Ягода кулацкого дерева. Глава 19. Возвращение

 Вернулась Вера Васильевна в хутор Ивановский под конец июля. Солнце тут всё такое же – жгучее, уничтожающее. Тишина кругом. То ли вымерли, то ли в поле  вышли - страда ведь! Спускалась от полустанка вниз по тому же маршруту, по которому когда-то впервые шли с Павлом Петровичем. Вспомнила вдруг о нём. Хороший был  председатель!  Поистине от народа! Замечательный человек! И побежали мысли - одна за  другой. Но среди них была самая главная: «Куда его так надолго? За какие такие грехи? Воевал ведь за советскую власть! Жизнь строил по её указке. Людям помогал! А схватили и – нет человека». И вдруг вспохватилась. «Ой, что я размечталась! А вдруг он уже дома. Приду, а он накормит, чаем угостит. Что душа был, то душа! А сынок его, Коля, интересно, где? Тоже, бедняга, пострадал за него. Ни за что! Так изуродовали  людям биографии! Надо побеспокоиться о них. А то, получается, что они мне помогли, а я глуха к их горю».

     Посмотрела в сторону кладбища, где с Павлом Петровичем была. А там могил! И все  свежие. Кресты из акации, клена. А некоторые могилы вообще без крестов. Земля свежая, заросла травой. «Эх, война, война!» А колодец, изверги, не уничтожили, даже не повредили. «Вода, видно, нужна  была!» Хаты, помнится, стояли на небольшом    расстоянии одна  от другой, а  теперь – лишь  кое-где. Многие  сожжены. Ведь - из дерева, камыша, соломы. Некоторые – взорваны. Воронок от бомб полно. Есть - прямо на улице. Есть - во дворах, в огородах. Бои, наверное, были. Деду Артему (э-э-э!) повезло. Стоит  хатка! И дяде  Василию. «Интересно, где теперь  его Гриша? Вернулся  ли из войны?» Так  шла, разглядывала всё, что попадалось на глаза, думала, задавала  себе вопросы, пока и не приблизилась ко двору дяди Василия.

     А в этот самый момент, как и когда-то, при Павле Петровиче, из двора  вышёл молодой человек в железнодорожной форме. Статный. Гибкий. «Кто бы это? Неужели теперь в той хате живут другие? С чего бы это тут оказался железнодорожник?» А он идёт прямо к ней, мурлыча какую-то песенку…

     Перекинула узелок в 2-3 кг. (белье и прочее) с руки в руку и застыла.

     -Гриша!? – вскрикнула. Бросилась обнимать, целовать от радости. Даже  слеза покатилась по щеке.

     Он тоже не ожидал встречу.

     -Тётя Вера! Тётя Вера!

     Господи, каким стал этот мальчик! Повзрослел. Возмужал. Лицо смуглое, обветренное, знакомо уже с бритвой. Глаза  васильковые, красивые. И ямочка на подбородке. А      говорит на русском языке, будто сто лет прожил в Москве.

     -Таки стал железнодорожником?

     -Стал, тётя Вера! Теперь я – путеобходчик. На нашем околотке. Рельсы проверяю, костыли, болты. А вы откуда? Я часто о вас вспоминал. Помните, как мы с пацанами возили в ферму корма? Было время, было! А теперь вот отвоевался, вернулся. И тоже вспоминаю. Живы ли, здоровы?

     -Жива, милый! Вот с Германии добираюсь. Как завезли нас  в сорок втором, только   сейчас освободили.

     -Что, на бюргера работали?

     -Пришлось, Гриша. Наших тогда многих увезли. Ну, рассказывай, не томи. Что тут нового? Небось, успел узнать?

     -Я сам, тётя Вера, с месяц, как дома. Как видите: жив - здоров. Правда, без наград, как иные, и почестей.

     -А что так? Плохо воевал? Так ты, вроде б, парень бравый.

     -Старался, тётя Вера. Но награды, видно, не  для  меня. Их в штабе  распределяют  так, что командирам и штабникам всё, а солдату – что между пальцами протечёт.

