Рябиновые бусы. Глава 1

               
Рябиновые бусы                Д.Дианов
               
               
повесть   
               
 Из записок сельского пьяницы
 1   
 
  О, как оно чудесно, что в наших больницах ещё худо-бедно существуют наркологические отделения, или как именуют их в народе — «откачки»! А печать, штамп, который нарколог поставил на рецепте, говорит, что я побывал не менее как в психоневрологическом диспансере. О, как оно звучит – психоневрологический диспансер! – отчего даже испытываешь гордость, за право на жалость.
 
  Это было уже сравнительно давно, и обо всём, что ярко предшествовало моему появлению в «психушке», и обо всём что, как оказалось, способствовало тому, я и хочу написать ниже, после того, как поделюсь парой моментов, пережитых мною в наркологическом отделении.
 
  Я не хочу даже пытаться передать, что творилось в моей душе и особенно голове в тот  миг, когда моим родственникам и соседям стало ясно, что я допил до горячки. Маме тогда посчастливилось уговорить фельдшера прийти к нам, а фельдшеру в свою очередь ничего и не оставалось как вызвать скорую, на которой меня всего дрожащего от страха, с закинутой  судорогой головой и доставили куда следовало.
 
  Поначалу меня поместили в особую палату, где я был привязан к кровати и где я находился почти сутки. Уже на следующий день меня перевели в обычную палату на трёх человек, где я недолго побыл один.
 
  Как только я переехал в другую палату, пожилая медсестра принесла мне чай из своих запасов, когда узнала, что у меня нет ни заварки, ни сахару, ни чашки, отчего на душе моей потеплело и о чём мне приятно вспоминать. Так я, поблагодарив эту, как оказалось строгую, но небезразличную женщину, вновь остался один сидеть на койке. Я стал пить чай и смотреть в окно.
 Оттого что руки мои дрожали, я с трудом подносил горячую чашку к своим чувствительным губам. Я боялся обжечься, ведь мне казалось, этот ожог  будет смертельным. Каждый глоток чаю давался мне с трудом, но с каждым глотком во мне отзывалась жизнь. 
  Я  долго смотрел в окно, на яркую детскую игровую площадку, по которой слонялся один мальчуган, несмотря на тихий дождик, который не переставал уже сутки. Потом я ходил в курилку, а возвращаясь,  зашёл на пост медсестры забрать свой телефон, и, вернувшись в палату, позвонил матери. Оказалось, что мама уже несколько раз звонила на отделение справиться о моём здоровье, но словно не поверила никому и успокоилась, лишь услыхав мой голос. Потом я вновь принялся  смотреть в окно, и тут  в палату вошла интересная стройная девушка лет двадцати, черноволосая и коротко стриженая, в белых штанах и розовом свитере. И вроде как она была красива.
 
  Кстати, я уже то ли вырос, то ли упал до  того, что теперь вопрос «Какие женщины тебе нравятся?» кажется мне наиглупейшим. Для меня теперь женщина она и есть женщина! Толстая  или тощая, длинная или короткая, кривая, прямая,  блондинка, брюнетка – да всё равно! А, признаюсь, относительно толстых женщин я даже озабочен немало. Но будь у меня много денег, я бы на каждый день покупал себе разных женщин. Например, в один день купил бы тонкую, хрупкую девушку и весь день носил бы её на  руках по цветущим лугам. Прижимал бы её нежно к груди как ребёночка хрупкого, целовал бы осторожно и долго, а если б хватило денег, возможно, выкупил бы её навсегда. А на другой день купил бы толстую-претолстую тётю. Уложил бы  её на кровать, раздел, и целый день раскачивал бы руками её огромный живот.
 
  Девушка закрыла за собою дверь и присела на свободную ближнюю к дверям койку. Она как-то очень искренне принялась меня разглядывать большими карими глазами, — глазами, едва облизанными жизнью, но уже красиво полными безразличия. Разглядывая меня, девушка не переставала странно улыбаться, но я прекрасно осознавал, где я нахожусь, от того особо и не удивился её странному поведению.
-Меня зовут Инесса! – вдруг заговорила девушка – А тебя как зовут?!
-Митя, – хрипло ответил я.
-Слушай, Митя, я тут, бывает, по ночам на людей бросаюсь, — ты не пугайся если что! После слов этих душа моя не встревожилась, возможно, просто не успела, потому как Инесса, ещё не успев договорить, отвела глаза в  сторону, и, склонив голову к плечу,  словно застыла, оставаясь несколько секунд  в своём небытии. Потом она  спокойно, но с упоением рассказала мне, как ещё совсем недавно она с друзьями приготовляла из каких-то там лекарств какие-то там наркотики для себя.
-И что?! – спросил я улыбающуюся Инессу, лишь она досказала свою душераздирающую историю, и сразу посмотрел на вены своей левой руки, где краснела дырочка от капельницы. И как сейчас помню, вопрос мой прозвучал как-то уж слишком цинично, как-то по-врачебному, что ли.
-Как что?! Потом так хорошо! – пропищала восторженно девушка, сложив ладони, точно она молилась. Я уже хотел было пуститься в нравоучения, но с трудом одумался, и заговорил уже об ином:
-Слушай, Инесса, тут я знаю, курилка есть, ты не в курсе, там по ночам можно находиться? А то вдруг сна не будет, так хоть в курилке посижу, в окно посмотрю.
-Здесь всё можно, если осторожно! — ответила девушка и при этом она смотрела прямо в меня, прищурив глаза, и немного подалась вперёд всем телом, отчего на это раз в моей душе сладко кольнуло, но тут она вновь отвела глаза  и вновь была где-то далеко-далеко.

