18. 8. Пушкин. История изменения отношения к женке

История изменения отношения АСП  к женке жене. Легенда о рыцаре бедном и бесы  поэта
 Семичастная повесть об иллюзии "рыцаря бедного"

I. Легенда о рыцаре бедном и бесы  поэта

Аннотация: Путь образа НН от Мадонны, чистейшей прелести чистейшего образца Небесной Девы к  банальной Даме бедного Рыцаря  и затем просто к Наталке – женке-жене и кокетке записной
(из серии Духовная биография и автобиографизм Нашего Всего). 

Преамбула
Сурат И.З. двинула нас к теме как менялось отношение АСП к НН от требы видения-грезы «небесная Мадонна и её домашняя икона»  к плотской Даме бедного Рыцаря  и просто к Наталке кокетке-субретке...
Сурат исследует по рецепциям «Легенды» или «Жил на свете рыцарь бедный» изменение отношения АСП к НН от Царицы небесной, от Мадонны, от избранницы, отмеченной божественной красотой, до Наталки – субретки, думающей лишь о балах, царе и котильонном принце.
Далее в тексте – конспект статьи с некоторыми «вставками» критических рассуждения и осмысливания.

Предисловие к теме. Автобиографизм поэзии Пушкина (АСП)
Сурат И.З.: Задача пушкинистики – построение духовной биографии Пушкина — «не фактической только истории внешних событий его жизни, а истории движений его души» (Щеголев П. Е. Из жизни и творчества Пушкина. 3-е изд., исправл. и доп. М.; Л., 1931). Франк С.Л. Религиозность Пушкина // Путь. 1933. № 40: «В основе творчества лежит духовный опыт творца. Поэзия АСП, конечно, не есть безукоризненно точный и достаточный источник для внешней биографии поэта. Но она есть вполне автентичное свидетельство содержания его духовной жизни...». Франк С. Л. О задачах познания Пушкина (Белградский Пушкинский сборник.1937]): «Все основные мотивы лирики АСП выражают то, что было “всерьез”, глубоко и искренно прочувствовано и продумано им для себя самого, и что большинство мотивов и идей его поэм, драм и повестей стоит в непосредственной связи с личным духовным миром поэта»

Конспект статьи Сурат И.З.
Для темы образа жены АСП в его поэзии и изменения реального и поэтического отношения к ней имеет расшифровка  пушкинского стихотворению 1829 г «Жил на свете рыцарь бедный...», названному в одной из редакций «Легендой». Это стихотворение - загадка. Оно не вписано ни в какой контекст, ему не нашли места в лирике поэта, да и лирика ли это? Почему именно в 1829 г пишет АСП эту «легенду» о странном рыцаре, влюбленном в Мадонну?  Почему возвращается к ней через 6 лет и переиначивает смысл до неузнаваемости?  Какие внутренние события за этим стоят?

Легенда
Был на свете рыцарь бедный
Молчаливый как святой,
С виду сумрачный и бледный,
Духом смелый и простой.

Он имел одно виденье,
Непостижное уму,
И глубоко впечатленье
В сердце врезалось ему.

Путешествуя в Женеву,
Он увидел у креста
На пути Марию-деву,
Матерь господа Христа.

С той поры, заснув душою,
Он на женщин не смотрел
И до гроба ни с одною
Молвить слова не хотел.

Никогда стальной решетки
Он с лица не подымал,
А на грудь святые четки
Вместо шарфа навязал.

Тлея девственной любовью,
Верен набожной мечте,
Ave, sancta virgo [Радуйся, Святая Дева (лат.)], кровью
Написал он на щите

Петь псалом отцу и сыну
И святому духу век
Не случилось паладину —
Был он странный человек.

Проводил он целы ночи
Перед ликом пресвятой,
Устремив к ней страстны очи,
Тихо слезы лья рекой.

Между тем как паладины
Мчались грозно ко врагам
По равнинам Палестины,
Именуя нежных дам,

Lumen coelum, sancta rosa [Свет Небес, Святая Роза (лат.)]. —
Восклицал всех громче он,
И гнала его угроза
Мусульман со всех сторон.

Возвратясь в свой замок дальний,
Жил он будто заключен,
И влюбленный и печальный,
Без причастья умер он.

Как с кончиной он сражался,
Бес лукавый подоспел.
Душу рыцаря сбирался
Утащить он в свой предел.

Он-де богу не молился,
Он не ведал-де поста,
Целый век-де волочился
Он за матушкой Христа.

Но пречистая сердечно
Заступилась за него
И впустила в царство вечно
Паладина своего.

Справка о тексте:  начиная с 1935 г. текст воспроизводится по так называемому «онегинскому» беловому автографу (ПД-221), в основе которого - черновой автограф в раб. тетради 1828—1833 гг. (ПД-838, лл. 77-76). Однако в теме о происхождении стихотворения невозможно ссылаться на этот его вариант, т. к. рождалась «Легенда» в 1829 г., а «онегинский» автограф относится предположительно к 1831 г. Поэтому здесь и далее, кроме оговоренных случаев, цитируется не привычный текст стихотворения, начинающийся со слов «Жил на свете рыцарь бедный...», а вариант белового так называемого «библиотечного» автографа 1829 г. (ПД-912), подготовленный АСП к печати. В Бол. академ. собрании, для которого текст  готовил С.М. Бонди, этот вариант вообще не воспроизведен в цельном виде, хотя АСП именно его намерен был публиковать в «Северных цветах» на 1830 г (рукопись впоследствии затерялась, Пушкин вернулся к черновику и заново обработал его). «Библиотечный» автограф обнаружен и изучен Л.Б. Модзалевским, см. его статью: Новый автограф Пушкина. «Легенда» 1829 г. // Пушкин и его современники. Вып. 38—39. Л., 1930. С. 11—16.

