История одного предательства

   «Как и многие молодые люди его поколения, Иоганн привык думать, что есть только классовые враги…Но были и иные – те, кого не подведешь под облегчающую сознание привычную рубрику.
   Значит, есть ещё нечто сокровенное, слагающееся из суммы нравственных черт, которые воплощаются в особенностях характера…
   После первой уступки (предательства) человек утрачивает силу сопротивления и, ступив в гниль трясины, все глубже и глубже опускается на дно».
   (Вадим Кожевников, «Щит и меч»)

    История эта случилась давно, еще в прошлом веке перед самой революцией и вряд ли кто-то ее уже помнит. Да и не осталось уже свидетелей тех лет, поэтому весь этот рассказ записан лишь со слов одного командировочного странника, некогда встреченного мной случайно на необъятных просторах нашей страны.
 
   Мы сидели с ним тогда на железнодорожном вокзале города Клинова, каждый в ожидании своего поезда, и в процессе случайно начатого разговора возник небольшой спор, или даже не спор даже, а диспут на тему о предательстве.
   Мой случайный знакомый – Михаил Иванович Правдин, инженер по образованию и лирик по призванию, придерживался той точки зрения, что всякое предательство начинается с малого – червоточины в душе и гнилостного разложения ее с самого раннего детства. Я же, не в пример ему, отстаивал свою точку зрения, что предательство может быть совершено лишь под воздействием каких-либо внешних факторов, невзирая на то, каким было детство, и как развивалась душа человека, предавшего Родину. Например, желание выжить в плену врага, предпочитая предательство смерти. Конечно, это – позорный и жалкий выход, но человек, загнанный в тупик, не думает об этом.

   - Нет, - возражал мне Михаил Иванович. – Ваши рассуждения, несомненно, имеют место быть, но ведь многим, практически всем пленным в Великую Отечественную войну немцы предлагали продать свою Родину за кусок хлеба, но на предательство пошли лишь единицы. Дело здесь в другом – моральном разложении человека, начавшемся весьма задолго до этого. Бывает и так, что подлость и предательство, некогда совершенное одним человеком в отношении другого, толкает его позднее на ещё более низкий поступок, как например, предательство Родины. История знает немало таких моральных уродов…

   И вот тогда он и рассказал мне эту историю про старого учителя Колычева, отставного надзирателя Балабана и проститутку Вареньеву…

    *               *                *

   Проститутка Артемида Варенеьева имела довольно узкую грудь, очень широкий зад и безобразные толстые ноги настоящего мужского сорокового размера. Она была, как будто скроена из двух людей – узкий верх с лицом черноволосой вотячки, и отъеденная на родительских харчах, обтянутая в клетчатые панталоны, необъятной ширины попа со слоновьими ногами. Именно по этим своим признакам она позднее и получила свою кличку -  «Кобыла вотяцкая».

   Говорят, что в детстве Артемида очень часто пачкала свои штанишки своими же испражнениями и потом, когда она подходила к кому-то из знакомых, она принюхивалась и думала: «До чего же тут гадко пахнет!», подходила к другому человеку, но и там пахло точно так же. Она даже и не догадывалась, что этот запах шел от нее самой. Так и потом, уже в зрелом возрасте, когда у нее уже плохо пахла душа, Артемида подходила то к одному, то к другому человеку и всюду ей казалось, что люди кругом сплошь недостойные, не понимая той простой сути, что запах гнили идет из глубин самой же ее души.

   Именно поэтому, единственным ее другом в то время стал отставной надзиратель с лицом олигофрена – Валентин Балабанов, прозванный и Балабаном и Вафлентином и еще как-то очень уж нехорошо, что даже и не стоит вспоминать об этом.
   Балабан завсегда держал в своем хозяйстве свиней и, поэтому, запах от его нестиранных штанов с пузырями на коленках, в которых он постоянно ходил, шаря в своих карманах, словно проверяя наличие там своих детородных органов, шел постоянно один и тот же – устойчивый запах дерьма и навоза. Впрочем, душа его пахла не лучше, примерно тем же самым. Именно поэтому Артемида его и приблизила к себе. Может, она и не любила его, (трудно любить человека обличьем своим, и поведением, кстати, тоже похожего на поросенка!), но чувствовала себя много выше его и от этого, очевидно, ей становилось тепло и радостно на душе.

