Подземелье мечты

Подземелье мечты

Торопливо спускаюсь по Чернышевского и… замираю. Передо мной – шумный проспект в несколько полос, закатанный в асфальт и бетон. Там, где некогда в патриархальной тишине и покое прогуливались по набережной редкие прохожие, да изредка допотопная колымага, заплутавшая в переулках старой Казани, погромыхивала по разбитой дороге, сейчас «летит» нескончаемый поток машин, заставляя меня растерянно отпрянуть назад. Оцепенение медленно отпускает. Уже различаю где-то впереди, за чередой диковинно извитых опор c развесистыми гроздями шаров-фонарей, до боли знакомый парапет с литыми чугунными решётками, ограждающими русло именитой древней протоки с гордым названием "Булак".
Слева, вдоль некогда родной и близкой сердцу Право-Булачной, ещё мелькают кирпичные останки дворовых пролётов. Может, за ними сохранился и наш двор?
Вот же он! Вторые ворота от угла. Отбрасывая ложную скромность, ускоряюсь до бега. Но, разочарования преследуют и здесь. На месте бывших домов и построек – стоянка авто, ряды машин протянулась далеко, вплоть до Баумана. Глаза быстро-быстро моргают, скрывая подступающие слёзы. Почти полвека прошло с той благолепной поры... В ароматах сирени утопает маленький уютный дворик, под ногами – бесчисленные стаи воркующих голубей… А впрочем, разве в наших силах что-либо изменить? И нужно ли…
Спроси у продвинутых казанских дошколят из достопамятных семидесятых, кто такой Муса Джалиль, каждый восхищённо с придыханием мог бы немало рассказать о героической судьбе великого сына своей страны. Воин, участник антифашистского подполья, узник концлагерей, поэт… Некоторые даже кое-что знали о Маобитской тетради. Пусть мы по малолетству и не читали его стихов, но едва услышав имя героя, перед нашими глазами сразу представляли скульптуру на гранитном постаменте перед Спасской башней Казанского кремля… Гордо вскинутая голова, пронзительный волевой взгляд, обнажённое по пояс мощное рельефное тело, разрывающее путы из колючей проволоки... Образ героя стал собирательным для нас – пяти-шестилетних мальчишек. Именно такими и представляли мы бойцов, преисполненных силы, мужества, несокрушимости, отстоявших Родину в годы Великой Отечественной войны и сломивших хребет фашизму.
Хоть война и была уже где-то далеко, в какой-то другой, неизведанной нами реальности, но в начале семидесятых её отголоски, её дыхание мы ощущали повсеместно. В наполненных печалью и любовью глубоких глазах бабы Зины, когда она прижимала меня к себе и, вместо того, чтобы пожурить за очередную шалость, ласково проводила шершавой тёплой рукой по моим пшеничным волосам и повторяла сквозь слёзы: «Ну вылитый дед»… В «горячих» впечатляющих рассказах отца о героическом пути моего деда – фронтового разведчика… В более чем скромном убранстве подвальной комнатушки напротив Никольского собора, единственное оконце которой, прямо под потолком, выходило на Баумана вровень с тротуаром. В этих «хоромах» продолжала ютиться вся многочисленная семья моей второй бабушки – Шуры, всю войну простоявшей на сборке снарядов. Минует ещё пара лет, и на пятерых они получат благоустроенную «двушку в новострое» и расстанутся с трущобами. А мой одногодка – двоюродный брат Серёжка – наконец-то поменяет старый сундук, годами служащий ему спальным местом, на обычную подростковую кровать, и забудет о жестоких приступах астмы, вызванной вечно тяжёлым и сырым подвальным воздухом.
Войну помнили, о ней говорили вслух, спорили, иногда безуспешно пытались забыть… Ветераны, забивающие «козла» звучными ударами костяшек домино, по вечерам, во дворе. Многие из них ещё полные сил и здоровья, суровые на вид, в то же время добродушные и приветливые, чаще уже успевшие принять на грудь. Мы, ловя каждое слово и впитывая, словно губка, очередную геройскую байку или фронтовую историю, без устали ненавязчиво крутились возле «стариков», не отрывая восторженного ребяческого взгляда от ордена «Красной звезды» или медали «За отвагу» на мятых и лоснящихся от времени лацканах пиджаков, давно вышедших из моды… Своих наград ветераны не скрывали, хоть и рассказывали о них скупо, осторожно, неторопливо подбирая слова, будто по крупицам восстанавливая в памяти события минувшей войны. Уже тогда мы начинали понимать, что для этой сдержанности и немногословности есть какая-то веская, доселе непонятная нам, причина. Опустошённая седыми доминошниками очередная «заначенная» чекушка беленькой, бывало, несколько развязывала их языки. Вот тут-то и начинались громкие откровенные разговоры, иногда непримиримые яростные споры. Воспоминания лились потоком…
По вечерам баба Зина усаживала меня на колени, и мы вдвоём увлечённо перебирали фотокарточки с запечатлённым на них дедом. Вот фото с фронта, 1943-й, на нём дед в шинели с новыми лейтенантскими погонами, только что полученными после окончания курсов «Выстрел». Лицо усталое, осунувшееся, но глаза едва заметно улыбаются и подмигивают, будто пытаются успокоить близких и развеять тревожные думы. На другом, после войны – он уже на первомайской демонстрации на улице Баумана, среди шумной толпы, развевающихся флагов, транспарантов – весёлый, гордый, с разбросанными ветром непослушными волосами, в небрежно распахнутом пиджаке. На лацкане орден Александра Невского, под ним Гвардейский значок. А вот мой дед на Булаке, вместе с бабушкой Зиной, моим отцом, друзьями и соседями по двору, облокотясь на перила, что-то увлечённо рассказывает, показывает рукой, чувствуется, что заводила и душа компании. В том самом распахнутом пиджаке с орденом на груди. По словам отца, дед никогда не снимал награду с пиджака, искренне гордился ею и оставил в память о себе не один десяток рассказанных фронтовых историй, как курьёзных, так и героических.
