Называя своим именем

Это пропагандистская ложь, будто поборники либеральных ценностей, радетели о правах меньшинств, противятся тоталитаризму. Отношение либерального Запада к националистической Украине тому убедительное подтверждение.
«Права и свободы для всех, кроме…» - ставим на место отточия этноним или другой термин, обозначающий «недостойную прав и свобод»  общность людей, и получаем настоящую формулу либерализма. Если речь идёт о либеральных туземцах - представителях незападной цивилизации, то это может быть термин, обозначающий их собственный народ: для либерала-туземца ценности Запада превалируют над теми, которые веками определяли устои духовного и культурного бытия его предков.
Тютчев считал, что подобное этническое самоотрицание чуть ли не изначально было присуще русским. Корень этого самоотрицания столь глубок, что «пока неизвестно, докуда он доходит». Действительно, паразитические черты в поведении нашей элиты мы наблюдаем ещё в Древней Руси. Правда, тогда сама русская идентичность была смутной, выражаясь по-научному – неконсолидированной. Византия, оказывавшая большое влияние на средневековую Русь, не стремилась к её культурной ассимиляции, и потому вызревание идентичности происходило медленно, постепенно. Всё изменилось после того, как Византии не стало. Русь оказалась уязвимой перед агрессивной латинской экспансией. Еретические ценности латинского мира были несовместимы с традиционными православно-русскими, ассимиляция под европейца породила феномен массового ренегатства. Русское сознание, не успев окрепнуть, начало раздваиваться.
Паразитическое ренегатство распространяется на Руси под видом унии. Так было в 16 веке, ничего, на глубине, не изменилось и по сей день. Тогда униаты инициировали церковный раскол, сейчас они занимаются ровно тем же. То, что нынешние униаты формально разобщены, говорит лишь о том, что уния в эпоху демократии дробится на партии. Однако, какими бы ни были между униатскими партиями противоречия, все они одинаково нетерпимы по отношению к тем, кто остаётся верен догмату православной соборности.
Классиком замечено: человек ненавидит других за то зло, которое сам же и причинил им.  Предал ближнего – и тут же в тебя вселяется жгучая к нему ненависть. Как иначе себя оправдать?
Русофобия униатов – той же природы. Ненависть накапливается, накапливается, пока не превращается в фобию. Это не метафора: пассионарный униат ненавидит в буквальном смысле параноидально. И он не успокоится, пока не исчезнет с лица земли тот народ, который предал он или его предки.
Униатское сознание – это не узко религиозный, а культурный феномен.  После расцерковления Руси, когда традиционная религиозность заняла лишь одну из культурных ниш, в остальной, уже преимущественно светской, культуре униатство никуда не делось и по-прежнему играет важную роль. ХХ век можно считать веком торжества унии.
Все славянские элиты, после того как их нации получают независимость (даже если они получают её из рук самой России), становятся русофобскими как раз в силу своего униатства. Не являются исключением элиты бывших русских народностей – малороссов и белорусов.
Но униатская порча затрагивает не только элиты. Константин Леонтьев, кропотливо исследовавший славянство, писал, что «у них [у славянских народов] охранение есть лишь дело привычки и незнания… Кроме буржуазии, в высшей степени обыкновенной и европейской по типу своему, они ничего из среды своей, предоставленные самим себе, выделить до сих пор не могли». Наблюдая процессы, которые в наше время происходят в славянских народах, нельзя не признать его прозорливости.

В XVI веке отпавших в унию относили к «ляхам». Сами ляхи, однако, униатов своими признавать не спешили. Для них они ввели в обиход этноним «украинец», подразумевая под ним «бывших русинов». Можно сказать, Украина была придумана ляхами специально для униатов, это чисто униатский проект.
Уния стала распространяться и на Великороссию, после того как она утвердилась в 16 веке на Малой и Белой Руси. Смута, вскоре постигшая Московское государство, имела очевидную униатскую подоплёку. Митрополит Игнатий, возведённый в патриархи при польском ставленнике Лжедмитрии, явно сочувствовал Унии. Однако в великорусской элите, в отличие от малорусской и белорусской, нашлось в то время достаточно решительных и энергичных противников униатской экспансии, патриарх Игнатий был смещён и вынужден бежать в Речь Посполитую, где впоследствии  стал греко-католиком и формально. После смерти его отпевали в униатском соборе литовского города Вильно. Избиравшие его патриархом епископы оставались в России. Пройдёт несколько десятилетий, и их преемники, набравшиеся от них униатского духу, устроят в России церковный раскол. Для ревнителей древнего благочестия они будут «новыми униатами».
