Кое что про детский сад

     Детство моё пришлось на начало семидесятых. Милый уголок воспоминаний. Мне кажется, что такого детства как у нас, пришедшегося на период тотального и такого прекрасного застоя, нет (и уже не будет) ни у кого. Как жаль.

     Мне было четыре года, а может и все пять. Из Москвы к нам в гости часто приезжала сестра мамы, любимая тётя Клара. Надо сказать, что у нашей многочисленной родни (моя мама - девятый ребёнок в семье) рождались исключительно мальчики. И, о чудо, у младшенькой (у мамы), сподобилась родиться пухлая, беленькая и кудрявенькая девочка, то есть я. «А как назвали девчушку? Раиса Захаровна…». Нет. Совещалась вся родня, и назвали в честь прабабушки Ольги. Все тётушки (да и дядюшки) умирали от зависти, возились со мной наперебой, дарили куклы, ленты, платьишки, втихаря от мальчишек покупали мороженое (что впоследствии мне обеспечило хронический тонзиллит). Тётя Клара, кутюрье по призванию, работала в ателье на Варшавке. Она обшивала меня из остатков дефицитных тканей заказчиков. Я была всегда модная и нарядная. Кроме того, каждый раз тётушка привозила мне разную вкуснятину. Мы многого из сегодняшних деликатесов тогда не видели, не знали, не едали. Даже бананов было не достать. А глазированные сырки – оооо, не передаваемый вкус (не путать с современной продукцией). Но за привезённые (или присланные к празднику в посылках) оливки можно было прослыть скупердяями, отдающими то, что самим не гоже - до того эти странные зелёные сливы были на вкус противные. Теперь это и деликатесами назвать смешно. Более того, большинство из этих невиданных продуктов питания не имеют ни важности, ни полезности. Жить можно было и без них. А вот без селёдочки – нет, никак не проживёшь.

     Однажды тётушка Клара привезла мне редкий чудо-фрукт — гранат. Слово граната я знала, поэтому легко запомнила. Мама зачем-то дала мне эту гранату в детский сад, положила на полку моего ящика, и я периодически говорила воспитателю: «Пойду, гранату поем». Воспиталка не спорила и не перечила, только презрительно смотрела вслед. Я важно выходила в коридор и в одиночку … жрала. Но в коридоре мне было одной скучно есть эту гранату, тем более я не понимала, как это чудо-юдо костлявое едят, что и куда плюют, или же в мучениях проглатывают. Поэтому пару раз подавившись, я с красными от рвотных слёз глазами, возвращалась к весёлым и беззаботным детям. Многое забыто из прекрасного далёка, но почему-то такое незначительное событие запомнилось. И теперь при воспоминании я смеюсь, но и представляю, что думали обо мне воспитатели (дети-то нет, они не знали, что такое гранат, поэтому и не завидовали).

     И ещё я помню нашу нянечку, тётю Марусю. Эта добрейшая женщина неоднократно, можно сказать, спасала мне жизнь. Когда строгая воспитательница Лидия Николаевна производила кормление детей, то считала своим долгом запихнуть в ребёнка всё, что ему полагалось от нашего богатого (по результатам пятилеток и соцсоревнований) государства. Сады были бесплатными, их оплачивало производство, на котором трудились родители. Советских детей кормила Родина. Кормила хорошо, даже слишком. Я не могла поглотить всё мне причитающееся, и добрая нянечка забирала мою недоеденную котлету, пока эта ужасная Фрекен Бок (воспиталка Лидия Николаевна) не доходила до меня со своим стремлением помочь стране вырастить больших и сильных граждан, что для меня оборачивалось рвотным рефлексом.