     Подумала: «Значит, и там «веснушчатые» верховодят?»

     А Гриша продолжал:

     -Воевал я, тётя Вера, как надо. Знаете, сколько я фрицев уничтожил!? Не только в    наступлении или обороне. Даже во время  отдыха. Думаю, за вас точно отомстил. Солдаты верили командирам, что немец, мол, всякий бывает: и плохой, и хороший. А я – нет! Ерунда то всё! Враг всегда враг. А освободитель – всегда  освободитель. Помню, была  передышка. Сидим в траншее  без  дела. Вечер. Луна выкатилась, как арбуз. А немцы - против нас, готовятся  к  завтрашней схватке. А я, как видите, молодой, кровь в жилах играет, готов, хоть сейчас ринуться в бой. Но командиры  удерживают. Когда стемнело, говорю дружку: давай, мол, без ведома  командира  проползем к немецкой траншее, схватим немца и отомстим гаду за наших. Ну, мы, значит, по бурьянам, по неровностям  поползли. Смотрим, юный офицер задремал. Мы его сзади – трах по голове и оглушили. Кляп в рот и давай расспрашивать: где, мол, какие силы, где минные поля? Он всё головой показал, не сопротивлялся. Я ему говорю: «Ты же, фриц, нам всю жизнь испортил!» Соглашается. «А сколько наших девочек изнасиловал?» Соглашается. А стоит на коленях. Я расстёгиваю ему ширинку, вынимаю член и показываю ножом – отрежу. Он как начал мотать головой: не надо, мол, не надо! Я отрезал и воткнул вместо кляпа в рот. Он дрожит, плачет, показывает: добейте, мол, меня! А мы – в бурьяны и скрылись.

     -Гриша! Не надо было так! У него, наверное, семья…

     Но Гриша уже завёлся. Бойцовский вид, смелые движения.

     -А у вас, тётя Вера, что, не было семьи?

     -Знаешь, и не было.

     -Так у других были. А вас, как скот, погрузили в дырявые вагоны и увезли.

     -Ладно, Гриша. Всё уже позади. А на хуторе что нового? Дружки твои вернулись?

     -Не все. Дядя Мирон  уже  пришёл. Не раненный, не контуженный. Коля  вернулся в свой дом. Сын Павла Петровича. Учетчиком  работает. «Трутень», говорят, ушёл с немцами. А дядя Володя Наливайченко так и работает бригадиром.

     -Наливайченко!? Так он же… - перешла на шепот. – Старостой был.

     -Говорят, вызывали в область. Проверяли. Ничего.

     -Ой, он добрым был! Он и мне помог. А Инка тёти Дуни, интересно, жива?

     -Жива, тётя Вера. Видел. Бегает  по  двору. Бабушка  присматривает. Через год уже в школу. Там такая длинноногая.

     Хоть и сказал Гриша, что не со  всем  ещё  ознакомился, но знал он  довольно-таки много. Сказал, что  контора  сохранилась. А вот клуб  развалили. Вчера, говорит, привозили кино  «Свинарка и Пастух», так в школе ставили.

     -Насмеялись, тётя Вера! Ну, комедия! Там про вашу работу. Просили киномеханика через время ещё привезти. Пообещал.

     Рассказал, что хата тёти Веры использовалась в войну, как  конюшня. Но внешне  ничего, цела. На огородах много воронок. За селом ещё больше. Немцы  разграбили весь колхоз. Спалили телятник, парниковые рамы, растащили  сад  на  дрова, склады. Испортили инвентарь. Расстреляли много хуторян. Ничего в живых  не  осталось. Ни «курка», ни «яй- ка», ни «шпек».

     -Что слышал, тётя Вера, то и говорю…

     С таким багажом  впечатлений и пошла  по  улице. Но не только это её  волновало. Была ещё причина. Она чувствовала стыд  перед хуторянами. Пойдут пересуды: отсиделась тётка в  Германии, беременная  вернулась. Стыдно, конечно. Но  боролась. «А я скажу, что у дитя есть отец». – «А где он?». Вот тут-то  и закавыка. Вернётся ли? Хотя и договаривались. Как только демобилизуется, так и – сюда. «А, кто тебе поверит?» Видно, судьба ходить с клеймом «****ь!» Такое  ощущение, будто украла у хуторян  что-то, будто заняла крупную сумму денег, а не отдала.

