Ягода кулацкого дерева. Глава 8. Ягодка

  С тех пор, как Веру доставили в комендатуру, она пережила  много  событий. Её допрашивали, её оштрафовали, её перевели  на  тяжелый труд – грузить брёвна, а самое главное – она случайно встретилась с косоглазым, и тот ей рассказал, что его  точно так же задержали на полустанке и доставили в комендатуру. Значит, гадай: то ли он на комендатуру работает, то ли – извозчик? Всё! Теперь верить никому нельзя!

     Жила в своём бараке и грузила лес ещё  два года. И каждый день видела то косоглазо- го, то извозчика. Сторонилась обоих. Ох, долго выветривались последствия психологической травмы! Как увидит, особенно, извозчика, так и дрожь  по телу. А он, будто ничего и не случилось, тоже в молчанку играет. За все эти два года нажила кучу новых болезней, с которыми справиться так и не  смогла. Причина обычная: непосильный  труд, холод, слабое  питание. Больше всего беспокоила боль травмированной ноги. Порой, места не находила. Но вот, по истечении  двух  лет, по посёлку вдруг пошли слухи, что в комендатуру приехал какой-то полковник, из Москвы, и что-то  там  проверяет. Якобы, после  таких проверок, как правило, кого-то освобождают.

     К своей личности слово «освобождают» она не примеряла, поскольку все земные блага и везение – это не для неё. Они всю жизнь обходили её стороной. Но вот в один из июльских дней вызвали и её. В кабинете душного бревенчатого дома, куда провёл охранник, действительно, сидел немолодой уже, лысый на всю голову, грузный полковник. Он походил   на директора шахты. Даже подумала, не за нею ли приехал? Так она там с долгами рассчиталась. Стол, за которым он сидел, был  завален  стопками личных дел раскулаченных. А накурено столько, что лысина, как - в тумане. Охранник  закрыл дверь и вышел. Она осталась на пороге. Женщина – человек не военный, но Вера сообразила, что надо представиться. Назвала фамилию и затаила дыхание. Он указал  рукой на стул, чтоб села, потом нашёл в стопке её личное дело, полистал и спросил:

     -Значит, до приезда сюда, вы не жили с родителями?

     И положил ладонь левой руки на лысину, будто остужал голову от перегрузки. Господи, как мозг улавливает детали жизни! За последнее  время  её никто и никогда не называл на «вы». Жила лесной жизнью. Ела, пила, работала и всё. Кинула оценивающий взгляд и заключила - этот, видно, простой, добрый человек! Из опыта знала, что начальства и тут полно, но чтоб кто-то тебя на «вы» назвал, это уж роскошь. Больше на «ты», плюс, ругательства к этому слову пристроят. От такого короткого, трогательного слова, кровь к лицу хлынула. Даже огляделась. К ней ли обращается  полковник? Рассказала, что с 16-ти лет жила в Кадиевке, работала на шахте, получила  травму ноги, перенесла операцию, потом опять длительно болела. А когда подлечилась, поехала проведать родителей. А там как раз раскулачивали. И уполномоченный насильно бросил её в повозку. Полковник, по всему видно, корректный, воспитанный человек. Он лишь глубоко втягивал папиросный дым да остужал ладонью лысину.

     -Мне не понятно, -- закрыл личное дело и отложил в сторону. -- зачем вас выслали, если вы столько лет не жили при родителях?

     А откуда ей знать? «Зачем!» Сама себе этот вопрос задавала и днём, и ночью. Подруги по бараку удивлялись. Коменданту говорила. Куда ещё  обращаться? А вообще, думалось ей, лучше смириться, если не хочешь  нажить неприятности. С тем и жила. А оно, ишь как! И нашёлся же человек! Из самой Москвы приехал, чтоб разобраться! И разобрался. В заключение сказал такое, что, хоть стой, хоть падай:

     -Готовьтесь, Вера Васильевна, к отъезду.

     -Как? Куда?

     -Домой! Куда ещё? Вас, как я  выяснил, выселили ошибочно, и я буду ставить вопрос о наказании должностных лиц, которые это сделали.

