Ягода кулацкого дерева. Глава 34. 1960 год

  Новый председатель решительно повёл борьбу с пьянством. Это раз. Мирон ушёл на другую работу и, как говорится, компания в конюшне распалась. Это два. А выпить-то    хочется. Желудку не прикажешь. Вот и начал каждый индивидуально приспосабливаться к обстановке. Иван Павлович, например, создал свою «аппаратную». На телятнике. В    подсобке. Если кто из собутыльников наведается, то не пожалеет. Любому  нальёт. Ну, а от нежелательных персон конспирируется, как может. Хотя, если честно, не всегда получается. Было, например, в конце января. Гнал самогонку. Мороз трещит. Какой  тебе в чёрта председатель заявится! А если жена – та лишь погоняет, но никому не скажет. Вот и расслабился. А тут вдруг, откуда ни возьмись, старший сын, Костя, явился. Принёс обед. Жена подкармливает горячим, чтоб не болел. Ну, развязал узелок и стоит, переминается. А в подсобке, как в лаборатории. В воздухе спиртом пахнет, на полу, как в тракторной бригаде, бидоны стоят, трубки – к ним, корыто с водой. А на краю всего этого награмаждения – что-то капает…

     Отец виновато ухмыльнулся и сказал, то ли в шутку, то ли всерьез:

     -Ну, что, потянешь первачка?

     А у Кости возраст такой, что всё интересно.

     -А что, можно?

     -Кхе! А почему бы и нет?

     Поднес сыну полстакана. Тот долго пил. Первый раз ведь! В жизни! Он – туда, а оно –  оттуда, он – туда, а оно – оттуда. Но выпил-таки. Лицо сразу побагровело. Даже      чересчур. Толи от стыда, что при отце, то ли от водки. Заметим себе где-нибудь в сознании, что это было не просто действо, а неосознанное посвящение сына в пьянство. И сын его с желанием принял. Правда, стыдно стало. А потому быстро удалился.

     Пока родители на работе, хмель у Кости выветрилась. Зато произошло два изменения в его жизни. Первое – попробовал. Ничего! Второе – в случае, если ещё где-то придётся повторить (ведь водка душу веселит), то отец наверняка будет молчать. Значит, преграды в этом вопросе почти устранены. Если не считать, конечно, мать. Но на мать  уже наезжала Катя, и ей некогда остальными заниматься.

     Пришла однажды из школы, а на груди - комсомольский значок.

     -Ма! Я в комсомол вступила.

     -Куда?

     -В комсомол.

     -Поздравляю.

     -Ма! Учитель говорил, что  теперь в хате не должно быть икон, других пережитков прошлого. Уберём, а?

     -А кого повесим? Тебя?

     А в сердце так и резануло. Вспомнилось вдруг раскулачивание. Лесоповал. И прочее, и прочее. Но быстро отошла, подумав, что, может, и не права, так как те события были в её жизни, а теперь всё по-иному (у каждого поколения свои ориентиры), и улыбнулась. Сама ведь поучала дочь: «Если у тебя на душе даже кошки скребутся, всё равно улыбайся». Но на снятие иконы так и не согласилась…

     Так и жила Вера Васильевна. Между двумя огнями. С одной стороны муж наступал пьяными выходками, с другой – дети подрастали и ставили всё новые задачи. Но крепилась. И, думается, вот почему. Она издавна научилась управлять своей негативной энергией. У неё такое правило: раз та энергия посетила её душу и тело, значит, её надо изгнать немедленно. Не силой, конечно. Таких сил не существует. А путем  общения с людьми, где она сама выветривается. Не случайно, подруг у неё всегда было полон двор. В хату они не заходили. Там дети. А во дворе, в тенёчке, почему бы и не посидеть-поговорить? Как только у неё свободная минута, и они – тут как тут. Одни жаждали наговориться, другие просили, чтоб сшила платье (у неё была своя швейная машинка «Зингер») или сарафан. И она со всеми была в дружбе. Никому не отказывала.

     Катя как-то сказала:

     -У вас тут, как в конторе.

