Месть палачу... Из кн. 1. Оковы

10.05

В хмуром молчании он выслушал пожелание больше не конфликтовать с законом. Молча взял из рук ответственного дежурного по колонии документы, деньги. Сунул их в карман и, также молча, не прощаясь, последовал через контрольно-пропускной пункт.
Вышел на улицу и, быстро шагая, глядя прямо перед собой, направился к центру города.
Его никто не встретил. Друзей не было. Родственники заняты, а Мариам...
Он знал, почему она не пришла.

Итак, цель ясна — месть.
Долго он шёл к этому решению.
Предчувствие, уже сразу по прибытии в колонию, подсказало, чем всё закончится. Он противился, но новое восприятие им юристов помогло эмоциям победить слабое сопротивление чувств.
Всё началось с неожиданной догадки, словно как брошенный в лицо снежок. Дальше с горы покатился огромный снежный ком.

”Юристы меньше других социальных групп заинтересованы во всеобщей справедливости”.

Снежок полетел.
Рубщик мяса, зная что получит свой кусок, не беспокоится о том, как мясо вообще разойдется среди чужих, всем ли хватит.
Водовоз не переживает за воду для всех остальных — ему хватает.
Торговец дефицитным товаром имеет товар и не важно, всем ли достанется.
По аналогии юрист, судья, оградив себя лично от беззакония нахождением в среде исполняющих закон, относится ко всеобщей справедливости безразлично.
Ком покатился.
Находящийся среди обилия распределяемого им товара менее всех заинтересован, а стоящий в конце очереди более всех заинтересован в справедливости.
Отношение ко всеобщей справедливости у личности, распределяющей товар, и у общества, желающего получить этот товар, различны. Отношения у них прямо про-тивоположны.
Интересы личности и общества в отношении к справедливости противостоят друг другу (борьба), но их интересы одинаковы в стремлении получить товар (единство).
В этом умозаключении отразился закон диалектики: единство и борьба противоположностей — основа всякого развития.
Есть у нас юристы? Есть. Противопоставлено им общество в стремлении ”получить” справедливость? Где? Как они подотчётны? Через ”спящих” заседателей? О них говорит, например, пресса, похожая на собачку, ведомую на коротком поводке строгим хозяином? Ясно: у нас не соблюдён закон диалектики, развития в отношениях между людьми.
Ком катится дальше, растёт!
Находящийся среди обилия распределяемого товара не только менее всех заинтересован в справедливом его распределении, а обеспечив лично себя этим товаром, начинает искать то, чего не имеет, то есть другой товар. Ясно, ведь, что водовоза жажда не мучает.
Вот судья. Окружён гарантией законности для себя. Это у него есть.
Нужна машина, квартира, дача, путёвка и он идёт к тем распределителям, у которых это есть. Происходит обмен и образуется союз распределителей, клан, корпорация, члены которой могут достать всё, включая и закон для себя. Могут всё и возникает корпоративная мораль: нам возможно и позволено всё! Корпорации могут объединяться ещё и между собой, словно щупальцами гигантского спрута охватывая тело общества, высасывая из него все соки и неся гибель людям!
Есть у нас такое? Не знаю, но это возможно, исходя из нарушения закона развития: отношения построены неверно. Есть в стране и идол на постаменте, но нет противостоящей силы. Удовлетворяются лишь интересы распределителей, а большинство забыто. А в итоге — нет демократии и всё остальное — следствие этого.
Снежный ком стал больше горы, откуда покатился лёгким снежком.
Дойдя до этих выводов, Санёк, удивился: откуда же в нём так прочно сидит вера в то, что в случившемся с ним все-таки разберутся? Зная психологию, он и здесь нашёл ответ.
Всё дело в установке, в ожидании. Идя в хлебный магазин, мы готовы к тому, что там купим хлеб. Идя к судье, ждём справедливости. Настоящее положение дел большинству не известно, а установка есть, вера живёт, пока не опрокинут лицом в грязь.
Выходит, что меня упрятали за решётку те, кто менее всех заинтересованы в правде! Обращаться с жалобами мне разрешают только в юридические инстанции, к тем же менее заинтересованным.
Получается, что я уже могу предсказать будущее: меня не оправдают и я отбуду весь срок. Капкан?
Не зря предчувствие шептало о гибели.
После всего понятого им умерла вера в справедливость, но он продолжал писать юристам только потому, чтобы через годы сказать себе: я сделал всё...

