Генеральная уборка

И вычеркнуть бы все прекрасное из памяти, чтоб от отсутствия оного в настоящем не было так гадко и пусто. Счастлив, мне кажется, может быть лишь тот, кто всю жизнь страдал, но в конечном счете достиг целей, получил желаемое. А самые несчастные — кто имел дорогое и важное, но остался впоследствии с собой и ветошью вокруг себя.
—Да что Вы говорите! Прямо лучшее, что читали?
—Да, прямо так.
—Да? Прямо так?
—Да!
Прямо такси ехало по шоссе долго, не сворачивая. Так сильно эхо лопалось в голове гражданина, назовем его Эхо, когда он лопал кукурузные снеки.
—Сенека, с недавних пор, мой любимый философ. Уже не знаю, можно считать его автором, ну, полноценным автором, в прямом смысле слова. Ах, конечно. Конечно, что это я? Авторство — это не обязательно про художественную составляющую, даже у треснутой скорлупы есть автор, зовется, если мне память не изменяет, Руки-Крюки.
—Знаете, когда я учился в школе, многие допускали ошибку, писали с "в" на хвостике. Фот за это фот нужно фосстанофить спрафедлифость "ф" и хотя бы в одном предложении менять фсе ф протифоположную сторону. Вот и все — 1:1. Делов-то. А кому-то приятно (чему-то).
—Правы Вы. Вы — выдающийся мыслитель современности.
Этот диалог уже выцвел и сепия воспоминаний поблекла, такси уехало прочь, водитель погиб давным-давно где-нибудь на войне, а может, лежа дома в мертвенно-тихой комнате. Я — выдающийся мыслитель современности, спасибо за это Эхо. Эх, он один понимал меня, а что сейчас... Сейчас-то каждый второй не прочь забраться в голову, пощупать мысли, а кто-то чересчур смелый и на вкус попробует.
Эхо, милый, как сейчас передо мной стоит, выпрямившись после долгой поездки по прямой. Вот он! И весь мир видит его через прорези старых штор. Зачем же он приехал сюда, на свою верную смерть, пусть даже от остановки седовласого сердца? Так хорошо было там, у нас. Я помню все! Каждый шаг под палящим солнцем, каждую капельку плавящегося тела. Помню, как распахивал дверь неаккуратно и закрывал хлопком. Не ты покупал что хлопаешь-то оборванец заработай сначала купи а потом хлопай. Запирался в комнате, доставал из нижнего ящика причудливую книгу, проводил пальцем по шероховатой поверхности. Нет, автор не немец и к войне имеет крайне опосредованное отношение. Окно нараспашку, слышатся дзинь-дзинь, шррхх, да он прям так и сказал ну я его и поцеловала ахаха, тртртррррр и т.д. Все это проносится мимо, приближается неосторожно, кричит прям в лицо, пусть лица моего не видно и уносится вдаль. А потом никогда я не слышал этих велосипедных звонков, звука колес скейтборда, разговоров, заводящегося мотора автомобиля. Нет, нет, слышал, конечно, слышал, но не этих конкретно, а если и этих, то в другом месте или при других обстоятельствах или они иначе звучали, но именно те звуки, именно в той ситуации, такого больше не повторялось. Готов расписаться за эти слова и ладонь поверх книженции известной. Клянусь!
Мира, мне мира без тебя мало и не мил этот мир без Миры. Эхо познакомил нас, можно сказать, что свел. Она была так прекрасна, но проста настолько, что ее можно описать двумя словами: бесконечный шорох от соприкосновения подушечек пальцев с такой нежной кожей шеи оливковый перелив русых волос под желтоватой лампой над нашими головами перед первым поцелуем слегка разъединенные губы (как же хотелось нырнуть целиком в этот кратер) легкое дуновение после слов у тебя ресничка загадай желание надеюсь это желание чтобы я тебя полюбил. Полюбил. А у меня-то ресниц не падало, я-то желаний не загадывал, от злости хоть все готов вырвать, а потом если что, можно пририсовать как в оранжевом фрукте с механизмом.
—Не буду вам мешать, ребята, пойду, у меня еще дел уф, выше крыши!
Спасибо, Эхо, за шанс почувствовать себя счастливым, но и у нее в итоге дел оказалось на уровне небоскребов Нью-Йорка.
Никто больше таких желаний не загадывал видимо, раз до сих пор. А что касательно книги, то и она позже прочитала, не так была восхищена, ей больше стихи мои нравились, что-то вроде:
Дай затянуться твоими губами,
Придирчивый чёрт,
Милый чёрт на плече,
Ведь сердце в тревоге хрипит и базлает
Под тканью-бранёй двубортных плащей.
А горшок с геранью, небрежно стоящий на подоконнике. Что за шум что случилось? Сердце сжималось так, словно тело возьмут в плен и изощрённо пытать будут в надежде узнать, кто виноват в разлетевшейся по всему полу керамике: ветер или руки чьи-то, растущие из мест срамных? Вот окно, пока звук шагов становится ближе и четче, выскользнул на аллею и побежал по площади. Эхо помог выбрать новый, купить, а когда сам заработал и отдать хотел, он уже и не помнил, что за горшок, что за герань. Вернулся в руках с новеньким, пусть и не таким красочным и на женском лице растянулась улыбка, а до меня доносились звуки как из плохо настроенного радио: "Неужели ты думал, что я буду ругать тебя, сынок?" А в мыслях: "Только бы не заплакать, не плакать", но эти мысли были подобны предупреждающей табличке перед волнами разбушевавшегося океана.
Помню и новое для себя на тот момент чувство возбуждения. На экране коробочки женщина, а может и девушка. Относительно моего возраста любая девушка, которой уже можно было покупать градус, была женщиной. Какой-то фильм, ведь он — пустота, но одна сцена — весь фильм и все фильмы после, не мог от нее отделаться. К себе в квартиру мальчика и скидывать с себя одежду, пальцами по его волосам и его пальцы по ее обнаженному торсу. И я, притворяясь спящим, впитывал ее губкой одного глаза, нёбо пересохло и в темной комнате, где звучал лишь тихий звук из коробочки, натужный глоток слюны был подобен грохоту от разбившегося горшка с геранью. Эхо потом мне первый рассказал об этом.
Пусть прошло время, упущенные возможности, даже не пересчитать сколько, таких моментов в памяти наскребу немало, они сродни с жвачками под партами средней школы: вроде никто не жует, а если и жует, то кратковременно, а поналипло столько, что с ума сходишь во время генеральной уборки. Сейчас, в этой темной комнате, тяжело дыша да периодически похрипывая, я провожу генеральную уборку и как выдающийся мыслитель современности ответственно заявляю: вычеркнуть бы все прекрасное из памяти, чтоб от отсутствия оного в настоящем не было так гадко и пусто. Счастлив, мне кажется, может быть лишь тот, кто всю жизнь страдал, но в конечном счете достиг целей, получил желаемое. А самые несчастные — кто имел дорогое и важное, но остался впоследствии с собой и ветошью вокруг себя.