчитать. Замелькали сотенные, замелькали… Все так же, как и тогда в вагоне поезда, когда ехали в Москву. Все пересчитала. Потом еще раз. Она не ошиблась, ровно сто пятьдесят тысяч, и лицом стала вроде успокоенной, отрешенной…
Михаил Осипович покачал головой. Повздыхал, повздыхал, пощупал опустевшие карманы, раскрыл похудевшее портмоне. Там оставались смятые десятки, пятерки, ни одной сотенной. Он даже понюхал внутренность, но никакого аромата не уловил.
И отправился к себе домой. Пешим ходом. По пути, как назло, не попадалось  ни одной  свободной коляски. Ехали пустые, но уже заказанные. Не по пути. Ну и  Бог с ними, так он хоть проветрит себя от сырости подвала, Москву посмотрит, сэкономит.
И топал  он привычно ножками,  в светлом костюме, в новых с пуговками  штиблетах, которые недавно купил,  которые не разносились и нещадно жали. Пришлось пуговки отстегнуть, чтобы ноги не опухали. Пешком выбрался  на Яузскую набережную, проложил новый маршрут к своей чудо-собственности в Москве.

Так двигалась к своему завершению фантастическая бутафория — история с продажей и куплей родовой дворянской усадьбы на Яузской набережной в Москве. Однако завершающий ее этап, сама развязка, изначально была предсказуемой и  оказалась она, увы, безмерно, безмерно грустной.
Наступил последний день сентября 1878 года, понедельник. Ранним пасмурным утром к воротам  с номерным знаком № 34 подъехала  открытая повозка, запряженная двумя воронежскими битюгами.  В ней сидели архитекторы братья Артемьевы. Лошадьми управлял камердинер Филипп Павлович Батин. Заграничный вояж у молодых господ закончился. После прекрасных солнечных дней, проведенных на Лазурном побережье, или, по-красивому, на Ривьере, после веселых прогулок по Парижу, после утомительной железной дороги, тряской езде в повозке, они прибыли, наконец, к себе домой.
И были безмерно рады возвращению в родные пенаты, устали от длительного путешествия в благодатную страну и мечтали уютно отоспаться.
Камердинер своим ключом открыл ворота, и они подкатили прямо к парадному входу. Дом был все тот же, по-прежнему величественен и молчалив. Понятное дело, их никто не встречал. Стали разгружаться. Камердинер выносил саквояжи и чемоданы, ставил их на открытое крыльцо, потом сел в повозку, гикнул, лошади дернули  и направились к себе «домой», в конюшню, там надо было распрягать битюгов. 
Вышедший на скрип колес и фырканье лошадей в длинном домашнем халате, хорошо поправившийся в теле и едва проснувшийся Михаил Осипович, был изрядно удивлен, когда увидел на крыльце чужие чемоданы, саквояжи и в стороне двух незнакомых молодых людей.
Кто они такие? Откуда взялись? У них были ключи? Как посмели отворить чужие ворота и проехать на территорию его усадьбы? Что за наваждение?  Не сон ли это? Он протер глаза.
Нет, это был не сон. Ему хотелось крикнуть: «Эй, господа, хорошие, не  ошиблись ли вы номером,  не туда заехали, откуда у вас ключи?»
Его смутила отъехавшая повозка к конюшне,  возница точно знал, куда ему направляться? Странно. Улыбавшиеся загорелые молодые люди подошли к яблоне, сорвали спелые плоды, пробовали их на вкус, оглядывались  по сторонам, громко чавкали и вели себя так, словно прибыли к себе домой. На вышедшего господина Динкевича едва ли обратили  внимание. Словно его и не было.   
Сердце забилось беспокойно. Предстояло разобраться. Ноги стали, как ватные. Михаил Осипович неторопливо спустился по ступенькам и подошел к  незнакомцам. Он поздоровался, назвал себя коллежским асессором Динкевичем Михаилом Осиповичем, владельцем усадьбы и попросил объяснить, что это за вторжение. На каком основании...
