Те, кто читал мой рассказ «Червь заблуждений», наверняка решат, что данная статья написана на его основе. Однако все наоборот. Вначале была написана эта статья, а потом я решил сделать из него рассказ. Но, как выяснилось, рассказ, быть может, в силу отсутствия у меня нужного таланта, не вызвал большого интереса. Гораздо большим вниманием пользуются мои философские сочинения. Поэтому я решил опубликовать исходную статью.
1. Как-то, купаясь в Московском водохранилище, мы с приятелем заметили, что на поверхности воды появляются спины рыб. Рыбы были довольно крупными и достаточно медлительными, чтобы вызвать в нас желание ловить их руками. Однако при попытке схватить такую рыбу, она уходила под воду, но вскоре снова выныривала неподалеку. Было ясно, что эти рыбы не могут долго находиться на глубине. Так что, задача свелась к тому, чтобы глушить рыбу ударами ладони по воде. При удачном хлопке наша добыча всплывала на поверхность плашмя. Это были лещи. В тот день мы наловили их целую снизку. Однако вся она досталась коту моего приятеля. Ведь, как считают рыболовы, плавательный пузырь таких рыб поражен некими глистами. Правда, в отличие от рыболовов, биологи объясняют воспаление плавательного пузыря вирусным заболеванием. Но в любом случае, эроцистит - болезнь заразная и опасная для других обитателей водоема.
Так вот, эти лещи напоминают мне некоторых философов. Они также скользят по поверхности проблемы, не достигая ее дна. И. возможно, причиной тому что-то, вроде воспаления души, то есть, поражение их разума червем мышления.
Например, с легкой руки писателя Пикуля среди нынешней публики гуляет фраза: «Лучше быть, чем казаться». Эту формулу с важным видом повторяют и большие интеллектуалы и неучи. Но мало кто из них знает, что изречение популярного писателя - всего лишь небрежная перелицовка поучения древнегреческого Фалеса, которая звучит: «Надо не с виду быть хорошим, а с норову пригожим». И с Фалесом тут трудно поспорить.
Но дело даже не в плагиате. Плагиат в философии – подобен аэроциститу среди рыб. На крючке формулы Пикуля нетрудно обнаружить тот самый червячок воздушного пузыря, который мешает погружению в глубину. Ведь глубина мысли Пикуля мнима. Это легко доказать, задавшись вопросом: «Разве лучше быть пьяницей, или придурком, или больным, чем казаться таковым?» И разве может человек не казаться, даже самому себе? И что значит быть?
Кстати, в животном мире «быть» во многом зависит от того, насколько удается «казаться». Медведь в момент опасности поднимается на задние лапы, чтобы казаться выше. Павлин распускает хвост, чтобы выглядеть привлекательней для самки. Хамелеон меняет цвет, чтобы стать незаметным. По-моему, совершенно очевидно, что способность казаться в животном мире играет важнейшую роль и нередко означает «быть». Но способность казаться явно из области творчества. Что же тогда говорить о человеке, сущностью разума которого является творчество.
Впрочем, сойдемся на том, что истина не должна казаться. Ее следует доказывать.
2. Слово «Экзистенциализм» не менее популярно, чем фраза Пикуля. Его применяют при всяком удобном случае в знак посвященности в тайны модного учения философии. Но по причине широкого употребления значение этого слова истерлось до состояния дыры.
Между тем, справочник сообщает: «Экзистенциализм – это направление в философии XX века, акцентирующее своё внимание на уникальности бытия человека. Экзистенциализм развивался параллельно родственным направлениям персонализма и философской антропологии, от которых он отличается, прежде всего, идеей преодоления человеком собственной сущности и большим акцентом на глубину эмоциональной природы».
В этом определении я прошу обратить внимание на фразу: «…отличается, прежде всего, идеей преодоления человеком собственной сущности». А ведь мы только что утверждали, будто сущностью человека является творчество. Так неужели экзистенциализм предлагает человеку отрицать само творчество? Возможно ли такое? И как это возможно? И что же тогда такое – творчество? И зачем его следует преодолевать? Но может быть, сущность человека вовсе не в творчестве, а в чем-то другом?
Как видите, всего лишь легкое прикосновение к «философии существования» инициирует множество острых вопросов. И, разумеется, их количество и сложность значительно возрастает при более подробном ознакомлении с трудами авторов этого учения.
3. С некоторых пор наука объявила саму себя философией. И это неудивительно, поскольку научные знания становятся все более точными и доказательными, а современная философия все больше напоминает традиции оккультизма, где из простых предметов, каких-нибудь свечей, стеклянных шариков и зеркал при определенных заклинаниях в реальный мир являются призраки. В философии это призраки истины. К подобным фокусам любомудрия я смело отношу экзистенциализм.
4. Во все века для человечества были притягательны странные явления, мистические сюжеты, присутствие потусторонних сил, эффекты ясновидения, волшебства и магии. Быть может, этим и объясняется популярность экзистенциализма, который известен не столько своими научными исследованиями, сколько художественными описаниями странных помыслов, переживаний и поведений человека. Произведения авторов подобных изысканий буквально завораживают внемлющих своими необычными формами, блеском красивых фраз и туманными смыслами. Нередко здесь наблюдается агрессия интеллекта, атакующего здравомыслие.
С изумлением взирая на этот разгул мыслительной деятельности, академическая наука предпочитает отступить и не мешать столь суетному процессу поиска истины. Но даже если бы наука осмелилась войти в сферу этого пространного учения, ей было бы указано на дверь, и не столько по причине ее бессилия перед неуловимой материей предмета исследования экзистенциализма, сколько потому, что ее серьезность и основательность выглядит чуждой и неуместной в этой увлекательной игре таинственных теней. Быть может, так философия мстит науке за свое забвение. Впрочем, если честно, забвение это заслуженное.
5. У Платона есть знаменитый образ пещеры, где прикованный человек, вынужден наблюдать тени из реального мира. По мысли Платона, такого человека следует вывести из пещеры на солнечный свет. И это явится для него высшим благом.
Я думаю, сторонники экзистенциализма вряд ли сочли бы подобное деяние гуманным актом, усмотрев в нем ограничение свобод. Ведь сами они предпочитают свободу видеть тени на стенах пещеры и отгадывать их происхождение. Этот аттракцион они и предлагают наивному человеку, заманивая его в Платоновскую пещеру, чтобы приковывать к месту посредствам нездорового любопытства, страхов и сомнений, где и напускают на него морок своих глубокомысленных откровений.
Иногда кажется, что разоблачить фальсификацию истин, производимую средствами экзистенециализма, не так уж трудно. Достаточно последовать рецепту Вовенарга: «Немного здравого смысла — и от глубокомыслия ничего не останется“.
Но «большая философия» умеет отгородить себя от здравого смысла. Делается это путем привлечения багажа знаний и авторитетов науки, а также с помощью многотомных сочинений такой сложности, что здравомыслие как раз и подсказывает отсутствие возможности и необходимости связываться со столь головастым драконом интеллекта. Когда же встреча с этим чудовищем неизбежна, то, столкнувшись с его испепеляющим презрением к упрощению сложного, здравомыслие нередко уже и в собственных глазах выглядит мелким, примитивным и недостойным соперником этого монстра любомудрия.
Признаюсь, я и сам не чувствую себя достаточно крупным богатырем, чтобы сражаться с этим сказочным стражем тайн мироздания. Но смелости мне придает моя философия, которую я назвал «креативной». Назвал так потому, что, по моему убеждению, способность к творчеству и само творчество является «альфой» и «омегой» всей природы Вселенной. В творческом созидании смысл всего сущего, а значит, и самой «креативной философии». Вот это и дает мне право войти в «Царство Мудрости» без специального приглашения в качестве автора некоторых идей. Что же касается солидного багажа знаний и трудов, способных послужить мне пропуском в Платоновскую пещеру «философии существования», то за их отсутствием я снова готов воспользоваться сентенцией Вовенарга, утверждавшего: «Быть подлинно здравомыслящим уже означает много знать“.
6. Появившись в 20-х годах ХХ века экзистенциализм, сначала показался научному миру бесперспективным учением. Оно было причислено к идеалистическому течению философской мысли, которое к тому же не предлагало каких-либо новых глобальных конструкций.
Объектом исследования «философии существования» стали феномены переживаний человека по поводу смысло-жизненных вопросов. Но так как умонастроения и психические состояния человека имеют свои идейные основания, то экзистенциализм не постеснялся добраться и до проблем науки, морали, религии. При этом он отказывался от ориентации на теоретическое развитие знаний и продукты духовной культуры, заместив их собственной идеологией. В ее свете основной проблемой существования человека является его заброшенность в чуждый ему, иррациональный мир, где ему обеспечены кризисные ситуации, глубокие разочарования, сознание своего несовершенства, тревоги по поводу собственной смертности и прочие страдания, позволяющие индивиду совершать «хождение по мукам». Будучи предметом изучения, все эти аффекты, чувства и настроения образуют целую галерею их художественного изображения в полотнах литературы и драматургии за авторством мастеров экзистенциализма, среди которых самыми выдающимися считаются Камю, Сартр, и Морсель.
Однако экзистенциализм не ограничивается констатацией феноменов переживаний. Гуру «философии существования» находят своим концепциям теоретическое обеспечение. Благодаря этому, экзистенциализм получил довольно солидный статус в ряду учений формирующих мировоззрение современного человека. И если в середине прошлого века еще казалось, что явление и популярность столь странной идеологии обусловлено социальными потрясениями и обесцениванием жизни в огне мировых войн, то, как выяснилось, и в комфортных условиях цивилизованного бытия душевные треволнения и пограничные состояния личности никуда не делись. Напротив, психические расстройства, депрессии и нравственные кризисы в социуме передовых стран приобрели массовый характер. В связи с этим экзистенциализм оказался востребованным и актуальным учением. Впрочем, очень может быть, что в числе факторов, провоцирующих негативные умонастроения в обществе, является само учение экзистенциализма.
7. Для тех, кто еще не знаком с сочинениями экзистенциалистов, привожу фрагмент, взятый мной почти наугад, из знаменитой книги Сартра «Тошнота»:
«У него была черная с рыжеватым отливом сильно надушенная борода. При каждом движении его головы меня обдавало волной духов. И я вдруг очнулся от шестилетней спячки.
Статуэтка показалась мне противной и глупой, я почувствовал страшную скуку. Я никак не мог взять в толк, зачем меня занесло в Индонезию. Что я тут делаю? Зачем говорю с этимилюдьми? Почему я одет в этот дурацкий костюм? Страсть моя умерла. Она заполняла и морочила меня много лет подряд – теперь я был опустошен. Но это еще не самое худшее: передо мной, раскинувшись с этакой небрежностью, маячила некая мысль – обширная и тусклая. Трудно сказать, в чем она заключалась, но я не мог на нее глядеть: так она была мне омерзительна. И все это слилось для меня с запахом, который шел от бороды Мерсье».