В последние годы мне доводилось читать немало воспоминаний, в которых авторы настаивали на том, что многие из прошедших горнило войны, вроде как, стеснялись своих наград, держали их в закрытых шкатулках, никогда не доставали и не носили на груди. Тем более старались не говорить о прошлом. И это была их принципиальная позиция. Возможно, у других авторов и есть основания для подобных строк. Но в моей памяти навечно сохранилось иное…   
Любой из нас считал за честь сфотографироваться рядом с монументом поэту-герою. Благо, и возможностей хватало. Свадебные процессии по выходным, нескончаемый поток туристов, и где-то сбоку от группы позирующих или из-за спины новобрачных – чумазая шкодливая мордочка, моя или Костькина. Вот только добраться втихушку до памятника, сбежав из-под неуклонного надзора бабушки Зины, и заодно поглазеть на белые стены Кремля и его башни доводилось нечасто. А всего лишь и надо, выскочить со двора на Правобулачную, тут же нырнуть в переулок на Чернышевского и через несколько десятков метров в горку – уже на Баумана. А там до Кремля и вовсе рукой подать. Припуститься бегом, и через пять минут – на месте.
Хотя, без заминки не обойтись. Первое препятствие – мороженщица и её волшебный холодильный прилавок, наполненный вкусностями. Прямо на тротуаре, на перекрестие Чернышевского и Баумана. Причём, почти ежедневно. Здесь и проходила та самая красная линия, за которую нам ни ногой. Лакомились мороженным нечасто. Вот если сегодня фруктовое по семь – девять копеек, значица, повезло. Баба Зина поворчит-поворчит, но денежкой снабдит. А если пломбир в бумажном стаканчике за 12, или, вафельный чуть дороже, то остаётся лишь облизываться. Что уж говорить о сказочном эскимо за 22 копейки, остающемся за пределами самых смелых мечтаний, но «морожка» в шоколадной глазури и в те времена слыла редкостным деликатесом.
Второе препятствие размещалось тут же, в кондитерской на перекрёстке. Ох, и любили мы поглазеть на витрины. А там… Ну прямо сказка! Не та «Сказка», что и сейчас с тёмной начинкой да в праздничной блестящей обёртке. Сказочная страна! Можно часами стоять и любоваться содержимым под стеклом прилавка. Что мы с Костькой частенько и делали. Для меня верхом мечтаний был «Кара-Кум» по 6 рубликов за кило. А Костька всё не мог насмотреться на крупную конфету с непонятным загадочным названием «Моко». Не ведаю, удалось ли ему вкусить сего деликатеса. А вот по поводу «Кара-Кума» я, копируя говор соседки - бабушки Раи, как-то осторожно приспросился у бабы Зины: «Бабуль, а бабуль, у тебя пенсия велика? Али как?» Ответ меня не то, чтобы разочаровал, а погрузил в горькую тоску. Баб Зинина пенсия балансировала где-то на уровне ценника, который висел под конфетами. И невдомёк было, мне, мальцу, что «заместо кило», можно «выклянчить» и сотню граммов, и поштучно… Но это сейчас, с годами, мы «задним умом» повзрослели, оказались и прозорливыми, и расчётливыми, а тогда… Но правда же здорово, что у человека есть и остаётся мечта, которую в какой-то период своей жизни удаётся полностью реализовать. Так и я с годами отрывался по полной, объедаясь «от пуза» мечтою детства под сказочным названьицем «Кара-Кум».
