Северные ленты. Все главы

Северные ленты или Метель в сочельник

Посвящается всем родившимся в 60-х, выросшим в 70-х, начавшим свою трудовую деятельность в 80-х, выжившим в 90-е и на что-то надеявшимся в 2000-х.

События, описанные в данном произведении, в реальной жизни никогда не происходили. Все герои, за исключением некоторых общеизвестных, вымышлены,  любое их сходство с кем-либо является случайным.


Пролог
Рождественский сочельник в селе Софьино, что расположено в Аркадакском районе Саратовской области, выдался просто шикарным. Как только стемнело, на совершенно безоблачном небе высыпали звёзды. Полная Луна ласково освещала улицы, которых в селе было целых пять. Снег от этого лунного света блестел, обретя при этом некий серебристый оттенок. Зима укрыла своим белым покрывалом ковыльную степь, небольшие островки берёз и кустарников. Что-то  ласковое, доброе и немного сказочное было во всей этой картине.

Алексей Ольгин бодро шагал по заасфальтированной дороге. Настроение его было самым превосходным. Он находился в предвкушении очень  приятного времяпровождения.  Дело в том, что буквально  пару часов тому назад ему позвонил его друг далёкой юности, проживающий в соседнем селе  Баландинка – Валентин Павловский, который для Алексея  всегда был просто Валёк.  Он ждал его к себе в гости, и по этому поводу даже зарезал жирного гуся.  Дружба Алексея и Валентина началась много лет тому назад, в далёкие 70-е годы…

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
СЕВЕРНЫЕ ЛЕНТЫ
 
Глава первая
 
Когда-то ребята учились в одной школе города Саратов, сидели за одной партой, вместе хулиганили и прогуливали уроки. Они были совершенно разными.  Ещё бы, Алексей из уважаемой в городе семьи: его папа, Антон Сергеевич Ольгин  являлся главным инженером Саратовского завода энергетического машиностроения, имел правительственные награды; мама, Зинаида Сахмановна – старший товаровед одного из гастрономов. А Валёк рос без отца,  мать – простая уборщица в школе, куда ходили ребята. Однако, всё же, нашёлся фактор, который сблизил их обоих. Этим фактором стала гитара. Будучи уже в старших классах пацаны впервые услышали с магнитофона, который принадлежал отцу Алексея, баллады Высоцкого, и оба просто заболели авторской песней и творчеством Владимира Семёновича в частности. Таким образом, в начале у Алексея, и немного позже у Валентина появились первые собственные музыкальные инструменты. Они оба частенько устраивали гитарные посиделки на квартире  родителей Алексея, благо, её квадратные метры это позволяли, показывали друг другу разученные, а иногда и сочинённые ими самими песни,  пытались подражать Высоцкому и ещё одному певцу, о котором в те годы ничего не было известно, кроме его имени – Аркадий Северный. Частенько, снисходительно выслушав очередной музыкальный опус Ольгина, Павловский говорил:

- Знаешь, кореш мой, Алёшка,
Ты поёшь, как мандавошка!

На что Ольгин ему с улыбкой отвечал:

- Эх, приятель мой, Валёк,
Ты весёлый паренёк!

Это было, пожалуй, самое беззаботное и счастливое время. Тем не менее, всему приходит конец.  Друзей призвали в Армию, и их жизненные пути надолго разошлись.  Два года в Стройбате наложили тяжёлый отпечаток на Алексея. Вернувшись  на «гражданку» он никогда не рассказывал о подробностях своей службы, и, если вдруг  в чисто мужских компаниях, где порой ему приходилось оказываться, начинали травить всякие армейские байки, Ольгин замолкал и становился мрачным, что вызывало недоумение у окружающих.

По совету отца он пошёл работать к нему на завод,  в качестве простого токаря, однако очень скоро стал мастером участка Заготовительного  комплекса. Злые языки говорили – папа помог. Далее была встреча с девушкой Наташей, свадьба, рождение сына Артёма,  и, через год – развод со скандалом. Всё это пережить стоило Ольгину огромных усилий, но, тем не менее, в итоге он сумел  вычеркнуть этот период  жизни из своей памяти, остались лишь горечь унижения и желание доказать окружающим, и в первую очередь самому себе, что он вовсе не «жалкое ничтожество», как назвала его Наташа перед окончательным разрывом.

Алексей закончил вечернее отделение Саратовского государственного технического университета имени Гагарина Ю.А., однако, связывать себя с производством особо не стремился. Его отец, будучи человеком «старой закалки» постоянно наставлял сына, что главное в этой жизни – честность и порядочность, что только благодаря труду можно построить собственное счастье, и счастье своих близких.  Алексей соглашался с ним лишь на словах. Он с завистью  смотрел, как представители высшего заводского начальства вывозят на служебных машинах стройматериалы, как приносят к ним в кабинеты шикарные презенты от коллег с других предприятий. Он видел, с какими подобострастными улыбками и взглядами их встречают и провожают в коридорах заводоуправления,  мечтал о том, что когда-нибудь  достигнет всех этих высот: у него будет свой кабинет, персональный телефон,  служебный автомобиль, непременно чёрная «Волга», и, конечно же, молоденькая секретарша с длинными ногами. Его воображение часто рисовало  картины, как он, одетый в шикарный костюм-«тройку» приезжает к своей бывшей Наташе, с брезгливостью кидает ей на стол пачку сторублёвок, Артём бежит в его объятия, и они вдвоём покидают эту квартиру навсегда. Тем не менее, время шло, а Алексей продолжал оставаться на должности обыкновенного мастера цеха, получал свою зарплату в размере 220 рублей и ничего более ему не светило, несмотря на  неоднократные его намеки своему родителю, о том, что пора уже двигаться дальше по служебной лестнице. Отец на это никак не реагировал, и сын продолжал завидовать окружающим.

Больше всех  он завидовал освобождённому секретарю комитета комсомольской организации завода, Петру Кондратьеву, стройному и энергичному  парню лет двадцати с небольшим. Каждый вторник, ровно в 9.00  Пётр приходил и проводил двадцатиминутные политинформации для молодых тружеников цеха Алексея, которые с радостью оставляли работу и приходили послушать своего лидера.

Ольгин садился в самых последних рядах, наблюдал за представительницами женской части своего коллектива, как они смотрят на выступающего Петра. В их глазах  читались восхищение и желание. В эти минуты Алексей ненавидел себя за то, что в отличие от Кондратьева  не обладал интересной внешностью: ростом не вышел, носил очки и, несмотря на молодость, уже был склонен к полноте и облысению.

Когда Пётр заканчивал своё выступление, то подходил к  Алексею, жал ему руку, интересовался, как у него дела и иногда дарил маленькие подарки в виде пачки сигарет «Мальборо» или жевательной резинки «Дональд». На вопросы, откуда у него всё это, Кондратьев лишь хитро улыбался.

Пересекался Ольгин с ним  так же на заседаниях комитета комсомола предприятия, куда, порой, приглашался по тем или иным вопросам, и как  комсомолец, и как мастер цеха. Обычно Пётр Кондратьев в этих случаях просил Алексея оказать воздействие на каких-то нерадивых подчинённых, которые либо не платили взносы, либо совершили какой-то проступок на работе.

Как уже было сказано, женским вниманием Пётр обделён не был. Молодые девушки, в том числе те, на которых засматривался разведённый Алексей, частенько в рабочее время приходили к Кондратьеву, и оставались с ним, порой, на несколько часов. В этих случаях комсомольский глава всегда звонил Алексею по внутризаводскому телефону, предупреждал его, что такая-то работница находится сейчас у него, проходит подготовку к ленинскому зачёту или же помогает ему готовить стенгазету, и её отсутствие на рабочем месте не должно вызывать никаких вопросов. Это просто выводило из себя Ольгина. Он догадывался о том, что происходит у Петра в кабинете на самом деле, и от этого злился ещё сильнее.

Как-то, после очередного такого звонка он на время оставил свой  цех и отправился прогуляться по заводу. В комплексе управления, где располагался кабинет  Кондратьева, было тихо, спокойно. Заводской шум сюда не попадал, всё начальство находилось на различных объектах предприятия, уборщицы давно сделали влажную уборку,  и, закончив свои дела,  разошлись по домам.  Лишь за дверью комсомольского кабинета было какое-то движение. Осторожно подойдя ближе, Ольгин прислушался. Никаких сомнений не осталось: в рабочее время секретарь комитета комсомола Саратовского завода энергетического машиностроения Пётр Кондратьев занимался отнюдь не комсомольскими обязанностями.

Первым порывом Алексея было – ворваться в это помещение и застать обоих участников за их не очень хорошим делом. Однако внутренний голос, возможно, это был его ангел-хранитель, а возможно и кое-кто ещё, шепнул ему, что это опасно, есть большая вероятность получить по физиономии от Петра, который был хоть и моложе нашего героя, но обладал гораздо более серьёзной физической и моральной подготовкой. Постояв ещё несколько минут, Алексей тихо ушёл. Вернувшись в свой цех, он сразу направился к начальнику Заготовительного комплекса – Белодедову Сергею Александровичу и написал заявление с просьбой предоставить ему на завтра отгул за свой счёт по семейным обстоятельствам. Получив необходимую подпись,он дождавшись гудка, который извещал об окончании смены, сразу поспешил за проходную.

 В этот вечер дома Алексей был  молчалив, не обратил внимания на любимый плов, который сегодня подала на обед мать, сухо поздоровался отцом и заперся в своей комнате. Родители лишь переглянулись, решив лишний раз не приставать к сыну с расспросами.

А сын, между тем, уселся за свой письменный стол, где когда-то готовил курсовые проекты, достал ручку, лист бумаги и принялся писать заявление, в нём он подробно описал всё то, чем занимался в рабочее время руководитель комсомольской организации его родного завода, не забыв при этом упомянуть про «Мальборо» и жевательную резинку «Дональд». Вышло всё очень складно. 

Закончив писать, Алексей встал, сложил лист и засунул его в карман пиджака. Теперь можно было немного расслабиться, он включил свой предмет гордости – катушечный магнитофон Revox B77, который ему родители подарили когда-то на день рождения, открыл в своём шкафу отделение с бобинами и достал одну наугад. «Аркадий Северный. 1979 год» - было написано на коробке рукой отца, Ольгин – старший не особо жаловал песни в исполнении этого певца, но, видя, что сыну они нравятся,  отдал бобину ему. И тут понеслось, Алексей просто влюбился в этот голос и включал звук на полную громкость к большому неудовольствию соседей по лестничной площадке, а когда в гости к нему приходил Валёк, они вместе слушали Аркадия и сами пели песни из его репертуара.

- Пойду на работу – заработаю денег, соберу такой же ансамбль, как у Северного, и буду петь блатные песни! – мечтательно говорил Валёк.
- Хотя бы на гитаре научись нормально играть для начала, - ставил его на место Алексей.
- Научусь, и тебя, такого рас****яя, к себе в свой оркестр не возьму, - отвечал Валёк, добродушно при этом улыбаясь.

Обидеть Павловского было очень сложно. За этот добродушный нрав, как раз и любил его Ольгин. Сейчас ему очень не хватало Валентина. Коллеги по работе были с Алексеем всегда вежливы, но держались от него на порядочной дистанции.  Близких друзей у него не было.

Теперь Ольгин, сидя в своём любимом кресле,  думал о том, что когда-нибудь обязательно разыщет Валентина, и они запишут совместный гитарный концерт, который разойдётся по всему Саратову, а пока из динамиков  пел Северный:

В оркестре играют гитара со скрипкой,
Шумит полупьяный, ночной ресторан.
Так что же ты смотришь с печальной улыбкой
На свой недопитый с шампанским бокал…

Это была одна из любимых песен Алексея.  Её он мог гонять много раз подряд, открывая каждый раз в ней что-то для себя новое. Прослушав композицию до самого конца, Ольгин выключил магнитофон.
Алексей застал родителей на кухне. Отец читал свежий номер  «Известий», мать мыла посуду.
- Я завтра на работу не пойду, взял отгул, - сказал Алексей.
- Заявление написал? – Антон Сергеевич оторвался от газеты.
- Конечно, и всё подписал.
- Прекрасно, ты же ведь знаешь, как у нас сейчас с этим строго, да и работы очень много, большой государственный заказ, а мы отстаём по графику.
- А что случилось, Алёша? – в разговор вмешалась мать, - у тебя всё нормально?
- Да всё хорошо, мам, просто у  меня  свидание с девушкой, - отвечал сын, изобразив при этом улыбку на лице.
- Давно пора! – подал голос отец, - обязательно пригласи её к нам, я хочу с ней познакомиться. Надеюсь, с ней у тебя будет не так, как с Натальей.
- Ты слышал, что сказал папа? Я тоже хочу её видеть! - мать закончила с посудой, - так что ждём!

С этими словами она удалилась смотреть телевизор, оставив мужчин наедине. По её голосу было видно, что известие о появившейся девушке у сына её очень порадовало.

- Пап, - обратился Ольгин к отцу, - хочу тебя спросить, Аркадий Северный, что о нём вообще известно?
- Да мало чего, - Ольгин - старший отложил газету в сторону, - ты же знаешь, мне его записи как-то не очень. Вот Высоцкий – совсем другое дело, а Северный – это так себе. Пел этот певец часто пьяный, иногда с матом.  Сам он вроде из Ленинграда, выступал на каких-то подпольных концертах, ездил с выступлениями по стране, вроде как сидел, не так давно умер.
- От чего?
- Наверно, старый уже был, - отец пожал плечами,- есть ещё один исполнитель, Александр Розенбаум, тоже ленинградский, у него существует концерт с «Братьями Жемчужными», посвящённый  памяти Аркадия.
- Александр Розенбаум, - задумчиво произнёс Алексей, - я уже где-то слышал это имя. А кто такие «Братья Жемчужные»?
- Какие-то цыгане, отец - гитарист и несколько сыновей, играют и поют в ресторанах. Я, наверно, смогу взять на перезапись этот их концерт с Розенбаумом, у одного моего старого товарища, только ты напомни мне об этом, хорошо?
- Конечно, папа! – Алексей был на седьмом небе от радости, - А другие записи Северного, кроме той бобины, что ты мне дал, существуют?
- Да, что-то есть. Мне ведь эту ленту подарил один питерский командировочный, зная, что я увлекаюсь магнитофонными записями, сам он переписал её у кого-то из коллекционеров, так что вот так. Жаль, ни адреса, ни телефона этого человека у меня не осталось.

У отца Алексея был свой собственный магнитофон SONY, очень редкой модели, записи он прослушивал при  помощи профессиональных наушников, которые ему кто-то привёз из ФРГ.  Ольгин-старший очень дорожил своей техникой, и не позволял сыну к ней прикасаться ни под каким соусом, когда требовалось что-то переписать, второй магнитофон приносился к нему в комнату, и он собственноручно осуществлял всю процедуру записи, Алексей не был против, ведь копии в итоге получались вполне приличного качества. В том, что так будет и на этот раз он не сомневался.
- Ладно, хватит об этом, - подвёл итог разговору глава семьи, - лучше пойдём, посмотрим «Вокруг смеха» по телику!


Глава вторая

На следующий день, ранним тёплым августовским утром, сев на один из первых автобусов, Алексей Ольгин отправился в райком комсомола. Он бывал там всего пару раз, но, тем не менее, без труда нашёл приёмную первого секретаря. Рабочий день только начался, в коридоре чувствовался запах кофе. Встав у двери, Алексей достал из кармана написанную вчера бумагу, раскрыл её и ещё раз внимательно пробежался глазами по тексту. Нет, вроде ничего не упустил. Прочитал снова, и вдруг обнаружил, что в порыве волнения вчера вечером дома не написал самого главного, в правом верхнем углу, от кого, собственно, исходит сей бдительный сигнал. Вместо заявления честного комсомольца о недостатках в своей первичной организации у него совершенно непроизвольно получилась самая настоящая анонимка. Ему стало страшно. Фантазия моментом нарисовала картину, как он передаёт это донесение секретарше, она его, конечно, запоминает и через пару-тройку дней по всему заводу разносится слух о том, что родной сын главного инженера пишет кляузы на коллег из-за своей мелкой зависти. Что тогда? Ему же в этом случае руки никто не подаст, независимо от того, достоверным ли было его сообщение, или нет. Как после этого работать в коллективе?!  «Хорошо, что вовремя заметил!» - подумал он. Его рука потянулась за ручкой, чтобы вписать в заявление свою фамилию имя и должность на предприятии, однако, что-то или кто-то вновь, как и прошлым днём у кабинета Кондратьева, остановил  его.

- Нет, так тоже делать нельзя! – услышал он чей-то голос в своём собственном сознании.

Что же тогда? Развернуться и уйти, тем самым расписаться в своей беспомощности, позволить дальше какому-то выскочке развлекаться, занимать то место, которое на самом деле для него совсем не предназначено? Ольгин  вновь сложил своё заявление, в последний раз посмотрел на него, аккуратно вставил в проём между дверью приёмной и полом, затем резко развернулся и ушёл.
 
Он выходил из здания райкома с таким чувством – будто у него гора с плеч упала, при этом на душе появилось  ощущение того, что отныне его жизнь никогда больше не будет такой, какой была раньше.

Свернув с Кировского проспекта на Волжскую улицу Алексей, засунув руки в карманы брюк, не спеша шёл по тротуару. День выдался великолепный, наш борец за нравственность, у которого, благодаря взятому отгулу была масса свободного времени, никуда не спешил и потому остановился напротив Церкви в честь иконы Божией Матери. Она являлась достопримечательностью Саратова, благодаря тому, что построена была по проекту известного российского архитектора Петра Митрофановича Зыбина и являлась уменьшенной в несколько раз копией Собора Василия Блаженного, в народе эту церковь называли «Утоли моя печали». До революции здесь ежедневно совершала богослужения монашеская братия, однако эти времена давно уже ушли в прошлое, теперь лишь несколько бабушек стояли неподалёку, о чём-то переговаривались между собой и крестились на купола, с которых давно уже были сняты кресты. В самой же Церкви нынче располагался Саратовский планетарий. В детстве, увлекающегося космосом и всем, что с ним связано Ольгина, родители часто водили сюда, и он с большим удовольствием смотрел на звёзды, слушая рассказы о далёких мирах, где возможно обитают наши братья по разуму. Ему вдруг неожиданно захотелось хотя бы на миг вновь вернуть это незабываемое ощущение детства, ноги сами по себе привели его ближе к зданию. Увы, на стене висело объявление:

«С  6 АВГУСТА  1984 ГОДА ПЛАНЕТАРИЙ ЗАКРЫТ НА РЕМОНТ. АДМИНИСТРАЦИЯ»

Алексей пошёл прочь, решив для себя, что ещё обязательно сюда вернётся. Уже отойдя на приличное расстояние, он обернулся, чтобы бросить прощальный взгляд на это место, с которым у него было связано столько дорогих сердцу воспоминаний, и встал на месте как вкопанный. Одна из замеченных им ранее бабушек, пристально смотрела на него. В её взгляде было что-то такое, от чего по телу пробежали мурашки. Старушка вдруг подняла свою сухонькую руку и осенила его крёстным знамением. В тот же миг Ольгин ощутил сильный толчок прямо в грудь и изо всех сил бросился бежать не чувствуя под собою ног. По мере приближения полудня на улице становилось всё более жарко,  пот струился с него ручьём.  Лишь  миновав парк-сад Липки – любимое место отдыха жителей Саратова и гостей города, Алексей остановился, чтобы перевести дух, задержавшись взглядом на пивном ларьке, стоявшим неподалёку.

На самом деле он не был таким уж страстным любителем выпивки, лишь иногда, в компании Павловского позволял себе употребить немного портвейна. Ему было забавно, смотреть на своего пьяного друга, который изрядно приняв на грудь, начинал нести ахинею. Увы, те времена давно прошли, Павловский был где-то далеко и Алексей возможно никогда бы не вспомнил об алкоголе, но только не в этот день, когда ему пришлось изрядно поволноваться.

Было просто удивительно, что, несмотря на жару и время обеденного перерыва в большинстве организаций – у ларька не было ни души. Продавщица, скучая, смотрела куда-то вдаль. Ольгин подошёл к окошечку, взял большую кружку «Жигулёвского» за 22 копейки, тут же её залпом выпил и сразу же попросил ещё. Вторая кружка так же моментально опустела, только после этого на душе почувствовалось некое облегчение. Жаждущий заказал третью. Продавщица с интересом взглянула на него,  однако, не сказав ни слова, снова открыла заветный кран, не спеша подождала, когда пена осядет, долила до необходимого уровня и протянула вожделенный напиток. Ольгин успел выпить лишь половину, когда кто-то тронул его за плечо.

- Молодой человек, Вы таки нервничаете?- послышался чей-то голос за спиной.
Ольгин оторвался от пива и обернулся назад. Перед ним стоял очень худой мужчина роста примерно 175 см, чертами лица немного похожий на Юрия Никулина, на нём был идеально выглаженный костюм, светлая рубашка, также идеально вычищенные ботинки,  модный галстук, на виске выделялось родимое пятно, а большие чёрные глаза так пронзительно смотрели на Алексея, что, казалось, видели его насквозь.

- Не надо нервничать, - продолжал черноглазый незнакомец, - то, что сделано, уже не изменить. Прошу мне поверить, это  далеко не самое худшее из того, что возможно будет Вами совершено в будущем.
- Вы о чём? – это было всё, что Ольгин смог выдавить из себя в ответ.
- О том, что ты сделал сегодня утром, - его собеседник хитро улыбнулся,  - только не надо оправдываться. Я тебя понимаю, иначе мы не разговаривали бы сейчас.
- Мы уже на «ты»? – растерянно спросил Алексей

«Нет, это невозможно, этот тип не может знать о том, что происходило этим утром!» - подумал он.

В руке того, кто к нему подошёл, совершенно неожиданно вдруг появилась «маленькая». Лёгким движением руки была сорвана алюминиевая крышечка и Алексею полилась водка прямо в его недопитую кружку с пивом.

- Пей, это то, что тебе сейчас необходимо, - лицо находившегося с ним рядом, расплылось в дружелюбной улыбке

Ольгин сделал несколько больших глотков.  Незнакомец, глядя на него, одобрительно кивнул, и сам выпил прямо из горлышка своей бутылки.

- За тебя, друг! – сказал он, закурив сигарету «Памир»
- Разве мы друзья? – удивился  Алексей, - Мы где-то встречались раньше?
- В какой-то степени да, - последовал уклончивый ответ, - Как пиво?
- Хорошо, очень даже.
- Действительно, хорошо, но в Ленинграде, в пивном баре «Хмель» на порядок лучше было.  Хотя, что я говорю, ты же никогда не был в Ленинграде. Однако слушай сюда, возможно тебе это пригодится, а возможно и нет. Видишь ли, одни считают, что человек сам кузнец своего счастья и всё в этой жизни зависит только от него самого. Другие, напротив, придерживаются мнения, что от человека ничего не зависит, его судьба заранее предопределена Творцом. Так вот, на самом деле неправы и те, и другие.
- Не понимаю…
- Представь себе реку с очень быстрым течением, - продолжал мужчина с чёрными глазами, - ты плывёшь по ней в лодке. Течение настолько быстрое, что у тебя нет возможности ни повернуть назад, ни пристать к берегу для отдыха.  Ты можешь двигаться только вперёд.  Вдруг  видишь, что река разрывается на два рукава. И вот тут у тебя остаётся совсем немного времени, чтобы в нужную долю секунды сделать всего лишь одно точное движение вёслами, для того что бы выбрать направление движения куда плыть.  Теперь до тебя доходит, о чём я толкую?
- Да, да, конечно! – Ольгин кивнул головой. Пиво с водкой уже основательно его пробрало, - Вот только в нужную ли сторону я сейчас повернул?
- На, закури! –  мужчина протянул ему сигарету и зажёг спичку, - Это конечно не то «Мальборо», что у тебя сейчас в кармане, но, тем не менее, любимое курево одного моего хорошего приятеля из Омска.

Алексей затянулся и закашлял. Таких отвратительных сигарет курить ему ещё не доводилось.

- И всё же, нужное ли направление я выбрал? – снова поинтересовался он.
- Сейчас на  твой вопрос невозможно ответить, впереди, совсем скоро, будет ещё одна развилка. Вот, она много чего определит в твоём будущем. Каждый человек проходит через такое, как  ты сейчас, со мной это тоже было. Я ведь когда-то мог просто не явиться в Ленинграде к Рудику, на Ропшинскую, и всё было бы со мной совсем иначе.  Однако, что уж теперь говорить, дело сделано... - Мужчина бросил пустую бутылку в мусорное ведро, - К сожалению, моё время здесь заканчивается. Старайся поступать по совести и  меньше обращай внимания на всякие внутренние голоса. Ой, вэй, смотри, какая дама идёт, ну просто класс!

Алексей посмотрел туда, куда было указано. По противоположной стороне улицы шла привлекательная фигуристая брюнетка, однако ему было сейчас не до неё. Он вновь повернулся в сторону того, с кем только что разговаривал, но с ужасом обнаружил, что рядом никого нет.

- Простите,  - обратился Ольгин заплетающимся голосом к продавщице, - а куда делся тот гражданин, который только что стоял со мной рядом?
- Здесь кроме Вас, уважаемый товарищ, никого не было, - отвечала она, пересчитывая мелочь.
- А с кем же я только что разговаривал?
- Сам с собой, - женщина криво усмехнулась, - и  нечего по такой жаре пиво с водкой мешать. Идите лучше домой, пока я не вызвала милицию!

Подробности своего возвращения Алексей не помнил. Дрожащими руками он открыл дверь своей квартиры, не снимая ботинки повалился на диван, заснул, и проснулся лишь утром по будильнику. Голова жутко болела, завтрак не лез в горло. С большим трудом выпив кружку чая, он поспешил на работу.

Рабочий день начался как обычно. Ольгин обошёл вверенный ему участок, поздоровался с подчинёнными, распределил между ними задания на смену, затем полчаса отсидел в кабинете начальника комплекса на ежедневном совещании, и вернулся к себе, в конторку, где, кроме него располагались ещё четверо таких же, как он,  мастеров,  два сотрудника ОТК и табельщица. Ближе к обеденному перерыву похмелье прошло, у него разыгрался аппетит. Как только прозвенел звонок, он поспешил в заводскую столовую.

Столовая Саратовского завода энергетического машиностроения считалась образцовой в городе, здесь всегда было лучшее снабжение, лучший поварской коллектив и лучшее обслуживание, даже простой мойщицей посуды сюда устроиться было невозможно, брали исключительно по знакомству. Стены, пол, кухонные приборы просто блестели. Скатерти на столах были белыми, как гималайский снег, если на какой-то из них появлялся хоть малейший намёк на грязь, её тотчас же заменяли новой. Многочисленные гости предприятия, которые приезжали в Саратов со всего Союза и даже из братских социалистических стран, обязательно посещали это заведение, для особо важных персон был даже предусмотрен отдельный кабинет, где они могли в спокойной обстановке предаваться греху винопития и чревоугодия. В таких случаях готовились специальные изысканные блюда, качеству которых мог позавидовать любой столичный ресторан, всё это стало возможным благодаря генеральному директору завода, который курировал столовую лично. Сам он ездил на обед к себе домой, однако два - три раза в месяц обязательно появлялся среди посетителей, выстаивал очередь вместе со всеми и питался в обществе заводчан, тем самым снискав к себе огромное уважение.

Вот и сегодня был его день. Высокая, статная директорская фигура была видна за версту. Ольгин взял пустой поднос и встал прямо за генеральным, не забыв сказать ему при этом: «Добрый день, Юрий Иванович!». Юрий Иванович даже не повернул головы в ответ.  Директора связывала давняя дружба с отцом Алексея, порой, он даже бывал у Ольгиных в гостях, но младшего члена семьи при этом всегда демонстративно игнорировал. Причина такого отношения к себе была ему совершенно непонятна. Одно время он переживал по этому поводу, однако, потом решил сам для себя, мол, хрен с ним, я ещё молодой, а директор,  не вечен.

 Наш герой взял себе две порции говяжьего антрекота с отварным картофелем, свой любимый компот из сушёных яблок и салат «По - министерски», который являлся аналогом знаменитого «Оливье». Поесть он любил с детства, и к говядине хорошо относился в любом виде. Его мама, обрусевшая татарка, готовила это мясо просто великолепно. Будучи мальчишкой, Ольгин дожидался, когда она сварит бульон, затем тайком пробирался на кухню, доставал из кастрюли большие куски и съедал их с куском чёрного хлеба. Бывало, за эти шалости ему попадало, тем не менее, своих привычек сынуля не бросил, и, уже став взрослым, всё равно, проделывал такие вещи. Специально для него мать  теперь оставляла на видном месте тарелку, а в кухонном шкафчике всегда был свежий укроп, которым Алексей любил обильно посыпать еду.

 Закончив трапезу, Ольгин собрался было уже уходить, когда совершенно неожиданно к нему за стол подсел Кондратьев.

- Привет, Лёха, - обрадовался он, - как твои успехи? Забот на участке много?
- Очень много, - отвечал Алексей, - прямо не знаю, как сумею уложиться в срок. Боюсь, придётся ребят просить оставаться на этой неделе сверхурочно, а генеральный такое не одобряет.
- Не переживай,  папа тебя в обиду не даст, - Пётр улыбнулся, - у меня к тебе просьба будет. Увидишь Юльку Толмачёву, скажи ей, что я в 14.00 ожидаю её у себя. Ей пора сдавать Ленинский зачёт.
- Ну, ты даёшь, Петька, а работать у меня кто будет? – возмутился Алексей.
- Ничего, справитесь,  это же всего часа на полтора. А мне ведь тоже надо отчитываться перед райкомом.  Ударить лицом в грязь никак нельзя.
- Может быть, ты поставишь Юльке зачёт задним числом? Дело в том, что она сегодня мне нужна на участке.
- Я что,  по – твоему, похож на формалиста? – Пётр в праведном гневе поднял брови вверх, - кстати, а тебе ведь тоже давно пора пройти эту процедуру.

Перспектива зубрить устав ВЛКСМ Ольгину явно не улыбалась.

- Хорошо, я скажу ей, - нехотя согласился он.
- Ну, вот и славненько! -  Кондратьев положил ему на поднос пачку сигарет «Кэмел» 100 мм, - Знаю, ты любишь «Мальборо», но сегодня его нет.

С этими словами комсомольский вожак встал, и пошёл обедать в другой конец столовой. Ольгин проводил его взглядом полным ненависти и презрения. Вернувшись на участок аккуратно по заводскому гудку, он прошёл  к Юльке Толмачёвой, миниатюрной шатенке двадцати лет, которая трудилась под его началом в качестве комплектовщицы изделий, и сообщил, что её ожидает Кондратьев.

- Спасибо, Лёшенька, обязательно приду! – проворковала Юлька и полезла в свою дамскую сумочку за косметикой.
- Постарайся там не задерживаться, у нас много работы, - не дожидаясь ответа, её начальник пошёл в свою контору.

Остаток смены прошёл без каких-либо значимых событий. Так пробежал ещё один день, второй, неделя. Ольгин уже для себя решил, что его заявление было отправлено секретаршей райкома в мусорное ведро. Иногда он сталкивался с Кондратьевым, перекидывался с ним парой слов. Пётр был сама вежливость. Несколько раз говорил о том, что Юлька Толмачёва отлично сдала зачёт, и было бы здорово, если и другие подчинённые Алексея будут так же подготовлены к нему, как она. Злость закипала внутри цехового мастера от одного вида комсомольского вожака, однако ценой огромных усилий он себя сдерживал, и отвечал ему так же вежливо, принимая при этом его маленькие подарки.

