Емельяна

Уста наши полны желчи и яда. Иной раз, бывает, слово прозвучит настолько обидно, что у человека нет ни сил, ни просвета и кажется ему, что лучше наложить на себя руки.
Эта история произошла в послевоенные годы. Время, как вы знаете, выдалось тяжёлым. Люди впахивали не покладая рук на израненной земле, чтобы свести концы с концами.
Девочка Емельяна, семнадцати лет от роду, жила в деревне со своими родителями и братом. Отец, возвратившийся с войны, устроился на пилораму, а мать и дети за трудодни работали в колхозе, ухаживали за домашнею скотиной и возделывали сад.
Однажды вечером не зажглась у них керосиновая лампа. После войны во многих деревнях ещё не было электричества, и мать послала Мельку в магазин за керосином.
Эта золотистая жидкость являлась важною составляющей в жизни крестьян: ею грели с диким шумом в примусе воду для мытья и стирки, готовили еду и согревали светёлку, ею заправляли лампу, стоявшую на круглом столе с белою скатертью. За керосиновою лампой Мелька и брат готовили уроки, рисовали и читали книги, а мать зимою поварила на кухне.
Обязанность покупать керосин возложили на Мельку. Раз в неделю приезжал в село бензовоз. На цистерне белыми буквами стояла надпись: ОГНЕОПАСНО, наводившая на девочку немой ужас: она боялась приближаться к автомобилю.
Пришествие бензовоза являлось для ребятни важным событием. Сначала раздавался колокольный звон, а затем кричали: «Карвасин!», и во дворах начиналась оживлённая суета: женщины хватали свои кастрюли и бидоны и высыпали на улицу. Из цистерны бензовоза керосин сливали в медную бочку на колёсах и с краном с торца. Затем бочку осторожно закатывали всею ватагой в магазин – в сарай, сколоченный из досок. За керосином выстраивалась длинная очередь, а затем, как очередь рассасывалась, керосин покупали в свободной продаже в течение двух-трёх дней.
Дядя Ваня, старый керосинщик, накидывал на себя огромный клеёнчатый плащ с широким капюшоном, из-под которого торчали только нос и прокуренные усы, одевал клеёнчатые рукавицы и разливал золотистую жидкость медными кружками в пять и один литр, а если приносили ёмкости с узким горлышком, использовал медные воронки. Женщины, стоявшие рядом, никогда бы не позволили ему обмануть ребёнка, даже если бы дядя Ваня этого очень захотел, но все точно знали, что керосинщик всем недоливает, и относились к этому с пониманием: кроме зарплаты надо же зарабатывать ещё как-то, чтобы выжить, да и не всякий согласится вкалывать в таком запашистом пространстве.
Мелька ощущала острый запах керосина, заворожённо смотрела, как тяжело болтаются фиолетовые пятна в ведёрке, подвешенном под краном, чтобы ни капли не пролилось даром.
На обратном пути повеяло теплом, а точнее, его избытком после полуденного зноя. По улице шли возвращавшиеся с пастбища пригнанные из Германии крупнорогатые животные, отчаянно размахивая своими длинными хвостами, отбиваясь от осаждающих их безжалостных оводов, роившихся тучами над их уязвимыми телами.
Красное солнце опустилось к самому горизонту, раскатисто прогромыхало отдалённое эхо грозы – да, за озёрами и дремучим лесом образовалась дымчатая туча и лениво надвигалась угрожающею массой.
Навстречу Мельки тарахтела полуторка, поднимая серую густую пыль, неожиданно чихнула и замерла, как вкопанная лошадь. Из кабины вылез Федька, одноклассник Емельяны, и с подножки автомобиля погрозил кулаком в сторону приближающейся тучи:
– Опять за старое, шут гороховый!
– Кому там кулаком трясёшь? – засмеялась Мелька.
– Да Перуну! – важно пробасил мальчик. – Погремит и перестанет, а земельке влага нужна.
– А Перуны разве бывают?
– В сказках они бывают.
В годы войны Мелька и Федька носили партизанам хлеба в корзинах. На пути в лес их останавливали немцы с дулом автомата в лицо:
– Wohin gehen Sie?(1)
– Pilze! Beeren!(2) – отвечали они, а сами прятали краюшки хлеба в условленных с партизанами тайниках.
Отношения мальчика и девочки сложились чистыми, но брат Мельки, разглядевший их с издали, истолковал матери по-своему:
– Мелька нас позорит: с Федькою у полуторки стоит и щебечет.
Ох, мать разбушевалась, когда вернулась Мелька с керосином! Нравы были весьма строгими. Сколько желчи, сколько бранных слов излила! Слово ранит, как известно, больнее камня. Мелька возмутилась такою несправедливостью и сильно огорчилась.