Существовала ещё причина, по которой рисковый побег со двора иной раз прерывался, так и не достигнув конечной цели. В качестве виновника в подобных случаях выступал заурядный проливной дождь. Впервые вместе с Костькой мы неслись на всех парах по Баумана, наперегонки шлепая сандалетами по бесчисленным лужам, норовя собрать все до единой. Вот тут-то и выяснилось, что прервать наш дерзновенный «полёт» оказалось под силу встречным ручьям дождевой воды по мостовой. Вдоль проезжей части, прижимаясь к тротуарному бордюру, ручейки сбивались в бурный поток. Заворожённые водной стихией мы резко тормозили, а после хватали, что попадётся под руку, будь то щепка, обломок ветки, даже обыкновенная спичка… И вот уже каждый из нас внаклонку запускал свой «кораблик» и бежал вспять следом за ним по тротуару в надежде обогнать «каравеллы» таких же увлечённых мореходов, выскакивающих из соседних дворов и на ходу подтягивающих короткие штанишки…   
Дальняя часть нашего двора заканчивалась сплошными стенами из грязно-гранатового кирпича, то ли крашеного в незапамятные времена, то ли естественной архаической расцветки. У этих стен ютились такие же ветхие деревянные сараюшки с обыденной житейской рухлядью и незамысловатым скарбом. Что скрывалось за толщей реликтовых стен, оставалось для нас, неугомонной дошколярной пацанвы, неразрешимой загадкой. Сколько ни всматривайся, цепкий мальчишеский взгляд не выхватывал в стенах ни окон, ни проёмов, ни даже заколоченных дверей или чердачных люков на крыше. Нет, все эти «глазницы», наверняка, существовали, прячась за трубы, пристрои, или смотрели в сторону других дворов и даже выходили на главную казанскую артерию – улицу Баумана, но нашему взгляду были недоступны.
Самым продвинутым в познании дворовых тайн оказался Костька. «Хоромы» его семейства размещались в чердачном помещении на уровне третьего этажа, прямо под крышей, оттуда и обзор шире и прилегающие крыши, словно на ладони. И даже колокольня Богоявленского собора будто рядом. Казалось, перескочи с кровли на кровлю – и ты уже у стен храма. В Костькину квартиру вела ветхая вечно шатающаяся крутая лестница. Впрочем, для самого Кости и его моложавых родителей преодолеть её не составляло особого труда. А вот моей любимой бабушке Зине приходилось долго зазывать меня домой, опираясь на подгнившие перила в самом низу, и протяжно с требовательными нотками в голосе потягивая: «Ми-и-тя, внучок, обе-е-дать». На что мы с Костькой, дурачась, фыркали и забивались с головой под ватное одеяло на панцирной койке и, глупо похохатывая, дружно вспоминали, как только что прямо из поварёшки хлебали наваристые щи, оставленные Костькиными родителями на плите. При беззаботной непоседливости и шаловливости, соответствующей возрасту, бабу Зину мы обожали всей душой и старались особо не доставлять ей неприятностей.
Возвращаясь к загадочным стенам и не менее таинственным пустотам, скрывающимся за толщей кирпичей, нам оставалось лишь фантазировать и выкладывать среди всех троих собственные догадки. Трое – это, конечно же, мы. Ну, перво дело – я с Костькой – неразлучные друзья-соседи, можно сказать коренные жители двора, да Виталик, одногодок, временно квартирующий с матерью в пристрое напротив моего подъезда. Баба Зина ласково называла Виталика татарчонком. Пусть татарчонок и татарчонок, нас это как-то не волновало и не задевало. Главное, пацан свойский, и завсегда с нами. И ладно, что малорослик, да к тому же круглый и пухлощёкий, зато безобидный и башковитый. Витальке повезло, у него мамка – учителка. Она не только переживала за него, но и за всех нас. «И как это вы в первый класс пойдёте, не зная алфавита?» – приговаривала тётя Фая, по выходным настырно усаживая неразлучную троицу за азбуку. В свои пять с хвостиком мы с Костькой гордились умением читать по слогам. И здесь заслуга мамы Фаи была неоспоримой. Виталик нас лишь подначивал, пробегаясь глазами по страницам «Вечернего Татарстана» и внятно вслух читая передовицы.
Пройдёт год, и в очередной мой приезд в Казань, в преддверие первого класса, мама Фая сделает нам троим царский подарок. Как-то раз, загнав нас домой с улицы и рассадив вокруг стола, она с трудом положила в центр что-то массивное, неимоверно тяжкое, обёрнутое бумагой. Под обёрткой скрывались три толстых вручную переплетённых книги газетного формата. Откинув одну из обложек, мы прочитали слегка потускневший заголовок – «Пионерская правда». Да, внутри были годовые подшивки детско-юношеской газеты из пятидесятых. Каждый из троицы получил в подарок по рукотворному фолианту. Мне досталась подшивка за 1954 год. И по сей день я бережно храню незабываемый презент. А напечатанную на последних страницах номеров приключенческо-детективную повесть «Над Тиссой», впервые прочитанную в переплёте многолетней давности, помню чуть ли не наизусть.
По поводу «коренного жителя» я, конечно, несколько приврал. Виталька и тот, благодаря своей национальности и месту проживания, имел куда более прав называться таковым. Ну а я, исконный сибиряк, и не гнушался причислять себя к урождённым казанцам. Мало того, что все ближайшие предки из столицы Татарии, так ещё каждое лето, а бывало и последующие месяцы до самой зимы моё пребывание в Казани утверждало право завсегдатая двора. Ещё бы, с Костькой – не разлей вода, Виталька – пришлый во дворе, а больше-то никого из ровесников, и даже близких по годам. Весь двор – наша вотчина, и мы здесь не только местные, но и «хозяева»! Кому как не нам знать всю явную и тайную подноготную двора.