Прошёл август, наступил сентябрь, однако, лето не спешило покидать Саратов. Стояли погожие дни, было тепло, и Алексей частенько после работы прогуливался по городу. Он не раз подходил к планетарию, который так и оставался на ремонте, затем проходил мимо парка-сада и останавливался неподалёку от пивного ларька. Женщина, которая грозила ему милицией,  куда-то делась, за окошком теперь сидел мужик, по лицу которого сразу было видно, что пиво он очень уважает. Однажды Ольгин решился к нему подойти.

- Простите, - спросил он, - не приходил ли сюда пить пиво мужчина, такой очень худой, немного на Никулина похожий, с родимым пятном на виске?
 - Были тут всякие, - отвечал продавец, - но только не такие, уж я бы его запомнил, у меня прекрасная память на лица. А в чём,собственно,дело?

Ничего не ответив, вопрошающий поспешил удалиться.

На следующий день погода в Саратове испортилась. Город затянули тучи, с утра зарядил дождь. Как назло пришлось долго ждать автобус на остановке, и Ольгин приехал на работу весь промокший. Первым, что ему бросилось в глаза,  было большое объявление, которое сообщало о том, что сегодня, в 16.30, в актовом зале предприятия состоится общее комсомольское собрание, повестка дня – выборы нового секретаря комитета комсомольской организации завода, явка строго обязательна.

У него ёкнуло сердце. «Да, получилось!» -  радостно подумал он, заметив Юльку Толмачёву, которая тоже читала объявление.

- Это ж надо, - произнесла она в - слух, - я ведь совсем недавно с Петей разговаривала. Что же с ним случилось?
- Понятия не имею, что случилось - сказал подошедший к ней Алексей, -  лучше пойдём, иначе опоздаем.
И они оба поспешили к своим рабочим местам...


Глава третья

 Актовый зал к 16.30 уже был забит народом. Алексею, как назло пришлось задержаться у начальника, и, когда он пришёл, свободных мест оставалось уже очень мало. С трудом найдя себе одинокий стул подальше от сцены, и усевшись, не привлекая к себе внимания, опоздавший позволил себе немного осмотреться, заметив впереди себя Толмачёву, что-то бойко обсуждающую в обществе своих подруг. «А Юлька-то ничего,- подумал Ольгин,- у Петьки-то губа не дура!»

Между тем, всё самое интересное происходило на сцене. Там, в президиуме сидело шесть человек – членов комитета комсомола, Кондратьева среди них не было. Его место занимал райкомовский инструктор – Андрей Голубев, молодой человек с ярко выраженной славянской внешностью, и не по годам жёсткими чертами лица. Его хорошо знали на заводе, немного побаивались и называли – Товарищем Андреем. У него была репутация комсомольского работника с очень твёрдым характером,  ходили слухи, что он является по совместительству сотрудником КГБ и в ближайшее время займёт кресло первого секретаря райкома, так как нынешний хозяин скоро должен освободить его по возрасту. Ольгин, конечно тоже много слышал об Андрее, но знаком с ним не был, лишь сделал для себя вывод, что произошло что-то очень серьёзное, раз такой человек решил посетить это собрание. Так же оставалось некое разочарование от того, что Кондратьев отсутствовал. В нём теплилась надежда увидеть, как Пётр выступит с отчётным докладом о своей деятельности, как будет поднят вопрос о его аморальном поведении, как этот самонадеянный любитель женского пола начнёт оправдываться, однако ничего этого не случилось.

В глубине души Алексей уже начал жалеть, что пришёл сюда, надо было тихо уйти домой, тем более никаких репрессий в отношении него не последовало бы. Он уже хотел было встать и покинуть зал, но тот же внутренний голос, уже знакомый ему по недавним событиям резко сказал: «Останься, не пожалеешь!».  Ольгин остался и стал ждать.

Наконец, наступила тишина, один из членов комитета вышел микрофону:
- Общее собрание комсомольской организации Саратовского Завода Энергетического Машиностроения объявляется открытым! Слово предоставляется инструктору Районного Комитета Комсомола – Андрею Голубеву! Андрей, прошу!
- Спасибо! – Товарищ Андрей откашлялся и начал говорить.

В начале своей речи он коснулся непростой международной обстановки, затем затронул вопрос о начале подготовки к XXVII Съезду КПСС и о той роли, которая отводится в этом предстоящем событии центральным органам ВЛКСМ, и комсомольским организациям на местах. Не забыв упомянуть, что с данным предприятием его связывает давняя дружба, Андрей наконец-то заговорил о том, ради чего здесь все собрались:

- Итак, на повестке дня у нас один вопрос,  -  выборы вашего нового руководителя!
- А что случилось с Кондратьевым? – донеслось из задних рядов.
- Где Пётр, почему ему не дали слова? – посыпались вопросы.
- Тихо, товарищи, тихо! – Голубев поднял руку.

Зал умолк. Представитель райкома выдержал минутную паузу. Он умел выступать перед аудиторией, ему всегда удавалось в нужный момент сконцентрировать всё внимание на себе, и сейчас наслаждался этим своим умением.  На  лице инструктора появилась еле заметная улыбка.

- Пётр Кондратьев два дня тому назад написал заявление о своём выходе из рядов ВЛКСМ, нам очень жаль, но удерживать его насильно мы не можем, - пояснил Голубев, - В связи с этим вашей ячейке необходим новый лидер, который по своим качествам отвечал бы всем требованиям сегодняшнего дня. Мы в райкоме посовещались, и пришли к выводу, что такой человек у вас есть. Я предлагаю избрать секретарём комсомольского комитета вашей первичной организации – Алексея Ольгина!

Услышав свою фамилию, её обладатель чуть не упал со стула. Он ожидал всего, чего угодно, но не этого. В зале воцарилась гробовая тишина. Ольгин не был активным комсомольцем, никогда особого рвения нигде не проявлял и вдруг – на тебе! А Товарищ Андрей, продолжал:

- Кто хочет высказаться по поводу Алексея? Ребята, проявляем активность! Девушка, Вы хотите что-то сказать? Будьте любезны, выходите к нам!
Алексей посмотрел в сторону, куда обращался инструктор и увидел Толмачёву. Она встала со своего места и прошла на сцену. Голубев подвинул ей микрофон, а сам отошёл.

- Представьтесь, пожалуйста! – произнёс он.
- Юлия Толмачёва, Заготовительный комплекс, - отвечала она, - Алексея Ольгина я знаю давно. Работаю под его началом. Алексей служил в Вооружённых силах, грамотный специалист с высшим образованием, внимателен к своим коллегам по работе, всегда приходит на помощь в случае необходимости. К тому же о нём очень хорошо отзывался Петя Кондратьев, к которому у всех нас самое доброе отношение, несмотря на то, что он выбыл из состава нашей организации. Считаю кандидатуру Алексея Ольгина -  самой подходящей для этого поста. Уверена, в том, что под его руководством мы добьёмся ещё больших успехов!
- Большое спасибо! Очень хорошие слова, – Голубев вновь сменил её у микрофона, - есть ещё желающие выступить? Я так понимаю, что нет. Что же, счётная комиссия готова?
- Готова! – послышался голос из-за стола рядом со сценой.
- Прекрасно! Ставлю вопрос на голосование! Кто за то, чтобы избрать Алексея Ольгина, мастера цеха Заготовительного Комплекса на должность секретаря комитета первичной комсомольской организации Завода энергетического машиностроения, прошу поднять руки!  Кто против? Воздержавшиеся?
- Избран единогласно! – сообщил председатель счётной комиссии.
- Алексей Ольгин, пожалуйста, пройдите к нам! - подвёл итог Голубев.

Избранный встал со стула. Ему не верилось, что всё это сейчас происходит с ним. Уже на сцене ведущий собрание крепко пожал ему руку и предложил сказать несколько слов.

- Я оправдаю оказанное мне доверие, сделаю всё, для того, чтобы нами гордились не только на родном заводе, но и во всём Саратове! - произнёс Ольгин с волнением в голосе, - Вместе мы преодолеем любые трудности!
Раздались продолжительные аплодисменты. Да, сегодня, несомненно, был один из лучших дней в его жизни.
- Поздравляю с первой удачной речью! – сказал ему Товарищ Андрей вполголоса.

Алексей смотрел и смотрел в зал, задержался на Юльке Толмачёвой, их взгляды встретились. Он поймал себя на мысли, что в последнее время часто думает о ней, но вдруг, среди присутствующих увидел того самого черноглазого мужика, с которым  разговаривал у пивного ларька. Мужик теперь был одет по-другому. На нём был синий свитер и модные джинсы. Черноглазый с хитрецой взирал на новоизбранного комсомольского вожака, а Ольгин снял свои запотевшие очки, протёр их платком, и снова одел. Незнакомца на старом месте уже не оказалось. Место, на котором он только что сидел, пустовало. «Какая-то чертовщина,- подумал Ольгин, - наверно это у меня от волнения!»

Ход его мыслей прервал голос Голубева:

- На этом повестка дня нашего собрания исчерпана. Всех благодарю за внимание. Алексей, прошу остаться, нам с Вами необходимо ещё о многом переговорить.

Когда актовый зал опустел, Товарищ Андрей накинул на плечи непромокаемую куртку, взял в руки большой чёрный кожаный портфель и, довольным тоном, сказал  Ольгину:

- Пойдём, введу тебя в курс твоих новых дел!

Они отправились в комсомольский кабинет, который ранее принадлежал Кондратьеву.  По дороге оба хранили молчание. Алексей не знал, что сказать, а райкомовский работник, видя это, не спешил с разговорами. Подойдя к заветной двери, он, несколько замешкавшись, всё же открыл её ключом, зажёг свет и уселся в кресло Петра, указав при этом Алексею на второе,  точно такое же рядом. Какое-то время оба они смотрели друг на друга, первым заговорил старший по должности:

- Возьми ключ, теперь ты хозяин этого помещения, - сказал он.
- Почему я?- сорвалось с губ Ольгина.
- Почему ты?! Поверь, мне это неизвестно, - Андрей достал из кармана пачку «Мальборо», закурил сигарету, и подвинул ближе к центру стола массивную пепельницу, где ещё лежало несколько окурков, оставленных Кондратьевым, - ты ведь куришь? Бери, угощайся!

Ольгин взял сигарету, и щёлкнул зажигалкой. Голубев внимательно следил за каждым его движением.

- Этими сигаретками баловался Петька, знаю, кого-то здесь ими он угощал, кому-то продавал втридорога, но это не важно. Ему они доставались от меня. Я только недавно вернулся в Саратов, был в Польше по линии обмена молодёжными делегациями, и вот, мне рассказали о том, что произошло с Кондратьевым и что там, на самом верху, хотят видеть вместо него тебя. Что же, пусть будет так. Наверно это правильное решение.
- Но у меня ведь совсем нет опыта такой работы, - заметил Ольгин.
- Опыт – дело наживное. На самом деле, в тебе больше плюсов, чем минусов. Мастер цеха, с образованием, служил в Армии, язык у тебя  подвешен, так что не прибедняйся. И ещё, ты ведь постоянно общаешься с рядовыми рабочими завода, знаешь их настроения, чем они живут, дышат. Такой человек сможет легко находить контакт с ними. Вот, скажи, что в их среде говорят о таких, как я, например?
- Плохо говорят. Кто-то не так давно пустил слух, что всем райкомовским сотрудникам повысили оклады и их зарплаты стали в разы больше, чем у рабочих.  Ну а про ваш стол заказов по заводу уже давно ходят легенды.
- Ничтожества! – Андрей поморщился, - Не понимают, что все они - всего лишь ноги с руками, а мы – мозг, который планирует и направляет их действия. Мозгу всегда должно доставаться всё самое лучшее! Его надо кормить!  Без него погибнет весь организм! Подожди, настанет такое время,  когда все эти работяги будут пахать забесплатно, радуясь, что их вообще пускают на работу, а полки магазинов окажутся абсолютно пустыми!
- Неужели такое время действительно настанет? Трудно в это поверить.
- Да, настанет, – со значением в  голосе молвил Андрей, - и очень скоро! Теперь, вернёмся к нашим делам. Вот, я смотрю список членов твоей организации. Она достаточно большая, однако, освобождённым секретарём, каким был Пётр, ты не станешь. Тебе придётся какое-то время совмещать комсомольскую работу с должностью мастера цеха. Потом, когда всё устаканится, и ты покажешь себя с хорошей стороны,  мы тебя возьмём на постоянную идеологическую работу к нам в райком на должность инструктора. Я скоро пойду на повышение, моё место станет свободным, и ты на него идеальный кандидат. Так что вот такие дела, улавливаешь?
- Улавливаю, но совмещать руководство нашей ячейкой с должностью цехового мастера - это выше моих сил, - Ольгин покачал головой.
 - Ну почему же, твоей основной задачей станет обеспечение своевременной уплаты членских взносов, и организация предстоящей демонстрации 7 ноября. Это – самое главное, всё остальное уже второстепенно.
- Даже Ленинские зачёты?
- Зачёты… - Голубев достал из стола Кондратьева пачку заполненных бланков, - Считаем, что все зачёты уже приняты Петром. Вот, посмотри  это внимательно сам, если напротив чьей-то фамилии стоит пробел, просто поставь зачёт и свою подпись, только и всего. Потом я заберу у тебя эти документы.
- Я понял, - Ольгин облегчённо вздохнул, - а как же политинформации?
- Забудь о них пока. Мне известно, что у вас сейчас много работы и Генеральный директор эти мероприятия  не одобряет.
- Ты ведь знаешь, - продолжал Товарищ Андрей, - я начинал в гораздо более тяжёлых условиях, чем ты сейчас. Восемь часов у станка-полуавтомата, а уже потом – комсомольские дела.  Дома – жена, маленькая дочка, пустой холодильник и никаких высокопоставленных родственников. Однако же, как видишь, все трудности  были преодолены. Так что, Леха, не робей! Будет нужно – звони мне домой после восьми вечера или же в рабочее время прямо в райком, а возникнут проблемы - приглашай, приеду, проведём совместно собрание, если потребуется, и решим все вопросы. Да, и вот ещё что. У нас действительно очень хороший стол заказов. Завтра будут ананасы в жестяных банках. Я распоряжусь, чтобы один заказ оставили тебе, после работы заедешь к нам, назовёшься своим именем, скажешь, что от Андрея Голубева,  и получишь его.

Ольгин лишь кивнул в ответ.

- Ну что же, тогда на этом закругляемся, - райкомовский инструктор встал, - ты тут, обживайся, а у меня ещё куча других дел. До встречи, коллега!
- Андрей, - окликнул его Ольгин на выходе, - там, на собрании, в зале, могли оказаться посторонние?
- Исключено, - Голубев покачал головой, - мы это контролировали.
С этими словами он покинул кабинет, громко хлопнув дверью.


Глава четвёртая

Ольгин - старший к известию о том, что его сын стал комсомольским вожаком завода, отнёсся совершенно равнодушно.

- С чём тебя и поздравляю, - лишь буркнул он, и снова уткнулся в свою газету.

«Всё это потому, что я не стал освобождённым секретарём, – рассуждал Алексей про себя, - однако, ничего. Перетерплю годик-другой, а там место Голубева в райкоме освободится, он даст мне рекомендацию, и я забуду этот проклятый завод с его шумом и грязью как кошмарный сон! Главное сейчас – не наделать глупостей и обеспечить стопроцентное поступление членских взносов!»

С этими мыслями новоизбранный руководитель лёг спать. Первое, что  он сделал на следующий день утром – обошёл весь завод, подошёл к каждому комсомольцу, благо, список членов организации был на руках, со всеми постарался поговорить, найти общий язык, и, в целом, это ему удалось. Немного дольше, чем с остальными пообщался с Толмачёвой, поблагодарил её за вчерашнее выступление, она же в свою очередь, сказала, что будет рада и в будущем помогать, если это потребуется.

 - А ты не звонил вчера вечером Пете? – вдруг спросила она в самом конце разговора, - Интересно, как он воспринял твоё избрание?
 - У меня нет номера его телефона, - с деланной в голосе грустью отвечал Алексей, -  но я знаю, кому он точно должен быть известен, Товарищу Андрею. Обязательно спрошу, когда с ним снова встречусь.

На самом деле, он, конечно же, звонить Кондратьеву не собирался.

«Надо сделать так, что бы о нём все забыли, как можно быстрее!»- подумал Алексей, возвращаясь в свою конторку, где его ждали обязанности мастера цеха.

Тем не менее, никаких шагов в этом направлении  предпринимать ему не пришлось, через пару дней на дверях комсомольского кабинета сменили табличку, теперь там красовалась его фамилия. После этого  разговоры о бывшем любимце заводских девушек прекратились сами собой.

А у Ольгина началась деятельность в  новом качестве. Всё складывалась для него благополучно. Ситуация с членскими взносами была вполне терпимой. Злостных неплательщиков оказалось всего двое из 154 человек. Они были предупреждены о том, что если не рассчитаются  в недельный срок, будет поднят вопрос об их исключении из комсомола, и  буквально на следующий день Алексей получил от них всё, что они обязаны были выплатить, а ещё через пару недель он был представлен Голубевым Первому секретарю райкома. Аудиенция длилась минут десять, Ольгин узнал, что Первый сам когда-то работал на его родном предприятии, был знаком со многими руководителями, высокий комсомольский чин просил всем  передавать от него приветы.

 - Ты произвёл на него впечатление! – шепнул Товарищ Андрей ему на ухо, когда они уже шли обратно длинными райкомовскими коридорами.

Ноябрьская демонстрация прошла как нельзя лучше, никого зазывать  не потребовалось. Колонна Завода Энергетического машиностроения благодаря комсомольцам Алексея оказалась одной из самых многочисленных, что было положительно отмечено высшим партийным руководством города. Ближе к Новому году Ольгин  предполагал провести итоговое комсомольское собрание, и пригласить туда своего инструктора, однако тот отговорил его:

- А какой во всём этом смысл?! – сказал он, - Взносы платятся исправно, никаких ЧП на предприятии, слава Богу, нет, седьмое ноября у вас прошло просто великолепно. И, самое главное, у нас обоих  хватает своих личных дел, ведь так? Поэтому выбрось всё это из головы до Нового 1985 года! Лучше отдохни, как следует в праздники. Кстати, ты ведь разведённый, а это не есть хорошо. Для успешного продвижения по комсомольской, и в будущем по партийной линии, тебе необходимо жениться. Вот, та деваха, которая за тебя агитировала, очень даже интересная. Так что не упускай момент!

Ольгин и без него уже давно засматривался на Толмачёву, и даже несколько раз порывался её куда-нибудь пригласить, но всякий раз какая-то неведомая сила удерживала его от этого шага. Лишь в последний день уходящего года, когда на работе была укороченная смена, он подошёл к ней, поздравил, пожелал всего наилучшего и подарил плитку шоколада производства ГДР, которая входила в продуктовый набор, полученный им в райкомовском столе заказов.

Новый Год по давно уже сложившейся традиции, вся семья Ольгиных встречала у себя дома. В тот момент, когда праздник был в самом разгаре и по телевизору транслировался  Голубой Огонёк, в их квартире вдруг зазвонил телефон. Алексей снял трубку и произнёс своё обычное в таких случаях:

- Алло, я вас слушаю!

На другом конце провода воцарилось молчание. В нём было что-то мрачное и зловещее.

- Что вы хотите сказать, говорите! - Алексей неожиданно для себя сорвался на крик.

В ответ послышались лишь короткие гудки.

- Не нервничай, - говорила ему мать, - это просто ошиблись номером, успокойся, давай я тебе ещё холодца положу!

Увы, успокоиться Ольгин-младший так и не сумел, не досмотрев передачу,  встал из–за стола, и ушёл спать, сославшись на недомогание. Весь следующий день, первого января, он был рассеян и подавлен, слушал в своей комнате Аркадия Северного, но даже это не восстановило его душевного спокойствия. Ближе к вечеру опять раздался телефонный звонок.

- Я сам подойду! – закричал Алексей, бросившись к аппарату.

В трубке снова была тишина.

- Видно, кого-то очень смущает твой голос, - постарался всё свести к шутке отец, - больше к телефону не подходи, говорить буду я.

1985 год завод Энергетического машиностроения начал с выполнения срочных правительственных заказов для нефтяников. Алексей весь погрузился в работу. Звонки больше не повторялись, и он вскоре совсем забыл о них. Так прошёл январь, февраль, наступил месяц март.

Восьмого марта  он, наконец, решился пригласить Толмачёву в парк Липки, где как раз в это время проходили праздничные мероприятия. Телефона у Юлии не было и Ольгин решил нанести визит ей лично, тем более, что проживала она совсем недалеко. Увы, его ждало разочарование. Пожилая соседка по коммунальной квартире, та самая, что была из тех, кто знает всё про всех, сообщила ему, что этой девушки нет дома, ушла она часа три тому назад, и что за ней приходил молодой человек, очень прилично одетый в пиджаке и при галстуке. Нечего делать, пришлось извиниться и пойти гулять в одиночестве.

Немного подышав свежим  воздухом, поглазев на детишек, которые весело игрались в снежки, неудачливый ухажёр вернулся домой. «Ничего страшного, на Юльке свет клином не сошёлся!» - решил он, и усевшись в любимое кресло, открыв томик Жоржа Сименона, принялся увлечённо читать о приключениях комиссара Мегрэ. Выходные пролетели быстро и незаметно.

В ночь с воскресенья на понедельник ему плохо спалось. Не дожидаясь звонка будильника, Алексей встал, умылся, вышел на кухню, выглянул в окно. На улице не было ни души, уличные фонари тускло освещали начинавший уже слегка подтаивать во дворе снег. Времени было достаточно, но задерживаться не было смысла. Его рабочий день начинался в семь утра, и потому приходилось выходить из дома самым первым. Проверив, не забыт ли пропуск, герой нашего повествования закрыл за собой дверь квартиры и стал спускаться вниз. На лестнице не горел свет, и было так темно, что передвигаться  представлялось возможным, только держась за лестничные перила. Внезапно за спиной раздались чьи-то быстрые шаги.

- Эй, кто там? – не оборачиваясь, спросил он и тут же получил удар тяжёлым металлическим предметом по голове.

Искры брызнули из глаз. Алексей издал сдавленный стон, ноги  подкосились, и его тело скатилось по ступенькам  до следующей лестничной площадки. Нападавший моментально подбежал к нему и нанёс ещё несколько ударов ногами. Ольгин чувствовал, на своём лице чужое дыхание, как чужие руки шарят в  карманах, забирают кошелёк, снимают часы, но сам уже не мог ни открыть рта, чтобы позвать на помощь, ни просто пошевелится.

 «Как всё же это глупо!» – мелькнула у него мысль.

Закончив своё дело, грабитель бросился вниз, на улицу, громко  хлопнула за ним входная дверь парадного подъезда.  Загорелся свет, вышли из своих квартир заспанные, разбуженные шумом соседи, кто-то вскрикнул от ужаса,  кто-то побежал к телефонной будке, а Алексей продолжал лежать  на холодном бетоне. Чьи-то руки заботливо положили под голову подушку. Громко голосила мать. Подоспевшие санитары бережно перенесли пострадавшего в карету «Скорой помощи». Там он на какое-то время отключился.

Сознание вернулось к нему в приёмных покоях районной больницы. С трудом повернув голову по сторонам, Ольгин узнал эти стены, эти лампы дневного света и медицинскую каталку, на которой  сейчас находился. Когда-то давно, в детстве, ему уже приходилось здесь быть с приступом аппендицита.

- Надо же, ничего не изменилось! – прошептали его губы.
- Вы что-то сказали? – над ним наклонился молодой широкоплечий санитар, - Вам не надо сейчас разговаривать!

Алексей попытался перевернуться со спины на бок, но был остановлен медицинским работником.

- Прошу вас, ни в коем случае не двигайтесь,  травмы, которые вы получили -  очень серьёзные, - сказал он с волнением в голосе, - сейчас придёт наш врач – хирург Михаил Петрович  и решит, что с вами делать. А вот и он…

 - Ты мудак! – послышался приближающийся голос врача, подобный раскатам грома, который был обращён к санитару, - какого х..я ты тут пиз..шь с больным?!  В операционную его вези, быстро!

Каталка тронулась, проехала совсем небольшое расстояние и оказалась в просторном, ярко освещённом помещении. Там, в самом центре стоял массивный операционный стол, а чуть в стороне – четыре человека в белых халатах с марлевыми повязками на лице. С помощью санитара они переложили его с каталки на этот стол,  прикрутив к нему руки и ноги кожаными ремнями.

- Сильно ремни, не перетягивайте, засранцы, - снова послышался голос хирурга,  - а то отправите парня к Деве Марии!

Неожиданно  Ольгин увидел себя со стороны. Медики склонились над ним, санитар стоял рядом с входной дверью, а хирург матерился, как сапожник.

- ****ь, вы что натворили, я же говорил, не перетягивать ремни! Залупы вы тухлые! А ну все отошли от него, поганые долбоёбы!

Это были ещё самые мягкие выражения, которыми врач награждал своих подчинённых, а пострадавший тем временем смотрел ему в спину, ничего не понимая.

- Я жив, всё в порядке, - громко сказал Алексей, но ответа не последовало.

Он приблизился к доктору, тот никак не отреагировал на это, метнулся к ассистентам, но и они его не заметили.

Ольгин вдруг понял, что не стоит, а парит в воздухе. Никакой боли больше не ощущалось. Более того, ему стало очень легко и умиротворённо. Подался в сторону и совершенно неожиданно прошёл сквозь стену. Это оказалось очень просто. В больничном коридоре обнаружил своих родителей. Мать плакала, отец пытался её успокоить. Ему стало, очень жаль их, однако что-то подсказывало, что задерживаться здесь больше нельзя. Рядом появилось некое существо, которое поприветствовало его. Весь контакт с ним осуществлялся на каком-то мысленно-телепатическом уровне, этим существом он был увлечён наверх. Беспрепятственно пройдя потолки всех этажей, и миновав крышу больницы, они вдвоём стали подниматься всё выше и выше. Дух захватывало от открывшегося вида неба и звёзд. Впереди был огромный чёрный тоннель, вместе со своим новым спутником Алексей направлялся прямиком туда. К тому тоннелю двигалось огромное множество подобных ему, сопровождаемых такими же странными сущностями. С кем-то было по одному такому, а с кем-то – по двое и даже по трое. В конце тоннеля был виден яркий свет, и все стремились туда, к нему.

- Не бойся, - мысленно сказал его провожатый, - я буду рядом и не дам тебя никому в обиду!

Они понеслись по тоннелю, словно пассажиры в вагоне метро. Скорость всё увеличивалась, а свет приближался, от него исходило тепло и спокойствие, где-то впереди играла очень красивая музыка. Ольгину захотелось скорее достигнуть конечной точки своего путешествия, но его желанию не суждено было осуществиться. Дорогу им преградил другой неизвестный, однако, если тот, кто был рядом, обладал добродушным нравом и, даже каким-то чувством юмора, то этот – второй был более резкий и грубоватый. Он в чём-то упрекал сопровождающего Алексея, а тот в свою очередь возражал. Постепенно их разговор перешёл на повышенные тона.

Этот спор прервал некто третий, более могущественный, от которого исходил яркий свет, подобный тому, который был впереди. Он поднял руку, и спорящие тут же прекратили перепалку.

В следующий миг Алексей остался один. Какая-то сила повлекла его назад, к выходу, предпринятая им попытка сопротивления оказалась бесполезной.

- Мы ещё увидимся! – летело ему вдогонку мысленное послание.

Он с огромной скоростью летел вниз, снова увидел под собой родной Саратов, крышу больницы, операционную. Потом всё прекратилось, вокруг была лишь кромешная тьма.


Глава пятая

Послышался очень слабый звук. Сначала один, потом второй, третий. Всё это шло откуда-то издалека, но, тем не менее, было вполне реальным. Постепенно Ольгин стал различать то, что улавливал слух. Он начал узнавать мужские и женские голоса, чьи-то шаги, порой, неторопливые, а, порой быстрые, ощутил одеяло, простыню на которой лежал, смог немного пошевелить пальцами. Темнота отступила.
Собрав всю свою волю в кулак, Алексей поднял веки, которые, казалось, налились свинцом. Яркий свет на какое-то время ослепил. Это продолжалось совсем недолго, вскоре глаза привыкли. За окном играло лучами весеннее солнце, оно проникало сквозь стекло и попадало прямо на больничную койку. Рядом сидел отец, на его плечи был накинут белый халат, а лицо хранило отпечаток многих бессонных ночей.

- Алёша, ты узнаёшь меня? – с волнением в голосе  вырвалось у него.
- Да, папа,  а где мама?
- Она осталась дома, но в следующий раз мы обязательно будем здесь вместе, - пообещал глава семьи, - сейчас вместе со мной к тебе пришли Наташа с Артёмом.

Перед Алексеем стояла Наталья. Он не видел её с момента развода, с тех пор прошло уже четыре года. Бывшая жена заметно похорошела, на её руке блестело новое обручальное кольцо.

- Здравствуй, Алёша, - сказала она, - нам сообщили, что с тобой случилась беда,  и мы решили тебя навестить. Артём, подойди, это твой папа.

Артём осторожно приблизился к Алексею. Черты лица сына были материнскими, лишь зелёные глаза выдавали принадлежность к роду Ольгиных. Некоторое время мальчик стоял, подле него, затем сказав: «Папка, выздоравливай!», снова отошёл.

- Спасибо, что пришла, Наташа, - больной попытался улыбнуться, - как поживаешь?
- У меня всё хорошо, я снова замужем. Антон Сергеевич говорил, что у тебя тоже есть девушка, надеюсь, скоро и ты сыграешь с ней свадьбу.
- Сыграю, как только выпишусь домой.
- Конечно, выпишешься, куда же ты денешься! Вот, смотри, мы принесли твой любимый кекс с изюмом и лимонад «Саяны».
- Как  мило с твоей стороны! Огромное спасибо!
- Подумай, что тебе ещё нужно,  может быть...

Закончить фразу ей не удалось.

- Ага, вот и наш обормот вернулся, – неожиданно раздался  уже знакомый громкий голос, - Вы особо не беспокойтесь, у нас он ни в чём нуждаться не будет, ну-ка, дайте-ка мне взглянуть на него!

Над  Алексеем склонился хирург, тот самый который матерился на санитара в приёмном отделении и на собственных ассистентов в операционной. Это был здоровенный мужик средних лет, плотного телосложения, ростом под два метра, его кулаки явно были способны разбить не один десяток кирпичей, выправка выдавала в нём бывшего военного.

- Так, зрачки реагируют на свет, просто зашибись! – констатировал гигант, - Попробуй пошевелить рукой!

Алексей, слегка приподнял правую руку, потом левую. Это ему удалось.

- Прекрасно! Парень, ты мне начинаешь нравиться! - по интонации было видно, что медик действительно был очень доволен тем, что увидел.
- Это Михаил Петрович Кривошеев, твой лечащий врач,  он, спас тебе жизнь, - представил его отец.
- Ты получил тяжёлую черепно-мозговую травму, но, всё самое страшное уже позади, -  прогрохотал Кривошеев, потирая ладони, - сейчас наша задача – полностью тебя восстановить. Пока я вижу положительную динамику и настроен оптимистично.
- Как всё это произошло?  На меня напали у нас на лестнице?
- Да, сынок, - отец поправил на нём одеяло, - сняли часы, вытащили из карманов кошелёк. Милиция обязательно найдёт того, кто это сделал.  Твоё дело находится на особом контроле прокуратуры.
- Вот что, дорогие мои посетители, - снова вмешался хирург, - всё это конечно хорошо, но этому молодому человеку необходим покой, он ещё очень слаб, поэтому, прошу покинуть палату, я и так нарушил все инструкции, впустив всех вас сюда.
- Простите, да, конечно. До свидания, Алёша! – закивала головой Наталья.
- Пока, пока! – сын помахал Алексею на прощание своей маленькой ручонкой.

