Покаяние

… Вот уже почти пятнадцать лет ему снится один и тот же сон: ее рубиновые глаза  с белесовато-голубой радужной оболочкой. И в этих глазах – море доброты и преданности, растворенное в океане боли и недоумения. «За что?» – этот  немой вопрос преследует его все эти годы. Он просыпается в липком холодном поту и долго лежит, глядя в бездонное пространство вселенной сквозь  неказистую раму окна. Ему кажется, что где-то там, далеко, по млечному пути она бежит к нему, живая и веселая, такая, какую он увидел в первый раз там, у проходной завода, где они с Пашкой в то время работали. Сколько воды утекло, а  помнится все, будто бы вчера. Вот Пашки только уже лет пять, как нет. Теперь его очередь. Сколько осталось? Молчит ночная бездна. Видимо, нет ему прощения. И не будет? Он вновь и вновь, словно книгу, перелистывает свою жизнь, стараясь вырвать из нее те несколько листочков, из-за которых  все пошло не так, как мечталось, не так, как складывалось. Квартиру должен был тогда купить – сорвалось: перехватили, а деньги отложенные утекли, как не было. С женой не сладилось – разбежались, сын  – сам по себе.  Будто и не было семьи.  Да если вдуматься, ничего хорошего после этого и не было:  будто жизнь «до» и «после». Вернуться бы вновь туда, к проходной, не заметить и пройти мимо…
И Пашку не вернуть. Тот вообще – куда хуже: бизнес потерял, запил.  Нашли на улице, заснул пьяный на морозе и конец. Но Пашка так и не поверил в то, что  тот вечер был точкой отсчета, отсчета конца их благополучной жизни и начала  кошмара нового этапа – этапа расплаты за содеянное.
 Сколько всего в жизни было: и подлости, и трусости, и того, чем можно гордиться, и того, чего стыдишься и прячешь в тайниках души, не  желая осознавать, что это было с тобой.  Жить – значит ошибаться. Это нормально. Все мы имеем право на ошибку, главное – извлечь из нее урок. И жить дальше.  Кто не грешил – пусть бросит в меня первый камень. Но в том-то  и дело, что я тогда даже  не понял, что это мой самый страшный грех.  Я просто не заметил его, будто и не грех это, а так, шалость. И самое парадоксальное – для меня, тогдашнего, это было НОРМАЛЬНО.  Вот за это-то, как я понял гораздо позже, и было ниспослано мне наказание. Мне и Пашке. Для кого-то НОРМАЛЬНО  украсть, для кого-то – предать, а для кого-то – убить.  И где шкала этой патологической «нормальности», за которой следует возмездие в виде наказания свыше? И почему оно, это Возмездие, карает не всех?
И почему порой за убийство миллионов не расплачиваются, а гораздо меньший грех преследует тебя всю жизнь? И где критерий  степени совершенного преступления и положенного за него  наказания? Чаша весов Фемиды так переменчива и превратна! Любого можно подвести под преступление, любой проступок можно оправдать.
 Но это я сейчас такой мудрый, когда лежу на больничной койке и предаюсь философии. А тогда, в годы перестройки, когда зарплату не платили месяцами,  мы с Пашкой подрядились продавать зимние шапки,  производство  которых наладил наш приятель Наиль.  Это был предприимчивый мужик, отсидевший в свое время за незаконное предпринимательство, когда почти всякая деятельность частных лиц, направленная на извлечение прибыли, считалась преступлением, а коммерческое посредничество  относилось к запрещенным видам промысла. Созданный  Наилем уже на законном основании  кооператив  осуществлял пошив шапок из кролика, норки, нутрии, а бывало и из непонятного для многих меха других животных. О Партии Зеленых в то время и речи не было, и производство Наиля  процветало. Однажды, по дружбе, он «премировал» нас шикарными  шапками, а когда мы поинтересовались, чей же это мех, смеясь, заявил:
 - Не поверите, ребята – собака обыкновенная! Шерсть у них бывает – загляденье, а себестоимость – копейки.
 - А где же ты их берешь? – поинтересовался бесхитростный Пашка.
 - Да оглянись кругом – бесхозных собак полно, они социально опасны, их отлавливают и… Короче, мне их  бомжи, да работники отлова бродячих животных   поставляют.
 - И ты им за это платишь?
 - Обижаешь! И им приварок, да и мне польза. – Наиль  с интересом посмотрел на Павла, –  А ты ради праздного интереса спрашиваешь или?
 - Да я тебе завтра десяток притащу! Заплатишь? – воодушевился Пашка.
 - А не слабо? Собачек кровавых в глазах не боишься?
Пашка не понял, но в отступную не пошел.
 - Тогда по рукам!