На первый взгляд, ничего особенного в этом эпизоде нет. Просто здесь дается художественное описание душевных переживаний человека. Таких психологизмов полно в литературе. И в данном случае изображения стихии чувств героя ярки, интересны и оставляют глубокое впечатление. Но в этом-то и проблема. Вся книга Сартра исполнена негативных переживаний, которые заражают читателя неприязнью к внешнему миру, программирует его на отыскание теневых сторон жизни, настраивают на отрицательное восприятие действительности. Впрочем, и это не такая уж беда. А беда в том, что из учения экзистенциализма следует, что темные стороны души человека выражают его подлинную сущность.
На всякий случай, подкреплю мое мнение сведениями из Википедии, где «Тошнота» сопровождается следующей аннотацией:
«Лауреат Нобелевской премии по литературе Жан-Поль Сартр – философ, критик, писатель и драматург - занимает совершенно особое место в мировой культуре. По сути, он стал идолом молодежи 20-го века.
«Тошнота» - его первый и, по признанию критиков, лучший роман, отличающийся огромной силой воздействия на читателя.
Темы, которые поднимает автор, типичны для экзистенциализма — человеческая судьба, хаос и абсурд человеческой жизни, чувства страха, отчаяния, безысходности. Абсурд, прежде всего, понимается как осознание бессмысленности и иррациональности жизни. М. А. Киссель описывал завязку романа так: «Герою романа неожиданно открывается омерзительная картина обнажённого бытия, лишённого покровов, которыми обычно скрыты воспринимаемые вещи…»
8. В целях экономии времени и для вящего уяснения исходных позиций «философии существования» приведу несколько положений этого учения, кочующих из учебника в учебник, сопроводив их некоторыми комментариями. Пусть это выглядит, как небольшой словарик понятий.
1) Экзистировать – значит, «быть вне себя», выходить из берегов своего упорядоченного сознания. В экстатическом действии индивид как бы выплескивает наружу свое темное, непроявленное содержание. Но, будучи проявленным, оно выдает истинные убеждения индивида, его «фундаментальную настроенность». И хотя стихийные рефлексии и реакции могут выражаться в разных формах, они едины в том, что позволяют выносить приговор явлению до его осмысления, по «первому впечатлению». Поэтому (цитирую из учебника) «Экзистенция – это судьба-призвание, которой человек беспрекословно, стоически подчиняется».
Не знаю как вам, а мне это экзистирование напоминает змею, которая, будучи потревоженной, вдруг выскакивает из-под слоя пожухлой листвы.
Впрочем, под «фундаментальной настроенностью», по-моему, скрывается довольно известное понятие - «характер» человека, который, и впрямь, во многом определяет его судьбу. Однако для характеристики субъекта совсем необязательно выводить его «из себя». Что узнаем мы о природных особенностях ужа, бросив его на раскаленную сковородку? Суждение на основе «экзистирования» похоже на то, как если милейшего господина, хватить молотком по голове, и после того, как он придет в бешенство, указать ему на его неуживчивость и скандальность.
Конечно, вкусы, пристрастия и убеждения человека довольно устойчивая материя, но, как известно, и они меняются. В период болезни или под воздействием алкоголя они могут быть совсем иными. Неизменными, впрочем, остаются такие показатели как темперамент и стиль мышления. Однако их экзистенциализм оставляет за скобками, как и всякие научные сведения из психологии.
2) Цитирую из учебника: «Самым адекватным и глубоким знанием о природе человека экзистенциалисты признают сознание собственной смертности и несовершенства, которым обладает каждый, даже самый непросвещенный, замкнутый в своем обыденном опыте, индивид». К. Ясперс называет это сознание «единственным небожественным откровением», М. Хайдеггер определяет человеческое бытие как «бытие-к-смерти». Представление о смерти как об абсолютной границе любых человеческих начинаний занимает в «философии существования» такое же место как в религии…»
Тут следует добавить: «… с той разницей, что экзистенциализм не указывает человеку никакой потусторонней перспективы». Напротив это учение возводит «сознание смерти» в знаменатель, предлагая делить на него все начинания человека. Перспектива смерти в экзистенциализме служит начинкой идеи об абсурдности мира и главной специей в приготовлении негативных переживаний на такие темы как безысходность, бесцельность, бессмысленность бытия. «Мemento mori» - лейтмотив и девиз экзистенциализма.
Конечно, сознание своей смертности присуще человеку и является вполне адекватным. Куда как менее разумной выглядела бы его убежденность в вечной жизни. И понятно, что мысли о неизбежности смерти способны огорчать индивида. Но, по правде говоря, человек в «обыденном опыте» не склонен «глубоко» задумываться о смертном часе. Как раз наоборот, он ведет себя так, будто смерть – это для других. Не зря же считается, что человек не может знать, что такое его смерть, поскольку ее наступление исключает всякое знание. Поэтому в «обыденном опыте» мы скорее сталкиваемся с абсурдом убежденности человека в своем бессмертии, например, в виде безудержного накопительства и обогащения, стремления к карьерному росту, не смотря на возраст, желания стариков жениться на молодых женщинах и пр. Не зря существует поговорка: «Жизнь висит на нитке, а он все о прибытке».
Гораздо больше человек боится своей старости и болезней. Но именно это способно понуждать его работать над своим совершенствованием. Правда, в этом смысле речь обычно идет о банальном здоровье. То же «совершенство», которое подразумевает экзистенциализм, находя в недостижимости идеала своего «Я» источник всяческих сокрушений и расстройств, представляется весьма спорным понятием. Кто, например, более совершенен как поэт Пушкин, Есенин или Маяковский? То есть, если и есть у человека какие-то переживания по поводу своих несовершенств, они, как правило, обманчивы и наивны.
3) Цитирую из учебника: «Переживания, - пишет Марко Поло, - могут рассматриваться как психологически или социально детерминированные; но есть определенный способ подхода к ним, который позволяет выявить их «абсолютное значение.» Этот способ состоит в том, чтобы поймать переживание в его сиюминутности, не дав ему перерасти в осмысление. Тогда переживание превратиться в «смотровое окошко», через которое будет виден мир, каким он от века существует для конечного и бренного человека».
В этом тезисе речь, явно, ведется о таких переживаниях, которые ничем не подготовлены - ни воспитанием, ни образованием, ни образом мысли, ни привычками, ни опытом. Признаться, примеров треволнений с «абсолютным значением», которые возникают без всяких причин и оснований, мне придумать трудно. У переживаний по поводу любви, красоты, болезни, старости, заботы о близких и детях есть вполне конкретные корни в культурном слое человеческого бытия. К беспочвенным переживаниям можно отнести, разве что, какие то иррациональные необоснованные душевные волнения, возникающие на пустом месте или там, где им не место. К таким аффектам, наверное, можно отнести переживание скуки, гнева, отвращения, апатии и другие проявления душевного состояния, «абсолютное значение» которых негативное, нездоровое и даже метафизическое. Поэтому их природой, очевидно, является извращение естественных чувств, чем они и напоминают отходы жизнедеятельности организма. Вот с помощью какого «окошечка» исследователи существования рекомендуют наблюдать естество «конечного и бренного человека».
4) Цитирую из учебника: «Рассматривая «наличное сознание», представленное переживаниями, настроениями, эмоциями, тревогами, как подлинный смысл всех вещей и пытаясь, исходя из него, понять любое явление (например, технику, науку, политику, бога, природу), экзистенциалисты сплошь и рядом в качестве последней непреложной истины преподносят насквозь иррациональные представления о мире».
Ну, это и понятно. Во-первых, считать «наличное сознание» первоисточником впечатлений, как это делают экзистенциалисты, довольно странно. Ведь с помощью сознания мы как раз и осознаем то, что воспринято нами бессознательно. А многое из воспринятого мы даже и не осознаем. При этом вполне возможен «эффект испорченного телефона». Допустим, вы видите красивую и дорогую машину, которая вам очень нравится. Но при осознании своего впечатления этот автомобиль может вызвать у вас чувство зависти, которое очень быстро может смениться чувством своей несостоятельности, несовершенства, неудовлетворенности жизнью, и так далее вплоть до ненависти к хозяину автомобиля, к своему работодателю и президенту. Исходя из этих чувств, как вы понимаете, трудно определить «подлинный смысл» этого автомобиля. Разве что, приписать ему функцию раздражителя, соблазна, возбудителя протестных настроений. Но в любом случае, ваше суждение о «подлинном смысле» автомобиля может сильно отличаться от варианта Остапа Бендера, изрекшего: «Автомобиль – не роскошь, а средство передвижения!»
И вообще, установление смыслов вещей и явлений – дело неблагодарное. Один и тот же объект интенции для одного и того же человека может иметь разные смыслы, не говоря уж о суждениях других субъектов. В жаркий день смысл дерева может быть найден в его способности давать тень, но плоды того же дерева позволяют определить его смысл, исходя из их пищевой ценности, а древесина этого дерева придает ему смысл с точки зрения столярных работ. Так что, смысл – понятие условное, относительное и субъективное. Поэтому категория смысла, как будто, принадлежит сфере творчества. Притом в этом творчестве заметно участие мышления.
Вместе с тем, существует понятие об «истинном смысле», который определяется целью объекта исследования, или тем, для чего вещь создана. Паучок плетет паутину. Смысл его действий в желании поймать муху. Пылесос сделан для того, чтобы чистить ковер. И здесь места для творческих дерзаний в отыскании иных смыслов, вроде бы, не остается.
Но для экзистенций, как я понимаю, «истинный смысл» не имеет значения. Паучок, например, может пугать человека, вызывать отвращение, и тогда смысл его паутины может представляться в качестве демонстрации его коварства и агрессии. А пылесос может выглядеть омерзительным устройством по причине поглощения им клещей и других микроорганизмовиз ковра.[/justify]
И действительно, какое вам дело до того, плетет скорпион паутину или нет, если он готов вас ужалить.
В случае, когда «истинный смысл» не заботит субъекта, для него, будто бы, открывается простор для художественного толкования смыслов. Но одно дело, когда представление о смыслах обусловлено намерениями, потребностями, целеполаганиями субъекта, и тогда наделение объекта интенции - это творческий акт, и совсем другое дело, когда смыслы придаются вещам и явлениям, исходя из случайных впечатлений, настроения, ощущений, чувств. В этом случае мы имеем дело с творчеством без целеполагания. Такое творчество уже не совсем творчество. Продукты его ложны, то есть, смыслы могут быть какими угодно, и значит, по сути, ничтожными.
И вообще, как то странно определять смыслы вещей и явлений, под влиянием стихии чувств, тем более смыслы «подлинные». Ведь известно, что чувства бывают смешанными, мимолетными, неуловимыми, смутными… обусловленные настроением, состоянием организма, внешними воздействиями… Поэтому, установление с их помощью смыслов весьма затруднительно, а если и возможно, то сами эти смыслы могут быть практически любыми. И тогда возникает вопрос о смысле самого отыскания смыслов, ведь смыслы всех объектов в этом случае сводится к одному смыслу. Он заключается в том, чтобы вызывать различные чувства у человека. Но это явно противоречит утверждению, будто с помощью «наличного сознания», представленного переживаниями, индивид постигает «подлинный смысл всех вещей». Получается, что единственный подлинный смысл имеют сами переживания, а все остальное в мире создано для их инициации, то есть, не имеет никакого «подлинного смысла». Как видите, мы попадаем в тенета, привычного для экзистенциализма, абсурда.