Изучение «Легенды» традиционно шло по двум направлениям:
1) история текста (на редкость сложная и запутанная), правильное прочтение и датировка 4х автографов, вопрос о соотношении двух редакций — 1829 и 1835 гг.;
2) проблема литературных источников стихотворения. Об этом написан ряд содержательных работ, результаты которых рассмотрены и обобщены в итоговой статье Р. В. Иезуитовой  «Легенда» // Стихотворения Пушкина 1820—1830-х годов: История создания и идейно-художественная проблематика. 1974.
У Д.Д. Благого (Творческий путь Пушкина (1826—1830).1967) был намек : «В 1829 - году вспыхнувшей любви к Н.Н. Гончаровой - поэт пишет по форме порой простодушно-шутливую, но очень значительную по содержанию „Легенду»...»: сквозь мотивы «Легенды» просматриваются реалии пушкинской жизни конца 1828—1829, и впоследствии уже написанное стихотворение продолжает «звучать» в отношениях между Пушкиным и Натальей Николаевной».
Около 10.12.1828 АСП приезжает в Москву и12-го П.А. Вяземский пишет А.И. Тургеневу: «Здесь Александр Пушкин, я его совсем не ожидал. Приехал он недели на три, как сказывает; еще ни в кого не влюбился, а старые любви его немного отшатнулись Он вовсе не переменился, хотя, кажется, не так весел»  Тут интересны два момента: поэт «вовсе не переменился» и сердце его свободно. Пушкин пробыл в Москве чуть больше 3х недель, до 5.01.1829. По его отъезде, 9 января, Вяземский сообщает жене: «Он что-то во всё время был не совсем по себе. Не умею объяснить, ни угадать, что с ним было или чего не было, mais il n’etait pas en verve[ но он был не в ударе. Постояннейшие его посещения были у Корсаковых и у цыганок; видел я его редко, … и всё не узнавал прежнего Пушкина». Очевидно, что именно здесь в Москве, возникла какая-то сильная причина такой резкой перемены в Пушкине.
В конце декабря 1828 года на балу у Йогеля АСП впервые увидел Н.Н. Гончарову (НН). Наиболее вероятная дата этой встречи — 23 декабря: через два года, уже будучи женихом НН,  он публикует в № 11 «Московского вестника» за 1830 г стихотворение «Поедем, я готов...» с датой 23 декабря 1829. Случайные даты в прижизненных публикациях Пушкина исключены. В стихотворении подводится печальный итог отношений с НН на конец 1829, и, указывая дату, АСП отмечает годовщину своей любви. Других, более убедительных объяснений этой датировки у пушкинистов пока нет.

Поэт влюбился с первого взгляда. Это было сильное зрительное впечатление. Такое же событие перевернуло жизнь «рыцаря бедного», героя «Легенды»:
Он имел одно виденье,
Непостижное уму,
И глубоко впечатленье
В сердце врезалось ему.
Путешествуя в Женеву,
Он увидел у креста
На пути Марию-деву,
Матерь господа Христа.
Мадонна, явившаяся рыцарю, становится объектом его поклонения. Впрочем, до определенной поры смены розовых очков поэта-мечтателя на очки аналитика и реалиста Данжо…


 II
- религиозное оправдание любви  и первая редакция Легенды
 
2.1. Мадонна, явившаяся рыцарю, на всю жизнь становится объектом его поклонения.
Этот неожиданный мотив, составляющий смысловой стержень «Легенды», вовсе не случаен для Пушкина. В 1828 году замыкается очередной круг его внутренней жизни и возникает потребность в новом нравственном самоопределении. Пройденный путь осознается как путь греха, начинается поиск новых жизненных начал, и важнейшим среди них оказывается любовь, но любовь совершенно по-новому понятая. С этими нравственными, а также духовными проблемами, которые подробно будут рассмотрены ниже, связаны пушкинское восприятие Натальи Николаевны и женитьба на ней. Видимо, Пушкину внутренне было необходимо встретить и полюбить именно Мадонну, и внешний облик ее будущей жены поразительно совпадал с этой внутренней пушкинской потребностью. Именно этим — а не просто красотой — только и можно объяснить силу впечатления, произведенного ею на Пушкина. Вид Натальи Николаевны вызывал ассоциации с изображениями Богоматери. Когда Пушкин увидел ее впервые, Наталья Николаевна была в белом платье с золотым обручем на голове — эти знаки чистоты и святости могли закрепить ассоциацию и способствовать восприятию будущей жены как Мадонны. Такое восприятие прочно вошло в сознание Пушкина, оно отразилось, в частности, в знаменитом сонете «Мадона» 1830 года — поэт здесь как бы продолжает сюжет «Легенды»:
Исполнились мои желания. Творец     Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадона, 
Чистейшей прелести чистейший образец.
 Важно, что во всех трех этих пушкинских текстах речь идет об изображении, о зрительной основе чувства.

2.2. Современники  отметили: Фикельмон: «Жена его прекрасное создание, но это меланхолическое и тихое выражение похоже на предчувствие несчастия. У Пушкина видны все порывы страстей; у жены вся меланхолия отречения от себя», «В ее лице есть что-то кроткое и утонченное...»; «Есть что-то воздушное и трогательное во всем ее облике — эта женщина не будет счастлива, я в том уверена! Она носит на челе печать страдания <...> Голова ее склоняется, и весь ее облик как будто говорит: «Я страдаю». Слова, выделенные нами в записях Фикельмона, могли бы служить для описания классического изображения Богоматери.   Та же ассоциация возникает и у Софьи Карамзиной, которая в 1836 г пишет о Екатерине и Наталье Гончаровых: «Кто смотрит на посредственную живопись, если рядом — Мадонна Рафаэля?» В.А. Жуковский в письме от 29.01.1834 называет НН «богинеобразною, мадонистою супругою».
2.3. Пушкин испытал истинное глубокое потрясение.  Сравнение Натальи Николаевны с Мадонной стало общим местом для пушкинского окружения и это идет не от сонета «Мадона», хотя все знали - он посвящен НН. Дело тут в самом ее облике, в тех чертах ее внешности, которые так поразили поэта при первой встрече, что встреча эта показалась ему явлением Богородицы. А.А. Ушаков, например, звал ее «Царство Небесное».   Судя по всему, Пушкин испытал истинное глубокое потрясение — это потрясение он и передал своему герою, «рыцарю бедному».
Показательно, что говорят только о внешности НН, почти все мемуарные свидетельства содержат в себе лишь зрительные впечатления от встреч с ней — очевидно, что общение с ней не оставляло возможности для суждений иного рода. Она воспринималась как «образ» (Фикельмон), как «живопись» (Софья Карамзина), как «идеальное виденье» (В.Ф. Ленц ).  Так и в «Легенде» — откровение, посланное рыцарю и определившее его судьбу, имеет характер видения, зрительного впечатления. Герой «увидел» Мадонну — больше ничего об этом событии у Пушкина не сказано.
Пушкин посватался, получил полу-абшид и потрясенный умчался … на Кавказ, в Арзрум и в ярости метался по ущельям в поисках пули черкеса… Вернувшись 19.09 1829, сразу на Бол.Никитскую – к Гончаровым. Будущая теща приняла Пушкина в постели». Прием был холодным – Пушкин принял ледяной душ и … умчался в Малинники к Вульфам, где и «оторвался по полной» = ЗИМНЕЕ УТРО
Мороз и солнце; день чудесный!
Еще ты дремлешь, друг прелестный —
Пора, красавица, проснись:
Открой сомкнуты негой взоры …
После холодного приема у Гончаровых, видимо, и складывается у Пушкина тот безнадежный взгляд на собственную ситуацию, который отразился в сюжете «Легенды».

