Воспоминание о юности в бессонную ночь

­­­­Сон не идет…
Идет лишь время…
Медленно и неизбежно…
Иногда оно ускоряется, если начинаешь вспоминать о прошлом…
О тех далеких годах, когда время бежало, куда-то спеша …    
К радостным встречам и свершениям, которые сулили тебе счастье…

Ты уже понимал, что счастья не может быть, если жить в одиночестве, и где-то в тёмных небесах уже возникал образ той, кто полюбит тебя…
И вдруг  воспоминания в бессонной ночи прерываются голосом, который еще сохранился в твоей памяти, но кому он принадлежит, не могу сейчас вспомнить : «Я свет выключу, хорошо? Чего ему зря гореть…»
Я открываю глаза, в комнате темно… О каком свете тогда идет речь?
А голос продолжает говорить: «Температуру твою я измерила… Высокая она у тебя… Тридцать девять и еще немножко. Но после лекарства тебе полегчает. А завтра лекарша придет, я уже в амбулаторию позвонила».
И тут я вздрагиваю, вспомнив, чей  это голос.
Это голос моей бабушки Ули!

В моем измученном сознании настоящее и прошлое сливаются вместе, и я начинаю верить в то, что бабушка жива и заботится обо мне, как прежде.
«Придет какая-то лекарша, - думаю я, - и, может быть, избавит меня от этой ненавистной бессонницы».
На какое-то время я проваливаюсь в сон, но тут дверь в мою комнату распахивается, и с яркими лучами утреннего солнца в нее входит девушка в белом халате. Она берет мою руку, теплыми и нежными пальцами нащупывает пульс и говорит голосом, похожим на музыку: «Меня зовут Светлана Николаевна»

Я просыпаюсь, ив моей памяти вдруг всплывает тот вечер из юности, каждое его мгновение и каждая деталь обстановки…

Я лежу в постели с температурой, простудившись на работе в лесу, на потолке горит мигающая лампочка без абажура, а бабушка Уля, напоив меня горячим молоком с таблеткой аспирина, хочет выключить свет, чтобы он не мешал мне уснуть…

И тогда я начинаю вспоминать сначала.

Я не поступил с первого захода в Ленинградский университет, и дед Тихон взял меня на работу к себе на лесозавод. Работа была тяжелой, хотя в моей трудовой книжке было записано, что я принадлежу к разряду ИТР, то есть, инженеро–технических работников. Моя должность называлась: «бракёр лесопильной продукции второго разряда». Я должен был измерять рулеткой тяжелые чурки, которые в документах назывались секторами, выискивать в них сучки и задоринки, и складывать их в один из двух штабелей: налево – брак, направо- годен.

Идти на делянку, где работали лесорубы, было далеко: сначала по большой росистой поляне, потом по камням через бурливую речку и, наконец, по горам, поросшим густым буковым лесом. С полчаса я сидел на делянке у костра, который горел здесь сутками, стараясь высушить насквозь промокшие ноги, затем шел работать. Лесорубы при моем появлении хмурились и ворчали: они не любили меня, так как от количества бракованных секторов зависела их зарплата. В двенадцать часов я обедал тем, что положила мне в сумку бабушка Уля. Чаще всего это было молоко и пирожки с картошкой. После обеда мне хотелось спать, потому что вставал я в пять утра, но лесорубы кричали: «Давай нам итог на сегодня!», и я работал, как проклятый. В три часа я подводил этот чёртов итог и отправлялся домой. Роса на поляне уже высыхала, но я всё равно умудрялся промочить где-то ноги.В результате чего и заболел.

Первая ночь после того, как я простудился, была ужасной. Сначала меня мучил нестерпимый жар, потом бил озноб, кружилась голова, а ноги сводило судорогой. Уснул я перед самым утром и часа три лежал, не шевелясь, не силах открыть глаза. Даже когда бабушка толкнула меня в плечо и сказала:
- Просыпайся, лекарша пришла…