     Очень мне запомнились некоторые лекции этой «домомучительницы». Во время тихого часа мы лежали на раскладушках в два ряда. Она ходила между рядами туда-сюда, и каждый день доносила новую информацию до мозгов маленьких граждан великой страны, которые должны были вырасти настоящими коммунистами. Конечно всё не вспомню, но одна лекция отложилась в памяти навсегда. Уж очень серьёзная была тема. Других тем у Лидии Николаевны и не было. Она слыла женщиной строгой, но справедливой. Я не помню её улыбку, но взгляда боялись не только её воспитанники, но и родители, позволявшие себе иногда опаздывать с ребёнком к завтраку. Им что, втолкнут в дверь и наутёк. А несчастное созданье, у которого под суровым взглядом подкашивались  ноги и пробивал пот, должно было пройти через всю группу. Не все выдерживали, некоторые сикали в штаны, а это несомненно позор.

     Так вот, продолжаю о пользе «политзанятий» в отдельно взятом дошкольном учреждении. У нас был мальчик, Коля Захаров. И никто бы никогда не узнал, что он любил чесать, извините, писю, если бы не эта «добрая женщина». Она, угрожающим голосом, монотонно, чеканя шаг и каждое слово, с многозначительными паузами, произносила: «Кто … будет … чесать … писю - у того в старости будут трястись руки. Вот …  Захаров … чешет … писю - у него в старости будут трястись руки. Не делайте так, как Захаров». И еще что-то говорила, но это уже было не важно. В тот тихий час никто не уснул. Было страшно за свою старость.

     Но в саду были и другие забавы, кроме чесать писю.В саду у меня был жених, Пашка Волков. Он заходил за мной в садик, он провожал меня из садика. Был очень весёлый и озорной мальчик. Мы катались с ним на качелях, чмокались под аплодисменты,  и везде ходили вместе. Правда, он меня периодически кусал. Кусал за пухлые ручки, за щечки - я терпела, любовь. Однажды я пришла домой и объявила, что мы с Павлушей женимся. Мама спросила: «Что же вы будете делать?». Я ответила: «Бегать». И мне разрешили жениться на Пашке. В честь этого радостного события мы втроём пошли к нам в сарай, где из погреба мама достала банку с солёными огурцами и дала нам по одному. Ох, какие раньше были огурчики. Настоящие, без уксуса, какие мог делать только мой папа. Мы с Павликом шли и хрустели, были очень довольны удачно сложившейся молодой семьёй, несмотря на то, что огурец у Пашки оказался тухлым (с настоящими солёными огурцами иногда такое случалось). Он, как истинный зять, не показал и виду, тем более что был голоден. Это обнаружила мама, увидев, что Паша огурец постоянно нюхает. Она тоже понюхала и сказала: «Ну, зачем же ты его ешь, я тебе дам другой». На это Пашка одобрительно согласился и съел ещё один, уже хороший огуречик. В последствии, уже в школе, мы тоже дружили, жених писал мне с ошибками поздравительные открытки ко Дню рождения и на 8 Марта. Я их храню и сейчас, читаю и улыбаюсь. Милый, милый Павлик. Он продолжал целоваться под аплодисменты уже и с другими девочками, продолжал кусаться, когда дрался с пацанами. У него даже появилось прозвище – Зубан. Его и сейчас ни с кем не спутать, если в разговоре назвать не по имени, а Зубаном.

     Много прошло времени, целая жизнь. Мой садиковский жених вырос, возмужал. Я уехала учиться в Москву, новости узнавала от подруг и от мамы. Случилось так, что Павлик сгоряча стукнул соседа по даче, ни много - ни мало … лопатой. Стукнул по башке, сильно. Удар не рассчитал (ведь вырос в детском саду, где кормили хорошо). За что стукнул? За дело. Тот несчастный хотел прихватизировать часть земельного участка, принадлежащего, как считал Павел, его хозяйству. Ну, а вы бы как поступили? Раз ему сказали, два повторили – не понял? На тебе тем, что в руках было. Что у добрых селян в руках? Лопата. Удар был для оккупанта смертельным, и Пашка уехал на долгий срок в места не столь отдалённые. Отсидел. Вернулся. Приходил в гости. Выглядит прекрасно. Время провёл с пользой – выучил наизусть Трудовой Кодекс. Сел в одну эпоху – вышел в другую. Знание КЗоТа не пригодилось. Работает, женился, счастлив.