Чтобы снять недомолвки, постараюсь уточнить, что двор – это вовсе не какое-то абстрактное пространство, зажатое или вольготно раскинувшееся между домами. Казанские дворы вдоль берегов Булака – это особенные территории. Некогда на Право-Булачной и Лево-Булачной проживали в большинстве своём зажиточные купеческие семьи и дома они строили себе под стать – богатые, вычурные, с глиняной лепниной и архитектурным орнаментом из кирпича. В годы Советской власти дома реквизировали, комнаты и залы разделили перегородками, плотно заселили рабочими и служащими. А вдоль улиц появились вереницы дворовых арок для проезда автотранспорта. Со временем от лепнины остались одни воспоминания, архитектурные художества местами рассыпались и обвалились, а стены домов ежегодно подновлялись известью. Вот так и получилось, что с учётом плотной застройки стык-в-стык за дворовыми арками оказались полностью замкнутые территории, исключающие любое пограничье с лицевыми фасадами соседних домов, за исключением «своих», смотрящих и имеющих выход внутрь двора… 
Детская память цепко фиксирует, казалось бы, даже незначительные бытовые мелочи. Ну понятно дело – помойка в дальнем углу, без неё не обойтись. Огромный деревянный ящик в известковой побелке, с откидной крышкой, под ним выгребная яма, куда ежедневно выплёскивали помои все жители двора. Нужник, тут же, рядом. Вот только не надо никакого «фи».  Удобства во дворе являлись обыденными для того времени.
Дома по периметру двора – в основном в два, изредка в три этажа и опять без удобств. К тому же ещё и темень непроглядная в длинных узких коридорах. То ли из-за дефицита осветительных средств, то ли из экономии. Зажмурив глаза от страха, я старался быстрее проскочить мрачную узкость после лестницы и ткнуться наощупь в родную дверь. Перед этим, как правило, налететь коленкой на сундук, стоящий в коридоре едва ли не вечность, с неизвестной целью. Будучи наполненным неведомо каким хламом, старый сундук не имел своего хозяина, но в самом верху, под крышкой, всегда лежал холщовый мешочек с остатками хлеба – заплесневелого, застарелого. Соседи по этажу заботливо откладывали вышедший из употребления хлеб в мешочек, а после любой желающий крошил и скармливал кусочки и корочки голубям, зазывая несметные стаи во двор настойчиво-притягательным – «гули-гули».
Махонькая однушка бабы Зины свободным пространством не баловала, впрочем, как и остальные квартиры в доме. Тесная прихожая, отделённая от комнаты занавеской, тут же, справа, выгородка два на два, одновременно сочетающая в себе функции кухни и кладовой, с рукомойником на стене и отхожим ведром под ним. В гостиной – именно так, а не иначе, называла свои «апартаменты» баба Зина – массивный платяной шкаф из почерневшего от времени дерева, кухонный буфет, напротив кровать-полуторка с высокой периной… Круглый стол у окна, занимающий половину комнаты… Пара шагов вдоль, чуть меньше поперёк…
Сейчас, по прошествии лет, понимаешь, что даже довольствуясь малым, люди умели быть счастливыми. Правильно, нет ли, и насколько это утверждение соответствует истине, можно спорить бесконечно. Но мне – мальцу из далёкой Сибири – отнюдь неизбалованному роскошью бытия, а, точнее, даже не знакомому с ней, комната бабы Зины казалась образцом уюта и комфорта. Скорее, внутреннего, ощущаемого на подсознательном уровне. Так бывает, когда дитя чувствует теплоту и защиту матери, и эта аура окутывает его, окружает со всех сторон. Сбросить обувку на пороге и тут же прыжком взлететь на мягкую высоко подбитую перину. Затаившись, зарыться в подушках, ожидая строгого и одновременно с нотками нежности окрика бабушки Зины: «Эко, неуёмный, вот деда на тебя нет!» А дед всегда рядом, его портрет над кроватью, в рамочке, на нём дед в тужурке, застёгнутой под самое горло, моложавый дерзкий красавец, с необыкновенно добрыми глазами, в которых играют едва заметные смешливые искринки.
