Из воспоминаний моей бабушки

Г.М. Игнатович.

  Отлёт  из  блокадного  Ленинграда.
     (февраль,  1942год)

  Эту  тетрадь  со  стихами  передала  мне мамочка  на  память  в  день  моего отъезда  из  Ленинграда  10.02.1942г. 
  Вылетели  на  самолёте  14.02. со  Смольнинской  площадки   на  ТБ-3.
 
 Мама  сказала:  «Возьми,  Галя,  себе,  мне уже  жить недолго,  пусть  вам  на  память».  Отец  остался  лежать  на  столе.  Хоронить  хотели  числа 14 – 15.02,  Петя  и Катя.
 (Что  я  запомнила  о  смерти  папы.  Рано  утром  меня  разбудила  мама:  «Галя,  вставай,  умирает  папа».  (Мы все  спали  в  Симиной  комнатке,  8 кв.м.  Стены  покрыты  коврами, на  стенах  лёд.  В  углу большой  киот – угольник  с  образами  и  неугасимой  лампадой.  Диван – где  спал  папа,  и  кровать, на  которую  меня  и  Аню  положила  мамочка,  и  столик  с  тремя  стульями.  Мама  в  ту  ночь  не  спала,  дежурила  около  отца).  Я  от  слабости  не  могла  встать,  Аня  спала.  Дошло  до  сознания,  что  умирает  отец.  Встала  у  его  изголовья.  Глаза  отца  закрыты,  он  громко  зевнул  три  раза  и  умер,  не  приходя  в  сознание.  Перенесли  его  с  мамой  в  папину  комнату,  положили  на  стол.  Все  стены  в  снегу.  Труп  замерз  настолько,  что  руки  папины  были  сложены  крестом,  а  когда  мы  пришли  с  мамой  к  нему  через  три  часа,  рука  отца  была  откинута  в  сторону.  Я испытывала  полное  безразличие  ко  всему  произошедшему.  Сменяли на  хлеб доски  (во  дворе  у  мужиков),  и мамочка  сама,  при  свете  лампадки  сколотила  для  папы  ящик,  куда  и  положили  его  без  меня,  помогал  сосед  Петя,  который  умер  на  другой  день  от  голода.  А  мы  с  Аней  ушли  пешком  на  аэродром.  За  ворота  вышел  Петя.  Мама осталась  с  мёртвым  отцом.  Никто  не  плакал).
Из  Ленинграда  ушла  пешком,  с грузом на санях  и  студенткой  Аней  Карповой.  Прошли  сорок  два  километра  (вместо  двенадцати),  заблудились.  Вышли  к  Всеволожской.  Четыре  ночи  ночевали  в  семье  Штро.  Голодали.  Все  дни  бродили  с  Аней,  как тени,  по  аэродрому,  искали  инженера  Худякова,  который  должен  был  отправить  нас  на  самолёте  в  Череповец.  Просили  в  столовой  хоть  разрешить  лизать  тарелки  после  обеда  лётчиков.  Нам  разрешили,  и  даже  два  раза дали  по стакану  сладкого  чая.  Силы  угасали,  спали  на  полу  на  какой-то  тряпке  в  углу  в  квартире  американского  лётчика  Штро.  Аня  почти  умирала  от  голода.  Я  умолила  мать  жены  лётчика  дать  ей  хоть  ложку  пшеничной  каши,  которую  они  варили  из  размолотой  пшеницы.  За  эту  ложку  я  всю  ночь  молола  им  на  кофейной  мельнице  пшеницу.
 На  второй  день  прилетел  наш  самолёт  из  Череповца,  но  лётчик  Рыбаков  нас  не  взял,  т.к.  мы  не  были  включены  в  список  сотрудников  ВВС,  которых  должны  были увезти  из  Ленинграда.  Самолёт  улетел,  а  мы  с  Аней  в  глубоком  отчаянии  остались на  снежном  поле,  измученные  голодом  и  морозами   – 40-42°.  Нас  уже  не  пустили  ночевать  к Штро.  Разыскали  коменданта, и  он  насильно  заставил  Штро  пустить нас  ещё  на  одну  ночь,  где  мы  и  ночевали.  Во  рту  нет  слюны,  глотка  сухая,  Аня  лежит  на  полу,  стонет,  плачет.  Я  решила  перед  смертью  собраться  с  силами и  попросила  и  попросила  разрешения  поиграть  на  пианино  (я  у  мамы  не  ела  дня  три,  чтобы  оставить  ей  лишний  ломтик  хлеба).  Мне  разрешили.  Я  играла  «Молитву  Девы»  и  мамочкины  пьесы,  вся  в  слезах.  Пришел  в  комнату американский  лётчик  Штро.  Узнал,  кто  мы  и  откуда,  и  немедленно  приказал  жене  (русская  сволочь)  накормить  нас  кашей  и  досыта.  Это  нас  спасло.  Уснули  счастливые.
На  другой  день  я  опять бродила  по аэродрому,  еле  передвигала  ноги,  а  Аня  не  могла ходить  и  лежала в  углу.  Меня называли  «бабушка».*  Лицо  всё  было  в  морщинах,  серое  и  дряблое.  Лётчик  подал  нам  кусок  хлеба.  Повар столовой  опять дал  по  стакану  чая.