     «О, вот тут «веснушчатому» влетит!» Пожала  плечами: дескать, ваша  воля. А в голову вскочила новая мысль: «Неужели  на  свете  есть справедливость?» Во всяком случае, до сегоднешнего дня это слово было в её  сознании  чем-то далеким и недосягаемым. Среди близких всегда говорила, что её  не было, нет, и - не будет. А тут вдруг, смотрите, как! «А что с семьей? Надо похлопотать, чтоб и их освободили».

     Спросила:

     -А с отцом теперь как, с матерью, тётей, дядей? Да тут весь наш хутор! В чём они   виноваты перед страной или народом? Работали себе люди…

     По всему видно, Вера далеко зашла, а в планы полковника подобное, вероятно, не входило, и он поднялся, чтоб уйти.

     -Будем разбираться.

     Такая вот новость! Бежала к родителям, и ног  не чувствовала. Собрались в бараке все родственники, обсудили. Старики  обрадовались. Стали звать хуторян и рассказывать. Уедем, мол, отсюда, уедем! Но прождали неделю, две, и полковник, как говорили, уже отъехал в Москву, а их всё не вызывают. Наконец, через месяц с лишним, Веру пригласили. Одну. Вручили железнодорожный билет, организовали торжественные проводы – цветы, речи, напутствия! Отвезли на полустанок, куда извозчик подвозил, посадили в вагон, и долго махали руками, пока её окно не  растворилось в пространстве. Даже подумалось:  «Провожают, как какого-нибудь министра!»

     Следует внести некоторую  ясность. Первые годы массового раскулачивания (1928-30)  власть частенько «исправляла» свои «ошибки». А потому «массово возвращала» и  «убегающих кулаков», и «незаконно или ошибочно раскулаченных». Эти мероприятия, как правило, обставлялись торжественностью. Как с Верой. А по прибытии на конечную станцию, там тоже всё делалось с помпезностью. Устанавливались родственники и знакомые «реабилитированного». Встречали поезд с цветами. Самого же виновника торжества доставляли на транспорте района или сельсовета прямо от поезда, а вслед шла колонна повозок - сопровождали. В селе или на  хуторе  организовывали митинг, говорили красивые слова, обещали помочь. А уже к 1935 году, когда освободили  Веру, «массовость освобождений» исчезла. Были просто эпизоды. Как сейчас…

     «Ну, а куда ехать? Дом, землю, имущество отобрали. Осталась – ни кола, ни двора. Билет выдали до Кадиевки. Что, опять в барак? Опять мешать брату, его семье? И вообще, к Ваньке меня больше не тянет после слов «сгорим в одном пламени». Надо ехать в Москву и только в Москву, в НКВД, добиваться, чтоб освободили родителей, близких, вообще всех хуторян. Начать с себя. За какие грехи  столько лет валила лес? А потом похлопотать о родных. Есть, наверное, и там порядочные люди! Вот, как полковник. Попасть бы к нему! Схожу, наверное, к проводнику, доплачу и – в Москву!» Так и поступила.

     Дорога длинная. Время есть на  размышление. К тому же, и сочувствующие, как всегда, нашлись. Одни подсказывали, другие советовали. Жаль лишь, что не ехали с нею в НКВД, а выходили на своих станциях, полустанках  и  исчезали, будто их и не было. Вот, например, один из таковых рекомендовал: надо, мол, не сейчас ехать, бесполезно, надо было раньше, год, два назад, отправить письмо. Пока лес  валишь, а они  проверят. Но у него, скорее, не хватало знаний в области существующих на поселениях порядков.    Оттуда отправлять письма запрещалось. И приниматьтоже. Единственная ниточка, связываю-щая с внешним миром, это переводы, телеграммы, бандероли, посылки. Остальное перехватывалось и уничтожалось. А вот у другого собеседника  кругозор оказался шире. Тот из Нижнего Новгорода. То есть, земляк главы НКВД, к кому Вера  собралась ехать. Рос, якобы, высокий начальник  в  бедной семье. Отец его – мелкий ремесленник, мать – домохозяйка. У них было 8 детей. Хлебнул, как говорится, горя. Разве он может не понять другого? Вера слушала и думала, что и «веснушчатый», наверняка, не из  князей (по нём видно), и извозчик, а травмировали её психику навсегда.

