Маска

     Случай, о котором я хочу рассказать, не слишком похож на правду. Сам не знаю, как к этому относиться. Времени прошло достаточно, а как не знал, так и не знаю. И все, кому ни расскажу, такого же примерно мнения, не знаем, говорят, что бы это могло быть и возможно ли такое вообще. Но им проще, а я-то там был.
     Это случилось в восемьдесят втором. Я тогда на гидрографе «Атамания» ходил. Район работ нам достался мама не горюй, такой гнилой угол, что какие-нибудь Бермуды и рядом не валялись. Постоянные туманы, зыбь буквально душу выворачивает, до земли сотни миль. Пятую неделю мы между двух точек, как меж двух огней, болтаемся, и конца-края этому удовольствию не предвидится.
     Бодрится народ как может. Кто замлеет, того всей командой выручаем. Кому сто грамм, а кому и хорошая шутка в подмогу – команда слаженная, работаем бок о бок не первый год.
     Все, кроме штурмана, Трофимова Сергея. Серёга – человек новый, а как известно, где тонко, там и рвётся. Так оно и получилось.
     Смотрим – загрустил. Мужик взрослый, не мальчик, ну и отправил к нему командир буфетчицу Тасю, женщину тоже взрослую, но симпатичную и душевную.
     Не помогло. Ещё и Тася загрустила. Ни разу такого не было, говорит, чтоб мне про какую-то жуткую маску всю дорогу рассказывали. Видно, совсем вышла я в тираж, раньше не рассказывали, а показывали, и уж точно совсем не маску.
     Продолжает грустить наш Серёга. Да и наш-то он ещё не совсем, кто его знает, как с ним надо, чтоб и по-хорошему, и помогло.
     Подзывает меня командир. И просит (по-человечьи так просит, у нас отношения вообще нормальные были): ты поговори с ним сегодня в пересменку, я, мол, говорил, а толку нет. И помполит говорил, с тем же результатом. Теперь грозится на собрание этот вопрос вынести...
     А чтоб вы знали, помполит наш – помощник по политической части – мужичок был неприятный и въедливый, и фамилия, кстати, соответствующая – Зубов. Сам не понимаю, как мы с ним ладили. Привыкли наверно, ко всему привыкаешь. Но это мы привыкли, а штурман вряд ли.
     В общем, ситуацию я усвоил, поговорить пообещал, а потом сотню раз пожалел и сто акул себе в глотку пожелал. Что я ему скажу? Тут или специалист нужен, или близкий человек. А я, как понимаете, ни то и ни другое. Но взялся за гуж... Ладно.
     Заявился я принимать у него вахту с твёрдым намерением исполнить обещанное. А там, похоже, уже и не до разговоров!
     Сидит Серёга на полу, под пультами, физиономия перепуганная, и ноги поджал так, как будто что-то на него вот-вот напрыгнет. Большим специалистом быть не надо, чтобы понять, что совсем его накрыло.
     – Ну чего ты? Сергей Батькович... – всё, что я сообразил сказать.
     А он кивает головой куда-то в угол. Я цыкаю, но, машинально, туда заглядываю... Якорь тебе в душу! Лежит там что-то. Да не просто лежит, а трясётся и колышется так, что ясно: не бортовая качка тому виной. Оно живое!
     Я чуть не отскочил, но вовремя в руки себя взял. Негоже советскому моряку (да, на полном серьёзе я это, помнится, подумал, не зря, видно, Зубов свой хлеб едал, хорошо работал, зараза) козлом скакать от того, что трясётся и колышется.
     – Ну и чего это? – спрашиваю.
     – Маска...
     Я только хмыкнул. Дошло, что это та самая маска, о которой он Таське говорил. Она-то решила, он сон пересказывает «чи шо» (хохлушка у нас Таська), а это значит, и не сон и не «чи шо», а вот такая, значит, дрянь...
     – Маска так маска. Не кусается?
     – Нет. Не знаю...
     – Ясно.
     Пробежался я глазами по секциям пульта, глянул в радар и в лобовой иллюминатор – как-никак, а вахта технически уже моя, хотя формально я её ещё не принял – и полез поближе рассматривать ту самую «маску».
