Рябиновые бусы. Глава 9

9
  Скажу сразу, что до разрешения всей этой мрачной истории мы так и не поняли толком, от чего там помер Вертилян, да и как я уже говорил, для нас было не столь важно, от чего он помер. Убил ли его кто, был ли это несчастный случай или приступ какой-либо болезни, для нас это ничего не меняло, нам было ясно одно – следующий или я, или Васька.
 
  Но теперь, когда всё уже давно закончилось, а я… слава Богу, жив, трезв и почти здоров. Теперь, когда время решило многие загадки, я  могу в определённых подробностях описать последние минуты жизни Вертиляна, и я уверен, всё именно так и было, ведь дабы докопаться до этих подробностей я наверно утомил расспросами и участкового Вовика, и сторожа Петровича. В общем, я уверен дело было так:
 
  Вертилян вечером, будучи уже немало пьян, как и всегда, незаметно отбился от пьяной компании и направился к своей подруге Марусе на старый конец села то ли за водкой, то ли ещё зачем, или за всем сразу. Когда Вертилян проходил мимо старой церкви, ему приспичило по большой нужде и, видать, приспичило сильно, потому как до дому тёти Маруси оставалось метров пятьдесят, но Вертилян решил справить нужду за штабелями строй-материала, которые тогда лежали возле самой церкви. Хотя, если Лёва сел гадить у церкви, это ещё не повод утверждать, что ему было невтерпёж. И пусть о покойниках плохо не говорят, но извините меня, через дорогу, в метрах двадцати от церкви есть небольшая рощица….
 
  Вертилян присел справлять нужду за штабелем красного кирпича у края небольшого обрыва, что находится в метрах пяти от церкви с восточной её стороны. В это время сторож Петрович, выпив очередные полстакана, вывалился из своей сторожки-вагончика на улицу покурить и вдруг увидел  невдалеке на дороге свою бабку Нюру, спешащую к нему с очередной проверкой. Перепугавшийся Петрович забежал в сторожку, допил из горлышка оставшуюся треть бутылки водки и, выйдя на крыльцо, швырнул пустую бутылку в сторону оврага. Видимо, как раз в это время Вертилян поднялся, чтобы подтереться, и бутылка угодила ему в голову. Бутылка о голову не разбилась и скорее всего бедняга Лёва от этого удара  начал терять сознание, его потащило в сторону, и он упал с обрыва и во время падения сломал себе шею.
Петрович так мне рассказывал:

  — Я утречком вышел посмотреть, не украли ли чего воры, и смотрю за кирпичами бумажки   да кучка говна, а возле бутылченка моя ляжит, я тут и креститься давай. Я ведь когда бутылченку то метнул, услышал звук какой-то особый такой, и ещё подумал, может, зашиб кого? А потом думаю, а коли зашиб, так на то Божья воля! Лишь бы не дитя было! Я поначалу порешил в уме, что после как бабка уйдёт, так схожу, погляжу, да и за-был совсем.
 
  А потом вижу, на краю обрыва малина помята, и вот стою да к обрыву ступить не решусь. А  после к обрыву-то ступил, и вижу, внизу мужик какой-то вроде как дохлый уже, с голой попой.    А у него лицо и попа в одну сторону смотрют. Тут я и понял, каких делов-то натворил. Давай на церковь креститься да молиться, мол, – Боженька, ай прости ты меня, ведь не думал я человека-то зашибить, это всё бабка.
 
  Думаю,  ну  всё, в тюрьму до смерти пойду. К участковому Вове прибёг, говорю, мол, так и так, человека я из-за бабки угробил, а он потом уже сказал, мол, хоть ничего тебе за это дед не будет, ты про эту бутылченку всё одно никому ни слова. А я вот, дурак старый, уже всем растрепал, да только мне не верит никто. Даже отец Сергий точно не верит».
 
  Вертиляна похоронил на свои личные деньги священник отец Сергий. Могилу копали не мы, и на похоронах нас не было….
Кстати, пора бы уже рассказать об отце Сергии.
 
  Священник отец Сергий Радов появился в нашей деревне лет за пять до начала этой жуткой истории. И мне для начала очень хочется сказать, что он из «наших», то есть из алкоголиков и наркоманов. Ведь за свою жизнь этот человек успел пройти чрез весь кошмар наркотического плена, (об алкогольном плене даже не говорю) в котором утратил всё и всех и самого себя. Но он не иначе как каким-то чудом смог проснуться и вернуться к жизни, и со дня его этого пробуждения и возвращения  до времени событий, излагаемых мною в данных записках, прошло уже более пятнадцати лет.
 