     Но собеседник стоял на своем.

     -Не проситесь к его подчиненным. Это дело ненадежное. Все они там, как слышал,   одним миром мазаны. Знаете, как он их «подчистил», когда пришёл в НКВД? Сразу дисциплина стала - держись! Везде чувствуется рука этого органа. Враг на нашей земле не при-живется, сгорит. Впрочем, а вы его знаете?

     -Нет. Знаю лишь, что есть НКВД, а кто в нём «хозяин», не знаю.

     -О, как же так!?
     -А вот так! Собралась и еду. Вы мне скажите его фамилию.

     -Фамилия  у  него  лесная, сладкая, пахучая. Ягода! Не слыхали? Впрочем, он очень связан с Горьким. «Над седой равниной моря гордо реет буревестник…». Читали?

     -Я в шахте работала. А сейчас с поселения еду. Когда мне было читать? А вы, наверное, любите книги? У вас так хорошо получается.

     -Потому и «получается», что работаю учителем русского языка. Да, чуть не забыл. Алексей Максимович Горький зовёт Ягоду - Ягодкой. Трогательно, правда?

     Да, учитель произвёл  впечатление! Он вышел на какой-то станции, но след в её  сознании оставил значимый. Теперь она знала, к кому идти, как себя вести и прочее. Теперь его «извозчики» не обведут её вокруг пальца. Думала, взвешивала всё до мелочей, пока проводница ни объявила о прибытии в Москву, а за этим послышался стук сцепок. Что ж, Москва,так Москва! Страшновато только. Сейчас на неё, хуторянку, будто с неба, свалится огромный город, с высокими домами, с широкими проспектами, площадямии с водоворотом людей, такси, носильщиков, и она может утонуть во всём этом, разволновавшись и растерявшись. Да это уже заметно. Как только ступила на перрон, так и поняла: хуторянин в Москве, что москвич - на сенокосе. Но вскоре нашла равновесие. Подъехала трамваем к площади Дзержинского и пошла, спотыкаясь да оглядываясь, в сторону  огромного по размерам здания. Оно напоминало собой корабль. Крупный, крепкий, красивый! Правда, какой-то мрачноватый. Нижняя его часть была одета в черный гранит, как в юбку, и это вселяло уверенность в исходе дела. «Наверное, тут есть и строгость, и серьезность, и справедливость». На этой высокой ноте и подошла к «объекту».

     На фоне черного мрамора, который Вера, пожалуй, никогда ещё в жизни не видела,  стояла молодая, очень ничего себе, женщина. Она - в легком платьице под короткие рукава, на котором будто кто растерял много мелких ромашек. Волосы у неё светлые, как июльские стебли пшеницы. И очень голубые глаза. Поскольку то был центральный вход в здание НКВД, то Вера остановилась, назвала  себя и стала  расспрашивать. Принимают ли сегодня, в каком кабинете, есть ли кто на приём? Молодка как  раз и стояла на приём, а её знакомая уже – в кабинете. У собеседницы, как показалось, лицо хмурое, настроение подавленное, однако «ввела в курс» охотно. Оказывается, никакой  Ягода не принимает. Принимает какой-то «опер», на первом этаже, в третьем по ходу кабинете слева. Молодка оказалась разговорчивой, поэтому  удалось  узнать от неё  много. Мужа её, якобы, в один  из дней схватили и вот уже месяц, как нет о нём никаких известий. Ходит сюда,            бедняга, каждый день, и бесполезно. То говорят одно, то - другое. Короче, отмахиваются.

     Вера не забыла  советы учителя. Она теперь не только знает, куда идти, с кем  разговаривать, но и женщине хотела бы помочь. Стала советовать, что надо идти только к Ягоде, что он надежный, порядочный человек, поскольку сам из бедняцкой семьи и насмотрелся, мол, в детстве всяких унижений.

     -А подчиненный его, - заключила. – Это пятое  колесо  в телеге. Он лишь способен затянуть время и не больше.