   «Ну, хоть кто-то хуже меня!» – думала она. Нет, конечно, были подруги – ее верные жополизки Алина Малинина-Зассыкина и Матильда Лебезинская, но ведь они и так ей каждый день лизали зад, а тут целый мужик!
   Впрочем, до мастерства лизать зад им всем было далеко до Балабанова и его кривоногой жены Анжелики Хорьковой, которая очень умело и хитро подносила Артемиде подарки и подношения. То букетик цветов, то кусок мяса, а то и конфетки для ее ребенка, которого Артемида родила неизвестно от кого. Во всяком случае, отца у ребенка не было. На этот счет в обществе ходили самые разные рассуждения и споры, но большинство спорящих склонилось к тому, что виноваты в этом, прежде всего некачественные германские резиновые изделия, закупленные для публичного дома…

   Что касается Балабана, то он с детства рос в семье алкашей и кроме лаптей, в которых он ходил везде – и в хлев и в добры люди, у него и другой обуви-то даже не было. Вот, вся эта детская ущемленность – беспробудное пьянство родителей, домашняя грязь и бедность, постоянное понукание им, как тварью безрогой и заложили в его душе те основы, благодаря которым он совершил позднее свое предательство. Впрочем, насчет «твари безрогой» я, кажется, слегка ошибся.
   Если бы Балабан знал, сколько рогов ему наставила его благоверная, он бы мог до конца своей жизни гордо ходить с козлиными рогами. Один только заезжий фельдшер чего стоил – увез Анжелу в уездный город Обосранск, где они и жили припеваючи, предаваясь страсти Гименея, а наивный Балабан переправлял ей деньги по ее первому требованию, наивно надеясь, что все это для лечения ее безобразных кривых ног. Ну, а уж тот самый фельдшер лечил его жену своими методами, придумывая для лечения все новые способы, положения и позы. Впрочем, Балабан и так был козлом по жизни, поэтому мог бы спокойно носить козлиные рога даже без измен своей жены.

   Вообще говоря, Балабан был вором. Нет, не вором в понимании этого слова, как ремесло, а скорее вором-подлецом, той самой нечистоплотной мразью, которая развелась тогда в каждом околотке. Воровал он что угодно, как говорится – всё, что плохо лежало.
   Вначале он стянул керосин для заправки осветительных ламп в общественных местах своего города, но отделался лишь внушением председателя общества и частичным возмещением ущерба. Потом он стащил что-то еще и еще, все больше вовлекаясь в эту деятельность. Стремление «жить на халяву» не только преобладало над его другими чувствами, в том числе и над здравым рассудком. В последний раз его выгнали с работы за кражу дров, которые заготавливала на продажу артель его хозяина. После разоблачения Балабан тут же был предан суду и, несмотря на свои крокодильи слезы, получил наказание в виде крупного денежного штрафа.

   Старый учитель Александр Петрович Колычев, увидев, как бедствует Балабан, решил ему помочь, когда тот пришел просить его о помощи. Не то чтобы Балабан был его товарищем, скорее просто давним знакомым, на слезы которого было тяжко смотреть. А, поскольку сам Колычев был тогда директором гимназии, он и взял Балабана на работу на должность помощника директора по хозяйству, несмотря на судимость его и нелестные отзывы о Балабане его прежних товарищей по работе.
   После Октябрьской революции семнадцатого гимназию преобразовали в пролетарскую школу знания, а осенью 1918 года Колычев принял нелегкое для себя решение уйти с должности директора, так до конца и, не приняв сердцем революцию и ее преобразования. Вот тогда и появилась в должности директора проститутка Артемида Вольдемаровна Вареньева. Как она пролезла в директора - один Бог знает, очевидно, выдав свое веселое прошлое за принадлежность к пролетарскому классу. Во всяком случае, она никогда не называла учреждения, где работала до того, а всегда только с гордостью говорила: «А вот там, где я работала раньше, было так, и так, и так…», но никогда не уточняла, что этим местом работы был дом терпимости.
 