Между прочим, из такой позиции и смысл жизни самого человека представляется неразрешимой проблемой. Ведь он сводится к тому, чтобы переживать и истолковывать впечатления. И тогда как даже животные способны призывать свои творческие способности для того, чтобы «казаться», человек употребляет свои таланты на переваривание того, что ему кажется.
9. Словом, назвать экзистенциализм научной дисциплиной у меня язык не поворачивается. Зато, по мнению многих нынешних мудрецов, она и есть настоящая философия. Существует даже мнение, будто «если ХХ веку и есть что предъявить вечности, то это философия Хайдеггера».
Хайдеггер - один из основоположников экзистенциализма. Его главная заслуга состоит в том, что он нашел источник творческих способностей человека. Во всяком случае, так казалось ему и всем его почитателям.
До открытия Хайдеггера, считалось, будто творческие способности человек получил от Бога, благодаря чему обрел образ и подобие самого Создателя. Однако проверить версию источника талантов индивида Хайдеггер оказался не в состоянии. Зато творческие способности он легко обнаруживал прямо у самого себя. Они проявлялись, главным образом, в мышлении, с помощью которого Хайдеггер проводил свои исследования. А объектом этих исследований являлось, прежде всего, само мышление. Он даже зафиксировал некоторые нехорошие качества мышления. Но мышление у мыслителей пользуется особым уважением и почетом. «Мыслю – значит, существую», - уверяют философы, повторяя слова Декарта. И возможно как раз во избежание нападок с их стороны Хайдеггер назвал мышление словом «Дазман». Якобы под этим названием в виду имеется нечто иное, не всем известное и более глубокое.
Если верить Хайдеггеру, то «Дазман» создает представления об объектах и субъектах, в числе которых даже сам Бог, но при этом «Дазман» не в состоянии понять самого себя. Зато он образует у человека убежденность в существовании своего «Я». Этому «Я» «Дазман» навязывает различные ошибочные мысли и ложные установки. К негативным свойствам «Дазмана» Хайдеггер относит еще и его отстраненность, холодность, а также постоянную «болтовню» смешанную с самым неуемным «любопытством».
Однако, будучи философом, Хайдеггер верил в этот инструмент познания. И оно, мышление, подсказывало некоторые выводы из известных знаний. Например, очень серьезный вывод следовал из высказывания авторитетного мудреца древней Греции, Платона, заявившего, что творчество – это «создание нечто из ничто».
10. Тут я должен признаться в своем желании замахнуться на самого Платона, ибо так и вижу перед собой очередного леща с нездоровым пузырем. Правда, надо признать, что мысль Платона очень симпатична и выглядит, как истина.
Действительно, литератор способен сочинить такое, чего в природе нет. Я даже знал одного писателя, который уверял меня, будто ему ничего в жизни не нужно, кроме бумаги и пера. Правда, я тогда ему ответил: «Болван! О чем же ты будешь писать?».
Вот и наш отечественный ученый Ломоносов утверждал: «Ничто не возникает из ничего».
И в самом деле, мастер создающий стол, использует для этого, например, дерево. Только вот, оно, дерево, вовсе не «ничто». Оно - произведение природы. Также как и камень, и железо и все прочие материалы.
Заслышав такое, философы обычно пускаются в жаркие объяснения того обстоятельства, что материал не имеет значения, а имеет значение идея мастера о столе. Эта идея созревает в голове мастера. Вот, и получается, что стол создан из «ничто», из простой идеи, которая неизвестно откуда берется.
Впрочем, стоит напомнить об идее самого же Платона по поводу существования эйдосав, или идей. Эйдосы – это, по сведениям Платона, некие идеальные образцы вещей и решений, которые, якобы, существуют в сферах, где обитала душа человека до его рождения. Благодаря знакомству с этими эйдосами, душа, как полагал Платон, способна их вспоминать и доводить до сведения обладателя души. Такое происхождение идей вполне устраивает некоторых философов. Но и в этом случае мастер или художник создает вещи не из «ничто», а из готовых идей. К тому же, здравомыслие нам подсказывает, что идея стола содержится в любой горизонтальной поверхности, ограниченной краями? То же и со всеми остальными идеями. Их источником могут быть самые неожиданные вещи, знания, другие идеи и, наконец, просто обстоятельства. Даже первый атом, по моим сведениям, появился не из пустоты, а образовался из волны энергии. А уж энергию мы никак не можем принимать за ничто, поскольку она вездесуща и всем движет.
Интересно, что сам же Хайдеггер здесь оказывается на нашей стороне. Исследуя свойства творчества, он вдруг обнаружил, что «Дазайн порождает Дазайн».
Тут необходимо пояснить, что в слове «Дазайн» Хайдеггер зашифровал слово «Творчество». Такая практика тайнописи восходит к традициям средневекового чернокнижия. Впрочем, сложность изложения учения Хайдеггера – само по себе тайнопись. И надо сказать, что предосторожность Хайдеггера себя оправдала. О значении слова Дазайн философы теряются в догадках, но сходятся на том, что это (цитирую из учебника) «наличное сознание, анализируемое в качестве бытия».
То есть, данным определением нам предлагается признать, будто творчеством заведует сознание, в котором основную роль играет мышление (Дазман). Ведь иименно он Дазман (мышление) и анализирует, представленное в этом сознании, бытие. Это, как вы понимаете, исключает идею Платона о роли эйдосов в творчестве. Но как нам согласиться с тем, что все наше творчество сознательно? Ведь мы тут отказываем в творчестве бессознательной сфере разума. Между тем, любой художник будет с пеной у рта доказывать, что все его озарения даются ему свыше. Да и по здравому разумению нам понятно, что сознанию для анализа достается уже готовый продукт в виде чувств. Притом, если Дазайн – это «наличное сознание», то формула Хайдеггера «Дазайн порождает Дазайн» выглядит как «сознание порождает сознание». Такое, конечно, возможно, но в данном случае речь не ведется о прививке мышления ребенку. Кроме того и сама эта прививка – творческий процесс, в котором больше таинства чувств, чем анализа и логики мышления.
В общем, нам приходится сделать странный вывод, что философы не понимают что такое этот Дазайн, откуда он берется и где находится. Но мало того, у меня есть подозрение, что и у самого Хайдеггера об этом его Дазайне было весьма смутное представление. Зато нам понятно, что Хайдеггер отвергал существование эйдосов Платона.
11. Но что же у нас получается? Говоря об экзистенциализме, мы пришли к необходимости ознакомится с учением его основоположника, Хайдеггера, который пытался понять природу творчества. Его воззрения легли в основу «философии существования». Очевидно, они определили идейную направленность данного учения. Но так как мы сомневаемся в его истинности, то и убеждения Хайдеггера нам не следует принимать на веру. И тогда, быть может, Хайдеггер неправ, отрицая платоновские эйдосы? Впрочем, мы ведь тоже подвергли их беспощадной критике. С другой стороны, мы не можем отрицать тот факт, что творчеству свойственно стремление к идеалам, да и само представление об идеальном откуда-то известно человечеству. Поэтому вопрос об идеалах требует особого рассмотрения.
Так вот, Платон утверждает, что идеальные сущности мы не можем наблюдать в природе. Однако мы имеем о них понятие. Но откуда у нас эти понятия? Платону было ясно, что идеалы в виде идей существуют в замыслах Бога.
Чтобы говорить о замыслах Бога, необходимо иметь о нем представление. Но, как известно, отчетливого представления о Творце мы до сих пор не имеем. Точнее мы имеем множество представлений. Например, древнегреческие мудрецы, у которых было еще достаточно здравомыслия, поскольку они не получали грантов, кафедру и премии за свою деятельность, учили, что Бог настолько совершенен, что превосходит все мыслимое. Такого Бога они называли нусом. По их утверждению нус все создает и участвует во всех процессах жизни. Но таким Богом может быть только дух, а в современном понимании – энергия. Гераклит, например, прямо говорил, что началом мира является некий огонь.
Действительно, если мы зададимся вопросом: «Что первично: «Бог как некая сущность, или же дух, то есть, энергия?», то ответ может быть только один: Конечно, первичен дух. Без энергии Бог мало чем отличался бы от каменного идола.
Так что, у нас есть все основания считать первородную энергию Вселенной и духом, и Творцом в одном, так сказать, флаконе.
В этой связи следует напомнить, что волновая энергия при определенных обстоятельствах может свернуться в частицу. То есть, энергия и материя способны дополнять друг друга. В этом эффекте проявляется принцип дополнительности, открытый Бором.
Иллюстрацией к данному эффекту может служить фотография, которая запечатлевает момент течения жизни. Нечто похожее происходит и с тем, что мы называем истиной. Ведь истина длится, поскольку существует во всем продолжениибытия. Но в любой момент мы можем запечатлеть снимок этого бытия в виде формулы (знания). «Все течет и изменяется» – истина, которая длится и бесконечно подтверждается в природе. Но «Все течет и изменяется» - фиксация истины во фразе Гераклита. Очевидно, примерно это происходит, когда творческая энергия Вселенной воплощается в образе Бога.[/justify]
Так вот, если Бог – это некая творческая энергия, то за неимением организма, он не может мыслить и конструировать какие-то идеалы. Но поскольку эффект творчества духа в природе налицо, остается предположить, что творческой энергии, приложенной к материи, присущи определенные принципы, которые присущи творчеству вообще. Ведь мы же обнаруживаем некоторые принципы у магнита. Магнит избирателен в притяжении предметов, взаимодействует с электротоком, соблюдает правила полюсности.
Из нашего учения о креативности природы нам известны такие принципы творчества и красоты как «принцип преодоления», «принцип новизны», «принцип преемственности», «принцип рациональности», «принцип целесообразности» и пр. Особо следует упомянуть «принцип дополнительности». Он главный, поскольку именно ему мир обязан идеалом гармонии, в которой заключается тайна красоты и любви.
Но если креативные принципы присущи творческой энергии Вселенной, которая вечна и участвует во всех процессах бытия, то мы их должны признать фундаментальными, как физические законы природы. А в этом случае они вполне отвечают представлениям об эйдосах Платона. Правда, эти эйдосы существуют вовсе не в виде совершенных моделей. Зато с их помощью творится конкретные вещи и их гармоничное сочетание.
Отсюда следует, что необходимости в изобретениях идеалов нет. Их успешно заменяют «принципы творчества», благодаря которым существует идеал гармонии, то есть, наилучшее сочетание элементов системы. При этом гармония в природе не может быть застывшей моделью, поскольку она может нарушаться из-за внутренних противоречий. Поэтому гармония, опять же благодаря энергии, постоянно восстанавливается в новом сочетании. Это напоминает смену гармоничных аккордов в музыке. Отсюда, идеальным следует признать то, что наилучшим образом встраивается в гармонию. И значит, идеалы ситуационны. То, что было идеальным вчера, завтра может быть признано уродством.
