Ягода кулацкого дерева. Глава 9. Синельниково

  Паровоз нетерпеливо ждал, когда поступит команда ехать. Он, как тот жеребец, что перед дальней дорогой бьет копытом, подавал гудки, пускал  клубы пара. Наконец, тронулся и стал медленно набирать скорость. «Вот и всё, Вера! Хватит искать справедливость! Её в этом мире, видимо, нет. Живи, как все, по установившимся правилам. Говорят – черное, и ты говори - черное, говорят – белое, говори – белое». Короче, в душе было, как в знаменитой поэме: «Вон из Москвы! Сюда  я  больше  не  ездок! Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету, где оскорбленному есть чувству уголок. Карету мне! Карету!». В данном случае каретой явился поезд. Не скорый, не мягкий, а так себе – бегут ведь колеса, стучат, ну, и ладно. Билет НКВДисты дали. Проверила – куда? До станции Синельниково 1. «Один? Во, чёрт возьми! Там что, много этих  Синельниковых? Первое, наверное, второе, третье, четвертое. Какой же там, интересно, городок? Или город? Если станций много». Знала издавна, что там узловая станция. Через  неё  ездила к брату и обратно. Но как-то не придавала значения её размерам. Станция и станция! «Да и главный  ли то вопрос? Особенно - теперь.Тут надо думать – куда  ехать, где жить, как  хлеб зарабаты-вать? А там – в городе, в селе,  одна станция, пять – мне уже всё равно. Какая  разница! И всё-таки, к брату, наверное, не поеду. А куда? А, выйду в Синельниково, сяду в вокзале, а там  видно  будет. Главное, подальше  от  очагов обид, оскорблений, человеческой лжи. Неужели это тупик? Неужели, и на самом  деле  нигде нет справедливости? Неужели на этом свете нет уголка, как в саду, где было бы и свежо, и уютно? Наверное, где-то есть! Но его надо искать».

     Дело было под  вечер. Соседи по купе – молодая  пара, видно, муж и жена, уже собрались ужинать. Выложили на столик поджаренное мясо (пахнет так!), вареные яйца, укропчик, петрушку, круглую  булку  хлеба, заказали чай. А у неё – ни продуктов, ни желания – кушать. Взобралась на полку, свернулась калачиком, будто замерзла, закрыла глаза и делает  вид, что спит, а сама слушает, о чём  говорят  молодые. Эти двое, видно, недавно поженились, жили при родителях, и им хочется, как  поняла, пойти на  свои хлеба. Ох, Вера уже их наелась! А раз впереди – цель, то  и  говорили о Донбассе, о шахтах  и  как они там будут жить. Но ехали, видно, не просто так, чтоб  заполнить собой  свободные в шахте места, а с намерением выдавать на гора  как можно больше уголька, чтоб и славу заслужить, и капитал сколотить. Они медленно и долго ели, и говорили, говорили. Услышала, как перешли на тему о Стаханове, и напряглась.

     Женский голос:

     -Сто две тонны! Представляешь, за какие-нибудь  пять часов сорок пять минут отбойным молотком сто две тонны! В голове не укладывается!

     Мужской голос:

     -Да это же четырнадцать сменных норм!

     Женский голос:

     -Мировой рекорд!

     Оказывается, Алексей Стаханов, тот, который при ней  работал  в забое, в ночь с 30 на 31 августа, то есть, вчера, добыл отбойным молотком 102 тонны коксового угля. «Эх, самой бы в шахту! Да нога…». Отсюда, как сказал  мужской голос, и начнется широкое движение за перевыполнение сменных норм. Начнётся, конечно же! Уже сегодня имена передовых  забойщиков  носят в зубах газеты: Дмитрия Канцедалова, Мирона Дюканова, Иллариона Ершкова, Петра Синяговского, Василия Силина. Вскоре они поведут за собой остальных, и клич Донбасса «уголь – огонь революции» проймёт сердце каждого шахтера.

     Мужской голос:

     -А знаешь, что сегодня стахановское  движение Кадиевки насчитывает уже четыре тысячи человек!

     Женский голос:

     -Вот и прекрасно. А мы будем: четыре тысячи первым и вторым!

     Где-то за этими словами Вера повернулась на другой бок, и уже не слышала ни разговора, ни стука колес: «Синельниково! Синельниково!» Ночь выдалась плодотворной. Побывала в чьем-то саду, рвала яблоки, ела и рассуждала. «Значит, есть на свете справедливость?» Со сладкими мыслями и проснулась. Попутчики  уже завтракали. Можно было б подумать, что ещё ужинают, но за окном уже  хозяйничало солнце. Она и сейчас не поднялась, не накрыла стол, так как нечем, не  уселась, как эти, а лежала и  лежала, пока не услышала, что по вагону ходит проводница  и  тормошит пассажиров, кому до станции Синельниково. Тут она вскочила, разровняла смятое платьице, привела в порядок лицо, волосы и вот уже стоит наготове, чтоб выйти. «Ну-ка, посмотрю, что там за Синельниково?» Вот уже рельсы видны  за окном. Значит, станция. Машинист подал душераздирающий гудок. Опять – рельсы. Много  рельсов. Одни  сходятся, другие  расходятся. Как и дороги в жизни. На рельсы падают и разбиваются клубы пара. Их  подхватывает  ветер, рвёт в клочья и уносит. А вот уже - станционные постройки. Они  мелькают, а глаза  бегают  и ищут – где же тут крупная станция? Везде  лишь  хатки, хатки, покрытые, как  правило, соломой, и ставни на окнах. Вот уже и перрон  начался, а крупного  города  нет. Кубовая. Вокзал. Вокзал тут, конечно, такой, что и в большом городе  не встретишь. Длинный, высокий, с элементами старой архитектуры…

     По количеству  пассажиров, которые  выходили, можно  было  судить, что тут не разъезд и не «блочок», а что-то серьезное. «Шахтеры» тоже  толкались  рядом, потом долго выгружали узлы, баулы, будто в горы собрались. Вера не торопилась. А куда? Она сразу, как только стала на перрон, начала разглядывать вокзал. Да, есть на что посмотреть! Центральный вход – аркой, высокий. Слева от входа к стене  прикреплена бронзовая мемориальная доска. «Ну-ка, что там, интересно?» Подошла. На  ней  было  вычеканено: «Тут перебував великий Сталин, який зъеднував сили радянського народу в боротьби проти ворогив революции Деникина та Врангеля». Благо, наслушалась  украинского языка у коменданта поселения, теперь любой текст может прочесть без запинки.

