Ягода кулацкого дерева. Глава 26. 1952 год

 Как говорится, чем  дальше  в  лес, тем больше дров. Так и в жизни Веры Васильевны. С каждым днем всё больше проблем. Ивану вожжа под хвост попала. Запил, распаясничался. Ну, что это! Только на работе стало  складываться, так дома – разлад. То, что он прикладывается к рюмке (к какой там рюмке? На ферме из стаканов пьют), замалчивала. А теперь вот зашла в тупик. Прямо, не знает, что делать. Вот сегодня! Казалось бы, обычный рабочий день. На дворе мороз, в телятнике холодно, сквозняки. Взять бы ему да законопатить крупные  щели в окнах, дверях, крыше. Так нет же! Напился с товарищами (еле кирзовые сапоги «принес» домой) и устроил в семье «спектакль».

     В театре любое представление начинается так. Открывается занавес. Выходит ведущий и объявляет. А после него появляются артисты. А тут всё по-иному. Домашний «спектакль» начинается с того, что во дворе, слышно, кто-то шарит, что-то ищет, бубнит, матерится. Потом открывается  входная дверь. Шум. Мат. Домашние ошарашены, а потому молчат. А он садится за кухонный стол, раскладывает свои жилистые руки, как плети, колесом и склоняет на них хмельную голову. С одной стороны для семьи, вроде б, хорошо. Раз голова упала, значит, скандала, а то и драки, не будет. А с другой: у той головы ведь есть ещё и мозги, которые, кстати, норовят извергнуть свои  мысли, и рот, который  мелет, что  мозги надоумили. Вообще, если  прислушаться к его речи, то наслушаешься, в основном, обид в адрес неверной (первой) жены, на поломанную жизнь, на своё физическое несоответствие. И всё время ему  хочется  спорить, ругаться, доказывать. Но, вот беда, ему никто не отвечает, так как не желает встревать в скандал, а его это, увы, бесит.

     -Так я с кем разговариваю!? – говорит в воздух.

     А раз никто не отвечает, значит, обида удваивается. Он вяло встаёт. Шатаясь и падая,    ищет свой мешок по углам и закоулкам. Находит и начинает упаковывать личные вещи. А что у него личного? Одна фамилия! Ну, опасная бритва. Ну, помазок. Ну, кусочек зеркала. Всё это долго  укладывает в мешок. Бросает на плечо. Подходит к двери. Разворачивает- ся лицом к семье и начинает  произносить (нажимая  на «э») прощальную речь. Жене: «И ноги моей, э, больше не будет тут!». К Кате: «А ты ищи своего, э, отца!». К сыну: «Прости, сынок. Не хотел тебя, э, обидеть, но, видишь как…». И делает вид, что обиду ему  причинила эта семья. Со злостью хлопает дверью. Следом, конечно, никто  не бежит. А он от этого ещё больше злится. Слышно, как ударил сапогом  по кастрюле, как она с шумом покатилась по двору, от чего и собакам, и курам стало не по себе.

     Но волновались и переживали лишь  после первых его «спектаклей». Премьера, таки! Потом «почерк его поведения» изучили и сейчас относятся к «спектаклю», как к чему-то обыденному. Идёшь – иди. Знают, что уйдёт  на  телятник, там переночует, может завтра, послезавтра не прийти, будет питаться  жаренными  воробьями, но всё  равно вернется и будет жить мирно до следующего «спектакля».

     Веру Васильевну особенно  беспокоит то, что дочь всё это видит. Сын, тот ещё ничего не смыслит. А вот Катя! Она уже становится  смышлёной  девочкой. Начинает задумываться над жизненными процессами и явлениями, анализирует их. Когда родился братик, например, в её головке «застряло» слово «рожать». Что это – «рожать»? Начала  читать слово по слогам: ро-жа-ть. Получается: рожа  и  ать. Как бы, рожа – лицо, а ать – выходи, мол, появляйся на свет божий. И была неудержимо активной  в поведении. Если в её руки что-либо попало, оно горело в них, кипело и плавилось. Именно  поэтому Вере Васильевне не раз приходилось ставить её на место.

     -Сейчас, как возьму плётку, так будешь знать!