Я с трудом приподнял отяжелевшие веки и увидел перед собой девушку в белом халате, несказанно красивую и совсем молоденькую. Я знал, что в нашей поселковой амбулатории работают два человека: фельдшер Мироныч и медсестра. С Миронычем я был хорошо знаком, так как он оформлял мне медицинскую справку, необходимую для поступления на работу, а вот медсестру никогда до этого не видел, и был удивлен, что в нашей глуши могло появиться такое чудо.
Она присела в плетеное кресло рядом с моей кроватью и сказала:
- Меня зовут Светлана Николаевна.
А я еще раз взглянул на ее полудетское лицо и улыбнулся, несмотря на слабость и нежелание выслушивать что-либо, кроме вопросов о моем здоровье.
Судя по всему, она была моей ровесницей. Окончила, видимо,  семь классов, поступила в медицинское училище и получив диплом медсестры,  была направлена на работу в нашу амбулаторию. И теперь считает, что имеет основания называть себя Светланой Николаевной. А я окончил десять классов и теперь тоже начал работать на лесозаводе, да еще в качестве ИТР, и могу тоже называться по имени-отчеству.
И я ответил ей, желая просто пошутить по поводу её официального представления:
- А меня зовут Борис Валентинович.
Я ожидал, что сейчас она рассмеётся, и дальше наш разговор пойдет в совершенно другом ключе, легко и раскованно. Но она даже не улыбнулась, а, пристально и строго взглянув на меня, спросила:
- На что жалуемся, Борис Валентинович?
Я не знаю, откуда вдруг у меня взялись силы продолжить шутить и веселиться. Видимо, у нас, мужчин, это живет подспудно: завидев красивую девушку, мы стараемся показать себя умнее, чем есть на самом деле.
- Не на что, а на кого, - ответил я голосом вполне здорового человека, к которому по ошибке пришла медсестра, еще не знающая, что её пациенты способны притворяться больными. – Я жалуюсь на директора завода, который не выдал мне резиновых сапог, в результате чего я каждый день возвращаюсь с работы с мокрыми ногами.
Лицо у медсестры застывает от удивления, а мне приятно от того, что я смог удивить ее.
- Так вы хотите жаловаться на своего дедушку? – чуть слышно спрашивает она.
Такого поворота в нашем разговоре я не ожидал, и мне становится стыдно за свою глупую болтовню. И она, видимо, поняла это, сразу переключившись на исполнение своих обязанностей:
- Меня лично интересует только состояние вашего здоровья: что вас беспокоит, какая у вас температура, и  где  болит.
И мне не остаётся ничего другого, как перечислить симптомы моей болезни:
- Температура вчера была высокой. Как сказала бабушка, тридцать девять и еще немножко. А болит у меня всё, с головы до ног.
Девушка облегченно вздыхает, удовлетворенная моим ответом, и, взяв меня за запястье своими нежными пальчиками, принимается считать удары моего пульса.
Потом кладет на мой лоб прохладную ладонь и озабоченно говорит:

- У вас очень учащенный пульс, зашкаливает за сто ударов в минуту. И непонятно, почему, ведь температура у вас вроде нормальная. Впрочем, давайте измерим…

Мне очень хочется сказать ей, что пульс у меня участился, когда я увидел, какая она красивая. и почувствовал, что такой девушки больше никогда и нигде не встречу. Но, вспомнив, как строго она отнеслась к моей шутке с моим именем – отчеством и к нападкам на дедушку - директора, решаю промолчать.

Она сама закатывает вверх мою рубашку и засовывает мне под мышку градусник, отчего мне становится сначала щекотно, а потом приятно.
Минут пять мы оба молчим, она – осматривая нашу комнату, я – неотрывно глядя на неё. Ей это, видимо, неприятно, и она встает и отходит к окну.
- А у вас здесь красиво, - неожиданно говорит она почти восхищенно. – Лес прямо за стеной…Это орешник?
- Да, фундук называется, - отвечаю я счастливым голосом. -Бабушка по три ведра орехов каждый год собирает. Хотите, она вам их в сумку отсыплет?
- Нет, у меня дома их много.  Мироныч принес целых полмешка. Говорит, они очень полезные…
Потом она вдруг вскрикивает:
-Ой! А про термометр я и забыла!
Подбегает ко мне, выдергивает из-под мышки градусник и, щурясь, говорит:
- Почти нормальная, тридцать семь и восемь. Значит, будем пить аденозин от тахикардии, а от судороги в ногах я пропишу вам согревающую мазь.
«А от боли одинокого сердца что вы мне пропишите?» - мысленно спрашиваю я.
Видимо, она читает этот вопрос в моих глазах, потому что вдруг краснеет и начинает спешить:
- У меня еще один вызов к пациенту с простудой, где-то здесь по соседству с вами. Вы, случайно, не знаете такую: Терентьеву Ольгу Петровну.
- Так это же прямо через дорогу, четырех квартирный барак возле мельницы! - почти кричу я в надежде, что она задержится у нас хотя бы минут на пять.
Но она берет свою огромную медицинскую сумку и улыбается мне на прощанье:
- Выздоравливайте, Борис Валентинович!
И тут, на моё счастье, в комнату входит бабушка Уля с подносом в руках.
- Ты не спеши, - говорит она ласково. – Попей чайку с пирожками. Небось, с утра маковой росинки во рту не было.
Бабушка ставит поднос на табурет и придвигает его к моей кровати. Потом чуть ли не силком усаживает девушку в кресло.
- Чай да задушевная беседа – полезнее всех твоих лекарств, - уверяет она медсестру. – Поговорите, детки, поговорите, а я пойду пока скотину покормлю, Забыла я про неё с этой проклятой болячкой.