     А хутор, действительно, крепко бомбили. Кругом сплошные  рытвины. И в дворах, и в огородах, и в садах. Ограды  поломаны, исковерканы. Людей  вроде и нет  на хуторе. Не с кем поздороваться, обняться, поплакаться, поговорить, отвести душу. Вот уже и хата Дуни. И там во дворе воронка. Девочка играется на «бруствере». Ровняет землю, и    ладонью утрамбовывает. Неужели Инка?

     Подошла.

     -Здравствуй, девочка!

     -Я не дивчинка. Мене звати Инка.

     -А, Инка-корзинка! А меня зовут тётей Верой. Знаешь такую?

     -Ни, не знаю.

     -Я когда-то с твоей мамой дружила. А бабушка Фёкла дома?

     -Залаз поклицю.

     Худенькая, шустренькая, рыжеволосая. Побежала звать, и тут же вдвоём вышли. Бабушка узнала  гостью. Обнялись, расцеловались. Долго  стояли, разговаривали, так как старушка заикалась, и ей тяжело было говорить. Рассказала, что  с  тех пор, как Дуни не стало, влачат с внучкой жалкое существование. Что Бог подаст, на то и живут. А Бог сейчас тоже не щедрый, так как  тяжелое  время, вот и, считай, голодают. Инка – девочка послушная. И подметёт, и еду поможет приготовить. А Вера Васильевна рассказала о своей судьбе. Не доведи, Господи, иметь такую кому-либо! Прощаясь, пообещали друг к другу заходить в гости, помогать, если потребуется.

     Теперь путь домой. Вот уже перед  глазами контора. Цела, слава Богу! Вспомнила о Грише, который с радостью сообщил, что контора невредима. С Гриши мысли перескочили  на Павла Петровича. Особенно, на тот отрезок его жизни, когда обыскивали его пустую комнатушку, когда  рассматривали фотокарточку, на которой они вдвоём с женой – красивые, счастливые, когда бросали в милицейскую машину, и голова разболелась. Окинула взглядом дом в два этажа. «Как же он уцелел? И не бомбили, и не разрушили. Скорее, потому, что полицаи в нём восседали. А вон хата «Трутня». Жена с детками погибла, а он, негодяй, ушёл с немцами. Вот и попробуй у них  побыть в роли «трутня», поживи по их правилам. А вот и её «пристанище». Хатка, напоминаюшая  собой  каптёрку. По-иному и язык не поворачивается сказать. Маленькая, приземистая, с одной  дверью и одним окошком. Стены облупились, зияют следы грязи, крупные царапины. Дверь открыта настежь. Заходи да живи. Только кому она, эта хатка, без богатства нужна? Несмело заглянула. Повела взглядом по стенам, потолку, окошку. Всё такое  грязное! Жуть! На полу валяются высохшие конские коврижки. Подоконник погрызен. Остатки  костра. Всё разбросано. А пустых бутылок не сосчитать! Подняла одну: шнапс. Отбросила. У стола нет одной ножки. «Как же ей теперь кушать? Кто это всё отремонтирует? Мужчин, наверняка, нет. Придётся  ждать, пока приедет Алексей Семёнович. А когда это будет?» Засмеялась и сама себе ответила: «Засучивай, девка, рукава и наводи порядок».

     А у неё, кстати, такая натура, что, если задумала что, не отступит. Так вот и кипела, наверное, с полмесяца  работа по уборке  хаты. Каждый  день из открытой двери слыша- лись  её песни, вылетали  грязные и поломанные вещи. Наконец, всё вычистила, вымыла, придала рабочий вид. Потом принялась за огород, двор, деревья, кустарники. А когда  закончила «прихорашиваться», решила показаться  на свинарник. Тянет ведь! Как-никак, там место работы, там её подруга, Дуня, работала, там была (а, может, и сейчас есть) прекрасная женщина-бригадир тётя Наташа. Почему б и не сходить?