Конечно, идеальная встроенность всякой сущности в систему гармонии невозможно без собственных творческих усилий сущности. Но гармония Вселенной не отменяет внутреннюю энергию объектов. Напротив, она строится по принципу логоса, где по мнению Гералита: Из одного – все, и из всего – одно». И значит, внутренней энергии объекта присущи те же креативные принципы, где среди прочих есть принцип целесообразности, который в творчестве подразумевает стремление к идеалу. Однако этот идеал продиктован логосом, как значение слова обусловлено контекстом литературного произведения. Поэтому идеальные проекты вещей могут меняться, но не произвольно, а в зависимости от состояния гармонии.
Это объясняет разнообразие сущностей в природе, и доказывает, что красота безотносительна. Крыса не менее прекрасна, чем кошка, а северные ландшафты имеют свои преимущества перед пейзажами тропических островов.
Впрочем, в восприятии человека красота все же относительна, и причиной этого является множество факторов, влияющих на формирование его идеалов. Правда, исходя из вышесказанного, можно предположить, что у человека существует естественное представление о
прекрасном, когда его идеалы следуют из контекста логоса. Но тут надо учесть, существование факторов, меняющих аккорды гармонии.
И все же главным фактором в сотворении наших идеалов является мышление (Дазман), которое исходит из простых соотношений лучшего и худшего, теплого-холодного, известного-неизвестного, вредного-полезного, и т.п. То есть, если отбросить чувственное восприятие, которое, в основном, ситуационно, то устойчивое представление об идеальном формирует мышление. Ну, а поскольку мышление (Дазман), способно навязывать разуму свои понятия, то следует признать, что подлинным автором наших идеалов в виде каких-то застывших, совершенных и, в общем-то, мертвых форм является наш интеллект. И значит, прав Хайдеггер, говоря, что «Дазман создает представление о Боге».
Однако, с разоблачением мифа о существовании идеальных образцов в природе, выясняется, что наши привычные представления о Боге неверны. Ведь даже если мы воображаем Бога в виде всемогущего Творца, вряд ли разумно приписывать ему знание точного результата своего творчества в виде совершенного объекта. Иначе, с возможностями Бога, он мог бы сразу создать задуманное. Но какой интерес истинному творцу, создавать то, что уже заранее известно? Притом Бога нельзя сравнить с художником, у которого уже есть исходные натуры. И даже, если Бог стремится реализовать некий свой замысел, например, выразить себя в некоем совершенном облике, этот образец еще надо сотворить. А это возможно только через эволюцию, путем перебора кандидатов на высокое звание «венца природы».
Так что, главный вывод нашего исследования идеи Платона об эйдосах состоит в том, что эти эйдосы существуют в виде креативных принципов, на основе которых первородная энергия Вселенной творит сущности и их эволюцию через механизм гармонии в природе. Поэтому, говоря об идеалах как о совершенных образцах, мы на самом деле говорим о несуществующем, о «ничто», которое на самом деле конструирует наше мышление. Истинно же идеальное гармонично и творчески деятельно.
Пожалуй, это вполне объясняет эффект, о котором пишет Сартр: «Реальность всегда сопровождается крахом воображаемого, даже если между ними нет конкретных противоречий, ибо их несовместимость проистекает из их природы, а не из их содержаний».
Отсюда следует, что сокрушения по поводу нашего несовершенства, которыми любят оперировать экзистенциалисты, в сущности, беспочвенны. Думаю это замечание из ряда тех случаев, когда философия может послужить психологической науке, применительно к человеку, который обманывает себя призраком совершенства, вместо того, чтобы искать пути к гармонии в реальном мире.
12. Но вернемся к Хайдеггеру.
Хайдеггер не верил в существование Бога, а значит, и в миссию души с ее багажом эйдосов, ведь он читал сочинения Гегеля, Маркса, Гуссерля и прочих предтечей экзистенциализма. Но при отсутствии души получалось, что творчество – это какая-то зараза, вирус. Помните: «Дазайн порождает Дазайн»? Впрочем, и то, что творчество чревато творчеством, не объясняло нужду индивида в созидании. Эта проблема очень напоминает вопрос о происхождении «первотолчка» в природе без участия Бога. Как известно, этот вопрос всегда ставил философов в тупик.
Между тем, признанный авторитет философии Декарт утверждал, что новорожденный ребенок – «чистая доска». То есть, у ребенка нет никаких знаний, а есть только душа. Но поскольку наличие души Хайдеггер отрицал, то выходило, что в разуме ребенка нет ничего. Зато это как раз означало, что в нем есть «ничто». То самое «ничто», которое Платон провозгласил лучшим материалом для истинного творчества.
Но что такое это «ничто»? Разве оно существует, если оно ничто? Решение этого вопроса Хайдеггер подхватывает у Парменида. Этот древний мудрец говорил примерно следующее: «Бытие – это то, что существует в данный момент. Все, что за пределами этого бытия не существует, и значит, оно ничто. Но раз в мире есть пределы бытия, за которыми находится ничто, то ничто существует, и потому мы о нем можем помыслить».
В свое время на такую актуализацию «ничто» клюнул и знаменитый Гегель. И Гегель сотворил из этого «ничто» настоящего монстра. Правда, в этом ему немало послужил древний лещ от Гераклита, который утверждал, что все развитие в мире обеспечивает единство и борьба противоположностей.
Надо сказать, Гераклит, как это часто бывает в сфере мудрости, был в чем-то прав, но он оставил за скобками кое-какие важные детали, в которых обычно скрывается весьма коварный черт. Вот этот черт и проявил себя в учении Гегеля.
Гегель рассуждал примерно так. Если прошлое и будущее находится за пределами бытия, и значит, в сущности, «ничто», то и отрезок времени, мостик между ними может быть бесконечно уменьшен до состояния «ничто». Следовательно, бытию противостоит «ничто». Будучи противоположным бытию и постоянно его отрицая, «ничто» провоцирует развитие всего сущего. Отсюда получается, что «ничто» равно Богу и, по сути, является сотворцом Вселенной.
И все же Гегель, как будто, не отрицал Бога. Но под Богом он разумел Мировой Дух, творчество которого направлено на познание самого себя путем создания материального мира. Для этого-то Мировой дух и изобрел механизм развития в виде диалектических отрицаний. Но, будучи, гениальным конструктором, Создатель сотворил свой инструмент эволюции настолько совершенным, что тот мог работать без участия самого автора. Этот механизм по достоинству оценил Маркс.
Маркс решил, что если диалектика может работать без Мирового Духа, то никакой нужды в этом духе и нет. Зато главным узлом в диалектике оставалось «Ничто». Оно-то в виде бесконечных отрицаний и заняло место Мирового Духа. Правда, кое-кто из философов задумывался над вопросом: «Как, благодаря «ничто», появляется и развивается все? И откуда берется все то, что подвергается перманентному отрицанию?» Но таким умникам задавался вопрос: «Вы бога видели? Ах, не видели. Тогда расскажите, как все развивается, если каждое следующее мгновение не отрицает предыдущего, превращая его в прошлое, в ничто, и уступая место будущему, которое пока «ничто?».
Между тем, согласно религиозным учениям у «ничто» плохая репутация. Демонологам оно известно под именем «Лжец и отец лжи» в ранге «Князя Мира Сего», сущностью которого является «Ничто, которое ничтожит».
Хайдеггеру это, конечно было известно. И он вовсе не собирался делать из «ничто» Бога. В «ничто» Хайдеггер справедливо видел лик смерти и ужаса. Но, научные данные собратьев по мудрости, и в частности идея Платона о необходимости «ничто» в творчестве, приводили его к мысли, будто «ничто» - есть то единственное, что способно заводить в человеке пружину творческого процесса.
Но где же оно может скрываться это вожделенное «ничто». Благо лещей в философии хватает. И Хайдеггер сталкивается с учением знаменитого врачевателя душ по имени Фрейд.
Фрейд также является крупным лещем в ряду предтечей экзистенциализма. Занимаясь психоанализом, Фрейд пришел к выводу, что человек достаточно примитивное существо. Все многообразие его поведения объясняется наличием двух природных инстинктов: самосохранения и воспроизводства, что мало отличает человека от собаки Павлова. Притом психические процессы, которые инициируют эти инстинкты, скрыты отсознания человека в сфере бессознательного.
То, что это лещ, упрощающий человека до состояния палки-копалки, говорит тот факт, что даже у животных мы обнаруживаем природный инстинкт творчества. Птицы, например, вьют гнезда, поют и устраивают брачные танцы. Думаю, что инстинкту творчества человек обязан и представлением о Боге. Но что касается Бога, то в сфере бессознательного Фрейда Всевышнему места не нашлось.
Зато, благодаря Фрейду, Хайдеггеру стало ясно, где следует искать «ничто». В бессознательном! Однако сама область бессознательного представлялась довольно туманным местом. Было время, когда разум мыслился мудрецами в виде микрокосма, отражающего мир. Но эти представления были слишком ветхие. Притом французский философ Бергсон, разделивший разум на интеллект и интуицию, камня на камне не оставил от картины микрокосма в разуме.
Кое-какие новые знания о разуме давало модное тогда учение американского философа, Джеймса. Тот прямо говорил: «Сознание - это название несуществующей вещи. Те, кто еще остается верным ему, цепляется просто за эхо, за слабый отзвук, оставляемый исчезающим понятием «души» в воздухе философии». По мысли Джеймса имеется «только одно первичное вещество или материал, из которого состоит все в мире. Это вещество называется «чистый опыт».
А? Как вам такой лещ? И ведь, как будто, не поспоришь. Мы, например, в «креативной философии» говорим, что творчество энергии Вселенной приводит к организации гармонии. Опыт природы, не отвечающий гармонии, остается невостребованным. Это ведь тоже можно понимать как «чистый опыт».
Но чертик из рыбного пузыря Джеймса скрывает, что на самом деле опыт Вселенной не хаотичен. Он детерминирован творческими принципами первородной энергии. Иначе, эти опыты могут быть разрушительными для материи.
Однако Джеймс на такую глубину сферы бессознательного не погружается. «Чистый опыт» он определяет как «непосредственный жизненный поток, предоставляющий материал для нашего последующего отражения». Отсюда следовало, что вещи или иные объекты не имеют значения. Имеет значение то, как мы их воспринимаем в сознании. Поэтому главное для человека - его переживания. И если нам нравится какая-то истина, пусть даже ложная, то она и есть настоящая истина. Правда, Джеймс умалчивает о том, с помощью каких механизмов или желез мы переживаем жизненный поток и узнаем о наших впечатлениях. Зато такая позиция предоставляла возможность самых смелых гипотез об истинном местонахождении «ничто». Его можно просто переживать и все.