     Пока разглядывала да удивлялась достопримечательностям вокзала, вход в него  освободился. Хотела шагнуть через порог, но из зала ожидания вышла элегантная железнодорожница, на форменной одежде которой, как у военного, полно блестящих пуговиц и значков, и это остановило Веру. На хуторе такого не видела, в Кадиевке – не заостряла внимание, а на лесоповале – там такое и  не снится. Застыла и смотрела. А железнодорожница  подошла к большому бронзовому колоколу, висящему у входа, взялась за рукоять, прикрепленную к его языку, и ударила им о боковины несколько раз. Звон бронзы заполнил освободившийся уже перрон, а поезд от той команды тронулся и засопел, «отплевываясь» клубами пара.

     Огляделась. Все ли  её попутчики - в вокзале? Пошла и сама. «Отныне, Вера, здесь твой дом. Надолго ли? Неизвестно. Но здесь». С хлебом-солью  никто, правда, не  встречал, но широкая дверь открыта настежь. Вошла. Остановилась. Глаза  так и побежали по залу, где стояли  длинные  деревянные  диваны с крепкими спинками; по высоким стенам в два этажа, на одной из которых (северной), на уровне второго этажа, было круглое окно, скво- зь которое милиционер просматривал зал. На потолке – лепка, люстра. На полу – кафельная плитка с узорами. Парад всех удобств! А пассажиров, кстати, горстка. Куда вышедшие из вагонов  подевались? Так, что  места  хватит и ей, человеку, как говорит  милиция, «без определенного места жительства».

     Стояла в стареньком, помятом  вагонной полкой, платьице, кофточка – на руке. «Так куда идти? Зачем вообще тут остановилась? Кому ты в этом торжественном зале нужна? Не отдохнувшая, впроголодь, давно не мытая, наспех расчесанная. Короче, девушка из лесоповала». Но когда взглянула на мирно сидящих пассажиров, как это делал      милиционер, то оказалось, что волноваться не стоит. Есть тут и бездомные, и беспризорные. Это видно по их внешности. «Значит, не волнуйся, Вера, садись  на диван и сиди. А вдруг ты поезд ждёшь? А вдруг – родственника, товарища?»

     Бросилось в глаза, что на переднем ряду диванов есть два свободных места. Подошла и села. Думала, обдумывала свою судьбу, пока неугомонный желудок не напомнил о себе. «Что бы такое бросить в «топку»? Пирожками  не торгуют. На что-то более серьезное средств нет. Ага, вон, в уголке, морс продают. На разлив. Выпью  пока  хоть это». Подошла, выпила и опять – на место, чтоб не заняли. Так и сидела, разглядывая всё, что попадает в поле зрения. Вдруг взгляд остановился на одноруком мужчине, который медленно передвигался по залу и явно кого-то высматривал. «Стукач, что ли? Наподобие  косогла-зого. Так я его и не раскусила! А что этот высматривает?» Стала, от нечего делать, бросать взгляды в его сторону, будто наблюдать, чем он интересуется? А он, действительно, не просто так болтался. У него была какая-то цель. Бросил  пару  взглядов в адрес Веры. Она сделала вид, что не замечает. А когда их взгляды вдруг встретились, он направился к ней.

     Пока шёл, она окинула взглядом его внешность. По возрасту чуть старше её. «Даму сердца ищет, что ли? Так мне  это ни к чему». Высоковат, набитый  бочонок. Тоже – под неё. Лицо длинное, гладко выбритое. Нос заостренный, костистый, с горбинкой. Волосы свеси- лись на правую сторону. Брюки не поглажены. «Значит, либо нет жены, либо – такой неаккуратный». Но походка уверенная. Военная. Чувствовалось, что идёт  к  ней не просто так, а с какой-то целью. «А с какой?» Это был вопрос номер один. «Хватит, уже довериилась одному. Другого больше не будет».

     Подумала и вдруг изменила мнение. «Он ведь инвалид! Ему ни украсть, ни нахулиганить нечем. Что он  может  сделать одной левой рукой?» Ей даже жаль его стало. И она улыбнулась, когда он вежливо спросил – свободно ли место? Ответила вежливостью на вежливость. Он сел рядом. А пустым рукавом вязаной кофты прижался к её  плечу. Она отстранилась, а он, чтоб смягчить ситуацию, представился:

     -Доброго здоровьица, дамочка! Я - Павел Петрович. А вы, если не секрет?

     -Очень приятно, --ответила, --что вы Павел Петрович. Но зачем вам моё имя?

     -Просто хотел поговорить. А без имени как-то не ловко.

     -О чём вы хотели поговорить?

     -О чём? Ну, например, куда едете, скоро ли подадут поезд?

     -Странно, а вдруг я вообще никуда не еду!

     -Ну, раз в вокзале, значит…

     -Не все, кто в вокзале, едут. Тут разные люди. А вы, если  не секрет, кто, Павел Петрович? Что от  меня  хотите? Может, после этого я и разговорюсь. --улыбнулась, дав понять, что кое-какая надежда есть.

     И Павел Петрович с удовольствием  рассказал о себе. Родился он на хуторе  Ивановском. Не далеко отсюда, если ехать дачным поездом. Дед, отец были землевладельцами. У отца – луга золотые, мельница, имение  в  два этажа, подсобные строения, банька, а в ней веники в кадке с квасом мокли. Павел был единственным сыном. Следовательно, и наследником. Правда, это он по «метрикам» Павел. А отец его звал – Паша. От любви, конечно. А назвал так потому, что Паша – это  высокий титул в Турции. Это, как у цыган Рубина, например. Драгоценный камень. Чтоб звучало имя на хуторе! Чтоб уважали все! Чтоб боялись, в конце концов! Чтоб каждый  говорил с оглядкой: тихо, мол, а то Паша услышит, будет тебе! Так хотелось отцу. Но яблоко, хоть и падает  недалеко от яблони, оно не всегда хочет быть похожим на неё. Так и у них с отцом получилось. До революции  сын  добровольно работал на мельнице, хотя мог бы этого и  не делать – мельница-то их; работягам поблажки всякие делал, отчего и ругались с предком; но как  только запахло в стране «жареным», так и разошлись по разным баррикадам. Отец с матерью так и  держались  за  старый кожух, а сын пошёл по пролетарской дорожке. С тех пор в доме – одни разборки. Отец кричал: не отдам, мол, луга, мельницу бедноте, ибо  они умеют лишь отнять, разделить и пропить! А сын отстаивал свою позицию. Хватит, мол, держаться  за кованый сундук! Вытаскивай из подвала вместе с золотишком, и пусть  люди  пользуются! Отец опять: что-то ты, мол, стал всех оборванцев жалеть! Они же твою землю отберут, а то ещё, смотри, голову отрубят да на заборе повесят…

