Блокадные воспоминания моей прабабушки

Блокадные воспоминания моей  прабабушки,
Зинаиды  Васильевны  Игнатович,  урождённой  Лесновой,   1883г.р.

22-го  июня  началась война  с  Гитлером.  Не  верится, что  можно людям  вынести  такие  ужасные  моменты,  остаться  в живых,  и  сохранить  радость  и работоспособность.
Опишу  эпизоды, которые  сохранились в  памяти.

            № 1.  Переезд  на  дачу  в  Озерки.

…Я  и Зина  (дочь –  прим.  Г.К.)  сняли две  комнаты  в озерках,  и   Миша  (муж – Г.К.)  решил  22-го,  в  воскресенье  перевезти  меня  и  мелкий  скарб.  В  12  часов  поехали.  День  чудный,  ясный,  ни  облачка!  Мы  с Зиной  и  ребятами  прибрались, обустроились  и пошли  в  сад  отдохнуть,  на  солнышко.  Сидим  за  столом,  я  покуриваю.
Вдруг,  вижу – бежит  Миша,  торопится!  Немного  отступя  бежит  и  Зинин  Мишутка  (муж  дочери – Г.К.)!  Что  случилось?!  Я  и  Зина – навстречу.  Только  они, перебивая  один другого,  сообщили, что  «немец  объявил  войну»,  как слышим – в  небе  гром  и молния!  Началась  уже  бомбёжка!  Я  и  Зина,  как  и все  жители  города,  вообще  не  имели  понятия  о  фугасах  и  бомбёжке,  тем более  без объявления  войны  даже – глазам  не  вверим!
Летал  самолёт  и  бросал  фугасы!  Гром,  треск,  ужас!  Конечно,  все  дачники,  и  мы  перепугались.  Куда  спасаться  и  как  с  детьми?  В  конце  концов,  утихло.  Два  Миши  должны  ехать  на  работу,  а  мы  остались.  Но  я уже  жить  не могла  на  даче.  Полная  неизвестность – как  Миша?  Что  дома?  В  Озерках  беспомощность  полная,  и  я уехала. Вскоре  уехала  и  Зина,  т.к.  их  избушку  трепало  во  время  бомбёжки,  как  спичечную коробку.
То  ли  дело – в  Ленинграде!  Сразу  наметили  газоубежища,  сформировались  группы  самозащиты, началась  горячая  работа  и  забота.  Я  организовала  сан.звено  и работала   с  хим.группой.  Ломали  чердаки,  сараи,  запасали песок,  лопаты,  воду  и  учились.  Борьба  с зажигательными  бомбами, сан.-  и  хим.практика,  и  т.д.  Круглые  сутки дежурили  в  ЖАКТе  у  телефона,  на  крышах,  и  работали  по  дому.
В  начале  был полный  порядок.  Многие  жильцы  не  понимали,  что  им  угрожает,  и  посмеивались  над  нами,  кто  как умел, часто не  подчинялись  требованиям  дежурных  и  дерзили,  но  когда  9-го  августа  шарахнули  первые  фугасы – поняли,  и  половина  дежурных  разбежалась  и  отказалась  дежурить.  Силой  приходилось гнать к телефону, давать сирену,  и  вообще – помогать.

         № 2.  Первый  фугас.

