Словно яркий апельсин

— Зима как всегда пришла внезапно! У нас, лять, каждый год она внезапно приходит! Она ж, лять, женщина вся внезапная! Никто и не ожидал, что она придет сразу после осени! Все-то думали, что будет весна, а тут хоба!

Мужчина громко ругался и демонстративно вытряхивал из ботинок снег. Народ, слегка подзябший на утреннем морозце, посмеивался и согласно поддакивал.

А снег всё валил и валил. Крупные, похожие на гусиный пух хлопья лениво кружились в воздухе, оседали на широких лапах голубых елей, плечах спешащих по своим делам людей, таяли на горячих капотах железных коней и рельсах трамвайных путей.

Дворники просто не успевали за природой, и злиться смысла не было.

Я отвернулся от толпы, бросил сумку себе под ноги и, навалившись на черные кованые перила, вдохнул полной грудью. Холодный воздух приятно обжег горло.

С моста привокзальная площадь, сияющая зеленым неоном большого информационного табло и голубым — киосков и остановочных пунктов, казалась порталом в другой мир. Большие, новенькие, украшенные яркой рекламой автобусы распахивали свои двери, чтобы поглотить нахохлившихся от холода пассажиров.

За спиной отстучал такт колесами один трамвай, за ним второй. Люди торопились, шумели, сопели, толкались. А мне спешить было некуда и незачем. Положа руку на сердце, я и сам не понимал, почему в последние дни уходящего года поехал не с друзьями в «Сосновый бор», а в город, покинутый мной десять лет назад.

Парни утверждали, что вся моя затяжная депрессия завязана на Олиной измене. И да, и нет. Всё-таки дело шло к свадьбе, а тут такой дас ист фантастиш прямо в нашей почти супружеской спальне. Забавно.

Забавно…

Забавно, что, наконец, свершилось то, что должно было. И хорошо, что до свадьбы. Глядя на еще горячую после недавнего секса, раскрасневшуюся Ольгу я понял, что никогда ее не любил. Её шальной испуганно-виноватый взгляд метался по мне, но не находил отклика. Ни злости, ни разочарования не было. Наверное, я испытал облегчение и благодарность. Но понял это несколько позже, у друга на даче, в дупель пьяный. Как и то, что просто заменял Олей ту, даже имени которой не знал.

Так что да, всё справедливо.

Номер 27 на макушке желто-красного трамвая тускло подсвечивался. Удивительно, что после стольких лет по привычному маршруту меня повезет всё тот же трамвай, что и много лет назад.

Сквозь талый отпечаток детской ладошки на затянутом махровой наледью большом трамвайном окне мелькал обновленный, почти чужой город, и только шпиль старинного здания городской администрации всё также царапал низкое зимнее небо, да Ленин, всё также призывно вскинув руку в сторону бывшей пивной, смотрел сквозь время.

Колёса мерно перестукивали по рельсам, приятный женский голос называл остановки. Люди менялись: выходили, заходили, ругались с кондуктором, прикидывались спящими. Саня усмехнулся: всё как и тогда. С одной лишь разницей — среди них нет её.

Тогда, как и сейчас, был обычный день, валил снег, спешили люди, стучали колеса. Я ехал с подработки (не то, чтобы жизнь заставляла, но тратить стипендию на сигареты казалось неразумным, да и вообще…), перепутав от усталости номера трамваев, а когда сообразил — выходить было поздно, оставалось ехать до развилки. Там пересел и теперь делал крюк минут в сорок. Злясь на препода, что не принял зачет, на начальника, что попросил задержаться, но главное, на себя, что смотрел непонятно куда, я поднял глаза и обмер — в безликой массе таких же как и я сам уставших и раздраженных людей мне улыбалась она. Широко, искренне. Словно родному. Лампочки в ее огромных синих глазах отражались подобно маленьким солнцам. Сердце будто ошпарило. Больно и приятно. Лишь на мгновенье. Но от этого размыло весь салон, будто растворителем плеснули на картину. Осталась только она.. Я непроизвольно поднялся с сиденья ей навстречу и радостно махнул рукой.

— Откуда вы здесь?! — изумленно выдохнула она и, шагнув мимо меня, крепко обняла невысокую женщину в немного старомодном песцовом берете. — Почему мне не сказали, что приехали?

— А вот хотели сделать тебе сюрприз! — высунулась из-за спины женщины девочка-подросток, так похожая на неё. — Ты его знаешь? — мотнула в мою сторону.