И уже после пить чай, из блюдечка, прихлёбывая, вприкуску с рафинадом, колотым на кусочки. Но перед этим баба Зина распахивает буфет и достаёт вазочку с печеньем. Вот этого запашистого сладко-пряного духа распахнутого буфета – не забыть никогда. Его можно вдыхать бесконечно, наслаждаясь смешанными ароматами сладостей, чая, и ещё чего-то, до бесконечности родного и безумно вкусного…
«Ба, я гулять, во двор», – эта фраза, пожалуй, самая «часто звучащая» из моих уст. «Смотри, на Булак ни ногой!», – строжится баба Зина. Куда там, впопыхах киваешь головой, а мыслями уже давно за пределами двора. Но это чуть позже. Сегодня необыкновенный день. В палисаднике прямо под окнами распустилась сирень. И не просто куст или несколько кустов. В нашем палисаднике растут настоящие сиреневые деревья, дотягиваясь ветками до второго этажа и даже выше. Аромат вокруг – закачаешься! Потому и форточка нынче распахнута. Месяц май! Хоть и припоздал с теплом, постращал проливными дождями и грозами. Зато сейчас!.. Не нарадоваться! Я неспроста несусь в палисадник, зажав локтем глубокую алюминиевую миску. Ещё вчера приметил необычные бугорки в траве под сиренью. Некоторые уже вскрылись и белеют округлыми шапочками на пузатых ножках. Это шампиньоны. В прошлом году собирал их не раз. И только в нашем палисаднике, больше нигде. Баба Зина умеет из них суп готовить и жарить на сковородке. Вкуснятина! Вот и сегодня, первые – майские! Два, три, целый десяток шампиньонов, ох и удивится бабуля! Ведь я вчера промолчал, ни словечком тайну не выдал. Гордо водрузив на стол полную миску грибов, вновь выбегаю за дверь. Теперь прямиком к Костьке.
Он уже ждёт, хмурится из-за моего опоздания. Сегодня мы отправимся на поиски подземного хода. То, что он существует, Костька самоуверенно сообщил на днях. Первоисточником информации был школьный друг моего отца, проживающий в соседнем доме на втором этаже, – дядя Валера, и занимающий, аж, три комнаты с террасой, выходящей во двор. Во хмелю, он долго спорил с мужиками, «забивающими козла», о существовании неизвестного подземелья… Из всего хмельного спора Костькины уши уловили лишь три слова: «подземелье», «Булак» и «башня». А так как «призрак подземелий» витал в наших фантазиях довольно давно, то и слова дяди Валеры, как говорится, легли на «удобренную почву».
По нашему с Костькой разумению, вход в подземелье должен находиться под старой кирпичной кладкой, и начинать поиски нужно с дальнего угла, сразу за помойкой, там и стены сплошные и никто зазря не заглядывает. Мы и колотушку приготовили, чтобы стены простукивать и таким образом пустоты искать. Заодно прихватили из ящика с игрушками железный совок, ковырять ту самую кирпичную кладку. Виталька лишь кивнул головой, соглашаясь с нами. Ну а я, со своей безграничной фантазией, добавил, что тайный ход должен вести или на Булак или на Баумана и почему-то именно к Богоявленскому собору. Для этой версии у меня были веские основания, но пока приходилось держать их при себе, не выдавая пацанам ни словом. Я знал такое, о чём мои друзья даже не догадывались, и припас это известие для подходящего момента, который, по моему разумению, ещё не наступил.
Стучать по стенам – дело непростое, колотушка отскакивает от кирпича, руки устают, наливаются свинцовой тяжестью. Совок соскальзывает с камня, оставляя лишь едва заметные росчерки. Через полчаса от нашей компании откололся Виталька, заявив, что затея пустая и ничего мы не услышим. В чём-то он был прав. Все удары колотушки звучали одинаково. Вдвоём с Костькой мы ещё некоторое время бродили по периметру двора, ударяя по стенам, пока не привлекли внимания дотошной соседки бабушки Раи. Улепётывали со всех ног. Уже понимая, что чуть позже влетит по «первое», и наша задумка перестанет быть тайной.
«Ну что, теперь на Булак?» – запыхаясь, выдавил я. На что Костька лишь кивнул, и мы, прошмыгнув под аркой, оказались на Правобулачной. Помня наказы старших, пропустили громыхающую водовозку и в считанные секунды, ловко перемахнув через метровое чугунное ограждение реки, уже скатывались ягодицами по крутому склону к воде, тормозя пятками и ободранными локтями.
Рекой Булак издавна никто не называл. С виду – не то озеро, не то пруд, не то просто канал со стоячей водой. Хоть он и тянулся в сторону Казанки, и до неё оставались считанные стони метров, течение на Булаке отсутствовало, а устье давным-давно было перегорожено дамбой во избежание подъёма воды. Построенные совсем недавно на месте устья цирк и стадион окончательно перекрыли выход в Казанку.
Это сегодня, имея под рукой интернет и сделав пару кликов, можно не только прочитать, но и воочию увидеть на фото, что Булак когда-то представлял собой протоку, соединяющую озеро Нижний Кабан и Казанку, являлся судоходным, в древности защищал стены Кремля от набегов и вообще в IХХ столетии был едва ли не средоточением купеческой жизни Казани.
Понятно, что на реку Булак, ну, никак не тянул. Я ещё помнил прошлые года, когда его поверхность оставалась чистой и свободной от всякой плавающей зелени: то ли ряски, то ли тины. Под присмотром бабушки Зины мы с Костькой бултыхались у берега, вместе мечтали прокатиться по водной глади на катере или хотя бы на лодке с вёслами, благо они ещё изредка ходили по Булаку.
