146. Потаённое. Нагота

146…((159.а)) Потаённое. Нагота
Чомге удобно сидеть на троне. Зал, некогда отданный балам, погружён в сумрак и тишину, нарушаемые дымом шныряющих призрачных волков и слезами просителей. Нового правителя не интересуют развлечения. Колдуна даже не смешат фокусы и трюки. Чомга покидал трон разве, чтобы спуститься в сад Инфанты Майи за травой «проклятие убийцы змей».
Ни прислуга, ни повар, никакой обычный человек не может взять, избежав отравления. От малейшей раны на хрупком стебле сок вытекает, обволакивая саму траву, щипцы, руку, пропитывая любые предметы. Выращивают «проклятие» за красоту опушённых фиолетовых листьев и тонкий аромат. Чомга кладёт его в вино Бэль-ад и любую еду. Она вся кажется ему пресной.
День за днём он неподвижно сидит, полируя худыми ладонями навершия подлокотников. Если о чём и думает – о Чёрной Подёнке. О самом страшном и долгожданном дне, где опасность неотделима от минутного счастья. Почему лишь о нём? Во-первых, этого дня не избежать. Во-вторых, когда смерть злым прорывом сдирает с него волчью шкуру, Чомга обретет недолгий покой.
Когда чёрное небо изрезано не дающими света острыми лучами звезды Подёнки… Когда взгляд идёт по ними приходит в точку, которой нет, словно и без того непроглядное небо проколото острой булавкой до полного небытия… Там, под Чёрной Подёнкой, разом гасящей все на свете огни и сам ад, Чомга может побыть нагим, без неё… Без шкуры. На короткое время забыть ощущение, кто бы знал, насколько мучительного, истекания её дыма. Ведь так уходит его жизнь, остатки его тепла. Под Чёрной Подёнкой Чомга может раскинуться на земле и лежать свободным, обнажённым. Так он и делает, рискуя, не поднимая заранее свою дымную мантию, не кладя руку на неё и не глядя в её сторону до последних минут. Пока мироздание неподвижней ледяного кристалла, ни дымная шкура не растает, ни он не умрёт. Огромный отдых для холодного, как само колдовство, существа. Долгожданный отдых.
146... 159.а Исходник
Тепло проходит. Холод – никогда.
Однажды шкура дымная растает.
Без плеч моих она растает сразу,
и холод вспыхнет, как огонь под кожей,
чтобы немедленно окаменеть.
Разве способен холод прогореть?
А если нет, чем будет уничтожен?
Ты, волчья мантия, зависишь от меня,
как иней от чугунного копья
поставленного кверху остриём,
что заменяет колдуну ограду
у входа в дом. И летним днём
на страже таковом блистает иней.
Я тоже от тебя завишу.
Но ты истаешь, я сравняюсь,
как рыбье сердце – со зрачком
океаническим бездонным,
с изнанкой бытия, оставшись
самим собой. Тепло проходит,
но не холод. Он лишь покоится.
Я тоже успокоюсь.