Они оба покинули палату, а Антон Сергеевич немного задержался, и сказал:

- Я и мама, мы договорились, о том, что Артём будет теперь иногда приезжать к нам в гости, на праздники, в выходные. Какие бы отношения между тобой и Натальей ни были, но своего внука мы любим, и страдать он не должен. Тебе тоже пора налаживать с ним контакт.
- Конечно, всё правильно, - согласился Алексей, прощаясь с ним, - пусть будет так, как ты говоришь.

Ему не хотелось так быстро расставаться с отцом, но он понимал, что это необходимо.

- Знаешь, друг мой ситный, - сказал Кривошеев, когда они остались наедине, - твоё сердце остановилось перед самой операцией, и, если б это была не моя смена, ты сейчас, скорее всего, находился бы не здесь, а в холодильнике нашего морга среди посиневших жмуриков. Как тебе такое соседство?!
- Как-то не очень, если честно…
- И это разумные слова. Я дал слово твоему предку, что поставлю тебя на ноги, и сдержу его. Сейчас придёт сестра, получишь от неё пару таблеток, одну противовоспалительную, другую седативную, съешь их, а потом  постараешься уснуть. Завтра посмотрим, как будешь себя чувствовать. Ну а теперь, извини, меня ждут другие больные.

Как только врач ушёл, появилась медсестра. Ольгин принял назначенные ему лекарства, запил их водой из стаканчика и, лишь тогда, когда оказался всеми оставленный, осмотрелся по сторонам. Медицинская палата, представляла собой вполне приличное зрелище. Пол и стены сверкали чистотой, было очевидно, что здесь регулярно проводится влажная уборка и осуществляется проветривание помещения. Рядом у стены тумбочка, на ней бутылка лимонада, принесённого Натальей, немного в стороне – стул, у окна  белый стол, покрытый клеёнкой, ближе к выходу ещё одна дверь, за ней располагался санузел. У противоположной стены – вешалка, с принадлежавшим ему пальто, а чуть правее ещё одна койка, на которой лежал мужчина предпенсионного возраста и читал журнал «Крокодил». К интеллигентному лицу чтеца идеально подходили круглые старомодные очки. Сосед Алексея был настолько поглощён своим занятием, что ничего не замечал по сторонам. Нашему болящему очень захотелось поговорить с ним, но тут как раз начал наваливаться сон. «Успею познакомиться,  у меня ещё будет  время, - решил он и крепко заснул».

Разбудил его голос врача. Михаил Петрович громко отчитывал  интеллигента в очках, по всей видимости, за нарушение больничного режима. Нейрохирург поливал несчастного трёхэтажным матом, а тот лишь виновато уставился в пол, словно провинившийся школьник. Матерился Кривошеев очень виртуозно, таких речевых оборотов Алексей до этого никогда ранее не слышал.

 - Ага, вот и наш везунчик снова с нами! – заметив, что его второй пациент просыпается, лекарь-матерщинник повернулся к нему, - Долго же ты спал, почти сутки. Как твои дела сегодня?
- Голова немного болит.
- Она будет болеть ещё долго, это немудрено после всего, что с тобой произошло. Есть хочешь, аппетит есть?

Взгляд Ольгина упал на стол. Там стояла тарелка с пшённой кашей и стакан чая, однако один вид всего этого вызвал у него мучительный приступ тошноты. Кривошеев посмотрел на него с пониманием.

- Так, - сказал он, - знаю, тебе сейчас тяжело и ничего не хочется, но начинать есть придётся. Не сразу, постепенно. Сейчас выпьешь только чай, но в следующий раз съешь хотя бы пару ложек каши. Я лично за этим прослежу,  и если ты  этого не сделаешь – получишь по заднице. А теперь скажи, ногу согнуть можешь?
- Да, доктор.
- Давай, покажи, на что способен.

Ольгин выполнил то, что от него требовалось,  обнаружив, что сегодня его тело повинуется ему гораздо лучше, чем вчера. Заметил это и врач.

- Просто замечательно, - нейрохирург сделал несколько громких хлопков в ладоши, -  раз ты у меня такой хороший, на сегодня тебе будет ещё одно задание – попробовать добраться до туалета. Семён Аронович, большая просьба к Вам, присмотреть за этим умником, хорошо?
- Да не вопрос, Михаил Петрович, конечно, присмотрю - отозвался сосед, радуясь тому, что его больше не матерят.
- А теперь вот что, Алёша, - голос врача вдруг стал очень серьёзным и тихим, - с тобой хочет пообщаться следователь. Он уже давно ждёт за этой дверью. Я объяснял ему, что ты не совсем ещё окреп, но достучаться до разума этого сыщика никак не смог, так что мы с Аронычем  сейчас выйдем в коридор, а ты, пока нас нет, будешь с ним разговаривать. Мой тебе совет, будь очень осторожен, уж, поверь, я эту публику хорошо знаю, от неё всего, чего угодно можно ожидать. Сёма, пойдём!

Сказав это, Кривошеев вместе с тем, кого он назвал Сёмой, поспешил выйти.

- Проходите, он проснулся! – донёсся из-за двери его  голос.

Тот кто вошёл в палату, взял стул, расположился напротив койки, раскрыл объёмную папку, минуту-другую что-то листал, затем достал шариковую ручку, поднял голову, прищурился и внимательно посмотрел на Алексея.

- Я следователь по особо важным делам – Щукин Владимир Юрьевич, - представился он, - мне поручено вести Ваше дело. Прежде всего, скажите, как себя чувствуете?
- Удовлетворительно, - отвечал Ольгин.
- Вижу, что пока Вы ещё не встаёте с кровати, однако это нашему разговору не помешает. Начнём с самого простого. Назовите своё имя, фамилию,  отчество и дату рождения.

Алексей назвал, и далее уже не испытывал никакого дискомфорта, задающий вопросы показался ему очень тактичным, внушающим полное доверие.

- Лицо нападавшего, Вы, конечно, не разглядели? – осведомился он.
- Не разглядел, на лестнице не горел свет.

В процессе беседы Щукин интересовался работой Ольгина, отношениями с родителями, его личной жизнью,  посетовал на то, что найти преданную, любящую жену сейчас очень сложно, и даже вставил фразу, о том, что  сам когда-то был  разведён. Подробно расспрашивал о том, сколько денег было в похищенном кошельке, и, услышав, что Алексей  этого не помнит, удивился:

- Я вот, например, всегда помню, сколько денег ношу с собой. А как иначе?!

Владимир Юрьевич искренно пожалел часы «Восток», которые тоже достались преступнику, посоветовал потом дома обязательно найти их паспорт с серийным номером и по возможности магазинный чек. Когда уже показалось, что всё подходит к завершению, он вдруг спросил Алексея со значением в голосе:

- Может быть, вспомните, не происходило ли с вами лично, или с вашими родными незадолго до случившегося чего-либо необычного?
- Вообще-то, если хорошо подумать, то происходило, - и Ольгин поведал о телефонных звонках в новогодние праздники.
- Очень интересно, - следователь сделал у себя новую запись, - теперь скажите, по вашему мнению, имеются ли у вас враги, недоброжелатели,  завистники?
- Скорее всего, нет, - Алексей отрицательно покачал головой.
- Скорее всего, или может быть, всё же имеются?
- Вообще-то была одна история у меня на работе с уже бывшим секретарём комсомольской ячейки – Петром Кондратьевым, Хотя, право, не знаю, стоит ли об этом говорить, я не считаю это настолько существенным…
- Говорите, в моей работе любая мелочь может оказаться существенной.

Ольгин рассказал о том, что не так давно сменил Петра Кондратьева на должности комсорга, заострив внимание на том, что тот перед этим вышел из рядов ВЛКСМ по собственному желанию без объяснения причин. О своём  визите в райком и о связанных с этим дальнейших событиях, он предпочёл умолчать.

- А какие отношения с этим Кондратьевым были лично у вас?- последовал новый вопрос.
- Нормальные, мы никогда не ругались, да и вообще, Пётр Кондратьев у нас на заводе был всеми любим.
- Всеми любим… - повторил Щукин, растягивая слова, и записывая, - Что же, вот, вроде бы теперь всё. Ну и самое последнее, когда мы найдём Вашего обидчика, как считаете, какую меру наказания к нему следует применить?
- Я хочу, что бы его расстреляли, - неожиданно сам для себя со злостью в голосе  изрёк Алексей.

Он, конечно, тут же спохватился, но, как говорится, слово не воробей, назад не воротишь. По лицу ведущего расследование было видно, что такой ответ произвёл на него большое впечатление.

- Какая кровожадность, - представитель закона покачал головой,- тем не менее, пусть будет так. Пожалуйста, ознакомьтесь с вашими показаниями, если со всем, что здесь написано, Вы согласны, прошу написать в правом нижнем углу: «С моих слов записано, верно», поставить дату, и подпись.
Ольгин пробежался глазами по протоколу и сделал всё так, как было сказано. Следователь забрал бумагу, положил её в папку, встал со стула и начал собираться.

- А я ведь пересекался с Вашим отцом, - сказал вдруг Щукин, - Более того, мы были друзьями когда-то. Антон Сергеевич -  очень достойный человек, ценитель хорошей музыки и задушевных песен. Вы ведь пошли в него, так?
- Наверно, - Алексей улыбнулся, - я люблю Высоцкого и ещё Аркадия  Северного.
- Северного?! Не шутите? Мне когда-то давали бобину с каким-то  концертом этого куплетиста, но я не стал себе его записывать, уж слишком плохого качества оказалась запись. А вот, есть другой певец, настоящий эмигрант, проживающий  в  США – Вилли Токарев, нынче очень популярный в Москве, Ленинграде, да и у нас тоже. Советую послушать, только при этом помнить, что афишировать это занятие не нужно.

Ольгин окликнул следователя, когда тот стоял уже на выходе:

- Владимир Юрьевич, как Вы считаете, того, кто на меня напал, найдут?
- Не сомневаюсь в этом, наша статистика говорит, что в 99 случаях из 100 такие преступления раскрываются. Всего Вам доброго, выздоравливайте!

Алексей остался один, но его одиночество оказалось недолгим. Минут через пятнадцать в палату вернулся сосед.

- Ну как, всё в порядке? - осведомился он.
- Да, всё хорошо, мы нормально поговорили - Ольгин немного приподнялся в кровати, уже устав лежать в одном положении.
- Семён Аронович Верблюдинский, - представился предпенсионник, - а Вас Алексеем зовут, верно? Как Вы уже слышали, Михаил Петрович просил меня присматривать за вами. Может быть, действительно попробуете дойти до туалета? Не бойтесь, я помогу вам.

Алексей крепко ухватился за его ладонь, затем приподнялся, спустил ноги с койки, некоторое время, сидел, собираясь с силами, затем, одной рукой опираясь на плечо своего нового знакомого, а другой держась за стену, сделал первый шаг. В этот же миг резкая боль пронзила его забинтованную рану, на мгновение в глазах всё померкло, но он пересилил себя, сделал второй шаг, третий и оказался в уборной.

- Я рядом, не беспокойтесь,  - послышался успокаивающий голос Верблюдинского.

Через пять минут, больной взялся за дверную ручку, снова приподнялся и с большим трудом смог добраться до своей койки, Семён помог ему лечь и уселся  рядом.

- Ну вот, завтра мы сообщим Кривошееву, что его задание выполнено, - произнёс он, проверяя, сколько в его тёмно-синей пачке «Космоса», производства Ленинградской табачной фабрики имени Урицкого осталось сигарет.
- Михаил Петрович, уж больно специфический  врач, - заметил Ольгин.
- Да, своеобразный.  Материться, похоже, начал с самого рождения, выпить тоже  любит, в том числе на работе. Но, при всём этом – он лучший нейрохирург Саратова, известен не только в Союзе, но и за рубежом, лично знаком с Министром Здравоохранения СССР. Говорят, у него с ним даже прямая телефонная связь имеется. Да, ты ведь не знаешь самых последних новостей - Черненко умер!
- Вот это да! И кто же теперь вместо него? Романов, Гришин?
- Ни тот и ни другой. Михаил Сергеевич Горбачёв. Его кандидатуру предложил Громыко.
- Надо же! Ну, по крайней мере, он молодой, все остальные уж больно старые.
- Оно всё так, но, как говорится: Молод опёнок, да черви в нём! - задумчиво произнёс Семён Аронович, - Время ещё покажет истинное лицо нашего нового вождя.
- И вот ещё что, - он поспешил перевести разговор на другую тему, - пока Вы спали, приходила девушка, симпатичная такая шатенка, миниатюрная, принесла Вам пакет с фруктами.

«Толмачёва! – подумал Алексей, - Вот это здорово!»

Это сообщение его очень порадовало. Весь день обитатели больничной палаты провели за разговорами, время пролетело незаметно.


Глава шестая

Верблюдинский оказался очень интересным собеседником, за всю свою жизнь Ольгину ещё ни разу не доводилось встречать настолько эрудированного человека. Семён Аронович мог поддержать разговор на самые различные темы, а если вдруг о чём-то начинал рассказывать, внимать его рассказам можно было до бесконечности. При всём этом он был очень чуток к тем, кто находился рядом, умел говорить сам, и так же умел слушать других. С самого начала  знакомства Алексей проникся к нему искренней симпатией, и тот, в свою очередь, тоже очень хорошо отнёсся к нему. Как оказалось, работал Семён в космической отрасли, был связан с государственными секретами.
 
- Я один из ведущих инженеров советской космонавтики, - говорил Верблюдинский  о себе.

По своим служебным делам ему много где довелось побывать, изъездил всю страну от Калининграда до Петропавловска-Камчатского, правда, в связи с родом деятельности за рубеж было не попасть, но это не стало для него причиной огорчений.

- А что там, за этим бугром, такого интересного? – пожимал плечами Семён Аронович, - Виски, ром да коньяк я и здесь выпью. Ну, зачем, скажите мне их Лувр, когда у нас Эрмитаж не хуже?  Джинсы и прочее тряпьё – всё это на самом деле не столь важно. А вот, пойти в лес за рыжиками, или посидеть ранним августовским утром на берегу речки с удочкой,  поймать  полосатого окунька и тут же сварить на костре уху – ничего лучше этого нет, и такое возможно только у нас.

В больницу он попал с сотрясением мозга, на самочувствие особо не жаловался, но Кривошеев не спешил его выписывать.

- Ну и ладно, - говорил по этому поводу Верблюдинский, - у всего есть свои плюсы. Отдохну немного от работы. Мне здесь очень даже неплохо.

Раз в два дня к нему приходила супруга, Антонина Ивановна, уроженка одного из сёл Саратовский области. Она была на пол головы выше своего мужа, ласково называла его Сёмушкой, с собой, в своих длинных и  могучих руках всегда приносила огромные сумки с едой, журналами, газетами и свежим бельём для своего любимого. Газетам и особенно периодическим изданиям, типа «Наука и жизнь», «Вокруг света» и «Крокодил» Верблюдинский был безумно рад, а вот от такого количества еды был не в восторге.

- Тонечка, милая, не носи мне столько продуктов, не надо, - говорил он, - здесь вполне прилично кормят, сегодня утром,  у нас такая запеканка была, ну просто пальчики оближешь, правда, Алёша?
- Правда, Семён, а ещё нам подали вкусную кашу и отварное яйцо! - заявлял Ольгин, стремясь поддержать нового друга.

Увы, поддержка не помогала. Антонина Ивановна всё продолжала носить и носить съестное.

- Сёмушка, тебе сейчас надо хорошо питаться, ешь больше сала, ты же знаешь, как оно полезно! – говорила она мужу.

Сальцо Семён Аронович уважал и к большому недоумению Алексея  каждое утро съедал огромный шмат этого продукта с чёрным хлебом,  запивая это дело ароматным чаем.
 
- Я в первую очередь – советский человек и атеист, а все эти талмудные предрассудки меня совершенно не волнуют, - пояснил он.

Алексею сало всегда было противно. В детстве родители иногда давали его ему с собой в школу, и всё оно с его лёгкой руки доставалось бездомным кошкам во дворе. Они ели это угощение очень неохотно, отдавая большее предпочтение рыбе и колбасе, и наблюдая за их поведением, Ольгин лишь укрепился во мнении, что употреблять в пищу животный тук – просто себя не уважать.

Ещё одной характерной особенностью Верблюдинского являлась тяга к курению. В палате это делать было нельзя, поэтому при каждом удобном случае, ведущий космический инженер спускался на первый этаж и выходил на улицу «подышать воздухом», за что неоднократно получал выговоры от лечащего врача.

Так за днём шли дни. Алексей Ольгин постепенно шёл на поправку. Через неделю головные боли пошли на убыль, ему стало удаваться самостоятельно вставать с койки и перемещаться в пределах палаты, начал появляться аппетит. Кривошеев бывал у него каждый день, кроме выходных, осматривал рану на голове и лично обрабатывал её, поливая по своему обыкновению матом  направо и налево.

Родители периодически приходили в больницу, иногда вдвоём, иногда по отдельности. Пару раз была и Наталья. Алексей был рад их визитам, но сам больше всего ожидал, когда же снова придёт Толмачёва. «Раз она навестила меня, значит это не просто так, - размышлял он, - значит, я ей не безразличен!» Увы, ожидания оставались лишь ожиданиями, время шло, а Юлия больше не появлялась.

В один из вечеров, когда большинство врачей разошлись по домам после смены, и в больнице оставались только дежурные, Алексей набравшись смелости, впервые вышел из окружавших его четырёх стен и оказался в холле, где  расположились больные с санитарами, у которых на данный момент было свободное время, они сидели и смотрели телевизор. Заканчивалась программа «Время», зрители ожидали чего-нибудь интересного. В этой компании был и Верблюдинский.

- Алёша, вот и ты, наконец-то! – обрадовался он, - Присоединяйся к нам, сейчас будем смотреть фильм!
- Что за фильм? – поинтересовался Ольгин, усаживаясь в кресло рядом.
- «Заговор против Страны Советов»! Очень актуальный и злободневный.
- Детектив?
- Нет, документальный.
- Ну, тогда это будет скучно, - Алексей хотел было уйти.
- Да посиди, развейся, – остановил его Семён Аронович, - устал ведь наверно от этой проклятой палаты!

Пока они говорили,  уже пошли первые кадры.  Аэропорт Шереметьево, задержанные иностранные граждане, которые пытались ввезти антисоветскую литературу, соответствующие комментарии диктора, далее кадры хроники из жизни русской эмиграции в Париже 30-х годов, и, как гром среди ясного неба на фоне всего этого знакомый голос  под оркестровое сопровождение:

Не надо грустить, господа офицеры,
Что мы потеряли, уже не вернуть.
Пусть нету Отечества, нет уже Веры,
И кровью отмечен нелёгкий наш путь…

У Ольгина от удивления открылся рот. Он смотрел на телеэкран, словно заворожённый, всматриваясь в каждый фрагмент фильма, ловя каждое слово, каждый звук.

Четвёртые сутки пылают станицы,
Потеет дождями донская земля.
Не падайте духом, поручик Голицын,
Корнет Оболенский, налейте вина…

Всё это продолжалось всего несколько минут.  Далее пошёл рассказ об атамане Семёнове, благодаря которому на деньги, полученные от японской разведки, и на награбленное им добро, вывезенное из Сибири, был создан «Российский Фашистский Союз», глава которого, Константин Владимирович Родзаевский приветствовал приход Гитлера к власти, но это всё Алексею было уже неинтересно.

- Мать честная, это же пел Аркадий Северный! – произнесли его губы сами собой.
- Да,  Северный, - отозвался Семён, - А тебе что, нравится, как он поёт?
- Это один из моих самых любимых певцов.
- Очень отрадно, что такие молодые люди, как ты, любят творчество Аркадия. Какие его концерты у тебя имеются?
- У меня всего одна бобина,  «пятисотка».
- Интересно, что там за композиции?
- «Голубое такси», «Чёрная роза», «Мой приятель студент», «Показания невиновного», потом, ещё «Отговорила роща золотая», «Я родился у костра». Какой-то цыган их поёт…
- Не цыган, а Анатолий Иванович Мезенцев, - поправил Верблюдинский.
- Анатолий Иванович… - ошеломлённо повторил  Алексей.
- Да. Я не пересекался с ним лично, лишь по телефону пару раз разговаривал. Это у тебя один из самых поздних концертов Северного, «Тихорецкий»  с ансамблем «Встреча», 79-й год. Анатолий Мезенцев – руководитель этого ансамбля.  На самом деле концерт этот очень большой, весь на «пятисотку» не умещается.
- А  других записей у Северного было много?
- Много. С ансамблями, под гитару. Я даже не берусь назвать точную цифру, сколько всего Аркадий оставил их после себя. У меня, например, больше сотни бобин и это, по всей видимости, далеко не всё, лишь основное. Кстати, Северный – это  артистический псевдоним, а настоящая его фамилия – Звездин.
-  У Вас больше сотни бобин?!
- Совершенно верно. Дело в том, что я по своей работе частенько бывал в Ленинграде и  там познакомился со всеми, кто имел отношение к этим записям.
- Семён Аронович, - с волнением в голосе спросил Ольгин, - а с самим Аркадием Северным Вы были знакомы?
- Был, но не близко, просто общался. Присутствовал на двух его концертах, выпивал  в компании с ним.
- Когда он умер? Давно?
- 12 апреля 1980 года. Вот, совсем скоро уж пять лет будет, как это случилось.
- Наверно, причина смерти - старость?
- Совсем нет. Аркадий был 39-го года рождения, вот и прикинь, сколько ему лет было. Умер он  в результате кровоизлияния в мозг, а родился в городе Иваново, в Питер приехал учиться, потом там женился. Как-то раз, один любитель самодеятельной песни Рудольф Фукс, записал на свой простенький монофонический магнитофон,  одесские и блатные песни в его гитарном исполнении. Вот, с тех пор простой советский студент Звездин и стал знаменитым певцом Аркадием Северным.

Ольгин слушал Верблюдинского, затаив дыхание, совершенно забыв про телевизор.  Всё его внимание было сосредоточено на словах  собеседника,  а тот, увидев, насколько тема Аркадия Северного  важна для него, пообещал продолжить начатый разговор, как только они останутся вдвоём.

- Здесь слишком много посторонних ушей, -  произнёс он тихим голосом, обведя глазами холл и тех, кто находился рядом.

Алексей еле дотерпел до конца фильма, который длился около часа.  Время было уже позднее, все стали расходиться. Наши герои тоже вернулись к себе, и лишь когда за дверью стало совсем тихо, Семён Аронович заговорил снова:

- Музыку слушать я люблю, сына своего тоже к этому приучал. Для этих дел специально приобрёл хороший японский катушечный агрегат,  слава богу, моя зарплата совершать такие покупки вполне позволяет. А вот с записями возникли проблемы. В те годы, в начале 70-х, многие, увлекались джазом, однако, это был дефицит, зарубежные пластинки стоили очень дорого, у нас в Саратове их не найти было днём с огнём. Как-то раз я снова оказался в городе на Неве, и вот там мне пришлось услышать об одном человеке, у которого, по слухам, имелось абсолютно всё. Звали его Николай Гаврилович Рышков, про него ещё говорили  - великий «косарь». «Косарями» тогда было принято называть тех,  кто как говориться, «косил капусту», делал деньги. Николай был лётчиком гражданской авиации, обладал многочисленными связями и знакомствами в различных сферах жизни, имел огромную коллекцию пластинок самой различной направленности, привозил их из-за границы и покупал у своих знакомых, порой за кругленькую сумму. Была в нём некая коммерческая жилка что ли.  Наверно, он был одним из первых, кто осознал, что всё это является очень хорошим объектом для вложения денежных средств. Некоторые приобретённые им диски,  существовали буквально в единичных экземплярах, поэтому, через некоторое время, Коля стал настоящим музыкальным монополистом. К нему потянулись самые различные люди, порой даже имеющие высокие звания и занимающие важные государственные посты с целью получить запись на магнитофонные ленты с этих пластов. Рышков никому не отказывал. Есть спрос – значит, есть и предложение. Его услуги стоили дорого, но сделанные им фонограммы были лучшими по качеству звука во всём городе, ему приходили письма со всех уголков Союза. Он отправлял посылки адресатам, будучи хорошо известным в своём почтовом отделении, всегда обслуживался там вне очереди, и в знак благодарности периодически одаривал всех операторов – кассиров различными подарками. Ну вот, и я стал одним из тех счастливчиков, кто получил номер его телефона. Хорошо помню нашу первую встречу. Мне тогда удалось очень быстро сделать все порученные дела на одном из военных предприятий, и, освободившись, позвонить ему из телефонной будки. На том конце провода  долго никто не подходил, и вдруг, наконец-то сквозь треск помех кто-то сказал скороговоркой:

- Алло, Николай Рышков слушает!

Я представился, назвал того, от кого о нём узнал, пояснил, что меня интересуют некоторые джазовые оркестры, попросил о встрече. Он немного помялся, чувствовалось, что ему не особо хочется мной заниматься, однако имя названного мной человека, всё же возымело действие, и потому его ответ оказался положительным:

- Если хотите, приезжайте завтра в 12 утра ко мне домой на Большеохтинский проспект. Запишите номер дома и квартиры.

В моём распоряжении как раз оставалось два свободных дня в Ленинграде, поэтому такое приглашение вполне устроило. На следующий день, в назначенное время я уже нажимал кнопку дверного звонка. Предо мной предстал мужчина средних лет, в синем тренировочном костюме и домашних шлёпанцах, немного полноватый. Вслед за ним прибежала маленькая белая собачка, увидев меня, она оглушительно залаяла.

-  Успокойся, это наш человек, - утихомирил её хозяин, - а Вы, снимайте обувь и проходите, вот, оденьте тапочки.

 Собачка убежала в свой уголок, а Николай провёл меня в комнату для гостей. Что меня поразило – все стены там были обклеены большими импортными календарями с полуголыми девицами и плакатами с зарубежными поп-группами. Журнальный столик, расположенный у стены, был завален коробками с бобинами. Я присмотрелся к ним, это оказалась отечественная лента «СВЕМА». Ближе к окну были расположены два  кресла и удобный диван. В противоположной части комнаты на массивных тумбочках красовались два магнитофона, один  AKAI-365,  а второй –  самодельный, кто-то из ленинградских умельцев сотворил его на базе  импортного, Рышкову он был очень дорог. Рядом – проигрыватель с дисками, мне были продемонстрированы те из них, которыми я интересовался, они пребывали в идеальном состоянии. Николай Гаврилович сказал, что у него нет срочных дел, и потому может выполнить мою просьбу прямо сейчас.  Для меня это был просто идеальный вариант, но вот только запись на «СВЕМУ» никак не устраивала.

- Могу предложить ленту «SONY», абсолютно новую, запечатанную, берегу её лично для себя, - предложил Рышков, - но тогда стоимость всего заказа увеличится в разы.
- Пусть так, мне важно получить максимально качественный звук на выходе, - согласился я.

Мы ударили по рукам, он подключил аппаратуру, настроил уровни записи, удостоверился, что всё идёт нормально, затем пригласил меня на кухню, выпить кофе. Его жены Жанны не было дома, поэтому хозяйничал великий «косарь» сам.

- Сам я не курю, но, если Вы курите, не буду против этого, - рядом со мной была поставлена пепельница, -  Ну так расскажите, чем занимаетесь, в какой сфере работаете?

Я рассказал ему о своей профессиональной деятельности всё, о чём имел право рассказывать. Оказалось, тема космоса очень увлекала Николая Гавриловича, он был большим любителем научной фантастики  и поклонником творчества Станислава Лема.  Особенно ему нравились такие его произведения как «Солярис»  «Непобедимый» и «Звёздные дневники Ийона Тихого».

- Может быть по рюмочке? – хозяин поставил передо мной на стол бутылку коньяка «Юбилейный».

К концу записи бутылка  опустела,  а мы  стали друг с другом  на «ты». Он перемотал ленту и протянул мне наушники, предложив послушать то, что получилось. Качество действительно было выше всяких похвал. Заплатив оговорённую сумму, во мне не было ни капли сожаления, я точно знал, что эти деньги верну здесь в Саратове на перезаписях с этой бобины в самые кратчайшие сроки, и так оно и вышло. Расстались мы друзьями. Уже, вернувшись, домой не раз звонил ему по междугородке, просил записать  ещё оркестров, слал  деньги, а он, в свою очередь, посылки с бобинами. Вот так началась наша дружба.

Верблюдинский замолчал. Было видно, что на него нахлынули воспоминания.

- А Аркадий Северный? Как Вы познакомились с ним? – спросил Алексей.
- Благодаря тому же Рышкову, - Семён Аронович подошёл к окну и немного приоткрыл форточку, - это произошло где-то года через полтора -  два… Мы тогда с Колей по уже сложившейся традиции выпили у него на кухне, начали разговор о джазе, и он вдруг мне говорит:
- А хочешь побывать на настоящем подпольном джазовом концерте?
Я ему:
- Что за вопрос, конечно хочу!
- Тогда завтра утром, ровно в 11 жду тебя, поедем к моему другу Диме Калятину на улицу Евдокима Огнева. С тебя взнос – стоха!
- Стоха?! Но за что? Чем этот концерт будет так интересен?- недоумённо спросил я.
- Петь будет звезда ленинградской подпольной сцены – Аркадий Северный! – торжественно отвечал мне Гаврилыч.
- Но мне надо завтра уезжать домой.
- Оставайся, Сёма! Придумай что-нибудь. Честное слово – не пожалеешь!

Мне пришлось воспользоваться его телефоном, чтобы позвонить в Саратов, сказать, что сильно простудился, и слёзно просить разрешения задержаться в Ленинграде на несколько дней. Так как я в своей организации был на очень хорошем счёту, мне не отказали. И вот, на следующий день, утром, взяв такси, Рышков отвёз меня на квартиру своего друга. Квартира большая была, трёхкомнатная, хозяин её,  Дмитрий,  нам открыл, со мною сухо поздоровался и принялся дальше настраивать аппаратуру для записи. Я увидел два магнитофона, катушечник – «Юпитер-201», а рядом ещё один – «Яуза». Над ним колдовал молодой человек, он тогда был примерно такого же возраста, как ты сейчас, очень вежливый, симпатичный такой,  представился мне Володей и сообщил, что по профессии настоящий цирковой жонглёр. Музыканты расчехляли инструменты. Были трубач, саксофонист, аккордеонист, ударник, контрабасист, а так же ещё один очень колоритный музыкант с усами, который помимо гитары, играл на банджо. Ко мне вдруг подошёл мужчина  в светлой рубашке с засученными рукавами. На шее его висел длинный узорчатый галстук, ростом был где-то метр семьдесят пять, очень худой, в руке дымилась папироса.

- Простите, Вы случайно не из Одессы будете? – спросил он у меня.
- К сожалению, нет, - в ответ мне пришлось лишь развести руками.
- А вот я скоро поеду туда на гастроли, разрешите представиться, Аркадий Северный!
- Рад знакомству. Семён Аронович Верблюдинский.
- Ну, это понятно, что не Иванов, - Аркадий пожал мне руку.

Он хотел продолжить разговор, но в это время в комнату вошёл ещё один человек, с собой у него был третий магнитофон, не помню уже марку, скорее всего «SONY», и большая сумка.

- Сергей Иванович, здравствуйте! – Аркадий оставил меня, и поспешил навстречу к нему.
- Салют, Аркаша! – отозвался вошедший, - Будь другом, помоги мне!