     Странно всё так! Даже в балке полно воронок. Обратила внимание, что вся хозяйственная часть хутора переместилась (после войны) в одно место - за балку: коровник, телятник (строят), конюшня, свинарник. Плюс, тракторная бригада и весь  инвентарь к ней. Там и сторож теперь появился. Один, но следит за всеми объектами. Собачка у него  там  такая, что палец в рот не  клади. Если б сторож, дядя Вася, не узнал Веру Васильевну, пришлось бы долго отбиваться от назойливой. Но сошло.

     Следующим объектом был  строящийся телятник. Тот, что стоял до войны, сгорел –  валяются обугленные стропила, и теперь стараются быстрее дать крышу телятам. На стройке работают, видно, наемные люди, так  как Вера Васильевна никого не узнала. Почти все мужички в галифе, без рубашек. Жара! Когда поравнялась, мужики стали шутить, как всегда. Дескать, помогли бы, женщина! Особенно  проявлял активность в комплиментах мужичок с явно продолговатым лицом. Оно у него  какое-то в шрамах. Лет  ему, наверное, как и ей. А товарищи советовали прислушаться к его шуткам, поскольку он, якобы, холостяк. Но она не стала вступать в контакт, пошла  себе дальше. Тогда тот, что был настойчивее других, кинул вслед:

     -Меня зовут Иван! А вдруг встретимся…

     То была обычная ситуация, когда  внезапно в группе  мужчин появляется женщина (или наоборот). Она даже не приняла это  близко к сердцу. Пошутили и разошлись. Пошла к свинарнику. Роща создавала  прохладу, тишину и уют. Заметила, что и на свинарнике не всё так, как было. «Кто ж это тут такой реформатор?» Оказалось, что в качестве реформатора была тут всё та же тётя Наташа. Старенькая уже. Седая. А жизнь, а, может, и совесть, заставляют её поддерживать свиноферму «на плаву».

     Какая была  встреча! Во-первых, она неожиданная. Во-вторых, эти две  женщины ещё с довоенных лет понимали друг  друга и ценили. И как только  увиделись на проходе, так и застыли в объятиях. Обе расплакались. Потом сели на перевернутые кверху дном вёдра и продолжили разговор. Вера Васильевна  рассказала о своей судьбе. Тётя Наташа – о своей. Она сейчас осталась одна на свиноферме - и бригадир, и кормораздатчик, и свинарка. А что делать! Свиней-то всего ничего. Немцы почти всех перевели на своё излюбленное блюдо - «шпек». Всё  устраивали  вечеринки. А «Трутень» ходил  туда-сюда и носил им свинные окорочка.

     -Бачишь, Вира, - оголила правую ногу выше колена. – Це вин, невира, вистрелив з пистолета. Тепер, вибачаюсь, будемо кульгати удвох. Чи ти бильше не хочешь тут робити?

     -Если честно, ещё не определилась. А вообще, куда мне без вас.

     -И видро, памятаеш, було тут вид батька Павла Петровича, тоже забрав. Вони в ньому мясо зберигали. Взагали, приходь. Тут тих свиней – кит наплакав. Було пять штук. Ну, приплид трьох рокив помиг. Тепер 3 десятка. Сама пораюсь.

     Тётя Наташа с удивлением и радостью восприняла весть о беременности. Как старшая по возрасту, предостерегла:

     -Всим  пидряд  душу не видкривай! Наплюють! А коли уже так сталося, то приходь на ферму як можно  чаще. Будемо  балакати. А що  тоби  дома робити? А родиш - и не думай шукати иншу роботу. Зразу сюди. Зрозумило?