     На что мать ответила:

     -Умру, дочка, не завоняюсь!

     Имела ввиду, что, когда умрёт, так долго не пролежит. Быстро обнаружат, быстро переоденут и в гроб положат. Вместе с подругами она и порядок во дворе навела, и забор поставила из штакетника. Правда, мужья помогали. Теперь всё, как во дворце! Выйдет из дома, оглядится и чувствует себя коренной жительницей. Впереди - соседский длинный дом. На две квартиры. По середине двор разделён высоким забором. В одной половине временно размещены детские ясли, а в другую – возят из дальнего села листья табака. Женщины выравнивают листочки и нанизывают на прут, а потом сушат. У Веры   Васильевны во дворе стоит сарай с неокрашенной дверью. Иван лишь обещает. На ней мелом нарисовано крест. Да и не только на ней. Такие кресты есть на всех наружных дверях построек. Это его «рукопись». Как он сам выразился, чтоб зло не смогло попасть в жилище. Обходит оно мимо или нет, пока не замечено. А взглянуть есть на что…

     Шла на свинарник и думала, что жизнь у свинарок, как у обитателей необитаемого  острова. Каждый колхозник имеет выходной  день. Люди ходят в клуб, смотрят кино, а потом  общаются, обсуждают, смеются или грустят. А свинарке в кино ходить некогда. На рассвете выходит на работу, а в темное время суток возвращается. Начальство на свинарник почти не приезжает. Разве что, когда надо подготовить кому-то грудинку. Правда, Николай Павлович стал бывать. Ему нажалуешься, он погоняет низовых чиновников. А те потом на свинарке отыгриваются. Ни радио послушать, ни телевизор посмотреть. Кстати, телевизор председатель купил на конюшню. Там Савелий работает. Можно было  бы ходить и смотреть. Так он через три месяца вышел из строя. Короче, получается так: сели на бричку, поехали в село, накупили спичек, мыла, керосину и работают  себе в отрыве  от большой жизни. Ну, чем не остров?

     Когда закончили с Инкой чистку в загородках, то сели передохнуть. В качестве табуреток тут спокон веков служат ведра, поставленные вверх дном. Только присели, затеяли разговор. И Инка к тому же клонит:

     -У кино, титка Вира, треба рано йти. Зрозумили? Щоб захопити задни ряди.

     -А чего это «задние»?

     -Е, титка Вира! Ви що, такими не були, як я? Ззаду хоч в обнимку посидиш. Зрозумили?  Там и поцилуватися можно. Я що, стара, чи як?

     -Ишь, какие у вас условия? Целуйся-не хочу! У нас так не было.

     -Ой, яки там умови! Село и все! Вид нудьги все це. Зрозумили? Той цигаркою димить, той самокрутку розкурюе. Гидко дивитися.

     -Терпи, милая! Колхоз тебя не выбирал. Ты его выбрала. Вот и давай  продукцию нагора. Нам ведь с тобой страну кормить надо. Помнишь, когда я ездила на районное совещание свинарей, то взяла на себя обязательство: получить от опороса и вырастить до 4-месячного возраста 200 голов. А живой вес у каждого, при отлучении от свиноматки, должен быть не менее 13 килограмм. Всё это и тебя  касается, Инка-картинка. Значит, мы с тобой должны поднатужиться. А вообще, что я тебя просвещаю. Ты газеты читаешь?

     -Неа!

     -А надо бы. Там всё время пишут о передовом опыте свинарок из других колхозов. Вот сейчас делится опытом свинарка Лубенская. Это из Петропавловского  района. Она так и говорит: чтоб иметь успех, надо отбирать поросят от плодючих свиноматок. Именно от плодючих, а не от всех подряд. Надо строго  придерживаться правил кормежки, выгонять свиней на прогулки.

     -Титка Вира! Всим зрозумило, що у мене грошей на газети немае!

     -Ну, знаешь! Денег и у меня нет. Находи газеты, читай. Что, у тебя соседи не выписывают? На почте купи. Подумаешь, две копейки!

     -Не замислювалась, ий-Богу.

