Ягода кулацкого дерева. Глава 37. 1963 год

Председатель колхоза  так  поставил  работу по борьбе с пьянством, что, казалось  бы, о выпивке и подумать страшно. А Иван, чёрт его возьми, гонит и пьёт. Почему? Вера   Васильевна не находила ответа. Чтоб, скажем, Николай  Павлович  жалел  семью, так нет. К ним он относился так же, как и ко всем. На телятнике часто бывал. А сегодня вот даже беседу там провёл с животноводами по материалам Сессии ВР УССР. Часа полтора, а то и больше, толковал, что в планах республики увеличить производство мяса, что многие колхозы в долгу перед государством и не случайно ставка сейчас делается на территориально-производственные управления. Привёл пример по свинарке Сизовой. В прошлом году, говорит, она намного продвинулась вперёд. И это, благодаря тому, что добросовестно относится к делу, применяет новые методы в работе. Назвал такие плюсы в её работе, как прогулка свиней на свежем воздухе, приготовление высококалорийной пищи, декабрьский опорос свиноматок. Иван, будто ревновал, завидовал, что ли, тянулся за каждым словом председателя. Но, как только закончилась беседа, Николай Павлович сел в бричку и уехал. Вера Васильевна даже подумала: ах, как жаль, что не прошёлся по  загашникам Ивана да не нашёл там его аппаратуру, брагу и прочее. А теперь что! Как  говорится, после боя кулаками не машут.

     После беседы, заряженные на ближайшее время, свинарки возвращались на свою  ферму по роще. Всю дорогу спорили о работе. У них ведь в голове, сообразно должностям, одно: как и где лучше искать шишки и корешки для свиней, каким свиньям сколько давать молока, кому полезен обрат.

     А потом вдруг Инка перевела стрелки на другую тему:

     -А ви читали, Вира Василивна, як вас розхвалила районна газета? Краще вид голови в тисячу разив. Почитайте. Адже там про методи вашои роботи.

     -Ты думаешь, что я тебя научила читать газеты, а сама бросила? Читаю, милая. Знаю. Но не в этом дело. Есть на сегодня в государстве другие вопросы, важнее от той      похвалы, что была в газете.

     -Зрозумило, е! А яки ви маете на увази?

     -Какие? Ну, хотя бы то, что  мы с тобой теперь, если вчитаться в моральный кодекс   строителя коммунизма, не просто люди, свинарки, украинка, русская, а брат, товарищ и друг один другому. Значит, и на работе надо ближе быть.

     -Тю, так я це чула по радио!

     -О, так ты ещё и радио успеваешь слушать?

     -Ну, а як! Навить физзарядку роблю пид радиоприймач. Приходжу на обид, а там: ножки шире, три, четире! Я й починаю: р-раз, д-ва, р-раз, д-ва! Як солдат. Титка  Вира, а  Катя що, у самодияльности бере участь?

     -Давно уже. А что?

     -Та якось чула по колгоспному радио. Вона  спивала писню «Ям-а-й-ка!» Думала, ваша чи то Катя? А спивала гарно! Я, титка Вира, и сама б записалася в самодияльнисть, але не можу. Розпорядок дня не дозволяе. Приходиш темно. Не до клубу.

     -Тут ты права. Сейчас вот придём на ферму, и забудешь за самодеятельность. Навозу там, небойсь, скопилось, что ни пройти, ни проехать.

     Так всё и выглядело. Утром не успели убрать, поскольку на лекцию торопились, а теперь накопилось. И вчерашний навоз, и сегодняшний. Короче, двойная норма. Крепко поработали вилами. Закончили часам к шестнадцати. Устали. Сели на солому, и кушать не хочется. Руки гудят! Инка огляделась – никого не видно, затянула  песню, ту, что Катя пела по радио: «Ям-а-й-ка!»…

     Вера Васильевна остановила:

     -Замолчи! Ты что, в клубе?

     -Так красиво Катя тягне! «Ям-а-й-ка!»…

     В это время в проходе появился  бригадир. Он приближался  с  какой-то  осторожностью, неуверенностью, что ли. Так, что свинарки даже подумали: не случилось ли с ним чего-то непредвиденного. К сожалению, почти угадали. Он подошёл и долго не мог подобрать слова, с которых можно было бы начать разговор:

     -Иван там… ну… треба його… забрати…

     Вера Васильевна:

     -Что, опять набрался?

     Инка пошутила:

     -Нашклеився, титка Вира!

     Бригадир:

     -Ви б не жартували. Треба видвезти додому.