Его странные слова изрядно удивили молодых людей. Они отбросили  огрызки яблок, вытащили платки, протерли руки, но протягивать их не стали и только  назвали себя братьями Артемьевыми. Сказали, что после отдыха на юге Франции  вернулись к себе домой. А господин Динкевич, видимо, оговорился, назвав себя хозяином усадьбы. Срок сдачи ее в аренду закончился, как раз сегодня, в понедельник, последний день сентября. И временные жильцы должны покинуть все помещения. Об этом было записано в договоре. Сказали они ему. И сказали еще, что надо выносить свои вещи и уезжать! Сейчас подойдет камердинер Филипп Павлович, он заключал договор, с ним ведите разговор об отъезде. 
Браться отвернулись и стали срывать новые красные яблочки. Такие дерзкие слова и равнодушие еще больше  возмутили господина Динкевича.  О чем они говорят? О каких временных жильцах? Наглые пришельцы! Срывают его яблоки, указывают ему, что он якобы ошибся? Если так, то он позовет своего друга, полицмейстера Карпа Даниловича и молодым наглецам не поздоровиться.
Он снова громко повторил, что эту усадьбу купил месяц назад. Ее владелицей была графиня Тиморт Софья Ивановна, госпожа с такой родословной… У него есть все бумаги от нотариуса о заключении сделки. Все по закону.
Теперь настала очередь сильно удивляться братьям Артемьевым. Они выслушали, переглянулись, бросили яблоки, лица у них стали сердитыми. Они ответили, что никогда не слышали  о  графине Тимрот. И знать ее не желают! Ее родословная их тоже не интересует. Усадьба по Яузской набережной, 34, принадлежит им по праву наследства, досталась  от родителей, отца и деда архитекторов, которые ее строили. Строили, понимаете?! У них имеются все документы. Но доказывать очевидное, у них нет ни малейшего желания. И если господин Динкевич не хочет неприятностей, то лучше всего,  если подобру-поздорову быстро соберет  свой багаж и вместе со своими домочадцами покинет  территорию. Они выразили надежду, что в доме все в порядке и все вещи на своих местах. Этим вопросом займется также камердинер. В противном случае, если господин Динкевич  не покинет помещения, то, за незаконное удержание чужого имущества, его ждет серьезное полицейское разбирательство. Судебный пристав, Терентий Арсеньевич Гласов, живет в двух шагах от усадьбы. Братьев он знает с детства, кругом знакомые многолетние соседи…  Тратить же время на глупые оправдательные разговоры они не намерены. Баста!
Прибежавший из конюшни на шумный разговор камердинер с удивлением уставился на Михаила Осиповича.
— А вы кто такой? — нахмурившись, начал он. — Я вас никогда ранее не видел. Я камердинер у господ Артемьевых, Филипп Павлович Батин. Усадьбу   сдал человеку по имени Мухель Блювштейн.
— Этого не может быть, — дрожащим голосом произнес Михаил Осипович. — Что за чепуха! У меня есть купчая крепость от господина Блювштейна. Он нотариус…— Михаил Осипович сбился, у него задергались руки, он боялся упасть. — Я покажу вам бумаги. 
— Не надо нам ваших фальшивых бумаг, — резко отрезал Филипп Павлович. —  Если Блювштейн оказался прохвостом и продал вам чужую усадьбу, на которую у него не было никаких прав, то вам следует разбираться с ним. Идите в полицию, к мировому судье, подавайте жалобу.  Вот тогда все будет по закону. Понимаете?!
Братья безапелляционно заявили, что если Михаил Осипович будет упрямничать и не освободит помещения, то к нему в самом деле предпримут меры особого воздействия. Поэтому Михаилу Оспиовичу и его семейству лучше все же добровольно, без лишних препирательств, быстро выкатиться… Любым удобным для него способом. Они могут предоставить свою повозку с двумя битюгами, там все разместятся.
— Но это абсолютное безобразие, — начал выходить из себя Михаил Осипович. Он срывался на крик. — Зачем вы морочите мне голову, господа. Это моя усадьба, я купил ее, понимаете, купил! Отдал за нее свои в кровные сто пятьдесят тысяч рублей!