     А хутор тот, пожалуй, ничем не отличался  от иных на Днепропетровщине. Он «спиной» прилегал к железной  дороге, а «грудью» упирался в крутой берег балки. Тут сёл с подобной географией, хоть отбавляй. Шаг сделал – балка, другой  сделал – рельсы, разъезд, станция. И вот однажды, когда  Павлу надоели бесконечные упреки, он по январскому морозцу пошёл к разъезду. Пошёл просто так. Чтоб отключиться  от  скандалов, подышать свежим воздухом и собраться с мыслями. Идёт, а в голове – спор. «Я хотив тоби, сынку, золоти луга оставить, а, оказуеться, тоби ще треба  знять штанци та пльоточкою, та пльоточкою». – «Живить, батьку, як вас зирка веде, а я все одно стоятиму на свойому». Тогда ему только17-й шёл. Жизненно важные решения принимать ещё рано. Вдруг увидел, как с бок дороги бредёт  конница. Сабель – не  сосчитать! Присмотрелся – похоже, красные. А они  тоже, видимо, заметили паренька и повернули в его сторону. Когда приблизились, тот, что впереди (наверное, командир), подъехал вплотную так, что аж пар изо рта  коня повалил в лицо. «Ну-ка, скажи нам, добрый молодец, верным путём  едем на Киев?» - «На Киив? Так це ж далеко! Ого куди! Але…»

     Пока водил рукой, командир присматривался к Павлу. На нём  ладно  держалась панская шубка, кожаные сапожки и фуражка  с  толстым козырьком. «Что с «паненя» возьмёшь? Разве таких, как он, записывают в  красный отряд?» Но хватка и сноровка паренька  понравились  командиру, и он сказал: «Слышь, молодец! А, может, и ты с  нами? Коня дадим» -«А хто ви?» - «Мы - шахтёры. Из Донбасса. Слышал об отряде Дмитрия Жлобы? Вот едем на помощь Киевским Арсенальцам. Наш отряд сборный. Тут и Синельниковцев много. Час назад, как к нам  присоединилось 25 человек. По пути ещё соберём. Ну, и как ты на это смотришь?» Кто-то засмеялся: «Да он в панской шубе! Что вы с ним…»

     А дело тут такое. 25 января Украинскую народную республику провозглашено – независимой. Через три дня рабочие завода «Арсенал» провели  митинг и решили оказать сопротивление. Еще через день к ним присоединились рабочие других заводов, воинские полки. Они выдвинули требование – передать власть Советам. Но требование  было отклонено. В Киеве начались столкновения. «Арсенальцы» не сдавались. Они захватили железную дорогу, мосты, оружейные склады. И началась всеобщая забастовка. На помощь ехали отряды со всей Украины, в том числе и конница Жлобы. 400 сабель!

     Но Павел, после  слов «в панской шубе», даже  оживился. «Чому б не пити на допомогу робитникам? Адже вони вси з таких, яки у батька  на  млини працюють». Правда, у него возникли сомнения относительно своего возраста, и  он спросил: «А якщо мени тильки симнадцять?» На что получил ответ: «Революция возраст не спрашивает».
     В тот же день, в ту же минуту, не сообщая отцу об убытии, сел Павел на резервного коня отряда и уехал с красными…

     Финал рассказа так заинтриговал Веру, что она увидела вдруг в своем собеседнике  некоего героя.

     -Простите, а руку – это там? –уточнила.

     -Нее! Руку – это потом. В Киеве мы ещё долго сражались. А позже  вошли ещё войска, и нас, восставших, подавили…

     Отряду Д. Жлобы ничего не оставалось, как  переброситься на Дон, где как раз  образовался котёл революционного накала. Белые – с одной стороны, красные – с другой. А вслед за отрядом поехали добровольцы – на крышах  пассажирских  поездов, на товарняках и на конях. Отыскивали отряд Д. Жлобы и становились его членами. Лишь со станции Синельниково уехало 60 чел. Историческая память сохранила несколько фамилий: П. Бондаренко, Г. Коваловский, В. Антонов, Г. Сухов, Г. Руденко, А. Ткаченко…

     Вера уже «вросла» в разговор.

     -А с рукой всё-таки что?

     -О, это длинная история. Но, если позволите…

     Было это под Белой глиной. Дивизия Д. Жлобы  оказалась в окружении десятитысячного ополчения Дроздовцев, Корниловцев, Кутеповцов. Белые  настолько  превосходили в численности и вооружении, что даже бронепоезд применяли. А что против него конница! Пришлось отступить. Притом, умело, с наименьшими потерями  вывести отряд из окружения. И он сумел это сделать. Разведал и установил одну-единственную  дорогу, которая оказалась не закрытой. Начал обманными  маневрами  выводить отряд. Обозы порожние, продуктов и вооружения нет, фураж на исходе, раненные стонут. А в это время в сторонке сидели на конях Деникинцы и всячески мешали  отступлению. У Деникина было такое понимание ситуации, что вслед за отрядом Д. Жлобы, по этому коридору, побегут и мирные жители. И тут скрестились сабли двух отрядов…

     -Вот и не стало руки… - сказал с грустью.

     Вера поймала себя на мысли, что доселе совсем незнакомого, а теперь вполне уважаемого человека, ей  стало  почему-то жаль. «Как же он, бедняга, живёт с одной рукой? Ведь ни одеться, ни  помыться, ни покушать. А работать, чтоб добыть кусок хлеба, как? Так просто его, как и меня, никто  кормить не будет». И ей хотелось  дальше, дальше слышать его рассказ, и она сочувственно спросила:

     -Ну, а потом что?

     -А! –с горечью махнул рукой. --Потом вернулся домой…

     Когда явился на хутор, увидел одни  несчастья  да  разрушения. Белые ополченцы, говорят, по нескольку раз менялись  местами. Реквизиции, поджоги, расстрелы. Народ одичал. А тут ещё центральная власть установила крестьянам жесткие нормы на продукты потребления. Зерна, например, 12 пуд. на год. Крупы - 1 пуд. Всё  лишнее  изымалось. Ездили по улице специально созданные для этого  вооруженные  продотряды и – под метлу. Всех посадили на карточки. Лишь отец Павла жил за счёт  спрятанного хлеба. Ну, мельница приносила доход. Он выполнял заказы на помол зерна для всех, даже - из окружающих сел. Но  когда порог отчего дома переступил Павел, тот закатил  скандал и выставил за дверь. Вот тебе и любимый Пашка, вот тебе и наследник! Без дома, без опоры, без руки, наконец, пришлось устраивать свою жизнь самому. Что ж, пристал к одинокой хуторянке, Феньке, родители которой погибли от рук Махновцев, и она ему через год родила сына Ивана. Но жизнь легче не становилась. Вскоре на хутор заглянул НЭП (новая экономическая политика) с непонятными для крестьянина «правилами игры». Крестьянам надо было объединяться в кооперативы и жить по правилам рыночной экономики. А кто из них разбирался в тех тонкостях. Вот и побежали туда такие, как отец Павла - проворные да с луженой глоткой. И начали ходить по хутору в качестве агитаторов. Стучали тросточкой в окна и призывали объединяться. Теперь, мол, заживём, будем вместе выращивать урожай, свободно продавать да капиталы наживать! Нашлись люди, что поверили. У отца  набралось человек семь. Собрали зерно с крестьян. Отец, дабы завлечь их, вместе с зерном и ведро свое нержавеющее сдал в общее пользо-вание. Будет,мол, чем отмерять. Часть семенного фонда прикупили на общие  средства. Хранили в общем сарае. И вдруг, перед  самой  посевной, сарай ночью подожгли. Отец бегал по хутору, звал тушить, но, как выяснилось, поздно уже. Зерно сгорело, а ведро от температуры покоробилось…