     Короче, случилось то, чего не ожидали, но оно само  собой пришло. После отъезда председателя, в коптерке  Ивана  собрались  собутыльники и напились. Не поможет  им, ох, не поможет даже территориально-производственное  управление! Чтоб «отрезать самогонщка от сухопарника», нужна, пожалуй, только «газосварка». Или – смерть, как в данном случае. Захлебнулся человек  рвотной  массой. И – всё! Наказал себя, наказал семью. Теперь собралось всё село, чтоб провести его в последний путь. Провожали, будто героя войны. Что ж! Так у людей принято. Каким бы ты ни был, а хоронят с почестями.

     Вера Васильевна почти не плакала, даже, когда опускали гроб. Господи, где взять   столько слёз, если она  их и так  каждый  день проливает? Если б тут присутствовал Алексей Семёнович, он бы закончил предпоследнее предложение словами: «почём зря». Катя плакала. Ну, та по натуре такая. Костя лил слёзы. Тот больше всех тянулся к отцу. Вася стоял молча. А Сенечка-преподобный – как ничего и не случилось. И так, гроб  опустили, сыпанули по горсти земли и пошли, молча, опустив  головы, домой. Не было отца у Кати, а теперь – и тем более…

     Когда во дворе появились ласточки, скворцы, Катю вдруг направили на учебу в районный центр. Дело в том, что в стране готовились большие перемены. Химия вдруг, как наука, возжелала подставить сельскому хозяйству «плечо». Но она, в  свою очередь   требовала от низов преобразований, одним из которых считалась  мелиорация. Какое зерно тебе вырастет, если насыпать в лунку удобрений (химизация), но не налить туда воды (мелиорация)? Здесь Катя должна получить начальные  знания  по мелиорации. Училась, в общем, старательно. Но не любила, как  и многие, политэкономию. Не  прилегала  она  к душе  категорически. Там такие термины! Например, средства  производства. Она любила, чтоб в словах была конкретика. Притронулся и определил, что это утюг. А тут всё как-то боком, намёком. И весь курс дрожала, что вот-вот вызовут, а она не в зуб. А поэтому  зубрила  каждую свободную минуту. Однажды преподаватель  вызвал. Раз за всё время. Так она как  рассказала, что всему классу стало понятно, что такое производственные отношения.

     На выходной день  приезжала  домой, чтоб  постирать одежду, братьев  погонять, так как они уже обнаглели: никакой  помощи матери. А тут её окружали расспросами. Как там, дескать, устроилась, где живёшь, питаешься? Всем  говорила, что условий для жизни нет. Потому, что жили по пять человек в комнате, питались в столовой. Была там одна из комнат, где по вечерам организовывали танцы.

     Матери рассказывала:

     -Ой, есть у нас одна девчонка. На год старше меня. Так она встаёт в пять часов утра и до общего подъема только лицом и занимается. Одну маску сделает, другую. Пока мы   глаза откроем, а она уже, как штык, наготове.

     -А ты что, не прихорашиваешься?

     -Я? Я мазаться не люблю. Так: брови подвожу, губы.

     А подружкам хвасталась:

     -Парней полно! Все из разных колхозов. Прилип как-то один ко мне. Красивый! Но у него один глаз изувеченный. Дружили, но не долго. Глаз всё время отталкивал. Расстались. Потом другой подкатил. Этот быстро пошёл в карьер. Начал намекать, обнимать, прижимать. Тоже расстались.

     Так и не встречалась  ни  с кем. Там  любят  податливых. А она может и в рожу съездить. Сил не занимать. Однажды приехала на выходной день, а дома - письмо. От кого, интересно? Харьков! Лёня, что ли? Да, Лёня! Пишет, что живёт  в общежитии школы. Всё там надраено, блестит и сверкает. Учится хорошо. Предлагает дружить. Что можно ответить парню? Отчим умер – удар! На учебе парней  отшивает. Написала, что согласна. Есть выражение: затеем переписку, а там, смотришь, кому-то надоест. А вообще, где-то  глубоко в душе была искорка надежды. Парень с партийным образованием, то есть, грамотный, как тогда понималось. А она и мечтала выйти замуж за грамотного и         культурного человека…

     По окончании курсов направили в распоряжение главного агронома колхоза. Получила теодолит, резиновые сапоги, и день в день ходила с треногой по полям да составляла  паспорта на земли. А агроном контролировал. Ему было под  сорок. Полный, с черными, пышными усами. «Горе от ума» А.С. Грибоедова знал  наизусть. «Вон из Москвы, сюда я больше не ездок!». Веселый был дядя. Однажды шла с треногой домой, будто фотограф на ответственную съемку, а навстречу - Лёня. Прическа, выложенная волнами! Воздух харьковский слышится! Ёкнуло что-то в груди. Он, оказывается, приехал  на  несколько дней. Но раз встретились, то машинально, будто старые друзья, пошли в сторону  разъезда, назад. Ходили, болтали. Забыла, что и на обед шла. Потом он  предложил  встретиться вечерком, посвиданничать...