Северный принялся вытаскивать из сумки микрофоны и провода, а я стоял в стороне и наблюдал за всем происходящим.
- Это Сергей Иванович Маклаков, - сказал мне Рышков, который до этого болтал со своим другом Димой, - он организовал всё это, и музыканты тоже его знакомые.
- А действительно ли этот Аркадий так хорошо поёт? – поинтересовался я.
- Узнаешь! – мой спутник загадочно улыбнулся.

Маклаков между тем заканчивал настройку своего магнитофона. Он по-хозяйски, отодвинул  микрофоны Володи, и, несмотря на его протесты, расположил на их месте свои.

- Будешь возникать – вообще выгоню! – пригрозил он и повернулся к музыкантам, - Ну что, будем начинать?
- Сначала разберёмся с капустой! – отозвался гитарист с усами.
- Не вопрос, - Сергей Иванович пожал плечами, - ребята, бабки давайте!

Я достал свои 100 рублей и протянул ему их.  Деньги дали так же Дима Калятин, Володя, и ещё один человек, имени которого я сейчас уже не помню, лишь  Николай Гаврилович стоял, молча засунув руки в карманы. Только тут я обратил внимание на то, что все давали по 50 рублей, а я дал 100, за себя и за Колю. Видя на моем лице негодование,  он с характерной для него скороговоркой заговорил:

- Сёма, не злись, я всё потом объясню, и тебе компенсирую!

Устраивать разборки в незнакомой мне квартире я не стал, тем более что снова раздался голос усатого гитариста:

- Сергей Иванович, мы готовы!
- Коля, хорошо! Все по местам! – скомандовал Маклаков, - Мотор!

Северный, взяв в руки вторую гитару, подошёл к микрофону, объявил, что этот концерт посвящается для музыкальной коллекции Сергея Ивановича и Дмитрия Михайловича, упомянув при этом, что вместе с ним здесь присутствует его сыночек Моня, и исполнил первую песню. Пел он по бумажке, текст песни был так себе, про друга Серёгу, того самого Сергея Ивановича Маклакова, хозяина импортного магнитофона и организатора сего действа, однако, как он спел! Ничего подобного до этого слышать мне не приходилось. Да, это действительно был сильнейший голос. Я очень пожалел, что такому, несомненно, талантливому исполнителю подсунули весьма посредственный текст. Аркадий, очень чутко чувствовал чужое настроение и сразу заметил, что я огорчён.

- А что это наш Сёма заскучал? – обратился он ко мне, как только закончил петь, и запись была остановлена, - Давай, исполню что-нибудь персонально для тебя. Чего бы ты хотел?

Мне тут подумалось, а что, почему бы и не заказать песню, не зря же я деньги платил и потому спросил:

- Что-нибудь из Вадима Козина можешь?
- Ой,  не получится, - Северный покачал головой, - нет у меня ничего в этом духе. Давай в следующий раз подготовлюсь и тогда обязательно спою, договорились?

В комнате наступила неловкая тишина. Все ждали, как я отреагирую.  Обстановку разрядил трубач:

- Позвольте мне исполнить заказ. «Шумит метель» подойдёт?
- Ещё как подойдёт! – я поднял кверху большой палец правой руки.
- Тогда поехали! – трубач занял место Аркадия у микрофона.

Маклаков снова дал команду «Мотор!», и это было что-то. Солист выложился на все сто процентов. Вот тогда действительно стало понятно, что это уникальное событие, значение которого ещё предстоит оценить в будущем. Обида на Рышкова у меня пропала. По ходу дела трубача снова сменил Северный, исполнив одну вещь из репертуара Галича. И так понеслось-поехало. Половину программы исполнили музыканты, половину Аркадий. Это была какая-то гремучая смесь, словами передать такое просто невозможно, надо было там находиться, всё это видеть и слышать. Время пролетело незаметно, магнитофонная лента  у писарей закончилась, Аркадий сказал своё заключительное слово. Ребята с интересом стали прослушивать, что же записалось. Оказалось, у Володи запись не получилась совсем, у Димы – завален один канал, а вот у Сергея Ивановича –  звучание было ну просто идеальным.

- Насчёт перезаписи потом поговорим! – сказал Маклаков, и принялся упаковывать свою аппаратуру, задерживаться у Калятина не входило в  его планы.

Ко мне подошёл Аркаша, будучи уже основательно навеселе.

- Сёма, приезжай к нам ещё, - сказал он, - не забуду своё об обещание и в следующий раз специально для тебя исполню песни Вадима Козина. Но и ты обещай, что приедешь!
-  Конечно, приеду, обещаю, - отвечал я, - твой сегодняшний концерт был  потрясающим.
- То ли ещё будет! – подал голос гитарист с усами.
-  Семён, а поехали сейчас с нами в «Парус», - предложил Дима, - оказаться в Ленинграде и не побывать в этом плавучем ресторане – просто преступление!  Обмоем это дело!
- Ребята, в другой раз! – Рышков увлёк меня за собой, - Нам пора!

Уже на улице Николай Гаврилович  мне пояснил этот свой поступок:

- Они, конечно, хорошие ребята,  Дима, Аркаша. Всё это так, но, как начинают пить, меры не знают, а тебе ведь скоро домой ехать. «Парус» - никуда не убежит. Да ты не сердись на меня из-за этих пятидесяти рублей. Я тебе запишу ещё одну бобину, и плюс ко всему пришлю бесплатно то, что было спето сейчас. Маклак мне сделает копию.

Николай прислал мне этот концерт на бобине примерно через месяц, правда, не полную, а всего лишь 90-минутную его версию, несколько композиций не влезло, но, тем не менее. Вот так и состоялось моё знакомство с Аркадием Северным и его песнями.

Я сдержал своё слово, через год  снова приехал в Ленинград, и, уже без сопровождения Гавриловича, самостоятельно, оказался на новом подпольном концерте. В этот раз всё происходило на другой квартире, привёл меня туда Дима Калятин, с которым я обменялся номерами телефонов во время нашей первой с ним встречи. Северный, кстати, после той, памятной записи, остался у него жить на продолжительное время. Меня он сразу узнал, очень обрадовался и, как обещал, исполнил две песни  Вадима Козина, одну из них – мою любимую, «Весеннее танго». Моё имя на концерте не упоминалось, мне совершенно не нужно было, чтобы все узнали о том, что я бываю на таких мероприятиях. Ну и сходил с ними в их знаменитый «Парус», очень душевно тогда посидели, Аркадий, помню, всё рвался на сцену петь, а музыканты его не пускали, боялись неприятностей. После этого  я  уже долго с ним не пересекался.

Ну а Рышков сразу смекнул, что к чему, начал приобретать все оригиналы и первые копии аркашиных записей, и других исполнителей такого рода, какие только ему попадались.  Все  бобины  Маклакова были скуплены им за баснословную цену. Сергей Иванович был простым слесарем, получал не такую уж высокую зарплату, проживал с семьёй в коммунальной квартире, одним словом, в деньгах нуждался, хотя, он, конечно и сам был не промах. С этих своих бобин он делал себе копии, и уже под видом оригиналов продавал их в Москву и Киев. Там с радостью это всё хавали. А Николай Гаврилович, установил контакты с писарями других городов, в первую очередь с Владиком из Одессы, частенько вкладывал деньги в концерты, которые проходили там. По почте ему оперативно шли посылки оттуда. В итоге у него образовалась самая лучшая музыкальная фонотека подпольных исполнителей. Деньги текли к нему рекой, но тем не менее, совершенно внезапно его настигла тяжёлая болезнь, и он сгорел за очень короткое время. На тот свет к сожалению с собой ничего забрать невозможно.  Ну а потом так получилось, что все эти  записи, в том числе и Северного после его кончины – достались мне.

Верблюдинский прервав свой рассказ, посмотрел на часы.

- Время уже позднее, Алёша, я ненадолго выйду, отравлюсь никотином и будем спать, завтра ещё поговорим, - в его голосе проскользнули нотки грусти.
- Семён Аронович, скажите, а внешне, Северный как выглядел? Ну, помимо своего худого телосложения? - спросил Ольгин.
- У него были очень выразительные чёрные глаза. Прямо какие-то колдовские.  И ещё  - родимое пятно на виске, тоже чёрного цвета.  Женщинам он очень нравился. Чем-то напоминал Юрия Никулина.
- Никулина?
- Да. Аркадий даже сам порой это стремился подчеркнуть. Я всегда добрым словом его вспоминаю, что бы там ни говорили про него, ни тогда, ни сейчас, знай, это был добрый, хороший человек, просто жизнь у него не сложилась. У меня дома есть фотоальбом, я попрошу завтра Тоню, чтобы она принесла его нам сюда, там тебе будет на что посмотреть.

С этими словами он достал сигарету и отправился курить.


Глава седьмая

На следующий день во время утреннего обхода Кривошеев вплотную занялся Верблюдинским, просил дотронуться до кончика носа, показать язык, затем велел сдвинуть вместе ноги, вытянуть вперёд руки и закрыть глаза. Всё это было исполнено, но далее задание было усложнено, Семёну пришлось поставить стопы ног в одну линию, прижав  пальцы одной  к пятке другой.

- Я горжусь тобой! – произнёс врач, наблюдая за ним -  А теперь будет самое сложное упражнение, посмотрим, как справишься!

По его команде больной поднял ногу, оставшись стоять на одной, при этом стопой дотронулся до колена.

Михаил Петрович остался очень доволен тем, что увидел, и оставив старшего пациента в покое,  переключился на младшего:

- Ну а как дела у нашего молодого человека? Что с аппетитом? Тошноты больше не ощущаешь?
- Никак нет, - по-армейски отвечал Ольгин.
- Мне уже доложили, что ты начал ходить по больнице. Это, конечно отрадно, но смотри, не переусердствуй, сочетай ходьбу с отдыхом. Теперь, значит так, пока ещё не покушал – дуй в лабораторию, сдай анализы, посмотрим, как работает твой организм. Завтра рано утром я улетаю в Москву на конференцию, отсутствовать буду дней пять,  максимум – неделю. Веди себя без меня хорошо. Ты не куришь?
- Не курю, - Ольгин отрицательно покачал головой.

И это было сущей правдой. Он действительно с момента нахождения в больнице не выкурил ни одной сигареты. К запаху табака у него появилось стойкое отвращение.

- Одобряю, так держать! – прозвучала похвала в его адрес, - Вот, с кого, Сёма тебе надо брать пример – с молодого поколения! Мне просто приятно смотреть на этого сорванца!
- Алёша у нас действительно сделал большие успехи за последние дни, но что насчёт меня? – поинтересовался Семён Аронович.
- А тебя, как только вернусь, выпишу отсюда на хрен. Твоё лечение подходит к концу, с чем тебя, собственно, и поздравляю! – Кривошеев разразился громким смехом, - До встречи, парни, счастливо оставаться!

Алексей засобирался было уходить вслед за ним, но  Верблюдинский попросил его немного задержаться, и когда тот присел с ним рядом, спросил:

- Скажи, мне откровенно, ты действительно так любишь песни Аркадия Северного?
- Могу лишь повторить сказанное Вам вчера, это один из самых любимых моих певцов.
- Я тут подумал, и решил отдать тебе всю блатную коллекцию Рышкова, которая мне от него досталась. В общей сложности это будет порядка 150 бобин. Получишь их  даром, и насовсем.

У Ольгина от удивления чуть не вылезли глаза из орбит, дрожащие руки поправили очки на носу.

- Вы шутите?! – это было всё, что у него нашлось сказать в ответ.
- Понимаю твоё удивление. Дело в том, что записи эти для меня, к большому сожалению, уже не актуальны, а вот, для тебя – напротив, очень важны. Кроме них возьмёшь два моих катушечника, это хорошие машины,  надеюсь, тебе они тоже пригодятся, а нет – всегда сможешь их продать в комиссионном магазине за хорошую цену. Ну, и в придачу к ним будет  фотоальбом Аркадия Северного, о котором я говорил.
- Но ваш сын…
- Молчи,  решение принято, и точка. Иди, сдавай свои анализы, а я подумаю, как тебе это хозяйство переправить.

Ольгин отправился в лабораторию. «Неужели Верблюдинский действительно решил отдать мне всё полученное  от Рышкова совершенно просто так? – носились мысли в его ещё незажившей голове, - Эти ленты, если, конечно, они действительно являются оригиналами, стоят огромных денег. Такие вещи  не дарят, это невозможно!»

Закончив все медицинские дела, он побрёл было назад, как вдруг позади себя, в коридоре  услышал голос Щукина:
- Доброе утро! Как самочувствие?

Следователь пребывал в хорошем расположении духа, руки были в карманах брюк, в глазах горел хитрый огонёк.

- Здравствуйте, Владимир Юрьевич! – отозвался Алексей, - Самочувствие нормальное,  вот, видите, уже хожу потихоньку.
 - Я проезжал мимо и решил заглянуть к Вам ненадолго, сообщить интересные новости. Человек, поднявший на Вас руку, задержан, это Кондратьев!
- Неужели?!
- Да. Он уже во всём признался и сейчас находится в следственном изоляторе. Преступление им было совершено на почве зависти, ведь Вы заняли место комсомольского руководителя завода, которое раньше принадлежало ему. Пётр рассчитывал направить следствие по ложному пути, нанеся Вам удар по голове металлическим прутком, и забрав часы с кошельком, создав тем самым видимость разбойного нападения совершённого какой-то приезжей шпаной, но просчитался. Пруток с отпечатками его пальцев у нас, это очень серьёзное вещественное доказательство.
- Вот это да! Спасибо Вам за проделанную работу, за то, что нашли время, приехали, и обо всём рассказали. Мне наверно, придётся теперь выступать на суде в качестве потерпевшего?
- Не беспокойтесь, это будет ещё не скоро, а пока Ваш обидчик посидит в камере с настоящими уголовниками. Уж, прошу поверить, там ему придётся очень несладко. Случай с Вами - лишь один эпизод, из того, что ему будет предъявлено, этот тип много чем ещё промышлял, фарцовкой, махинациями с валютой, вот и получит теперь по заслугам!
- Кто бы мог подумать: комсомольский лидер, уважаемый человек на нашем заводе и занимается такими вещами! – Алексей попытался изобразить недоумение в голосе.

«Теперь тебе конец, – мысленно обратился он к Петру – Заплатишь ты за мою разбитую голову, заживо сгниёшь в тюряге, мразь!»

- К сожалению, так часто бывает, - философским тоном ответил ему Щукин, - вроде как с виду человек очень приличный, а чуть копнёшь его нутро, – такое дерьмо всплывает, просто мама не горюй…

Следователь выдержал небольшую паузу, затем продолжил:

- Итак, всё, что нужно было сказать – я сказал. Выздоравливайте, обретайте физическую и душевную гармонию. Потом, как буду свободнее – обязательно навещу Вашу семью, хочу переписать себе что-нибудь новенькое из мира музыки, Вы ведь поможете мне с этим, да? А значки, или монеты случайно не собираете?
- Нет, значки это не моё, а с музыкой, конечно же, помогу.
- Значит, замётано, всего Вам хорошего, передавайте от меня привет  отцу!

Когда Ольгин снова оказался в палате, то застал там  вместе с Семёном Ароновичем его супругу, снова доставившую ему полные сумки еды и литературы.

- Это просто прекрасно, Сёмушка, что доктор, наконец, решил тебя выписать, - говорила она, - Я сегодня уезжаю на дачу, надо там навести порядок. Может быть, как вернёшься сразу ко мне поедешь? У нас на речке уже щука клюёт.
- Если Кривошеев, выпишет, конечно, поеду, и на рыбалку схожу и по дому тебе помогу, - соглашался Семён.
- Буду ждать, а пока, смотри, вот твоя любимая курочка с чесноком!

Антонина Ивановна продолжала вынимать свёртки, но увидев того, кто вернулся, Верблюдинский резко остановил её, взял за руку и произнёс:

- Вот что Тоня, я решил передать все бобины Коли Рышкова Алексею, он очень любит Аркадия Северного, воспитан и глубоко порядочен.
- Наверно так и надо поступить, пусть они найдут достойного хозяина. Ты никогда не ошибаешься в людях.
- Ещё бы, дорогая. Тебя ведь Фрол повезёт на машине?
- Да, милый.
- А у тебя, Алёша,  кто-нибудь дома сегодня будет?
- Мать должна  прийти с работы приблизительно в час дня.
- Прекрасно! Тоня, тогда поедешь с Фролом после двух, скажешь, чтобы забрал у нас  коробки с бобинами, и мои магнитофоны, завезёте  их алёшиной маме.
- Может быть, сделаем это потом? – предложила Антонина, - к чему такая спешка?
- Нет, сегодня! – голос Верблюдинского стал жёстким и требовательным, - Я ясно выражаю свою мысль?
- Да, конечно, сделаю, как говоришь, – заверила  жена.
- Ну и хорошо, а теперь иди скорее домой, а то Фрол не дай Бог уедет без тебя. И ещё, пожалуйста, посмотри в нашей комнате, фотоальбом Аркадия, он должен быть в серванте, возьми его тоже!
- Уже пошла! – Антонина Ивановна забрала пустые сумки, бумагу с адресом Ольгина и покинула палату.
- Мне очень повезло с женой, – сказал Верблюдинский, глядя ей вслед, - эта женщина много для меня сделала, на её плечах всё наше домашнее хозяйство, и дача. Она меня ни разу не подводила, так что будь уверен, бобины и  магнитофоны приедут к  тебе на квартиру в целости и сохранности. Фрол – наш сосед, тоже очень ответственный человек, на него можно положиться.
- А Ваш сын, - решился задать вопрос Алексей, - почему он к вам сюда в больницу не приходит? И неужели музыка совсем перестала его интересовать?
- Сын больше не живёт с нами, а теперь извини, меня кажется, где-то просквозило, я пожалуй, немного посплю.

С этими словами Верблюдинский лёг и повернулся лицом к стене. Ольгин не стал ему ничего говорить, все его мысли продолжали занимать бобины с магнитофонами, которые теперь вот-вот должны были перейти к нему в собственность. Решив не тревожить Семёна, он отправился прогуляться по больнице, не спеша обошёл все этажи, почитал стенную газету, посмотрел из окна на улицу. В Саратов пришёл апрель, снег   почернел, и ему уже недолго оставалось напоминать горожанам о минувших морозах. На ветках тополя, раскинувшегося рядом с окном, было  птичье гнездо. Огромная ворона принесла к нему в своём клюве свежую веточку, положила её и снова улетела.

 Птиц Ольгин не любил с раннего детства, после того, как одна из них случайно сделала отметку на его новенькой курточке. Мать, тогда смеясь, вытирала эту какашку, а маленький Алеша громко ревел, чувствуя себя униженным и оскорблённым. Став постарше, он принялся изготавливать рогатки и охотиться за пернатыми, пытаясь таким образом, отомстить им за свою обиду. Увы, камни, всегда пролетали мимо цели, стаи воробьёв, синиц, голубей, и ворон с шумом улетали, оставляя неудачливого стрелка наедине со своей злостью.

Чтобы отогнать нахлынувшие воспоминания Алексей вернулся в холл и уселся напротив работающего телевизора. Первая программа транслировала «Новости», диктор говорил о только что состоявшемся Пленуме ЦК КПСС и о том, что с докладом на нём выступил новый генеральный секретарь  - Михаил Сергеевич Горбачёв. Слух резали непривычные слова – «ускорение», «перестройка», «гласность».

- Что-то не нравится мне этот меченый Михаил! Чувствую нутром, хлебнём мы с ним горя!
- Да нет, смотри, какой он молодой и энергичный, такой как раз нам сейчас и нужен!

Это двое пожилых из соседней палаты обсуждали то, что им показывал агитпроп. Не желая их слушать, Ольгин отправился на первый этаж, к гардеробу для посетителей, где располагался телефонный автомат и отыскав в кармане две копейки, позвонил домой. Мать сразу же взяла трубку.

- Мама, тебе ничего не привозили для меня? – таков был первый заданный им вопрос.
- Да, Алёша, только что какой-то мужчина средних лет, привёз три коробки, и два магнитофона, сказал, что это тебе от Семёна Верблюдинского из больницы. Что всё это значит, сынок?
- Не волнуйся, мне это подарили, я потом тебе обо всём расскажу.

Алексей прервал разговор, довольный тем, что Антонина Ивановна поступила так, как ей было сказано.

Когда он вернулся, уже проснувшийся Семён Аронович читал «Науку и жизнь», и узнав о том, что всё доехало, как было запланировано, изобразил на лице радость, немного поговорил на отвлечённые темы и снова лёг спать.Разочарованному Ольгину, ожидавшему новых рассказов об Аркадии Северном ничего не оставалось, как вернуться к телевизору и провести вечер за просмотром приключенческого фильма о  Гражданской войне.

Ночью его разбудил сдавленный стон. Руки нащупали кнопку выключателя, вспыхнул  свет и перед ним предстал распростёртый на койке Верблюдинский. Его лицо было искажено, глаза сверкали ужасом, он задыхался, было очевидно, что если сейчас же ничего не предпринять, с ним может случиться непоправимое.
 
- Моему соседу плохо, сделайте что-нибудь! – в панике прокричал Алексей, выскочив из палаты.

Дежурный, молодой парень, недавний выпускник медицинского училища,  вскочил как ужаленный, схватил врачебную сумку и бросился на зов.

- Боль в левой части груди, – выдавил из себя Семён видя, что помощь уже подоспела,  -  почему-то она отдаёт в руку и шею!

Врач действовал расторопно: широко открыл форточку, впустив в помещение больше свежего воздуха, проверил пульс больного, расстегнул ворот рубашки, измерил давление, дал  какую-то таблетку.

- Я могу чем-то помочь? – спросил у него Ольгин.
- Будьте рядом, никуда не уходите, - последовал ответ, - присмотрите за ним, пока я не приведу бригаду из кардиологического отделения, если станет хуже, пусть он выпьет  вот эти две пилюли, и ни в коем случае не позволяйте ему ходить и лежать, только сидеть!

Алексей остался вместе со своим другом, тот несколько раз порывался встать, и пришлось приложить немало усилий для того, чтобы этого не случилось. Каждая минута в ожидании длилась, как вечность.

 Наконец, дежурный вернулся вместе с двумя санитарами, медсестрой и ещё одним врачом – суровой женщиной в очках, начальником бригады. Ей достаточно было одного беглого взгляда для того, что бы понять, что к чему.

- В реанимацию несите, немедленно! – распорядилась она.
- Алёша, сообщи обо всём Тоне! – подал голос Семён, будучи уже на носилках.
- Вы действительно можете связаться с кем-то из родных этого больного? – спросила начальница, Алексея, когда Верблюдинского унесли.
- Боюсь, что нет. Его жена сегодня уехала на дачу, там скорее всего нет телефона, а  дома у них больше никто не живёт.
- Тогда пусть наш заведующий отделением сам занимается этим вопросом. Извините, задерживаться здесь с Вами я не могу.

Ольгин остался один. Остаток ночи он провёл без сна.


Глава восьмая

Сразу после завтрака Алексей хотел было отправиться выяснить, каково состояние здоровья Верблюдинского, но его планы неожиданно нарушил визит отца. Ольгин-старший привёз  комплект чистого белья, немного еды, пару детективов, поведал о  происходящих на работе событиях, и упомянул о Товарище Андрее,  интересовавшимся здоровьем своего комсомольского коллеги. Далее Антон Сергеевич долго рассказывал о том, как Наталья привозила к ним домой Артёма,  восхищался тем, какой это хороший, сообразительный и добрый ребёнок, постоянно интересующийся, когда же, наконец, папа вернётся из больницы.

- Смотри, я привёз от него тебе подарок! – отец достал из кармана пиджака сложенный вчетверо листок бумаги, вырванный из школьной тетрадки. На нём цветными карандашами была нарисована симпатичная лошадка, а в углу детским почерком крупными буквами написано: «Папе от Артёма!»
- Твой сын уже умеет писать, хотя ещё не ходит в школу!
- Здорово нарисовал! – притворно подивился Алексей.

Рисунок отправился в тумбочку, и расположился поверх детективов. «Пригодится в качестве закладки», - решил его обладатель, поведав в свою очередь о  Щукине, и о том, что напавший на него, наконец-то найдён.

- Кондратьев?! - удивлённо произнёс отец, услышав имя  преступника, -  Никогда бы на него не подумал, но Владимира Юрьевича я знаю со студенческих лет, и ему доверяю. Когда-то мы вместе учились, ходили в туристические походы: гитары, песни у костра и всё такое, но потом наши дорожки разошлись, он стал тем, кем стал. На сегодня это один из лучших дознавателей  во всём Саратове.

Конечно же, Антон Сергеевич не мог не коснуться темы вчерашнего приезда Фрола.

- Магнитофоны  шикарные, Алёша, - сказал он, - один – AKAI, второй – SONY, оба в прекрасном состоянии. Коробки с бобинами я не трогал, ты сам разберёшься с ними, когда вернёшься домой. Но, смотри, это очень дорогие подарки. Тебе следует как-то отблагодарить своего дарителя. Кстати, а почему я сегодня его не вижу?

 В ответ Алексей со всеми подробностями рассказал о том, что приключилось с Семёном.

- Не повезло мужику, собирался уже выписываться, и вдруг на тебе! - подивился отец, - Ну ладно, мне надо уже идти. Если что-то потребуется – звони.

Проводив родителя, Ольгин сразу же поспешил в отделение кардиологии, занимавшее в больнице целый этаж. Он без труда нашёл реанимацию, которая располагалась в самом конце больничного коридора, попробовал открыть дверь, но она оказалась запертой изнутри. Алексей осмотрелся, увидел большой стенд, с прикреплёнными при помощи канцелярских кнопок бумагами и подошёл к нему. На одной из них оказался список пребывающих за  дверью, в нём было порядка десяти фамилий. Рядом с каждой из них приводилась информация о состоянии её обладателя,  выражавшаяся всего лишь одним словом – «тяжёлый», лишь напротив двоих стояло другое слово – «умер». В этом списке Ольгин обнаружил и Верблюдинского.

- Тяжёлый, - прочитал он вслух.
- Простите, вы к кому? – из-за двери вышла уже знакомая ему по вчерашней ночи медсестра.
- Верблюдинский Семён Аронович у вас?
- Да, у нас, - больничная служительница утвердительно кивнула.
- Скажите что с ним?
- А вы ему кем приходитесь?
- Вы же знаете, кем - соседом по палате.
- Информацию мы даём только родственникам.
- Послушайте, прошу вас, не откажите, я его друг!
- Ну что вам сказать, - смилостивилась женщина, - у него инфаркт. Сейчас он чувствует себя немного лучше, чем вчера, но ни о каких прогнозах речи быть не может.
- Могу я Семёна увидеть?
- Ни в коем случае, это категорически запрещено, ждите, когда его переведут в обычную палату. Как правило это происходит дня через три.
- Может быть, нужна еда, или какие-нибудь лекарства?
- Никакой еды. Всё необходимое у нас имеется, не  беспокойтесь.

Сестра уже хотела было уходить, но в последний момент, немного подумав,  задержалась.

- Если у вас есть что передать ему на словах – говорите, я передам.
- Скажите, что приходил Ольгин, передайте ему мои пожелания скорейшего выздоровления!

Сказав это, Алексей ушёл, понимая, что на данном этапе ничего сделать больше не может.

Три дня прошли в мучительном ожидании. Каждое утро он приходил к заветным дверям, но ничего нового узнать не удавалось. Ежедневно на стенде появлялся обновлённый список больных, а у фамилии Семёна оставалась всё та же пометка – «тяжёлый». Не внёс никакой ясности и повстречавшийся реаниматолог, сообщивший лишь о том, что да, интересующий Алексея человек продолжает находиться у них, что с ним проводятся медицинские процедуры. Особое внимание он обратил на то, что Верблюдинский не является тем овощем, за которым необходимо ухаживать и в заключение назидательно сказал:

- Не надо бояться слова «реанимация», это та же больница, только в ней все пациенты находятся под постоянным контролем персонала. Обещаю, что как только будут новости – вы станете первым, кто о них узнает.

Ничего не оставалось, как продолжать ждать. Прошёл четвёртый день, пятый, шестой, на седьмой, после обеда, в палату Алексея заглянул уже знакомый ему санитар, и сообщил:

- Вашего соседа перевели ещё вчера, можете пройти  и увидеться с ним.
- Ну, наконец-то! – обрадовался Ольгин.

Увы, его радость оказалась преждевременной, ни в одной из кардиологических палат Семён не нашёлся. Совсем отчаявшись, ничего не понимая, он подошёл к милой девушке в белом халате с длинной русой косой, занятой чтением какой-то книги, и очень вежливо спросил:

- Доброе утро! Семён Аронович Верблюдинский находится здесь?
- Да, здесь, - ответила она, прервав своё занятие, - Только не в общей палате, а в изоляторе. Прямо по коридору, крайняя дверь слева, он там.

Ольгин направился туда, куда было указано, и был поражён представившейся глазам картиной. В маленькой комнатушке, где давным-давно никто не убирался, у стены стояла кровать с поднятыми ограничителями – специальными бортиками, задачей которых являлось предотвращение вставания пациента, и опускания его ног на пол, а вокруг неё валялись клочки бумаги и обрывки верёвки. Рядом был штатив для внутривенных вливаний лекарственных препаратов с пустым флаконом, а на грязной тумбочке – тарелка с давно остывшей кашей. Больной лежал в кровати обнажённый, лишь слегка укрытый простынёй. За время нахождения в реанимации у него выросла седая борода, немытые волосы на голове слиплись и источали дурной запах. Он очень сильно похудел, теперь от того Семёна, к которому так привязался Алексей, остались лишь кожа да кости в прямом смысле этого слова. Увидев, что к нему пришли, Верблюдинский приподнял руку в знак приветствия.

- Сёма, как ты? – спросил Алексей.

 В ответ последовало лишь беззвучное шевеление губами, видя, что его не понимают, Семён Аронович прекратил попытки говорить и закрыл глаза. Немного постояв рядом с ним, Ольгин вернулся к девушке с книгой. В нём закипало возмущение.

- Я хотел бы поговорить с лечащим врачом того, кто находится в изоляторе, - сказал он.
- Здравствуйте, уважаемый! – послышалось в ответ.

К нему подошёл человек ростом ниже среднего, в чистом белом халате, из нагрудного кармана которого сверкала дорогая перьевая ручка. Высокий  медицинский колпак прикрывал лысый череп яйцевидной формы, и в совокупности с горбатым носом придавал всей его фигуре некую комичность.

- Лев Исаакович Дорфман, - представился носатый, сверкнув своими золотыми зубами, - я и есть лечащий врач Семёна Ароновича, ну а кто Вы – мне известно,  Вас уже все здесь знают.
- Скажите, как больного в таком состоянии из реанимации могли перевести к вам сюда? – спросил Алексей.
- Запросто. Он стабилен, температура нормальная.
- И при этом отсутствует речь!
- К сожалению, да. Теперь необходимо его выхаживать, начинать потихоньку кормить, хотя бы с чайной ложки, поить, просто разговаривать с ним. Это всё должно лечь на плечи  родных и близких.
- У него жена в отъезде, она  не знает о том, что с ним случилось!
- А я с этим ничего не могу поделать, - Лев Исаакович лишь развёл руками.
- Лёва,- вдруг раздался громкий голос, - ты что, ох…ел?!

Это был Кривошеев. Он шёл, по коридору, громко стуча своими башмаками сорок пятого размера, в его глазах светилась ярость, а выражение лица не предвещало ничего хорошего.