11.30

Александр удаляется от Кирского отделения милиции. Чувствует, как кожа лица с каждым мгновением всё больше стягивается, будто твердеет. Чувствует, что напряжение, бушующая в нём злоба вот-вот устремят его в бег. Требовательно зудят мышцы.
Он призывает на помощь волю. Останавливается. Смотрит перед собой. Невидяще смотрит и, получая наслаждение, разглядывает в воображении своём картины, сцены грядущего разрушения...

2. День последний

10.35 (Остаётся шесть часов до 16.35)

Чётко нарисовав в голове схему предстоящих действий, Александр шёл по городу как наэлектризованный — давали о себе знать вторые сутки, проведённые почти без сна. Обостренно воспринимал окружающее: шум города, разнообразие расцветок в одежде встречных, шелест листвы, окраска домов, синь чистого неба — всё кругом казалось ярче, чем всегда, а звуки — громче.
Держа в руках наполненный гостинцами полиэтиленовый пакет и спортивную сумку, свернул на центральную аллею детдома. Направился к директору, которая по телефону сначала категорически отказалась принять его и выслушать.

”Прощаюсь, затем к Мариам и тогда...” — в сладком повторении теребят его мысли. Понимая, что лицо может выдать, подвести его, пытается перестроиться на происходящее в данную минуту, но раздражение, все эти годы удерживаемое в нём, требует выхода. Переродилось из многократных ударов судьбы в пульсирующую во всём теле, ногах, руках, пальцах неподвластную, неуёмную энергию и упрямо ждёт всплеска, взрыва, ищет выхода.
Александр на ходу, невольно поддаваясь искушению, прикрывает на мгновение веки и в воспалённом воображении своём молотит до изнеможения, до потери всех сил мудрую морду Виликова. Хватает за бороду. Любуется искаженным болью и страданием, обезображенным лицом. Устав, впивается судорожно скрюченными пальцами в тело его. Разрывает кожу ногтями, а затем, дав волю звериному рычанию, вцепляется жадной хваткой зубов в горло Демофилиной и кусает. Кусает, чувствуя себя бешеным волком, получающим удовольствие и успокоение от утоления голода мести.
Он старается отвлечься. Уговаривает себя чуть-чуть потерпеть, ведь, осталось ждать совсем немного. Старается, но весь будто горит, сгорает в пламени желаемых ощущений, и те, гоняя по спине мурашки, заставляют ускорять и без того быстрый шаг.
Входит в корпус и сразу видит белую дверь с табличкой ”Директор”. Подскакивает к ней, но, предугадывая, что стоит ему только войти туда вот таким сейчас, стоит разжать зубы, расслабить плотно сжатые губы и крик-вой в тот же миг вырвется из него, а тогда... Он знает, чувствует, ощущает это: всё в нём будет требовать только одного — разрушения, уничтожения всего живого и себя. Предугадывая этот взрыв, собирает в кулак всю свою волю и заставляет себя выйти обратно на крыльцо.
Резко нагибается. Ставит к стене сумку. Дрожащими пальцами вытаскивает из кармана сигарету и, ломая спички, прикуривает. Жадно затягивается. Облокотившись о стену, закрывает глаза.
Мысли, настойчиво возвращаясь к принятому решению, будто репетируя предстоящие в реальности действия, режиссерским приказом: ”А теперь на сцену, торгаши!” — гонят взбудораженные страсти к картинам кромсания будущих жертв.
”Так нельзя, нельзя дёргать себя, — пытается успокоиться, — взорвусь раньше времени и не сделаю намеченного. Нет-нет, главное — это они, Демофилина, Виликов, торгаши и это будет, будет сегодня, а сейчас только попрощаться, попрощаться с сыном, а не наделать глупостей! Испорчу всё! Спокойно. Спокойно! Чёрт подери!” — заскрежетал зубами.
Напрягает все мышцы. Задерживает дыхание и, уловив отдалённо приближающееся душевное равновесие, бросает окурок. Хватает пакет, сумку и кидается в коридор...