Посильный вклад в открытие Хайдеггера сделал и его друг, Гуссерль. Подцепив вирус от леща Джеймса, Гуссерль тоже попытался отказаться от сознания. Действительно, что такое сознание? Собака зарывает кость. Что ею движет: опыт, инстинкт или логика? Больше похоже на логику. Собака с помощью логических выводов прогнозирует ситуацию и свое поведение в будущем. Значит, она сознает свои действия. Она ведь не зарывает чашку, в которой кость. Но у собаки нет полноценного мышления с его анализом, синтезом и диалектическими сомнениями. Получается, что сознание – это мостик… (помните тот неуловимый «мостик» бытия между прошлым и будущим?)… да, мостик между бессознательным и мышлением. Но откуда он берется. Ясно ведь, что из бессознательного. Получается, что сознание – что-то, вроде хоботка или хвостика разума. Значит, и бессознательному не чужда логика. Да и как иначе? Чем же еще пользуется разум в своих решениях, если не логикой? Отсюда следовало, что между бессознательным и осознанным мышлением нет никакой принципиальной разницы. Значит, в «мостике» сознания нет большой необходимости. Притом это сознание обязательно сопровождается вниманием. Без внимания сознание невозможно представить.
Примерно такой ход рассуждений позволяет Гуссерлю упразднить представление о сознании в пользу внимания. Для научной солидности «внимание» он назвал «Интенцией». Но это кое-что меняло. Теперь получалось, что интенция выходила на первый план. То есть, то, что было «мостиком», или «хвостиком» разума, стало авангардом восприятия, а бессознательное оказалось уравнено с мышлением. Причем бессознательное, а в нашей интерпретации «разум», оказался приемником всего мутного потока информации извне, который в виду отсутствия фильтров мог быть очень замусорен. Зато в этом потоке всегда была возможна новизна, которая давала право назвать такой поток феноменом. А разбираться с этим феноменом, очищать и фильтровать поток сознания предоставлялось мышлению. Таким образом, мышление становилось главной инстанцией, по сути, хозяином разума. Это свое учение Гуссерль назвал «феноменологией».
Феномен восприятия жизненного потока вполне объяснял феномен творчества. Ведь любой бомж, копаясь в мусоре, может найти нужную вещь или изготовить необходимый предмет.
И все же, как мне кажется, решающий вирус для своего открытия Хайдеггер получил от самого большого леща всей мировой философии. От Ницше.
13. Думаю, вам не нужно объяснять, что такое комната кривых зеркал. Представьте себе такую комнату, где вы смотрите на искаженные отражения предметов и людей, и вас забавляют их уродства. И вдруг в самом кривом зеркале появляется совершенно прекрасный образ. Как вы думаете, что можно сказать о подлинном облике того, чье отражение столь красиво в кривом зеркале? По-моему, очень возможно, что он – идеал уродства. Примерно это и произошло с идеей Ницше, провозгласившего: «Бог умер! Мы убили его! В человеке образовалась дыра величиной с Бога!»
Слова, потрясающие основы бытия. И какая величественная чушь! Но что эти слова для философа? Какие грандиозные мысли вдруг восстают и обрушиваются в его уме?! И вот, представьте Хайдеггера перед видением этой истины. Оно наверняка сопровождалось оглушительным громом и ослепительной молнией. Неудивительно, если это видение вдруг разверзло перед разумом Хайдеггера откровение космоса. Ведь, если бог, который был всё, умер, то он стал «ничто». И значит, богом стало «Ничто»! Оно-то и находится в бездне той страшной дыры в человеке, поглотившей бога. Да, пусть эту дыру нельзя видеть. Но Хайдеггер ее чувствовал в себе, потому осознавал. С мысленным приближением к ней его охватывал ужас смерти. И, конечно, всякий человек способен чувствовать в себе эту бездну небытия. А чувствуя ее, человек бежит прочь, ища спасение в творческих дерзаниях, цепляясь за них как за единственное средство забвения. Это бегство, по мысли Хайдеггера, и стало началом мышления, культуры, изобретением богов, цивилизации и прогресса. И главное, это подтверждало идею древнего Платона о том , что «Творчество – это создание нечто из ничто».
Так Хайдеггер, быть может, помимо своей воли сделал «ничто» творцом всего сущего, то есть Богом. Очевидно, плоды творчества такого бога нам и позволяет отведать экзистенциализм.
14. Теперь, когда нам ясны истоки экзистенциализма, думаю, более понятны его суть и логика развития. Эта философия предложила миру довольно странное мировоззрение. В основу его легло утверждение, будто человеку гораздо больше свойственны иррациональные поступки, негативные эмоции, сумеречное состояние сознания и тяжелые размышления, нежели чем разумное поведение и удовлетворенность жизнью. Особенно это касается человека, для которого «бог умер». Ведь, если прежде все сущее и само бытие творилось по воле Создателя, и потому имело смысл, обычно присутствующий в художественном произведении, то по отсутствию Бога, все становится ничтожным. И сам человек, которому Бог был и покровитель, и повелитель, и судья, оказался заброшенным в отчужденном и враждебном мире, где его жизнь перед ликом неминуемой смерти и вечности теряет смысл, и потому была исполнена абсурда. Такой человек по мысли авторов классического, ортодоксального экзистенциализма обречен на негативные переживания самого широкого спектра. Стихии этих разрушительных переживаний авторы «философии существования» весьма подробно описывают в литературных трудах и обосновывают в научных статьях. При этом выясняется, что депрессивные настроения и пограничные состояния преследуют человечество на протяжении всей истории, и они хорошо известны из художественных источников, таких, например, как произведения Шекспира, Толстого, Достоевского и пр. А это значит, что человек от природы греховен и порочен, и бог ему был необходим как охранитель, спаситель и смиритель. Теперь же, когда человек остался наедине с собой, то есть свободным, он должен найти иные смыслы и пути жизни. Поиском таких ориентиров, как будто, и занимается учение экзистенциализма. Я говорю «как будто», потому что, по-моему, экзистенциализм больше убеждает в том, что у человека нет особо привлекательного выхода из создавшейся ситуации. Ему, например, предлагается бунтовать. Но поскольку бунт в виде уничтожения среды обитания или самого себя, не представляется гуманным и перспективным, то бунт этот рекомендуется совершать по методам мудрецов дохристианской культуры: киников, эпикурейцев и стоиков. Учение последних, по мысли Сартра, особенно предпочтительно. Сартр предлагает брать пример с Сизифа, который, как известно, катит камень в гору, зная, что это упражнение не имеет смысла, ибо камень все равно скатится вниз…
15. Впрочем, все это гораздо подробнее и внятней вы можете прослушать в многочисленных лекциях по экзистенциализму в сети Интернет, либо прочитать в книжках, например, в книге «Буржуазная философия ХХ века» (Политиздат 1974г.) Кстати в этой книге я нашел любопытное замечание по поводу работ авторитета «философии существования», Сартра. Вот оно:
«Многие интерпретаторы сартровских работ обращали внимание на то, что их логика есть логика беспощадного судебного процесса, где автор расследует внутренний мир героя повествования. Процесс этот имеет откровенно инквизиторскую направленность: вменение субъективных мотивов и предрасположений, причем таких, которых самому подсудимому еще только предстоит доискаться и которых он, возможно, даже никогда не сумеет ясно осознать. Человек обвиняется по эталону недостижимой для него душевной святости. Налицо и инквизиторская «презумпция виновности», ибо обвинитель уже заранее убежден в порочности мотивов, которые побуждали обвиняемого действовать и жить».
И знаете, в этом наблюдении различима странная идея о том, будто ортодоксальный экзистенциализм – это учение самого «ничто». Того «ничто, которое ничтожит», и у которого мистическая сущность. Ведь это «ничто» - антипод Бога, и соответственно, враг венца творения Создателя. Поэтому задачей «ничто» является уничтожение человека, посредством извращения его души, что и станет победой «ничто» над Творцом. А лучшим средством для этого может быть замещение Бога в человеке. Отсюда понятен и смысл суда инквизиции, с помощью которого Церковь в свое время отправляла на костер еретиков ивероотступников. Но поскольку «ничто» бесплодно в смысле творчества, то оно берет на вооружение институт святой инквизиции, усматривая в этом действии, не только извращение исходного образца, как средство уничтожения Церкви и человека, но и глумления над личностью.[/justify]
И вот мне пришел в голову любопытный эксперимент. Я решил сам подвергнуться судилищу «ничто», чтобы противопоставить его учению нашу русскую «креативную философию». Быть может в этом главная миссия нашего учения и его звездный час. К тому же, будучи «философией творчества», наше учение вполне допускает и даже приветствует художественные приемы, которыми столь успешно пользуются экзистенциалисты.
16. Итак, я стою перед «ничто». Я его не вижу, но знаю, что оно - воплощение ужаса и абсолют холода. Оно - совершенство и идеал смерти. Оно – бездна, уводящая в небытие.
- Кто ты? – спрашивает «ничто».
- Я человек, - отзываюсь я.
- Человек, - произносит «ничто», и я понимаю, что в этот момент «ничто» презрительно ухмыляется. – Значит, ты - смертный?
- Нет, - отвечаю я.
- Как это, нет? Разве ты не умрешь? – изумляется «ничто».
- Нет. Умрет кто-то другой вместо меня? – уверенно сообщаю я
- Кто? Может, я? – смеется «ничто».
- Да, похоже на то, - киваю я.
- Это почему же? – интересуется «ничто».
- Потому что умрет тот, кто пока для меня «ничто». Он, словами вашего экзистенциализма, только «проект», из которого неизвестно, что получится. А я, покуда не умер, остаюсь бессмертным.
- А-а. Значит, ты ознакомлен с «философией существования», - догадывается «ничто». - Это хорошо. Вот, тогда и ответь. Ты веришь в мое существование?
- Я знаю о твоем существовании, - говорю я. – Ты присутствуешь в каждой элементарной частице материи, как тень, возможная только при свете.
- А может, я и есть сама материя? – подсказывает «ничто».
- Нет, – уверенно отвечаю я. – Частица материи представима в виде завихрения и уплотнения первородной энергии. Теоретически, при нехватке энергии частица схлопывается и превращается в «ничто». Так что, ты, в сущности, - «черная дыра».
- Ага, значит, я – «черная дыра», - уточняет «ничто». – А известно тебе, что во Вселенной «Черная дыра» организует весь порядок в Галлактике, выстраивая спираль движения планет?
- Это пока «Черная дыра» - материальный объект, – сообщаю я. – Впрочем, «ничто» существует еще в виде хаоса. Хаос, как известно, равен пустоте. Так что, Гегель прав, когда говорит, что ты отрицаешь все сущее, как права и Церковь, считая тебя антиподом Бога, «лжецом и отцом лжи».
- Церковь считает, - усмехается «ничто». – Но на деле получается, что я суть «Альфа» и «Омега» бытия. Ведь в перспективе материя обречена либо на исчезновение, либо на хаос. Значит, Гегель прав, и когда уравнивает меня с Богом.