     -Я лично осматривал место поджога. –сказал  Павел  Петрович. –И что? Оказалось, отец мой схитрил. Сам поджог. Не предусмотрел  только  такой  факт. Дело было после дождя, грязь, а он надел сапоги, подобного рисунка на подошве  которых на хуторе ни у кого нет. Это был роковой просчёт. Вот крестьяне  и расправились с ним. Разорвали в клочья и его, и мать. Царство им, конечно, небесное…

     -Бедные крестьяне! –сказала Вера. --А чем же сеять?

     -Крестьяне, конечно, отсеялись. Они раскопали в его  дворе спрятанное зерно и им засеяли участок.

     Хата отца, мельница и имущество, что  числилось за ним, по решению крестьян  передано в распоряжение  кооператива, а Павла  Петровича  поставили  во главе его. Но вскоре бедняки решили создать на базе  кооператива  сельхозартель, как низшую форму коллективного хозяйствования. Первыми туда  вступили  крестьяне из числа участников гражданской войны, партийцев, комсомольцев. Назвали артель «Возрождение». А     председателем опять избрали Павла Петровича. За его безмерное  желание  делать людям добро. На другой год в артель уже вступило 16 семей и 63 одиночки. Когда  расширили границы деятельности артели, то переоформили в колхоз, как высшую  ступень. Приняли  на  общем собрании Устав. Название  колхоза  сохранили, а за  председателя пришлось крестьянам «посражаться»…

     Дело в том, что в те годы широко  использовались так называемые 25-тысячники. Люди из крупных промышленных центров. Их по решению «верхов» направляли  в  районы, а на местах распределяли. Скажем, в колхоз «Возрождение» надо, решили  в Райкоме, поскольку там председатель с одной рукой. Вот и привезли «кота в мешке». Представили колхозникам. Он, мол, и передовой токарь, и доброволец, и курсы прошёл. Но колхозники не приняли. Что такое токарь для села! Проголосовали за Павла Петровича. Райком  забрал своего токаря, но пригрозил. Так и продолжили хозяйствовать. Сначала  совместно привели в порядок землю, которая досталась от отца председателя. На ней надо было выкорчевывать пни, кустарники, а золотые луга – засевать. Потом выпросили ещё земли. Получили при балке. И опять – корчевание. Зато теперь – не земля, а – самое дорогое в доме покрывало. Мельница, теперь уже колхозная, круглосуточно принимала повозки из соседних сел, а прибыль – в общий кошелёк. Так прекрасно пошло дело, что через  три года на общие средства купили американский трактор «Фордзон». Это был переворот  в сознании крестьянина.

     Теперь он не сойдёт с колхозного пути! Правда, старики никак не могли понять: где у него вожжи? А то, мол, ещё завезёт куда-нибудь…

     Вера не ожидала встретить такого собеседника. Увлеклась рассказом, переживала  вместе с ним все сложности его жизни. Но тут он вдруг говорить перестал, а поднялся и, сказав «я сейчас», ушёл. Куда? Зачем? Она уже так привыкла к нему, что даже одиноко сделалось. С нею, признаться, в жизни не часто такое бывало. Но Павел Петрович     вскоре возвратился. В руке держал, как  показалось, два пирожка. «Проголодался, наверное, председатель?».

     -А вот, Вера, и завтрак. Возьмите. --протянул оба пирожка.

     -Что вы, Павел Петрович! Зачем? – ответила, но  не  смогла отстоять свои слова. Ведь вчера не ужинала, а сегодня и не завтракала, и не обедала. Укусила пахнущий ещё сковородой пирожок с картошкой и спросила, чтоб снова завязать разговор: --Рассказ ваш, Павел Петрович, хороший. Только я никак не соображу, зачем это мне?

     -У каждой сказки, Вера, есть конец.

     -А, тогда жду конца.

     Рассказ продолжился. Зачем нужна была коллективизация? Дело в том, что производство товарной сельхозпродукции  составляло  лишь 50% от потребности. А поэтому надо было объединить крестьян, дать им технику, научить их агрономии. Павел Петрович  развернул хозяйственные работы. Закупил крупный  рогатый скот, свиней, птицу. А урожай ржи с 50 пуд. с дес. довёл до 72. Построил  конюшню, коровник, свинарник, заложил  фруктовый сад на 3 га. Абрикосы, сливы, яблони. Парниковых рам накопилось около 20. И не удивит- ельно, что часто Павел Петрович  упоминал  слово «свинарник». Этим хотел подчеркнуть, что всё, дескать, хорошо, но одна из свинарок рассчитывается и уезжает домой в Белоруссию, а на её место  некого поставить. «Значит, свинарка нужна?» Прямо спросить не от- важилась, зашла издалека.

     -Так тут у сказки конец? – спросила, дожевывая второй пирожок.

     -Почти. Но немного ещё потерпите.

     Он не хотел оставлять без освещения ещё один вопрос. Очень уж с большими трудностями столкнулись крестьяне, в том числе и свинарки, когда перешли на коллективный метод работы, очень уж невероятными усилиями уберегли хозяйство от неминуемого краха, а тут вдруг – нет свинарки! Когда началась массовая коллективизация, кулак вдруг всполошился. Не стал, видите ли, продавать хлеб по твердым ценам, прятал его, гноил, ходил-ездил по селам и хуторам и запугивал крестьян, портил инвентарь, проникал в колхоз, как, например, его отец в кооператив, и вредил изнутри: травил скот, крал имущество. Есть сведения, что в одну из июньских ночей 1932 года вся Украина превратилась в сплошную «бойню». Забивался крупный и мелкий рогатый скот, птица, живность. Уничтожались плуги, косы, серпы, лопаты, чтоб не отдавать в колхозы, делали  поджо-ги. Видимо (видимо!!!), в ответ на этот акт, «верхи» продемонстрировали свой демарш  изъятием всего собранного урожая зерна и овощей. Наступил голод. Именно тогда и умерла жена Павла Петровича. Остался сын десяти лет да отец с одной рукой. Но враги так ничего и не добились. Всё равно колхоз «Возрождение» в 30-х годах имел уже  2 трактора, 4 жнейки-самосброски, 3 сенокосилки, 1 сноповязалку, сеялки, бороны, построил столовую, подремонтировал мельницу…

     -В этом году, Вера, наш  колхоз  получит акт  на  вечное  пользование землей. Это вековая мечта крестьянина! Понимаете?