Затем следуют долгие визиты к Ушаковым и возникают подозрения, что поэт может и даже уже обязан сделать предложении любившей его Екатерине…
Но Мадонна его уже не отпускает и не отпустит … Никогда.

2.4. Пушкин в это момент пишет первую редакцию Легенды
и сопровождает иконографией -  крепость Карс, (теща), Дева, рыцарь в латах  и Stabat Mater dolorosa: «Stabat Mater dolorosa» («Стояла Мать Скорбящая») — начало знаменитого католического песнопения, посвященного Мадонне.
В альбом Ушаковым он записывает свой т.н. дон-жуанский список. В нем последней  была Н.  Рядом Пушкин рисует себя в клобуке и монашеской рясе, со спокойным, просветленным лицом и подписывает внизу: «не искушай (сай) меня без нужды». Слева также пушкинской рукой нарисован бес, высунувший язык, под бесом подписано кем-то из сестер Ушаковых: «кусай его». На фоне донжуанского списка автопортрет в монашеском образе означает зарок, обет целомудрия. И этот рисунок-зарок («№ 1 и последний») соответствует последнему имени хронологического списка — имени Наталья.
Пушкин – божий избранник - он Поэт. Наталья Гончарова – божественная красавица – оно Богом избранна.  Чем не пара?  Но Поэт Пушкин – поэт внутри, в душе и духе, в своей сути. НН же только внешне красива … А что там в душе? Её красота это лишь печать … на оболочке.

2.5. Разгульный пушкинский 1828 год, Богоизбранность и Пробудившаяся совесть поэта
Богоизбранность — тяжелый дар, налагающий особую ответственность. Наиболее сильным, завершающим мотивом «покаянного псалма», наиболее тяжким грехом растраченной жизни оказывается греховная любовь, вина перед женщинами и самим собой. Именно эта тема мощно звучит у Пушкина в 1828—1830 гг. Ахматова пишет: «В 1828 году Пушкин не только влюблялся и разлюблял и, как никогда, расширил свой донжуанский список, о чем он сам говорит: Каков я прежде был, таков и ныне я, —. Это опыт 1828 года, когда исследователю грозит опасность заблудиться в прелестном цветнике избранниц, когда Оленина и Закревская совпадают по времени, Пушкин хвастает своей победой у Керн, несомненно как-то связан с Хитрово и тогда же соперничал с Мицкевичем у Собаньской. И всё это только в Петербурге. Если добавить к этому списку московскую возлюбленную Ек. Ушакову, тверских барышень Ек. Вельяшеву, Анну и Евпраксию Вульф, а также бордельные мотивы в письмах и стихах, то не вызывает сомнений вывод Ахматовой: «1828 — самый разгульный пушкинский год». Об этом же в один голос свидетельствуют и современники поэта, в частности П. А. Вяземский в письмах А. И. Тургеневу (18 апреля, 15 октября 1828 г.)»]. И при таком образе жизни в пушкинских стихах появляется тема раскаяния.
Ситуация отражена показательным стихотворением 1828 года «Когда в объятия мои...», герой которого раскаивается в старых любовных приключениях и тут же предается новому:
 Когда в объятия мои
Твой стройный стан я заключаю,
И речи нежные любви
Тебе с восторгом расточаю,
Безмолвна, от стесненных рук
Освобождая стан свой гибкой,
Ты отвечаешь, милый друг,
Мне недоверчивой улыбкой;
Прилежно в памяти храня
Измен печальные преданья,
Ты без участья и вниманья
Уныло слушаешь меня...
Кляну коварные старанья
Преступной юности моей
И встреч условных ожиданья
В садах, в безмолвии ночей.
Кляну речей любовный шопот,
[Стихов таинственный напев),
И [ласки] легковерных дев,
И слезы их, и поздний ропот.
 Летом 1828 года пишутся первые строфы важнейшего для этого периода стихотворения «Воспоминания в Царском Селе». Самый первый его черновик начинается со слов:
Как сын
Как древле сын
Как древле юный расточитель
Томясь развратной нищетой
Завидя издали отёческу обитель
И дым домашний
Своим раскаяньем томим
Здесь такая главная лирическая тема — притча Христа о блудном сыне (Лк. 15.11—32). Эта притча живет в душе Пушкина и всплывает в его произведениях с лета 1828 г вплоть до Болдинской осени 1830 г (которая и вывела поэта из затянувшегося кризиса). Тема совести, прозвучавшая в «Воспоминании» («...горят во мне // 3меи сердечной угрызенья»), получает развитие в мотивах раскаяния — именно это слово настойчиво повторяется во всех многочисленных вариантах черновых и беловых автографов «Воспоминаний в Царском Селе».