     А та ворчит и огрызается.

     Мать – опять:

     -Так! Поговори мне!

     Но когда у Ивана наступало похмелье, он становился неузнаваемо  добрым. И всё сделает, и всё  расскажет, и всё покажет. Кате, например, очень  нравилось  разговаривать с ним. В его голове всегда находилось что-то из того, что  она любит. Например, сказки, поэмы дореволюционных авторов. Он многое знал наизусть. А стихи Некрасова – особенно. Любил «Мороз – красный нос». Лежит, бывало, Катя  в постели, рядом присаживается он. За окном воет метель, а он нашептывает: «Буря воет  в  саду, буря ломится в дом, я боюсь, чтоб она не сломила старый дуб, что  посажен  отцом, и ту иву, что мать посадила». А летом, когда брал девочку с собой пасти телят за селом, то было вообще выше её ожиданий. Некрасов звучал на каждом шагу. «Савраска  увяз в половине сугроба - две пары промёрзлых лаптей, да угол, рогожей покрытого гроба, торчат  из убогих дровней». Вообще, пасти телят ей нравилось. Простор, тишина, можно думать. Что ещё надо?

     Выгоняют телят  рано. Казалось бы, спать  должно  хотеться, а ей – нет. Гонят по тропинкам, которые четвероногие сами вчера, позавчера протоптали. А на пастбище трава высокая, сочная, хрустящая от росы, вкусная. Телята  лишь посапывают. Днём солнце росу выпивает, и Катя ложится на спину. О, вид! Облака плывут одно за  другим. Вот одно из них закрыло солнце. Стало темно и интересно. Но и это ещё  не все прелести природы. После дождя, бывает, захочется воды. Наклонишься низко-низко к воронке, которую телёнок выдавил копытцем, вода в ней чистая, кристальная. Губами притронешься  к ней и пьёшь, не напьёшься…

     Корова, поросёнок, куры были и дома. Ими родители обзавелись, когда  выросла потребность в мясе, яйце, особенно – молоке. Когда  взрослые  на работе, Катя, по наказу матери, выполняла посильную работу. А что не могла, потом, без  неё  делали. Однажды была дома с Костей. А он таким был вредным, что и на минуту не отойдёшь. Вдруг в двери постучали. Вошли три женщины. Одна из них тётя Паша, что в конторе работает. Две другие, накрашенные  и  напудренные, из города. Сказали, что  переписывают  животных. Ну, тётя Паша повела их в сарай, а Катя осталась с братиком. Когда закончили осмотр, пришли заполнять анкету. А Катя была любознательной. Прислушивалась, о чём они говорят. А вечером рассказала матери.

     -А что они и в рот корове заглядывали? – спросила.

     -Откуда ты взяла?

     -Слышала, когда записывали, упоминали зубы, шерсть, пятна, клеймо. И вот ещё что: тётя Паша просила передать, что Володя теперь не сможет ходить на свиноферму. Он уехал учиться на шофера.

     -Правильно! Сколько можно дома сидеть? Ему ведь уже семнадцать!

     Так каждый день. Катя остается  на  хозяйстве, отец  идёт на телятник, мать – на свинарник. Ходит туда Вера Васильевна всегда по одной дороге. По улице, вправо и – через балку. Именно там, где  надо  повернуть к балке, стоит угловая хата. В ней живёт Роман и Поля. Он возит на повозке колхозное молоко в соседнее село, а она ходит с сапкой на прополку кукурузы. Все бы, и хорошо. Но случилось так, что у них  вдруг  родилось два мальчика (близнецы), а муж после родов ушёл  из дому. Надо же! А куда ушёл? Там, куда возит молоко, познакомился с возницей из другого села. Молодая, интересная! Ну, и  началась любовь. А свою семью оставил в нищете. Дети начали болеть. Возит Поля их по больницам, а толку никакого. Диагноз определить не могут, но  предполагают, что скелеты (у обоих) развиваются не правильно от недостатка  питательных веществ. Вот так! А он, видите ли, ушёл! Мимо этого двора, кто б ни проходил, обязательно испытывал  уважение к этой несчастной, но сильной  духом  женщине. Ведь  она, как  может, борется. Но не её вина в том, что цели не достигает. А вместе  с  уважением, прохожий мысленно презирает Романа, который, будучи  от  природы самцом, увильнул от своей прямой обязанности – вырастить на земле сына и посадить дерево. «Господи, а Поля ещё  и  на кукурузе – в передовиках!» Недавно Гапка  так  радовалась, что  ушла оттуда. Работа, говорит, от темна до темна. А тут ещё ситуация подгоняет. Газеты «прославили» район  за  то, что колхозники плохо выходят на прополку. Теперь бригадир ездит по селу с карандашом...