  Хотя, понимаю, что возможно, очень некрасиво и несправедливо с моей стороны представлять этого человека с такими вот мрачными фактами его биографии и тем более сравнивать себя с ним. Ведь даже говоря, что он «из наших» я, пожалуй, слишком загнул, так как мне, к счастью, не выпало стать наркоманом, и я никогда даже не пробовал наркотиков, но зная, каково оно в плену алкогольном, мне даже страшно представить, что испытывают люди в плену наркотическом. Да, я никогда не пробовал наркотиков и до поры очень гордился этим, ведь данный факт, как и множество других оправданий, очень поддерживал меня в алкогольном стойле. Но теперь я мало чего вменяю себе в заслугу и понимаю, что если б в той среде, в которой я существовал всю молодость, наркотики распространялись столь же успешно как и палёная водка, я бы, наверно, не смог от них отказаться, и меня бы уже наверняка не было в живых.
 
  В общем, упоминая о Сергии как об алкоголике и наркомане, я и вовсе не хочу сказать о нём ничего плохого, просто это первое, что пришло мне на ум, а лгать я не хочу. И, пожалуй, этим я невольно равняю себя с ним лишь потому, что в остальном я ему неровня. Ведь Сергию помимо алкогольной и наркотической зависимости пришлось через многое в жизни пройти. Это и детский дом- интернат, из которого, несмотря ни на что, Сергий вышел умным и крепким малым. Это и четыре года учёбы в строительном техникуме, со-вмещённые с работой ночного грузчика или сторожа, это и  война в Афганистане в составе тех подразделений, которые официально никогда там не были, и лишь сравнительно недавно об этом стали писать и говорить.
 
  На войне Сергию пуля раздробила ребро и пробила лёгкое и теперь это ранение постоянно напоминает о себе. Несложно представить, что ждало его после службы — одиночество, безработица, отчаяние от понимания того, что никому ты не нужен. И казалось, всё, что может спасти в такие минуты жизни — это любовь, и она пришла – любовь, но через полгода любимая девушка погибла в автокатастрофе, а о том, что было дальше, я уже рассказал. Хотя нет, самого главного-то  я и не сказал, — я не сказал, как Сергий сидел на краю крыши пятиэтажного дома с бутылкой водки в руке…. В то время он уже отбился от всех компаний, уже не мог найти денег на наркотики. Небольших денег, заработанных всяким тяжёлым трудом, в том числе и копкой могил, хватало лишь на паршивую водку, которой Сергий пытался хоть немного унять ломку. И вот, однажды днём он сел на краю крыши, решив допить свою последнюю бутылку водки и полететь вниз, в небытиё, к своей любимой, назло всем богам. И когда он подносил бутылку к губам, чтобы сделать последний глоток, бутылка вдруг выскользнула из его дрожащей руки и, отскочив от парапета, полетела вниз.
 
  Сергий посмотрел на падающую бутылку и тут увидел внизу идущую вдоль дома молодую девушку с ребёнком. Молодая мама осторожно вела своего малыша,  держа его за руку, и вдруг малыш,  который, по всей видимости, едва научился ходить, освободился от маминой руки и, радостно голося, побежал вперёд. И всё шло к тому, что бутылка  как раз упадёт на голову ребёнка, и в эти доли секунды в уме Сергия, который если и верил в бога, то лишь для того, чтобы  проклинать его за все свои страдания, блеснула лишь одна мысль, лишь одна молитва. И если бы у него тогда было время на то, чтобы успеть уловить эту мысль, успеть вспомнить и изречь избранные этой мыслью слова, он бы прокричал примерно следующее:  «О, Господи, нет, – я всё смогу!» И вдруг малыш резко остановился и, улыбаясь, посмотрел наверх, на Сергия, а бутылка упала прямо пред ним  и разбилась об асфальт вдребезги….
 
  Обо всём этом отец Сергий сам мне и поведал ещё до всей этой истории, и рассказывал он об этом без лишних эмоций, спокойно и даже порой улыбаясь, и в те минуты, когда он улыбался, взгляд его точно переполнялся каким-то тёплым осенним светом, какой-то тёплой осенней росою. И это тот самый орлиный взгляд, которого мы обычно боялись. Взгляд, от которого ничего не утаить и который точно прожигает насквозь.

  Отец Сергий среднего роста, смугл, усат и безбород, тёмные длинные волосы его почти всегда собраны в хвостик, а про карие его глаза, а вернее, про его взгляд я уже сказал. На улицу он всегда выходит в рясе и скуфье, а дома порой носит свитер и камуфляжные штаны. А ещё он обманчиво худощав, то есть так строен, что кажется, его должно ветром сдувать, и конечно глядя на этого человека, не верится, что он толкает двухпудовую гирю более тридцати раз и раскалывает кирпич кулаком.
 
  Он вместе со своей молодой и прекрасной матушкой Ариадной и двумя маленькими по-пятами живёт недалеко от старого храма в большом старом деревянном доме, часть которого он переделал под приход. Дом этот он в своё время купил за свои сравнительно не-большие деньги, но втрое больше затратил на его ремонт, так как до Сергия в нём много лет никто не жил, и казалось, уже не будет жить. Приход, конечно, тесноват, но светел и опрятен, и в нем, как и полагается, есть алтарь, иконостас с двумя вратами и вся церковная утварь необходимая для проведения служб и свершения таинств. Да и тесным приход кажется лишь в дни великих христианских праздников, когда, бывает, тем, кто в него не помещаются, приходится стоять на улице. А в остальные дни в нём вполне хватает места для всех прихожан, которых в нашем селе наберётся не более десяти-пятнадцати человек, из которых примерно половина явно не в себе.
 