   Вначале Колычев, наивная душа, еще пытался чем-то помочь и предлагал свои услуги в качестве преподавателя, но Вареньева все его потуги разом свела на нет. «Пусть уж лучше будет меньше учеников в школе, но зато здесь не будет преподавать этот интеллигент Колычев, – так думала Артемида. – Классовое сознание превыше всего!»
   Честно говоря, не классовое сознание двигало ее действиями, а простая обычная зависть к чужому авторитету и мастерству старого педагога, только у нее не было ни смелости, ни чести в этом, признаться. Уже тогда глубина душевной гнили Артемиды давно прошла свою точку невозврата. Ее гораздо больше занимала мысль о собственной карьере и заработке, в том числе и порочном, как и на прежнем месте ее работы. Так, например, после ремонта крыши здания школы, часть денег от продажи железа «ушла налево». Что же касается ее стремления сделать карьеру, то, как говорил один известный писатель, «холодный и расчетливый карьеризм всегда граничит с предательством», и уже одно это наглядно подтверждало степень гнили ее мерзкой души.

   Колычева же новая власть на работе оставила в должности истопника, но лишь до той поры, покуда он был нужен Артемиде в качестве советчика для работ, связанных с директорством. Но теперь, по иронии судьбы, уже Балабан стал его начальником. Не переставая что-то искать руками в своих карманах, Балабан бесцельно слонялся по зданию, абсолютно ничего не делая. Он все больше становился похож на свинью, и даже свое излюбленное «разберемся», которое он произносил в ответ на доклад сторожей о происшествиях за ночь, он произносил так, словно хрюкал. Лицо его, не просто лицо неумного человека, а даже дебила, не выражало никакой мысли. Впрочем, зачем ему мысли, зачем ум, если он уже опустился до состояния раздраженного злого животного?

   Впрочем, вотяцкую кобылу Артемиду его бездействие вполне устраивало – лишь бы никто не лез к ней самой. Крыльцо школы разрушалось, ступеньки парадного входа раскрошились, колонны за три года ни разу не были побелены, и мебель приходила в негодгость, но ни ей, ни ее другу – уголовнику Балабану никакого дела до этого не было.

   Как-то раз-другой Колычев попытался было указать Балабану на его бездействие, но это только взбесило того:
   - Не лезь не в свое дело, тварь поганая! Ты уже не при власти, мразь старорежимная! – при этом Балабана трясло от злости и ярости. Он перемежал свои оскорбления густым слоем мата. – Что, на мое место метишь, гадина?

   Да, быстро же он забыл, кому был обязан своей должностью и тем, что его семья теперь не бедствовала. Быстро забыл, как плакал, когда его судили в очередной раз, и только лишь Колычев заступился за него и оставил на работе. Балабан тогда ревел и сквозь всхлипывания доносилось: «Жорке дорогу закрою своей судимостью (он имел в виду сына, который пошел работать жандармом), засудили меня совсем. Ой, что делать, Жорке дорогу закрою…» Все это он теперь быстро забыл.

 Колычев попытался было сказать про бездействие Балабана директору, но Артемида только наорала на него сама:
   - Что ты все лезешь, куда тебя не просят, старик! Ты уже не директор! Все правды ищешь? Я тебе ее найду! – и в наказание заставила истопника постоянно убирать помойку за зданием школы.
   «Пусть в говне покопается, поймет, кто он теперь» - сказала она с наслаждением своему другу Балабану, и они оба весело рассмеялись. Она – от ощущения очередной совершенной мерзости, он – от радости в лишний раз лизнуть начальствующий зад.