— Не смешите нас, господин Динкевич, — резко оборвал его Филипп Павлович. — К вашему сведению, — ядовито произнес он, — усадьба эта стоит не сто пятьдесят тысяч, как вы изволили изъясниться, а четыреста пятьдесят тысяч! Но продавать ее никто не собирался и не собирается. Это семейная реликвия. — Он вытащил из кармана сюртука газету и развернул ее. — Вот вам, упрямец, читайте, это «Московский листок», читайте, что в  нем написано…
Михаил Осипович взял газету, но перед  глазами все помутнело. Строчки расплывались. Он передал ее подошедшему сыну Николаю.
— Московские архитекторы, два брата Артемьевы, — начал читать тот, — ежегодно на  месяц сентябрь  уезжают отдыхать во Францию на Лазурный берег. Они не хотят, чтобы в их отсутствие особняк на Яузской набережной, 34, построенный  их родителями до эпохи Наполеона, с антикварной мебелью пустовал. На этот срок они сдают  усадьбу в аренду. Сумма вполне по карману среднему чиновнику. Если с камердинером, то 50 рублей, если желают иметь своего, то на 10 рублей меньше. Все переговоры вести с доверенным лицом, это камердинер, Филипп Павлович Батин. После заключения договора и оплаты вперед, он уедет из усадьбы.
— Прежде чем подать это объявление, я предъявил редактору бумаги на права  владение усадьбой, — перебил чтеца Филипп Павлович. — Вам понятно?! Выкатывайтесь немедленно, мошенники! — строго произнес он и демонстративно указал рукой на выход, — иначе я иду к Гласову!
Михаил Осипович упал на колени. Слезы текли по его щекам. Он просил смилостивиться. Становилось очевидным, что он стал жертвой дикой  несправедливости и махинации. Только вот, в голове его никак не укладывалось, что образованная графиня с французским языком, с такой родословной могла обмануть коллежского асессора и продала ему чужую усадьбу? Зачем она это сделала? Выманила деньги!?  Нет, никак не мог он этого себе объяснить.
Правда, ему снова вспомнилось, как в поезде они пересчитывали деньги. Ее ловкие пальчики… Перед глазами мелькали ассигнации. Он не успевал за ними следить. Это были его трудом нажитые деньги. Потом в подвале также мелькали эти же ассигнации, шелестели со свистом. Неужели самозванка? Аферистка?! Если так, то теперь становилось понятным, откуда у нее мастерство пересчитывать чужие деньги. Вот почему не было у нее ключей от ворот. Ничего не знала она и о конюшне.
На этом, собственно, и завершилась вся история с махинацией продажи чужой усадьбы на Яузской набережной.
Братья Артемьевы не стали вызывать пристава Терентия Антоновича Гласова, проявили сочувствие к пожилому человеку, коллежскому асессору и бывшему директору мужской гимназии в Саратове, столь нагло обманутому Динкевичу, многочисленное семейство которого  постигла настоящая беда…
Ему предоставили двадцать четыре часа для выяснения дел  с мошенником Блювштейном и  за это время он освободил бы  усадьбу. Для этого предоставили свои дрожки, но без кучера.
Михаил Осипович  едва держался на ногах, его чуть ли не трясло. Все же преодолел себя, вместе с сыном Николаем в грохотавших дрожках срочно покатил на Арбат, отыскивать там захудалый Троилинский переулок, на углу которого с Карманицким располагалась нотариальная контора Мухеля Блювштейна. 
Их ожидало большое разочарование. Михаил Осипович сразу узнал  серый двухэтажный угловатый дом. Нашел вход в подвал. Но никакой вывески над ним  не было. На дверях висел замок.
Подошедший дворник снял картуз, поздоровался, назвал себя Фелюгиным Власом, и  объяснил господам, что этот подвал периодически сдается. Последними съемщиками в нем были отец и сын Блювштейны. Он их запомнил, они очень торопились, сняли на сутки  и первым делом установили свою вывеску. Он снабдил их стульями и столом.  И уже на следующий день под вечер они  убрали вывеску и вернули весь инвентарь.  Расплатились. Все честь по чести, и покинули помещение. Куда направились? Он не знает, они говорили, что в свой новый стационар. Где находится этот «стационар?» Дворнику зачем  знать? Он этим  не  интересовался.   