     -Спасибо за приятный рассказ. За пирожки - тоже. Всё понятно: вам нужна свинарка! И вы, наверное, ездите по вокзалам и ищите?

     -Ищу! И свинарку, в том числе.

     -И как успехи? –улыбнулась.

     -Знаете, ничего! Я уже человек двадцать привёз на хутор. Работают и в поле, и в саду, и около коров, телят, овец.

     -А как вы распознаете, кто пассажир, а кто… вам пригодится?

     -Как вас распознал, так и их. Я ведь человек опытный. Вижу, кто поезд ждёт, а кто   сидит и не знает, чего ждать.

     -А по каким признакам, интересно?

     -По глазам, прежде всего. У вас глаза, например, излучают внутреннюю печаль, обиду, неустроенность. Заметил, что вы не из белоручек, скромная, честная. Но жизнь вас     потрепала, и вы стали обозлённой, грустной. Простите, если что не угадал.

     -Что вы! Угадали! Ещё как!

     -Или вот такое. Обернитесь. Видите, сколько на последнем  ряду неустроенных людей. Их даже милиционер не трогает. Зачем? А есть люди, вроде  меня, которые  подбирают их и везут в свои хозяйства. Но об  этом потом. Главное, что я не обижаю тех людей, которых привожу на хутор. Даю жилье, работу. И, знаете, они довольны.

     Вера помолчала. «Значит, нужна свинарка? Что ж! Чем свинарка хуже, нежели, скажем, коновод? Оно, что свиньи, что кони – скот. К тому же, в разговоре мелькнуло слово «жилье». Так это вообще хорошо! Не теряйся, Вера! Это шанс! Хватайся за него. Павел Петрович – человек, на первый взгляд, порядочный. На хулигана, грабителя, насильника не смахивает. Так в чём дело? Соглашусь, наверное». А в ту самую минуту  вокзальный  колокол оповестил о прибытии для посадки местного поезда в сторону  станции Чаплино. Некоторые пассажиры встали и пошли к выходу, в том числе и те, что  сидели на заднем ряду. Павел Петрович тоже встал.

     -Простите, Вера, я вам  обещал рассказать о «пассажирах» заднего ряда. Если не возражаете, давайте выйдем на перрон, и там всё увидим.

     Вера не возразила. Встала и - пошли. Поезд уже  стоял на первом пути. Ребята, что должны на нём ехать, баловались у одного из вагонов. То язык кому-то покажет сквозь стекло, то «чертика» ко лбу приставит. Слова у них какие-то странные, типа: онь, оне, ить, паделзы, падазды. Если вслушаться, смеяться  хочется. А старший, кто их сопровождает, не даёт им шумно себя вести. И тут Павел Петрович  раскрыл секрет. Он сообщил, что они из домов, где содержат душевнобольных. Но с недавнего времени ими заинтересовался доктор коллективной артели, что находится в Ульяновке. Ездит по  домам для больных, приютам, вокзалам и собирает. В селе  есть общежитие, они работают. А что, если нет рабочей  силы? Ведь пахать, сеять и жать надо! Вот и придумали. А сторожа с них! Не сравнить даже с немцами, которых там полно. Те, хоть и пунктуальные, но уже успели научиться украинскому панибратству. А эти – нет.

     -А где людей в артель брать? –сказал, как бы оправдываясь. --Только на вокзале! Дело к осени, а в свинарнике, как я говорил, нет свинарки, снопы некому молотить, зерно в амбар надо засыпать. Вот и попробуй.

     -А у вас тоже «такие» есть? –спросила.

     -Были б, да за доктором разве успеешь.

     И тут Вера «сломилась»:

     -Вы, Павел Петрович, увлекательный собеседник и добрый человек. Я согласна ехать с вами в колхоз. Но перед этим выслушайте, пожалуйста, мою биографию. Чтоб не сказали крестьяне, что вы привезли «кота в мешке».

     Поезд в это время тронулся. Ребята, влезая в вагон, устроили  давку. А доктор – проталкивал. «Ну, и сторожа будущие!» Пока паровоз сопел, пуская, будто через ноздри, клубы  пара, Павел Петрович с Верой шли медленно в вокзал. Этого расстояния ей вполне хватило, чтоб рассказать о семье, о детстве, о побеге из дома, о шахте, о травме. Но о раскулачивании, о лесоповале – ни слова. «Зачем? Чтоб потом говорили! Или сплетни плели! Это мне не надо!». Сели на свои места и смотрели, как последние вагоны с ребятами  мелькали в стекле входной арки.

     Она сказала:

     -Ну, вот. И уехали. А нам далеко?

     -Пустяки! Несколько остановок на местном  поезде. Не волнуйтесь, Вера. Не пожалеете. У нас там такие места! А люди! Приветливее не бывает.

     Долго ещё сидели. Говорили, молчали. Потом  колокол опять объявил о прибытии  местного поезда. Вышли. Паровоз, дымящий и сопящий во все  дыры, приближался, а за ним «гнались» штук пять вагонов. Такие поезда тогда  называли в народе «дачными», потому, что они останавливались около каждого «столба». Вагоны деревянные, старые, окна маленькие, грязные. Подошли  к проводнице. Молоденькая, красивенькая, по форме. А строгая! Как только Павел Петрович  предъявил билеты, им же купленные, она со всей серьезностью осмотрела «картонки», кинула взгляд на пассажира, как бы, сверяя, соответствует ли? Так поступила и с другим. И это ещё не всё. Потом  долго разглядывала против солнца «дырочки» от компостера. Та ли дата? И лишь потом разрешила войти в вагон. В ваго- не людей – битком, душно. Сразу видно, село едет из города. Везут всякую всячину, купленную на базаре. Тут и наполненные чем-то корзины, и завёрнутые в мешковину  кустарники, кастрюли, ведра, веники. В узелках - пряники, конфеты. Проход занят поросятами, гусаками, шевелящимися в мешках, мордочки и клювы которых так и норовят схватить пассажира за ногу, мирно отдыхающими козами.

     Ещё не нашли место, чтоб сесть, а гудок уже оповестил, что «трогаемся». Сначала по- чувствовался резкий толчок, потом – звон металла, потом  клубы пара окутали окна, будто туманом. Сидит Вера в «тумане» и думает: «Опять в моей жизни - новый  период. Вроде б и хорошо, но волнует вопрос: какую позицию занять? Бунтовать? Противиться всему? Мстить? Отстреливаться до  последнего патрона? Или забыть прошлое? Начать с нового листа? Допустим, смирюсь! А как же тогда семья, которая продолжает страдать на лесоповале? А как же тогда то, что от этого и она осталась сиротой - ни кола, ни двора, ни рода-племени?» Долго так думала. Но решение всё  не находилось. Спасибо, Господу! Он услышал её муки и помог, шепнув на ушко: «Смирись, Вера! Ещё не все пути отсечены от человеческого счастья. Можно и в труде себя проявить».