- Но Гегель неправ, когда делает тебя сотворцом сущего, – возражаю я. - Поэтому неправ и Маркс, находя в твоих отрицаниях источник развития материи.
- А что же тогда является источником этого развития? – интересуется «ничто».
- Источником развития является первородная Энергия Вселенной с ее принципами творчества и красоты. И в этом случае ты всего лишь утилизатор отжившего и ненужного.
17.Позволю себе голос за кадром, чтобы сообщить известные мне принципы творчества и красоты, присущие первородной энергии и творчеству вообще:
«принцип преодоления», «принцип новизны», «принцип преемственности (инерции)», «принцип рациональности», «принцип разнообразия», «принцип непохожести», «принцип прямолинейного развития», «принцип восхождения от сложного к простому», «принцип целесообразности (целеполагания)», «принцип таинства», и самый главный – «принцип дополнительности (гармонии, любви).
Все эти принципы находятся в системе, и потому нарушение соотношения между ними, придает творческому акту определенную окраску, уклон, характер. Благодаря этому, в созидательном творчестве соблюдается «принцип таинства».
Наличие этих принципов детерминируют творчество и определяют его подлинность. Особенно это касается «принципа любви (дополнительности, гармонии). Его нарушение может привести к полному извращению самого творческого акта вплоть до обращения созидательного творчества в свой негатив.
18. - Утилизатор, говоришь. Мусорщик, значит, - наверное, «ничто» здесь мстительно прищуривается. – А что ты скажешь о своем разуме? Может, неправ и Хайдеггер, говоря о присутствии в твоем разуме страха, который заставляет человека творить?
- Да, в нашем разуме присутствует «черная дыра» страха. Но Хайдеггер неправ, полагая, будто «ничто» и есть источник творчества разума. На самом деле, страх – выражение «ничто». Он - ложь.
- Чувство страха ложно? – удивляется мой оппонент. – Ты что, не испытываешь чувство страха?
- Я сказал, ложен сам страх, - поясняю я. - Потому что он – актуализация того, чего нет. Событие может случиться, но может и не случиться.
- Интересно, где был бы твой разум, если б не имел этого лживого «ничто», - ворчит «ничто». – Страх присутствует у любого животного, даже у муравья. Собака вряд ли имеет представление о Боге, а опасность хорошо себе представляет. Благодаря этому она и существует. Так что, опять получается, что «ничто» выше Бога.
- Разуму собаки и муравья, конечно, присущ страх, – соглашаюсь я. – Но сам разум создан не страхом и не подобен «ничто». Разум устроен по образу и подобию Вселенского Разума, сутью которого является гармония. Это знали еще древние мудрецы. Потому-то они и называли разум микрокосмом.
- Мало ли кто чего создал, - проявляет неудовольствие «ничто». – Кто-то сделал твою сигарету, а куришь ты. Кроме того, не следует забывать о моих заслугах перед разумом человека. Это ведь я – тот знаменитый змей, даровавший человеку мышление и, соответственно, знания.
- Вообще-то, древо познания высадил в раю Бог, а не Змей Искуситель – говорю я. – Но роль исчадия «ничто» в инициации процесса мышления бесспорна.
- Вот, именно, - самодовольно произносит «ничто». – С тех пор мышление стало хозяином разума. А меня принялись величать «Князем мира сего». Неплохая карьера, согласись. Кто был ничем, тот стал всем.
- Ну, хозяин разума – это преувеличение, – возражаю я. – На самом деле мышление – инструмент познания, который позволяет человеку пользоваться разумом. Способность думать прививают ребенку в раннем возрасте. Так что, мышление всего лишь своеобразная прививка.
- Да пусть хоть и прививка, - не унимается «ничто». – Зато какое оригинальное решение проблемы восхождения из ничто к богоподобию.
- Решение не такое уж оригинальное, - разочаровываю я своего оппонента. – Оно известно с начала мира. Отношение разума и мышления предвосхищает отношение энергии и массы. Они дополняют друг друга. Притом если энергия не отрицает материю, то материя способно отрицать энергию. Тот же эффект мы имеем во взаимодействии разума и мышления. Разум не отрицает мышления, а мышление стремится отрицать разум.
- А разум, значит, не отрицает мышления? – делает акцент на этой мысли «ничто».
- Разум не отрицает. Это так же, как дерево не отрицает свой плод, тогда как плод на каком-то этапе развития отрицает материнское дерево.
- Это потому, что плод стремится к свободе, чтобы дать жизнь новому дереву, - поясняет «ничто». – Видишь, сама природа на моей стороне.
- Плод яблони – не то же, что плод «ничто», который плод страхов и сомнений. Свобода мышления такого же рода, как свобода собачьего хвоста от самой собаки. Без разума мышление ничтожно.
- Мышление ничтожно? – перевирает мой тезис «ничто».
- Без разума, - вношу я поправку. – Природа мышления схожа с природой бактерий, которые способны перерождаться в вирусы, и как вирус, проникающий в живую клетку с целью использовать ее в своих интересах, ничто мышления может разрушать разум.
- Да, мышление питается соками разума, как всякий нормальный плод, - оправдывается «ничто».
- То есть, ты согласен с тем, что паразитируешь на разуме и отравляешь его ядами лжи? – настаиваю я.
- Подожди, подожди, – протестует «ничто». - Что-то я не понял, кто здесь подсудимый? И потом какие-то у тебя странные обвинения. Что это еще за яды? Разве не благодаря этим ядам тебе предоставляются все блага цивилизации? Не стараниями ли мышления ты живешь в волшебном мире комфорта? Ты и личностью являешься только благодаря мышлению. Без этого плода «ничто» ты оставался бы животным. Вот и общаемся мы тут с тобой с помощью мышления. Признаешь ли ты это?
- Признаю, - развожу я руками.
- То-то, – грозит мне «ничто». – А что сделал для тебя твой разум, кроме того, что создан по образу и подобию? Притом, если мышление не скрывает от тебя свой процесс творчества, то разум действует тайно. Тебе же не дано знать, что там творится на его кухне, и что он на самом деле умышляет, располагая моими ядами? При этом он заведует твоими чувствами и эмоциями, которые сам ты плохо контролируешь. Он руководит твоими бессознательными действиями и желаниями, от которых зависит твоя жизнь? По-моему, скрытность – это и есть принципиальная разница между разумом и мышлением.
- Принципиальная разница иная, - начинаю я, но задумываюсь:
«Пожалуй, здесь во избежание длиннот нужен «голос за кадром»?
19. Вообще-то, название «креативная философия» многие считают не самым удачным именованием нашего учения. Профессор Дугин предлагает величать его «Философией Дазайна». Так, вроде бы, более научно, а главное, таинственно и по-европейски. Но, поскольку с этим «Дазайном» не все ясно, оставим эту идею для научной дискуссии.
Для тех, кто не знаком с положениями «философии творчества и красоты», сообщаю, что в нашем учении между разумом, который присущ животным, и мышлением, свойственным человеку, мы усматриваем принципиальное различие в организации мыслительной деятельности. В этом смысле они несоизмеримы, как энергия и масса. Если бы это было не так, то образование мышления, его «прививка» разуму, просто не имела бы смысла. Так вот, разум строится по принципу логоса, где, по словам Парменида «Все из одного, и из всего одно». Пример тому - взаимоотношение слова и контекста. А мышление строится по принципу логических цепочек, осложненных анализом и диалектическими противоречиями?
20. - Лучше пояснить это на примере биллиарда, - продолжаю я. – Комбинацию шаров на столе мы, допустим, принимаем за гармонию логоса, который и есть суть разума. Тогда удар по «битку» кием будет у нас волевой импульс. Он инициирует цепочку «тушей», которая похожа на логику мышления, с ее диалектическими отрицаниями. Шар в лузе – решениевопроса. Промах – ложное знание, которое нарушает гармонию.
- Что-то больно просто, - сомневается «ничто». – Неужели Гуссерль не мог до этого додуматься? Интересно, играл он на бильярде или нет?
- Наверное, мог бы додуматься, – предполагаю я. - Если бы исходил из открытого Бором принципа дополнительности, а не клевал на вирусы от лещей философии.
- Лещей каких-то? – ворчит «ничто». - Ты вот, лучше обрати внимание, насколько совершенно может быть мышление, способное загнать шар в лузу, то есть, решить задачу. И насколько обманчивым выглядит твой логос разума, который запросто может оказаться расстроенным одним ударом кия.
- Это да, – соглашаюсь я. - Но гармония разума может восстанавливаться в новом варианте. На то у разума и существуют принципы творчества.
- Но эти варианты могут быть разные, - догадывается «ничто». – Иные варианты лучше, другие хуже. И, наверное, бывают и такие, когда невозможно забить ни один шар.
- Конечно, - опять соглашаюсь я. – Знания, полученные с помощью мышления, могут действовать на разум разрушительно.
- Разрушительно? Это какие же, например? – плотоядно интересуется «ничто».
- Да вот хотя бы иные философские знания, - сообщаю я. - В экзистенциализме таких примеров хватает. Впрочем, всякое знание ложно. В нем всегда есть червоточина «ничто», хотя бы уже потому, что процесс познания бесконечен. Притом мышление диалектично. Оно подчиняется закону «отрицание отрицания». В этом проявляется сущность «ничто». Поэтому даже точное знание мышление атакует новым тезисом, и значит, в пресловутом консенсусе тезисов опять будет присутствовать зерно «ничто», которое даст свои всходы при дальнейшем познании и накоплении сложностей. Конечный пункт такого познания – хаос, равный «ничто».
- Тебя послушать, так точных знаний не существует, - замечает «ничто». – Как же тогда быть с точными знаниями в науке и технике, которые подтверждаются экспериментально?
- Эти знания тоже несовершенны, - заверяю я. – Просто иные знания пригодны для практического применения. Ученые не знают толком, что такое электрический ток, но некоторые знания позволяют его использовать. Тут примерно то же соотношение, какое наблюдается между волной и фотоном, или между знанием и истиной. Истина длится во времени. Она – процесс и, значит, удел разума. А знание – константа и продукт мышления.
- Пусть константа, – соглашается «ничто». - Но чем тебе плоха константа? Ты, допустим, знаешь, что перед тобой дерево. Чем это мешает твоему разуму?
- То, что это дерево, я могу знать и без мышления, - поясняю я. – Но мышление стремится добывать все новые знания о дереве. Оно анализирует, сопоставляет, обобщает, и, в конце концов, дерево утрачивает свое таинство. Я уже вижу перед собой не столько дерево, его необычность, характер, красоту, сколько информацию о нем. Я просто знаю, что это, например, тополь. И мне этой констатации, как будто, достаточно.
- Так, может, и достаточно? В практических целях. Как это может разрушать гармонию твоих шаров?