Все  на  фронте – Ник. Никифоров,  Ник. Кириллов,  Мих. Чиркин,  Алек. Бороненко.  Галя  (дочь – Г.К.)  работает  в  г. Череповце,  к  ней  эвакуировали  Зину  с  детьми, с  грехом  пополам  перебралась  туда  Сима  (дочь – Г.К.)  с  сыном  Славиком  (он  умер,  бедняга,  не  вынес).  Я  осталась с Мишей,  т.к. он  ехать  никуда  не  хотел,  уверен  был,  что до  Ленинграда  фашиста никогда  не  допустят,  а  я,  конечно,  его оставить  не могла. Жили  трудно,  страшно,  и  голодали.  Миша  работал  в  1-м  РЖУ,  а я  по  дому.
  Гудит  сирена   в  10 ч.  вечера.  Я взяла  сумку,  противогаз  и  пошла  в свой  сан.пункт.  Вижу,  над  головой  летит  самолёт,  жуткий  звук  и огненный  хвост.  Дворник  Михайла  кричит  мне:  «Беги  скорее,  фугас!»  Я  рванулась,  едва  открыла  замок  в  сан.звено,  зажгла  фонарь,  вдруг  как  швырнёт меня  в  угол,  как  приклеило  к  стене,  а  затем  обратно,  затылком  в  стену,  да  боком  об  ручку!  Грохот,  дребезги  на  голову,  тьма,  крики,  ужас!  Матери  кричат  с  детьми,  мужья  ищут  жён,  все  бегут,  кричат,  кошмар!  Непонятно,  где,  кто,  что? 
Помню,  как  я очутилась  у  подвальной  лестницы,  позади  стоит  Миша мой,  у  меня  в  руках  фонарик  электрический, свечу  в  ноги  людям – бегут  полуголые  с  детьми  на  руках,  кто-то  кричит – гаси огонь!  Вдруг  крик  Гаврилова,  управхоза:  «Кто  жив,  выходи  на  улицу,  работать!»  Я,  и  ещё  некоторые,  побежали. 
Улицу – не  узнать.  Перед  воротами такая  глубокая  воронка,  что легковая  машина провалилась  целиком,  там  погибли  двое  военных  и шофёр.  Позади  ехал  второй  автомобиль  с  тов.  Ворошиловым, это его,  слава  Богу, спасло. Фасад  дома  разворочен.  Улица  вся  разрыта  и засыпана  глыбами  асфальта  и  камнями.  Такая была  сила  взрыва, что вся  мостовая – перелетела  через  пятиэтажный  дом  во  двор.  Огромная  каменная  глыба  застряла  в  потолке  у  Матвеевой,  над  кроватью.  Счастье  её,  что она  дежурила,  это  её  спасло.  Помню,  как  тов. Ворошилов  нас  успокаивал,  а одна  жиличка умоляла:  «Ради  Бога, сделайте,  чтоб  не  было  войны!»  Смех  и  грех,  одурела  от  страха.
Пришла  домой  я,  как  ненормальная.  Болит  бок,  сил  никаких,  в  голове  муть:  «Что  же это?  Неужели  такая  война  против  беззащитных?  Возможно  ли  это?»  Я  тупо глядела в  разбитую раму в  комнате Симы.  Я  и Миша  устроились в  ней,  т.к. голод, холод,  здесь легче  согреться.  Спрашиваю Мишу:  «Что  же  делать?»  Миша лежал  на  своей  оттоманке,  тоже  измученный.  Успокаивал меня,  уговаривал  лечь,  отдохнуть.  Я  не могла.  Я облокотилась  на  что-то,  закрыла глаза  и  думала:  «Боже  мой! Что  же  с  нами  будет?..»  И  вдруг  вижу  ясно,  на  стене  перед окном,  высоко  вверху  тучи,  чёрные,  густые,  как студень.  В этих  тучах  идёт  огромный  Спаситель,  с  большим  крестом  в  правой  руке.  Он  идёт  слева  направо.  Тучи  колеблются  под  ним.  Я  вижу Его  ноги  босые,  в  сандалиях.  Ниже – светлый  луч  косой!  В нём  вверху  снежно-чистое  облачко,  как  камень, и  на  нём, на  коленях,  Серафим  Саровский,  а внизу Николай  Чудотворец,  в  руке  евангелие. Налево  и направо  от луча – тучи  серые,  тёмные!  Очнулась,  говорю  Мише – он  решил,  что  я  спятила  от страха, но  нет,  я  и сейчас  ясно  помню всё!  Это видение  (пусть галлюцинация,  бред)  дало мне  силу  и  надежду,  я  жила  спокойно и  примирилась  с  судьбой.



№ 3.  Красноармеец.

Я  дежурила  у  телефона  в  конторе  с 10-ти  до  2-х  ночи.  Тревога!  Дала  сирену  во  дворах  и  пошла  за  ворота,  проверить посты.  По  пр.  Чернышевского,  с  Невы,  ехал  красноармеец на  телеге  с  продуктами,  на  паре  лошадей.  Вдруг  вижу – фугас!  Я  юркнула  за  ворота.  Ужасной  силы  взрыв!  Я  думала – в  наш  дом,  но… мимо!  Фугас  упал  как  раз  угол  Воинова  и  Чернышевского.  Красноармейца  с  лошадьми – как  не бывало!  Огромная  воронка  от  взрыва,  а  красноармейца,  лошадей – нигде!  Все  бросились  на  крыши  четырёх  угловых  домов,  в  расчёте  найти  хотя  бы  кусок  конины  от  коней. Но – ничего!  Нашли  только железную  подкову  с  сапога  красноармейца.  Вероятно,  бросило  вверх  и… в  Неву! 
Бомбил  немец  долго.  Разбил  водопровод  у  Таврического  сада.  Фонтан  бил  в  небо  и стекал по  ул.  Воинова, рекой.  Остались  без  воды – черпали  с  улицы  вёдрами  и  такую  пили.

№ 4.  Шпион.