     Молодка такие сведения приняла «в штыки». У неё вдруг зашевелились руки, она стала ходить туда-сюда, потом вдруг громко рассмеялась, будто знала все «тайны» НКВД, в конце концов, приблизилась к Вере, как можно плотнее:

     -А вы, дамочка, наверное, из глубинки? Кто вам наговорил, что Ягода – это съедобный фрукт? Если вы не в курсе, то не говорите! Это Ягодка ещё та! Я много  лет рядом с НКВД   живу, и мне лучше знать, кто тут чего стоит.

     Но разговор прервался оттого, что из здания  вышла, как Вера поняла, знакомая собеседницы – чернявая с кучерами баришня, таких же лет, как и эта, и так  же  недурно скроенная, а белявка заторопилась на прием.

     -Бессердечный! –сказала  сквозь слезы кучерявая. --Я интересуюсь судьбой мужа, а он мне торочит: мол, я же вам сказал, что его уже нет, расстреляли, понимаете! Я возмутилась. Как, мол, расстреляли, если пять минут назад я видела, как его заводили в кабинет? А он - снова: женщина, вы все такие странные! Какая разница, когда его расстреляют, сегодня, завтра, послезавтра? Всё равно расстреляют.

     Кучерявая громко  высморкалась в платочек, утерла слёзы, привела себя в равновесие и задала вопрос:

     –А вы, дамочка, по какому делу? Тоже, небойсь, мужа схватили?

     Вера ответила:

     -У меня семью незаконно раскулачили. Хочу вот к Ягоде…

     -К Ягоде? Вы надеетесь на его помощь? Во-первых, он по нраву такой человек, что никогда не поможет, во-вторых, вы тут хоть год стойте, а лично к нему -- не попадете. Разве, что угодите, не дай Бог, конечно, в «дачную коммуну». Нам с той, что ушла, «посчастливилось». Теперь вот мужей выручаем.

     Для Веры, как  человека из глубинки, разговор этот был совершенно непонятным. Поэтому она слушала, как  школьник. И кучерявая, оказывается, живёт  недалеко от НКВД. Они со знакомой часто ходили по этой  площади  на работу. А однажды их «схватили», как «красивый, бесплатный товар для товарища Ягоды». Рассказала, что Генрих Григорович «заселился» в главный  кабинет НКВД год назад. Действительно, он - сын многодетной семьи мелкого ремесленника, как учитель и говорил. Трудовую деятельность начинал с фармавцептии, работал  в  типографии, больничным кассиром. Но увлек-  ся революционной деятельностью и пришлось  побывать в ссылке. Судьба свела его с Ф.Э. Дзержинским. Втерся в доверие к И.В. Сталину. Прошёл ВЧК, ГПУ, ОГПУ. Стал  членом ЦК КПб. Но когда  попал в главный кабинет НКВД, сразу изменился. Вскоре появились барские замашки, грубость и даже хамовитость. По кабинетам рассадил преданных себе следователей, оперативников. Создал «дачный кооператив» и дело, как говорится, пошло…

     Вера поинтересовалась:

     -А что это - «дачный кооператив»?

     -Хэ! Не знаете? Не слышали? Вот попадёте в кабинет… Вы же на приём?

     -Ну, да!

     -Вы, дамочка, молодая  и  красивенькая. А у них сегодня как раз сбор на «кооперативе».

     Вот и начнут склонять, чтоб  согласились ехать. Им как раз таких, как вы, и не хватает. Если не склонят, значит, оперативники силой  затолкают в машину и отвезут. А оттуда не сбежите. Лес, дачи оцеплены колючей проволокой, охрана стоит. В «кооперативе» собирается близкое окружение Ягоды. Там их жены. Да проституток  подбросят! Да таких, как мы с вами! Вот и – вечеринка. Рассядутся за общий стол, пьют, едят голые, в чём  мать родила. Потом – танцуют. Кто с кем! Потом  идут в общую баню, там – оргии. Кто кого  наметил, тот того и ублажает… Мы всё это прошли. Теперь  они схватили наших мужей, держат, как заложников, грозятся расстрелять, если мы не будем покорны.

     Вера – в недоумении:

     -Так что выходит, и Дзержинский такой? И Горький?

     -Вот тут я не знаю. А врать не умею.