Сейчас оба молча сидим на крутом склоне, уставившись на водоём, чем-то напоминающий болотину из сказки о «золотом ключике». Запашок от воды ещё тот. Но все уже привыкли и не обращают внимания на такие пустяки. Только что, на четвереньках обследовав склон, мы в который раз убедились – в ближайшей округе нет ни схронов, ни потаённых выходов к воде. Оба вздыхаем, чувствуя, что затея с поиском подземелья безнадёжна. Тут я понимаю: пора и мне раскрыть свою тайну, и скрывать её нет ни сил, ни желания.
«Мы, Костька, не там ищем», – выдаю с придыханием. В ответ вижу немой вопрос в удивлённых глазах друга. Все мысли, уже немалое время беспокойно роящиеся в моей голове, рвутся наружу потоком сбивчивых торопливых фраз. Костька молча слушает. Слегка морща лоб, по привычке. Это у него манера такая, чтобы казаться взрослее. Сам, кучерявый, лоб в складочку, глаза вдумчивые – повезло мне на друзей. Сходу всё понимает, мгновенно преображаясь, всплёскивает руками по-взрослому и обхватывает голову – мог же и догадаться! Но Костька незлоблив, никогда не обижается, даже если кто и переиграл его. А ведь разгадка всё время рядом крутилась, вот теперь кирпичики и сложились.
Продолжаем задумчиво сидеть. Я довольный и гордый впечатлением от выданного экспромта. Костька? Не знаю, не уверен. У него в голове разом тысячи вариантов прокручиваются. И возможно, мою подсказку он уже воспринимает, как собственную. Я не против, одна голова хорошо, а две… – тоже неплохо, пусть будут. Он сейчас всё разложит по полочкам. Остаётся лишь немного подождать, пока мысль оформится под его кудряшками. А всего и надо – хмельные слова дяди Валеры не сразу на веру принимать, а где-то и перепроверить. Что я и не преминул сделать, дотошно расспросив папку, приехавшего давеча, то ли забрать меня, то ли проведать.
Та самая «башня» вовсе не колокольня Богоявленского собора, хотя до последнего в него верил, а самая что ни на есть башня Сююмбике! Мне казалось, что она видна в Казани с любого места. Да кто про неё не знает или не слыхал? Разве только младенец… Можно сказать – символ города, главная достопримечательность. Про юную царевну, а может и царицу Сююмбике, дочь или жену татарского хана мы знали сызмальства. И что заточил её в башне царь Иван Грозный, и держал взаперти, пока замуж за него не согласится, и что бросилась несчастная головой вниз, и погибла… А башня с тех пор клониться стала, и стоит до наших времён внаклонку, но не падает, потому как кирпичи, из которых построена, стянуты раствором, замешанным на яичных желтках… И высится башня в семь ярусов прямо в цитадели – в самом сердце Казанского кремля. Какова же истинная история самой башни и её царицы, нам – мальчишкам, в ту пору было неведомо.
С башней, вроде, немного разобрались, а теперь изюминка!
Есть на самом деле подземный ход! Точно есть!
И папка, оказывается, по малолетству в него лазал. А начинается подземелье под башней, и вход находится в её стенах, и ведёт долго-долго под кремлёвским холмом, дальше ныряет под воды Казанки и заканчивается в склепе, где Иван Грозный похоронен.
О, как!
Если кто и про это не знал, то мы с Костькой любому чужаку готовы растолковать. Садишься на Баумана в троллейбус, едешь до конца улицы, после дорога сворачивает вдоль белоснежных стен Кремля, и прямиком на дамбу, через Казанку. По правую руку сама Казанка, широким устьем раскинулась, а слева от дамбы уже матушка-Волга морем плещется. И красуется на Казанке, на махоньком одиноком острове, чудной таинственный склеп, по форме напоминает пирамиду, которую горожане называют в простонародье могилой Ивана Грозного. Напротив склепа, по другую сторону дамбы, закручивается на воде гигантская воронка размером с полтроллейбуса. И не знаешь, проезжая мимо, куда любопытный взгляд направить: на могилу Грозного-царя или стихию устрашающую. Воронка пугает своей стремительностью и размахом. А вдруг нечаянно и затянет кого-либо из любителей искупаться? И вообще, как этакую страхоту переиграть или обмануть? Оказывается, есть выход! Тоже папка сказывал, с мальчишками после войны специально на себе испытали. Перед тем, как утянет по спирали под воду, нужно воздуха поболе в грудь набрать, отдаться на волю стихии, а уж донесёт до дна, тогда толкнуться от него в сторону со всей дури и грести под водой, что есть мочи. Там и на поверхность вынесет, спокойную.