Можно, конечно, старообрядцам не верить, как многие и поступают: всё сводить к обрядоверию, «осолонь-посолонь», двоеперстию-троеперстию, но уж слишком эти аргументы неубедительны для объяснения катастрофы такого масштаба, каким был Русский раскол. Сравните церковные книги XI и XVI веков – это очень разные тексты. Значит книги «справляли» и раньше. Даже графика поменялась – и ничего, никакого раскола из-за этого не произошло. Следовательно, дело не в «справе» как таковой. Раскол – это реакция не на «букву», а на чужой, чуждый русскому человеку, стиль веры. Привременность, сентиментально декорированная под вечность для иллюстрации «вероучительных истин»; Христос, не торжествующий в страдании, а торжественно страдающий на Кресте… Раскол произошёл тогда, когда в русских храмах стали писать фрески в подражание европейским барочным художникам. «Святые» с телесами рубенсовского Ганимеда, со сдобными, пухлыми щеками и чувственными губами являли русскому человеку всё что угодно, но только не святость.
И русский человек возопил от такого кощунства: «Лепше бо без владык и без попов, от диавола поставленых, до церкви ходити и православие хранити, нежели с владыками и попами, не от Бога званными, у церкви быти и с тое ся ругати, и православие попирати».
Иоанн Вишенский, которому принадлежит цитата, был родом из Львова, Аввакум Петров – из Нижнего Новгорода. Оба – русские люди, верившие в то, что Господь не попустит погибнуть Святой Руси, растворившись в европейском барокко. Однако в замысле Божием о нас барокко оказалось зачем-то нужно. Исторгнут из Церкви был протопоп Аввакум. Правда, на Украине недавно канонизирован Иоанн Вишенский. Чудны дела Твои, Господи: за одинаковые мысли и схожий пафос в одной и той же церкви одного анафематствуют, другого – причисляют к святым. Однако, как говорили тогда, на первое возвратимся. Приведу цитату из Аввакума: "Помните ли вы, как Мелхиседек жил в чащине леса того, в горе сей Фаворстей, семь лет ядый вершие древес и вместо пития росу лизаше? – допрашивал Аввакум современных ему князей церкви. – Прямой был священник, не искал ренских, и романеи, и водок, и вин процеженых, пива с кордамоном, и медов малиновых и вишневых, и белых всяких крепких. Друг мой, Иларион архиепискуп Рязанский! Видиши ли, как Мелхиседек жил. На вороных и в каретах не тешился ездя. Да еще был и царскиея породы. А ты кто? Воспомяни о себе, Яковлевич, попёнок!.. Ох, ох, бедной! Некому по тебе плакать…"
Избыточевавшее декоративностью, кичившееся аристократической роскошью, барокко оскорбляло приверженный традиции русский вкус, и это касалось не только оформления храма и церковных служб, но и повседневной жизни и быта. Уния начиналась с «романеи» и «пива с кордамоном», на европейский манер «оздобленных» теремов, подражания другим европейским модам...  «Воспомяни о себе!..» Да что, скажете, плохого в европейских удобствах? Ничего, кроме того, что пленившимся ими и вера европейская начинает казаться «удобней». Заводишь немецкую рессорную колесницу, потом делаешь «евроремонт» в палатах, а после этого наступает черёд храма и службы в нём – естественная последовательность, путь, с которого не свернуть слабому, уже «удобно» маловерному, человеку.  «Ох, ох, бедной! Некому по тебе плакать…»
Дела давно минувших дней, скажете вы. Какая там нынче вера? Где она сохранилась, кроме маленькой ниши, до которой мало кому, по большому счёту, и дело-то есть? А коль веры нет, то нет и унии, и нечего ворошить старый хлам в век торжества науки и технического прогресса.
Пятая колонна так пятая колонна – термин можно скалькировать и с испанского языка: дело, в конце концов, не в слове. Вот только какая ж она теперь «колонна», а тем более «пятая», на бывшей Малой Руси – Украине? Она там теперь первая власть. И на её знамёнах так и написано: «Уния» – «европейская интеграция». Греко-католики и новые униаты из православных поддержали русофобский переворот, благословили террор против русских – всё по праву «духовных лидеров нации»,  и никто этот статус на Украине у них не оспаривает, никакая европейская учёность, никакой европейский прогресс в этом им не препятствует. Наукопоклонники, которых оскорбляет появление православного батюшки в телевизоре, относятся к скандально злобным даже по критериям светской этики митинговым проповедям украинских униатов, греко-католиков и раскольников-филаретовцев, с полным сочувствием и одобрением. Кто к кому примкнул – украинские религиозные униаты к «пятой колонне» или «пятая колонна» к украинским религиозным униатам? По-моему, никто ни к кому не примыкал – это один и тот же феномен. «Рационалистическое вырожденчество», как определил его А.Ф.Лосев. Оно же - «прогрессистский атеизм».
Европейский атеизм принято считать новой стадией в эволюции человеческой мысли, знаменующей переход к антропоцентризму. На самом деле ничего особо нового в нём нет, это продолжение рационалистической теологии средневекового латинства. Атеист ничего не знает и знать не может о существовании или несуществовании Бога, о Его вмешательстве или невмешательстве в нашу жизнь, он может лишь верить в своё знание, и основы такой веры сформулированы задолго до Ньютона средневековыми католическими теологами-схоластами. Если что менялось в европейской мысли в новое время, то разве что концентрация пошлости.