     -Оно, если честно, то и я не выписываю. Но читаю. Мне Нина Адреевна носит. А   вообще, я тебе рекомендовала бы ходить ко мне и читать.

     -Ходити? Це не вийде. Зрозумило? Такий у нас розклад  роботи. А якщо ви будете сюди носити? Я, припустимо, протягом дня почитала, а ввечери виддала. Можно так?

     -Почему бы и нет. Лишь бы читала. Да, кстати, если б читала, то  знала, что твоя   старшая напарница, то есть я, по окончании первого квартала сдала 300 голов свиней. Это почти 250 центнеров мяса! И каждый из них обошёлся в 140 руб. А если б знала  эти цифры, то и сама гналась бы за мною.

     Умолкли. Каждый переваривал в мозгу информацию, как мог. Пауза даже затянулась. Потом Инка как-то несмело сказала:

     -Титка Вира! У мене, зрозумило, матери немае. Ни з ким порадитися. А з подругами не хочу. Скажить мени, будь ласка: що жинки роблять, коли важко йдуть мисячни?

     Вера Васильевна взглянула на Инку. А та, как школьник, опустила глаза.

     -Это, дитя, у многих бывает. А в чём оно проявляется?

     -Ну, розумиете… свербиж.. розбитисть…

     Вера Васильевна рассказала.

     -А самый лучший лекарь в этих случаях , – добавила. - надо выходить замуж. Тебе-то вон уже сколько. Вот организм и требует свое.

     -Це, зрозумило, не вид одниеи мене залежить?

     Так ничем разговор и закончился...

     Однажды Вера Васильевна  пришла домой неожиданно. Смотрит, под двором стоит бричка Ивана. Чего это он? Прошлась по двору – нет его. Вошла в хату, а там такая картина. Стоит Иван на кровати. Прямо в сапогах. Снял с гвоздей ряднину, которая служит вместо ковра на стене, и держит в руке спрятанный ею сверток. Тут следует пояснить, что это за сверток и почему  он  привлёк к себе  внимание. Дело в том, что Иван, как известно, любит выпить. А самогонки уже не хватает. Тогда он приходит домой, когда нет жены, и роется в посуде, в постели, чтоб найти троячок. Она это  давно заметила и стала прятать деньги в новом тайнике. Там, если честно, тех и денег! Петуха хотела купить, так приберегла. Завернула в носок и прибила гвоздём к стенке, под  ряднину, так, чтоб  никто  не мог обнаружить. Вот и купила… петуха… Ха-ха-ха!

     Она к нему:

     -Ну-ка, верни деньги!

     -Васильевна, э, я ничего! Я лишь узелок, э, хотел… поправить...

     -На выпивку, значит, берёшь! А детям? Завтра хотела «откомандировать» тебя с Костей в магазин, чтоб сахару принесли, а ты последнюю копейку…

     С сахаром в селе такая ситуация. Магазин закрыли на ремонт. Его заменила автолавка, которая ездит из города. Но и та вдруг вышла из строя. А без сахара как жить? Люди стали ходить в соседнее село. А что такого? Раньше ведь, когда не было своего магазина, ходили по продукты, по пряники, по конфеты, по мыло, по керосин, по спички. И сейчас походят. Подумаешь, три-четыре километра! Короче, Иван, дабы сгладить ситуацию, вернул жене деньги и согласился насчёт завтрешнего похода по сахар.

     Утром разбудил  Костю, и пошли  наискосок поля. Июльское солнце уже припекало. Сели под скирдой, отдохнули. Пошли дальше. Где-то за часик-полтора и добрались. Магазин новый, внушительный, многообещающий. Да оно так и есть. Там столько товара, какого в своём магазине не видел. Особенно засмотрелся на поллитровые банки с консервированными грушами. В своём селе тоже полно груш, но их  никто не консервирует. А тут банок, как в галерее. Накупили сахару, печенья, Косте - кожаный ремень. Разумеется, отец и бутылочку не забыл «прихватить». Около скирды присели. Отец  попил с горлышка, протянул Косте. На, мол, попробуй. Не отказался. Сидели, разговаривали. Потом  отец  допил и залёг спать. Так и заночевали в соломе. Домой пришли утром, когда Вера Васильевна уже хотела сообщить в милицию. Потеряли сахар, печенье, ремень. Пришлось посылать Катю с Костей, чтоб нашли. А Иван получил ещё одно, последнее, как думалось, предупреждение…