Через полтора года в беловике тема блужданий приобретает вид более развернутый и конкретный, евангельский мотив заполняется личным смыслом:
В пылу восторгов скоротечных,
В бесплодном вихре суеты,
О, много расточил сокровищ я сердечных
За недоступные мечты,
И долго я блуждал, и часто, утомленный,
Раскаяньем горя, предчувствуя беды,
Я думал о тебе, предел благословенный,
Воображал сии сады.
 Такое развитие текста от черновика середины 1828 г к беловику конца 1829 г отражает путь самоанализа и покаяния, на который ступил Пушкин весной 1828 года.
2.6. Пробудившаяся совесть порождает два острых ощущения — раскаяние в прошлом и предчувствие будущих бед: «Раскаяньем горя, предчувствуя беды». Два эти мотива эквивалентны двум близким по времени пушкинским стихотворениям 1828 г. «Воспоминание» и «Предчувствие». И буквально те же ощущения сопровождают пробуждение совести у героя «Уединенного домика» Павла.
До сих пор любовная лирика Пушкина, за редким исключением, была лирикой неутолимых страстей, любовь часто оказывалась сродни безумию, сравнивалась с «сетями», «оковами» — мучительные страсти делали героя несвободным. Теперь же поэт говорит о любви, которая «не мучит, не тревожит». «Печаль светла» оттого, что чувство лишено притязаний, оно «и без надежд, и без желаний». Варианты к этому стиху уточняют: «без сладострастья» (зачеркнуто и вновь повторено), «без наслаждений», «без темной ревности». Иными словами, здесь воплощена та самая идеальная, платоническая нетребующая любовь, над которой некогда смеялся Пушкин в стихотворении «Мечтателю», которая раньше была так несвойственна его лире и которая через несколько месяцев будет воплощена в рассказе о «рыцаре бедном». Кавказская редакция «На холмах Грузии...» перекликается с «Легендой» не только по смыслу, но и словесно: «Как пламень жертвенный, чиста моя любовь // И нежность девственных мечтаний»; ср. в «Легенде»: «Тлея девственной любовью». В наброске отдельной строфы, не нашедшей себе места ни в черновой, ни в беловой редакциях, герой стихотворения сам анализирует свое чувство и признается в его необычности для себя:
И чувствую душа в сей (нрзб.) час
Твоей любви      достойна
[Зачем же не всегда]
Чиста, печальна и спокойна
 В беловой редакции от описания чувства осталось по видимости немного, но по сути — главное: та удивительная просветленная интонация, которая и определяет особое обаяние этого стихотворения. Эти новые чувства воплотятся вскоре и в других пушкинских стихах — «Я вас любил...», «Мадона», но прежде всего — в «Легенде».
«Легенда», напомним, писалась в Тверской губернии после того, как Пушкин, приехав с Кавказа, встретил у Гончаровых более чем холодный прием. В стихотворении отразился и этот новый этап отношений, когда женитьба казалась уже нереальной, и — что гораздо важнее — новые этические и духовные устремления, созревшие в его душе.

2.7. Образ Мадонны, привидевшийся поэту в облике НН, поразил его не только эстетически. Приобщение к этому образу сулило, казалось, новую жизнь, с ним связывалась острая потребность в очищении, отрешении от страстей. Образ Мадонны отвечал той тоске по идеалу, в которой прошел у Пушкина 1828, а затем и 1829 год. Его порыв к трансцендентному («Туда б, в заоблачную келью // В соседство Бога скрыться мне!..») получает в «Легенде» определенность — сюжет стихотворения вмещает в себя конкретный путь «в соседство Бога».
В «Легенде» Мадонна предстает рыцарю именно как видение, а не как духовная сущность, — откровение имеет зрительный характер (потому-то герой и «не смотрел» потом на женщин — так был ослеплен). Образ Мадонны воплощает собой не просто красоту, но именно святость красоты — святость не в христианском значении, а скорее в светском (если такой парадокс позволителен), ту святость, которая вполне сочетается для Пушкина с «прелестью». Это касается, в частности, и всей любовной темы, и той боготворимой «прелести», символом которой стала Мадонна у позднего Пушкина.
2.8. Код сонета Встреча с НН была воспринята Пушкиным как перст Судьбы. В ее лице идеал был увиден воочию, в жизни. В отрывке «Кто знает край...» героиня лишь сравнивается с «Мадонной» Рафаэля. В сонете 1830 г. женщина не сравнивается с идеалом, она сама и есть идеал воплощенный, вочеловеченный. Код сонета — это формула идеала, слово «чистейший» означает здесь «абсолютный», «совершенный» (как и в стихе «гений чистой красоты»). «Легенда» и этот сонет выстраиваются в единый сюжет, в тесный цикл из двух стихотворений. В первом говорится о видении из мира трансцендентного, изменившем всю судьбу героя, о его несбыточном, идеальном влечении к Мадонне. Во втором — идеальное становится одновременно и реальным, идеал с Небес нисходит в жизнь.
За стихотворением о рыцаре стоит духовное событие, различимое лишь в широком контексте жизни и творчества Пушкина 1828—1830 гг. В нравственном и духовном хаосе этих лет вдруг, казалось, приоткрылся ему новый жизненный путь — очищающий душу путь жертвенной, девственной, по-своему религиозной любви. И путь этот открылся через видение высшей идеальной красоты — видение Мадонны.
Это и было религиозное оправдание любви Пушкиным.


 III
= Вот новый поворот – не Мадонна, а Хозяйка Дома. Третья редакция Легенды

Шухаев. рис. портрет Пушкина

В 1828 г  АСП погрузился в душевный и попутно духовный кризисы. Но еще не знал что это не Бог, а Чорт его догадал, а бесы попутали паутиной миражей от розовых очков сочинителя…

Мифологема «жизненный путь» в 1828—1830 гг. занимает у Пушкина особое место среди других поэтических мотивов.
Одним из основных символов становится Дом. Раз поэт нашел Мадонну и решился сделать её домашней, то ему нужен и Дом … слаженный по Домострою.

Пушкин сломил сопротивление крепости Карс и женился на той, в которой в грезах религиозного экстаза узрел  Мадонну.
Правда бесы его сразу предупредили = это тебя, Саша, чорт догадал = это всё бред … брось ты эту затею … Но об этом позже. 

Переписка Пушкина, и его поведение показывают, что с того момента, как брак с НН стал реальностью, его отношение к их встрече начало меняться. Сама жизнь вместо брака небесного, вместо жертвенного служения идеалу, предложила ему реальный брак во всей обыденности (он буквально увяз в бытовых хлопотах). С 1830 г. в высказываниях АСП стало звучать слово «счастье». Смысл этого слова у него конкретный и узкий: говоря о счастье, АСП имел в виду женитьбу (см. письмо Е. М. Хитрово 19—24 мая 1830 г., письмо П. А. Плетневу 24 февраля 1831, «Ответ анониму» (1830)). Понятие о высших ценностях жизни прочно связывается отныне с домом: «Мой идеал теперь — хозяйка, // Мои желания — покой, // Да щей горшок, да сам большой».  А дом в таком жизненном контексте — это и есть «общий путь». Так идеал Мадонны превратился в идеал Хозяйки, и эта метаморфоза идеала не прошла бесследно — не отсюда ли одна из нитей ведет к последнему пушкинскому кризису, из которого нашелся лишь самый крайний выход.
Уже в 1831 г., из этой новой ценностной системы, иначе видится Пушкину тот путь, который в какой-то момент показался спасительным. Это новое видение отразилось в третьем по хронологии автографе «Легенды 1831 г. (сегодня мы располагаем двумя не совпадающими беловиками первой редакции стихотворения — ПД-912 и ПД-22;на этом же листе появляется в 1835 г. второй слой правки — след работы над второй редакцией стихотворения. В Большом Академическом собрании сочинений, согласно текстологическому решению С. М. Бонди, последняя строфа первой редакции читается:
Но пречистая сердечно
Заступилась за него
И впустила в царство вечно
Паладина своего.
В Малом Академическом собрании, подготовленном Б. В. Томашевским, печатается:
Но пречистая, конечно,  Заступилась за него...
Обретшему счастье и покой Пушкину уже не близко то экстатическое горение, с которым «рыцарь бедный» отрекается от всего земного и жертвует себя на алтарь несбыточной религиозной любви.