Время  было – кошмарное!  Люди  в  доме – кто уехал,  кто  умирал,  от  голода  не  могли  двигаться, ноги  отнимались,  кто  умирал  от  поноса  и  т.д.  Дежурных – нет. Служащие – не могли  ходить  домой  и  жили  у  себя  на  предприятиях.  Я  ещё  двигалась  и дежурила.  Всего  нас  осталось  «сильных» – 7  человек.  НКВД – приказывает  дежурить  круглые  сутки!  Жалоб – никаких,  шевелишься – иди! 
Приказывают  дежурить  на  крышах!  Хоть  умри  на крыше, но  иди,  следи  за  шпионами.  Тьма  шпионов – ракеты  так  и  летят из  труб!  Дежурившая  пара,  накануне,  чуть  не погибла.  Чердаки  разломаны,  и  весь  наш  дом  с  ул.  Воинова  был  пустой,  сплошной  чердак,  а  слуховые  окна – не  забиты.  Оружия – никакого!  Дежурили с  фонарём  «летучая  мышь»,  ни  черта не  видно.  Кому  надо – спрячется  в углу, да  и с  крыши  сбросит  или  придушит.
Дошло  и  до  меня,  а  пары  нет!  Я  тоже  одна  не  иду.  Приказывают!  Наконец,  из какой-то квартиры  вытащили  бабу.  Она  плачет, боится – запугивают.  Пришлось  подчиняться.  Запомнили  порядок  для сигнализации,  если  что заметим.  Забрались,  у  меня  был  электрический  фонарь.  Обошли  чердак,  проверили  углы.  Сидим,  следим… не дышим… молчим.  Вокруг  тьма  кромешная,  чердак  метров  на  60.  Выглядываем  по  очереди  на  крыши,  за  трубы – мороз  по  коже.  Дежурный  квартальный  Майоров  спит  в  дворницкой.  В  случае  чего – его  будить. 
Тихо,  шепчемся… вдруг – лёгкий  шорох  на  крыше… мягкие  шаги… Я  выскочила из слухового  окна  на  крышу, вижу – тень  пригнулась.  Я  кричу:  «Кто  идёт?  Стой!  Стрелять  буду!»  Вижу – движется  по-пластунски  к  слуховому  окну  на  другую  сторону  крыши. Говорю товарке:  «Беги  к Майорову!»  Та,  как  полоумная,  бросилась  бежать.  Я – слежу, что  делать – не  знаю?!  Идти  на  чердак – придушит,  а  может,  и  не  один?  Кричать – некого,  подбежит  и  с  крыши  сбросит!  Снова кричу:  «Стой!  Стрелять буду!»  (а  чем?)  Вижу – он  от  слухового  окна  быстро  побежал  вдоль  крыши  к  слуховому  окну  рядом!  Я  (пока  он  не успел  в  окно,  оно  дальше меня) мигом на  чердак  и  бежать!  Как  я бежала  с  пятого  этажа – не  помню!  В  подъезде  уже  был  Майоров. Я  сказала – где,  и  глядела  со  двора  на  крышу.  Шпион  побежал  к  Чернышевскому  и хотел  спуститься,  а  тут-то  его  и  сцапали!  Под  воротами  была  сигнализация.  Майоров  позвонил, вышли  из  другого  дома.
Оказался  комсомолец,  из  военной  школы  курсант!  Он  по   тросу  скатился  на  крышу  и  сигнализировал немцам!
Получила благодарность, кончилось  дежурство  и – спать! Но  спать не  пришлось – без  конца тревоги.

    № 5. «Пуганые  вороны».