     Паровоз бежал не быстро. Клубы пара вперемешку с дымом застилали стекло, куда Вера постоянно поглядывала и думала: «Правду говорил Павел Петрович, что места тут красивые. Кругом – балки, косогоры, буйная зелень. А где  же «крупный» город, которого я так и не увидела? Где они, те станции?»

     Даже спросила:

     -Павел Петрович, а сколько в Синельниково станций?

     -Две. – ответил. – Синельниково первое и второе. Второе, кстати, тоже проехали.

     «Странно, в небольшом городе - две  станции, а кругом – хатки да ставни. Крыши – камышовые, соломенные». Поросёнок, что в  мешке, раскричался. Люди  засмеялись. А ей показалось, что это с неё смеются. Она ведь собирается  стать  свинаркой. Её это, если можно так выразиться, товар? Но это лишь прибавило  уверенности в её поступке. «Да! Я свинарка! И что? Мне даже будет  приятно на ферме. Они, маленькие, сбегутся ко мне, начнут совать в корыто свои  носики-пятачки, толкаться, визжать, а я их буду примирять». А поезд то едет, то останавливается. Люди тащат с собой узлы, мешки, огородний инвентарь и исчезают за дверью.

     Встал и Павел Петрович.

     -Следующая – наша!

     Встала и она. Теперь, как вагон  за паровозом, так и она – за ним. Пошли к двери. Сквозь стекла видно лесопосадку, дальше – балка, от самой платформы - большой уклон к ней. За балкой – роща, степь. Ступили на мягкий песок. И пошли-побежали люди вниз, будто их ветер гонит. Навстречу идут - на поезд. Так уважительно  здороваются с Павлом Петровичем, что и Вере приятно. Грунтовая дорога разделила лесопосадку на две части. С торцов можно рассмотреть, из чего она состоит. Буйные акации, массивные клёны, кустарники. За крайние ряды деревьев, ближе к солнцу, выскочили – сирень и маслина. Листья уже по-осеннему желтели, краснели, и это  придавало им парадность. Стволы деревьев, как и люди, тоже, кажется, бегут вниз, к балке. Но их останавливают крестьянские огороды, восточный ряд хат хутора, улица, западный ряд хат, опять огороды. Дорога к хутору - кривая. Состоит из колеи от повозок с гривкой травы пос- ередине. Хаты виднеются. Ставни бросаются в глаза. Заманчиво!

     Как только  лесопосадка  осталась позади, Павел Петрович свернул вправо. И Вера потянулась следом. Хотя, если честно, в голове у неё  всё  время стоял извозчик. Так, бесстыжий, искаверкал душу женщине! С этого места  как раз открылся вид на множество клад- бищенских крестов.

     -Видите, Вера, что натворил голод?
      
     Да, тут не менее сотни могил! Хуторяне спасались, как  могли. Но, к несчастью, не выжили. Ели и калачики, и грибы, и перекати-поле, и колоски  злаков, и семена разные, от чего часто теряли рассудок.  Да что семена! Собак и  кошек не стало на хуторе. Выловили всех и съели. Разве можно забыть тех мальчиков и девочек, которые ходили от хаты к хате, стучали в окна, чтоб выпросить покушать  для  умирающей мамы. Они ходили в изношен-ных  маминых фуфайках. Полы и рукава - до земли. Они и за село  бегали  поутру, чтоб раньше других нарвать в ложбине лебеды. Мать сварит, бывало, чугун «супу» литров на 15-20, сядут за стол - лишь ложки «шелестят». Опорожнят емкость, а кушать  хочется. Идёт по улице такой «едок», а его водит. Сколько их падало, теряя  сознание! Отхаживали. Люди пытались подкормить, чтоб не померли. А чем? Ну, были  у  бабушки, дедушки пышки из неошелушенного проса. А они горькие, как отрава. Ну, дадут четверть ста-  кана молока, припасенного на крайний случай, чтоб запил, всё равно горечь не проходит. Мечтали - дожить бы, когда пышки будут из пшеничой муки, сладкие  и  пахучие. Но мечты  оставались мечтами. На хутор  наскакивали - рейд за рейдом. «Выгребали» всё, даже из глубоко потаенных мест: узелок ячменя, сечки, стакан фасоли. Было,что кружку с крупой опускали в колодец. Находили и там, а виновного отправляли в лагерь. Но то еда! А ведь и на работу надо было ходить. Идут, бывало, на прополку женщины, а ноги не  подчиняются. Некоторые теряли сознание. А те, кому «посчастливилось» отработать  день и вернуться  домой, падали в постель камнем…

     У одного  их  крестов  Павел Петрович  остановился. Поправил  земельку, что-то  прошептал, потом сказал:

     –Тут моя жена, Феня. Не послушалась, бедняга! Когда стали все  пухнуть от голода, мы с сыном, Иваном, начали  ловить ворон, сусликов и есть. А она наотрез отказалась. Простите, Вера, за слёзы. Или вот могилка. Конюх колхозный. Лучшего, было, не найти. Ах, Кузьма, Кузьма! Жена и трое деток опухли. Он не выдержал, залез ночью под дно амбара и сквозь щель наточил стакан проса. А кто-то выдал. Пока пришли во  двор, а он  уже Богу душу отдал. Повесился от стыда. Это его крест. Вон те три и тот один – это вся  его семья. Страшное было время. Некоторые увлекались диким паслёном. Ели, чтоб спастись. Его на огородах этой местности полно. Пышный такой куст, привлекательный. А внутри – ягодки  черно-синего цвета. Вкусные! Наедались  от  жажды, а потом – то слепли, то  глохли. Не дай Бог пережить такое явление, как голод! Уходили  с  кладбища в слезах. Когда свернули на улицу хутора, то Вера заметила, что хаты все беленькие, дворы  скромно  огорожены. У одних – кривые,   горбатые  доски, прибитые к кольям, у других - всё из лозы. То горшок глиняный висит на колу, то - кастрюля, то тряпье  на  заборе сохнет. Как видно, главный «враг» у хуторянина, от которого следует ожидать неприятности, курица. Под неё и заборы  строят, чтоб  не прошла и не пролезла. А материал тут, в основном, местный. Лесопосадка. В ней старых стволов, лозы, веток – полно.

     Впереди появилась  маленькая, паленого цвета, собачка. Уши, как маяки, так и держит в готовности. Ещё издали можно  было понять, что она – радость Павла Петровича. Единственное животное в доме, как сам выразился, с кем можно развлечься и развеять печаль.

     -Тобик мой любимый!