И я пришел в себя, аж в ушах зазвенело. Во, дурааак!

Девушка скользнула по мне мимолетным взглядом, отрицательно качнула головой и отвернулась.

Ощущая себя полным идиотом, сел обратно, отвернулся к окну. И с чего я решил, что она улыбается мне?! Да еще дернулся, встал! Казалось, что все в салоне только на меня и пялятся, с насмешкой. Но сильнее неловкого стыда было желание взглянуть на неё снова. И снова. И снова.

Когда объявили мою остановку, со старательной заинтересованностью, будто там и впрямь было нечто крайне интересное, поглядывая в замерзшее окна, двинулся к выходу.

Люди часто говорят, что их свела судьба. Некий судьбоносный случай, который сводит героев вместе. Это муссируется в фильмах, в сестриных книгах, которыми она мне прожужжала все уши. «Твоя мимо не пройдет!» — говаривала бабушка.

Прошла. Даже не обернулась.

Почему не тряхануло трамвай? Не заругался громко машинист, что кто-то перебегает пути в неположенном месте. Не затрещал истерично сигнальный звонок и всех не качнуло резко в проход. Я бы поймал ее. Успел подхватить. Стал бы для нее буфером. Проводил бы до дома.

Кондуктор объявила остановку. Распахнулись двери. Вот он — мой шанс познакомиться! Другого не будет! Мои руки вспотели от волнения. А сердце учащенно забилось.

Но я лишь стоял и смотрел, как через три человека от меня она помогает матери спуститься по ступенькам.

Она сошла на моей остановке… На моей остановке!

Протиснувшись вперед, я выскочил из трамвая. Нашел взглядом по берету ее матери. Сотни способов завести разговор вихрились в моей голове, подобно «чертикам». И рассеивались. Всё не то. Всё не то. Надо всего лишь догнать и сказать «привет», но не могу, ведь она с матерью и сестрой.

Сам не могу себя понять.

Когда мы свернули в мой двор? Я не знаю. Просто шел за ними. Сворачивал, куда сворачивали они. Останавливался, когда останавливались они. Тысячи раз мысленно заговаривал с ней.

И вот уперся в тяжелую железную дверь подъезда, за которой они скрылись. На втором этаже в окне зажегся свет, озарив небольшую, похожую на мою, кухню, с апельсиновой люстрой. Мелькнул девичий силуэт, опустилась римская штора. В ранних сумерках свет её окна сиял всё ярче. И я, не в силах оторвать от него взгляда, как завороженный стоял, пока не замерзли ноги. И улыбался. И не верил своему счастью — в одном дворе, мы живем в одном дворе!

Зимние сумерки — ранние. Но как бы поздно бы я не возвращался в родной двор — как маяк, горело её окно, маня к себе теплым апельсиновым светом. И на душе становилось спокойно. Значит, всё хорошо. И я подолгу смотрел на него, ловя каждое мелькание ее силуэта.

Любовь делает людей глупыми. Кого-то смелыми. Кого-то робкими. А я… Я так и не сумел с ней заговорить. Её встречая, каждый раз я замирал, даже дышать боялся. А она скользила по мне улыбчивым взглядом и… проходила мимо.

К концу зимы старушки, что сидели у ее подъезда, уже выучили меня по походке. А к лету, кажется, моя персона потеснила сериалы в их междусобойчиках.

— Сынок, — окликнула меня сухонькая баба Нюра, отмахиваясь от моего кивка-приветствия, — может, хватит тропинку вытаптывать? Давай подъезд открою. Зайдешь, поговоришь. А мы, если что за тебя словечко замолвим.

— А то, — поддакнула баб Маша и поправила цветастый платок на голове. — Сколько ты уже бегаешь сюда? Второй год! Так что тебя, как родного. Распишем как надо!

Я от неожиданности нелепо клацнул зубами.

— Ну, чего застыл, как мумия египетская? — баба Нюра оперлась обеими руками на на трость и деловито уставилась на меня. — Смотри, уведут девку, пока ты тут пыль под окном топчешь.

Эти её слова прошибли током. В каком смысле уведут?!

— То-то же! — с удовлетворением оценивая произведенный эффект, поучительно хмыкнула старушка. — Ну так открыть?

 — Я сам! Спасибо! — уже убегая, крикнул им.

Я спешил. Как же я спешил тогда.

