Ягода кулацкого дерева. Глава 31. 1957 год

В один из морозных дней Вера Васильевна, управившись на работе, пришла домой чуть раньше. Было обеденное время. Хотела сварить детям еду, так как Катя на занятиях. Что поделаешь! Такова жизнь! Приходится работать на два «фронта». Только нарезала сала, чтоб бросить на сковородку, как вдруг вошла Нина Андреевна. Верная подруга! Каждый день приносит свежую газету, чтоб читала.

     -А сало у тебе, Вира! Свитле, мяке. Чим ти кабана годуеш?

     Сначала слукавила:

     -Как и все!

     Но подруга наступает:

     -Нумо, дай спробую.

     Взяла ломтик, пожевала.

     -У-у! Смачне! На базари такого не знайдеш.

     Пришлось признаться:

     -Скажу по секрету. Только тебе. Как подруге. Вместо «болтушки» на воде варю свинье «кашу» из зерновых отходов. Ну, молоко, конечно, добавляю, кисляк, обрат…

     -Ти дивись! Треба и соби спробувати.

     Только завязался  разговор, как вошла Катя. Лицо красное от мороза, руки – ещё больше. Она тут же, на пороге, сняла новое пальто и швырнула, как всегда, в комнатное пространство. Куда оно полетело, не  обратила  внимания. А взрослые – тоже, поскольку заняты разговором. Разделась и ушла  вглубь  комнаты. Слышно, как мурлычет песню: «Вышел в степь донецкую парень молодой».

     Вдруг соседка засуетилась.

     -Щось смердить! Напевно, горить!

     Вскочили. Начали всё в комнатах осматривать, принюхиваться. Вдруг, видят, пола пальто Кати, которое отчим купил, прилипла к горячей духовке. Выгорело небольшое пятно.  Разохались! Разахались! Соседка, видит, что тут назревает скандал, ушла. А Вера Васильевна начала:

     -Сколько раз тебе говорить, что одежду надо беречь! А ты что делаешь?

     -Ну, ма! Я что, хотела?

     -А мне оттого легче, что ты не хотела? Будешь теперь в кофте ходить в школу. Ай,ай,ай! Недавно купили, а она…

     Да как  потянет  качалкой по спине. Дочка вкрик. Мать – ещё раз. Да попала по руке. Очень стало больно. Катя расплакалась. А мать разнервничалась. Сидят  обе и  плачут. Но у матери, все-таки, материнское сердце. Подошла и начала гладить дочке руку, целовать и говорить ласковые слова. Так и помирились. Но Катя, воспользовавшись добротой матери, нашла тут вдруг свою выгоду:

     -Ма, ну расскажите, как вы с отцом познакомились?

     Мать смягчилась и рассказала.

     -А как в Германии жили?

     И об этом рассказала.

     -А где сейчас отец?

     Тут мать, как бы, опомнилась.

     -Ну, это ты, дочка, уже далеко зашла. Подрастешь, всё узнаешь.

     Катя поняла, что ключик к сердцу матери – рядом! Пусть не всё узнала, но кое-что  прояснила. Так каждый раз можно: скандал, примирение, расспросы, ответы. А у самой характер, будто для скандалов создан. Скорость  быстрая, а тормозов – никаких. Провиниться  для неё, что свистнуть матери в ухо. Ну, и решила -- ладно, мол, через год-два  всё равно  узнаю. Что скрывать, в ней, действительно, заложены артистические склонности. Более того, она их постоянно  подзаряжает. То присматривается, как артисты  красиво одеваются, то - как разговаривают. Слова у них культурные, с приятным акцентом. А чтоб и самой быть похожей на артистку, брала  книгу с пьесой «Наталка-Полтавка» и уходила в домашний свинарник. Там тихо, спокойно и - подальше от посторонних глаз. Свинья хрюкает себе в одном углу, а она читает - в другом. Слова произносит выразительно. Как настоящая  артистка: «Віють вітри, віють  буйні, аж дерева  гнуться; О, як моє  болить серце, а сльози  не ллються!»…

     Вера Васильевна уже привыкла к «творчеству» Кати. А Иван Павлович лишь начинал привыкать. Дело в том, что он редко бывает дома. То рано ушёл, то поздно пришёл. К тому же, под хмельком. Когда ему слушать? Единственный день, когда  он с нею  виделся, это воскресенье. И то – утром. В то время он как раз  брился. А бритье для него – важнейший этап в его жизни. Это целый ритуал. В такие  минуты и Катя присаживалась рядом. С речами героев пьесы. Сидит, всматриваясь, как он умело водит бритвой, и манерами артистки говорит: «Де ти, милий, чорнобривий? Де ти? Озовися! Як я, бідна, тут горюю, прийди подивися». А он одобрительно кивает головой и орудует опасной бритвой -- по щекам, бороде, верхней губе. Лицо у него всё в шрамах. И не смотря на это, выбирает щетину из каждого шрама и ямочки. Потом мокает помазок в стакан с мыльной водой и  намыливает лицо повторно. И снова бреет. Как он заслушивался речами её пьес, так и она захватывалась движениями лезвия его бритвы. Вот он решил, что лезвие надо подправить. Привязывает к спинке кровати кожаный ремень, и двигает бритву – туда-сюда, туда-сюда. После такого бритья лицо становится моложе. Может, потому и брился каждый день? Даже в пьяном состоянии. Последние штрихи к портрету. Одевается и торопится на  работу, а Катя вслед:  «Полетила б я до тебе, та крилля не маю, щоб побачив, як без тебе з горя висихаю». Театр, ей-Богу!