- Это так ты занимаешься своей работой! – начал Михаил Петрович, подойдя вплотную, - Зачем привязывал своего пациента, сраный мудак?
- Семён Верблюдинский не позволяет проткнуть себе кожный покров параллельно вене, он очень буйный, вот поэтому и был привязан.
- Только не ври! Какой Сёма буйный, когда руку с трудом поднимает?! Такие должны находиться под круглосуточным наблюдением и уходом. Почему сейчас рядом с ним никого нет?
- Я не могу никого приставить персонально к нему. Пусть родственники нанимают сиделку или обеспечивают уход сами. И вообще, Миша, как Вы смеете разговаривать со мной на повышенных тонах, мы с Вами коллеги, находимся в государственном учреждении, а не на улице.
 - Ах, ты сволочь, ещё и тявкаешь! – Кривошеев вдруг схватил левой рукой Дорфмана за ворот халата, а ладонь правой сжал в кулак и занёс над его горбатым носом.
- Помогите, убивают! – взвизгнул Лев.

На шум уже бежали находящиеся поблизости санитары, а удивлённые больные выглянули из своих палат. Ситуация накалилась до предела.

- Слушай меня внимательно, урод, - процедил Кривошеев сквозь зубы, - если через два часа у Верблюдинского не будет сиделки, даю слово, ты вылетишь отсюда как пробка из бутылки шампанского и при этом я так испорчу твою физиономию, что тебя не узнает даже твоя любимая Циля! Понимаешь, что это не шутка?!

С этими словами он швырнул коротышку на больничную скамью. Красивая импортная ручка врача-кардиолога вылетела из  кармана, ударилась о стену и разлетелась на мелкие части.

- Алёша, пошли отсюда! – сказал Кривошеев к Ольгину.
- Проклятый черносотенец! – послышался выкрик ему вслед, - Чтоб над тобой трава росла!

Тот, к кому эти слова были обращены, даже не обернулся, и лишь оказавшись в своей родной епархии, заговорил вновь:

- Ты молодец, Лёша, что так переживаешь за Семёна. Иди пока к себе, я возьму ситуацию под контроль, сиделка у него будет.
- Михаил Петрович, как Вы оцениваете его нынешнее состояние?
- Речь идёт о жизни и смерти, и всё из-за этого Дорфмана, не в  первый раз у него происходит подобное, я давно уже говорил главврачу, что эту ****ь нужно уволить, а он всё боится антисемитом прослыть. Ну, ничего, вот приедет Антонина Ивановна, помогу написать ей заявление, куда следует, и в этот раз Лёва лёгким испугом уже не отделается. Какое-то безобразие, у него тяжёлый больной без присмотра, не получает капельниц, а медсестра в это время сидит и книжки читает!
- Скажите, я могу приходить туда, навещать Ароновича? – спросил Алексей, - Прошу  разрешить.
 - Конечно, приходи, тем более я вижу, что чувствуешь себя ты гораздо лучше. На вот, принимай это в течение недели перед обедом по одной штуке.

Нейрохирург протянул Ольгину упаковку каких-то таблеток, на которой не было написано ни одного слова по-русски.

- Я привёз их из Москвы специально для тебя, как достал – не спрашивай об этом, а сейчас иди успокойся, займись чем-нибудь, потом проведём тестирование твоего мозга и тогда решим, что с тобой делать дальше.

Следуя данному совету Алексей успокоился, немного подремал, позвонил родителям, отужинал, и до позднего вечера просидел в холле у голубого экрана, обещанная ему процедура состоялась лишь утром.

Кривошеев присев напротив него стал показывать картинки, где были изображены различные предметы, растения, животные и геометрические фигуры, предлагая при этом говорить как можно быстро о том, что тестируемый на этих картинках видит. Все ответы тщательно фиксировались.  Далее пошли просто вопросы, Ольгину требовалось из трёх возможных ответов выбрать один, с его точки зрения самый правильный. Всё это было достаточно простым и даже увлекательным, но в то же время и утомительным.

- Ладно, на сегодня хватит, - пощадил его Михаил Петрович, – ты делаешь успехи, признаюсь честно, не ожидал от тебя такого хорошего результата.
- Когда я вернусь домой?
- Возможно, что скоро. Главное – не нарушай режим. На завтра назначаю тебе ЭЭГ. С этого дня можешь ненадолго выходить на улицу подышать свежим воздухом, как раз сегодня первое мая и погода солнечная, только не кури, как это делал Верблюдинский, чем курение может закончиться – ты видел. Если хочешь, сходи к нему на пару часов, посмотри заодно, как там мой  приятель Лёва поживает. Кстати, мне сказали, что сиделку к Семёну он приставил.

Алексей столкнулся с Дорфманом в коридоре лицом к лицу. Лев Исаакович двигался, держа руки в карманах халата, и был мрачнее тучи, а увидев Ольгина, демонстративно  повернул голову в противоположную от него сторону и прошёл мимо, не сказав ни слова.

Сиделка, оказалась опытной, прекрасно знающей свое дело, когда вошёл Алексей она поила своего подопечного водой из столовой ложки.

- Нам сегодня гораздо лучше, - таков был её доклад, - водичку пьём, капельницу поставили, вот только собраться поесть никак не можем.
- Мне не надо сейчас еды! – слабым голосом произнёс Верблюдинский, - Алёша, спасибо, что пришёл.  Тоня так ничего и не знает, ей не сообщили?
- Я говорил врачам, но никто из них не позаботился об этом. Вчера приехал Кривошеев, возможно он что-нибудь придумает.

Грусть от услышанного пробежала по лицу Семёна.

- Люда, - произнёс он, собравшись с силами, - хочу попросить Вас об одной услуге, мне необходимо поговорить с Алексеем с глазу на глаз. Очень прошу, оставьте нас вдвоём где-то на час, не беспокойтесь, со мной ничего не случится.
- Но Дорфман будет очень недоволен, не надо Вам много разговаривать.
- Плевать на этого Дорфмана!
- Хорошо, я выйду, но буду находиться рядом за дверью, - согласилась сиделка.

Первым делом, как только они остались одни, Верблюдинский попросил Ольгина приподнять подушку под его головой.

- Мне так будет удобнее, - пояснил Семён Аронович, -  ну а теперь  очень внимательно выслушай всё то, о чём я сейчас скажу. Это касается тех самых магнитофонных лент с записями Аркадия Северного, привезённых к вам на квартиру Фролом с Тоней. Ты должен знать, каким образом они попали ко мне. Будь добр, отнестись к моей истории максимально серьёзно.


Глава девятая

- Я уже говорил во время нашего знакомства, - продолжал Верблюдинский, - что являюсь атеистом, но, тем не менее, то, что ты сейчас от меня услышишь, будет отдавать мистикой. Итак, значит, Рышков очень сильно поднялся на подпольных записях Северного и других исполнителей такого рода. Кроме Аркадия ленинградцы записали Виталия Крестовского, Александра Шеваловского, Евгения Абдрахманова, «Братьев Жемчужных», немного позже – Сашу Розенбаума. Не отставали и одесситы, у них были свои «звёзды» – Валя Сергеева, «Черноморская Чайка», Сорокин, Свешников, в Омске блистал Владимир Шандриков. Оригиналы их концертов оказались в руках Николая Гавриловича, его бизнес расширялся, но, как известно, всему есть предел, наступил такой момент, когда он уже  физически не мог выполнить такое огромное количество заказов. Коля всегда требовал оплату вперёд, а сроки исполнения при этом увеличивал, некоторым клиентам приходилось ждать посылок от него несколько месяцев. Ему звонили домой, чтобы напомнить об обязательствах, а «великий косарь» не подходил к телефону, или, услышав нежелательный голос, просто бросал трубку. Конечно, это всё не могло продолжаться до бесконечности. Однажды на него вышел один известный деятель нашего киноискусства, попросил чего-то записать, заплатил необходимую сумму, а Рышков по своему обыкновению начал тянуть резину. Деятель тот долго ждал, а потом взял и написал на него заявление. Возбудили уголовное дело, и перспективы у Коли были весьма мрачные. На его счастье об этом узнал я.

Мне потребовалось сделать пару звонков в прокуратуру Ленинграда, дело прекратили, заказчик получил свои бобины, претензии были сняты. После этого мы с Гавриловичем стали уже не просто приятелями, а настоящими друзьями. Любую запись он мне с тех пор делал совершенно бесплатно, вне всякой очереди, я оплачивал лишь стоимость бобин и почтовые расходы, пару раз, будучи по служебным делам в городе на Неве останавливался у него на ночлег. Мы ходили вместе по ресторанам, театрам и кино, побывали на концерте Виталия Крестовского, который организовал Сергей Маклаков вместе с Володей Мазуриным. Виталий тогда исполнил моё любимое «Весеннее танго», «Любушку», одну песню посвятил «нашему Великому косарю», это очень хороший певец, и я думаю, ему всё же удастся пробиться на официальную сцену. Виталий Крестовский, кстати говоря, его псевдоним, а в жизни он – Валерий Павлович Цыганок.

Частенько Николай мне звонил сюда в Саратов, поздравить с праздником или просто так поболтать, всё собирался приехать ко мне в гости, но Судьба распорядилась иначе. Наступил 1980-й, Олимпийский Год,   очень богатый на события, причём большей частью на события печальные. В этот год ушли из жизни Джо Дассен,  Джон Леннон, Володя Высоцкий и вот - Аркадий Северный. Как сейчас помню тот день, когда увидел его в последний раз – седьмое апреля, понедельник. Перед выездом в Ленинград я позвонил Рышкову, предупредил о своём приезде, а он очень обрадовался, сказал, что будет ожидать меня дома за накрытым столом, своё слово сдержал и в тот день был весел как никогда. К нам на кухню заглянула Жанна. Она была одета в модный синий джинсовый костюм, во рту дымилась сигарета, говоря проще, вся из себя.

- Мальчики, я  ухожу до вечера, не скучайте! – сказала она, шутливо погрозив  своим пальчиком.
- Иди куда хочешь, только не дыми на меня, весь аппетит портишь! – муж сделал в ответ жест рукой, как бы отмахиваясь от неё.

Жанна удалилась, оставив нас одних. Я был только что с поезда и изрядно проголодался, но слава Богу, у Коли холодильник всегда был забит продуктами под самую завязку. Про его скупость ходили легенды, однако для меня он никогда ничего не жалел, а уж после того, как с моей помощью  избежал неприятностей – тем более. На столе красовался его любимый армянский коньяк, красная и чёрная икра, копчёный балык, финская колбаса и ещё многое из того, о чём Аркадий Райкин говорил в своей знаменитой миниатюре: «Дефицит! Вкус специфический!» Мы выпили по рюмке, закусили, потом повторили, заговорили о том, о сём. Наше застолье прервал звонок в дверь.

- Интересно, кто это, я никого больше не жду, - удивлённо сказал Рышков.
Николай нехотя встал, подошёл к входной двери, посмотрел в «глазок», потом открыл. До моего слуха сразу донёсся знакомый голос.

- Сёма, ты не поверишь, посмотри, кто к нам пришёл! – воскликнул «Великий косарь».

Вошёл Северный, был он весь какой-то помятый, лицо озабоченное. Коля усадил незваного гостя за стол, сам сел напротив и вопросительно взглянул на него.

- Здравствуй, Сёма! – сказал мне Аркадий, проигнорировав взгляд хозяина квартиры, - Давненько мы не виделись!
- Да, уж давненько, - ответил я, - как поживаешь?
- Ты же видишь, что хреново, - Северный с грустью улыбнулся, - мои песни хоть иногда слушаешь?
- Конечно, твой первый концерт с «Жемчужными» - мой самый любимый.
- Правильно, слушай чаще и вспоминай  Аркашу. Ты знаешь, у меня было время многое обдумать, и пришёл я к выводу, что физическая смерть – это ещё не конец. Пока об умершем человеке помнят его родные, коллеги по работе и просто друзья – душа его продолжает оставаться здесь, среди нас и, порой, даже вступать в близкий контакт с окружающими. Не забывай меня Сёма, хорошо?
 - Что-то ты сегодня уж очень мрачный, - заметил Рышков, - вижу, тебе нездоровится. Вот самое лучшее лекарство от всех болячек!

Он протянул ему рюмку коньяка.

- Это очень кстати! – Аркадий залпом выпил, по своему обыкновению  не притронувшись к еде, -  А я к тебе пришёл по делу, ты мне поможешь, ведь так?
- Всем, чем смогу.
- Николай Гаврилович, Коля! - в голосе Северного зазвучали умоляющие нотки, - Мне срочно необходим косарь! Выручай!
 - Аркаша, ты с дуба рухнул, что ли?! Головка не бо-бо? - изумился Рышков, - Зачем тебе косарь? И как ты мне собираешься его отдавать? У тебя нет ни работы, ни жилья, ни семьи, вообще ничего нет!
 - Я отработаю. Давай запишем вместе с тобой серию моих концертов под гитару, а? У меня есть с собой из Москвы много песен на стихи моего нового друга Толика Писарева. Их никто не знает, они будут спеты только у тебя и для тебя.
 - Это что-то в том духе, что ты недавно у Раменского пел вместе с Резаном? – Николай поморщился, - Ерундовые песни, не надо мне таких, да и не особо я люблю гитарные записи. Ничем помочь тебе не могу.
- Коля, не жидься.  Дай косарь, для меня это очень важно!
- А ну, прекрати, пьяная свинья, – взорвался Рышков, - сказано тебе – нет! Лучше убирайся отсюда, пока я не спустил тебя с лестницы!

Надо сказать, что характер Николая действительно был просто взрывной. Он запросто мог выйти из душевного равновесия, перейти на крик и ругань, но злым человеком при этом всё же не был, думаю, что и тогда в его словах не было такой уж серьёзной угрозы. Северный тоже всегда отличался добродушием, весельем, ко всему относился с юмором, за это его, собственно говоря, и любили в компаниях. Я предполагал тогда, что в итоге этот конфликт будет сведён к обыкновенной шутке, но, увы, ошибся.

Аркадий вдруг резко встал со стула и глянул на хозяина квартиры таким взглядом, что реально стало страшно. Так продолжалось где-то  с минуту. Он прямо сверлил Николая своими чёрными глазами и тот на какое-то время от этого потерял дар речи в прямом смысле этого слова, продолжая  сидеть за столом.

- Вот как, значит, Коля ты со мной теперь разговариваешь, - произнёс Северный, чётко выговаривая каждое слово, -  а ведь благодаря мне ты сейчас пьёшь этот самый коньячок и кушаешь икорку, потому что дерёшь по полтиннику за перезапись моих концертов, а то и более!  Сколько за эти годы я всего напел, не щадя своего здоровья, и теперь по твоему разумению стал «пьяной свиньёй»?! Сам-то ты кто, сивый мерин, с которым женщины ложатся в постель только за деньги?! Думаешь, эти хрустящие купюры – самое главное в жизни? Ошибаешься, Гаврилыч, жестоко ошибаешься. Туда ничего нельзя забрать!

С этими словами он поднял указательный палец правой руки вверх, я заметил, как от этого жеста Николая всего передёрнуло, а Аркадий продолжал:

- Ты, скупил все оригиналы моих записей, а я знаю, что ты их скупил, у Маклака, у Владика, у других, и решил, что это теперь твоё личное, навсегда. Нет и ещё раз нет, то, что я пел, принадлежит всем, всему нашему народу! Пройдут годы, десятилетия про меня напишут книги, снимут телепередачи, в магазинах будут продаваться мои пластинки. Мне памятник поставят в моём родном городе, Коля, да!  А вот тебя все забудут, никто даже дат твоей жизни не вспомнит! Ну что умолк, умник, язык проглотил?
- Аркаша, - решил вмешаться я, - успокойся, у Николая просто нет  такой суммы денег в наличии.
- Сёма, лучше молчи, - оборвал меня Северный, - Я знаю, что скоро умру, но и твой друг ненадолго меня переживёт, ещё не раз вы вспомните сказанное мной сегодня. Ленты мои, оригиналы рано или поздно попадут в достойные руки, их обладателем станет молодой человек с чистым сердцем и открытой душой, он тоже будет певцом! А пока – слушайте мои песни, переписывайте их, распространяйте, но ни в коем случае не пытайтесь делать на них деньги. Того, кто не удержится от этого искушения, ждёт преждевременная смерть, а вместе с ним будут так же умирать все его близкие. Ну вот, теперь на этом всё. Прощайте!

Северный подошёл к столу, налил себе ещё рюмку, выпил и направился к выходу.

- Больше не смей ко мне приходить, знать тебя не желаю! – выкрикнул ему вслед Рышков, - Уезжай  обратно в Москву к своему Толику!
- Думаешь, всё, сказанное сейчас мной – бред алкоголика? – отозвался Аркадий уже в коридоре, - думай, пусть так. Но, Коля, послезавтра ты поедешь в  метро, народа в вагоне будет не много, и рядом с тобой сядет молодая женщина с двумя гробами! Это будет тебе мой последний прощальный привет.

Он ушёл, громко хлопнув  дверью, а Рышков  встал, внимательно осмотрел кухню, затем вышел в коридор и через некоторое время вернулся.

- Проверял, не с****ил ли он чего, - сказал Гаврилович, - от него в таком состоянии всякое можно ожидать, возомнил себя каким-то вещуном-оракулом. совсем перестал с головой дружить!
- Не без этого, - согласился я, - но, Коля, не сердись уж так на него.
- С Аркашей каши больше не сварить, это мне ещё Владик из Одессы говорил по телефону не так давно. Северный уже отработанный материал, недавний концерт у Маклака, о котором мы говорили – тому подтверждение. Пойдём, послушаешь его!

Мы прошли к нему в гостиную, он включил магнитофон и протянул мне наушники.  После небольшого вступления я услышал новую вариацию той самой песни о Серёге, которую Аркадий исполнил  почти пять лет тому назад. Далее была какая-то лирика, потом про Светку-малолетку и ещё одна, на мотив «Пары гнедых» уже в исполнении руководителя ансамбля – Коли Резанова.

- Ну как тебе? – поинтересовался Рышков.
- Да, как-то слабовато, и на второй стороне голос куда-то в сторону ушёл. Запороли запись…
- Вот именно, запись запороли, а Аркаха выдохся. Но, ничего, переживём. На нём свет клином не сошёлся.
- Но этот концерт ты мне всё равно потом пришли, пусть будет у меня в коллекции.
- Об этом можешь даже и не напоминать, Семён. Пойдём, ещё выпьем!
- Нет, Коля, уже хватит. Завтра мне предстоит очень тяжёлый день на одном из ваших  заводов. Застряну там, скорее всего до позднего вечера.
- Как хочешь. Ночевать у меня будешь?
- В этот раз нет. Мне сняли номер в гостинице «Россия» на Площади Чернышевского, что недалеко от метро «Парк Победы», если я там не заселюсь, это дойдёт до моего руководства и будет скандал. А послезавтра в 18.03 я уже уезжаю с Московского вокзала.
- Приеду тебя проводить, - совершенно неожиданно заявил Рышков, - заодно отдам тебе бобину с этим «Олимпийским концертом».
- Коля, нет такой необходимости, лучше потом, как обычно отправь бандероль.
- Ароныч, не возражай!
- Ну, раз ты так хочешь, пусть будет по-твоему, - сказал я, уже прощаясь, - попрошу лишь об одном, помирись с Аркадием. Сегодня вы оба были неправы, не нужно друг на друга держать зла!
 - Помирюсь, - пообещал Коля, - никого другого не послушался бы, но ты  – особый случай!

В гостиницу я приехал уже под вечер. Никуда больше ходить не стал, сразу лёг спать, так как на заводе должен был быть в семь утра. Как и предполагалось, следующий день у меня выдался очень непростым. К сожалению, Лёша,  не могу тебе рассказать о том, какие именно вопросы мне пришлось тогда решать, надеюсь, когда-нибудь ты сам обо всём узнаешь, если, конечно, Горбачёв не угробит то дело, в которое было нами вложено столько труда.

Ну а с Рышковым моя встреча, как и было договорено, состоялась перед самым отъездом на вокзале. Я уже думал, что он не придёт, когда увидел его среди провожающих, сжимавшего в руке пакет с обещанной бобиной. Коля приблизился, его глаза блестели, в них был написан испуг. Никогда до этого видеть таким «великого косаря» мне не приходилось.

- Что случилось, Гаврилыч? – спросил я у него, забирая подарок.
- Это просто какой-то кошмар, - начал говорить Рышков, сбиваясь от волнения, - еду сейчас к тебе в метро, вагон полупустой, понимаешь?
- Ну и что?
- Совершенно неожиданно рядом со мной садится особа лет двадцати пяти с большущей сумкой. Как раз мне вспомнились слова Аркадия, сам не знаю почему, заговорил с ней: «Прошу прощения, мне было предсказано, что сегодня поеду в метро, в приятном женском обществе. Это предсказание почти сбылось!» «Почему же почти, разве со мной что-то не так?» – последовал её удивлённый ответ. «Согласно сказанному, у Вас должно быть два гроба!», - отвечал я ей в полушутливом тоне.

И тут лицо женщины вдруг стало очень серьёзным.

«Посмотрите сюда!» – сказала она, раскрыв сумку.

В той сумке были  две урны, Семён, понимаешь? Две урны!!!

- Коля, выбрось из головы, это просто совпадение, - я постарался его успокоить, - забудь! Ты же серьёзный человек, а не старая бабка, которая верит во всякую чепуху.
- Согласен, всё это чепуха, но уж какая-то она слишком реальная.
- Скоро моё отправление, счастливо, Коля! Найди Аркадия и помирись с ним, ты обещал!

Сказав это, я пожал ему руку, предъявил кондуктору билет, зашёл в вагон, и уже из окна купейного вагона взглянул на перрон. Николай Гаврилович продолжал стоять на том месте, где мы расстались. Увидев мою фигуру в окне, он поднял руку, помахал мне ладонью,  и тут поезд тронулся.

 Поздним вечером 10-го числа Тоня кормила меня украинским борщом, а я рассказывал ей о том, что наконец-то вновь встретился со знаменитым подпольным певцом, конечно, не упоминая о конфликте, свидетелем которого довелось стать, а двенадцатого апреля мне позвонил Калятин, сообщил что Северный умер. На Рышкова это событие произвело очень гнетущее впечатление, лишь месяца через три мы вновь говорили по телефону, и он мне откровенно признался, что был настолько потрясён, что впал в жуткую депрессию, пытался лечить её алкоголем. Дальше на какое-то время моё общение с ним прервалось, причина тому самая банальная – мы оба были заняты своей работой.

Верблюдинский замолчал. Видно было, что он устал говорить.
 
- Семён, ты что-нибудь хочешь? – спросил Ольгин
- Алёша, у меня в горле пересохло, дай мне пить! – последовала  его просьба.

Алексей взял с тумбочки бутылку и налил воды в ложку. Рассказчик сделал несколько жадных глотков, и поднял руку, давая понять, что ему достаточно.

- Ну что же, можно продолжать, - произнёс он, - В мае 81-го года неожиданно умер Владимир Раменский, автор многих песен из репертуара Северного. Ничего о нём сказать не могу, моё знакомство с этим человеком было чисто шапочным, а Рышков относился к нему с откровенной неприязнью и в связи с его кончиной особо не горевал.

В следующем году, Сергей Иванович с подачи Николая записал  Александра Розенбаума  с «Братьями Жемчужными», концерт был посвящён памяти Аркаши. Гаврилович во время нашего телефонного разговора очень восхищался этой записью, а потом звонки от него вдруг прекратились. Какое-то время я не придавал этому особого значения, ну, думаю, мало ли что, занят человек, несколько раз сам набирал его номер, но ответа не было. Спустя время, уже начав тревожиться, не раз спрашивал у Калятина, Маклакова, но никто из них о Рышкове сказать ничего не мог, кроме того, что давно с ним не виделись. Неожиданно Коля вдруг сам  позвонил, просил срочно приехать. У меня как раз получилось тогда вырваться в Ленинград на два дня и вот я снова прямо с вокзала поднимаюсь по лестнице, нажимаю кнопку звонка рышковской квартиры, дверь открыла его супруга.

- Проходи, Сёма, - с грустью в голосе произнесла Жанна, - он ждёт тебя в комнате.

Ничего больше не сказав, она быстро ушла и закрылась на кухне. Собачка, которая всегда встречала гостей громким лаем, куда-то подевалась, не звучала и музыка, которую хозяин квартиры всегда любил включать на полную громкость, стояла какая-то зловещая тишина. Николай встретил меня сидя на диване рядом с торшером, не встал, а протянул руку и жестом предложил располагаться в кресле рядом.

- Здравствуй, хорошо, что ты всё же нашёл возможность приехать, - сказал он, посмотрев  на меня снизу вверх.

Вид его оставлял желать лучшего, Рышков  весь осунулся, был плохо выбрит, под глазами тёмные круги, руки заметно дрожали, это был уже не «Великий косарь», а морально сломленный человек.

- Коля, что произошло? – спросил я, присев напротив него.
- Всё очень плохо, Семён. Понимаешь, месяца три тому назад начал болеть желудок, ничего есть не мог, подташнивало. Пошёл к участковому врачу, получил от него направление к гастроэнтерологу, проглотил зонд, думал, понервничал вот язву себе и нажил, а он меня после этого  прямиком на Берёзовую аллею отправил, ну а там диагноз  поставили – рак желудка!
- Насколько всё серьёзно? Какое назначили лечение?
- У меня запущенный случай. Предстоит операция, и я не знаю, чем всё кончится. Вот, пока таблетки глотаю, - Рышков показал упаковку, - они не особо помогают, но другого  ничего нет. Знаешь, Сёма, очень хочется жить!
- Ты непременно выкрутишься, - с уверенностью в голосе заверил я.
- Поэтому тебя и позвал, потому, что хочу выкрутиться. Помнишь, нашу  последнюю встречу с Аркадием? Мне ведь так и не удалось с ним помириться, то, что со мной случилось – не просто болезнь, Аркашка, каким-то образом действительно заговорил эти свои бобины – оригиналы, они прокляты, и теперь это проклятие  лежит на мне.
- Коля, не говори ерунды.  Как там, в песне поётся:

Мы с тобой ведь люди - человеки,
И живём притом в двадцатом веке!

- Эх, если бы всё было так, как ты говоришь... – Николай тяжело вздохнул, - Северный стал мне часто сниться по ночам, сны эти с одним и тем же сюжетом, будто сидит он напротив, как ты сейчас, и поёт под гитару «Сладку ягоду», а потом прекращает пение, кладёт инструмент в сторону и  говорит:

Коля -  жирный дурачок,
Рак кусает за бочок.
Черти ждут тебя в Аду
И играют в чехарду!

А один раз я его видел наяву, прямо на улице, и не смотри так на меня, мой разум в порядке. Как-то раз иду домой из магазина, перехожу дорогу, чувствую на себе чей-то взгляд. Оборачиваюсь – Аркадий стоит на противоположной стороне, руки скрестил на груди и злорадно так ухмыляется! Между нами проследовал своим маршрутом переполненный «Икарус», а когда автобус проехал, на том месте уже никого не было, домой пришёл – меня просто колотило всего. После этого Жанна пригласила к нам какую-то свою знакомую цыганку. Она смотрела мою ладонь, раскладывала карты, в точности пересказала подробности последнего визита Северного ко мне и подтвердила, что эти бобины, точнее, моё тиражирование с них записей за деньги – причина всех несчастий. Тем не менее, шанс спастись у меня всё же есть.

- Скорее всего, то, что ты видел на улице – плод твоего воображения. Возможная тому причина – действие каких-нибудь лекарственных препаратов, - заметил я, - ну а насчёт цыганки, что уж тут сказать – человек в твоём положении – лёгкая добыча для всяких шарлатанов.
- Хорошо, Семён, считаешь так, ну и ладно. Я просто хочу попросить тебя сделать для меня кое-что, ради нашей с тобой дружбы. Это очень важно.
- Сделаю, что нужно. Деньги, лекарства, может быть врачи? У меня есть хорошие знакомые онкологи в  столице. Только скажи.
- Нет, сегодня мне нужна от тебя другая услуга.  Все эти мои ленты – оригиналы Северного, забери их к себе в Саратов.
- Николай, я не могу это сделать! В тебе сейчас  говорит  сиюминутное настроение!
- Мне будет гораздо легче ложиться под нож, когда я от них избавлюсь.  Проклятие должно потерять свою силу или хотя бы ослабнуть, так говорила цыганка, что бы это произошло, бобины должны попасть в руки глубоко порядочного человека, и такой человек – ты.  Семён, не молчи, скажи, что возьмёшь их!

Лицо Николая исказила гримаса, он громко зарыдал, видеть всё это было невыносимо. Я прекрасно понимал, что в таких случаях очень важен настрой больного на выздоровление, к тому же вспомнил про своего сына, который, как и ты любил слушать Аркадия и потому ответил:

- Хорошо, раз ты так хочешь, возьму твои оригиналы. Бобины, что у тебя на стеллаже, это они?
- Нет, - покачал головой Рышков, вытирая платком слёзы, - перед тобой всего лишь  мастер – копии, с них я осуществлял раскатку концертов, а настоящие оригиналы хранятся у меня на квартире, которую снимаю для одной из моих, скажем так, сотрудниц. Я её уже предупредил, что ты приедешь, отправляйся вот по этому адресу, там, в коридоре стоят три больших ящика, подготовленные к отправлению.  В двух из них – Аркадий Северный, в третьей другие блатные исполнители, забирай их.

Он протянул мне бумажку с адресом, я взял её. Наступило неловкое молчание, которое нарушил сам Рышков:

- Ну, всё, Семён, знаю, у тебя мало времени. Как это дело провернёшь, пожалуйста, позвони, мне необходимо знать, что всё в порядке. Извини, до двери не провожу, тяжело ходить. Бог даст – ещё свидимся!

Верблюдинский на какое-то время снова замолчал.  Видя, что он устал, Алексей снова дал ему воды.

- Не буду тебе, Лёша, рассказывать, как все эти бобины переправлялись сюда, в Саратов, - продолжил он, – это долго, да и к делу не относится, а с Рышковым свидеться мне больше не довелось, буквально на следующий день, после моего отъезда, его экстренно госпитализировали, прооперировали, но было уже слишком поздно, Коли не стало. Я выразил Жанне свои соболезнования по телефону и больше с ней уже не общался.

Как бы ни было грустно, но время шло, жизнь продолжалась. На работе дела продвигались успешно, сын учился в выпускном классе, грезил космосом, собирался поступать в лётное училище, Тоня занималась дачей, ну а мне в свободное время оставалось лишь слушать бобины Рышкова. Записи там шикарные, настоящие оригиналы, всё остальное по сравнению с ними – просто детский лепет, ты сам в этом убедишься.

К истории с проклятиями и заговорами я серьёзно не относился, о каких-то перезаписях с целью заработка  не помышлял, но тем не менее, как известно, обстоятельства порой оказываются сильнее нас. Есть в нашем городе один меломан-коллекционер – страстный поклонник творчества Аркадия Северного, тоже знавший Рышкова. Запомни его имя – Виктор Сергеевич Рябинин, Первый заместитель Генерального директора Базарно-Карабулакского мясокомбината, это очень влиятельный человек, мне он, порой, оказывал содействие в приобретении мясных деликатесов на праздничный стол. И вот, во время одной из наших встреч я неосторожно обмолвился о том, что все оригиналы из Ленинграда находятся у меня. Сначала Рябинин не поверил, сказал, что это сказки, что-то там тёр про надписи, которые Николай любил делать на коробках бобин, о том, что  выкупил у Жанны эти ленты через сорок дней после смерти их хозяина за большие деньги. Я сразу понял, что говорит он про те самые «мастер-копии», которые хранились на квартире Гавриловича, ему об этом ничего не сказал, но пригласил к себе домой сравнить его записи с теми, что были у меня.