   В 1920 году Вареньева, решив, очевидно, добить старого учителя, написала на него донос в ЧК, на предмет пропажи из директорского сейфа ценных документов, мотивировав это только тем, что раз Колычев – бывший директор, то только он мог знать, где лежит ключ от сейфа.
   Несколько дней Колычева допрашивали, но на его счастье следователь попался честный и непредвзятый. Да и документы вскоре нашлись в кабинете Вареньевой. Она и правда их потеряла, но только вследствие своей же безалаберности, и Колычев был к этому совсем непричастен, что и понял при расследовании этого дела следователь.

   На последнем допросе, перед тем, как подписать Колычеву пропуск на выход, следователь спросил его про Артемиду, покрутив пальцем у виска: «Она у вас что, совсем дура?» Колычев только скромно улыбнулся и недоуменно пожал плечами. Однако же, когда Колычев пришел на работу, и спросил Вареньеву, зачем же она написала на него такую кляузу, раз он был ни в чем не виноват, Артемида сузила свои злые вотяцкие глазки и сквозь зубы процедила:
   - Я ничего не помню, как и что было. Все равно ты виноват! – проститутка Вареньева никогда не помнила то, что ей было невыгодно. Впрочем, это весьма частая болезнь для людей этой категории – тупых и уверенных в своей правоте, да еще и со смертельно больной гнилой душой.…

   Помните, у Омара Хайяма: «Чем ниже человек душой, тем выше задирает нос. Он носом тянется туда, куда душою не дорос»…Вот так и получилось, что проститутка стала элитой общества, а учитель – всего лишь обслугой. О какой духовности общества может идти речь, если вора поддерживает директор, представитель государства, а честный человек и трудяга заслуживает лишь их презрения?...

    *              *                *

   Приятный женский голос в репродукторе зала ожидания сообщил, что через несколько минут на первом пути ожидается прибытие поезда.
   - И что же было после всего этого потом? – спросил я Михаила Ивановича, увидев, что тот внимательно прислушался к объявлению и уже неторопливо поднялся с места.

   - Потом? – задумчиво переспросил Правдин, взяв в руку свой коричневый кожаный портфель, о чем-то подумал, словно вспоминая, и уже более торопливо досказал. – Потом случилось то, что и должно было случиться. Вскоре после того, как Колычева отпустили из ЧК, он ушел с работы, решив, что не стоит более задерживаться там, где тебя могут подставить каждую минуту. Ему была уготовлена судьба тысяч таких же интеллигентов, как он сам, но, к счастью или, к сожалению (уж тут не знаю, что лучше), он совсем немного не дожил до репрессий тридцать седьмого. 22 апреля 1936 года в 4 часа утра старый учитель Александр Петрович Колычев умер. Именно поэтому он и не увидел, как предали Родину Артемида и Балабан в сорок первом, вскоре после того, как началась война.

   Проститутка Артемида работала в немецком борделе вместе со своей подругой Матильдой, а позже сбежала с отступающими войсками вермахта. Дальнейшая судьба ее туманна. Кто-то говорит, что она умерла от сифилиса, кто-то – что видел ее и «мамку» их борделя Машку Афанасьеву вместе на строительстве железной дороги в «Устьвымьлаге», уж не знаю точно. Впрочем, одно не противоречит другому.
Балабан же служил при немецкой власти полицаем, однако был изгнан оттуда с позором за воровство и беспробудное пьянство самими же немцами. Перед приходом наших его нашли повешенным в своем доме. То ли он сделал это сам по пьяни, то ли помогли партизаны – не знаю, да и не жалко его совсем, честно говоря, собаке - собачья смерть. Вот, в общем-то, и вся история. Ну, да ладно, мне уже пора. Счастливо оставаться.

   На прощанье мы пожали друг другу руки, и Михаил Иванович ушел, а я остался в ожидании своего поезда. Я сидел на жесткой вокзальной скамейке и еще долго размышлял о том, что за прошедшую сотню лет практически ничего не изменилось в России. Все такие же Балабаны и Артемиды - тупые и безнравственные твари, готовые продать все, в том числе и свою Родину, с гнилыми отравленными душами бродят и плодятся на нашей земле и сегодня…

16.09.2021г