Двенадцать ложек

Было ли, не было ли... Жил в местечке Малые Кайданы раввин, по имени рабби Лейб. Человек, по местечковым меркам, большой учености. Женат был рабби на девушке из хорошей семьи, с приличным приданым, вот только в приданое, кроме серебряных подсвечников и льняных простыней, ребецин получила целый ворох хворей. Рожала до срока скрюченных, синеньких, бездыханных младенцев, а потом и сама отдала богу душу. Рабби Лейб, как не обхаживали его свахи, жениться больше не захотел, зарыл себя с головой в книжную премудрость, а за хозяйством у него теща присматривала, мать жены, земля ей пухом. 
А еще жила в местечке девушка по имени Малка. Не то чтоб сирота, но и не при родителях. Мать Малки сбежала с каким-то гоем, когда девочке еще двух лет не исполнилось, а отец был мелкими махером, торговал то воздухом, то прошлогодним снегом, иногда пропадал неделями, иногда возвращался в местечко и сидел дома тихий, как мышка, носа за порог не казал. Малка, ясное дело, с ранних лет научилась сама о себе заботиться и по дому любую работу делать. Когда девушке исполнилось шестнадцать лет ее отец, шлимазл, задумал новый прожект: торговать саянями на парусном ходу, чтоб навроде лодок зимой по дорогам ездили и укатил обделывать дельце может в Жмеринку, а может и в самую Одессу.. где ж, как не в Одессе, парусные сани продавать? Укатил, а назад не вернулся, что с ним случилось, где пропал, никто так и не узнал никогда. Малка помыкалась в одиночку, небольшие деньги, что отец оставил, закончились, а жить-то надо.. Девушка пораскинула мозгами, перебрала что умеет делать и надумала пойти в прислугу. К тому времени как раз теща рава Лейба совсем занедужила, ослабела, и ум за разум у нее заходить начал. Вот Малка и пошла к раву Лейбу о найме спрашивать. Служанка у уважаемого раввина – чем не работа для расторопной, крепкой девушки?
Тут надо сказать, что Малка выросла не только крепкой и расторопной, но еще и красивой на заглядение. Глазищи карие, огромные, волосы каштановые, шелковые, талия тонкая, как у испанской танцовщицы, а повыше и пониже талии все такое приятно округлое, что глаз радуется. 
Уж не знаю кого там сватали раву Лейбу, каких девиц находили, что он от них поглубже в книги прятался, только увидев Малку, рав чуть слюной не изошел. На работу девушку конечно принял и, как только она стала к нему в дом приходить, принялся делать намеки всякие. В зеркало, что ли, сначала бы на себя посмотрел. На слезящиеся красные глазенки, на грязную колочковатую бороду, на пузо обтянутое засаленым, штопанныым лапсердаком.. В общем Малка сперва, по неопытности, намеков не поняла. А как поняла так чуть в лицо раву не расхохоталась.
- Уж, простите, - говорит, - рабби Лейб, но я к вам нанималась еду готовить и за порядком в доме следить. А насчет чего другого договора не было. И не будет.
Рав Лейб только головой покивал, мол, как скажешь, красавица, тебе решать. Но обиделся крепко. И, будто черт ему подсказал, тут же план придумал, как нахальную девку прищучить и добиться своего.
За месяц до Песаха, вытащил рав Лейб из сундука здоровенную коробку, а в коробке выложеной бархатом, двенадцать серебрянных столовых ложек с позолочеными ручками тонкой работы. Вроде как золотые дубовые листья, а под листьями желудь прячется. Здорово сделано, желудь, листья, прямо живые. Подозвал раввин Малку:
- Вот, - говорит, - гляди. Это пасхальные ложки, от жены, земля ей пухом, остались, только в Седер Песах ими пользуюсь. Начисть-ка их хорошенько, чтоб сверкали, чтоб ни пятнышка, а если сломается ложка или пропадет – пеняй на себя.
Малка на угрозу внимания не обратила. Чистить серебро она хорошо умела, а сломать или потерять такую здоровую столовую дуру – это ж из какого тухеса руки расти должны? Только назавтра, когда раввин захотел работу и Малка перед ним коробку открыла оказалось что на бархате лежит не двенадцать ложек, а одиннадцать. Хитрый Лейб вечером, когда служанка домой ушла, сам одну ложку вытащил и спрятал. Иди, докажи.
Девушка, как увидела что одной ложки не хватает, растерялась, побледнела, губы задрожали, второй раз ложки пересчитала, потом еще и еще.. Но сколько не считай -  ложек одинадцать, двенадцатой нигде нет. Раввин на девушку смотрит грустно, с сочувствием. Спокойно так говорит:
- Понимаю, милая, трудная у тебя жизнь, одна ты на свете, ни подарка, ни помощи ждать не откуда.. Не удержалась, позарилась на дорогую вещь – случается. Если будешь со мной как  Наоми с Боазом, как Суламифь с царем Шломо, то я никому про ложку эту не скажу, забуду, будто не было. А не будешь – ответишь за кражу.
Малке кровь в голову бросилась. Оттолкнула раввина изо всей силы. 
- Лучше, - кричит, - в колодец броситься, чем с таким как ты к одной постели на шаг подойти! Тоже мне, царь Шломо нашелся! Засранец шлимазнутый! Попомнишь меня еще!
Выбежала из дома и, что выдумаете, таки сиганула в колодец. Народ конечно сбежался, девчонку вытащили, но что толку, она когда падала разбила голову.. достали – не дышала уже.