IV
 =  Четвертая черновая редакция и вторая беловая без религиозной экзальтации – от Девы Пречистой к Прекрасной Даме бедного рыцаря

В 1835 г. Пушкин в четвертый раз вернулся к стихотворению, чтобы поставить точку в судьбе героя. Вторая, так называемая «сокращенная» редакция, долгое время считавшаяся единственной, вошла в состав «Сцен из рыцарских времен» как песня Франца.  Почему Пушкин вернулся к «Легенде»? В чем смысл произведенных изменений и сокращений?
Изменения в первой редакции. Пушкин нашел листок, на котором в 1831 г. было переписано и обработано стихотворение (ПД-221), и стал править текст поверх правки 1831 г. Он зачеркнул строфы 3, 6, 7, 8 и 13, затем восстановил 6-ю строфу, заменив в ней «Ave Mater Dei» на «А. М. D.», и в последней строфе слово «Пречистая» заменил на «Дева дивная». На листе 492 посередине сверху, как заглавие, написано «Жил на свете», на том же листе чуть ниже вчерне набросана строфа «Между тем как паладины».
вторая редакция «Легенды» датируется после 15 августа 1835 г. Переписывая стихотворение с листа в тетрадь, Пушкин продолжил работу над ним. Наиболее важные изменения: «набожная мечта» рыцаря заменяется на «сладостную», «Восклицал в восторге он» меняется на «Восклицал он, дик и рьян», «Без причастья умер он» — на «Как безумец, умер он».  Уже переписав «Легенду» в тетрадь, Пушкин в последний момент зачеркивает последнюю строфу, и герой таким образом лишается заступничества Небес.
Стихотворение приобретает такой окончательный вид:
Жил на свете рыцарь бедный,
Молчаливый и простой,
С виду сумрачный и бледный,
Духом смелый и прямой.
Он имел одно виденье,
Непостижное уму,
И глубоко впечатленье
В сердце врезалось ему.
С той поры, сгорев душою,
Он на женщин не смотрел,
Он до гроба ни с одною
Молвить слова не хотел.
Он себе на шею четки
Вместо шарфа навязал,
И с лица стальной решетки
Ни пред кем не подымал.
Полон чистою любовью,
Верен сладостной мечте,
А. М. D. своею кровью
Начертал он на щите.
И в пустынях Палестины,
Между тем как по скалам
Мчались в битву паладины,
Именуя громко дам, —
Lumen coelum, sancta rosa!
Восклицал он, дик и рьян,
И как гром его угроза
Поражала мусульман.
Возвратясь в свой замок дальный,
Жил он строго заключен;
Все безмолвный, все печальный,
Как безумец умер он.
Очевидны серьезные смысловые различия двух редакций. Герою первой редакции явилась Мадонна, он влюбился в нее как в женщину, молился и поклонялся ей религиозно, хоть и был безбожником, и любовь, приравненная к вере, привела его «в царство вечно» благодаря заступничеству Пречистой.  Герою «заунывной песни» Франца также было видение. От темы любви к Мадонне здесь остается немного: четки на шее рыцаря, аббревиатура «А. М. D.» и восклицание «Lumen coelum, sancta rosa!» Рыцарь влюблен, но в кого? Меняется и характер его чувств. Вместо «Полон верой и любовью, // Верен набожной мечте» (вариант 1831 г.) во второй редакции читаем «Полон чистою любовью, // Верен сладостной мечте». Исчезает главный мотив религиозной влюбленности — остается просто любовь.

Меняется и сам герой: в 1ой редакции он каким был («молчаливый и простой» — вариант 1831 г.), таким и остается на протяжении всего рассказа, в нем есть тихая «набожность» («тихо слезы лья рекой»), и лишь в бою охватывает его восторг, знакомый самому поэту. Во второй редакции рыцарь слез уже не льет, он не просветлен своим чувством, а, напротив, становится «дик и рьян» и умирает «как безумец». Характеристика рыцаря в первой строфе не изменена, так что это неистовство появляется в нем после видения, которое, наверное, и обезумило его. Тема безумия звучит резко — ведь именно на этом заканчивается стихотворение. Меняется и весь финал: исчезает эпизод борьбы за душу рыцаря и мотив заступничества Богородицы, который в первой редакции венчал религиозное оправдание любви.
Р.В. Иезуитова: в новом контексте стихотворение становится выражением идеи рыцарского служения «даме», квинтэссенцией платонической любви со всеми ее рыцарскими атрибутами. Мотив любви к богородице, как к вполне определенному лицу, отступает на второй план - идея рыцарского культа «дамы» выступает на первый план. Ст. Рассадин. приходит к выводу, что Пушкин «пошел на явную адаптацию своего вершинного творения» -  «о богородице» в окончательном тексте романса (баллады) вообще нет речи». Картина стала зауряднее и привычнее, приблизившись к балладе Шиллера-Жуковского: «Рыцарь Тогенбург», герой. Бедный Рыцарь» стал символом платонической любви — любви к «прекрасной даме.


V
=  но Демон рядом, бесы стерегут, а чорт догадывает…

Одновременно с «Легендой» в рабочей тетради появляется первый набросок «Бесов», который чуть позже вырастает — уже в другой тетради — в развернутый автограф, содержащий основные мотивы будущего стихотворения (закончено будет в Болдине 7 сентября 1830 г.). «Бесы» и «Легенда» образуют антиномическое смысловое единство, примерно выражаемое пословицей «И рад бы в рай, да грехи не пускают».
Исполнились мои желания. Творец
Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадона,
Чистейшей прелести чистейший образец.

