Мой друг Инна Оскнер

Я долго не мог запомнить правильное звучание её необычной фамилии: Окснер или Оскнер. В конце-концов Инна Владимировна сказала мне: ; «Я не бык!» (окс). Эта фамилия со шведскими корнями досталась ей от отца. Вообще, Инна Владимировна очень интересовалась своей родословной, доставала в архивах какие-то старинные документы, и даже устроила выставку в библиотеке Станиславского. Мама её, чью фамилию «Мельницкая» Инна Владимировна взяла в качестве литературного псевдонима, была «гетманского роду». Где-то в семейных преданиях, чуть ли не восходящих к Киевской Руси, маячил некий Марко, то ли итальянец, то ли еврей, но документов, подтверждающих это, не сохранилось. К языкам у Инны Владимировны был незаурядный талант. Она не только владела в совершенстве украинским и русским, на которых писала стихи и повести, и целым букетом восточно-славянских языков, но и британским английским, который стал её специальностью. Сотрудники БиБиСи, бравшие у неё интервью, никак не могли поверить, что она не жила в Англии. Думаю, Инна Владимировна прекрасно знала немецкий, хотя об этом мы не говорили. Немцы упоминались только в связи с оккупацией Харькова, о чем она написала свои лучшие вещи.
Мы познакомились в городской туристской секции, которой руководил весьма пожилой человек, я тогда бы сказал «старичок», имя которого забыл, к своему стыду. Он водил нашу шумную ораву по Харьковской области, выводил к водоемам, и купанье входило в наш обязательный ритуал. Инночку помню черноволосой и белозубой, всегда загорелой, в бликах солнца и брызгах воды.
 
Любовь к плаванию, а плавать могла часами, Инна Владимировна сохранила на всю жизнь. Особенно любила Голубой Залив возле Симеиза в Крыму, куда ездила при случае на тусовки по скалолазонию. Горный поход на Кавказ мастерски описала в одном из своих рассказов.
В дальнейшем виделись нерегулярно, чаще, когда мне нужно было получить консультацию по переводу на английский моих статей. Одно время Инна Владимировна вела группы по изучению разговорного английского, в которых я изредка занимался. В последние годы старался не пропускать её выступления в Чичибабинском центре и библиотеках Станиславского, Островского, куда её часто приглашали. Страшная тема оккупации не случайно привлекала моё внимание. Мне было 9 с половиной, когда началась война. Ещё не было массовой эвакуации, когда моего отца в составе бригады Гипростали эшелоном послали строить доменную печь на Уральском заводе в городке Чусовом, теперь Пермской, а тогда Молотовской области. Кстати, в Чусовом оказался после фронта Виктор Астафьев, который там чуть не покончил собой от голода и тоски. Взять с собой отец мог только жену и детей. Приказ был подписан Сталиным и не обсуждался, дома остался дедушка. К нему приехала двоюродная сестра из Львова, с которой он не виделся четверть века. Никому в то время и в голову не могло прийти, что Харьков может быть сдан. Дедушка и его сестра-старушка так и не смогли выехать. Они погибли как заложники после подрыва особняка 16-го ноября 41-го года на улице Дзержинского (Мироносицкой). Подрыв был осуществлен по радио из-за линии фронта и был предметом гордости генерала Судоплатова. При этом был убит какой-то важный фашистский военачальник. Немцы взяли в качестве заложников евреев и членов семей красноармейцев из близлежащего района города. Половину расстреляли сразу в подвалах гостиницы «Интернационал» на площади Дзержинского. Вторую половину (200 человек) на следующий день повесили на балконах вдоль той же улицы. Для моей мамы это осталось незаживающей раной.
Инна Владимировна посвятила несколько проникновенных рассказов городу и его жителям в период войны и оккупации. Все, кто читал описание вокзальной площади, заполненной колышащейся, как желе, толпой, описание того, как какой-то молодой человек пошел к вокзалу прямо по головам людей, никогда не забудут это. Рассказ «Исход» о том, как гнали евреев в гетто, увиденный глазами детей, является одним из самых проникновенных на тему Холокоста. Делу врачей посвящен другой замечательный рассказ ИВ «Доктор Сегал и Туня Бирбраер». Это зарисовки, сделанные рукой замечательного мастера, которые навсегда останутся в золотом фонде русской прозы. Повесть «Украинский эшелон» развёртывает широкую панораму той эпохи, увиденную глазами девушки, Инночкиной ровесницы времен войны.