Оборвалась единственная ниточка, которая связывала Михаила Осиповича с самозванкой графиней Тимрот. Он не знал ни адреса ее будуара в Москве, он не мог вспомнить адрес того домика в Петербурге, где по случаю  спал в некой комнатушке.  Это было где-то за Никольским рынком, но где точно? Увы, память ему отказывала. К тому же денег в его портмоне на поездку в Петербург уже не было. Не хватало их и на ночлег в столице. В документах же купчей указывался только один единственный адрес графини Тимрот, Яузская набережная, 34. И это все. Что делать?
Сын советовал срочно двигаться на Солянку. Посетить там знакомого полицмейстера Карпа Даниловича, о котором отец  рассказывал столько хорошего, но до сих пор не удосужился к нему наведаться. Забыл о нем?
Им удалось застать Карпа Даниловича на месте. Тот был несказанно рад снова видеть своего старого приятеля.
— Что случилось? На тебе лица нет? — с испугом произнес он. — Садись, дорогой, садись, я сейчас чай приготовлю, угощу вас свежесваренным смородиновым вареньем, рассказывай.
Михаил Осипович старался отдышаться. И не знал с чего начать. Как признаться, как  объяснить, что вдруг разом остался без денег, без усадьбы, потерял все свое состояние. На что жить,  все семейство рядом и с долгами.
Он не мог унять дрожавшие руки, от переживаний голос стал сиплым. Михаил Осипович глубоко повздыхал, выпил чашку ароматного чая с вареньем и начал свой печальный рассказ. Начал с петербургского Дворянского собрания, где познакомился с некой дамой, назвавшей себя Софьей Ивановной, графиней  Тимрот… Образованная женщина, с французским языком, с такой родословной… Она подробно рассказывала о своих ближайших предках.  И вот теперь он узнает, что все это придумки, сказки. На самом деле дама оказалась  профессиональной воровкой! Облапошила его в раз-два! Да как такое может быть?! Разве это объяснимо?
Карп Данилович внимательно выслушал взволнованный и путаный рассказ своего саратовского друга. Задумался.
— Софья Ивановна, Софья Ивановна, — протяжно произнес он. — Это имя, братец,  мне знакомо. Фамилию Тимрот я тоже слышал. — Он потер ладони. — Ты не спросил у графини ее девичью фамилию?
— Нет, — замотал головой Михаил Осипович. — Не стал.  Зачем это мне?
— Вот, вот, зачем? Затем! Ее графское достоинство надо было обязательно проверить в Дворянском собрании. Так дела не делаются, дорогой мой. — Карп Данилович с укоризной покачал головой. — В собрании хранится Общий гербовник всех дворянских родов Российской империи. Разве можно столь опрометчиво доверяться незнакомому человеку?  Предстояла крупная денежная сделка, а не шуры-муры. — Карп Данилович откашлялся. Стал говорить более настойчиво, в нем заговорил полицмейстер. — Я не случайно направил тебя в собрание, нашел бы ты там деловых людей, а ты польстился на фамилию Тиморт. Почему  не спросил графиню, с какой целью пришла она в собрание?  Чего ей там понадобилось? Цель ее визита? Ответить мне на этот вопрос?
— Мне  в голову не приходило спрашивать ее об этом, — залепетал Михаил Осипович, — все произошло так быстро. Она сама увела меня в кофейную. Там и состоялся наш обстоятельный разговор.
— Там выпили, да?
— Да, она предложила мне французский коньяк.
— Ох, Господи! Какая наивность! Понятно, подпоила. Но когда ты приехал в Москву, почему перед визитом к нотариусу ко мне не зашел? Почему? Куда так торопился?
— Так ведь графиня спешила. Ей надо было уезжать с мужем в Париж, он получил туда новое  назначение.
— Вот, заладил одно, графиня, графиня! — Карп Данилович от досады даже сплюнул. — Какая она, к дьяволу, графиня?! Где твоя башка была! — Повысил он голос. — Я не узнаю тебя,  Динкевич. Развесил ты уши и сказки слушал. Горе лыковое, коллежский асессор. Сдается мне, что графини по фамилии Тимрот в реестре нет и  никогда не было. Потому она быстро удалила тебя из собрания.
Крап Данилович надел очки, заглянул в свой набитый разными папками шкаф и вытащил толстую  канцелярскую книгу. Полистал алфавитные страницы. Остановился на букве «С».