 У Даля читаем: «Прелесть — что обольщает в высшей мере; обольщенье, обоянье; мана, морока, обман, соблазн, совращенье от злого духа... Прельщать, прельстить — пленять, привлекая увлекать, манить, обоять, соблазнять, раздражать чувства, страсти и покорять, обольщать». Для Пушкина «красота» и «прелесть» синонимичны; например, последние строки стихотворения «Брожу ли я вдоль улиц шумных...» — «И равнодушная природа // Красою вечною сиять» — в черновике имеют вариант «Знакомой прелестью сиять. Так и последняя строка «Мадоны» является как бы переводом на пушкинский язык поэтической формулы Жуковского «гений чистой красоты», вместо «чистой красоты» — «чистейшая прелесть». Это слово, примененное к Мадонне, создает как раз ту двусмысленность, кощунственную для строгого христианина, которая заложена во всем сюжете «Легенды». Женская красота у Пушкина всегда «прельщает», это распространяется и на Мадонну. Оттого образ Мадонны связывается не с христианским чувством, но с любовью к женщине — в мире пушкинских ценностей здесь нет парадокса . Оттого и возможна подмена Богоматери — Венерой, богиней любви:
Ты богоматерь, нет сомненья,
Не та, которая красой
Пленила только дух святой,
Мила ты всем без исключенья;
Не та, которая Христа
Родила не спросясь супруга.
Есть бог другой земного круга —
Ему послушна красота,
Он бог Парни, Тибулла, Мура,
Им мучусь, им утешен я.
Он весь в тебя — ты мать Амура,
Ты богородица моя!
«К**» (1826)

Пушкинские черновики необыкновенно выразительны, и в частности потому, что главные мотивы в них многократно повторяются, неотвратимо вытесняя менее обязательные или вовсе случайные варианты. В черновике «Бесов» семь раз повторяется в различных сочетаниях: «Нас водят бесы». Не менее выразителен и поиск слов для состояния путника:
Сердцу грустно поневоле
Путник стонет поневоле
Страшно сердцу поневоле
Сучно страшно поневоле
 И вот беловое:
Страшно, страшно поневоле 
 В этих строках — вновь отчаяние сбившегося с пути …  И это пишет жених, почти 2 года добивавшейся согласия на брак с той юной барышней, в которой бесы догадали его увидеть Мадонну! 
«Бесы» пишутся в три приема, с разрывом в год, как будто борения с этими бесами до поры безуспешны, и лишь в Болдине поэт вытесняет их из своей души, на бумагу. Бесовское и святое существуют в сознании Пушкина не вообще — как отвлеченные представления о полярностях человеческой природы, но конкретно, в применении к себе самому, к коллизиям собственной нравственной жизни. В «Уединенном домике» для Павла определены две жизненных возможности: омут страстей, в который втягивает его бес Варфоломей, и Вера — невинная, набожная, — через которую открывается путь спасения. Тот же выбор — перед героем стихотворения «В начале жизни школу помню я...» (1830): с одной стороны— «Смиренная, одетая убого, // Но видом величавая жена» и ее «полные святыни словеса», с другой — «двух бесов изображенья», пробуждающие в юном герое «безвестных наслаждений темный голод». В «Легенде» же представлен своеобразный жизненный путь героя, свободного от бесовского влияния; бес, претендуя на душу рыцаря, оказывается бессилен над ней и после смерти.

 VI = Финал любви религии – от Мадонны к Деве и Даме рыцаря и до женки кокетки Наталки

(источник:  Сурат И.З. Жил на свете рыцарь бедный)
Пушкин – из письма НН 21 августа 1833 г. из Павловского в Петербург: Гляделась ли ты в зеркало, и уверилась ли ты, что с твоим лицом ничего сравнить нельзя на свете — а душу твою люблю я еще более твоего лица.
Прим, из того же письма: <… я к тебе пишу  из Павловска; между Берновом и Малинников, Вчера, своротя на проселочную дорогу к Яропольцу, узнаю с удовольствием, что проеду мимо Вульфовых поместий, и решился их посетить. В 8 часов вечера приехал я к доброму моему Павлу Ивановичу, который обрадовался мне, как родному. Здесь я нашел большую перемену. Назад тому пять лет Павловское, Малинники и Берново наполнены были уланами и барышнями; но уланы переведены, а барышни разъехались; из старых моих приятельниц нашел я одну белую кобылу, на которой и съездил в Малинники; но и та уж подо мною не пляшет, не бесится, а в Малинниках вместо всех Анет, Евпраксий, Саш, Маш etc. живет управитель Парасковии Александровны, Рейхман, который
попотчевал меня шнапсом. Вельяшева, мною некогда воспетая, живет здесь в соседстве. Но я к ней не поеду, зная, что тебе было бы это не по сердцу.  АСП не спешит к жене: ностальгия по девицам Вульф и Вельяшевой (той, что поэт будил «Проснись, красавица…) бросила его с быстрого тракта на проселочную … к Деве юной и … любящей! 
 Розовые очки еще целы и крепко сидят на носу … рога еще малы – это лишь рожки …

Мы переместились на машине времени в 1835 г … Этот год Сурат И.З. охарактеризовала у Пушкина суицидальным. Вариант Легенды уже как Песни Франца пока остается стихами о любви к Мадонне, хотя мотив уже зашифрован: не всякий читатель знает, что надпись «А. М. D.» = «Ave Mater Dei», а клич «Lumen coelum, sancta rosa!» содержит символику Богоматери. Основной мотив уходит в подтекст и герой сам уже изменился. Он уже не тот в розовых очках Дон Кишот перед миражом Пресвятой Девы Непорочной…, за целомудрие которой он готов отдать свою жизнь и жизнь любого искусителя.  Можно попытаться объяснить эти перемены исходя из душевной и духовной пушкинской ситуации 1835 г. Исследователи замечали не раз появление темы самоубийства в произведениях Пушкина 1835 г. Тема злого Демона, Встречи со Злом, Искушения грехом и Грехопадения с неотвратимым Возмездием вышла у Пушкина в основные и образовала его метафабулу и метасюжеты всех будущих творений