Виктор ко мне приехал в назначенное время, весь такой важный, словно  Папа Римский, но, как только  услышал то, что я ему предложил, вся его спесь моментом куда-то улетучилась, и пристал он ко мне, как банный лист, мол, перепиши, никаких денег для тебя не пожалею. Я долго отказывался, ссылаясь на занятость, но потом всё же в итоге согласился, записал ему две бобины Северного с ансамблем «Обертон», а так же концерт Шеваловского под номером два, который Рышков в 1977 году выкупил у ленинградского писаря Набоки что называется, «на корню» и почему-то потом не тиражировал. Содрал я тогда с этого мясного деятеля «по-рышковски», по полтиннику за ленту, чтобы отстал и не просил ничего более, а тот только в раж вошёл, говорит, пиши мне всё что есть, буду платить по стольнику!  А время это как раз было уже предновогоднее, декабрь месяц, я сказал Рябинину, что после праздника вернёмся к этому разговору, он согласился с этим.

Ну а дальше случилась беда, в новогоднюю ночь погиб мой единственный сын, его сбил пьяный автомобилист, нёсшийся на красный свет. Жизнь после этого во многом  потеряла для меня смысл, музыка стала  не интересна, на работу ходил просто на автопилоте. Далее, через пару месяцев - ещё одна напасть: полез в коридоре лампочку ввернуть, упал со стремянки, получил сотрясение мозга, загремел в больницу, а теперь ещё и этот инфаркт. Не верил раньше, в проклятия и сглазы, не верю и сейчас, но, скажу тебе в заключение, никому ничего не пиши с этих лент за деньги, не надо, оно того не стоит. Просто слушай Аркадия, радуйся сам и давай возможность радоваться другим, тем, кто любит эти песни.

- Семён Аронович,  а вы сами не видели Северного после смерти во сне или наяву, как Рышков? – волнуясь, спросил Ольгин.
- Видел, - Верблюдинский утвердительно кивнул головой, - несколько раз во сне, но не запоминаю я подробности своих сновидений.

Его речь неожиданно прервал вошедший в изолятор Лев Дорфман. Он был очень рассержен.

- Больной, вы должны находиться под наблюдением сиделки, почему вы выставили её за дверь? – возмутился он, - И что здесь делает этот юноша? Пусть немедленно уходит к себе, Вам необходим полный покой!
- Доктор, у нас важный разговор, - мягко ответил Семён, - мы уже скоро закончим.
- Нет уж, - Лев Исаакович повернулся к Ольгину, - убирайся отсюда  немедленно! Пошёл вон!

С этими словами он начал наступать на Алексея, который от такого напора вскочил со стула.

- Утихомирься, позор нашего народа! Сам проваливай! – вдруг резко сказал ему Верблюдинский.

Дорфман  просто опешил. Такого от своего пациента он никак не ожидал.

- Я сейчас напишу обо всём главврачу, Вас вышвырнут из больницы к чёртовой матери! – процедил он сквозь зубы.
- Иди, пиши! – Семён Аронович с презрением в голосе произнёс несколько слов на идише, услышав которые Дорфман вдруг резко замолк и спешно покинул изолятор.
- Что вы ему сказали? – спросил Алексей.
- Не важно, главное - теперь он больше не будет вякать, - Семён улыбнулся, - но сейчас ты иди к себе, не надо дразнить гусей. Всё самое важное я тебе уже сказал. Увидимся завтра.
- Хорошо, Семён Аронович, отдыхайте, я передам от вас привет Кривошееву.

У дверей в изолятор Ольгин увидел  Людмилу, её лицо было встревожено.

- Что у вас там произошло?- спросила она, - Дорфман  мимо меня проскочил, как будто его кто-то кипятком ошпарил.
- У нас всё хорошо, наверно он просто переутомился на работе, - отвечал сиделке Алексей, - спасибо вам, что присматриваете за Семёном. Всего вам доброго!
- Это моя обязанность, приходите к нам снова на следующий день после утреннего обхода, - донеслось ему вслед.


Глава десятая

Утром Ольгин сделал электроэнцефалограмму мозга, как и было ранее запланировано. Он немного опасался этой процедуры, но она оказалась совершенно не страшной. Примерно через час после завтрака его пригласили в небольшую комнату, которая была изолирована от света и звука, уложили на кушетку, надели  шапочку с датчиками и подключили их к какому-то громоздкому аппарату. Далее последовала команда выполнить несколько несложных упражнений: поморгать глазами, глубоко вдохнуть, послушать в наушниках резкие звуки. Это длилось примерно минут сорок, потом шапочка была снята, и специалист распечатал какие-то совершенно непонятные графики с диаграммами, не дав никакого вразумительного ответа на вопрос, что же они означают. Решив не настаивать на объяснениях, Алексей вернулся к себе, и увидел двух медсестёр, складывавших вещи Верблюдинского в большой полиэтиленовый пакет.

- В чём дело, зачем вы всё это собираете? – удивился он.
- Ваш сосед скончался этой ночью в отделении кардиологии, - ответила одна из медицинских работниц, - мы всегда в таких случаях забираем всё принадлежавшее умершему, чтобы потом отдать близким родственникам.


Ольгин присел на стул. Ему хотелось что-то сказать, но слова буквально застряли в горле, а женщины, сделав своё дело, ушли. Некоторое время Алексей оставался в сидячем положении, пытаясь осмыслить происшедшее, ему было очень тяжело осознавать тот факт, что человека, с которым он ещё вчера общался  – сегодня уже больше нет, и потому решил выйти на улицу, подышать воздухом, постараться успокоиться. Погода как раз располагала к прогулкам, стоял солнечный день, снег во дворе уже полностью растаял, кое-где была видна молодая трава, пробивающаяся сквозь асфальт. «Природа  просыпается, - подумал Алексей, глядя на неё, - вот только видит ли теперь её пробуждение Верблюдинский?». Ему вспомнились ощущения, испытанные им во время собственной клинической смерти. Что же это было – галлюцинации или что-то другое? Его взгляд остановился на Кривошееве, врач стоял у ограды больничного двора, сложив руки за спиной, и смотрел куда-то вдаль. Он осторожно подошёл к нему.

- Михаил Петрович… - начал, было, Ольгин.
- Я уже знаю, - отвечал Кривошеев не поворачиваясь к нему, - поверь, мне так же горько, как и тебе.
- Но ведь ничего не предвещало такого конца. Скорее, наоборот,  болезнь вроде начинала отступать, к Семёну даже вернулась речь.
- Так всегда и бывает. Когда приближается смерть, организм мобилизует все свои внутренние резервы и возникает иллюзия некоего улучшения. Обычно это длится в течение нескольких часов, иногда суток. Больной становится активным, говорит, ест, даже встаёт с постели, и вот тут наступает финал.
- Как это жестоко и несправедливо! А Антонина Ивановна, что с  ней?
- Тоня вернулась с дачи, ей уже позвонили и сообщили о том, что случилось. Она должна сегодня приехать, надо оформить все документы, решить вопрос с похоронами, ну и я хочу, чтобы была написана бумага на Дорфмана. У меня давно на него большущий зуб, а теперь и подавно. Твой ЭЭГ я получил. Завтра в 14.00 жду тебя в своём кабинете для беседы.
- Никаких процедур и анализов больше не будет?
- Никаких. Таблетки, что я тебе привёз, сегодня ещё их пьёшь, завтра  - прекращаешь, ну а теперь, мне надо идти, ты здесь тоже особо не задерживайся, хоть на улице и солнечно, но всё это обманчиво, простудиться можно запросто.

Кривошеев удалился, а Ольгин ещё немного побыв во дворе, вернулся в больничный гардероб и позвонил  матери, сообщив, что у него всё хорошо, и завтра его ждёт приём лечащего врача. Как оказалось, пока он гулял, в палату к нему подселили нового больного, на койке, ранее принадлежавшей Верблюдинскому, теперь валялся мужик лет тридцати, под левым глазом которого красовался огромный фингал, а сам глаз закрылся.

- Лёня, - представился прибывший, - Друзья зовут меня Лёня Сызранский, потому, что я родом из Сызрани. Вчера вечером немного выпил на танцах и подрался с двумя гавриками из соседнего микрорайона, они наших девиц  закадрить хотели, вот и пришлось мне ударить первым, одного сразу нокаутировал, а второй успел-таки нанести ответный удар. Пришёл домой, вроде ничего было, но через пару часов голова закружилась, блевать потянуло, ноги совсем перестали держать, вот матка моя «скорую» и вызвала. Доктор посмотрел, сказал: «Вам, товарищ, в больницу надо!», так я и оказался здесь. Сейчас, какую-то пилюлю выпил, сразу полегчало,  думаю, зря согласился на госпитализацию. Скажи, когда врачебная смена заканчивается? Мой дружбан обещал сюда три флакона «Ркацители» принести, вот-вот должен прийти. Как хоть звать тебя, парень?
- Алексеем меня звать, - отвечал Ольгин, -  врачи обычно уходят после шести вечера.

Соседство с таким типом никакой радости у него не вызывало, а тот  продолжал разглагольствовать:

- Смотрю, у тебя  книг полно, не понимаю их, не читаю. Я и в школу толком не ходил, выпускные экзамены не сдавал, мне просто так трояки нарисовали и выперли во взрослую жизнь после восьмилетки. Постоянной работы не имел никогда, сейчас числюсь грузчиком в булочной, сутки работаю, трое дома. Времени свободного – полный вагон и маленькая тележка, зарплата, правда, не большая, всего 90 рублей, но я денег всегда найду, сколько мне будет надо! О, а вот и Ильюха!

В палату с шумом ввалилось нечто неопределённого возраста в старой ушанке, которую давно уже следовало бы отправить на помойку. Из сумки, что была в его руке, до слуха Алексея донёсся звон стекла.

- Лёня, всё сделал, как обещал, – торжествующим голосом сообщило это нечто, - три флакона припёр, но, тут везде врачи в коридорах, они нам не помешают?
- Да клал я на них, – Сызранский встал с койки, - Давай, доставай, открывай, ну а ты, Алексей, третьим будешь? Смотри, Ильюха сырков плавленых принёс, даже батон  прихватил, вот это – настоящий дружбан!
- Да нет, спасибо, я лучше пойду, телевизор посмотрю! – Ольгин тоже встал и направился к выходу.
- Брезгуешь, нашим обществом, да? – в голосе Сызранского послышались угрожающие нотки.
- Не заводись, Лёня! – Ильюха уже стелил газету на тумбочку и разливал вино по стаканам, - Не пьёт, ну и не надо, нам больше достанется, хотя, чувак, погоди, а ведь мне твоя рожа знакома. Где мы с тобой могли раньше видеться?
- Насчёт того, чтобы видеться – это вряд ли, – отвечал Алексей, плотно закрывая за собой дверь.

Он ещё раз прошёлся по больнице, но ничего нового для себя не обнаружил, лишь у медсестры, приносившей ему по утрам лекарства, поинтересовался, не приходила ли Антонина Ивановна. Её ответ был отрицательным.

Весь вечер Алексей провел у телевизора, заходить в палату, и смотреть на пьяные рожи ему не хотелось, а там, похоже, было очень весело, Ильюха несколько раз куда-то уходил, потом снова возвращался. С каждым разом походка его становилась всё менее твердой, наконец, где-то в начале 10-го часа вечера дружбан Сызранского вышел в очередной раз, держась рукой за стену, и больше уже не появлялся. После программы «Время» по второму каналу показывали «Землю Санникова». Алексей видел этот фильм много раз, но всегда по возможности его пересматривал из-за песни «Есть только миг», помимо этого у него вызывал восхищение танец шамана в исполнении Махмуда Эсамбаева.
 
Как только фильм закончился, все отправились готовиться ко сну, и Ольгину тоже пришлось вернуться к себе. Из-за двери доносился могучий храп Лёни, когда зажёгся свет, он на это никак не отреагировал, продолжая спать, а вокруг него царил настоящий бардак. Пол был весь загажен крошками и обрывками фольги от плавленых сырков, в углу стояли три винные бутылки, на тумбочке красовался грязный гранёный стакан, и ещё одна пустая бутылка из-под водки, а бельё койки Алексея оказалось беспощадно измятым. Он, конечно, был очень возмущён происшедшим, однако жаловаться не пошёл, и наскоро вычистив зубы, тоже лёг спать. Ранним утром его разбудила жуткая вонь, это искатель приключений на танцплощадках умудрился обделаться во сне. Ольгин пулей вылетел в коридор, и в дверях столкнулся со старенькой уборщицей, ежедневно приходившей мыть больничные полы.

- Ну как, Алёша, замучил тебя Лёня? – приветливо спросила она, - Этот пьяница уже на всю нашу больницу прославился. Мне рассказали, что его друга вчера вечером в вытрезвитель отправили, потому что устроил дебош у нас в гардеробе. Тебе хоть удалось заснуть?
- Немного удалось, - отвечал Ольгин, тяжело вздохнув.

За его спиной послышались шаги. Он обернулся и увидел трёх работников милиции, которые прошли прямиком в его палату. Раздался жуткий грохот, затем послышалась нецензурная брань Сызранского, и через пару минут блюстители порядка уже выводили его под руки, а тот упирался, хрипел, вращал головой из стороны в сторону и всё повторял:

- Кто меня заложил?! Найду, убью падлу!
- Ну, наконец-то! – сказала уборщица, когда на этаже вновь воцарилась тишина, - Михаил Петрович с такими хулиганами не церемонится. Ну а ты, что тебе сегодня предстоит, какие процедуры?
- В 14.00 Кривошеев вызывает к себе.
- Это очень хорошо. Он принимает далеко не каждого, видать, чем-то ты ему приглянулся. Вот что, пока посиди здесь, я быстро уберу у тебя, и ты ещё сможешь  отдохнуть, до двух дня времени  достаточно, выспишься.

Через десять минут в палате уже был восстановлен идеальный порядок -  помещение проветрено, весь мусор убран, на койках заменено постельное бельё, никаких следов от пьянки не осталось. Алексей поблагодарил уборщицу, с удовольствием укрылся одеялом и проспал до назначенного времени. Ровно в 14.00 он постучался в заветные двери.

- Заходи, Лёша! - раздался голос в ответ.

Кривошеев сидел и заполнял какие-то документы. Первое, что бросилось в глаза Алексею – несколько телефонов,  в правой части его стола, на корпусе одного из них выделялся миниатюрный красный флаг. «Похоже на правительственную связь, - подумал он, - неужели эти разговоры о ней правдивы?!». Михаил Петрович, между тем, почувствовал его замешательство.

- Присаживайся, - сказал он, - я сейчас освобожусь.

Алексей уселся на стул, что стоял напротив, продолжая изучать взглядом кабинет, в котором оказался. Стены его были увешаны различными почётными грамотами, дипломами и благодарностями, некоторые из них были на английском, испанском и немецком языках, пара штук оказалась даже с китайскими иероглифами. Это всё соседствовало с фотографиями, которые были аккуратно помещены в красивые узорчатые рамки. Вот Кривошеев совсем молодой, вратарь футбольной команды, а вот – уже  курсант какого-то военного училища, рядом – он же, но уже гораздо старше – довольный, улыбающийся, на Трафальгарской площади в Лондоне. Ещё рядом – другое фото: снимок сделан в тропических джунглях, и далее, Михаил Петрович в обмундировании советского военного со снайперской винтовкой Драгунова в руках на фоне каких-то гор. «Афганистан! - догадался Алексей, - но как понимать вот это?!». На том месте, где в таких кабинетах обычно вещают портреты Ленина, или же действующего Генерального Секретаря ЦК КПСС у Кривошеева было изображение совершенно незнакомого ему человека. Ничего подобного Ольгину ранее видеть не приходилось.

- Удивлён? – врач закончил писать и отложил бумаги в сторону, - Это Пётр Миронович Машеров, я ему очень многим обязан, этот человек вёл меня по  жизни, с его помощью мне удалось поступить в Военно-Медицинскую Академию им. С. М. Кирова, что находится в Ленинграде, он должен был занять то место, которое сейчас занимает Горбачёв, но гибель в автокатастрофе, которая не была случайной, всё перечеркнула.
- Да как такое возможно в нашей Советской стране?!
- Очень даже возможно. Ты только посмотри, сколько у нас в течение двух-трёх лет, генсеков, министров и членов Политбюро померло, а ведь все они были под наблюдением лучших светил отечественной и зарубежной медицины. Поверь, уж я знаю, о чём говорю, но давай сменим тему. Этот твой новый сосед тебе очень сильно вчера нервы потрепал?
- Было такое, устроил он весёлый вечер…
- Хочу по этому поводу принести извинения от имени своих коллег и от себя лично. Конечно, надо было стразу пресечь это безобразие, но, к сожалению, когда это всё происходило, меня на работе не было. А сейчас хорошая новость: с сегодняшнего дня ты выписываешься под наблюдение своего участкового врача по месту жительства. Слово, данное твоему отцу, я сдержал, на ноги тебя поставил. Так что можешь собираться домой, вот твои документы.

Кривошеев подвинул стопку бумаг.

- Доктор, у меня просто нет слов… - растроганно произнёс Алексей.
- Твой случай был очень тяжёлым, но я оказался в нужное  время и в нужном месте, - Кривошеев улыбнулся, - ещё хочу тебе сказать кое-что на прощание. При резкой смене погоды у тебя будут головные боли, от этого никуда не деться, принимай лекарства, рецепт получишь в поликлинике, избегай стрессов и чрезмерных физических нагрузок. Курить ни в коем случае нельзя, а вот выпить – иногда можно. Ну-ка, закрой дверь моего кабинета на замок изнутри!

Алексей  выполнил, то, что ему было сказано, и на столе появилась бутылка КВ «Отборный». Кривошеев разлил напиток по маленьким стопочкам, положил на стол коробку шоколадных конфет.

- За тебя, Алёша, - сказал он, - пей, не стесняйся. Сейчас это пойдёт только на пользу!

Ольгин выпил. Такой коньяк у него дома за столом бывал не часто.

 - Я бы ещё рекомендовал тебе взять путёвку в санаторий. Думаю, ты сумеешь на работе что-нибудь получить по профсоюзной линии. Если потребуются от нас какие-то справки – обращайся, сделаем.

С этими словами Кривошеев налил ещё по стопке.

- Теперь, давай, помянем Верблюдинского. Ты об Антонине Ивановне уже знаешь?
- Нет, а что с ней?
- Она вчера умерла, выкинулась из окна своей квартиры с седьмого этажа.
- Это шутка…
- К сожалению, не шутка. После неё осталась короткая предсмертная записка: «Не хочу жить одна. Простите».
- Просто трудно в это поверить. Теперь они навсегда вместе, она, муж и сын… - Алексей залпом выпил коньяк и взял конфету.
- Хорошего пусть будет понемножку, пару стопок можно, но увлекаться не следует, - Кривошеев убрал бутылку.
- Михаил Петрович, вы позволите мне задать вам один вопрос, как специалисту? Для меня это очень важно.
- Да, конечно, спрашивай.
- В тот день, когда я поступил к вам в больницу и лежал на операционном столе, со мной происходили очень интересные вещи, хочу знать, что вы думаете по этому поводу.

И Ольгин поведал ему, как видел себя со стороны, проходил сквозь стены и как с какими-то существами летал по тоннелю. Кривошеев  внимательно слушал не перебивая, по его лицу было видно, что рассказ этот вызвал у него неподдельный интерес.

- Ты не первый, кого мне приходилось вытаскивать с того света, - сказал он, когда Алексей закончил своё повествование, - я такие истории слышал и ранее, они разнятся в деталях, но у них много общего.  Там за границей, в Штатах, в Европе – серьёзно занимаются исследованием этой проблемы, у нас же, к сожалению, на официальном уровне ничего подобного нет по причинам, которые думаю, тебе понятны. Если ты хочешь знать моё мнение, существует ли что-то там после смерти,  отвечу тебе коротко – не знаю. Сейчас я живу в этом мире и моя деятельность направлена на то, чтобы другие люди тоже пребывали в нём как можно дольше. Ну, может быть, не все, но почти все.  Раз ты меня об этом спросил, получи подарок, возможно, он как-то тебе поможет, книга американского врача Рэймонда Моуди «Жизнь после жизни», у нас она не издавалась, это, так сказать, самиздатовская версия. Здесь написано о том, с чем ты столкнулся. Она твоя.
- Вы для меня столько сделали, я не знаю, как Вас отблагодарить.
- Как говорил товарищ Сталин: «Наша последняя надежда на молодёжь!». Надеюсь, таким, как ты, удастся навести порядок у нас в стране  но, хватит разговоров, тебе пора. Теперь, самое последнее, -  Кривошеев вырвал из блокнота листок бумаги, и что-то на нём написал, - это мои телефоны, рабочий и домашний, если вдруг я тебе потребуюсь, звони, не стесняйся, всегда постараюсь помочь.
- Конечно позвоню, но не могли бы Вы дать мне ещё и адрес  Верблюдинских?- спросил Ольгин.
- Могу, только какой в этом смысл?
- Я хотел бы разыскать их соседа и поговорить с ним.
- Не вопрос, вот держи,- нейрохирург вписал адрес в вырванный листок, - крепкого здоровья тебе и всех благ!
Алексей пожал ему руку и поспешил скорее выйти из кабинета. Сердце его колотилось в груди, стремясь вырваться наружу. Он возвращался домой…


Глава одиннадцатая

Ольгин шёл в сторону автобусной остановки в прекрасном расположении духа, и с довольным видом глазел по сторонам. Больница, врачи, уколы – всё это оставалось в прошлом, правда, было немного жаль расставаться с Кривошеевым, но что-то подсказывало ему, что придёт такое время, когда их жизненные пути снова пересекутся. Он заранее позвонил отцу на работу, сообщив, что скоро будет дома, тем самым очень его обрадовав.

- Мы будем тебя ждать, – сказал Антон Сергеевич, - сегодня пятница, Наталья обещала привезти  Артёма, так что готовься к встрече!

«Совсем не вовремя!» - подумал Алексей, но в трубку телефона сказал совершенно иначе:

- Конечно, пусть приезжает, это просто здорово!

На самом деле все его мысли были заняты бобинами Верблюдинского, и теперь сердце сверлила злая досада, от того, что их осмотр придётся отложить. Впереди уже маячила автобусная остановка, когда он вдруг почувствовал, что ему в спину кто-то смотрит и, обернувшись, обнаружил, что за ним идёт пожилая женщина. Преследовательница была без головного убора, её длинные седые волосы развевал тёплый майский ветер, а давно вышедший из моды плащ коричневого цвета придавал ей сходство с какой-то болотной кикиморой. Ольгин ускорил шаг, женщина ускорила тоже, немного притормозил, притормозила и она. Ему стало не по себе, но вот уже  остановочная площадка, вокруг неё скопилось много народа, было очевидно, что транспорт будет с минуту на минуту. Он встал, облокотившись на металлическое ограждение, седоволосая подошла к нему вплотную.

- Ты - Алексей Ольгин? – зловеще прозвучал скрипучий голос.
- Да, - Алексей кивнул, - а Вы кто будете?
- Я мать Петра Кондратьева, из-за тебя мой сын попал в тюрьму!
- Ваш сын – преступник, фарцовщик и морально разложившийся тип, - Алексей сам не заметил, как от нахлынувшего волнения сорвался на крик, - очень надеюсь, что суд вынесет ему максимально суровый приговор!
- Нет, мой сын не преступник! – говорившая с ним покачала головой, - ты оклеветал его, а милиция сфабриковала доказательную базу, им нужна была отчётность и они своего добились. Я знаю, это всё Щукин сотворил с твоей подачи, чем же тебе Петя так не угодил?!

Она крепко схватила его за рукав и потянула к себе.

- Отойди от меня, чокнутая ведьма! – вскричал Ольгин, дёрнувшись изо всех сил.

Ему удалось вырваться, мать Кондратьева, скорчив злобную гримасу подняла на него свою костлявую руку, он, опасаясь удара, со всей силой оттолкнул её от себя, и она потеряв равновесие, упала прямо в лужу. В это самое время как раз подошёл автобус, Алексей не мешкая, запрыгнул в салон.

- Так тебе и надо, старая п…да! – еле слышно произнёс он, глядя, сквозь оконное стекло, как прохожие помогают упавшей встать на ноги.
 
Весь радостный от осознания того, что никакого вреда причинить ему эта фурия не может, через полчаса Ольгин уже стоял посреди родного двора, напротив своего дома сталинской постройки, и вскоре дотронулся до ручки входной двери  квартиры, которая оказалась не запертой.

- С возвращением, Алёша, клади сумку, раздевайся и проходи, мы как раз стол накрыли, - сказал Антон Сергеевич, вышедший его встречать.
- Ура, папка пришёл! – это через весь коридор бежал Артём, - Скажи, а ты  совсем вылечился?
- Совсем, - отвечал Алексей, входя на кухню и здороваясь с матерью.
- Это помогла лошадка, которую я нарисовал!
- Наверно да, она у тебя очень красивая получилась.
- Тогда, давай, повесим её на стену рядом с твоей кроватью, она будет тебя охранять по ночам! - предложил сын, залезая на табурет.

Только тут Алексей вспомнил, что рисунок, о котором шла речь, остался в больничном мусорном ведре, так как Лёня Сызранский умудрился использовать его в качестве салфетки во время пьянки, и весь покраснел, не зная, что ответить.

- Да, подожди с лошадкой, папа ведь только что пришёл, посмотри, лучше, какой курник я испекла, - пришла к нему на помощь мать, раскладывая на столе тарелки.

Её порыв возымел действие, неудобная тема была забыта.

- У бабушки самый лучший курник на свете, – заявил Артём, прикончив свою порцию быстрее всех, и добавил, - мама такой делать не умеет!

Вся семья просидела за столом до вечера, выписанный больной долго рассказывал о том, как его лечили, много тёплых слов сказал в адрес Кривошеева, упомянул  и о смерти Верблюдинского.

- Семёна действительно жаль, - сказал отец, - такой образованный, интеллигентный  был. А вот поступок Тони я не одобряю.
-  Алёша, а когда тебе теперь к врачу? – мать перевела разговор на другую тему.
- Завтра утром пойду продлевать больничный лист, в субботу поликлиника работает с девяти утра, - отвечал Алексей, - придётся рано вставать, поэтому сейчас мне хотелось  бы отдохнуть.
 - А разве ты не посмотришь, какой мы с дедушкой без тебя самолёт собрали? – спросил Артём.
- Папа очень устал, - снова вмешалась мать, - да и тебе тоже уже пора  спать, так что иди чистить зубы, раз уже поел, а завтра похвастаешься своим самолётом.
- Пап, договорились?
- Договорились, держи «пять!» - Алексей протянул сыну свою ладонь, тот ударил по ней, затем слез с табурета и направился в ванную.
- Мы ему стелим в маленькой комнате, - сказала мать, - Тёмке там нравится, он засыпает самостоятельно и, представь себе, совершенно не боится темноты. А помнишь, как ты в детстве не хотел оставаться на ночь один,  всегда просил не выключать свет?
- Да, помню, доставил я тебе с отцом  хлопот…
- А с этим пацаном никаких проблем нет, Наташа его хорошо воспитала! – вставил своё словцо в разговор Антон Сергеевич.

Пока они говорили, Артём вышел из ванной уже одетый в ночную пижаму.

- Спокойной ночи, папа, дедушка и бабушка! – сказал он.
- Пойдём, я провожу тебя до кровати! – Алексей встал, взял сына за руку и они оба прошли в комнату, которая теперь служила спальней самому маленькому из семьи Ольгиных. Малыш проворно юркнул под одеяло и лёг на спину, скрестив руки на груди.

- Не забудь повесить мою лошадку рядом со своей кроватью! – напомнил он.
- Не забуду, - отвечал Алексей, присев рядом, - скажи, лучше, что тебе мама обо мне говорила?
 - Она говорила, что вы расстались, из-за того, что часто ссорились, ну, прямо как я со Светкой из детского сада.
- А тот дядя,  который сейчас с вами живёт, какой он?
- Дядя Ваня очень хороший, умеет играть в баскетбол, занимается боксом, а ещё он милиционер, у него есть настоящая фуражка с кокардой и большой пистолет, но, ты, мой папа, всё равно самый лучший!
- Ты тоже у меня самый лучший! Спи крепко!

Уложив сына и пожелав доброй ночи родителям, Алексей ушел к себе, наконец-то, он мог спокойно заняться доставшимся ему сокровищем. Магнитофоны Верблюдинского действительно были шикарными, один  – серебристый Akai, другой – SONY, три огромных коробки так же стояли рядом с ними, в ожидании своего нового обладателя. Ольгин недолго думая открыл одну из них, и его взору предстали аккуратно уложенные в ряды белые пластмассовые боксы, к каждому из которых был приклеен порядковый номер. Из этих рядов им был взят первый попавшийся, бобина с лентой, оказалась завёрнутой в полиэтиленовый пакет, в него так же был вложен листок бумаги с рукописным текстом следующего содержания:

«Владимир Сорокин. Первый концерт песен Высоцкого с ансамблем «Мираж», 1979 год».

Немного подумав, Алексей отложил эту бобину в сторону и взял следующий бокс, «Виталий Крестовский. Новогодний концерт, 26.12.1978 г.» - так было написано в новом сопроводительном листе. Фамилию Крестовского он запомнил из рассказов Верблюдинского, поэтому включил привезённый ему магнитофон SONY, установил ленту, надел наушники и нажал кнопку воспроизведения. Несколько секунд слышался тихий шорох, затем последовало небольшое, но очень красивое музыкальное вступление.

- Дорогие друзья, вновь с вами ансамбль “Крестные отцы”. Сегодня для вас поет Виталий Крестовский! – объявил приятный женский голос.

Ольгин планировал ознакомиться с одной песней, максимум с двумя, но в итоге прослушал весь концерт, длившийся полтора часа, запись оказалась потрясающего качества, были различимы все, даже самые незначительные её детали.  «Да, - подумал наш меломан, - неудивительно, что Рышков брал так дорого за свои  услуги!».

Настала очередь двух других коробок, в них оказались бобины с записями Аркадия Северного, причём в одной были только гитарные концерты певца, а в другой –  оркестровые. Дополнением к коробкам служил большой матерчатый  мешок с отдельно уложенными катушками, к ним прилагалась бумага с надписью: «Не для раскатки!». «Концерт в кафе «Печора»,  «Хадыженский концерт под гитару и скрипку», «Концерт на квартире В. Шорина», «Запись в автопарке», «А. Шеваловский – вторая и восьмая встреча с ансамблем «Обертон», ВИА «Одесситы»... От обилия названий голова шла кругом, но это головокружение было приятным, единственное, что огорчило – фотоальбома ни в коробках, ни в мешке не оказалось.

Алексей проснулся в восемь утра по будильнику, умылся,  наскоро позавтракал, и отправился в поликлинику, которая находилась в десяти минутах ходьбы от его дома. Опасения, по поводу того, что задержаться там придётся надолго, не оправдались, всё сложилось на редкость удачно, больничный лист был продлён ещё на неделю, а необходимые рецепты получены без каких-либо проблем.

Возвращаться домой не особо хотелось, и потому его рука извлекла из внутреннего кармана записную книжку, в которую вчера перед сном были вписаны телефоны Кривошеева и адрес Верблюдинских. «Время есть, почему бы не попробовать, тем более что ехать недалеко, всего пять остановок на трамвае!» - шепнул ему внутренний голос.