 Убить человека, к счастью, редко можно безнаказанно, обычно за это следует кара, убить бесхозную собаку – никто и не заметит. С этого дня Пашка стал активным поставщиком «материала», как он это называл. А потом и меня втянул.  Наварились  мы на этом деле славно. И все было бы  гладко, если бы не она…
 Она стояла у проходной и смотрела прямо на нас: красавица, шерсть гладкая, шелковистая, с шоколадным отливом.  Пашка замер.
 - Вот это экземпляр! Да за такую знаешь, сколько дадут? – он присвистнул.
 - Иди сюда, моя  хорошая, иди, - Пашка поманил ее рукой. Та, весело виляя хвостом, подошла к нам ближе. И тут я встретился  с ней глазами: два огромных рубина смотрели на меня доверчиво и дружелюбно.
 - Пойдем, моя милая, – Пашка ловко надел на нее ошейник, который с недавних пор был всегда при нем,  и потянул за собой. Она не сопротивлялась. Бежала рядом, глядя на нас преданно и  простодушно.
Мы вышли на пустырь.
 - Паша, не надо, – прохрипел я, – давай ее отпустим!
 - Да с чего бы это? – возмутился тот.
 - Ты посмотри ей в глаза: она же как человек, доверилась нам, да и не бродячая явно, видишь, как сразу пошла за нами – святая простота, а мы…
 - Хватит распускать нюни, не соображаешь, какие деньги за нее Наиль отвалит? -
И достал электрошокер.
 Небо надо мной раскололось, рассыпалось  алыми хрусталиками. А в изумительном  свечении ее рубиновых глаз застыло  немое изумление…
 После ЭТОГО  я и не жил вовсе.  Никто не радует, ничего не хочется. В голове – пустота, желаний – никаких. Жена и по врачам, и к знахарке водила –  все впустую.  Не сладилось. Вот  лежу теперь в этой  убогой больничной палате,как в Чистилище, и кто знает, сколько мне еще мучиться отпущено…

 Сосед по палате, кому и предназначался этот рассказ-исповедь, покряхтел, поднялся и неловко оборонил:
 - Что-то ты, брат, хватил! Неужели из-за простой собаки так себе сердце рвать стоит? Да забей ты на нее и живи! Какие твои годы, –  я вот на десяток, думаю, постарше, а планов еще – ого-го! – он с сочувствием посмотрел на прикрывшего глаза товарища по несчастью, –  Вот подлечимся – и опять вперед!-
Наклонившись, он  по-отчески потрепал его по плечу и замер:
 - Эй, ты что, тебе плохо, что ли? Сестра, помогите, тут больному плохо! – уже испуганно и во весь голос позвал сосед.

...Сквозь обволакивающую и засасывающую в  кромешную бездну пелену Он слышал далекие голоса и видел расплывчатые лица, склонившиеся над ним.  И, силясь донести до них свою последнюю просьбу оставить его в покое, уже уходя в небытие,  в последний раз увидел знакомые рубиновые глаза, в которых  была уже не  боль, а прощение.

 - Простил, видать, Бог ему все грехи, вон с какой светлой улыбкой ушел, –  тихо вздохнула старенькая  нянечка, перекрестив усопшего.