Она уходит, а Светлана Николаевна начинает ухаживать за мной.
- Привстаньте - говорит она, - я вам подушку под спину подложу. А то вы чаем себя можете облить.
«И пирожком подавиться», - радостно думаю я.
Мы пьём чай и смотрим друг на друга.
- Вы ведь городской? - спрашивает она, пытаясь завести разговор и тем самым прекратить этот мучительный обмен взглядами.
- Да, городской. Сюда я приезжал только на каникулы. А, когда не прошел по конкурсу в университет, дед устроил меня здесь на работу.
-Я тоже городская. Вы в какой школе учились?
- В шестой мужской…
-А я – во второй женской! Выходит, что мы соседи!
- Выходит! Мои одноклассники ходили танцевать к вам на вечера!
- А вы почему не ходили?
- А я танцевать не могу…
- Представьте, я тоже! В десять лет я упала с велосипеда и сильно повредила себе ногу. Врачи говорили, что я буду всю жизнь хромой, но мой дед, он тоже врач, только военный, придумал для меня какую-то систему упражнений. Знаете, я часами лежала на постели и сгибала ноги, на которых висели тяжелые гири. А потом должна была пробежать два раза вокруг нашего квартала. И теперь я ни чуточки не хромаю. Только вот танцевать не научилась. Но дед говорит, что обязательно научусь.
«Мы будем учиться танцевать вместе, - думаю я. – В прекрасном и пустом зале моей школы, куда нас втайне от директора пропустит наш сторож Али».
Она уходит лишь через час, когда у меня уже кружится голова от долгой, счастливой беседы и надежд.

Прошло два дня. Я уже начал вставать с постели, читать и слушать по радио музыку. Однажды поздно вечером передавали оперу Чайковского «Евгений Онегин». Я дослушал ее до конца, и долго не мог заснуть после этого. У меня в у шах слышалось одно и то же:
«Куда, куда вы удалились…»

И утром третьего дня я сказал бабушке Уле:
- Вызови, пожалуйста, медсестру, Что-то я снова почувствовал себя плохо.
- Хорошо, сейчас позвоню, - ответила бабушка и спустя пять минут прокричала из соседней комнаты:
- Сказали, через полчаса придёт!
Я взял со стола зеркало и, лёжа в постели, стал смотреться в него, стараясь изобразить на лице телесные и сердечные муки.
Получалось очень неубедительно, так как меня одолевала радость от предстоящей встречи с любимой.
Вскоре на крыльце раздались торопливые шаги, хлопнула дверь, и на пороге мой комнаты я увидел … Мироныча.
- На что жалуемся? – сразу спросил он, на ходу засовывая в уши трубочки фонендоскопа.
Я понял, что разыгрывать из себя больного уже бесполезно, и прямо из глубины моей души вырвался вопрос, прозвучавший             криком израненного зверя :
- А где Светлана Николаевна?
- Понятно, - протянул Мироныч. – Еще один влюбленный отрок… Уже десятый по счёту.
Он тяжело опустился кресло и грустно сказал:
- Уехала наша Светлана Николаевна, далеко уехала…
- Куда? – заволновался я, сбросив с себя одеяло. – Ведь ей надо еще два года отработать у нас после окончания училища.
- По закону – надо, - согласился со мной фельдшер. - Но бывают и исключения… Дело в том, что её дед, майор медицинской службы, получил приказ выехать на новое место службы в какой-то небольшой город на Дальнем Востоке, название которого я уже забыл. Из родных у Светы никого, кроме деда, нет, так как её родители погибли на войне, и ей было разрешено поехать с ним. Она теперь числится сержантом нашей доблестной Советской Армии и будет проходить службу в госпитале вместе с дедом.

Когда вечером пришел с работы дед, я попросил его найти мне резиновые сапоги.
- Зачем они тебе понадобились? – удивился он.
- Я завтра выхожу на работу, - ответил я.
Дед задумался, а потом сказал:
- Это хорошо… Работа всё лечит.
Откуда он догадался, что у меня с утра болит сердце, я не знаю.

Как всегда, в пять часов утра я вышел на широкую поляну, покрытую серебряной росой. Но теперь от неё мои ноги надежно защищали резиновые сапоги, и я уверенно шел вперед, оставляя за собой зеленую тропинку.
Где-то на полпути из-за гор робко выглянул краешек солнца, потом его первый луч коснулся моего лица,  и я подумал:         
  - Солнце    встало там, где теперь живет моя Светлана Николаевна, а этот теплый лучик – привет от неё…