Жильцы  дома,  которые  ещё  храбрились,  были неузнаваемы.  Культурные,  приличные  люди – превратились в бродячих  мумий.  Отёкшие,  синие  или  чёрные  лица  так изменяли  черты  лица,  что мы  не  узнавали  друг друга.  Опознавали – только  по  верхнему  платью.  Кроме  того,  жили все с  керосиновыми  коптилками.  Недостаток  времени  (всё  время  бомбёжки),  недостаток  мыла  и горячей  воды,  слабые  силы – привели  людей  в тупик.  Жили,  как обречённые,  ждали  смерти  и  завидовали  умершим. 
У нас  с  Мишей  было  в  клетке (Симиной  комнате) тепло,  но  копоть  неизбежная.  Вымою  Мишу  на  работу  горячей  водой,  но,  едва  надел  пальто  и  шапку,  всё  лицо  в  копоти.  И смех, и  грех!
 Морозы  по  -28-30°,  все  кутаются,  кто во  что,  поверх  пальто – одеяла,  платки,  половики  и Бог  знает  что.  Организм, не  имея  тёплой  крови,  погибал,  а  в  очередях  приходилось  стоять  за  125гр.  хлеба  по  7-8  часов,  и  иногда  не  получить  (налетали  и  грабили  всё).  Я  видела  в  очереди  людей,  покрытых  с  головы  до  ног  матрацем.  Здоровались  так:  «Кажется,  Зинаида  Васильевна?  Здравствуйте,  вы  ещё  живы?» –«Кажется,  Елена  Осиповна,  живы?  Здравствуйте!»  (узнавали  по голосам). 
Утром я дежурила  четыре  часа.  День  был  особенно  тяжёлый.  Немец  под  Москвой  и у  Ленинграда!  Сброшенные  с  самолёта  тьма  бумажек.  Приказ  НКВД  собрать,  но  не  читая – сдать!  Конечно,  прочли:  «Сегодня  буду  в Ленинграде!  Больше  в  дома  не прячьтесь – буду  бомбить!»  По  радио  слушали  жуткий  момент:  «Говорит  Москва!  Прощай,  дорогой  Ленинград!  Желаю  сил,  бодрости,  и  т.д.  Наше  дело  правое!»  Затем – прощается  Ленинград  с Москвой!  Это  было  что-то  непередаваемое  словами!  Сердце  окаменело…  ни  слёз,  ни  жалоб,  глухой  стон  и  скрежет  зубов!  Всё  замерло  внутри.
Вечером  сидим  с  Мишей,  пришли  Петя  с  Марусей  (соседи),  молчим… о  чём  говорить?!  Вдруг,  без  тревоги,  выстрел  винтовки  под  окном!  Вздрогнули… переглянулись – что  это?  Кто?  (В  доме  ни  разу  не  было  стрельбы).  Затем  второй…   третий!  С  окна  слетело всё «затемнение» – фанера,  тряпки.  Неужели  немцы?  Петя  и  Миша  схватились за  документы – сжигать  у  примуса,  Петя  парт.билет  и  вообще,  что надо  скрыть,  и  я  кое-что  сожгла.  Я  решила  выйти,  разведать.  Иду  вниз  с  противогазом,  будто на  дежурство, а  Миша  сзади,  боится  за  меня.
 Внизу  стоит  тип:  чёрное  пальто  с  ремнём, на  голове  кепи,  в  очках и  с  усами  и  винтовка  в  руке.  Вижу – не  наш!  Он кричит:  «Марш назад!  Стрелять  буду!»  Я  оправдываюсь – хотела  на  дежурство,  а  сама – тягу  домой.  Решили,  не  иначе  немцы  пришли  и  расстреливают!  Сидим… ждём… ни  живы  ни  мертвы!  Раздался  ещё  выстрел,  шум,  возня  на  лестнице.  Толчок  в  нашу дверь… замерли… идут  к  нам… нет… шум  удаляется,  тихо.  Ждём,  не  до  сна!
 Наконец,  уже  5ч.  утра,  Пете  с Марусей  надо  на  завод, а  как выйти? – боятся!  Я ждать  больше  не могу!  Спорим,  меня  не  пускают,  но  я  всё  же ушла,  взяв  помойное  ведро.  Вышла – никого!  На  дворе – никого!  Что такое… где же немцы?  Вижу – в конторе  чуть  светлеется  полоска  из-под  прикрытия,  я думала – дежурная.  Стукнула  в дверь – закрыто. Вдруг – голос  Гаврилова:  «Кто?» Вышла  «Чего  тебе  не  спится?»  Спрашиваю,– что  было?  Оказывается – обыск  дома,  искали  немцев  и  латышей,  арестовывали  и  уводили.  Сопротивлялись – ну  и  стрельба  была.  Ах  ты,  чёрт  возьми,  а  мы всю  ночь  просидели.  Гаврилов  пожалел нас,  стариков,  пугать,  и  обошёл  нашу  квартиру,  а  про  Петю  и  не знал,  что он у  нас.  Обидно  за  потерю  сна,  но  что  делать?  У страха  глаза  велики.

№ 6.  Резиновый  мат половой.