Но теперь о воронке и не думаем. Каждый раз, проезжая по дамбе, в сторону могилы царя смотрим. Далековато от берега. Сидим обычно с Костькой в троллейбусе, пялимся на зеленоватую пирамиду, окружённую кустами, и думаем про себя, вот бы там очутиться, и сразу в подземелье юркнуть. А в нём – сплошные чудеса! И ятаганы татарские, и сабли стрелецкие, лежат, ржавеют, ждут своего часа. И монеты древние россыпью, под ногами… Эх, не попасть на остров!
Обсудив сообща, решили начинать с башни. Но и к ней подобраться не просто.
Так уж сложилось, что доступ на территорию Кремля периодически закрывали; причина сия окутана мраком. И всё внутри за стенами, оставалось неведомым и скрытым для нашего взгляда. Конечно же, издалека каждый из горожан  мог любоваться золотом и синевой куполов Благовещенского собора, красно-кирпичными многогранниками падающей башни. Или подойти едва ли не вплотную к внешней стене Спасской башни, под которой находился главный въезд в Казанский кремль и, задрав подбородок, подолгу упоённо следить за стрелками огромных часов на верхотуре.
С некоторых пор прогулки вдоль Кремлёвской стены стали едва ли не ежедневными в нашем послеобеденном моционе. В центре баба Зина, а по бокам – я и Костька. Каждый из нас за бабушкину руку держится, безропотно рядом шагает, не перечит, не вырывается, вперёд не забегает. Просто идиллия! Бабуля не нарадуется! И чего это вдруг из непоседливых сорванцов превратились в послушных и кротких? А нам только и надо, в Кремль попасть, там уж – по обстоятельствам. Чинно идём вместе знакомым маршрутом по Баумана, головами по сторонам вертим. Вот и Никольский Кафедральный собор справа. По словам бабы Зины, в нём меня крестили, давным-давно. В храм иногда тоже заходим, там всё интересно, вот только к запаху ладана привыкнуть никак не могу, зато батюшка всегда угощает нас вкусными хрустящими просфорами. Днём в храме немноголюдно. Хотя в апреле, на Пасху, очередь желающих попасть внутрь растянулась по Баумана, аж, на сотни метров! Весь тротуар был запружен, стояли в несколько рядов, и милицейские патрули через «каждый шаг».
Впереди уже можно лицезреть и Спасскую башню в полный рост. Серёжкин двор по левую руку остался. Вдруг братишка сейчас выскочит? Тогда и его возьмём с собой. Виталька-то в деревню уехал на лето. А втроём в подземелье – вроде и не страшно. Но мы всё равно не из пугливых, и карманными фонариками давно запаслись, я даже перочинным ножиком обзавёлся, так, на всякий случай. В этот раз Серёжки что-то не видно, знать провинился, и баба Шура во двор не пустила. Она у нас строгая, с ней не забалуешь, одна в войну пятерых детей подняла, среди них и моя мама, за год до войны родилась. А папа её – мой дедушка Дима – пропал без вести в сорок четвёртом под Витебском, и два его родных брата тоже в ту войну погибли, под Тулой и Ржевом.
Вот мы уже у стен Кремля! Что ни говори, но Спасская башня – самая красивая и величественная. Белоснежная, как и сами крепостные стены, в четыре яруса, наверху звезда пятиконечная. На фоне Спасской башни все любят фотаться. И наш триумвират – не исключение. Не спеша достаю из чехла «Смену-6», выставляю диафрагму, выдержку и делаю несколько снимков. Своей «Сменой» горжусь и никому не доверяю пользоваться. Это подарок от моих казанских родичей! Они же научили меня и плёнку заряжать, и всем остальным азам фотодела. Вернусь домой, в Бийск, плёнку проявлю и фотокарточки напечатаю…
Вход в Кремль снова перекрыт, впрочем, как и ранее. Мы с Костькой хоть и расстроены, но не унываем. У бабушки Зины уже заготовлен её любимый маршрут. Все вместе направляемся влево вдоль Кремлёвской стены, огибаем Юго-западную башню, встроенную в стену, и далее – по узкой дорожке, ведущей вверх, мимо Преображенской башни до Многогранной.
Здесь конечная точка нашего маршрута. Пусть пешеходная дорожка и утопает в тени раскидистых тополей и платанов, но бабушке Зине идти дальше – не под силу. Она присаживается  на скамейку отдыхать и отпускает нас «на свободу». Вдоль всей стены зелёная лужайка, и мы с Костькой тут же бросаемся в самую травяную гущу. И не просто так, а на поиски оружейных гильз. Их здесь видимо-невидимо. Откуда берутся – ума не приложу. Скорее всего, напротив, за стеной, воинская часть квартирует или стрельбище расположено. Вот солдатики и перекидывают гильзы от патронов через стену, за ненадобностью. В этот раз набиваем полные карманы, будет, чем в «солдатики» играть. Но о главной своей цели не забываем. Несёмся по дорожке ещё выше. Вдруг какой-то проход в стене найдётся? Или лестница до самых бойниц? Нет, крепостные стены, нам не преодолеть. Остаётся лишь надеяться, что рано или поздно Кремль откроют для всех, и мы наконец-то когда-нибудь окажемся у подножия загадочной башни Сююмбике…
В Кремль мне довелось попасть чуть позже, одному, без Костьки. Бежал со всех ног к своей башне. И здесь меня поджидало полное разочарование – проникнуть внутрь оказалось невозможным. Всего единственная стальная маленькая дверь, и та на запоре, да сквозной арочный проезд в нижнем ярусе. Долго стоял, глядя вверх и разинув рот, после ходил кругами, считая грани и ярусы. Один, два, три – это снизу, четырёхгранные. Четыре, пять, шесть – размерами меньше, зато количество граней до восьми выросло. Главное, со счёта не сбиться. Седьмой ярус – дозорный, с оконцами на каждой грани, а венчает башню зелёный шпиль, пронзающий облака.