— Ага, нашел. Вот  посмотри, полюбуйся. — Карп Данилович взял в руки твердый картонный лист.— Это так называемый дагерротип, он из городской сыскной полиции. — Карп Данилович поправил очки, откашлялся. — С 1870 года в розыске находится известная мошенница, аферистка Софья Ивановна, по первому мужу Блювштейн. Постоянное место проживание город Санкт-Петербург, улица  Симанская или Симановская, номер дома то ли 11, то ли 14, похоже, недалеко от Маркизовой лужи. Но по указанному адресу она не появляется. После свершенного крупного преступления уезжает за границу, чаще всего во Францию. Ее настоящие имя, отчество и фамилия: урожденная еврейка Шейндля Лейбовна Соломониак, на свет появилась в 1846 году в предместье Варшавы. Дальше читать не буду.  — Карл Данилович снял очки. — Не ясно мне одно, — продолжил он, — каким образом она вышла на тебя? Откуда узнала, что у саратовского гостя есть деньги? Может, кто из Саратова донес?
— Нет, нет, — закрутил головой Михаил Осипович, — о моей продаже жилья никто не знал. В Москве и Петербурге никого из родственников и знакомых у меня нет. Некому рассказывать.
— Значит, она сама нашла тебя. Для таких, как Сонька, деньги имеют свой «аромат». Хотелось бы знать, как  она тебя унюхала. Ты не случайно появился на ее пути. Это точно. Как-то она тебя углядела. На, смотри, только не испорть.  — Карп Данилович протянул картонку Михаилу Осиповичу. — Могу тебя заверить, что фамилии Блювштейн в реестре дворянских родов нет. И никогда не было. — Карп Данилович глубоко вздохнул.
Михаил Осипович осторожно, словно ядовитую змею, взял твердую картонку и уставился в изображение. И тотчас заскрипел зубами и застонал. Перед его взором  появилось знакомее улыбающееся лицо с черными локонами, с черными глазами  и милыми ямочками на щеках. И эти  узнаваемые серьги. Он тихо взвыл. Как мог сплоховать? Ведь с женой  был в том Дворянском собрании, видел там в бархатном переплете реестр. Отыскал свою фамилию — это одиннадцатая часть, утвержденная  Императором Александром II, от 13 апреля 1857 года.
Почему в этот раз не проверил  фамилию Тимрот? Потому что Софья Ивановна сама сказала, что ее фамилии есть в реестре. Он поверил. Клюнул на приманку и опытная самозванка увела его подальше от ненужных свидетелей,  в дорогую кофейню. На обработку. 
Карп Данилович на всякий случай забрал у поникшего приятеля служебный изографический документ. Михаил Осипович снова  застонал и  сжал кулаки.
— Старый идиот, — раскачивался он. — Как  мог поверить на слово? Как же ловко она меня обманула… Графиня…  Молился на нее… За что мне такое наказание…
Добрый Карп Данилович положил  руку на его плечо.
— Я удивляюсь одному, почему тебя не насторожила странная история с ключами от въездных ворот и конюшни? «Графиня», «хозяйка» усадьбы в день продажи  не имела при себе нужные ключи? Как же так? Забыла? О  конюшне она вообще не имела никакого представления. И потом вопрос цены. С какой стати человеку с улицы «графиня» делала  такую уступку? Она теряла сотни тысяч рублей? Ни один здравомыслящий человек не согласится  с такой потерей. А ее муж? Показная щедрость сановной дамы диктовалось одним  — соблазнить попавшего ей в лапки наивного человека.
— Теперь я и сам понимаю, что от собаки не жди кулебяки! Виноват я, виноват…
— Не надо стонать, дорогой. — Продолжил свою отповедь Карп Данилович. — Делу этим не поможешь. Я отведу тебя в нашу управу. Подашь заявление. Возможно, тебя там сразу  примут или назначат срок рассмотрения жалобы. Расскажешь подробности. — Карп Данилович вздохнул. — Да, Михаил Осипович, скажу тебе прямо, купился ты на дешевый пряник, только начиненный не медом, а ядом. Перед тобой сидела, с тобой беседовала самый именитый в воровском мире человек, Сонька Золотая Ручка. За ней по всей Европе гоняются! Поймать не могут. Она была у тебя в руках.