     Странная, скажу я вам, это была штука. Величиной с хорошую столовскую сковородку, формой, собственно, такой же, только что без ручки. Студенистая, серенькая – и никого из морских животин не напоминает. Ну, по крайней мере, из тех, что мне встречались или хотя бы в теории были известны.
     А самое поразительное я увидел, когда пониже к ней наклонился: на ней была физиономия, причём человеческая – лицо! Точнее, она сама и была лицом, даже какие-то намёки на уши по бокам, не слишком заметные, но если приглядеться...
     Серые студенистые глаза, такие же губы, маленький, едва заметный нос. То есть, в принципе, правильно товарищ штурман говорит – маска. Лицом-то звать всё-таки несподручно.
     Только вот почему он так её боится, прямо скажем, безумно? Как-то даже недостойно не только моряка, но и мужика. Я товарищей осуждать редко себе позволял, но здесь просто и выхода-то другого не видел.
     – Ты, – говорю, – товарищ штурман, прекращал бы кормой чердак полировать (т.е. чего на полу-то расселся?). Лучше бы вахту мне сдал. В журнале хотя бы распишись... Что тебя в этой штуке не устраивает? Обычное морское диво. Вроде медузы. Только не медуза и не похоже. А что мордаха у неё – так это, может, и не мордаха вовсе, а оптический обман зрения. Вакуоли какие. Или, там, псевдоподии. А мы по себе меряем, вот и видим физию там, где её нет. Антропоцентризм называется, слыхал? Да и симпатяга она, не знаю, чего ты так напрягаешься!
     Тут я даже и не пошутил – про симпатягу. И в самом деле симпатичная мордаха была. Мне даже показалось – женская.
     У меня было промелькнула мысль за борт её того, а потом решил: дождусь до утра. Ребятам покажу, командиру опять же – лучше однажды увидеть, чем многажды в рапорте прочитать. Да и ждать уже осталось всего ничего, на вахту-то я в четыре заступил. Рассвет близко.
     Только вот Серёга смущал. Прямо сам не свой штурманище-то наш. И вставать не собирался, не силой же его поднимать!
     Глянул я ещё разок на приборы, на маску эту, на штурмана – и со всей серьёзностью, на какую только был способен, говорю:
     – Серёга, есть разговор.
     Он только кивнул, да и то я не уверен.
     Разговор у нас вышел короткий. Серёгу как заклинило на каких-то «старых глазах»: мол, у этой студенистой «сковородки» – глаза старые. Я ничего понять не могу – а если и старые, так что? Да и вообще, старые – это как? У меня мать, помнится, сметаной и мёдом веки мазала, чтоб глаза не старели. Или под глазами, не суть...
     Рассчитывал я, честно говоря, что он куда-нибудь в сторону с этой «глазной старости» свернёт – семья-родные-знакомые хотя бы. Может быть, тоскует без кого, всяко бывает. Но он – ни в какую, старые глаза и всё, точка.
     Потом вдруг подскочил (я уже и не надеялся, думал, так до утра тут и просидит), пойду, говорит, покемарю. И как ветром его сдуло, я даже сообразить ничего не успел. С журналом-то мы так и не разобрались!
     Смотрю – Тася идёт. Заскочила ко мне и рассказывает, мол, выруливает от стармеха – штурман мимо несётся. Бледный, как рассветы под Мурманском, и бормочет что-то невнятное.
     – Всё плохо, Тася, – говорю. – Проблемы у штурмана. – И объясняю, что это не такие проблемы, которые сами рано или поздно решаются, а те, которые он будет решать на бережку, долго и упорно, это уже совершенно точно.
     Тася, конечно, не очень расстроилась – сказала, что о его проблемах давно уже всё поняла, нехай бы он шёл куда подальше вместе с ними. И стармех, с его «полшестого», туда же. Рукой махнула и собралась уже уходить, как я предложил ей заглянуть туда, где маска.
     Удивилась Тася не очень. Сказала, что однажды чёрта морского видела, вот то было да, а это так, ерунда, блин какой-то с детским личиком. Детским или даже младенца.
     Мне так совсем не казалось. Я же говорю, женское это было лицо, мне и глазки не чисто серыми, а серо-голубыми казались. И очень даже милыми, удивлённо-круглыми такими. И чем дальше, тем больше, и вообще, как говорится, масса обаяния, несмотря на студенистость... Но согласитесь, что спорить в пятом часу утра с симпатичной буфетчицей глупо.