На память приходит судьба другой харьковчанки того же поколения, Златы Ковалевской, угнанной во время войны в Германию. Она жила в семье пастора в небольшом немецком городке. Когда в 45-м году подошел фронт наступающей Красной армии, фашистские бонзы потребовали от фольксштурма (народного ополчения) сражаться до последнего. В городе не было войск, только госпитали, переполненные ранеными. Начальником был назначен ветеран еще 1-ой мировой войны. Он не захотел губить ни людей, ни город. В старом замке над городом был телефон, который чудесным образом работал. Злате предложили быть переводчицей. По телефону связались с русскими. Те согласились, но опасаясь провокации, потребовали, чтобы состоялась очная встреча. И вот, ветеран и Злата сели на велосипеды и поехали через линию фронта. Ехали тропинками через лес. Ползли ползком ; мимо немецкого танка. Наконец, добрались до условленного места на поляне в лесу. Уже вечерело. И вдруг на пустую поляну со всех сторон высыпали солдаты. Злата рассказывала, что это было страшнее всего, так как не было видно, кто это – русские или немцы. Спасенный город не забыл эту историю. В нем был создан небольшой музей и, спустя годы, Злату разыскали и пригласили в Германию.
Вообще, истории об угнанных в Германию отличаются описанием немцев, что соответствует и другим, услышанным мною историям, которые я старался пересказывать Инне Владимировне. Это были как бы и не нацисты вовсе, отношение к нашим попавшим в рабство людям было совершенно человеческое. В этом ряду выделяются рассказы нашего квартирного хозяина в Гурзуфе, куда мы с женой ездили отдыхать несколько лет подряд. Жил он в начале войны в Брянской области у тетки, родители его умерли. Когда пришли немцы, ему было лет 8-9. Партизаны взорвали мост. Каратели расстреляли каждого десятого, в том числе и его тётку. Остальных погнали по дороге, чтобы убедиться, что там нет мин. Затем часть жителей угнали в Германию, в том числе и его. В Германии распределяли угнанных тем, кто нуждался в помощи. Его отдали в семью, где старший сын погиб на фронте. Мать погибшего выкупала его в бочке с водой, и оказалось, что это беленький мальчик. Его поселили в комнате погибшего, одели в сохранившуюся от него одежду. С другими детьми он непрерывно дрался, но когда начал говорить по-немецки, его оставили в покое. Дома не били, за все время получил одну затрещину «за дело». Работать приходилось вместе со всеми. После войны его забрали «домой» наши военные. «Домом» оказался лагерь за проволокой, потом ремеслуха, потом армия, потом лесоповал заодно с зэками. Говорил, что никогда в жизни ему не было так хорошо, как в той немецкой семье. Писать в Германию не разрешали и след потерялся. Интересно было бы увидеть всё это, преломленное сквозь призму художественного воплощения. Поэтому я пытался подбрасывать Инне Владимировне подобные сюжеты. Впрочем, у неё и своих хватало. Не хватало времени.
Рассказы Инны Владимировны сыграли важную роль в разрушении послевоенного стереотипа об «оставанцах», как о людях, сотрудничавших с гитлеровцами. Конечно, среди тех, кто  оставался, были разные люди. Как-то в Партените в Крыму, куда нас увлекла на море наша приятельница, я стал нечаянным слушателем разговора на пляже. Местная жительница, бывшая харьковчанка, рассказывала, что, когда немцы оккупировали Харьков, они с мужем посчитали, что это навсегда и с немцами надо дружить. Можно только догадываться, как они дружили, если после освобождения сочли за лучшее уехать из Харькова, да ещё имели средства перебраться в Партенит.
Инна Владимировна любила преподавание. Она легко сходилась с людьми. В период работы в университете подружилась с Ренатой Мухой. После работы они часто часть пути шли вместе. Инна Владимировна потом вспоминала многие совместные шуточки, которые Рената включала в свои стихи. Русофобию ненавидела. Как-то её пригласили в российское консульство по праздничному поводу 9-го Мая. В это же время был вечер в Чичибабинском центре. Выходя оттуда мы столкнулись с Инной Владимировной, которая шла нам навстречу в каком-то трансе с широко раскрытыми глазами. Оказалось, что со встречи в консульстве её вывозили на ООНовской машине, потому что оно было окружено улюлюкающей разогретой наркотиками толпой из двадцати или тридцати молодчиков.  Мы проводили её домой, к счастью, никого не встретили. А наутро узнали продолжение истории. Толпа спускалась вниз по проспекту Ленина и в районе студенческих общежитий проломила головы двум иорданским студентам, которые мирно сидели на скамейке. Милиции, конечно, не было. Король Иордании лично распорядился прислать самолет за пострадавшими и, кажется, забрал и остальных своих студентов восвояси.
Инна Владимировна была одной из лучших представительниц настоящей украинской интеллигенции. Я бы сказал, украинской элиты. Она, правда, шутила, имея ввиду «еврейскую тему» в её творчестве, а не был ли тот легендарный Марко, основатель их рода, действительно евреем?
P.S. К счастью или к несчастью, Инна Владимировна не дожила до "дня X".