     Да, началось твое, Вера Васильевна, бабье лето. Что ни день, то – вызов жизни. Шла однажды на обед и думала об этом. Смотрит, а по черепице хаты Поли, что при повороте к балке, кто-то ходит. Присмотрелась – подростки. Первое, что  пришло в голову –  черепицу побьют. Надо прогнать. Второе. А что они там  делают? И третье. Чьи  это  дети? Когда разглядела, то Сенечка-преподобный с сыном Поли – Степаном. Как она  раньше его не узнала. Ведь ноги и руки – дугами? Наверное, потому, что стоял на корточках.

     -Ах вы, бессовестные!

     А на крыше, оказывается, Поля положила абрикосы сушить. А подростки обнаружил и давай «пробовать». Услышав окрик, разбежались в разные стороны. Степан свой, хату знает лучше, спустился, где не высоко. А Семён побежал по гребню к торцевой части  крыши. Там стоял металлический петух, изготовленный ещё Романом. Семён решительно поднял ногу и сигонул вниз.

     -Куда тебя чёрт несёт?

     Только и упела крикнуть Вера Васильевна. Побежала на тыльную сторону хаты. А там  сидит 90-летний дед  Ерофей и крестится от испуга. А Сенечка-преподобный,     перепрыгнув забор, уже далеко от места событий. Вот тебе, мать, на вечер новая тема для разговора в семье…

     Село как село. А тут вдруг наехали из района и стали приводить в порядок. Побелили стволы деревьев, подремонтировали кое-какие хаты, от разъезда до хаты деда Артёма поклали асфальт. Что  случилось? Оказывается, к деду  Артёму  должен  приехать родст- венник из Америки. Селян  предупредили, чтоб  двор  каждого «блестел», иначе – сами знаете, что будет. Иван в день приезда пас за селом телят. Как раз в том месте была дорога, по которой ехать из города в село. Чуть дальше – лесопосадка, из которой периодически выглядывал милицинер. Какое у него задание, кто знает? Да и кто пастуху скажет. И вдруг со стороны города появилась колонна, состоящая  из трех чорных    «Побед». Дорога свободна. Ни одной машины. Наверное, на время перекрыли. Но вот, не доезжая с километр до села, вдруг асфальт пересекло стадо гусей. Идут медленно,   переваливаясь с ноги на ногу. Колонна вынуждена была остановиться, чтоб пропустить. Пропустив, поехали дальше. Но тут вдруг милиционер засуетился:

     -Ай-ай-ай! Как погорел! Как погорел!

     Иван не удержался:

     -Что так, э, волнуетесь?

     Милиционер:

     -Иди нахрен отсюда! А то сейчас поедешь на 15 суток!

     Вечером дома делились впечатлениями, как принимали  американца. Лучше не придумать! У нас так невесту везут во двор к жениху. Правда, у жениха, как правило, на столах полно блюд, а тут - газет. Гость, говорят, удивился, что  тут  так много читают. И не только газеты. Чтоб гостя «ошарашить», деду Артёму заранее привезли книжный шкаф, наполнили его толстыми книгами, среди которых обязательно были Карл Маркс и Фридрих Энгельс. А Иван рассказал о своём случае. Смеялись.

     Когда успокоились, Вера Васильевна сказала:

     -Я всегда говорю тебе: не лезь, куда не просят. Пас бы себе и всё.

     А он повернулся за спичками, чтоб  прикурить, мелькнув шеей, поделённой  на  квадраты, будто выстелена плитками шоколада, и ответил:

     -Если б я, э, был женщиной, то надел бы, э, платье  в ромашку, и пусть телята, э, едят. А так я, э, должен пасти. А милиционер – э, хрен его знает, э, откуда взялся…