     А тот, услышав похвалу, ответил: афь! афь!

     Вера спросила:

     -А сын что? Сколько ему?

     -Сыну четырнадцать. Но тот больше с книгами, с ребятнёй. В Ремесленное училище хочет поступать. Что ему отец!

     Собачка подбежала. Стала, глядя хозяину в глаза. С кем, мол, водишься? Но тот рукой     дал знак – свои, и она послушно засеменила впереди. Пробежит – подождёт. И так всё  время. Умница! Пока шли, она бежала, нюхала землю, траву, потом вдруг метнулась к колодцу. Там – лужица. Языком нахваталась воды. И они подошли, чтоб взглянуть на колодец. Бревенчатый сруб, барабан, ведро, цепь.

     -Один на весь хутор. –пояснил Павел Петрович. –Лет семь  назад, когда крестьяне объединились для совместного ведения хозяйства, то в честь такого  события наняли копщиков, и те сделали. Посмотрите, какая глубина.

     Вера нерешительно подняла верхнюю крышку и глянула вниз. Там было не менее   тринадцати метров. А вода! Даже отражение лица видно.

     -Вода чистая, вкусная. Но есть один недостаток.

     -Какой?

     -Запах тухлого яйца.

     -Ну, это не от вас зависит.

     За лесопосадкой пробежал поезд, звеня  железками. Вспомнился Балашов. Там тоже в осенюю пору шуму было много. Гремели во дворах  цепи, когда молотили снопы. Паровоз пустил клубы пара. Они спустились  низко к земле, прошили стволы лесопосадки,  выползли на огороды, к хатам и потянулись  к балке. Смотрела, любовалась. Да так, что аж споткнулась.

     Павел Петрович поддержал.

     -А вы, Вера, не обращались к директору шахты по поводу инвалидности?

     -Нет. Мне ведь было всего шестнадцать. Кто в таком возрасте о завтрашнем дне    думает? А директор – промолчал.

     -Да-а-а…

     Людей на улице  почти нет. Молодые, должно быть, на работе, старики – в хатах, жара  вон какая! Не слышно ни собак, ни петухов. Когда подходили к середине хутора, из   калитки одного из дворов  выскочила коза. Значит, там кто-то есть. Действительно, через минуту вышел подросток Гриша – младший  сын  дяди Василя. Ему всего лишь двенадцать, но уже, как отец. Тот, бывало, не успеет калитку открыть, а во дворе уже все смеются. Рассказывал, как танцевал у кума Гната  на свадьбе. Говорит, штанина стоит на месте, а ноги  бегают, как лапка в швейной машинке. Воевал в Крыму против Врангеля. А жена тем временем загуляла с соседом, привела ему сына. После войны ругались, дрались, но вскоре утихли. Оказывается, она  сменила тактику. К соседу не стала бегать, но раз в неделю собирала гостей. И соседа приглашала. Напечёт пирожков, поставит на стол  бутыль сивухи. Пьют, веселятся, потом вдруг – раз, и муж «вышел из строя». Она знала его слабость. Что ж! Все встают и расходятся. Какое без  хозяина гулянье! А хозяйка  с соседом – в постель. Так и растут два брата. Старший на соседа похож, младший – на отца. Старший гуляет с хуторскими  ребятами, младший повадился  ходить к железной  дороге. Что он там нашёл, кто  его  знает. Но подшучивали: будущий, мол, железнодорожник. Всё может статься! По нраву Гриша – не подарок. Если что задумал, не свернёт  с  дороги. За что и получал по мягкому месту частенько. А потом сам с себя и смеялся. «Бьють мене, та я й добрий!». В детстве сопливым был. Бывало, сделает кто замечание, а он в ответ: «батько казали, що коли виросту, дивчата пооблизують». Отец – охотник  и  рыбак, и он с ним пропадает каждую свободную минуту. А выдумщик будет! На хуторе есть два старика. У одного фамилия – Жевчик, у другого - Льюн. И каждый себя  считает  выше другого. Вот Гриша и придумал о них стишок: «Свитить  мисяць и луна – Жевчик лучше от Льюна!».  Весь хутор смеётся. А они злятся…

     -Здрастуйте, дядя Паша! –поклонился Вере: --И вам -- тоже…

     -Доброго здоровьица, Грицько. А ты куда собрался?

     -Иду, куди ноги  несуть, дядя Паша. –помолчал. --На потяги подивлюсь. Там велике життя. А на хутори шо: принеси – подай, виднеси – виддай. А ви кого це привезли до нас? Невже, на свинарник?

     Как и отец. Всё знал, всем интересовался, а язык не отдыхал никогда. Интересный парнишка. На нём длинные штаны – пыль подметают, рубашка  вся  пропитана соками разных  фруктов. По яблоне лазит – яблочным, по груше – грушевым. На голове – шевелюра темных, густых волос, как и у отца, никогда не чесанных.

     -А если и на свинарник, то что?

     -Та ничого! Хай роблять. Просто, я знаю, що титка Галя уихали, то и питаю.

     -Грицько, тебе уже двенадцать. Взял бы и помог на свинарнике. Воды подвезти, выгнать свиней на прогулку. Что тебе стоит. Всё равно гуляешь.

     -Я, дядя Паша, зализничником  хочу стати. Ну, а якщо треба… Тьоти Дуни точно не поможу – вона дуже балакуча. А от ций тьоти - можно. Скажить, коли треба.

     -Да хоть завтра, Грицько. Бери  с собой Мишка, Петька, Славка. Тетя Вера примет   группу свиней и помогай. Как там твой отец? Чем занимается?

     -Батько? Та ось тильки пишли з обиду. Ми з ним сперечалися. Я йому кажу, що «Смерть Ленина», а вин каже – «Сметение». Чудний такий! А ви як  думаете, дядя Паша? Як треба казати?

     -Смерть Ленина – правильно. Потому, что умер Ленин. А «Сметение», то...

     -И я так казав.

     -Ладно, Грицько. Бувай. Загляни на свинарник.

     И разошлись. Гриша пошёл к полустанку, сбивая  плёткой верхушки травы, а Павел Петрович с Верой пошли дальше, по улице. Он всё время  рассказывал – где и кто живёт, что за человек? И так – двор за двором.

     -Вон, справа, где забор ремонта требует, дед Артём живёт.

     Его больше знают  на хуторе по звуку: «Э-э-э!». Потому, что он больше экает, чем говорит. Но без него тут не обойтись. Обувь  подремонтировать – лучше мастера не найти. Погоду предсказать – тоже. У него  нет  левой ноги. Протез деревянный, как колода! Стук, стук! По ноге и погоду определяет. Крутит – значит, на дождь. А ко всему, ещё  и  глухой. Надо по пять раз повторять, чтоб услышать ответ. Но дело делает честно и цена у него сносная. На хлеб! Самосад у него свой. Листья  большущие  сушатся  в тени. А потому и с самокруткой не расстается. Э-э-э! Да, так этот дед до революции приспособился пассажирские поезда «гонять». В карты играл. Подсядет к компании - «обмахлюет», перешёл к другой. И так, пока  не  разоблачили. Они - за ним. Он – по  вагонам. Они – вслед. Короче, выпрыгнул под откос. Теперь вот без ноги. А чтоб прожить, сапожничает...