     Был обычный сельский вечер. Стемнело. Луна зависла над крышей хаты. Так сказочно! Стояли у калитки, пока мать не прокричала, как всегда, «Катя! Домой!» А расставаться не  хотелось, и она предложила перейти к соседнему дому, где раньше были ясли. Их теперь переселили в другой дом, а тут сделали барак для шелководства. Здесь работали женщины-шелководы. Выращивали гусениц шелкопряда. За селом есть плантация шелковицы, а сюда её возят на бричке. Вот тут и устроились молодые. Ей понравилось, что он так грамотно  разговаривает. Культурный. Обходительный. Короче, закружил парень голову. Притом, так, что она ослабила бдительность, и он поцеловал её в щечку…

     На другой вечер Лёня объяснился в любви. На третий – она подарила ему свой  рукописный альбом. Это означало, что и она готова сказать словечко о любви, но стесняется. А на четвертый – он предложил:

     -Катя, я завтра иду. А що, якщо б и ти  поихала  зи  мною? Там  расписалися б. Жили б у видомчому гуртожитку. Симейним там видиляють кимнату…

     Вздрогнуло юное сердце.

     -Не знаю. А что мать скажет?

     У него столько решительности.

     -А ось прямо зараз и пишли, запитаемо.

     -Ой, мне стыдно!

     Зашли в хату. Там, конечно, их никто не ожидал. Дети гуляли  во дворе, а мать, как всегда, сидела в спальне на кровати, вытянув больную ногу, будто протез, вперёд. Обстановка хаты простенькая. Металлическая кровать, печь с выступающим над стенкой дымоходом, икона в углу, радиоприемник. Молодые, особенно Катя, застеснялись. Катя сразу села на корточки, так как табуретки – в передней. А Лёня видит, что Катя присела, и - себе. Мать ещё не знала, зачем пришли. Глянула на  детей. Катя – полненькая, красивая; Леня - худощавый, стройный, волосы пшеничные, глаза добрые, голубые. Подумала в шутку: «Чем не пара!».

     А тут Лёня начал:

     -Вира Василивна! Ми з Катею… виришили… одружитися…

     Мало ли шуток в жизни бывает.

     -А надолго? – усмехнулась.

     -На все життя! Якщо дасте згоду, завтра з нею поидемо до Харкова.

     Тут стало понятно, что дело - всерьёз.

     -Завтра? В Харьков? Кто так быстро делает? Надо обдумать.

     -Головне, щоб  вы погодилися. Решту виришимо по ходу.

     Вера Васильевна долго думала.

     -Ну, допустим, согласна. И что? Как всё это будет выглядеть?

     Короче, в процессе длинного разговора, решили так. Лёня завтра уедет, приготовит  комнату, а Катя с вещами приедет через день. Но не над всеми «и» просталены точки. Мать, как мать, волновал ещё вопрос:

     -А расписываться вы что, не  собираетесь? Или так, как  сейчас  делают: затащит в постель и поминай, как звали?

     Лёня:

     -Та ну! Як тильки Катя прииде, в той же день пидемо до РАГСУ.

     -Ну, вот, дочка! А ты зачем-то училась? Теперь куда её ту треногу? С собой возьмешь? А колхоз на тебя надеялся. Выучил, дал работу. Сейчас вообще  на молодежь делают ставку. Слышали, нашего зоотехника сняли? За что? Не потому, что корова отравилась. А потому, что без образования. А с института приехал молодой, лысый, с дипломом.

     Катя:

     -А вы что, думали, что я всю жизнь буду в колхозе работать?

     -Ну, а там ты кем будешь?

     Лёня:

     -Не хвилюйтеся, Вира  Василивна. Влаштуемо. Руки, ноги е, решта  виришиться. А жити там всього лише два роки доведеться. Потим знову – в село. Мени парторгом запропонують, Катя, як схоче, стане мелиоратором…

     «Торг» состоялся. Лёня уехал. А Катя – вслед. Через неделю пришло письмо. Лёня называет Веру Васильевну мамой. Пишет, что поселились в отдельную комнату. Шик и блеск, высокий потолок, ковровые дорожки! Написали заявления в Загс. Правда, там  сказали, что Кате надо ждать, когда исполнится восемьнадцать лет. А что касается   работы, то, как выразился зятёк, кто тебя сразу, в чужом  городе, в несовершеннолетнем            возрасте, примет на хорошую должность. Устроилась пока в столовую. Без оформления. Посуду мыть…