     Мы и не спорили. И не спорили совсем не долго, уложились минуты в три – у меня всё-таки вахта. Тася фыркнула, подула на чёлку, всё, что надо, одёрнула-поправила, и к ней вдруг вернулся интерес к маске. Интерес есть, а маски нет!
     Ни в углу, ни в другом – нигде нет. Исчезла. Я так думаю, уползла. Не знаю, как так быстро можно уползти, но факт остаётся фактом. Не растворилась же она в воздухе!
     Мой утренний рапорт командир не принял. Собрал нас – меня, штурмана и Тасю – в кают-компании и разъяснил, что будет, если мы эту историю с ползающим лицом раскручивать начнём. Я и Тася впечатлились и как-то сразу передумали – Таська-то, естественно, трепалась потихоньку, только кто её слушал. А штурман и не впечатлился и трепаться не стал. Он вообще так и ходил как замороженный до самого победного конца, до возвращения из рейса. На маску, правда, больше не жаловался. Ни на что не жаловался, но бледность эта его не проходила. Нехорошая такая бледность, зеленоватая...
     А как вернулись, и недели не прошло – умер Серёга. Скоропостижно. Инфаркт.
     Оказалось, у него из родни только сестра, Наталья. Неприятная тётка. Всё больше недовольной была, чем скорбела. Сначала вообще заявила, что сил у неё нет всем этим заниматься, потом вроде расчухалась немного, зашевелилась.
     От пароходства меня и второго механика помогать отправили – венки там всякие, ткань, тюль.
     Заходим за фотографией. Наталья глянула и как ахнет:
     – Старые глаза!.. Это ж прямо старик какой-то, вы чё тут намутили?
     «Ритуальщица», конечно, давай переубеждать, мол, это качество такое, что даже морщинки пропечатались. Но Наталья упёрлась рогом – такое забирать не буду, переделывайте как хотите.
     Заставила, переделали. Опять глаза не те!
     В третий раз я уже и не пошёл. Можете себе представить, каково мне было всё это наблюдать. И закралось сомнение: может, и мне чего ждать? Неординарного...
     Вроде и не особенно ждал, но напряжение да, было, и со временем, надо сказать, не спадало, а росло. На медкомиссии невропатолог по коленке стукнул, нога до потолка подлетела. А невропатолог – невропатологиня. Глянула она на меня своими серо-голубыми кругленькими глазками и спрашивает: «Что же вы так напряжены-то? Что-то беспокоит?».
     Через пару месяцев я женился. О том, чтобы этому противиться, и мысли не пронеслось. Бегал за ней как пацан, думал, что такое только в кинах бывает...
     Оставалась одна интрига – Тася. Теперь-то я уверен был, что неспроста нам те мордочки такими или другими казались.
     Тася, как всегда, когда рейсов не было, подрабатывала где-то в пароходстве. На глаза она мне не попадалась, но от этого было ещё неспокойнее. Видела она того «младенца» – и случилась у нас та «романтика». Понятно, что не только со мной она случалась, но дитя-то она со мной узрела!
     Прошло, наверно, ещё с парочку месяцев. Идём мы как-то с Ларисой из гостей. Настрой самый замечательный, мы подшофе, погода сказка, а навстречу... Таська с ребёнком! С младенцем...
     Я, не поверите, сдуру и перепугу чуть не заорал «это не мой!». Тут ведь как хотите, но даже по самым грубым прикидкам он никак моим не получался.
     А Тася к нам. Здрасте-здрасте, как мол, поживаете. Знакомьтесь – это внучка моя, Мариночка!..
     Вот так всё и разъяснилось. Это что касаемо нас троих – меня, Серёги и Таси. А если брать вообще, то ничего, конечно, не ясно. И никаких идей, никаких гипотез.
     Если то, что мы видели – животное, почему оно нам те «рожицы» строило? Ведь, выходит, предсказывало – кому под венец, а кому на погост.
     И что ему с этих предсказаний – оно ведь не цыганка на вокзале, ручку ему не позолотишь.
     И откуда взялось, а главное – куда делось? Приползло, потом уползло – тоже, понимаете, не ответы.
     Но как ни крути, выглядело оно как что-то морское. Не мистическое там какое, не привидение, не сознания завихрение. Обычное морское диво. Вроде медузы. Только не медуза. И не похоже...