Мы  так  привыкли  к  ужасам,  отупели и никак  не  реагировали.  Ничто  не удивит,  ничто  не  пугает.  На  лестницах,  по  улицам,  во дворах – валялись мёртвые.  Кто не  дошёл,  кого  убили,  ограбили  и не  доели,  кто умер  давно  и  выброшен.  В церкви  и вокруг – покойники!  Кто  завёрнут  в  тряпьё,  кто  нет.  Не  раз,  впотьмах,  приходилось  на  них  падать,  и  только открытые  глаза  производили  слегка  дрожь  в  теле,  от  неожиданности.  Управхозы  ворчали – эко,  свалку  нашли!..
Однажды  я  шла  домой.  На  лестнице  тьма – я  без  фонаря.  Не  открыть  дверь  никак!  Застряло!  Наверное,  мой  половик,  резиновый  мат,  застрял  в  двери. Поднимается  вскоре  Мария  Чумакова.  Стали  вдвоём  напирать… никак!  Услышал  голоса  и  шум  Петя,  нажал  изнутри,  кое-как  влезли в  щель.  Зажгли  лучину, – половик  дома,  как был,  так и лежит  на  месте.  Заглянули  на лестницу – оказывается,  покойник!  Кто – не  узнать.  Оттолкнули  к  стене  дальше,  и  всё! Как  просто!…


№7.  Зажигалки.

Ночью  тревога.  Миша  и Петя  с  Марусей  спят.  В  подвал  не идут,  пусть  бьёт,  всё  равно.  Я  взяла  противогаз,  вышла  на  лестницу… ужасный  грохот!  Звон… огонь!..  Кричу  нашим. С лестницы  не  выйти – горит  под  дверью  термит!  Потом  дежурные – засыпали.  Вышла – горит  всё:  первый  двор,  второй  двор,  крыши,  речной  порт – сараи,  Воинова,  Чернышевского,  все  улицы  вдоль  и  поперёк,  и  даже Нева!   Оказалось,  что под Литейным  мостом  стояла  баржа с  бензином от речного  порта, шпионы  сообщили  (вредительство),  баржу  взорвали,  и  горит  бензин.  Бросал изверг – фашист  просто  сундуки и  корзины  с зажигалками.  На  одном  нашем  дворе  собрали  217  зажигательных  бомб.  Сгорело  несколько сараев,  а  дома  спасли.  С  моей  крыши  сбросили  пять бомб.  Одна  прожгла  крышу,  попала  на  чердак,  но  засыпали. Вот  изверг-то!

  № 8.  Смерть  Миши.  (6.02.  1942г.)

Просто  удивительно,  что   мужчины,  такие  героические  и  выносливые на  фронте,  оказались  такими  слабыми  и никудышными  в  блокаду  Ленинграда!  Женщины,  тонкие,  слабые,  как  былинки – и  всё  же держались  мужественнее.  Даже  я,  старуха  59-ти  лет,  голодная,  не  имевшая  понятия  о  войне,  и  то  была  удивительно  вынослива:  не  выспавшись  совсем,  в  пять  утра  протоплю  печки,  нагрею  воды,  вымою  и  напою  Мишу,  дров  напилю  с Петей  или  Катей,  наколю,  постираю,  сбегаю  в  церковь, оттуда – на  рынок, – сменяю  что-нибудь,  а  вечером  ещё  шью  или  кресты  делаю  в  церковь  для  покойников,  из  банок  американских,  а  мне  за  них  давали  масло  для  лампадки.  Ещё   в  очередь  за  хлебом,  да  воду  с  Невы  привезу  на  санках,  плюс  дежурства.  Был  и  понос, –  древесным  углём  спасалась,  а  Миша – никак  не  мог  принимать  уголь. 