Насчёт полного разочарования, скорее не прав. Сооружение воистину грандиозное и впечатляющее. Древняя кирпичная кладка, издалека красно-коричневая, а присмотришься вблизи – местами выбелена временем. Тут же накатывает ощущение, будто в глубокую старину погружаешься, а вокруг битва кипит, клинки звенят… И чудится под ногами тот самый недоступный подземных ход. Я даже несколько раз подпрыгнул на асфальте, чтобы гул из подземелья уловить. Нет, не слышно. Значит, глубоко под землю уходит…
Непоседливые мальчишки-фантазёры, которыми когда-то давно, в семидесятых, были не только мы, но и большинство наших сверстников, – с годами выросли, стали мужчинами, отцами. Ныне у каждого из нас за спиной немалый жизненный путь. Шквал воспоминаний о далёких беззаботных годах, оставшихся там, в старой доброй Казани, по-прежнему навевает теплоту и улыбку. И ты понимаешь, насколько дороги твоей душе иллюзии детства. Ведь приходит время, и наступает пора расставаться с ними. В какой-то момент вдруг узнаёшь, что, оказывается, падающая башня Сююмбике, была построена вовсе не при жизни Ивана Грозного, а намного позже, в середине ХVII века, а по некоторым историческим сведениям даже во времена Великого Петра. И печальная судьба татарской царицы – всего лишь выдумка-легенда. А пирамидальный склеп на Казанке – никакая не гробница грозного царя, а старейший мемориал – храм в честь воинов, павших при взятии Казани в 1552 году.
Возможно, кто-то сейчас подумает, что и подземный ход – всего лишь утопия? Пусть для «незнаек» останется интрига! Или кто-то когда-то уже успел посмотреть на широких экранах приключенческий фильм об этом таинственном подземелье? Хоть фильм и выдумка, но если по мне – то на пустом месте подобные фантазии не рождаются…
Вечером, в тихом углу двора, в стороне от чужих ушей, примостились на лавочке двое. Костька был ужасно расстроен моим рассказом о посещении Кремля и знакомстве с падающей башней.
– Неужели всё пропало? – подражая взрослым, тоскливо приговаривал он и как обычно раскачивался из стороны в сторону, вновь обхватив голову руками.
Но я же знал, что Костька просто так не сдаётся. Его мнимая минутная слабость – больше для виду, по привычке. Я горестно вздыхал, подражая другу и чувствуя свою вину за печальную новость.
– Мы должны проникнуть в башню, чего бы нам это ни стоило! – наконец воскликнул он, вселяя своим оптимизмом уверенность в успех, казалось бы, безнадёжной затеи.
– Пацаны, вот вы где, наконец-то вас нашёл! – радостный вопль несущегося Витальки нарушил наше уединение гулким эхом.
– Тсс, тсс, – зацыкали мы, прикладывая палец к губам.
– Да понял, понял! Что я вам сейчас расскажу! Закачаетесь! – затарахтел Виталька, понизив голос.
– Не тяни, рассказывай!
– Короче так. Знаете озеро Кабан, ну там, где все купаются, на окраине города?
– Ну знаем, – уныло протянули мы. Ещё бы не знать, с бабушкой Зиной и Костькиными родителями не раз отдыхали на тамошнем пляже.
– Так вот, сегодня там такое произошло!
Насторожившись, мы вперили взгляды на Витальку.
– Сегодня один дядька нырял на озере с вышки и раскроил себе черепушку. И знаете обо что?
– Тьфу на тебя, нашёл, чем хвастаться, – отмахнулся Костька.
Но Виталька, казалось, не слушал его:
– Он головой напоролся на меч! Настоящий древний меч! Его потом другие дядьки со дна достали. Я сам видел! Там такая толпа собралась! – Виталька замолк, гордый выданной новостью.
– Постой, постой. Меч, говоришь? Значит легенда о ханской казне, спрятанной на дне озера, вовсе и не легенда? – Костька, аж, подскочил.
– Точно, нужно искать ханское золото на дне Кабана, – тут уже не сдержался и я. – И начинать поиски с дальнего конца. Ну помните, где мы мальков в камышах гоняли!..
Похоже, нынешнее лето вновь заискрило радужными перспективами и замыслами!      

 
Январь 2022 г.