Заботы отодвигались.
Подъём сменялся спадом в настроении...

”Как быстро мгновенья летят. Уводят тебя. Разлука опять.
Хочу я смеяться. Хочу улыбаться, к тебе прижиматься, принимать поцелуи.
Уводят тебя: разрывают на части меня.
Люблю. А ты? Жду, когда скажешь мне ”да”...
В ответ — тишина.
Уходишь: шаги замирают и я умираю... А как же наша любовь?
Шаг как удар: умираю — боль от разлук.
Любовь — это мираж?
Шаг как удар: погибаю — боль от разлук.
Любовь — это крик?
Шаг как удар: задыхаюсь — боль от разлук.
Любовь — это слёзы?
Шаг и снова, снова, снова удар.
Разлука опять. Навсегда?
Уходишь. Уводят. Молчу, а слёзы текут. Хотела быть сильной как ты, но видишь: опять не могу — слёзы текут и текут...
Шаг, каждый шаг, уводящий тебя, словно в могилу толкает меня, где пронзительный холод и буду одна...
Исчезли все звуки, кругом — темнота...”

Время шло к 16.35

Сашок настораживается. Голос Мариам не в силах подействовать на него, всё также, не мешая сознанию, настойчиво повторял, шептал:
”Единение всего чувствуешь ты? Связь меж тобою и всем?”

Сашка не вслушивается. Ему не до сентиментальной болтовни, не до лирики: дверь раскрылась. На улицу вышли две женщины.
Биение сердца ускоренной пульсацией отозвалось в висках: ”Она!”
Рука его медленно тянется к пистолету. Снимает с предохранителя.

**

Он приближается. С подчёркнутым равнодушием на лице цепко держит в поле зрения Демофилину-палача.
Вот, видит уже как в такт шагам покачивается её причёска. Слышит перестук каблучков... До поворота осталось два метра. Сашка идёт в шагах пяти от неё.
Она, уходя от дождя, спешит. Заворачивает за угол.
Сашка следует за ней.
В переулке, кроме них, никого. До проезда, внутри которого находится дверь, ведущая в подвал — двадцать шагов.
Глядя себе под ноги, чуть наклонив зонт, она, обходя лужицы, быстро идёт и всё ближе, ближе к проезду.
Осталось десять шагов.
Сашок по-прежнему чётко выдерживает дистанцию. Всё внимание своё направляет только на одно. Соизмеряет сокращение расстояния и, будто перед стартом, отсчитывает шаги: три, два...

Соизмеряет, отсчитывает, гонимый неподвластной ему энергией разрушения. В нём хаотично, словно в той детдомовской комнате, перепутано всё: игрушки и кулаки, руки-ноги и крики, смех весёлый и плач, девчушка в слезах: она, громко рыдая, зовёт маму свою, а та не приходит... не приходит, не слышит. Звуки и ноты — в клочьях, и топчут их лапы.

***

”Скиф взглядом прощальным сына обнял, видит бездыханные тела убитых им стражников, смотрит на объятую пламенем Природу. Огонь всё жарче, нестерпимей огонь, а чувства настойчиво ищут последнее прощальное слово, хотят всё сказать:
”Единенье всего в нашем сыне найди...”
***

Сашка в диком оскале тихо рычит. Вытягивает руки-лапы. Пальцы будто длиннее стали, а ногти — как когти. В резком броске делает шаг...
Жертва хочет обернуться, но не успевает.
Он — рядом. Короткий шаг. Разворот и всё — как надо.
”Хватай!” — разум направляет. Голодным огнём жадно горят глаза Сашки. Мысли в мышцы ушли.
Перед ним — бледная маска-лицо. Расширились в страхе зрачки глаз. Губы дрожат. Ладонь свободной руки выставляется смехотворной преградой. Другая судорожно сжала ручку зонта...
Перед ним — Демофилина, но он не видит её. Он её не видит. Он чувствует,...

***