Несколько часов она лежала ночью на полатях с открытыми глазами. Вдруг блеснула молния, и пробежался по черепичной крыше раскатистый гром. Упали первые долгожданные капли дождя на пересохшую землю.
Девочка вспоминала с глубокою печалью, как в сорок третьем они спасались от фашистов, когда по деревне пронёсся слух, что немцы будут вывозить в Германию нестарых на принудительные работы. Ушли они с матерью в лес и спрятались в землянке, а там набилась тьма народу, задыхались и умирали – все хотели жить. На руках у Емельяны задохнулась Федькина сестрёнка – было ей всего шесть лет.
Ветер становился крепче и своими резкими порывами стал изгибать стволы деревьев. Застонали и стропила на крыше. Разразилась гроза. Одна за другою засверкали ослепительные молнии, и неистово загрохотали грозовые разряды, полились потоки дождевой воды на жаждущую землю, заполняя низменность и поймы рек и озёр.
Вспомнила Емельяна и своего учителя по математике. Ох, и лютый зверь, прожжённый фронтовик! Сожмёт кулак и костяшкой пальца знания вбивает «в пустую голову», если отвечаешь неправильно.
И невольно стала мечтать Мелька, вспоминая прожитые годы, как отравится она ядом. В кладовке за сенями держали они в бутылочке от лекарств мышье зелье – красивые зёрнышки в серых скорлупках, ими-то и травили мышей и крыс.
На следующий день приехал тятенька на повозке с пилорамы, и слышала Мелька сквозь муторный сон, как ворота отворили со скрипом, как загнали повозку и распрягли старого мерина. Отец вернулся с войны с обезображенным лицом: осколком от снаряда ему отсекло половину подбородка, и напоминал он теперь всегда смеющегося кролика.
Осторожно тятенька вошёл в избу, приблизился к полатям, погладил Мельку по голове и тихо произнёс:
– Не верю я тому, что говорят, Мелька. Пойдём-ка в сад, посмотрим, что натворил Перун.
– Тятенька, Перуны только в сказках бывают! Разве ты не знаешь? – жалость раздражала обиженную Мельку.
Пробудившись ото сна и встав с постели, первым делом девочка отправилась в кладовую и там нашла заветную бутылочку с мышьем зельем и положила себе в карман. «Вот и посмотрю, любят ли они меня», – подумала Емельяна.
И там и сям играли солнечные зайчики. На улице журчали ручейки, освобождая землю от излишней влаги. Мелька вышла в сад и насторожилась: отец, высоко поднимая ноги, ходил по чернозёму вокруг спасовки с поломанною крупной ветвью и горько сокрушался. Плоды и листья упавшей ветви ещё не подавали признаков беды и, сохраняя силы и соки, влажно блестели в лучах восходящего солнца.
– Мелька, пойди-ка на околицу, посмотри, нет ли там поломанных деревьев, – сказал отец, не ведая о замысле своей дочери.
Девочка быстренько пошла по зелёной травке и вскоре скрылась из вида за густыми кронами деревьев. От волнения она дрожала вся и руку сунула в карман, как вдруг услышала шаги и замерла, когда увидела перед собою старца с удивительно добрым и скорбным лицом. Старец был седым, в скуфейке и выцветшем подряснике.
– Емельяна, девочка моя, знаешь ли, родная, как прекрасен рай? – говорил он ласковым голосом. – Там и свет, и радость, и веселие! Там Христос, и Сам Он свет, всем источает радость и веселие. Он ожидает нас в загробной жизни, желая подарить нам рай. Но есть и ад, и весь он тьма, и горечь, и тоска, и страшное стенание. Возьмёшь, родная, то, что у тебя в кармане, окажешься в аду. Так выбрось этот страшный яд сейчас же, чтоб не лишиться нам с тобою рая.
Мелька растерялась, но вскоре вышла из немого оцепенения и невольно сунула руку в карман, достала бутылочку и высыпала его содержимое на землю, как и попросил её старец.
– Постойте, позову я тятеньку, – сказала вдруг она, – чтоб и он увидел Вас, – и побежала за отцом обратно по тропинке и закричала тятеньке взволнованно: – Пойдём быстрее, увидишь там священника, стоит он у околицы!
Когда ж они с отцом вернулись на то место, где стоял священник, того и след простыл.
Долгое время девочка не могла понять, что с нею приключилось в то знаменательное утро, не могла объяснить исчезновение старца, но хотела найти его, очень хотела найти – ведь священник спас ей жизнь.


(1) Wohin gehen Sie? – нем. Куда вы идёте?
(2) Pilze! Beeren! – нем. Грибы! Ягоды!