- Дело в том, - поясняю я. – Что главным принципом творчества разума является принцип дополнительности. Он же принцип гармонии и любви. Этот принцип проявляется в способности человека к эмпатии, вчувствованию, а в некоторых случаях в обожествлении объекта. Вот этого меня и способны лишать некоторые знания. У меня уже нет художественного восприятия конкретного дерева. Так рассудок ничтожит мой разум, отчуждает меня от Бога.
- Вон ты куда клонишь, - посмеивается «ничто». – Значит, расскажи тебе, что это дерево - тополь, который отличается от яблони плодами, условиями произрастания и прочее, и твой разум уже не видит его прикрас?
- Не совсем так, - отвечаю я.
21. Ну что, рассказывать этому ничтожеству про «диалектический треугольник» из учения «креативной философии»? Не много ли чести?
Между прочим, об этом треугольнике я рассказываю в каждой своей статье, полагая, что без этого сущность «принципа дополнительности» непонятно. Но именно поэтому придется кое-что сообщить и здесь.
«Диалектический треугольник» в учении… э-э… ну, пусть «Дазайна» отображает взаимоотношение сторон, связанных «принципом дополнительности». В основу идеи такого треугольника положена древнее учение Гераклита «о единстве и борьбе противоположностей», из которого развилась философия «диалектического материализма». Однако в свете всех учений о диалектике с противоположностями было не все ясно. Например, пол и потолок, правое – левое, большое и малое, – противоположности, но какая между ними диалектическая связь, кроме их взаимного отрицания? Так вот, диалектический треугольник показывает связь отнюдь не зеркальных, а несоизмеримых противоположностей, таких как «деньги – товар», «я – не я», «энергия – масса», «дерево – плод», «эстетика – этика», и т.д. В нашем случае через диалектический треугольник необходимо отобразить взаимоотношение разума и мышления.
Итак, диалектический треугольник представляет собой прямоугольный треугольник, который вписан в окружность так, что из ее центра выходит гипотенуза. Обычно она отображает материнскую, исходную, первичную сторону. Тут важно не перепутать. Нельзя, например, под гипотенузой в диалектической паре «деньги-товар» подразумевать деньги. Хотя и кажется, будто деньги обладают творческой силой и чуть ли не «Наместник бога на земле». Но деньги без товара – «ничто». Они – вид товара, и существуют только потому, что существует товар.
Исходя из этого, гипотенузу мы условно принимаем за линию творчества разума, которая приходит в точку на окружности. Под этой точкой подразумевается «мостик» сознания. Вертикальный катет из этой точки у нас обозначает линию мышления. Она падает на горизонтальный катет. Длина этого катета будет показывать нам величину отрицания мышлением разума. Так цепь оказывается замкнутой, и по ней течет воображаемая творческая энергия.
Из треугольника понятно, что мышление является потребителем энергии, и чем выше градус творчества разума, тем меньше катет отрицания разума мышлением. Но мышление стремится отрицать разум, и значит, горизонтальный катет отрицания может удлинятся. В пределе разум может оказаться полностью разрушенным до положения самоотрицания. Этот эффект мы наблюдаем, например, при шизофрении, когда разум образует в себе некую другую личность, сущность которой – «ничто, которое ничтожит».
Из этого следует вывод, что единственное средство спасения разума от мутаций и разрушения – высокая степень творчества. А это возможно только благодаря реализации креативных принципов, где главную роль играет принцип гармонии и любви. Кстати, оздоровлению разума может способствовать мышление, если личность волевым путем подчиняет его нравственным принципам, с их императивом, определенным Кантом.
22. - Некоторые знания все же могут оказаться полезны разуму, – продолжаю я свою мысль. - Знания, с помощью которых человек лечится, растит яблоню, создает прекрасное, то есть, знания пригодные для созидательного творчества просто необходимы человеку мыслящему. Вообще, знания подобны бактериям и вирусам. Одни присутствуют в нашем разуме и полезны ему, а другие приводят к заболеваниям души и тела. Притом болезней огромное множество, а вариантов гармоничного здоровья не так много. Бывает, что организм не справляется с агрессией мышления и тогда результат плачевен.
- Интересно, к какому роду знаний ты относишь идею результата жизни? – интересуется «ничто». – По-моему этот результат похож на ситуацию в игре на бильярде, когда шар, забитый в лузу, кладет предел игре. Я, разумеется, имею в виду прекращение жизни человека. Дело в том, что в «философии существования» человек, пока жив, он - открытый проект. Он может измениться, и значит, сущность его неопределенна. Соответственно он – «ничто». Но в тот момент, когда он становится «ничто» физически, он как раз и обретает свою сущность. И эту сущность уже нельзя изменить. Она абсолютна.
- Эта идея – одна из лещей философии существования, - со всей категоричностью заявляю я. - Она на первый взгляд выглядит красивой, но совершенно ложна, как раз в духе «ничто». Ему и служит. Кому-то она представляется даже гуманной. Мол, поскольку человек может измениться, то у него всегда есть перспектива стать другим, тем, который пока «ничто». Зато этот «ничто», как правило, мыслимый идеал. Однако в ожидании этого идеала и во имя его человек способен ничтожить себя, жертвуя настоящем.
- Способен, - соглашается «ничто». – И что это меняет?
- Все меняет само представление о сущности человека, - начинаю я. - В «креативной философии» человек определяется как творческий процесс. И тогда даже самый ничтожный человек не сеть «ничто». Его сущность можно определить в любой момент его жизни. Это примерно также, как знание отображает этап процесса познания, или как фотография фиксирует фрагмент из течения жизни. В том же бильярде мы можем определить ситуацию на любом этапе игры, после всякого забитого шара. Так что, сущность человека меняется во времени. Но и смерть человека не делает его добычей ничто. Этому препятствует творчество.
- То есть, человек не умирает? – насмешливым тоном спрашивает «ничто». – Это как в твоем случае, умирает кто-то другой. Например, я.
- В какой-то степени именно ты и умираешь, - говорю я.
- А-а, ну так я и знал, - хмыкает «ничто». – Впрочем, если можно, поподробней.
- Да, умирает то, что в его жизни было незначительно и, по сути, ничто. А сущность человека определяется высшей точкой его творческих достижений в жизни. Иначе смерть многих творцов фиксировала бы их сущность как больных и немощных стариков. Что мы, например, можем сказать о сущности Ницше, который долгие годы перед смертью был сумасшедшим?
- Судя по твоим речам, ты первый, кто считает его сущностью безумство, - вставляет «ничто».
- Но и это не главное, - продолжаю я, не обращая внимания на реплику моего судьи. – Главное то, что происходит в процессе осознания сущности человека. Ведь о всяком человеке может быть множество суждений. Все зависит от точки зрения наблюдателя, от критериев, от стереотипов общественного мнения, от фактов, которые берутся в расчет. И значит, мнения о человеке условны и неустойчивы. Поэтому даже после смерти человек не становится абсолютом, или «ничто». Его сущность пребывает в процессе творчества постижения его личности. Зато такое творчество позволяет человеку существовать и после смерти.
- Оптимистично, конечно, - усмехается «ничто». – И ты знаешь, с некоторыми положениями твоей философии я готов согласиться. Сущность человека, действительно, может быть зафиксирована в каждый момент его существования. Но поскольку единство мнений о егосущности исключены, то значит, никакой реальной сущности у него и нет. Остается признать справедливой оценку его сущности обществом. Однако эта оценка не может быть объективной. Она заведомо ложна, и потому ничтожна. Вот и выходит, что сущность человека – «ничто».
- А по-моему, это обыкновенное извращение реалий в духе «ничто», - протестую я. – Все наоборот. То, что единого решения по вопросу сущности человека не существует означает, что человек существует и является тем источником творческой мысли, который порождает новое творчество, побуждает к созиданию других личностей. Ведь даже негативный фрагмент из жизни человека может быть назидательным. Возьми в пример личность Ницше, Хайдеггера, Камю, Сартра. Перейдя в мир иной, они формально уже «ничто». Но они существуют в умах людей. Их идеи осмысливаются, влияют на мировоззрение других, проникают в литературу, науку, культуру. То есть, эти люди объективно существуют. Куда хуже, когда личность для общества – ничто.
- Я думаю, ты лукавишь, - говорит «ничто». – Ведь ты наверняка считаешь, что Сартр, Камю и прочие представители «философии существования» лучше бы были для общества «ничто». По-твоему они разлагают общество и личность, распуская вирусы своего учения.
- Да нет, - немного кривлю я душой. – По моему разумению, их учение – закономерное явление. Во всяком случае, они дают почву для утверждения новой философии, – и здесь я уже искренен. – Кто знает, быть может на этом гумусе, прекрасно произрастет что-то новое, например, «философия креативного экзистенциализма».
- Вопрос в том, нуждается ли общество в таком учении? – рассуждает «ничто». – Ведь общество состоит из людей, которым, быть может, нравится разлагаться и стремиться к свободе от общества, от его морали, порядков, законов, норм. Мы говорим о сущности человека, но скелет его сущности достаточно примитивен. В его основе обыкновенное эго, мотивации которого определяются простой логикой достижения блага. А благо это сводится к элементарным желаниям, описанным Фрейдом. Так что, людям нравится экзистенциализм в самой его радикальной форме. Во всяком случае, многим по вкусу чувствовать себя заброшенными, несчастными, отчужденным от природы и Бога. Тогда им позволено все, тогда они получают право отрицать общество, совершать против него преступления, попирать мораль и рвать узы нравственности. И надо сказать общество этого заслуживает.
- Ну, то, что человеку нравится быть свободным от общества, это объяснимо, - соглашаюсь я. – Иногда эта внутренняя повестка позволяет человеку благополучно паразитировать на организме общества. Иному приятно ощущать себя «казанской сиротой», чтобы свалить на общество все свои неуспехи в жизни. Кому-то хочется найти в организации социума оправдание своих пороков и преступлений. Правда и то, что Эго человека достаточно примитивно. И это понятно, ведь Эго вскармливается и обслуживается логикой мышления, которое – продукт «ничто». Поэтому Эго человека не может отражать его сущность. Сущность человека заключается в таинстве творчества. Если бы это было не так, то общество давно бы погибло.
- По-моему, ты слишком хорошо думаешь об обществе, - замечает «ничто». - Но ведь это общество прививает человеку и само мышление, и язык, и образ мысли, и образцы, и идеалы, и мораль, и мировоззрение, и религиозные представления. Я уж не говорю о том, что общество ставит человека в различного рода зависимости, включая экономическую, политическую, информационную, подчиняет его своим законам, карает за их нарушение, определяет человеку рамки дозволенного, диапазон свободы, и, наконец, стремится вогнать его в уготовленную ему нишу, как вгоняют шар в лузу бильярда. Словом, общество порабощает человека и отрицает его личность. Потому-то Сартр и произносит свою сакраментальную фразу: «Ад – это другие». Так что, освобождение от общества – естественное стремление человека. Разве нет?