     Но если мать дала задание, а сама стоит и  контролирует, там не до пьес. В этом году с  матерью рассаживали пионы. Весна. Солнышко. Только и петь. Но мать останавливала на лету:

     -Катя! Не отвлекайся!

     Во-первых, мать приобщает её к труду. Во-вторых, самой  ей копать тяжело, так как нога болит. В-третьих, ей ведь  на  работу надо. Вот и копает  ямки Катя. Сопит, молчит, потом вдруг как прорвёт: «До кого  я  пригорнуся, і хто приголубить? Коли тепер того нема, який мене любить».

     А мать:

     -Я тебе дам! Любит! Рано ещё!

     -Ну, ма! Это ж пьеса!

     -Копай, говорю!

     Зато, когда приходит Троица, лучшего помощника в семье, как Катя, не найти. Отец  схватил кнут или палку, свернул  козью ножку, раскурил и пошёл к телятам. У матери - нога. Значит, в лесопосадку, по «зелень» идти  дочке. А она, впрочем, и рада. Там можно орать во весь голос - горло-то лужёное, так как никто не  услышит. Там можно  разговаривать с героями пьесы, произносить их речи, как это делал в клубе приезжий артист. Потому и ходила с огромным желанием. Заготавливала  ветки акации, бузины, сирени, приносила домой, расстилала на глинобитный пол, прикрепляла к стенам, иконостасам. Это такой праздник, что трезвого мужика в селе не увидишь! Пока зелень в хатах не подвянет, самогон льется рекой - гулянья, застолья, гости один за другим…

     Вера Васильевна держала Катю в руках. Уходить из дому – только с разрешения матери. Но дети тем и отличаются от взрослых, что им  иногда  хочется пошалить. И Катя – не исключение. Пришли однажды подружки, уговорили, и все втроём  пошли на баштан. Был август. В небе смеялось солнце. Трава стояла  по  колени, цвела и пахла. Хотелось не только петь, но и плясать. Баштан находился за селом. С одной стороны его – высокая кукуруза. Значит, можно забраться в неё, а оттуда попасть на баштан. Сторож, по всем признакам видно, находится далеко от них, потому, что оттуда  периодически доносятся его предостережения: «Бачу! Бачу!» Как придумали, так  и  поступили. Спрятались в кукурузу. А оттуда - на баштан. Господи, сколько  тут  арбузов, дынь! Валунами  лежат. Вот, где  можно порезвиться! Девочки разбрелись  в  разные  стороны. Как те двое  пробовали арбузы, не видно было. Но Катя делала так. Разобьёт  тяжелым кулаком полосатый мяч, вытащит из него мякиш, надкусит, бросит и пошла дальше. Столько побила  арбузов, что и счёт потеряла.

     Вдруг, откуда ни возьмись, появился всадник. По всему видно, что это дядя Мирон. Он теперь уже объезчиком  работает. Подружки - в кукурузу. Но всадник – следом. Они – бег- ом по полю. Он – не отстает. Конь становится на дыбы, ржёт и вот-вот опустится на   хрупкие плечи девочек.

     -Стийте! Катя, стий! Ти дивись  на  них! Хрущов  хоче за три  роки наздогнати Америку,   та хиба з вами наздоженеш!

     И если сначала просто гнался, то теперь стегает плёткой по спинам, по головам, рукам, ногам. Выскочили из кукурузы, так как кончилась. Побежали по стерне. Там недавно, видно, скосили пшеницу, и лежали копны. Катя  подумала, что тут, мол, местность открытая, и он побоится стегать, но он продолжал. Решение пришло само собой. Подружки – в копну. Зарылись в солому и лежат, как ничего и не случилось. Катя  успела бросить на себя десяток соломин. Лежит, и небо видно. А всадник  поднял над  головой  кнут и давай  стегать по соломе, через которую и до тела достаёт.

     -Нумо, виходь!

     Можно было б терпеть. На войне, рассказывал отчим, не такое бывало. Но конь, гад, зависает передними ногами над телом. А вдруг опустится? Раздавит! Пришлось сдаваться. Вышли из соломы. Спины в крови…

     Всадник скомандовал:

     -А тепер слухай мою команду! У колону по одному ставай!

     Повиновались. Сопровождаемые всадником, пошли в село, как военнопленные. Глаза опущены. Стыдно так! В степи ещё ничего, а в селе и в жар бросало. Люди смотрят, смеются. А он привёл каждую из них ко двору и отпустил.

     Кате сказал:

     -Передай матери, що наступного разу здам в милицию!

     Когда  Вера  Васильевна узнала, что Мирон так поступил, то подумала: не мне, кабель,  отомстил лично, так через дочку…