За  четыре  дня,  его  так  понос  ослабил,  что  он  не  мог  уже  бороться.  От  слабости  и  остановилось  сердце…  Умер  без  мучений  (6 фев.42г.),  как заснул.  Да!…  Я  думаю, если  бы  не  упрямился,  пил  бы  уголь, – был  бы  жив.  Тем  более,  прилетела  Галя,  привезла  продукты,  и  он бы  окреп,  а  значит,  и  сердце  бы  нормально  работало.  Так  он  не  хотел  умирать,  сердился  на меня,  когда  я говорила,  мол,  всё  равно  умирать придётся.  Тяжело  переживать,  но,  видно,  такова  судьба,  а  я-то  зачем  осталась?  В  милость  или  в  наказанье – не  знаю… Умирали  люди – как мухи!
  Дежурила  я  ночью  в  подвале.  Кончилась  тревога,  пошла  в  дворницкую.  Там  была  уборщица  Кира,  молодая   хорошенькая   женщина   с  девочкой  6-7  лет,  и  дворник.  Натоплено – жара!  Кира  уложила  дочку  и  сама  разделась.  Я  ещё любовалась  ею:  стройная,  худенькая,  в  розовом  шелковом  трико, а  дворник – ворчит  на  неё:  До чего  стали бабы  наглые,  не  стыдятся  никого,  бегают  в  портках,  как  не  стыдно!»  Утром,  на  дежурстве,  узнаю:  ночью  и  мать и  дочь – умерли.  А  на  другой  день и  дворник  умер…
Господи  помилуй,  а я-то  за  счёт  чего живу?!  Сколько  раз  я  каталась  с  водой  по Неве,  сверху – вниз!  Наберу  воды  два  ведра,  а  поднять  и  сил  нет.  Берег скользкий,  как  катальная горка.  Наконец,  вот-вот  влезла!  Но  вдруг,  поскользнусь, вода  на  меня,  вся,  как  дед  Мороз,  во  льду  (морозы – 28-30°).  Опять  лезу  назад,  плачь – не  плачь,  помогать некому,  привезу  домой,  а  как  поднять?  Увидит  Миша,  чуть  не   заплачет,  глядя  на  меня.  А  что  делать?  Сидеть без  воды?  (Миша  едва  ходил  до  жилуправления,  я  видела,  что  он  уже  совсем  плохой).  Удивительно,  что даже  не  простудилась!
Ах, какие  крепкие  оказались  бабы  в  блокаду!  И  не  боялись!  Бывало,  сижу  в конторе  на  дежурстве,  так  бомбит  враг,  аж  земля  ходуном  под  ногами!  И  Гаврилов  придёт,  и  Миша  зовёт: «Уйди  в  подвал!» – И  не  подумаю!  Сижу, да  читаю  молитвы!
 Бегала  везде,  где  надо – и  к  сестре Лёле,  и  на  рынок,  и  в  очередь,  и  в  церковь.  Упаду – встану!  Самой  не  встать – помогут,  ну  и дальше;  а  мужчины  валились  и  тут  же  умирали,  удивительно!  Врачи  говорили,  что  дистрофики  перемрут  через  шесть  лет – и  ошиблись!  Вот  уже  1952-й год, старух  так  много – пропасть!  Кривые,  косые,  на  костылях – и  все  живут!  А  я-то – две  операции  ещё  вынесла,  и  грыжу,  и  грудь – и  всё  живу.  Ясно,  такие  вредные  бабки  не нужны  и  на  том  свете!  Вот  беда-то!