     Именно на том повороте однажды ей пришла в голову мысль. Надо опробовать эксперимент с «кашей» на домашнем поросёнке. Если, мол, получится, тогда  «перенести»  его в колхозный свинарник. В один из дней сварила на  воде зерновые отходы. Получилась самая настоящая каша, которую едят люди. Только без соли и жиров. Остудила. Она стала густой, с запашком. Насыпала в посудину и подала свинье. А рядом поставила  «болтушку», из тех же зерновых отходов, но – на сырой воде. И удивилась! Свинья, обнюхав обе посудины, «прикипела» к той, что пахла кашей. «Ага! Значит, разница есть! И так! Что я нахожу в этом эксперименте? Ну, насчёт «нахожу» ещё, наверное, рано говорить. Ест-то она с интересом, аппетитно. А будет ли польза? Привесы? Тут нужно время. А что я теряю? А насчёт «теряю», тут тоже, пожалуй, есть вопросы. Скажем, готовить «болтушку» на сырой воде куда быстрее и легче, нежели варить «кашу». Это две разные по трудоемкости работы. Но! Если привесы будут расти, то и на это можно пойти. Ничего в жизни так просто не дается. Надо трудиться!».

     С того дня начала варить «кашу» постоянно. Времени, конечно, уходило на это больше, чем на «болтушку». Но вскоре удивилась. Щетина у свиньи  стала, как проволока, походка твердая (видимо, кости окрепли), а зубы не отрывала от ограды – всё «массировала». Ну, дела! Обрадовалась. «Ничего, со  временем  эксперимент перенесу в свинарник!». Только вот где брать дополнительное время на приготовление каш? Дома – дети, тут – «каши!» А она одна. Хоть разорвись. А что делать, если в прошлом году, по рассказам В. Наливайченко, в животноводстве района упали показатели. А пятилетка – тётка такая: ей давай мясо. Хоть роди, но – давай…

     Как и обещали, свинарник  под 7 ноября  достроили. Такое торжество было! Народу сошлось со всего села. Свинарник для села – это событие! Пока внутри нет всяких там перегородок, так ходили, будто в картинной галерее. Председатель подъехал. Конторские работники «организовали» импровизированный стол. У нас ведь в крови: как собрался народ, так и – президиум. Действительно, за стол уселись: председатель, заведующий свинофермы и пригласили свинарку – Веру Васильевну. Речи рекой лились,        позравления, подарки. Вере Васильевне, поскольку имеет высокие показатели по сохранности мо- лодняка, вручили конверт с деньгами.

     А после торжеств к ней подошёл Иван.

     -Давай, э, спрячу! У меня карманы, э, глубже.

     -Ага! Знаю я твои карманы!

     -Да не бойся, э!

     И она, будучи под настроением, отдала.

     -На! Что хочешь, то и делай.

     Он при ней  вскрыл конверт. Там лежали три пятерки. Повертел купюрами у неё под носом и исчез. Да так быстро! Точно  снаряд из пушки вылетел. Куда он побежал? А хрен его знает? Но опасение было, что вечером «спектакль» в доме  состоится. И надо же ошибиться! Вышло всё наоборот. Пришёл, правда, с запашком. Зато, как  заботливый муж и отец, принёс домой 3 кг. сахара и 2 булки магазинного хлеба. Смеялись. Будто у них домашнего хлеба нет? Пекут ведь! А, оказывается, купил потому, что в магазине        подешевели продукты. Разве можно пройти мимо? Что ж, и такой поступок – поступок, и его  следует ценить и беречь, ибо впредь может не повториться…