*В  1942г.  Г.М.  Игнатович  было  37  лет.  (Прим.    Г.Казанской)
 
Нашли  инженера  Худякова,  я  кинулась  на  колени  перед  ним  на  снег,  рыдала  и  умоляла  посадить  нас  на  самолёт, 
что  у  меня  два сына  в Череповце,  и  ещё  день – два,  и  мы  погибнем от голода, а  руки  и  ноги  были  уже  отморожены
Получили  разрешение.  Ожили,  появилась надежда  на         жизнь. 
Прилетел  опять  наш  самолёт,  но  Рыбаков  отказался  нас  сажать.  Загремели моторы,  всё  готово  к  отлёту,  а  мы  стоим  перед  лётчиком,  слёзы  замёрзли  на  щеках,  умоляем взять  в  Череповец.  Когда  начальство ушло  от  самолета,  он  дал  знак,  чтобы  мы  садились  (брать  на  военный  самолёт  лиц,  которых  не  было  в  списках  ВВС – это  грозило  ему  военным  трибуналом), а инженер  Худяков  ему  сказал:  «Забирай  их  на  борт,  но  я  ничего  не  знаю».  Мы влезли  по  высокой  лестнице  в  самолёт,  Аня  держала  меня  за  подол  пальто,  т.к.  не  было  сил  идти  по  лестнице.  Самолёт  ТБ-3  не пассажирский, в огромном  продувном  помещении  лежит посередине  огромный  снаряд.  Мы  забились в  угол,  прижались,  приготовившись  замерзать,  но  лётчик  кинул  нам  меховую  доху.  Это  нас  спасло.  Вдруг  мне  стало  душно,  я  почти  теряю  сознание,  встаю,  шатаясь,  открываю  дверь,  хватаюсь  за  поручни  и  всем  корпусом  вытягиваюсь  к  воздуху  (летели  очень  низко,  над  ёлками).  Из  рубки  выскакивает  летчик,  хватает  меня  за шиворот,  и  со  страшным  матом,  с  силой  отбрасывает  в  угол.  Я  потеряла  сознание.  Придя  в  себя,  слышу  голос  лётчиков:  «Сейчас  приземляемся  на  площадке  Ковалёво  (Смольнинская  площадка в Ленинграде).  Мы  в  ужасе.  Опять нас  просят  вылезать  из  самолёта.  Мы  упираемся,  нас  силком вытолкали,  а  санки  и  чемодан  с  бельём  (которые  я  везла  из  Ленинграда)  оставили  в  самолёте.  Самолёт  не  полетел  из-за  неисправности  цилиндра,  и  не  дали  истребителей.  Мы  долетели  до  Ладожского  озера  и  вернулись,  т.к. лётчики  не  могли  бы  сделать  посадку  на  озере – разобьёт немец.
Весь  день  слонялись  по  аэродрому.  Ночевать нас  не  пустили.  Летим утром  на  другой  день,  он  нам показался  годом.  Ночью  лётчики  разогревали  моторы  самолётов  примусами.  Сидели  у  примусов,  но  отогреться  было  невозможно.  Аня  плакала  и причитала молитвы,  я  крепилась.  Вместо  шести  утра  полетели  в  одиннадцать  часов  следующего  дня  из-за  тумана,  и  долго  ждали истребителей  (самолёты).  Долетел хорошо,  т.к. лизали  тарелки  в  столовой  и  отогрелись  у  печки  (спас  повар,  он  понял  наше  горе). 
В  Череповце  к  самолёту  подали  автомашину.  Аня  уехала  одна  домой,  а  я  пошла  к  лётчику  Матюхину  Ивану,  который  устроил  полёт в  Ленинград.  Он  думал,  что  я  погибла,  т.к.  вместо  двух  дней  задержалась в Ленинграде  десять дней  (из-за  смерти  отца).  Дал  горячего  кофе  и  хлеба  и  довёз  на  машине  на  Полевую,  3,  где  мы  жили.  Встретили  Зина,  Сима,  дети,  все  были  тощие,  жалкие.  Обняв  Димочку  с  Мишуткой,  я  плакала  и  рассказывала  о  смерти  отца  и  о  наших  страданиях  при возвращении  из  Ленинграда.  У  Симы  умер  сын  Славик,  похоронили  в  Череповце.  Сама  Сима  стала  опухать  от  голода.  Зина  и  я  ослабли,  дети  истощены.  Выручил  Сергей  Сорокин,  подкармливал  пшеницей  опорного  пункта  ВИЗР.  Вскоре  его  взяли в  армию  и больше  мы  не встречались.  Аня  осталась жива.  Вышла  замуж.  Встретила её  в  кино в  Череповце.




Галина  Игнатович.
  Февраль,  1942год.