     На этой ноте разговор  прервался: белявка вышла, а Вера заторопилась на приём. Шла   по сумрачному коридору в не совсем, конечно, парадной одежке, но с весьма приятными чертами личика, а суконные мундиры всё время оглядывались да засматривались. «Неужели, и правда тут такое творится? Придумали - «кооператив»! Ещё и меня загребут!» И ей вмиг пришла мысль. «А что, если прикинуться больной. Нахрамывать, навести на лицо признаки недомогания». Как раз проходила мимо  кабинета с открытой дверью. Увидела, что там допрашивают человека. Следователь бьёт кулаком по столу. А в другом кабинете кто-то ужасно  орёт и плачет. «Куда я попала? Тут благодетелью и не пахнет! Вот тебе и Ягодка! А говорил учитель…».

     А вот и «её» кабинет. Третий по счёту. С волнением  открыла высокую, массивную дверь, за которой хоть бей, хоть убивай допрашиваемого, слышно не будет, и решительно  вошла. «Фу, сколько тут дыма! Как туман! Где я такое уже видела? А, полковник приезжал на поселение. Там точно так было накурено». Сделала шаг, второй. В дымовом тумане вырисовалась крупная лысая голова. «Так это же тот самый полковник! Ну повезло! Уж он-то не может не помочь. Душа-человек! А кучерявая обижалась…».

     Полковник был не по форме, как в посёлке. Он сидел в синем галифе и в штатской  рубахе, вместо кителя, с подтяжками, словно барин.

     -По какому делу, барышня?

     -Мне бы, понимаете… К Ягоде … Да вы меня  знаете. В Сибирь, на поселение   приезжали. Помните? Я - Балашенко… Вера Балашенко…

     Он никак не отреагировал на это.

     -Чем подтвердишь личность?

     «Ишь, там  звал  на  «вы», а тут  уже на -- «ты». Не узнает, что ли? Или делает вид, что не узнает? Так, наверное, и «веснушчатого» наказал!»

     Подала справку из поселения. Он, будто бы никогда в жизни не видел эту женщину,  повертел бумагу в руках, прочёл пару слов, задвигал ягодицами:

     -А от Ягоды что хочешь?

     Да, это уже не тот  полковник! Там он «лизался», наподобие тому, как встречали реабилитированных  кулаков у поезда, в сельсовете, а теперь – то время прошло. Сейчас можно и на «ты», а там, чёрт его знает, может и матом попрёт.

     -Нас весь хутор сослали в Сибирь.

     -Постой, постой! Тебя-то освободили? Что ещё?

     -Ну, как! Семья моя там осталась, хуторяне. Невинные люди, понимаете?

     -Как «невинные»? Если б были невинными, они бы были дома, как и ты. Короче, что ты  от Ягоды хочешь, кто тебе надоумил?

     -Ну, как! Люди… Ни за что… А виновных наказали? Вы ведь обещали?

     -А, так ты ещё и контролировать меня будешь. –встал, прошелся нервно взад-вперёд и   протянул справку: --На! Значит, так! Иди отсюда, чтоб я тебя больше не видел!

     Она взорвалась:

     -Я никуда отсюда не пойду, понятно? Сяду вот здесь, --указала на стул и села, --и буду сидеть, пока не пустите к Ягоде.

     Он вызвал конвой:

     -Убрать! – показал пальцем, как на шкодливого кота. -- Чтоб я её больше в этом здании не видел! Посадите на первый попавшийся поезд. Куда ей там? Дай справку! – пошёл к карте СССР, закрытой занавесью, читая  на  ходу: - Кадиевка. Где это? Так, так…  Значит, до Синельниково. А там пусть хоть пешком. И проследить, чтоб уехала…

     А поезд, как выяснилось, через полчаса. Везли, как королеву Великобритании. Экскорт! Впереди спецмашина с сиреной, сзади – такая же, а она в той, что посередине. Энкеведешная колонна всех обгоняла, а штатские  машины уступали. На перекрестках -- пролетали беспрепятственно. В окна видно было, как люди глазеют. Думают, что этапируют матерого преступника. На самом же деле, в машине  сидела обычная женщина. Больная и сла-бая, к тому же, издерганная несправедливостью…