Он без труда отыскал серый девятиэтажный дом, где ещё недавно проживал вместе со своей супругой Семён Аронович, и немного пройдясь вдоль клумбы, остановился прямо под окнами их квартиры. «Семён записал за деньги всего несколько бобин, вскоре после этого погиб его сын, потом умер он сам, и последней ушла из жизни его жена, - думал Ольгин, - Рышков был проклят Северным в восьмидесятом году, но после этого жил ещё три года, торгуя записями направо и налево. Нет, эти события никак не связаны между собой, их следует рассматривать как обычное стечение обстоятельств,  мне – просто очень крупно повезло!»

Взгляд Алексея остановился на рыжем коренастом жителе этого дома, который протирал лобовое стекло своего зелёного «Жигулёнка» шестой модели и тоже посматривал в сторону окон.

- Прошу прощения, что отвлекаю Вас, - тщательно подбирая слова, заговорил он с ним, - но, может быть, вы мне поможете, я ищу Фрола.
- Фрол перед Вами, - отвечал хозяин «шестёрки» вполне дружелюбным голосом, - чем могу  помочь, молодой человек?
- Вы были соседом Верблюдинских, а я лежал с Семёном в одной палате, мне известно о том, что случилось с Антониной Ивановной, меня зовут…
- Алексей Ольгин, - Фрол улыбнулся, - Антонина называла Ваше имя.  Да я их сосед по лестничной площадке, и я же отвозил к вам бобины и магнитофоны Семёна, для него почему-то это было очень важно.
- Скажите, а никакого фотоальбома вместе с ними не было?
- Не было. Мы искали этот фотоальбом, но почему-то он не оказался там, где должен был находиться, скорее всего, перед самой госпитализацией Аронович куда-то переложил его. Тоня решила, оставить этот вопрос на потом, но, так случилось, что ни её, ни Семёна теперь больше нет.
- Это были очень хорошие люди, -  с грустью сказал Алексей.
- Как насчёт того, чтобы выпить? – Фрол достал из машины бутылку «Пшеничной».
- Я вообще-то только что выписан из больницы, у меня была тяжёлая травма головы.
- А мы по чуть-чуть, только помянем их, и всё, - новый знакомый Ольгина  открыл алкогольную ёмкость, - в моём распоряжении, всего один гранёный имеется, уж прошу не побрезговать, а я по ходу дела ещё кое-что интересное расскажу.
- Только мне совсем немного!
- Да, конечно.

Водка оказалась горькой и противной, пришлось выпить, превозмогая себя.

- Вот закуска! – угощающий сунул в руку Алексея холодную отварную сардельку, сам же наполнил себе стакан до краёв, не спеша выпил, растягивая удовольствие, затем достал сигарету закурил и молвил:
- Ну как, нормально воспринял беленькую твой организм?
- Нормально, - отвечал Ольгин, работая челюстями, - но Вы мне хотели что-то рассказать.
- Всё, дело в том, - начал Фрол, - что вчера сюда приезжал какой-то очень важный тип на чёрной «Волге», звонил ко мне домой, спрашивал, нет ли у меня ключей от квартиры Верблюдинских. Сёма с Тоней, когда уезжали на дачу, действительно иногда оставляли ключи моей жене, она приходила, поливать цветы в их отсутствие, и каким-то образом этот человек узнал об этом. Говорил он о магнитофонных бобинах, о том, что Семён якобы должен был ему их передать незадолго до смерти, ну и мне сразу стало всё понятно. Когда я отказал ему в помощи он сильно разозлился, хамил, грозил, и при этом назвался, Виктором Сергеевичем, а фамилия его такая фруктово - ягодная, то ли Малинин, то Калинин.
- Может быть Рябинин?
- Точно, Рябинин, ой, смотри, вот он снова сюда идёт!

Ольгин увидел очень солидного господина с большим животом, в дорогом костюме-тройке, шагавшего по улице в сопровождении двух милиционеров и рабочего, у которого в руках был чемоданчик с инструментом. Господин что-то раздражённо объяснял всем троим, а те послушно кивали головами, как будто рядом с ними был как минимум замминистра союзного значения.

- Идут вскрывать квартиру Семёна, - догадался Фрол, глядя им вслед, - интересно, что в этих бобинах такого ценного, раз за ними охотятся столь важные персоны?
- Без понятия, - соврал Алексей.
- В любом случае, раз Семён  решил, что они должны принадлежать Вам, уважаемый, значит так и надо, а этот Рябинин пусть получит дырку от бублика, как говорил Глеб Жеглов в исполнении Володи Высоцкого!

Минут через пятнадцать вся четвёрка вновь появилась на улице и прошла мимо в обратном направлении, в руке её предводителя был большой свёрток.

«Им удалось найти фотоальбом!» – догадался Ольгин.

Дождавшись, когда незваные гости скроются из виду Фрол снова достал бутылку.

- Ну как, вмажем ещё? – спросил он.
- Нет, что-то мне нехорошо, - отвечал Алексей

Ему действительно вдруг стало дурно, голову сжало словно обручем, в глазах потемнело, сарделька, которую он только что съел, запросилась обратно наружу. Фрол озабоченно взглянул на него.

- Нужна помощь, может быть, вызвать «неотложку»?
- Не надо, всё пройдёт! - Алексей  доковылял до ближайшей скамейки, которых вокруг было великое множество, уселся, и расстегнул ворот рубахи.
- Вот, валидол, - Фрол присел рядом, - прошу простить, это моя вина, нечего было лезть со своей водкой!
- На самом деле виноват я, не надо было мне её пить, - отвечал Ольгин, рассасывая таблетку.

Вскоре наступило облегчение, и он, вставая, произнёс, с благодарностью посмотрев на своего спасителя:

- Спасибо за всё, не смею Вас больше задерживать, мне уже пора.
- Всегда рад помочь, - отвечал Фрол, - если вдруг снова потребуюсь – приезжайте.
- Конечно, теперь я знаю, как Вас найти, - Алексей пожал ему руку.

Последние следы недомогания улетучились, вскоре трамвай уже мчал его в сторону дома. «Жаль, конечно, что фотографии Северного мне не достались, - думал он, удобно расположившись на пассажирском сидении, - но с другой стороны всё ещё может измениться!». По пути домой, Ольгин зашёл в кондитерский магазин, купил пирожных «Буше», шоколадных конфет «Элегия», и уже на лестнице столкнулся с Натальей и Артёмом.

- Алёша, здравствуй, - приветствовала его бывшая жена, - мы тебя не дождались, а теперь нам уже пора уезжать. Ой, да от тебя пахнет водкой, всё ясно, как был ты дураком, так и остался!
- Папа мой самолёт не посмотрел и лошадку к себе не повесил! – грустно произнёс Артём, даже не взглянув в его сторону.
- Я что-то принёс! – Алексей хотел было достать из пакета покупки, но сын на это никак не отреагировал.
- Иди, проспись, видеть тебя не желаю, - бросила ему Наталья, спускаясь  вниз.

На него вдруг накатила волна злости, он хотел было выдать пару крепких слов в её адрес, но в последний момент сдержался и лишь громко хлопнул дверью, дома  родители, конечно же, слышали весь этот разговор.

- Наталья правильно сказала, – нахмурившись произнёс отец, отчеканивая каждое своё слово, - я и мама, мы оба помогаем тебе наладить отношения с сыном, а ты сам всё портишь.
- Не помогайте, ничего не получится, она этого не хочет, и настраивает его против меня!

Алексей не стал дальше продолжать разговор, и ушёл к себе в комнату, где его ждали бобины с магнитофонами. Этот вечер у него был посвящён прослушиванию записи Аркадия Северного и «Братьев Жемчужных» датированной 1975 годом, по песням и репликам ему сразу стало ясно, что это тот самый концерт, о котором рассказывал Верблюдинский. «Шумит метель…» в исполнении солиста ансамбля действительно оказалась сильнейшей вещью.

Глава двенадцатая

Проснувшись с первыми лучами солнца, приняв душ и плотно позавтракав, Ольгин некоторое время просидел в кресле, пребывая в раздумьях, постепенно в его голове начали вырисовываться контуры дальнейшего плана действий. Такая огромная коллекция требовала каталогизации, для того, чтобы этим делом заняться у отца была взята большая амбарная тетрадь в клетку, линейка и цветные карандаши. Алексей сразу определился с тем, что необходимо создать три каталога в виде таблиц, первый – на все концерты Аркадия Северного, второй – на других исполнителей жанра городского фольклора, и третий, дополнительный, на то, что Рышков по тем, или иным причинам не тиражировал. Начать было решено, конечно же, с Аркадия, в горизонтальных строчках у него расположились  фонограммы  по хронологии, это, оказалось сделать совсем просто, так как все даты были указаны в листочках. Вышло весьма интересно, первые записи датировались 1963 годом, а потом продолжались, уже начиная с первой половины 70-х. «Неужели в течение почти 10 лет Северный совсем не пел? – подумал Ольгин, - жаль, прояснить для меня этот вопрос некому!». С вертикальными столбцами было сложнее, но, в конце – концов, и здесь был выбран наиболее оптимальный формат, по каждому концерту в таблицу было решено вносить следующую информацию:

1. Тип ленты, на которую он записан.
2. Его продолжительность по времени.
3. Оценка качества записи по пятибалльной системе.
4. Оценка содержания концерта, по той же системе.
5. Дополнительные примечания.

Прочие исполнители, были выстроены в алфавитном порядке, и далее, каждый в хронологическом, при условии, если в наличии имелось несколько их концертов, по такому же принципу был составлен и третий каталог. Над всем этим Алексей просидел целый день, лишь один раз ненадолго выйдя на улицу в магазин за хлебом, и в итоге остался вполне удовлетворённым результатом проделанной работы, теперь можно было, слушая концерты вносить в каталоги необходимую информацию. Антон Сергеевич, как бы, между прочим, зашёл к нему ознакомиться с записями, и был потрясён.

- Настоящий шоколад! – сказал он, прослушав несколько песен с концерта под названием «Проводы 1977 года», - Звукооператор – просто гений, всё это теперь очень ценно, поздравляю тебя, сынок!
Сынок лишь улыбнулся в ответ. Когда родители в 21.00 по своему обыкновению сели смотреть программу «Время» он позвонил Наталье и извинился за вчерашний инцидент.

- Ладно, проехали, - сухо ответила Наталья, выслушав его, - у тебя своя жизнь, и ты можешь делать, всё что хочешь, но при Артёме пить я тебе запрещаю, понял меня?
- Да, конечно, - согласился Ольгин и повесил трубку.

Конфликтная ситуация разрешилась, и все последующие дни были посвящены дальнейшему разбору коллекции, Алексей придумал для этого специальную систему. Ежедневно он прослушивал какие-то три бобины, утром, днём и вечером, это обязательно был один оркестровый концерт Северного, один гитарный и ещё один – какого-то другого исполнителя или ансамбля. По содержанию что-то ему больше нравилось, что-то меньше, но не было ничего такого, что не понравилось бы совсем, соответственно, везде по содержанию им ставились оценки не ниже «четвёрки».

В плане качества звучания дела обстояли по-другому, среди ранних концертов оказались и такие, которые по меркам сегодняшнего дня были записаны не особо блестяще, даже откровенно халтурно, Ольгин поставил некоторым таким записям «тройку». Из других исполнителей, помимо Крестовского ему понравился Константин Беляев с его матерными частушками и Владимир Сорокин, Александр Шеваловский произвёл меньшее впечатление, но и ему была поставлена наивысшая оценка за вокал и оригинальную подачу песенного материала. Особый интерес у Алексея вызвало то, что не предназначалось для распространения, его почему-то сразу привлекло выступление Северного в кафе «Печора», которое, если верить информации, оставленной Рышковым, находилось в Москве на Калининском проспекте. Начиналась запись с продолжительных аплодисментов, прерванных голосом Аркадия:

- Меня, перед самым приездом к вам, вызывали к себе товарищи и сказали, чтобы я тут у вас не пел блатных песен, поэтому я таки спою  свою самую любимую  – «Стоял я раз на стрёме»!

От этих слов зал взорвался овациями, слышались мужские и женские возгласы: «Браво!  Аркаша, давай!», а после объявленной песни последовали другие  - «Не надо грустить, господа офицеры…», «Поручик Голицын», «Я тоскую по Родине», далее Северный отлучился по его словам выпить кофейку, а вернувшись, исполнил «Звёзды зажигаются хрустальные». Ближе к завершению концерта стало очевидно, что он основательно пьян, но это лишь придало ещё большую притягательную ауру тому, что происходило. Музыканты уже попрощались и покинули сцену, но зрители ни за что не хотели отпускать того, ради кого пришли,  и тогда Аркадий, откашлявшись, заявил:

- Раз такое дело, я спою вам на прощание ещё несколько произведений, но, как сказал бы мой друг Костя Беляев, слушать их можно только в компании хороших и надёжных друзей. Вам понятно, дорогие мои?

Было слышно, как кто-то даёт ему в руки гитару, он пытается настроить её, берёт аккорды, и наконец, начинает:

Нас е..и и е..ут,
Жизнь, бля, наша бекова…
А у Брежнева на грудь
Медали вешать некуда…
Всё частушечки поются
Очень долго, правильно,
Как история ведётся,
Взять, хотя бы Сталина
Был при жизни всем хорош,
Гочей его звали
Вёл он нас и в день и в ночь
В коммунизма дали
А потом пришла беда:
Немцев злая свора.
Налетела в города,
Растеклась по сёлам.
Мы не дрогнули, стеной,
Шли врага сметая.
Имя Сталина нас в бой
Повело на знамени.
И никто тогда не смел
Даже и помыслить,
Что он будет не у дел,
Что он будет лишний.
Для истории срок
Прямо скажем, малый
А уж вдоль и поперёк
Вычистили Сталина!
Маркса, Энгельса учили,
Ленина, но Сталину
Нынче же полное забвенье,
Призрачное марево!

Ольгин услышав такое, остановил воспроизведение, немного отмотал назад, снова включил и прослушал ещё раз. «Да, неудивительно, что Рышков это никому не записывал, - подумал он, - интересно, а многие ли  вообще знают о существовании такого концерта?». После этой песни  кто-то, по всей видимости, из администрации кафе объявил:

- Уже двенадцатый час ночи! Аркадий Северный сейчас споёт ещё одну песню и заканчивает выступление!
- Спасибо, что разрешили, - певец снова подошёл микрофону, - на прощание я исполню новую вещь, которую мне подарил мой друг Толик Писарев. Мы с ним как-то сидели у него дома, погода за окном была скверная, дождик лил, паскуда, и вот мы в две гитары что-то сделали, слова его, мелодия – наша общая, импровизированная. Толик, ты где?
- Здесь я! – послышался чей-то голос.

В левом канале послышалась ещё одна гитара, и началась песня о погоде, с такими словами, от которых немногочисленные волосы на голове её слушателя встали дыбом, исполнение закончилось почти одновременно с магнитной лентой. Впечатлённый Ольгин в каталоге напротив  названия этого концерта поставил пять баллов и по содержанию и по качеству звучания, а в примечаниях отметил: «Для прослушивания в очень узком кругу!». Все надписи он делал цветными фломастерами, копируя почерк Рышкова, это у него очень неплохо получалось, и в итоге сложно было отличить, где писал Николай Гаврилович, а где Алексей Антонович.

Так шёл день за днём, неделя за неделей. Принимались лекарства, изучались новые фонограммы, совершались ежедневные часовые пешие прогулки, продлевался больничный лист. Двадцать первое мая у Ольгиных всегда являлось особой датой, это был день рождения Зинаиды Сахмановны, все члены семьи в этот день на работе брали отгул, в доме варилась шурпа, жарились беляши, а ближе к вечеру накрывался праздничный стол. По этому случаю всегда покупалась бутылка шампанского для виновницы торжества и что-то крепкое для мужчин, в этот раз глава семьи заранее отдал распоряжение своему сыну приобрести всё необходимое.

Утром, поздравив  мать, сын пошёл в ближайший гастроном - «стекляшку», однако винно-водочный отдел там не работал. «Наверное, затеяли  ремонт, - размышлял он, направляясь в фирменный магазин «Российские вина», - что же, это даже к лучшему, заодно и прогуляюсь!».

Велико же было его удивление, когда, выяснилось, что этот магазин тоже закрыт, а рядом с ним нет никого, кроме троих мужичков затрапезного вида стреляющих по сторонам очень хмурым и озлобленным взглядом. Алексей решился подойти к ним.

- Простите, – спросил он, -  Не подскажете, почему вокруг всё закрыто?
- Ты что, с Луны свалился, что ли?! – удивлённо отвечал один из троицы, - Скажи спасибо Партии родной!
- Причём тут Партия, пожалуйста, объясните!
- А притом, милый человек, теперь в народе поговорка ходит: В шесть утра поёт петух, в восемь — Пугачёва, магазин закрыт до двух, ключ — у Горбачёва!
- Ну и парень! Похоже, ничего не читает, телевизор не смотрит и радио не слушает! – слышал Ольгин за своей спиной голоса, удаляясь подальше от этой компании.

В полном смятении он возвратился домой с пустой сумкой, у него не было понимания того, что происходило, но это происходящее ему совершенно не нравилось. Дома Антон Сергеевич выслушал его рассказ и грустно ответил:

- Да, всё верно, Алёша, ты ведь в последнее время занимался своим Аркадием Северным и действительно не смотрел телевизор и не слушал радио, а у нас тут событие произошло, вот, посмотри!

Он достал из стопки газет номер «Известий» от 17 мая и протянул его сыну.

- Указ Президиума Верховного Совета СССР от 16 мая 1985 г. N 398-XI «О мерах по усилению борьбы против пьянства и алкоголизма, искоренению самогоноварения»… - начал читать Алексей,  - И чего же теперь нам ожидать, папа?
- Боюсь, что ничего хорошего, - вздохнул отец, - а магазины теперь работают только с двух дня, так что посиди немного, отдохни, потом снова пойдёшь.
- А, может быть, и правильно Горбачёв делает, - в разговор вмешалась мать, - вы только посмотрите, сколько пьяниц вокруг, а теперь, после этого указа может быть, их меньше станет.
- Зина, бороться с пьянством нужно, но не такими методами, какой смысл ограничивать продажу спиртного – это только породит спекуляцию, а государство потеряет источник доходов, у нас как всегда – всё непродуманно и абсурдно, - возразил Антон Сергеевич.

Алексей не стал принимать участия в беседе родителей, а пошёл на кухню пить чай, и в два часа дня  снова отправился в магазин. У «стекляшки» творилось что-то ужасное, очередь была огромной, покупатели стояли на улице, многие нервничали и ругались. Периодически из входных дверей выныривали счастливые обладатели только что приобретённых горячительных напитков, прижимая к груди сумки со своей добычей, и стремились уйти скорее как можно дальше. Выбора не  было, Ольгин встал в самый конец этой вереницы людей, его немного утешала мысль о том, что покупать спиртное ему приходится не так часто. Он с интересом наблюдал за окружающими, как они считали свои деньги, обменивались информацией о том, какова обстановка в других магазинах, и гадали: надолго ли установились эти новые правила продажи алкоголя.

Неожиданно кто-то пустил слух, что водка заканчивается, толпа пришла в неистовство, некоторые рванулись на штурм дверей, но к счастью, тут же пришло новое сообщение, что это всё чья-то глупая шутка и водки на самом деле достаточно. Прошло минут сорок, Алексею удалось за это время значительно продвинуться вперёд, он уже стоял прямо напротив входа и видел, что творится внутри магазина. В это самое время к нему подошёл пожилой мужчина с палочкой, на вид ему было лет семьдесят.

- Пропусти меня, будь добр, у меня болят ноги, я не могу долго стоять, - в его руке мелькнуло ветеранское удостоверение.

Ольгин хотел было подвинуться, что бы дать возможность просящему встать с ним рядом, но позади раздались протестующие возгласы:

- Ни в коем случае не пускать! Пусть стоит как все, алкаш проклятый!
- Люди добрые, я не алкаш, а кавалер трёх орденов Славы! – возразил старик.
- Знаем мы таких кавалеров! – непонятно откуда выскочила пара крепких спортивных ребят.

Они взяли несчастного под руки и утащили на почтительное расстояние от магазина, он пытался сопротивляться, но силы были неравны.

- Ещё раз здесь тебя увидим – набьём морду!  - предупредил его один из спортсменов.

Ольгин успел разглядеть слёзы, выступившие на глазах ветерана, ему впервые довелось стать свидетелем того, как бесцеремонно обращаются с такими людьми, но вот он уже в магазине, продавщица вертелась у прилавка, словно белка в колесе, она сама была не рада тому, что творится вокруг. Ещё немного и – вот уже Алексей стоит перед ней.

- Бутылку «Старки» и «Советское полусладкое!» - сказал он.
Получив из рук продавщицы товар, наш покупатель поспешил наружу, ещё долго он чувствовал на себе завистливые взгляды тех, кто только недавно встал в очередь. Дома, когда уже все сели за стол, он во всех подробностях описал свои приключения и сам лишь немного пригубил рюмку, после эпизода с Фролом что-либо пить ему совершенно не хотелось.

- Вот видишь, я же говорил,  ничего хорошего ожидать от такой борьбы с пьянством не следует, - сказал Ольгин – старший своей жене, – да, наломал Михаил Сергеевич дров со своим указом!
- Антоша, это просто перегибы, временное явление, - не согласилась с ним супруга, - кстати, Лёш, пока тебя не было звонил Артём, поздравил меня с днём рождения, обещал приехать к нам на следующие выходные.

Алексей в ответ лишь  кивнул, он был занят поеданием беляшей.

- А как у тебя дела в поликлинике? Что говорит твой врач? – поинтересовался отец.
- Да всё, вроде, неплохо, пап, - отвечал сын, - Елена Фёдоровна всё твердит про положительную динамику, ну и раз пошёл такой разговор, скажи, есть ли у меня возможность  поехать по путёвке в какой-нибудь санаторий? Наш заводской профсоюз окажет мне помощь?
- Думаю, что да, ведь твой стаж вполне приличен, к тому же, недавно я стал первым заместителем генерального директора по производству – фактически вторым человеком на заводе, так что собирай необходимые справки, а остальное – сделаем.


Глава тринадцатая

Удача сопутствовала Алексею Ольгину, участковый врач Елена Фёдоровна сразу же поддержала его стремление поехать в оздоровительный санаторий, и порекомендовала один такой - «Малая Бухта», расположенный в городе Анапа.

- Вот, посмотри, Алёша, - сказала она, показывая несколько цветных фотографий с изображением интерьеров спальных корпусов, номеров, конференц-зала и многого другого, - у меня там племянница была в прошлом году, ей очень понравилось. Посуди сам: трёхразовое питание, открытый бассейн с морской водой, собственный пляж с лежаками и тентами, для захода в воду оборудована специальная лестница, все лечебные процедуры с понедельника по субботу, воскресенье – выходной. Не теряй времени, обойди всех наших специалистов, принеси справку из больницы, что ты там находился с такого по такое число,  я приготовлю тебе направление, а ты подпишешь его у нашего  заведующего, наступает лето, попадёшь к самому открытию сезона!

Ольгин остался очень довольным таким поворотом дела и, рассыпавшись в благодарностях, сразу же начал хождение по врачам, к сожалению, не все они  принимали в один день, а к окулисту вообще пришлось ехать в другое медицинское учреждение, расположенное где-то у чёрта на куличках но, тем не менее, он добился своего. Как оказалось, зрение у него заметно ухудшилось после перенесённой травмы, в полученном на руки документе было указано, что ему в обязательном порядке требуется бальнеотерапия, включающая в себя общие минеральные ванны, питьевое лечение, и помимо этого – грязелечение, суть которого состоит в наложении  аппликаций на область глаз.

Алексей вернулся домой лишь поздно вечером, и утром продолжил походы, сначала – вновь в свою поликлинику, а потом в больницу, где  совершенно неожиданно повстречался с Дорфманом. Лев Исаакович шёл куда-то в сопровождении трёх других врачей, на его шее блестела золотая цепочка, а рука сжимала свёрнутый в трубочку свежий номер журнала «Огонёк», Ольгин не стал с ним разговаривать и прошёл в регистратуру за справкой, подтверждающей факт его госпитализации.

Через три дня все необходимые документы, подписи и печати были собраны, он отправлялся на две недели в Анапу, профсоюз Саратовского завода энергетического машиностроения выплатил стопроцентную стоимость путёвки. За день до отъезда Алексей вновь увиделся с Артёмом, но в этот раз сын не проявил к нему никакого интереса, подарил бабушке букет цветов, нарисованный на большом листе ватмана цветными карандашами, посидел немного за столом и ушёл с дедушкой заниматься моделированием очередного самолёта.
 
Две недели в «Малой Бухте» пролетели как один день, все назначенные процедуры исправно посещались, и очень скоро пришло ощущение их действия, голова перестала болеть, а глаза уже не так уставали, как раньше. Наш курортник вернулся в отличном душевном и физическом состоянии и, закрыв больничный лист, вышел на работу после почти трёхмесячного отсутствия.

Ранним летним утром он предъявил на проходной вахтёру пропуск в раскрытом виде, и сказал как обычно:

- Доброе утро, Валентин Валентинович!
- Доброе утро! – отвечал вахтёр, демонстративно отвернув голову в сторону, давая понять, что продолжать дальнейшее общение с ним  не желает.

«Возможно, у него какие-то неприятности,- думал Ольгин, шагая по заводской территории в сторону Заготовительного Комплекса, - ничего, сейчас я узнаю обо всех свежих новостях!».

Новости не заставили себя ждать: за его рабочим столом сидела молодая светловолосая женщина лет двадцати пяти и своими длинными музыкальными пальцами перебирала рабочие чертежи, записывая в блокнот их номера. Услышав посторонние шаги, она не торопясь отложила документацию в сторону, подняла голову и вопросительно взглянула на своего гостя сквозь очки в дорогущей оправе.

- Прошу, прощения, Вы кто? – спросил у неё Алексей.
- Я мастер четырнадцатого участка Заготовительного Комплекса - Ирина Пантелеева,- А кто Вы?
- Я тоже мастер четырнадцатого участка Заготовительного Комплекса – Алексей Ольгин, - и это моё рабочее место!
- Нет, - покачала головой Ирина, - не ваше, оно выделено мне лично Сергеем Александровичем Белодедовым.
- Лёха, это действительно так, - подтвердил один из их  коллег, - Ирина уже целый месяц работает с нами, твой стол закреплён за ней, сходи к Александровичу, и спроси, если не веришь.
- Да, конечно, - с трудом выдавил из себя Алексей и поспешил ретироваться.

Он застал своего шефа разговаривающим по телефону, увидев Ольгина Белодедов жестом указал ему на стул, затем закончив переговоры, повесил трубку.

- Сергей Александрович… - начал Алексей.
- Во-первых, здравствуй, - прервал его начальник, - а во-вторых, я знаю, зачем ты пришёл, хочешь говорить, об Ирине?
- Совершенно верно.
- Значит, по поводу неё. Твоё отсутствие было долгим, а у нас теперь очень много заказов, все они должны отгружаться строго в срок, за каждый день просрочки начисляется штраф, необходимо кровь из носа всё успевать, так что отныне Пантелеева будет работать мастером твоего участка, Алеша.
- Хорошо, это понятно, но что же в таком случае будет со мной?
- Ну как что?! Ты же у нас избран комсомольским лидером, вот и лидируй, оклад мы тебе сохраним, пока останешься числиться в прежней должности, а дальше - посмотрим.  Ещё вопросы есть?
- Да вроде нет, - Алексей пожал плечами.
- Прекрасно, - подвёл итог Белодедов, - теперь извини, у меня сейчас начнётся совещание, задерживаться никак не могу, единственно, о чём попрошу, если вдруг Ирине потребуется помощь, не откажи ей, договорились?
- Конечно, Сергей Александрович, без поддержки она не останется, - пообещал Ольгин.

Такой расклад его вполне устраивал: теперь можно будет сосредоточиться на общественной деятельности, получая при этом ту же зарплату, а там, глядишь, и вожделенное место в райкоме освободится, очень даже неплохо!
Засунув руки в карманы, Алексей пошёл разыскивать членов своей организации, необходимо было собирать взносы. Зайдя в первую очередь на свой четырнадцатый участок, он сразу почувствовал какой-то холодок по отношению к себе со стороны бывших подчинённых, никто с ним не поздоровался, а двое рабочих-комсомольцев категорически отказались что-либо платить, ссылаясь на тяжёлое материальное положение.

- Ребята, да вы что, это же мизер, всего один процент от зарплаты! – его изумлению не было предела.
- У тебя папа – большой начальник, поэтому для тебя может и мизер, а для нас, работяг – каждая копейка  важна! – последовал ответ одного из них.
- Если взносов не будет, я подниму вопрос о вашем исключении из рядов ВЛКСМ, - Ольгин перешёл на официальный тон.
- Ну и хрен с тобой! – в голосе рабочего послышалась явная злость, - Проваливай отсюда, житья от таких, как ты, уже нет, номенклатура проклятая!

«Погоди, ты ещё вспомнишь меня, грубиян!» – размышлял Ольгин, снова возвращаясь в конторку мастеров.

- Ну что,  поговорили с Сергеем Александровичем? – спросила  у него  с нескрываемой иронией Пантелеева.
- Да, поговорил, больше я на Ваш стол не претендую. Скажите, Ирина, Вы  комсомолка?
- Да, у меня дома где-то завалялся членский билет, но я не буду здесь вставать на учёт.
- Почему?
- Не вижу смысла, комсомол  уже не актуален.
- Как это, комсомол не актуален?!
- Послушайте, Алексей, прекращайте заниматься пропагандой, Вы отвлекаете меня от работы, будьте так добры, идите к себе.
- Хорошо, тогда последний вопрос. На возглавляемом Вами участке работала комплектовщицей Юлия Толмачёва, я почему-то не могу её найти, надеюсь, она не заболела?
- Нет, с ней всё в порядке, её повысили, теперь она на Складе Готовой Продукции в должности заместителя начальника, там её и найдёте.
- Благодарю за информацию,  не сердитесь на меня, если что не так! – Алексей оставил Ирину наедине со своими производственными обязанностями.

Склад Готовой Продукции представлял собой большое помещение ангарного типа с электричеством, отоплением и прочими бытовыми удобствами, даже зимой в лютые  морозы, внутри него было всегда тепло и светло. Складские работники, а их насчитывалось около десяти человек,  трудились не покладая рук и, порой даже выходили работать ночью для того, чтобы в максимально короткие сроки отгрузить продукцию завода потребителям. Основной их задачей являлась упаковка заказов в специальную деревянную тару, изготавливавшуюся рядом на столярном участке, работа эта была тяжёлой, но высокооплачиваемой. Ольгин сразу увидел Юлию, она ходила вокруг уже готовых к отправке ящиков и приклеивала к их боковым сторонам накладные с указанием наименования упакованного изделия, его габаритных размеров, веса, комплектации и адреса получателя. Она была настолько поглощена этим занятием, что ничего не замечала вокруг.

- Юля, здравствуй, – подошёл к ней Алексей, - давно не виделись. Мне было очень приятно получить от тебя передачу в больнице.
- Ой, Алёша! – Толмачёва повернула к нему голову, - Мне, конечно, надо было тебя ещё раз навестить, но были обстоятельства, не обижайся. Ты сейчас, где работаешь?
- Занимаюсь комсомольскими делами.
- Давай так, я освобожусь приблизительно через час, и зайду к тебе в твою комнату. Будь там, хорошо?
- Буду! – Алексей кивнул и пошёл дальше по заводу разбираться с уплатой членских взносов.

Увы, куда бы он ни приходил, везде наталкивался на стену равнодушия и даже открытой неприязни, от подавляющего большинства своих подопечных он не получил ничего, а некоторые откровенно послали его на три советских буквы. Не понимая, чем вызвано такое поведение, он вернулся к себе, уселся в кресло и набрал номер телефона Товарища Андрея.