Цветы? Замернут. Конфеты? Ага, Рафаэлло. Гениально, блин. Плюшевый медведь? Я застыл у по-новогоднему обставленной витрины магазина игрушек. Искусственная заснеженная ель мерцала крупными звездами.

Точно! Я подарю ей снежный шар! С елкой и снеговиками! Сестра отчаянно намекала на такой своему парню. Но тот туговат, вряд ли допрет.

Желтые сияющие звезды, белые мерцающие циферблаты часов, на который навсегда застыло без пяти двенадцать, голубые кареты, будто усыпанные бриллиантами растянулись вдоль проспекта. Маленькие елочки, украшенные шарами и бантами, ровными рядами уже выстроились вдоль витрин магазинов и кафе. Но люди всё спешили мимо и совсем не проникались предновогодним настроением. Мне же город казался сказочным. Как можно такое не замечать? Он же дышит ожиданием чуда!

От волнения сбивалось не только дыхание, но сердце. Я остановился продышаться, успокоиться. И шагнул в родной двор.

В её окне мелькал какой-то парень, крутился возле холодильника, уходил, возвращался. Очень по-свойски. Потом свет погас. Совсем. Не только в этом окне. Казалось на весь двор, весь город, весь мир опустилась беспросветная тьма. Я зачем-то включил снежный шар, новогодняя тихая мелодия разбавила тишину двора, елка под стеклянным куполом замерцала разноцветными огоньками. Я встряхнул игрушку и оставил на заснеженной скамье у её подъезда.

Сестра тогда сказала, что я дурак. И скорее всего она была права. Сейчас, когда мне за тридцать, задаю себе вопрос: какая часть мозга отказала у меня в тот момент, с чего я тогда решил, что в окне был ее парень? У меня есть сестра, разве у нее не могло быть брата?! Для меня тогда горело её окно? Или нет? Не знаю. Не знаю… Наверное, именно ответ на этот вопрос и привел меня обратно, спустя столько лет.

Скоро выходить. Поправил ногой сумку, как бы подгребая ее под себя и освобождая больше места для соседки — грузной пожилой женщины с трясущимся йорком в руках. Я с пониманием подмигнул собакену — это, да, я тоже замерз, но вот трястись себе не позволял. Йорк замер, уставился на меня своими черными глазами-бусинками и… тихонько жалобно тявкнул.

— Хороший у вас пес, понятливый, — зачем-то брякнул вслух.

Женщина растерянно моргнула, запоздало соображая, что обращаются к ней, и вдруг тяжко вздохнула.

— Дак, не мой он. Соседка померла неделю назад, а дети неместные, им псинка-то не нужна. Куда им? И мне некуда. У меня кошки. Вот промаялся бедолага на балконе пару дней, а сейчас в приют везу, люди добрые адресок дали.

— Может, мне отдадите? — с трудом верю, что говорю это вслух. Нафига мне собака в чужом городе?! Да у меня даже рыбок никогда не было! По вполне осознанным причинам. Но захлопывать рот было уже поздно — женщину словно осенило нежданным счастьем и песа перекочевал ко мне.

Закинув сумку на плечо, я придерживал куртку на груди рукой. Со стороны могло казаться, что хватаюсь за сердце (и судя по встречным взглядам некоторых эта мысль посещала), но серо-рыжая мордаха то и дело всовывавшаяся из-за пазухи развеивала улыбками мимолетные тревоги.

Вообще, в моем представлении собака должна идти рядом… Но ёлки, у сестры кот больше этого потомка волков.

Как и весь город, двор изменился тоже. Вместо песочницы с разломанным грибком и старых турников красовался воркаут и игровой комплекс. В квартире бабы Нюры красовались пластиковые окна и современные шторы. И только в ее окне все также светился большой апельсин.

Сердце предательски защемило в груди. Как у мальчишки, ей-богу. Даже смешно.

Глубоко вдохнул морозный воздух. И что дальше? Для чего я приперся спустя десять лет к человеку, который меня не знает и не узнает? Реально, дурак!

Переливисто сыграла, открываясь, подъездная дверь. Молодая женщина дождалась пока её карапуз, держа наперевес пластмассовую лопатку, героически перешагнет порог придержала дверь и посмотрела на меня:

— Вы сюда?

С затаенным страхом всмотрелся в женское лицо. Отпустило — не она. Собакен что-то проворчал в ответ.

— Спасибо. С наступающим, — перехватил дверь и шагнул в теплый подъезд.

— И вас, — отозвалось звонко в ответ.