  И, несмотря на то, что я часто бывал у Сергия в гостях, и во время каждого моего визита мы о многом говорили за чаем, я, пожалуй, ничего не могу заключить об его характере, но понимаю, что так оно, наверно, и должно быть. Ведь быстро понять человека невозможно, а если и возможно, то лишь человека недалёкого, а такие люди, как отец Сергий, порой настоль далеки, светлы и безграничны, что, кажется, всей жизни не хватит их понять. И ты со временем невольно отпускаешь это тщетное желание понять их, и наверно, даже не из-за всей его тщетности, а из-за всей его ненадобности, ведь всё недосягаемое для разума всегда досягаемо для чувств. И ты просто начинаешь чувствовать этих  людей своим миром, начинаешь осязать сердцем всю их безграничную светлость, верность и доброту! Во как!

   Конечно, краткую биографию Сергия знало всё село, отчего я и подобные мне элементы сразу уразумели, что этого священника уж точно за бороду не подёргаешь, и вовсе не от того, что у него её нет. А если честно, мне кажется, что он наверняка подставит под удар левую щёку, возможно, подставит и правую, но не более. Но я не слышал, чтобы Сергий дал кому-либо тумаков, хотя их у него никто и не выпрашивал особо, а вот вышвыривать пьяных «прихожан» из прихода ему доводилось не раз. Кстати, в числе тех пьяных философов, погрязших в сладких и коварных терниях сомнений, есть и ваш покорный слуга.
  В тот день отец Сергий, устав от моих выходок и матов, схватил меня за шиворот и вы-швырнул во двор. Я тогда помню, поднялся с земли, отряхнулся и пообещал Сергию за-быть дорогу в его дом и уже хотел уйти, но задержался ещё на минутку, чтобы на прощанье как следует нахамить ему. И нахамил, сказав приблизительно следующее:
  «Вы, священники, все халявщики, все вы самые грешники… Бог не простит вам все эти расколы и распри. Ведь вы уже почти четыреста лет его не слышите. Ведь сам Иисус, если чего и боялся больше всего, так это раскола церкви, которому причиной станет лишь ваше тщеславие! Свиньи! Вот ты мне, Сергий, честно ответь, зачем патриарху Никону всё это нужно было?! А?! Что, боишься, или ты никогда всерьёз не задавался этим вопросом?! О да! Правильно, — потому что Никон себя богом возомнил! Так вот и молитесь теперь своему богу Никону, а Христа не троньте! Гады!»

  Сергий ничего не ответил.

   Ах да, примерно за месяц до того отец Сергий крестил меня. Я пришёл к нему пьяным в два часа ночи и уговорил его крестить меня немедленно, будучи почти уверен, что после этого всё в моей жизни само наладится. Сергий не сразу согласился, и уверен, в его жизни,это был один из самых трудных обрядов крещения, ведь разве мог я пьяный спокойно стоять на месте и молчать во время обряда, из которого я, правда, мало чего помню. Пом-ню лишь, как постоянно пытался о чём-то заговорить или куда-то пойти, как чуть было не дотронулся до алтаря, как отец Сергий читает вслух священное писание, держа его в левой руке, а правой рукой больно держит меня за плечо. И я бы совсем не удивился, если бы в те минуты он вдруг прервал обряд и завопил:
«О, господи, прости меня, но я уже не знаю, что мне делать с этим придурком!».
 
  Спустя неделю я, будучи уже трезвым, нашёл в себе мужество прийти к Сергию и попросить его крестить меня заново, ведь был уверен, что крещение, принятое на пьяную голову. не является действительным, но священник убедил меня, что в этом нет необходимости.
Вот так!
 
  Если б вы знали, как мне хочется уже закончить описывать эту историю, ведь я и не знал, что мне, мягко говоря, будет столь неприятно  вспоминать о ней в письменном виде. Ведь одно дело просто помнить о тех днях, которых я, конечно, никогда не забуду, и другое дело описывать своё прошлое, ведь в таком случае иные моменты ты словно переживаешь заново. И я, признаюсь, уже успел пожалеть, что начал писать, и в тоже время сердце мне говорит, что я должен написать об этом, да и поздно уже отступать, наверно, ведь написано уже сравнительно немало, отчего рука не поднимается похерить всё. Да, писака из меня, мягко говоря, никудышный, но я намереваюсь в будущем, как только закончу рассказ, передать эти рукописи какому-нибудь настоящему писателю. Мне кажется, путный писатель при желании может сделать из моих записок высокий роман, а беспутный если только средненькую повесть сделает, и я очень надеюсь, что мне, хотя бы с этим в жизни  повезёт…