рис. Лянглебен портрет Ахматовой

Первой на тему суицида у Пушкина  обратила внимание А.А. Ахматова, анализируя его прозу: по ее мнению, повести 1835 г. «Мы проводили вечер на даче...» и «Цезарь путешествовал...» объединяются в некий цикл главной своей темой — темой самоубийства и «представляют собою яркое свидетельство того, что в это время глубоко волновало Пушкина» (сноска: «Сюда… принадлежит и странный «Странник» Беньяна, 1835»). Общая проблема двух этих повестей определена Ахматовой как «добровольный уход из жизни сильного человека, для которого остаться — было бы равносильным потере уважения к самому себе (Ал. Ив.) или подчинению воле тирана». Затем, в сентябре—октябре создавались «Египетские ночи», в которых, через общий для всех трех замыслов рассказ о Клеопатре, а «Клеопатра столь же знаменитая самоубийца, как и Петроний»

Не только пушкинская проза, но и поэзия того же 1835 г. заставляет воспринимать тему самоубийства как необычайно значимую в это время для Пушкина. Ахматова указала на слова из стихотворения «Полководец»: «Бросался ты в огонь, ища желанной смерти, — Вотще!».  В параллель к «самоубийственному» мотиву «Полководца» исследовательница приводит строки из другого его стихотворения — «На Испанию родную...» (в некоторых изданиях печатается под названием «Родрик»). К этому поэтическому ряду примыкает еще одно произведение: «Та же мысль о смерти, страстно взыскуемой героем, стала организующим центром фрагмента «Чудный сон мне бог послал...». Настойчивость обращения Пушкина к названной теме вскрывает лирико-биографический подтекст, присущий всем трем произведениям». Мотив самоубийства содержит стихотворение «Из А. Шенье». «Полководец» и «Из А. Шенье» написаны соответственно 16 и 20 апреля 1835 г., «Родрик» и «Чудный сон...» датируются более приблизительно, но тоже весной 1835 г.

С начала 1835 г. Пушкина буквально преследуют мысли о самоубийстве.
Во многих  произведениях 1835 г. так или иначе варьируется мысль о смерти — «Ода LVI (Из Анакреона)», «Странник», «Пора, мой друг, пора...». «Вновь я посетил...», — и картина открывается весьма красноречивая. Причина? АСП 1835 г оказался в сложнейшей ситуации, из которой искал и не находил выхода. Внешние контуры этой ситуации: кризис в отношениях с властью, достигший опасной остроты еще в 1834 г., беспросветная унизительная денежной зависимостью — и всё это крепко связано с НН, с ее образом жизни и наклонностями (откровенным кокетством). Ведь и камер-юнкерство свое АСП в дневнике объяснял так: «Двору хотелось, чтобы Н.. Н. танцевала в Аничкове». По письмам АСП к жене видно -  упреки прорывались: «...Вы, бабы, не понимаете счастия независимости и готовы закабалить себя навеки, чтобы только сказали про вас: Hier Madame une telle etait decidement la plus belle et la mieux mise du bal. Прощай, Madame une telle. Так долго жить Пушкин не мог, и такая его жизнь неизбежно должна была кончиться катастрофой. Пушкин задыхался, попытки уехать в деревню наталкивалось на решительное сопротивление жены. Такова в самых общих чертах ситуации 1834 г., таковой она остается и в 1835-м, но вся лирика этого года (как и последующего 1836-го) свидетельствует о том, что трагедия последних пушкинских лет, приведшая поэта к гибели, — это трагедия его внутренней жизни, хотя проблемы внутренние неотделимы от той внешней ситуации, в которую Пушкин невольно попал …
Герой лирики 1835 г. то сам ищет смерти, то предчувствует ее близость, и как альтернатива самоубийству возникает рядом с темой смерти тема бегства — предсмертного бегства. Нам важен ее духовный смысл — бегство от мира и всего мирского «к сионским высотам», стремление к очищению в предчувствии близкой смерти. Так эта тема звучит в стихотворении «Странник» (26.07.1835), переложении первых страниц книги Джона Беньяна «Путешествие Пилигрима» . Пушкинский герой, зная о своей близкой смерти, мечется, подавленный «тяжким бременем» грехов, в поисках пути спасения.
 Интонации «Странника» и весь контекст лирики 1835 г. не оставляют сомнений в том, что стихотворение отражает собственный пушкинский кризис, его личные духовные проблемы. Пушкин привносит сравнение героя с прозревшим слепцом, с рабом, «замыслившим отчаянный побег» (ср. «Пора, мой друг, пора...»), Очевидно, что именно в 1835 г. пушкинское и без того критическое положение роковым образом усложнилось за счет обострения внутренних проблем. Жизнь сделала еще один круг, снова завела в тупик, однако если в 1828—1830 гг. речь шла об обновлении жизни, то теперь вопрос встал более остро: о пути спасения. Тема пути приобретает теперь иной смысл у Пушкина. Если в 1828—1830 гг. в его нравственном сознании пути соответствовали заблуждения прошлого, а дому — праведность новой жизни, то теперь путь спасителен и ведет он из дома — как символа мирской успокоенности. Странника толкает к побегу метафизическая тревога, тема пути теряет уже всякий житейский смысл и наполняется смыслом духовным.