— Ну и что? Как мне надо было действовать? Как? — поднял голову Михаил Осипович. — Я же не знал, кто она такая?
— Не знал, не знал, — передразнил его Карп Данилович.  Я бы тебе подсказал. И действовал бы ты просто! Схватил бы ее за руку, заорал бы на всю улицу: «Держу вора, помогите»!!! Змеей завертелась бы она в твоих лапищах! Мужик ты вон, какой здоровый вымахал. А характером слабоват… А что она? Вертлявая бабенка. Отравила тебя своими чарами. Пожинай результат.

«Русский человек задним умом крепок», —  отметил Гоголь в «Мертвых душах». Наш герой, знаток древней и новейшей истории, директор мужской гимназии в отставке Михаил Осипович Динкевич для реальной жизни в купеческой Москве и  казенном Петербурге оказался мало подготовленным. Не деловой человек. Он обладал, действительно, мягким характером, провинциал был доверчив,  оказался уязвимым, и быстро сломался.
В отличие от Соньки он не читал газет и журналов. А зря. В Петербурге в то время выходил популярный  «Петербургский листок», в Москве — «Московский листок». В этих изданиях помещались сведения о разных денежных сделках, публиковались материалы о мошеннических схемах и приемах. Саратовец не поинтересовался, с какой целью Софья Ивановна пришла в Дворянское собрание. С кем собиралась там  встречаться? Его покорила родословная «графини», ее образованность.
Но почему эта «графиня» обратила на него внимание? Чем  привлек ее ничем не примечательный  человек? Чутье воровки выявило в толпе денежного человека. Нашла она признаки. Рисковала? Конечно. Но и выиграла! Унюхала свой денежный «аромат».
Господин Динкевич не уделил должного внимания  процессу сделки, в которой  участвовала, третья, удостоверяющая  сторона  —  нотариальная контора. Михаил Осипович во всем доверился Соньке, лицу заинтересованному. И она выбрала  нотариуса... своего бывшего мужа, такого же проходимца.
Только после беседы у Карпа Даниловича до Михаила Осиповича дошло, что нотариус, на самом деле никакой не нотариус, был подставной фигурой, выполнял задание Соньки.
Дальнейшая судьба Михаил Осиповича Динкевича сложилась крайне печально. Цепь трагических событий,  безденежье, потеря веры в справедливость, нанесли серьезный ущерб его здоровью. Пенсион из Саратова за долговременную и беспорочную службу задерживали, начались всякие проверки, придирки,  он выплачивал долги и терял последние остатки сил. Тяжелое испытание  превратило его  в старика-инвалида, потерявшего интерес к жизни. После от очередного сердечного приступа он оказался в больнице, там и скончался. По другим сведениям, будучи в неподвижном лежачем состоянии,  от охватившей его горести, добровольно наложил на себя руки. Из жизни ушел достойный человек.
«Его пример другим наука.
Но, боже мой, какая скука
С больным сидеть  и день и ночь.
Не отходя ни шагу прочь»! А.С.Пушкин «Евгений Онегин».

Справедливости ради следует отметить, что махинация с  продажей усадьбы на Яузской набережной не осталась без внимания московских судебных чиновников. Михаил Осипович успел-таки подать свою жалобу. В ней он описал суть дела. Судебный пристав Терентий Арсеньевич Гласов, выслушав жалобщика, тотчас подключился к расследованию. Все понимали, что, оставаясь на свободе, Сонька могла натворить немало бед.
Однако газеты на это дело откликнулись без особого энтузиазма, поместили лишь краткие сообщения, в которых звучал все тот же призыв — быстрее поймать опасную воровку.
Из Московского окружного суда в столицу с нарочным отправили письменный запрос, в нем просили также срочно приступить к поискам отъявленной мошенницы, которая совершила опасную аферу в Москве и исчезла.
К сожалению, в Санкт-Петербурге к тревожному письму из Москвы отнеслись спокойно. Особой активности не проявили. Началась чиновничья переписка-волокита с выяснением всех обстоятельств. Шло время. Преступницу не могли схватить ни в Москве, ни в Петербурге. Она исчезла, как в воду канула. По слухам, уехала за границу. На этом все поисковые действия полицейских прекратились.