     Но это разговор, так  сказать, штатный. А из нештатного  услышала вот что. Тетя Наташа под большим  секретом  поведала (лишь ей), что след её  жениха  вдруг  обнаружился. И это через столько лет! Оказывается, недавно к ней приехал ранее  незнакомый человек из Синельниково и поведал, что  знал её жениха  очень  хорошо. Дружили с ним. В тот раз он приезжал в поселок (это было в 1905 году), чтоб купить всё  необходимое  для  венчания и зашёл к нему. Говорил, что на станции идёт забастовка, а полиция разгоняет. Что, если до отправления на хутор не прекратится, то  присоединится к ней. А вскоре забастовщиков, и его тоже, арестовали и увезли  в губернию. Слышал, что всех, якобы, осудили на большие сроки, а некоторых расстреляли. Кто знает, в каком числе он?

     -Я вам сочувствую, тётя Наташа. Всю жизнь прождать!

     -Це вирно! Учиться, молодь! И ти свого жди так.

     -Стараюсь, тётя Наташа.

     На том и расстались. Шла домой опять по тому  же  маршруту. Мужички с комплиментами, собачка, явно преувеличивающая  свои  способности, балка с воронками. И когда уже подходила к своей хате, вдруг увидела, что из квартиры  Павла  Петровича выходит Коля. Теперь он, наверное, Николай? А, может, и Николай Павлович. Учетчик, всё-таки! А в селе это далеко не рядовой колхозник. К тому же, он уже  не  ребёнок и  не  подросток, которого она знала. Он прошёл  войну. Стал, как и Гриша, закалённым, обветренным. Да и природа его не обделила: низкий, но плотный, как и отец, красивый, белокурый. И волосы, как и у отца, ложатся на одну  сторону. Как такого будешь называть Колей? После объятий и дежурных расспросов, она назвала его Николаем Павловичем. Но он возразил:

     -Навищо ви так, титка Вира? Просто - Коля.

     -Ну, ладно, Коля так Коля. А, может, все-таки Николай?

     -Не треба. Коля.

     -Хорошо. Коля. Скажи мне, где ты  все  эти  дни  был? Я уже с месяц  живу в хате, а тебя вижу впервые.

     -В область издив. Навчаюся там по професии.

     -Судьбой отца интересовался? Не делал запрос? Не выяснял в органах?

     -Хто мени скаже! Сину ворога народу! Бигав я, справлявся. А! – махнул рукой.

     -А давай я сделаю запрос. Ну, как родня, что ли? Пусть они мне ответят. Ведь кто-то ж вёл следствие, кто-то ж судил. Короче, след  должен остаться. А, может, ему осталось год-два досидеть.

     -А ви тут, титко Вира, будете жити?

     -А где? Мне больше негде. Приходи, когда  свободный будешь, поговорим, запрос напишем. Да, я так и не спросила: а ты тоже тут будешь жить?

     -Так. Я всього тут два мисяци. Ось влаштувався обликовцем.

     -Тогда лучше я зайду. У тебя хоть стол есть. А у меня, чёрт его  возьми, поломался. На подоконнике кушать приходится.

     -О, так я поможу видремонтувати. Ось навчання закинчу…

     -Ладно. Заскочи как-то. Заодно и мужу напишу. Отправлю два письма.

     -А де ваш чоловик?

     -Он служит. А я вот с животом, видишь?

     -А я, знаете, в институт хочу  поступити. Так хочеться  стати  агрономом. Але чи примуть сина ворога народу? На вийни он пид танк кинувся, щоб  своим  видкрити дорогу в атаку, и що: крутили, крутили, так и не нагородили. Догадуюсь: син ворога народу!

     -Не знаю, Коля. Но ты не теряй надежды.

     Заметила, когда разговаривает, стесняется смотреть в глаза.

     Вскоре Коля  пришёл. Принёс молоток, отвертку, гвозди (от отца остались) и очень  быстро отремонтировал стол. Написали два запроса. По поводу  отца Коли и её мужа. Отправили. Долго ждали-волновались. Но ответы через  месяц пришли. Первый. Алексей Семёнович пишет, что о демобилизации ещё и речь не идёт. Второй. Из органов госбезопасности сообщили, что Павел Петрович осужден за  антисоветскую  деятельность, и «приговор приведено в исполнение 10.10. 1938 года. О месте  захоронения  сведений нет». Короче, и в машину бросили, как собаку, и в яму – не лучше…