  Перед тем как я опять остался в одиночестве,  Инесса попросила у меня что-нибудь по-есть, но я ей объяснил, что ко мне только завтра дядька приедет, и поэтому у меня ничего нет, кроме полпачки сигарет и бутылки минеральной воды.
  После я опять пошёл в курилку, где я очень любить бывать и где вскоре само собой выяснилось, что Инессу эту через пару дней должны забрать в республиканскую психиатрическую больницу, так как она сумасшедшая наркоманка, чему я, конечно же, не особо уди-вился. Там же я узнал, что Инесса уже всем здесь успела надоесть тем, что постоянно что-нибудь просит и по известной причине не стесняется ничего просить, даже зубной щётки. И что она постоянно что-то прячет, и видимо большую часть из того чем её угостили здесь она спрятала где-то в своём тайнике.
 
  И слушая эти рассказы об Инессе, я невольно заметил, что никто не имел относительно неё дурных намерений, никто даже шутя, не говорил о том, что казалось, пусть только на первый взгляд,  могло достаться так легко. Более того я заметил в этих людях жалость к ней. Здесь всем было бы скучно без Инессы. И я тоже её жалел, и даже уже успел помечтать, как Инесса стоит на носу «Титаника» раскинув руки,  а я тем временем обнимаю её сзади.
 
  Половину следующей ночи я не спал, и вовсе  не от бессонницы, а потому, что ко мне вечером подселили соседа, как оказалось после — алкоголика, наркомана и психопата в одном лице, двадцати пяти лет, по имени Алексей, который с кем-то очень громко и не поймёшь о чём, полночи беседовал во сне. После мы с Алексеем подружились, и я узнал из его откровений, что родителей его уже нет в живых: мама вскрыла вены по пьяни, а отец утонул в канале по той же причине, а сам он не имея ни жилья, ни работы, скитается по друзьям.
 
  На следующий день, возвращаясь из курилки, я зашёл в палату и увидел их вместе — Алексея и Инессу, сидящих рядышком на кровати, грустных и молчаливых.… А потом мы втроём пили чай с колбасой, селёдкой и печенками, которые в тот день привёз мне мой любимый дядюшка. Тогда же я подарил Инессе пакет пряников, который она, по всей видимости, сразу же где-то заныкала. Потому что как только я всучил ей пряники, она сразу куда-то ушла ненадолго; видимо, ходила к своему тайнику. Я уверен, Инесса делала эти запасы на своё будущее пребывание в дурдоме. Видимо кто-то ей сказал, что там плохо кормят, а может она сама так решила, хотя Бог знает, что творилось в красивой голове этой блаженной! А на следующий день за Инессой приехали, и мы всем отделением вышли на улицу проводить её. Алексей донёс до машины большую сумку Инессы, но и без того уже всем было ясно, что её отъезд давался ему больнее чем нам…  Инесса подарила Алексею тюбик зубной пасты, и сказала, что будет очень ждать его приезда. А потом «уазик» тронулся и каждый из нас помахал Инессе ручкой на прощанье, и каждый из нас видел, как она, помахав нам в ответ, закрыла лицо ладошками….
 
  В наркологии я пробыл почти две недели, в день выписки я собрал вещи и пред тем как покинуть отделение, зашёл в туалет, и уже когда мыл руки посмотрел в зеркало, и мне стало грустно. На меня пялил свои безумные впавшие глаза какой-то пожилой лысый наркоман, но я не наркоман, я пьяница, и мне только тридцать три года. Кстати, хитрое дело психология: ещё дня три назад я понимал, что мне ещё рано выписываться, ведь я и телом и душой чувствовал, стоит мне покинуть больницу, и я сразу увижу её, и меня вновь всего скрутит.
 
  Прощаться с каждым не стал, — так… кого встретил, уходя, с тем и попрощался. Мне очень хотелось ещё раз поблагодарить на прощанье ту самую пожилую медсестру, которая принесла мне чай, но в тот день у неё был выходной. Уходя, решил зайти на беседу к наркологу, кабинет которого находился по пути к выходу. Из этой беседы я выяснил, что  на этот раз меня решили не ставить на учёт, хотя все основания для этого были. Тогда же я задал наркологу вопрос – почему все творческие люди много пьют? – мне казалось, ответ должен представлять собой нечто особенное, возможно, как и сами творческие люди, но ответ оказался  обидно прост – стресс!
 
  Напоследок нарколог по моей просьбе выписал мне рецепт на успокаивающие таблеточки, которые как оказалось после, отпускаются и без рецепта, что очень меня утешило, и пожелал мне крепкого здоровья и благоразумия. Я же на прощанье поблагодарил доктора за всё, и как ни странно, ничего обещать не стал.
 
  Каждый, кто выписывался из больницы, знает, что это такое – словно всё родное, знакомое сердцу холодит какой-то чуждой тенью, словно солнце с другой стороны заходит. А кто выписывался из наркологии, тем более меня поймёт; идёшь по родному селу,  и кажется, все только о тебе и судачат. А ты всё равно идёшь не спеша домой, — туда, где каждая вещь напомнит тебе о том, что ты конченый придурок.

  Возле дома матушка сидела на скамейке… а мне и глаза поднимать было неловко. А сердцу всё равно не верится, что никому кроме неё я на этой земле не нужен.
На следующее утро я пошёл на кладбище, а на обратном пути зашёл кое-куда, забрать свою одежду. Да и тяжко было на душе….