VII
 – Странник, Родрик и финиш мираклей

(источник:  Сурат И.З. Жил на свете рыцарь бедный)
В «Страннике» - тема побега, герой устремляется на поиски пути спасения; в «Родрике» представлен сам путь очищения и спасения грешника, который он избирает себе «в раскаяньи глубоком» (вариант черновика). Спасается ведь пушкинский Родрик не от преследований, его никто не узнает и не преследует — «Короля опередила // Весть о гибели его». Слово «спасается» употреблено в его религиозном значении. Пушкинский герой сам выбирает себе это спасительное одиночество. Схема проста: Человек встречает со Злом (внешним, но чаще внутренним), далее Некто (Мефисто) и Соблазн грехом – Грехопадение и Раскаяние… из страха неотвратимого Возмездия Порялка Вещей. … с мучительным поиском спасения.
«Странник»: [Бедный] пахарь утомленный, Отрешишь волов от плуга На последней борозде. «Чудный сон мне бог послал...»  Давно, усталый раб, замыслил я побег...    
 Вспомните, прежде всего, «Пора, мой друг, пора...» («Покоя сердце просит...», «На свете счастья нет, но есть покой и воля») и «Чудный сон...» («Успокой меня, творец...»). Конечно, это слово означает не успокоенность обыденную, но высший покой, даваемый чистотою души, и вечный покой смерти.
Но отшельник, чьи останки
Он усердно схоронил,
За него перед всевышним
Заступился в небесах.
 Как не услышать здесь отголоски последней строфы «Легенды»:
Но пречистая сердечно
Заступилась за него
И впустила в царство вечно
Паладина своего.
Пушкин выстроил  свой оригинальный сюжет: герой, ступивший на путь христианского аскетизма во спасение души своей, вознагражден Богом за свои духовные борения; хоть и плохо удается ему борьба с «лукавым», но уже за само усердие грехи ему отпущены, его путь оправдан и признан Небесами. О важности именно такого финала свидетельствуют настойчивые, на редкость тщательные разработки его в черновике: строфа о заступничестве нащупывается в десятках вариантов, здесь подчеркнуты мотивы усердных молитв и Божьей милости и видно, что автор глубоко сопереживает герою, называет его «страдальцем», «несчастным». В беловике от всего этого остается совершенно сухая строфа. Пушкин опять снимает мотивировки и эмоции, оставляет только действие, только результат. Поэтика «Родрика» не экспрессивная, как в «Страннике», а лаконичная, аскетическая и этим аскетизмом своим как бы соответствующая главной теме стихотворения.
В сновидении открывается Родрику воля Небес:
И вещал ему угодник:
«Встань — и миру вновь явись.
Ты венец утратил царской,
Но господь руке твоей
Даст победу над врагами,
А душе твоей покой».
Пробудясь, господню волю
Сердцем он уразумел,
И, с пустынею расставшись,
В путь отправился король.
Герой переживает новое рождение, получив благословение Небес, он встает на новый путь. В такой концовке усматривается некоторая параллель с «Пророком»: «Встань — и миру вновь явись» — «Восстань, пророк...», «...Господню волю // Сердцем он уразумел...» — «Исполнись волею моей...».
Может быть, «Легенда» была в сознании Пушкина и тогда, когда писался «Странник», — в июне или июле 1835 г. Интересная, хотя и зыбкая, опосредованная связь устанавливается между этими стихами. Выше писалось, что от «Легенды» нити тянутся к Жуковскому, и в частности к песне «Путешественник». А «Путешественник» — это перевод баллады Шиллера «Пилигрим», которая, в свою очередь, является кратким и вольным переложением все той же книги Беньяна «Путешествие Пилигрима», на которую Пушкин опирался, создавая «Странника». Этот круг замкнулся не случайно, а вследствие тех глубинных проблемных связей, которые определили актуальность «Легенды» для Пушкина в 1835 г.
И вот в августе, во время работы над «Сценами из рыцарских времен», а точнее, чуть позже — Пушкин создает вторую редакцию Легенды.
 Его герой по-прежнему влюблен в Мадонну, однако этот мотив так зашифрован, что все стихотворение получает некоторую двусмысленность. Как бы и не очень существенно, кто является предметом любви рыцаря — Царица Небесная или земная женщина: это не определяет ни характера самого чувства, ни судьбы героя. Идея небесного брака уходит. Любовь рыцаря уже не приравнивается к религиозному пути.

 Любовь уже не просветляет, это скорее помрачение, от которого рыцарь становится «дик и рьян» и умирает «как безумец». «Безумец», пожалуй, здесь наиболее важное слово; в любовных стихах молодого Пушкина слова «безумие», «безумный» часто встречаются как синоним или эпитет самой любви: «страшное безумие любви», «моей любви безумное волненье», «ран любви безумной...», «любви безумную тревогу» — примеры могут быть умножены. Эта характерная «безумная» любовь, мучительная страсть господствовала в лирике Пушкина вплоть до 1829 г., когда в трех стихотворениях — «На холмах Грузии...», «Легенда», «Я вас любил...» — отразился новый нравственный опыт поэта.
В новом варианте «Легенды» герою придано обычное любовное безумие взамен прежней «набожной мечты». Изменился авторский взгляд на героя и его любовь к Мадонне, и тут особенно красноречива история последней строфы о заступничестве. К последнему этапу работы над «Легендой» относится важное творческое решение: Пушкин перечитал стихотворение в его новой редакции — и уже в беловике зачеркнул эту последнюю строфу. Безумие рыцаря оказывается ему последним приговором: «царства вечна» герой не удостоен, и судьба его ограничена земным кругом.
Из стихотворения исчезает его главная исходная идея — религиозное оправдание любви. Любовь героя не освящена Небесами, жизнь обессмыслена, и душе его нет спасения. Тот путь, который когда-то, пусть и ненадолго, показался Пушкину спасительным, теперь, в 1835 г., расценивается как путь безумца. Небесное заступничество отнято у рыцаря и отдано другому герою — грешнику, но христианину, который ступил на очистительный отшельнический путь. Выявление связей второй редакции «Легенды» с «Родриком» и «Странником» позволяет увидеть, что работа Пушкина по пересозданию стихотворения отражает важный этап его внутренней, духовной работы, тот этап, который впоследствии определит проблематику каменно-островского цикла 1836 г.

****************

Итог
 Используя средневековую Легенду о платонической религиозной любви Рыцаря к Деве, Пушкин последовательно передает нам свое отношение к ННГ по мере ее превращения из ряда миражей, мираклей, видений и модельных образцов в реальную практичную женщину и жену в семье, полной бытовых и нравственных проблем:
1) к своей  увиденной на балу юной девице с печатью избранницы, наделенной  божественной красотой,
На этом этапе Пушкин проводит параллель между (а) Легендой о любви бедного рыцаря к видению Пресвятой Девы и его платонической религиозной любви к ней и  (б) его видением ННГ в образе Мадонны
2) к своей невесте и избраннице как дару небес божьему избраннику -  гению поэзии даруется гений красоты
3) к жене – потенциальной устроительнице дома с семейным покоем и счастьем
4) к женке – кокетке записной, которой сердце тронул котильонный принц - красавчик поручик, ловлас и кавалергард
******************

Итак Параллели и Трансформация
I
Легенда о любви бедного рыцаря к миражу Пресвятой Девы
Образ НН как Мадонны ниспосланной с Неба божьему избраннику – бедному поэту
II
Легенда о любви рыцаря к Прекрасной Даме – избраннице сердца
Образ идиллии о супруге как Хозяйке Дома с обещанными в нем покое и счастье

Финал напоминает сцену из Сказки о рыбаке и рыбке, когда супруги оказались у разбитого корыта …