     Во дворе, что перед  двухэтажкой из красного кирпича, как заметно стало, хозяйка сначала метнулась к калитке, а потом – назад. Но медленно, чтоб, как  сказал Павел Петрович, слышно было прохожих. О чём они говорят? Натура такая! То – Дуня, свинарка. Та, кстати, с кем Вере предстоит работать. А поскольку до неё ещё далековато, то  Павел Петрович стал рассказывать, что за фрукт и с чем его едят?

     С его слов, Дуня  хороша собой, трудолюбивая. Из зажиточной семьи. Долго после раскулачивания скрытно приторговывала платками, отрезами. Вскоре  вышла замуж. Попался порядочный человек. На мельнице  мешки  подносил, относил. Вечно в муке, как в инее. И жили неплохо. Но вот он вдруг заболел. Всё возил бутылочки на анализ. А у него, оказывается, не просто болезнь, а рак. А был человеком  предусмотрительным. Каждую копейку откладывал – вдруг похороны! Взял однажды  медицинскую  книжку и поехал в Киев. Что в своей больнице! Нашёл профессора, подал  книжку и говорит: я не верю, мол, своим докторам, поставьте правильный диагноз. Профессор, полистав книжку, где  полатыни всё написано, сообразил, что тут лишь одно решение: надо успокоить человека. Написал рецепт и разъяснил: «Приедете домой, купите  вот  эти таблетки. Принимайте три месяца по 3 раза в день. Как только три месяца пройдет, болезни  не станет». Ох, как обрадовался! «Козли ви  тут  вси, а не  ликари!». Пьет. А Дуня – не подарок. Не верит, что излечится. Думает, всё равно, мол, помрёт, надо хоть узнать, куда деньги спрятал. Подсела как-то и давай зигзагами подкрадываться к теме. А он – в штыки! Не скажу, мол, и всё! Ладно, собрался жить, так живи. Накупила гусят, крольчат, чтоб не закисал без дела три месяца (а, может, больше). Ухаживал за ними днём и ночью. Ничуть  не  легче было, чем на мельнице. А ровно через три месяца умер. Так деньги и пропали. Плюс – ущерб от купленных гусят, крольчат. Куда их теперь? Быстро сошлась с другим. Этот  тоже  с  мельницы. Думала, хоть гусей да кролей досмотрит. А он выпивкой увлекся. Ну, Дуня и  стала  подгуливать. А оно, знаете, в жизни как-то всё так делается, что если жена, например, гуляет, то весь хутор знает, лишь мужу невдомёк. Так  и жили. Однажды заглянул на свинарник навеселе. Подсел, начал обнимать, шутить, типа, знаю, мол, Дуня, с кем  ты  мне  изменяешь, ну-ка, рассказывай. Она посмотрела ему в глаза (шутит ли?) и тоже шуткой отделалась. Много, мол, будешь знать, быстро состаришься, а мне старики не нужны.

     Двор у неё  большой. Весь в спорыше. Да огород длинный, поднимается к лесопосадке. Собачка около сарая маячит, молчит. Поперёк двора верёвка натянута. На ней белье сохнет. Вот тут Вера вспомнила мать, которая учила, что белье, если  даже и плохо постирано, должно красиво висеть. Трусы к трусам, платья к платьям. А тут всё вперемешку. А впереди двора что? Куча битого кирпича. Ветки деревьев. Гнилые  помидоры. Двор – это лицо хозяйки. А у неё всё - за забор…

     -Доброго здоровьица, Дуня! – сказал Павел Петрович.

     -Здрастуйте, як не шуткуете. –ответила и разволновалась: приглашать в хату, нет?

     -А твой… как ты его там называешь…

     -А? «Мухомор»?

     -Вот-вот. Дома?

     -Спить. Знову багнюки напився.

     -Значит, поговорим без него. Мы с дороги, Дуня. Нам бы  отдохнуть. Так, что я коротко. Вот новая свинарка. Вера. Это вместо Гали. Завтра  поутру  поднимешь, она будет в хате, что в моём дворе, отведёшь на ферму, объяснишь всё, а я позже подъеду.

     -Ой, Галя була така больна, така больна!

     -Ничего, с Верой тоже сработаетесь. Она и не моложе тебя, и не старше.

     Дуня волнуется. Притронешься к щеке, и она повторяет, потрёшь глаз, и - она. А так ничего собой. В соку. На ней легкое платьице с рядом крупных пуговиц. Гибкая талия. Черная длинная коса собрана в круг и приколота шпилькой, чтоб  не  распадалась. Веселая. С такой можно работать. Хотя, с наскоку  давать оценку грех. Может, и она это знает, но на всякий случай спросила Веру, как свежего человека:

     -Ну, и яки ми тут люди?

     Вера застеснялась:

     -Разве сразу скажешь! Поживем-увидим…

     И расстались.

     А уже в пути Вера спросила:

     - А хутор этот, наверное, к Синельниковому относится?

     -Не-е! Это нам туда просто удобно ездить, так мы и ездим. Городишко сельский. То на базар надо, то на вокзал. А вообще, оттуда в четырёх направлениях можно уехать. И в Днепропетровск часто ездим, и – в Новомосковск. Тоже не далеко. А о районном центре я как-нибудь расскажу…

     Подошли к двухэтажке. Кирпич  красный, прочный. Одна на весь хутор. Это, как  выяснилось, бывший дом отца Павла Петровича, а теперь - собственность крестьян.

     -Кулацкий дом! –сказал и умолк.

     Это ещё раз царапнуло её душу. Так стало неловко. Будто она что-то натворила, а они всё оглядываются на неё, указывают пальцем. «Это что  теперь, всю жизнь будут ножичк- ом ковыряться в твоём чреве: кулак, кулак!» Но ничего  не сказала. Павел Петрович   отвлёк рассказом о строении. Он, оказывается, использует  нижний этаж под контору, а в двух комнатах живут с сыном. Верхний же этаж переоборудован под общежитие для приезжих.  Квартплата самая мизерная. Главное, чтоб работали. В том же дворе стоит бывшая кухня. Он её хорошо подремонтировал и тоже используют под жилье…

     -Для «особо важных персон». – улыбнулся Павел Петрович, когда закончил знакомство с хаткой. --Белье в комоде. Да, подъем в 4.00. У нас - так. А свинарник, если интересно прямо сейчас, за балкой, в роще. Дуня всё покажет. Отдыхайте…