- Привет, коллега, – услышал он на другом конце провода бодрый голос инструктора, - очень хорошо, что ты снова в строю. Чем порадуешь?
- Есть проблемы, - отвечал Алексей, - необходимо встретиться и поговорить. Ты можешь к нам приехать?
- Я сейчас вообще-то занят, - Голубев выдержал небольшую паузу, - но, если очень надо – могу встретить тебя сегодня на проходной в конце твоей рабочей смены.
- Хорошо, увидимся! – Ольгин повесил трубку.

Он переложил деньги, которые ему удалось собрать в небольшой дамский кошелёчек, который лежал в одном из отделений его стола, как действовать в сложившейся ситуации, он не знал, и все надежды возлагал на помощь своего райкомовского босса.

- А вот и я, – в кабинет впорхнула Толмачёва, - рассказывай, как твои дела? Что-то ты очень грустный, всё ли  в порядке?
- Не совсем, - Алексей рассказал ей обо всех своих злоключениях.

Юлия внимательно его выслушала, по её милому личику было видно, что она тоже очень огорчилась.

- Я знаю, Алёша, в чем причина всего этого, - сказала она, - дело в том, что вскоре после того, как ты попал в больницу у нас пошли разговоры о том, что якобы с твоей подачи арестовали Кондратьева.
- И ты в это веришь?
- Нет, не верю, но я так же не верю и в виновность Пети, а насчёт взносов – давай я сама попробую поговорить с ребятами.
- Думаешь, получится?
- Уверена. Есть список тех, кто отказался платить?
- Да, конечно, - Алексей протянул ей листок.
- Ну, вот и хорошо. Я пойду, у меня теперь новая должность, не могу отсутствовать на рабочем месте долго, а ты не расстраивайся, всё образуется!

Толмачёва собралась уходить, но Ольгин вдруг окликнул её.

- Юля, а хочешь, пойдём с тобой после работы в кино? У нас в «Центральном» идёт «Жестокий романс» Эдьдара Рязанова.
- Алёшенька, - Юлия виновато улыбнулась, - я, конечно, плохо сделала, не сообщила тебе это сразу, дело в том, что мы не можем встречаться, пока ты болел, я вышла замуж.

Внутри Ольгина от этих её слов сразу стало всё пусто.

- Поздравляю от всей души, - выдавил он из себя, - и кто же твой муж?
- Серёжа, шлифовщик  из механического цеха.

Он знал этого шлифовщика, избранник Юлии приехал в Саратов из какого-то небольшого городка, жил на квартире своих родственников, тоже состоял в комсомольской организации завода и был одним из тех, кто отказался платить взносы. Отношения с ним у него всегда были очень натянутыми.

Оставшись один, Алексей достал из верхнего отделения своего стола сигареты, и хотел закурить, но вспомнил о предупреждении Кривошеева, пачка болгарских сигарет «ВТ» пять минут пролежала перед ним, а потом  отправилась в мусорное ведро.

Наступило время обеденного перерыва, и он ещё раз решил прогуляться по заводу, не зная, куда себя деть. В большинстве подразделений всё замерло, цеха обезлюдили, сотрудники направились кто в столовую, кто в ближайшие магазины, а кто в комнату отдыха. Всё это комсомольскому вожаку было неинтересно, в его ушах продолжали звучать слова Юлии, а сердце грызли чувства, не красящие любого – досада, обида, зависть. Ноги сами собой снова привели его на Склад Готовой Продукции, прямо к деревянным ящикам, аккуратно расставленным в ряд.

«Теплообменник  ТР-0,04, - гласила накладная, заполненная Толмачёвой, - масса нетто – 90 кг». Ольгин достал из кармана ручку, точно такую же, какой была сделана эта надпись и, оглядевшись по сторонам, убедился, что рядом никого нет…


Глава четырнадцатая

Толмачёва догнала его у самой проходной, когда рабочий день уже закончился, и все заводчане расходились по домам.

- Вот, Алёша, - сказала она, потягивая ему небольшой прозрачный пакет, - это недостающие взносы, у меня всё получилось!
- Спасибо, - отвечал Алексей, принимая деньги, - даже не знаю, как тебя отблагодарить.
- Забудь об этом, мы же друзья, а вот мой ненаглядный Серёжка, пока, завтра увидимся!

Юлия побежала к мужу, ожидавшему её рядом с постом вахтёра, они обнялись и зашагали вперёд по шершавому асфальту, что-то оживлённо обсуждая на ходу. «Идите, идите, ребятки,  скоро вам будет очень весело!» - подумал Ольгин, принявшись искать глазами Товарища Андрея, который, как оказалось, стоял у газетного стенда и читал свежий номер «Правды», сверкая  своим идеально выглаженным костюмом чёрного цвета.

- Привет, рад тебя видеть, – сказал Голубев, оторвавшись от своего занятия, - курить будешь?
- Курить не буду, бросил в больнице, пойдём лучше присядем! – Алексей указал на скамейку, установленную в тени тополиной аллеи.

Райкомовский работник не спеша подошёл к ней, внимательно осмотрел на предмет наличия грязи, коснулся рукой, и лишь потом присел на самый край.

- Хорошо выглядишь, - произнёс он, прищурившись глядя на своего подчинённого, - мы все в были просто в шоке, когда узнали о том, что с тобой приключилось, до сих пор не верится, что Кондратьев способен причинить кому-то вред.
- Как видишь, оказалось очень даже способен!
- Ко мне приезжал следователь, Щукин его фамилия, задавал вопросы, просил на него характеристику с целью приобщить её к делу. Там в милиции, вероятно, ожидали от меня каких-то сведений, компромата, но ничего плохого о твоём предшественнике мною написано не было.
- Это почему так?
- А что нужно было написать, ну, приторговывал он сигаретами, жвачкой, и что с того? Женщинами увлекался – да, такое имело место быть, но это же нормально, а по поводу валюты и всего остального – пусть разбирается следствие. Смотрю, по выражению твоего лица, ты прямо смерти ему желаешь.
- Да, желаю, -  подтвердил Ольгин.
- Это напрасно, - Товарищ Андрей покачал головой, - не забывай, всем нам надлежит оказаться на том свете, рано, или поздно.
- Так-то оно так, но пусть Петька отправится туда раньше меня, я так хочу.
- Эх, Алёша, какой же ты всё-таки злой! Ладно, давай оставим Кондратьева в покое, зачем  меня позвал, в чём проблема?
-  Проблема в том, что народ очень неохотно стал платить взносы, - Алексей подробно обрисовал сложившуюся ситуацию.
- Значит так, - молвил Голубев, когда его рассказ был закончен, - всё очень просто, если кто-то не хочет платить – пусть пишет заявление на выход из комсомола, никаких репрессий в связи с этим не последует, так и передай всем отказникам, скажи, я даю им своё личное слово.
- Боюсь, тогда в моей ячейке останется всего десяток человек, не более.
- Пускай. В этом случае ты её распустишь. Совсем.
- Не понимаю…
- Тут и понимать нечего, комсомольская организация твоего завода  прекратит своё существование, ничего страшного в этом нет. Посмотри вокруг, сколько всего интересного происходит, поверь мне, грядут очень серьёзные перемены, через пять лет ничего от этой нынешней жизни не останется, ты просто родную страну не узнаешь. Да, не огорчайся так, всё будет хорошо, мы не пропадём! – сказав это, Товарищ Андрей встал со скамейки, давая понять, что разговор закончен.
- Может быть, вместе проведём собрание, постараемся как-то повлиять на ребят? – осторожно спросил Алексей.
- У меня нет на это времени. Ещё раз повторяю, если кто-то не платит взносы – пусть пишет заяву, и ни у него, ни у тебя никаких неприятностей из-за этого не будет.
- Хорошо, я всё понял.
- И ещё учти, если от неплательщика заявление нам не поступит, платить за него придётся тебе из своего собственного кармана, - сказав это, Голубев направился к автобусной остановке, - ты сейчас куда, со мной?
- Нет, в другую сторону.

Оставшись один, Алексей решил прогуляться по летнему городу, сегодняшний день оказался очень насыщенным, и ему было необходимо обдумать всё, что произошло. Обида на Толмачёву никуда не делась, но в первую очередь его беспокоило сказанное Голубевым, ведь то, что он от него услышал, фактически являлось предложением ликвидировать комсомольскую организацию одного их крупнейших предприятий города, это было просто неслыханно и никак не укладывалось в голове. Что же тогда будет с обещанной ему райкомовской должностью, какие процессы сейчас происходят в высшем комсомольском и партийном руководстве страны, чего следует ожидать? Вопросы возникали один за другим, и ответы на них не находились…

Погружённый в свои размышления Ольгин миновал улицу Чернышевского, которая до революции называлась большой Большой Сергиевской и, проходя  вдоль Волги, свернул на улицу Чапаева, вскоре оказавшись у главного фасада Крытого Рынка – крупнейшего в Саратове, здесь жителям города всегда предлагались самые свежие продукты. Он  прошёлся вдоль мясных рядов, увидев знакомого продавца в татарской тюбетейке, остановился напротив, сказал ему пару слов на его родном языке, и тот, понимающе кивнув, взвесил ему аппетитную баранью ногу.
 
Дома Алексей первым делом вручил её матери, затем заглянул к отцу, и застал его за просмотром выпуска новостей.

- Привет, Алёша! – сказал Ольгин-старший, - Ты всё гуляешь, а у нас тут что ни день, то новое событие.
- Что ещё произошло?
- Григория Романова вывели из состава Политбюро и секретариата ЦК  в связи с уходом на пенсию по состоянию здоровья.
-  И что скажешь по этому поводу?
- Мне приходилось бывать в Ленинграде, общаться с ним не один раз, это грамотный и эрудированный человек, очень много сделавший для города на Неве.
- Я слышал историю о какой-то посуде из Эрмитажа, которую он взял на свадьбу своей дочери.
- Известный слушок, запущен с «Голоса Америки». По этому поводу проводилась проверка, ещё в бытность Андропова, всё это ложь.
- Тогда почему Горбачёв с Романовым так обошёлся?
- Чтобы возвыситься самому - необходимо уничтожить того, кто лучше тебя, - отец затушил сигарету, - очевидно, перемены у нас будут продолжаться, «Антиалкогольный указ» и то, что произошло сегодня - всё это звенья одной цепи, начало чего-то масштабного и, как я думаю, очень нехорошего.
- Но ведь перемены могут быть и к лучшему, - заметил в ответ Алексей, - в любом случае, папа, мы с тобой никак не можем повлиять на происходящее.

После ужина он включил бобину с Владимиром Сорокиным под названием «Первый концерт памяти Утёсова». Вообще-то, ему  не особенно нравилось творчество Леонида Осиповича, но, на его удивление исполнение хорошо знакомых песен оказалось очень интересным, в особенности таких, как «Всё хорошо, прекрасная маркиза» и «У бабушки было три внука». Так прошло полтора часа, время ложиться спать наступило совершенно незаметно.

Ночью Ольгин проснулся от сильной жажды и, выйдя на кухню, выпить воды неожиданно ощутил волну ледяного холода, что было совершенно необъяснимым явлением, ведь за окном термометр показывал плюс двадцать два градуса тепла. Ничего не понимая, он вернулся к себе, нажал кнопку ночника, и в следующую секунду вздрогнул от ужаса: повернувшись к нему спиной, будучи в одной измятой сорочке без брюк и ботинок пред ним предстал некто парящий в воздухе. Парил так этот неизвестный несколько секунд, а затем развернулся на 180 градусов, и Алексей узнал в нём Кондратьева, Пётр был страшен своим внешним видом, лицо приобрело какой-то синюшный оттенок, широко открытые глаза покрылись белесой плёнкой, а зрачки превратились в узкие щели. Ночной гость поднял правую руку с выпяченным вперёд указательным пальцем, и жутким голосом произнёс:

- Ольгин, ты сволочь, будь проклят!!!

Тот, к кому были  обращены  эти слова, громко заорав, упал в кресло, на этот крик в комнату ворвался Антон Сергеевич и, увидев своего отпрыска  повторяющего одну и ту же фразу: «Петя висит, Петя висит!», недолго думая, ударил его несколько раз ладонью по щекам, это возымело действие.

- Никто нигде не висит, ты просто ходил во сне, – громко и чётко сказал он пришедшему в себя сыну – будь добр, возьми себя в руки!

Вслед за ним пришла мать, она дала Алексею выпить капли пустырника, и  тот немного посидев в кресле, снова лёг.

«Конечно, это происходило не наяву, - мелькнула у него мысль, - просто вчера было очень много разговоров о Кондратьеве, не надо больше о нём вспоминать, не столь важна эта персона, а во сне люди действительно иногда ходят, такое бывает!»

Глава пятнадцатая

Через неделю весь Завод Энергетического машиностроения был взбудоражен новостью – Склад готовой продукции отправил четыре теплообменника не тому адресату, заказчик уже выставил штрафные санкции, и теперь весь коллектив предприятия не получит тринадцатую зарплату. Это обсуждалось везде, где только можно, поначалу все несли, на чём свет стоит начальника склада, но очень скоро кто-то пустил слух о том, что он, конечно виноват, не проконтролировал отправку, но все документы оформляла Юлия Толмачёва – его новый заместитель, и поэтому главный спрос должен быть с неё. «****ь, проститутка, комсомольская подстилка!» - это оказались самые мягкие выражения, которые были высказаны в её адрес, а дальше – больше...

 Кто-то в мужской раздевалке неосторожно выразился в том плане, что Юлия думает не головой, а другим местом, которое находится у неё между ног, это услышал её  молодой супруг, и отреагировал  предельно жёстко – не говоря ни слова, подошёл, и заехал своему не в меру болтливому коллеге по физиономии. Завязалась драка, в ходе которой острослов потерял два зуба, а Сергей заводской охраной был препровождён в ближайшее отделение милиции, на следующий день в отношении него было возбуждено уголовное дело, по факту нанесения телесных повреждений средней тяжести. Что касается самой Толмачёвой – Алексей видел её после этого лишь один раз издалека, она шла и горько плакала, а он не стал к ней подходить, лишь посмотрел вслед и ухмыльнулся, вскоре стало известно, что она уволена с работы в связи с несоответствием занимаемой должности.

День шёл за днём, Ольгин на работе фактически занимался тем, что бил баклуши, кошмары его больше не беспокоили, ему удалось убедить самого себя, в том, что происшедшее с ним недавней ночью было всего лишь сном. Утром он приходил на завод, шёл прямиком в комсомольскую комнату, пил там кофе с домашними пирогами, потом обходил весь завод, со всеми здоровался, иногда задерживался в своём родном Заготовительном Комплексе и возвращался к себе, читать какой-нибудь детектив, журнал или газету. Это его беззаботное состояние было прервано лишь тогда, когда вновь пришло время сбора взносов, Алексей рассчитывал, что теперь особых проблем не возникнет, но всё случилось совершенно наоборот, негативное отношение к нему только усилилось, а на предложение написать заявление о выходе из комсомола следовали ответы, что нет времени этим заниматься. Необходимо было снова звонить Товарищу Андрею, что и было им сделано, длинные гудки действовали на нервы, к аппарату долго никто не подходил, наконец, кто-то всё же взял трубку, и чей-то  незнакомый голос спросил:

- Алло, я вас слушаю, кого Вам надо?
- Будет так добры, Андрея Голубева попросите к телефону, - отвечал наш общественник.
- А кто его спрашивает?
- Алексей Ольгин, секретарь комитета комсомольской организации Завода Энергетического машиностроения.

На другом конце провода наступило молчание, затем тот же голос ответил:

- Понимаете, дело в том, что Андрей Голубев у нас больше не работает, прошу прощения, не успел Вам сразу сообщить об этом, теперь я ваш новый инструктор, меня зовут Дмитрий Белов. Какой у вас вопрос, Алексей?
- Пока никакой, я перезвоню позже, - Ольгин прервал связь.

У него было такое ощущение, будто кто-то окатил его ушатом холодной воды с ног до головы и неудивительно: место в райкоме, о котором так мечталось, было занято другим, все обещания Товарища Андрея остались только обещаниями, как же теперь быть? Он встал и начал нервно ходить из одного конца кабинета в другой, за этим занятием и застала его  Ирина  Пантелеева.

- Алексей, привет! – прощебетала гостья, - вот где ты теперь обитаешь, у тебя тут очень мило, чистенько, даже телефон есть.
- Подожди, ещё и телевизор скоро будет, - Ольгин попытался улыбнуться в ответ, но это у него плохо получилось, - а как твои дела, с работой справляешься?
- Справляюсь, у тебя прекрасные подчинённые, мне с ними очень легко, вот, только Юлю жаль.
- Сама виновата, не следовало ей быть такой невнимательной.
- Она, между прочим, была на приёме у Генерального, пыталась доказать, что история с теплообменниками была подставой с чьей-то стороны, но он не стал её слушать, а Сергея, похоже, будут судить за драку…
- Может быть, выпьешь кофе? – прервал её монолог Алексей.
- Нет, мне ещё до конца смены надо заполнить наряды, - Ирина покачала головой, - я ведь вообще-то к тебе по делу пришла, принесла твой расчётный за месяц!

С этими словами она положила  на стол сложенный листок бумаги и пошла дальше по своим делам. Ольгин хотел было, как обычно скомкать его и выбросить, но в этот раз, повинуясь какой-то неведомой силе, заглянул посмотреть, что же там написано, и был очень удивлён, обнаружив лишь один голый оклад – 110 рублей, а напротив графы «Премия» - жирный прочерк. «Это, должно быть, какая-то ошибка!» - подумал он и, закрыв свой кабинет на ключ, отправился в бухгалтерию за разъяснениями. Увы, ответ был получен отрицательный – никакой ошибки нет, и через десять минут несостоявшийся райкомовский инструктор уже стучался к своему родному отцу, он почти никогда не посещал его на работе, дабы избежать кривотолков, но этот случай, конечно же, был чрезвычайным.

- В чём дело, Алёша? – удивлённо спросил Антон Сергеевич, - Что-то случилось?
- Случилось! – сын протянул ему свой расчётный лист.
- Это всё касается только тебя и Белодедова, - сказал Ольгин-старший, изучив документ и поняв, в чём дело, - разбирайся с ним сам, обосновывай, доказывай, но помочь  я никак не могу, почему – надеюсь, ты понимаешь.
- Спасибо, папа, твоя принципиальность просто не знает границ! - Алексей вышел от него, в сердцах громко хлопнув дверью.

Дома вечером он не стал по уже сложившейся традиции слушать музыку, а уселся за свой письменный стол, выбора не оставалось, надо было идти разговаривать со своим непосредственным производственным руководителем. «Если не удастся договориться полюбовно, - решил Ольгин, - возьму его на испуг, положу на стол заявление об увольнении по собственному желанию, Александрович побоится возможной конфликтной ситуации, как-никак – мой отец теперь первый заместитель генерального директора, всё разрешится в мою пользу!».

 Как было задумано, так и сделано: на следующий день, ровно в семь ноль-ноль Алексей был у  начальника Заготовительного Комплекса и не поздоровавшись принялся качать свои права.

- У меня к Вам вопрос, как всё это понимать, где моя прогрессивка? Вы же говорили, что я, будучи на комсомольской работе продолжу числиться мастером участка, и моя зарплата будет сохранена!
- Ты невнимательно слушал или же просто забыл, - парировал вопрошаемый, - я сказал, что у тебя сохранится оклад, но не зарплата, почувствуй разницу!
- Неужели?!
-  Извини, приятель, а в честь чего тебе платить как мастеру участка, за какую такую великую работу? Может быть за то, что ходишь каждый день по заводу, засунув руки в карманы и в своей комсомольской комнате жрёшь мамины пончики?  Да я вообще мог тебя уволить по сокращению штатов,  так что успокойся и иди, пусть райком комсомола выплачивает тебе недостающие деньги, если ты им так нужен.
- Раз Вы всё сказали, в таком случае - вот! – Ольгин достал из кармана заранее подготовленное заявление об увольнении и бросил его на стол.

Воцарилось молчание. Белодедов взял бумагу, пробежался по ней глазами, затем  отложив её в сторону, снял трубку телефона и набрал номер, это был номер главного бухгалтера завода. «Ага, сработало! - обрадовался Алексей, - сейчас этот козёл попросит доплатить причитающиеся мне деньги!».

- Леночка, доброе утро! – заговорил его начальник, - Извини за беспокойство, тут у меня Алёша стоит. Да, сын Антона. Скажи, пожалуйста, сколько тебе потребуется времени для того, чтобы его рассчитать, три часа? Великолепно, рассчитывай!

В следующую секунду его рука подписала злосчастное заявление.

- Алексей Антонович Ольгин, Вы уволены по собственному желанию, - он перешёл на официальный тон, - оформляйте "бегунок" и через три часа приходите в бухгалтерию за расчётом. Вы у нас больше не работаете, прощайте!
 
Не сказав ни слова в ответ, Алексей пошёл в комсомольскую комнату собирать свои вещи и, покончив со всеми формальностями, ни с кем не попрощавшись, навсегда покинул Завод Энергетического машиностроения. Теперь его путь лежал в райком комсомола, там было на удивление очень оживлённо, все бегали взад-вперёд, о чём-то переговаривались на ходу и совершенно не обращали на него никакого внимания. Новый инструктор Дмитрий Белов оказался полной противоположностью Товарища Андрея – полный, неопрятно одетый и плохо выбритый, все его движения были неуклюжи, а речь слегка заторможена. «Нет, - подумал Алексей, глядя на него, - этот кадр на такой должности долго не продержится!»

- Здравствуйте, вы, наверно Алексей Ольгин? - спросил Белов.
- Так оно и есть, -  отвечал Алексей, пожимая ему руку.
- Рад познакомиться, как поживает Завод Энергетического машиностроения?
- Там всё в порядке, а я к вам по делу, хочу написать заявление о выходе из комсомола.
- Заявление? Ради Бога, присаживайтесь, вот Вам бумага и ручка, пишите в правом верхнем углу на имя Первого Секретаря Октябрьского райкома ВЛКСМ, написали? Теперь пишите, я Алексей Ольгин, прошу исключить меня из рядов комсомола по причине…
- По причине?
- По причине разочарования в его деятельности. Внизу поставьте дату и подпись. Готово?
- Готово, - Ольгин встал со стула, - это всё?
- Да, желаю Вам от всей души удачи и крепкого здоровья, комсомольский билет можете оставить себе на память, нам он не нужен, - Белов забрал заявление и положил его себе на стол, только тут Алексей увидел, что рядом лежит целая стопка таких же заявлений, которые были уже подписаны высшим руководством.
- Вы удивлены? - спросил Дмитрий, поймав его взгляд, - К нам ежедневно приносится сотни таких бумажек, мы уже просто не успеваем их обрабатывать.
- Если так будет продолжаться дальше, в комсомоле скоро никого не останется.
- Может быть, - новый инструктор равнодушно пожал плечами, - если у вас ко мне больше нет вопросов, то разрешите попрощаться, мне надо идти по делам.
- Всего доброго, удачи вам!

Примерно через час Ольгин уже был дома, и едва переступив порог своей квартиры,  услышал отца, который вёл с кем-то непринуждённую беседу. Пройдя на кухню, он увидел его в обществе Щукина, который  с аппетитом уплетал свежий эклер, а Антон Сергеевич разливал по кружкам кофе.

- Кого я вижу, вот и наш орёл прилетел! – следователь по особо важным делам оторвался от угощения, - а я тут решил, что надо твоего батьку проведать, как-никак мы ведь с ним старые друзья, да и с тобой мне необходимо пообщаться тоже.
- Присаживайся, сынок, - отец поставил на стол ещё одну чашку, -  у Владимира Юрьевича есть, что тебе рассказать.
- Ну что же, - начал Щукин, когда Алексей оказался прямо напротив него, - в начале, позволь тебе сообщить официальные новости: Пётр Кондратьев умер в камере следственного изолятора пару недель тому назад, в связи с этим уголовное дело в отношении него прекращено, вот постановление прокурора, прошу ознакомиться.
- Причина смерти – механическая асфиксия, - прочитал Ольгин, - это значит, повешение, да?
- Совершенно верно, Петя удавился ночью при помощи простыни, когда все спали, закрепив её на металлической балке, проходящей  под потолком. Помню, во время нашего разговора в больнице, ты желал ему смерти, вот  видишь -  твоё пожелание сбылось
- Просто фантастика! - это было всё, что смог выдавить из себя Алексей, вспомнив свой недавний ночной кошмар и с ужасом догадавшись, что случился он как раз в ночь совершения Кондратьевым самоубийства.
- Алёша, с тобой всё в порядке? – спросил отец, заметив его волнение.
- В порядке, папа, не беспокойся. Владимир Юрьевич, что же теперь будет?
- Ничего не будет, живи обычной жизнью, - Щукин забрал назад постановление, - считай, что этот злодей сам вынес себе приговор.
- У него из родных осталась только мать?
- О да, - Щукин поморщился, - очень неприятная  женщина, она писала жалобы в различные инстанции, пыталась доказать, что к её сыну применялись меры физического воздействия, преследовала меня на улице, угрожала, а когда узнала о его самоубийстве – вообще обезумела, начала выбрасывать мебель из окна своей квартиры прямо на улицу. Бедняжку увезли на «Алтынку», и как мне сообщили – надолго, может, даже навсегда. Это всё, что я хотел тебе сообщить официально, позволь же снова стать гостем в твоём доме.
- Конечно, - поддержал его отец Алексея, - Володя, может быть по случаю нашей встречи, выпьем по стопочке?
- Всё, что можно было, давно уже мною выпито, так что это без меня, а вот ещё от одной порции кофе не откажусь, и от пирожных тоже! –  сказав это, Щукин сотворил  улыбку Чеширского Кота.
- Ну, это мы запросто, - Антон Сергеевич налил своему другу детства ещё одну чашку, - а как твоя гитара? Ты ведь раньше очень недурственно играл и пел.
- Теперь уже не пою и не играю, - Щукин покачал головой, - нынче я всего лишь коллекционер, слушатель, любитель хорошей песни, вот недавно Мишу Шуфутинского записал, он песни Розенбаума исполняет, и очень неплохо.  А  ты слушал Шуфутинского, Антоша?
- Слушал, действительно неплохо поёт, но авторское исполнение Розенбаума мне нравится больше, - ответил Ольгин - старший, как истинный дипломат.
- Возможно, так и есть, но вот «Таганка» в его версии звучит потрясающе, а как он «Сингареллу» спел, это что-то! Между прочим, ты мне говорил, что у Алёши появилось собрание концертов Аркадия Северного в суперкачестве, это так?
- И не только Аркадия Северного, у него ещё и Сорокин есть. Ты бы слышал, как он песни Высоцкого исполняет под оркестр, вот это действительно супер, только представь себе, четыре концерта дворовых песен на полтора часа под джазовое сопровождение!
- Очень интересно, - Щукин отодвинул чашку в сторону, - Лёша, может быть, ты мне покажешь свои записи?
- Конечно, пройдём ко мне в комнату, - Алексей встал со своего места.
- Идите, я пока покурю, не буду вам мешать, - сказал Ольгин-старший.

Щукин взял свой служебный портфель, и крепко его, сжимая, прошёл в комнату Алексея, его лицо вытянулось от удивления, когда он увидел три огромных коробки с бобинами.

- И это всё Северный? – удивлённо спросил он.
- Только две коробки. Третья – другие исполнители.
- Впечатляет. Поставь мне что-нибудь послушать, например тот концерт, где Аркадий поёт «Вот с женою как-то раз, мы попали на Кавказ…». У тебя же он есть?
- Конечно, есть! - Алексей зарядил в магнитофон бобину с лентой «SONY»,  протянул Щукину наушники и нажал на кнопку «PLAY».

Владимир Юрьевич молча, слушал. Так продолжалось несколько минут, затем им был сделан знак рукой, выражавший просьбу перемотать ленту вперёд. Прослушав ещё немного, следователь снял наушники.

- Там у тебя все записи такого качества? – его голос заметно дрожал.
- Есть немного похуже, но это лишь потому, что так было записано изначально.
- Да, в таком случае твой отец прав, это действительно супер, ничего подобного у нас в Саратове ещё не было. Откуда это у тебя?
- Подарил один знакомый, к сожалению, он недавно умерший.
- Земля ему пухом. А каталог всех этих записей у тебя имеется?
- Конечно, - Алексей протянул свою амбарную тетрадь.
- Грамотно составлено, ничего не скажешь! – произнёс Щукин, листая страницы, - Вот, о чём я тебя хочу попросить, Алёша, не мог бы ты мне переписать несколько концертов Северного, в том числе и этот, который сейчас играл, ну и ещё этого Сорокина, тоже?
- Вообще-то у меня не так уж много свободного времени, Владимир Юрьевич, - попытался уйти в отказ Алексей.
- Это для того, что бы свободное время у тебя появилось! – рядом с магнитофоном Алексея появились три новенькие сторублёвки, - Ну как, договорились?
- Да, конечно! – у Алексея при виде денежной суммы, которая существенно превышала его месячный заработок на Заводе Энергетического машиностроения, перехватило дух.
- Ну и прекрасно! – из портфеля следователя были извлечены шесть запечатанных бобин фирмы «BASF», которые в универмагах города стоили по 22 рубля за штуку, - надеюсь, за пару недель ты управишься.
- Этого времени будет достаточно.
- Тогда созвонимся, ваш телефон у меня есть. С удовольствием посидел бы ещё, но, к сожалению, пора уходить, мою работу никто не отменял, - сказал Щукин, выходя из комнаты Алексея.

Проводив его, Алексей вернулся на кухню. Пока он занимался музыкальными делами, с работы пришла  мать, она как раз выкладывала из сумки покупки, которые купила по дороге домой. Отец был рядом и помогал ей,  а когда они закончили Алексей сообщил им, что уволился с работы.

- Ничего страшного не произошло, - подвёл итог отец, выслушав его рассказ, - слава Богу, у нас Советская власть и безработицы нет. Пару дней  посидишь дома, а потом пойдёшь на Электромеханический завод, там у меня есть знакомые, будешь работать там в той же должности мастера.
- Это не трагедия, - согласилась мать, - у Лёши высшее образование, он непьющий, такой везде будет нужен, но что-то мне нехорошо, болит правый бок, кажется печень прихватило, пойду прилягу.
- С чего это вдруг, Зин? – встревожился Антон Сергеевич, - Ты вроде никогда на печень не жаловалась…
- Наверное, в обед съела много копчёной селёдки.
- Иди, я сейчас приду к тебе, где тут у нас Но-шпа...? А ты, Алёша, не стой как истукан, матери нездоровится, вымой посуду.

«Деньги Щукина мне сейчас будут очень кстати, – думал Ольгин-младший, пока отец искал лекарство, - ну что же пора создавать свои первые  мастер - копии!»

Он прекрасно помнил рассказ Верблюдинского о том, как были организованы дела у Николая Гавриловича Рышкова, и мысленно уже видел себя новым «великим косарём», ему хотелось приехать в Ленинград, посидеть в ресторане «Парус», пройтись по местам, где гулял Аркадий Северный, познакомиться с Сергеем Маклаковым, побывать на концерте Александра Розенбаума. Воображение рисовало ему просто фантастические картины будущего, но неожиданно что-то больно кольнуло его в правый глаз, пришлось оставить посуду, для того, чтобы промыть роговицу холодной водой. Неприятные ощущения прекратились, Алексей взглянул в зеркало, удостовериться, что всё в порядке и внезапно увидел в отражении мужчину из парка Липки, на  худом лице которого читался немой укор…

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