№ 9.  Похороны  Миши.  (15 фев.  1942г.)

Миша  надеялся  жить. Во  что  бы то  ни  стало – увидеть  кого-либо  из  детей.  Его  желание  исполнилось!  Из  Череповца  прилетела  Галя!  Он  сказал:  «Теперь  я буду  жить!»  Кормили  мы  его  усиленно,  было  у  меня даже вино!  Я  обнадёжила,  что завтра  ещё  сменяю,  он  обрадовался,  но  всё же чувствовал  себя  плохо,  сказал:  «Остаётся – нажраться  и  сдохнуть!»  Затем  заснул – и  умер.  Я  тоже  умерла  бы,  но  спасла Галя.  Она  дала  мне  возможность  уснуть  на  два  часа.  Наступила  реакция,  отъелась,  успокоилась  около  Гали,  и  ожила!
 У  Гали  начался  понос.  Я  испугалась  за  неё,  торопила ехать назад.  Я  вообще  боялась,  что её  съедят.  Ели  покойников  и  умирающих  людей,  а  у  неё  был вид  свежий,  провинциальный  (из  Череповца).  Люди  одичали,  стали  как  звери,  вернее,  от  голода – с  ума  сошли.
Наконец  Галя  уехала  с  девушкой-студенткой.  Мне легче  на  душе стало,  пусть  я  одна,  ничего,  как-нибудь  справлюсь.
Лежал  со  мной  Миша – 9  дней!  Я  пилила,  сколачивала  гроб  и  беседовала  с  ним.  Он  раньше  всё сговаривался  с дворниками,  чтобы  в  случае  нашей  смерти  сделали  гроб,  но  получилось иначе – оба  дворника  умерли  за  ним,  а  я не  могла  хоронить  в  тряпке.  Все  удивлялись,  глядя  на  меня,  но  им  трудно понять.  Надо  прожить,  как   мы с  Мишей  39  лет,  душа  в  душу, – тогда  будет  понятно! 
Утром,  в  7ч.,  в  Сретенье,  2-го фев.,  ст/ст.,  я  пошла  на  кладбище,  хлопотать  о  месте,  яму  рыть,  и  т.д.  Охта  далеко,  ноги  не  идут,  я  отталкивала  палкой  себя  в  зад и,  таким  образом,  двигалась  вперёд,  а  то  топчешься   на  одном  месте,  и  всё,  Где  уж тут  до  Охты.
Пришла!  Рабочих очень  мало,  берут  невозможно  дорого.  У  меня  был  один  литр  водки,  две  буханки  хлеба – Мишин  паёк,  табак и деньги,  400 рублей, – никто  не  хочет!  Ходила,  просила,  умоляла – ничего!  Со  мной  была  Маруся  Чумакова,  они  с  Катей  и Петей  привезли  гроб.  А  я  с 7-ми утра  до  6-ти  час.  вечера  бродила – никто  не  согласился!  Наконец,  вижу – рабочий  с  женой  роют.  Он  уже от  меня  отказался,  да видно,  баба  пожалела.  Он  предложил  за  моё  «добро»  подрыть  рядом  щель  для  гроба.  Слава  Богу! 
Вдруг – тревога.  Бомбят  Охту!  Упал  снаряд,  от  нас метрах  в  трёх.  Мужик  дёрнул  меня  в  яму:  сейчас разорвётся!  А  он  и  не  думает!…   Немного  погодя – второй  снаряд,  и  тоже  не  разорвался,  удивительно!  Мужик  обалдел:  «Ты,  видно,  бабка,  много молишься Богу!»  А  я отвечаю, – а   что  ещё  можно  делать  в  такое  ужасное  время,  вся  надежда  на  Господа.  Просил меня  и  за  него  помолиться,  и  я,  конечно,  обещала.  Правда,  часто вспоминаю  его  с  бабой  и молюсь.
Пришли  домой  с  Мар.Чумаковой  (она  мне много помогала  в  этот день  и после), что-то  дымом  пахнет.  Оказывается,  в  наш дом  снаряд  упал,  а в моей  комнате  всё  сорвано  с  окна – фанера,  тряпки,  и  снегу  до  половины  комнаты  Маруся  (Петина)  рассказала,  как  было  всё.  Помянули  Мишу,  доели  остатки  продуктов,  что Галя  привезла,  и  я,  не  раздеваясь,  сидя  в  пальто  на  оттоманке,  уснула,  измученная, до следующей  бомбёжки  в  шесть  утра.
После  отбоя,  стала  разбирать  снег, щепки,  и  другой  мусор,  после  взрыва.  Вижу,  стоят  во  дворе  Управхоз  Гаврилов,  нач. 1-го  жил.  управления  Сычков  и  инженеры. Все  смотрят  на  мою крышу.  Я  вышла  во  двор,  может,  на  крыше  бомба замедленного  действия?  Оказывается,  им  непонятно,  как снаряд  мог  взорваться  во  дворе  и  не  сорвать  при  этом  мою  крышу? Иду  к  ним,  здороваюсь,  а Гаврилов  и  говорит:  «Вот  она,  блаженная!»   Я  удивилась. Оказывается,  у  них был  разговор  обо  мне.  В  чём  дело?  Почему  цела  крыша?  Выходит,  что  снаряд  летел по  прямой,  на крышу,  и вдруг  упал  во дворе.  Когда  я  поняла  всё,  я только  и  сказала  им:  «Потому  что  Господь  не  велел!»  и  ушла  домой.  Много  было  чудесного.  Буквально,  «на  руках  пронесут тебя,  и  не  споткнёшься  о  камень»  (псал.  Давида).
 Затем  я   сколотила  из  досок  крест  и  из жести  набила  надпись  «М.Д.  Игнатович,  род. 1882г.,  умер  1942г.,  6-го  февраля»,  чтобы  дети  нашли могилу.  После  войны,  вернувшись  из  Череповца, мы  с  Марией  Чумаковой   нашли место  лишь  по осколкам  жести.

№ 10.  Прилёт  Симочки.