Рав Лейб, конечно, всему местечку сказочку рассказал, мол, девчонка, бедняжка, умом тронулась. Уже несколько дней вела себя странно, говорила невпопад. Уронила, вот, крышку от кастрюли, та об пол со звоном ударилась, Малка шуганулась как безумная,   бросилась бежать не разбирая дороги и упала в колодец. Он, рав Лейб, ничего сделать не успел.. жаль девочку, такая была мейделе.. Похоронили Малку бедно, но честь по чести, не как самоубийцу. Рав Лейб молитвы читал дрожащим голосом и даже слезу пустил. Люди раввина жалели - вот же свалится такая неприятность на почтенного человека..
В ночь после Малкиных похорон рав Лейб долго не мог заснуть. Стонал, ворочался, наконец задремал.. сквозь сон чувствует: кто-то его за плечо трясет. Открыл глаза - теща у постели стоит. Надо же, она давно без помощи с кровати не вставала. А тут на ногах держится твердо, не горбиться, на бок не клонится. И глаза у нее не старушечьи, а как у шестнадцатилетней девчонки которая всему миру готова показать где раки зимуют и рыбы писают.
- Что, не ждал, поц драный? - спрашивает теща Малкиным голосм. Вставай, дрэка кусок, пойдем ложечки пересчитывать.
Ни жив, ни мертв от страха Лейб поплелся  за диббуком. Вынул коробку с ложками.. Он как раз, прежде чем лечь спать, спрятанную ложку на место положил. Открыл крышку, начал счет:
- Один, два...пять.. десять, одинадцать..
Только хотел сказать "двенадцать", а диббук как рявкнет замогильным голосом. Рав Лейб крышку себе на пальцы уронил, сбился, начал заново. Только дошел до одинадцати - обдало таким холодом, что губы занемели - опять сбился..
- Считай, считай, - издевается Малка, - ты у меня теперь долго считать будешь, сегодня у нас только первая ночь, царь ты мой Шломо.
- Я на тебя найду управу, дьяволица,- всхлипнул Лейб, - днем ты силу потеряешь, а я к виленскому раввину напишу, тебя изгонят.
- Валяй, пиши. Может и правда изгонят. Только я, сам знаешь, прежде чем уйти, все почтенному обществу выложу. Людям понравится.
Замолчал рав Лейб и всю ночь до петушиного крика старательно считал ложки, но досчитать до двенадцати так и не смог.
На следующую ночь все повторилось. И через одну. И через две. Рав Лейб осунулся, голова у него стала дергаться, руки тряслись. А вот Лейбова теща, ее, кстати, бывают же совпадения, звали Сара-Малка, с каждым днём словно год сбрасывала. Что с ней по ночам происходило Сара-Малка совсем не помнила. После третьих петухов возвращалась в свою постель и спала до поздна сладким сном. Потом вставала сама, без помощи, ела с аппетитом. Щеки у нее зарумянились, глаза заблестели, говорить стала здраво, не путаясь.
Приближался Песах. У рава Лейба при мысли о пасхальной ночи все поджилки тряслись. Ведь соберутся гости, сядут читать Пасхальную агаду, а диббук что? Не постесняется явиться перед всем честным людом и погнать раввина прямо из-за пасхального стола ложки пересчитывать. Тут вся история и откроется.. Думал Лейб и так, и эдак что делать, как спастись – ничего не придумал. Сказаться больным – не поможет, не оставят добросердечные соседи раввина одного в пасхальную ночь, хоть прокаженым скажись. Уехать – куда? По всему выходило, что выход один – перед Песахом, вслед за Малкой, головой в колодец.. Чтоб хоть имя свое от позора уберечь. 
За неделю до Песаха приехала к раву Лейбу и Саре-Малке свояченица из соседнего местечка. Да не одна, а с семилетним сынишкой Мотеле – тем еще мальчиком с шилом в тухесе. Ох, не хотелось Лейбу никого в дом пускать.. А как не пустишь? Тем более теща дорогая, Сара-Малка, гостям очень даже обрадовалась, сразу принялась обнимать, лобызать, за стол усаживать.
Ночью, как водится, пошли рав Лейб и диббук ложки пересчитывать. Рав Лейб открыл коробку:
- Один, два.. пять.. десять, одинадцать.
На одинадцатой ложке Лейб онемел, сбился со счета, а из-за двери раздался детский голос:
- Двенадцать! Ты что, дядя Лейб, до двенадцати считать не умееешь? А я - могу! 
Это вундеркинд Мотеле встал ночью пописать, услыхал голоса и сунулся проверить что там взрослые без него делают.. 
При слове «двенадцать» по комнате прошелестел порыв ветра. Просвистел что-то вроде:
- Повезло тебе, свинячье рыло!
Хлопнула форточка. Сара - Малка вскрикнула своим, не девичьим, голосом, села на табурет, ухватилась за левую ступню.. Мизинец на левой ноге у нее будто иглой кольнуло. Ушел диббук и больше не возвращался. 
У рава Лейба с той поры появились большие странности. Каждое утро он начинал с того, что по многу раз считал до двенадцати и только потом приступал к утренней молитве. А еще стал бояться серебрянных ложек и молодых девушек. Ложек в руки не брал, девчонок десятой дорогой обходил.
Сара-Малка молодеть перестала, но прожила много лет с ясной головой и в крепком здравии.
А мальчик Мотеле когда вырос стал большим ученым, математиком, но это уже совсем другая история.