Болото

        Все же болото засосало меня...
        Сколько лет мне удавалось выходить сухим из воды! Сначала я считал это везением. Но поскольку удачи повторялись, постепенно научился думать, что моя непотопляемость является следствием некой счастливой способности – повышенной экзистенциальной плавучести.
        Впрочем, в моем случае «плавучесть» – откровенная гипербола. Максимум, мне случалось промочить в болоте ноги. Вероятно, меня выручало внутреннее отталкивание от трясины: умение держать психологическую дистанцию и даже слегка ее презирать (как и тех, кого она засасывала – их, как раз, первую очередь). «Эта ироничная отстраненность, – говорил я себе, – позволяет мне оставаться наплаву, тогда как другие, принимающие болото всерьез, безвылазно вязнут в нем».
        Тем не менее, даже привыкнув признавать за собою редкий талант, я никогда не лез на рожон и не испытывал судьбу. Как это говорится? Береженого бог бережет. Или: боров не выдаст, свинья не съест. Но даже если не вдаваться в неисповедимые пути провидения, осторожность – высшая форма экономии средств, затрачиваемых на достижение цели. Беспечность и дерзость побуждают нас махать крыльями там, где для полета было бы достаточно просто расправить их...
        Признаюсь: мысль о том, что, возможно, я смог бы ходить по воде, не раз посещала меня (разумеется, не в плане атрибута святости, но сугубо в техническом аспекте). Но я никогда не шел на поводу у самообольщения и не пытался доказать себе и другим обладание сверхъестественной способностью. Я аккуратно перепрыгивал с кочки на кочку, а когда глаза затруднялись нащупать очередную точку опоры, выявлял ее местоположение с помощью шеста. Уже с приобретением достаточного опыта, когда мой шест медлил с подсказкой или, направляя, воздерживался от гарантий, я ступал наугад, и мой интуитивный выбор оказывался верным. Но даже это, скорее, свидетельствовало о практической способности интерполяции, а не о мистическом даре прорицания.
        Я никогда не афишировал своей способности, но, напротив, держал ее в тайне. Я видел, как вокруг меня в болоте тонут несчастливцы и неудачники, а перестраховщики неуклюже маневрируют на лодках, путаясь в водорослях и застревая в ряске среди кувшинок. Они не тонули, но и не уплывали далеко (правомерный вопрос, куда плыть в болоте, относится и иному жанру и выходит за пределы данной исповеди). Скрывая свой талант, я не только избегал чужой зависти, которая ложится тяжким грузом на сердце и лишает необходимой для непотопляемости легкости. Отчасти моя скрытность мотивировалась скромностью и тактом.
        Говоря откровенно, многочисленные жертвы болота не внушали мне ни жалости, ни сострадания. Что поделать, жизнь несправедлива. Точнее, ее аморальная справедливость (сиречь, закономерность) предполагает неравенство (врожденное или приобретенное, но в любом случае, – неизбежное). И если я не хвастался своей удачей (или талантом, или навыком), то поступал так, чтобы не оскорблять благородных чувств моралистов и не входить в конфликт с окружающими. Но еще одно – иррациональное и почти суеверное – опасение владело мою: если бы я разрекламировал свое умение, не позволило бы это прочим овладеть им? И тогда моя плавучесть не только утратила бы свою лестную уникальность (сравнительную, ибо, очевидно, я не мог являться единственным, кто оставался сухим в болотных условиях), но и, как знать, была бы поставлена под угрозу: возможно, она зиждилась на потоплении других, являясь обратной стороной гидродинамики – законом Архимеда наизнанку (погружаясь, неудачники выталкивали счастливцев в результате водоизмещения). Или – и такие мысли приходили мне на ум – я был противен болоту, и оно отказывалось меня глотать? Что же, тем лучше для нас обоих.
           Так или иначе, многие годы я оставался сух и цел и даже располагал досугом для внеболотных увлечений: несколько раз ездил на море и каждый день ходил к своему любимому лесному ручью. О, его звонкая струящаяся прозрачность позволяла мне втайне причислять себя к эзотерическому кругу избранных! Большинство ежечасно (за исключением тревожных урывочных снов, в которых им снилось осточертевшее за день) глазело на затхлую болотную гладь (это лжесвидетельствующее зеркало), ожидая от нее неприятных сюрпризов, а я мог позволить себе наблюдать со стороны и соотносить мутность трясины с кристальной чистотой ручья, являвшегося для меня критерием истины.
        И вот в один прекрасный день (на его бледном рассвете), я сам вошел в болото и напрочь застрял в нем.
        Любопытно, что в первый момент болото не пожелало принимать меня и попыталось выплюнуть обратно. Являлось ли это неопровержимым (хотя и прощальным) доказательством моего водонепроницаемого таланта? Или болото противилось внешнему посягательству нарушить его суверенитет? Оно само выбирало, кого глотать и кого пока не трогать. И это объяснялось не только своеволием. Болото боялось и защищало себя: если бы каждый надумал окунуться в его небезграничную емкость, оно вскоре превратилось бы из зыби в твердь. Болото – не всеядный океан, способный пожрать любую добычу, не поперхнувшись.
        Зачем я бросился в болото? Я не чувствовал вины перед погибавшими в нем. Значит, мой поступок не являлся запоздалой расплатой за незаслуженное везение. Но и несчастный случай – неверно просчитанный или неловко осуществленный шаг – не объяснял произошедшего: я вошел в болото безотчетно, но по своей воле: изумление собственным поступком смешивалось во мне с ощущением его закономерности и целесообразности. Возможно, разгадка заключалась в следующем. Всю жизнь я ошивался у болота и скакал по его кочками. Верно, я также с религиозным упорством посещал ручей. Но играл ли тот для меня существенную роль? Болото сделалось печальным правилом и необходимостью; ручей – счастливым исключением и призрачной сказкой. Я говорил себе, что меряю болото ручьем и отвергаю первое. Но, в действительности, не происходило ли все, как раз, наоборот? Ручей был не истиной, но спасительной ложью, сродни таблетки успокоительного. Иными словами, я ступил в болото из внутренней последовательности, которое долгое время помогала мне оставаться на поверхности, но теперь повелевала погрузиться в трясину с головой.
        Да, в первый момент болото отвергло меня, но постепенно приняло в свое материнское лоно и сомкнуло теплые липкие объятия вокруг моих плечей и ниже. Соприкосновение с жижей оказалось не столь омерзительным и жутким, как я ранее представлял. «Всего лишь грязевая ванна!» – пошутил я, но в глубине души, куда еще не успела проникнуть затхлая влага, меня обуревала печаль: вот и я простился со свободой; выходит, мое отличие от других было не качественным, но количественным: всего лишь вопросом проходящего времени...
        Мои конечности увязли, но голова оставалась над поверхностью, позволяя дышать, думать (хотя мысли в ней стали какими-то вялыми и тягучими) и принимать необходимые для выживания решения.
        «А что, – думал я,  – и тут можно жить. Человек приспосабливался и не к таким условиям...». Раньше я сравнивал себя с канатоходцем и гордился эфемерными успехами в эквилибристике. Теперь я учился находить радость в том, что моя голова по-прежнему выше уровня воды...


        Январь, 2022 г. Экстон.