В марте  1942 г.  я  готовилась  умирать.  В  комнате тепло,  дрова  у  Миши  были запасены.  Жила  я  с  Катей  и  Марией Чумаковой.  Всё  равно  умирать,  и  я решила их  взять  к  себе, пусть  как-нибудь,  люди бездомные,  доживают  со  мной.  Жили  коммуной,  делились,  чем  могли.  Катя  устроилась при  детской  больнице  прачкой,  и ей  давали соевое  молоко,  и  она  силой  заставляла  меня  его  пить, т.к.  я  её  спасла,  а  она решила  меня  спасти,  и  делилась  честно. 
Трудно, голодно  было,  но  весело  втроём.  Лежу  я,  чувствую,  что  близок конец,  ослабла  окончательно,  и заснула.  Вдруг – шум,  голоса… и  в  комнату  вбегает  Сима!  Вот  и чудо  № 2.  Галя  обрадовала  Мишу  перед  смертью,  а  Сима  меня!  Тут  разговоры  без  конца,  слёзы радости  и… Хлеб,  мясо,  масло,  лепёшки  белые  и  сахар!  Боже  мой!  Всем  Жизнь  Господь  дал,  в  лице  Симочки.  Сима  (как  после  выяснилось)  разделась  донага,  сменяла  всё,  что  имела, на  продукты,  и  прилетела  на   самолёте  с  тем  же  Ваней,  пилотом,  что  и  Галя!  Как  пути Господа неисповедимы!  Кормила  я  всех,  кто  около  меня был.
Но  чудеса:  как  Галю  и  Симу  в  Ленинграде  не съели?!…  В  это  время  на  улицах  голодные  бросались на  людей,  убивали  и  резали по частям!  Ужас  был  всюду!  Хлеб  получали всей  кучей,  т.к.  только  в  руки  возьмёшь,  как  тотчас – выхватят  из  рук,  и  прощай!  Мы  делали  так:  Я  несу,  а  вокруг  меня  охраняют  до  двери  (особенно  по  лестнице)  Маруся,  Петя,  Катя  и  М. Чумакова.
 Симе  трудно было привыкнуть  к бомбёжке.  Но надо  было  хлопотать  об  отъезде,  «ловить»  лётчика  Ваню,  но  не  поймала.  Её  всё  провожала  Мар. Чумакова  (это  мой добрый  гений).  Прописать  Симу  Гаврилов,  мошенник,  не мог  или не хотел,  а  меня пугали,  что Симу  арестуют,  и надо уезжать, чтобы  не подвести  лётчика. Но  как?  Вот  тут-то  и  помог  Василий  Васильевич,  лётчик.  8-го  апреля  мы  эвакуировались,  грузовиком  в  Череповец.  Последним  рейсом,  т.к.  Ладожское  озеро  наполовину  вскрылось.


   №  11.  В  дороге.

8-го  апр. 1942г.  мы  с  Симой  выехали  на  грузовике  в  г.  Череповец.  Дороги  были  ужасны,  но  армия,  рабочие  и  комсомол все  меры  приняли  для  спасения  эвакуируемых.  Трудно описать  переживания!  Грузовик  открытый!  Дождь  со  снегом,  мокрые  до  костей.  У  Симы  желчь  разлилась,  она  почти  умирала.  Вся  мокрая,  жёлтая,  опустилась  на  дно  машины, голова  у  меня  на коленях.  В  дороге  бомбёжка,  голод,  холод! Я не  могла  ничем  помочь Симе,  а  откуда  она  в  таком состоянии силы  черпала – не  понять.  Чемоданы  таскала, обед,  паёк получала!!  Ну,  конечно,  эта сила  дана  от  Всевышнего!  Здоровому  мужчине  было  бы  трудно  вынести то,  что  несла Сима  в дороге. 
Наконец,  доехали  до  Череповца  за четыре  дня!  Пришли  к Сергею,  он  не знал дня  приезда  и  не  встретил.  Остановились  у  Нины  Андреевны.  В  товарном  вагоне  ремесленники выкрали  из  тюка Мишин костюм  и другие  вещи,  лишь  потом  я  поняла,  что  у  меня  в  ногах  копошился  парень.  Шуметь  боялась – убьют и из  поезда  выбросят. 
Сергей  встретил  нас  хорошо.  Нагрел  воды  и накормил.  Когда  раздевались, – ахнули!  Всё,  всё  в  огромных  вшах!  Валенки,  шапки,  пальто – ужас!  Сима  меняла  мои  платья сразу  на  молоко. 
Затем,  из  колхоза  Доронино,  выслали  лошадь.  Река  уже  начала  вскрываться,  и  надо  льдом  был  слой  воды.  И  повезли  «рабу  божью  Зинаиду и  Серафиму»  по  воде,  в  розвальнях    в  колхоз.  Дух  Святой   поддержал  силы!
Приехали  в  Доронино.  Жизнь  сохранилась!  Торжественная  встреча.  Из  ада – в  рай!   Все  дети – Галя,  Зина,  внучата  и  Сергей.  За  столом – хлеб,  мясо,  молоко,  и – торжествующая  Сима!  Спасла  мать,  преодолев  все  страхи  и  трудности!  Недаром  она  после  говорила – «ты  вся  моя».  Да,  я  живу  благодаря  Симе,  поэтому  обидеть  её  кому-либо  из  любящих  меня – грех  и  Бог накажет!  Галя  облегчила  участь  отца  и  кормит  меня теперь,  а  Сима  спасла  мать,  а  Зина  помогала  мне  и  Симе  в  Ленинграде,  до  Гали. 
В  общем,  благодаря  тому,  что  вся  семья  была  верующая,  Господь  всех  избавил  и долготою  лет  насытил,  и даже  прославил!