Тут опять уместно сослаться на Лосева: «Научный позитивизм и эмпиризм, как и всё это глупое превознесение науки в качестве абсолютно свободного и ни от чего не зависящего знания, есть не что иное, как последнее мещанское растление и обалдение духа... Это паршивый мелкий скряга хочет покорить мир своему ничтожному собственническому капризу. Для этого он и мыслит себе мир как некую бездушную, механически движущуюся скотину (иной мир он и не посмел бы себе присваивать); и для этого он и мыслит себя как хорошего банкира, который путем одних математических вычислений овладевает живыми людьми и живым трудом (иное представление о себе самом не позволило бы быть человеку материалистом)».
Вы можете назвать рубеж, когда средневековый, ренессансный, барочный скряга превратился в современного «паршивого мелкого скрягу»? Вряд ли, но даже если б смогли, всё равно скряга у вас останется скрягой.
Точно так же никто не в состоянии указать, когда заканчивается уния-религия и начинаются униатские (выросшие из унии и пропитанные её духом) идеологии.
«Ибо два зла сделал народ Мой: Меня, источник воды живой, оставили и высекли себе водоёмы разбитые, которые не могут держать воды». (Иер. 2:13).
Бог христиан даёт людям живую воду личностной веры, и эта живая вода – Личность Самого Бога («Аз есмь Истина»); средневековые схоласты-католики пытались напоить людей затхлой водой редуцированной до простых формул абстрактной истины из ими же вырытого затхлого водоёма. Обустроить средствами человеческой инженерии источник, сравнимый с нерукотворным, из которого утоляет людям жажду Господь, так же невозможно, как возвести Вавилонскую башню до неба, но именно этим всегда занимался европейский рационализм, именно поэтому Европа перестала нуждаться в христианстве и возненавидела и замыслила подчинить любым способом тех, кто отверг её выбор, - непослушную восточную «схизму». Уния – в чистом виде продукт европейского рационализма.
«Вам дороги ваши обряды? Что ж, мы уважаем ваш выбор». Это была заведомо лукавая пропагандистская тактика: иезуиты прекрасно осознавали, что дело отнюдь не в обрядах. Просто они любыми средствами вербовали сторонников для своей партии, понимая, что этим соборный христианский народ раскалывается ими на части. Но если так, если отвергнут краеугольный камень христианской веры – догмат соборности, то уния уже за пределами христианства,  она – идеология, псевдорелигия.   
Для идеологии обряды и в самом деле архаика, так как никакой особой политической ценности они не представляют. Главное для политика – эффективное управление массами. «Папа – наместник Христа на земле», – это важно, в этом извольте не сомневаться. Папа возглавляет церковь учащую, состоящую из других иерархов и священнослужителей, вы же, всякие прочие, – церковь учимая, и будьте любезны усвоить: послушание правящим «пастырям» паче поста и молитвы, а заодно и всего остального. Заповеди о любви к Богу и ближнему важнее? Но вы же не можете в точности знать, как надо любить Бога и ближнего, только нам, «учащим», закончившим духовные академии и семинарии, это известно, вот и слушайтесь нас беспрекословно, мы вас научим и тем самым в рай возведём. Соблазнить православных иерархов, наделить их статусом правящей элиты, которая может карать и миловать всех остальных по своему усмотрению, - такая цель прямо не ставилась, но достигалась всеми возможными средствами. В результате Церковь, богозданный и Богом руководимый народ, превращалась в квазигосудраственную структуру, управляемую Главным Учащим («Великим Инквизитором») и выстроенной им «вертикалью».
Эта, вначале синкретическая, идеология не могла не породить новые и новые, всё более рационально структурированные, идеологии. Не одним Достоевским подмечена кровная связь между социализмом и католичеством. Русский социализм – это, соответственно, русское католичество, уния.  И украинский национализм, и все остальные русские измы – родом из унии.
Уния санкционировала служение идеологиям в качестве «религиозного долга», и это главный признак, по которому можно отличить русского униата от не-униата. Это только кажущийся парадокс, что великорусские националисты часто сочувствуют украинским: на самом деле они собратья по унии, новейшие униаты. И терпимость московских либералов к бандеровцам объясняется тем же униатским родством. Всё это одна и та же ренегатская идеология, частности важны только для узких специалистов.
Агрессивно нигилистическая униатская пассионарность не иссякнет, пока православная Русь сохраняет способность противостоять европейскому рационализму. Наука нейтральна, она не ненавидит, ненавидят униаты, маскирующиеся под учёных. Однако для широких масс, благодаря доминирующей в русском обществе униатской пропаганде, они-то и есть эталон высоколобой научности; наслушавшись их, массы верят, что Россия безнадёжно выпала из прогресса, что её, такую, как она есть, отрицает сама логика бытия. Эти же пропагандисты объявляют начётчиков-подражателей европейского рационализма, своими реформами разрушающими традиционную Россию, русскими патриотами. То бишь, конечно, российскими. Слово «русский» нехорошо их тревожит. Как будто вынуждает перед кем-то оправдываться.

2017