- Все это, как будто, верно, - признаю я. – Но это опять только часть правды, что равносильно твоей обычной лжи. Человек, действительно, несвободен от общества. Это общее место. И тут удачен твой пример с игрой на бильярде. Он делает очевидным схожесть природы общества с природой мышления. И это наводит на мысль, что так же как мышление дополняет разум, так и общество служит дополнением личности. Ведь общество без самого человека – «ничто», как и мышление без разума. Вот и получается, что здесь мы можем воспользоваться нашим диалектическим треугольником.
- Каким еще треугольником? – не понимает ничто.
- Ну, да, - спохватываюсь я. - В прошлый раз я не стал о нем говорить. В общем, это тригонометрический треугольник, вписанный в круг жизни. Это базовые фигуры пространства. Так вот, если мы под гипотенузой подразумеваем творческую энергию личности, а под вертикальным катетом - общество, то горизонтальный катет покажет величину отрицания обществом личности. Из этого треугольника видно, что чем меньше градус творчества индивида, то есть, меньше угол наклона гипотенузы, тем это отрицание больше, вплоть до полного уничтожения личности. Но чем острее вершина треугольника, тем гармоничнее взаимоотношение личности и общества. И получается, что, чем более творческой является личность, и чем более творчество человека отвечает интересам общества, тем лучше человек устраивается в общественном пространстве. А в этом случае общество уже не поджаривает его на адской сковороде своих отрицаний.
23. В тайне от «ничто» должен вам сообщить, что на самом деле я не слишком хорошего мнения об обществе. Будучи сродни «ничто», общество склонно к деградации. Особенно это заметно в коллективе. Ведь коллектив – это всегда столкновение интересов и ограничение свобод его членов. В силу этого он часто представляет собой гнездилище человеческих пороков. Зависть, соблазны, обиды, недопонимания, конфликты, неприязнь, агрессия, ложь, клевета, лесть, – все это питомцы коллектива, без которого их существование невозможно. Зато их развитие позволяет превратить коллектив в настоящий змеюшник, способный отравлять человеку жизнь, ничтожить личность. Как известно, образование маленького коллективчика в раю, обошлось Адаму потерей теплого местечка. Даже творческий подход далеко не всегда позволяет человеку комфортно устроиться в ином коллективе. И что удивительно, коллективу творческих людей конфликты присущи не менее, чем сообществу людей приземленного образа мысли. Часто бывает даже наоборот, чем примитивнее состав коллектива, тем легче уживаются в нем его члены. Но примитивная среда социальной группы предполагает примитивизацию ее членов. Инаковые такой группой дружно отрицаются. Отсюда понятно, что коллектив и общество в целом нуждаются в постоянной и тонкой настройке. И тем более в тонкой настойке нуждается их отношения с индивидом. Если же инструментов регулировки социума не находится, то индивидуализм предпочтительнее коллективизма.
К сожалению все это не учитывалось в Советском Союзе, где в строительстве Нового Мира на коллектив возлагались самые светлые надежды. Поэтому советская пропаганда показывала в основном позитивные стороны коллектива, каких, разумеется, немало. В их числе и наличие человеческого тепла, и актуализация человека, и возможность проявления его творческих способностей, а что касается процессов деградации и разложения, то считалось, будто коллектив в силах сам себя оздоравливать, если его члены будут образованы и воспитаны в духе коллективизма. Но даже из простого наблюдения за стадом, понятно, что без вожака или пастуха оно разбредается. Отсюда в коллективном обществе существует потребность в культе личности и карательных мероприятиях по отношению к инакомыслящим. А это вызывает справедливый протест творческих индивидуальностей. Когда же научно-технический прогресс вывел на сцену целый «креативного класса», коллективную организацию общества потеснила, так называемая, «атомарность». Впрочем, на самом деле, произошли процессы регулировки и настройки общества на более естественные отношениям между обществом и личностью.
24. - Складно излагаешь. Даже научно, - делает мне комплимент «ничто», и тут же наносит новый укол. – Но, заметь, у тебя и мышление моей природы, и общество. Кстати, из твоего же треугольника следует, что деградация общества приводит к отрицанию даже самой творческой личности. Так, например, случилось с Христом.
- Да, но тот же треугольник показывает, что иная личность способна изменить само общество, - парирую я.
- Так же, как Сартр, Хайдеггер и Ницше, - посмеивается «ничто». – Однако удивительно, как твой разум справляется со всеми моими «ничто». Но я, пожалуй, добью тебя, показав еще одну метафизическую сферу, где царствует «ничто». Притом это «ничто» вполне способно детерминировать саму твою личность и даже формировать твой разум, то есть, создавать композицию шаров на твоем биллиарде.
- Я знаю, о чем ты, - лишаю я «ничто» удовольствия ошеломить меня новым откровением экзистенциализма. - Я ведь знаком с «философией существования». Ты хочешь сообщить мне, что мое настоящее во многом детерминировано прошлым, которое, по сути, - «ничто», но как раз в силу этого оно фиксирует мою сущность. Мол, прошлое изменить невозможно, и значит, оно – моя аттестация, предпосылка меня и что-то, вроде расстановка шаров на бильярдном столе, определяющая ход игры.
- Это не все, - обещает «ничто», - Дело в том, что крохотный «мостик» сиюминутного бытия вполне способен отрицать всю твою прошлую жизнь, откуда в любой момент готовы явиться, материализоваться и терзать тебя твои ошибки, проступки, провинности, разочарования, твои грехи и твой позор. Там, в прошлом, корни твоих пагубных привычек, пристрастий и пороков. И даже то, что в твоей прошлой жизни кажется прекрасным, не может считаться благом и доставлять тебе удовольствие теперь, поскольку навсегда утрачено и обрекает тебя на сожаления и тоску по былому. Кстати, это показывает и твой треугольник. Из него, например, понятно, что вертикальный катет твоего нынешнего «я» зависит от гипотенузы прошлого, создавшего тебя, и чем более оно греховно, тем сильнее ты его будешь отрицать. Отсюда, все, что тебе остается, так это постоянно сжигать за собой мосты и поджаривать себя в этом пламени, уподобляясь средневековым еретикам, осужденным святой инквизицией…
- Ну, будет, - прервал я приговор «ничто». – Все эти пугающие цепи и тени прошлого годятся для наивных простачков, которых учителям экзистенциализма удалось заманить в свою Платоновскую пещеру. И в треугольнике ты, как обычно, все вывернул наизнанку. Гипотенуза в нем – творчество нынешнего меня. Так что, на самом деле в руках человека есть универсальный инструмент против негативных иллюзий. И этот инструмент - творчество. Требуется не так уж много творческих усилий, чтобы превратить прошлое в удивительную сказку, о приключениях, где, конечно, много ошибок, проступков и всякой чуши, но ничтожных, особенно под мотив сентенции: «Все хорошо, что хорошо кончается». Кроме того, имеет смысл кое-какие страницы из книги прошлого вырвать и сжечь, как это делают литераторы с неудачными рукописями. А что касается всего прекрасного, то дар воображения, позволяет человеку в любую минуту оживить и пережить вновь лучшие минуты своей жизни. Словом, в настоящее и будущее свое человеку следует брать из прошлого все лучшее, что поможет ему жить, а все негожее необходимо скормить прожорливому «ничто». В этом - смысл и таинство креативного «принципы преемственности». Он позволяет человеку распоряжаться своим прошлым, подобно пчеле, которая собирает нектар только с тех цветов, где он присутствует.
- Куда ты собираешься тащить свой нектар? - горячится «ничто». – Будущее человека – это и есть самое большое таинство и наибольшее из всех «ничто». Ведь и тот человек, который – проект, прежде всего – «ничто». Как ты сам говоришь, еще неизвестно, что из него получится после реализации проекта. Но ясно, что это будет другой человек, для которого человек нынешний станет «ничто», а возможно даже будет вызывать у него отвращение или стыд. И тогда возникает вопрос, с какой стати человек нынешний должен стараться для того будущего человека, поступаясь своими нынешними интересами и отказываясь от сиюминутных удовольствий? Отсюда получается, что проектный человек представляет собой то «ничто», которое ничтожит человека нынешнего. Разве это может не пугать, не отвращать человека нынешнего от человека перспективы, который к тому же подвержен, старости, болезням и смерти, упраздняющей последний смысл реализации проекта. Но еще более абсурдно то, что вся свобода нынешнего человека заключается реализации проекта человека будущего. И значит, человек проекта отнимает у реального человека свободу.
25. Пожалуй, тут я отойду в уголок сцены, как это делают актеры в театре, чтобы поведать зрителям свои мысли, которые якобы не слышат остальные участники спектакля.
Так вот, наш диалектический треугольник позволяет математически выразить взаимоотношение реального человека и его проекта. Проектный человек, будучи мыслимым, воображаемым, конечно, в сущности «ничто», но без него реальный человек теряет свою актуальность. Поэтому человек из будущего и человек реальный несоизмеримы и взаимно дополняют друг друга. Это позволяет нам построить треугольник, где под гипотенузой подразумевается реальный человек, а под вертикальным катетом человек-проект. Из треугольника понятно, что горизонтальный катет отрицания тем короче, чем больше творческих усилий направляет реальный человек на реализацию своего проекта. Когда же нынешний индивид не заботится о своем проекте, человек будущего будет его всячески ничтожить, уже в самой недалекой перспективе, что и покажет горизонтальный катет отрицания.
26. - Ну, насчет свободы у меня вообще большие сомнения, - отвечаю я. – Свобода в идеале – это хаос. Вдобавок, если свобода детерминирована прошлым и зависима не только от общества и материальных возможностей, но и от простого случая, то она, в сущности,- «ничто». Так что, когда «философия существования» предлагает мне свободу как единственное спасение от всех чудовищ «ничто», окружающих меня дружной и кровожадной толпой, то я понимаю, что вся она заключается в том, чтобы дать покрепче связать себя узилищами в платоновской пещере, чтобы свободно наблюдать танцы невнятных теней на ее стенах. Однако, тени будущего не должны пугать творческого человека даже с учетом того, что в них легко различим оскал смерти.
В экзистенциализме противоядием против страха перед будущим служит идея «заботы». Ее девиз: «Делай, что должен, и будь, что будет». Этому лозунгу соответствует образец Сизифа. Внешне это идея заботы, как будто не оспаривает идею творчества. Но разница между ними существенная. Творчество предполагает не бессмысленный труд, а наличие творческой задачи. То есть, Сизиф должен вкатывать на гору свои камни для того, чтобы построить, например, храм. И неважно, что он не увидит храм во всей его красе. Этот храм и не может быть достроен до совершенства, ведь идеала в природе не существует. Идеал лишь мыслим, и потому – «ничто». А важно то, что этот храм продолжит строить творческий человек из будущего.
- Ой-ой, какие слова! Кажется, мы пустились в поэзию, - язвит «ничто». – Но ты, похоже, отрицаешь свободу. Свободу, ради которой люди шли на смерть. «За лучший мир. За святую свободу». «Святую», слышишь? Вся история человечества - это борьба за свободу.
- По вопросу о свободе, - прерываю я негодование «ничто», - Лучше обратиться к Бердяеву. Но я не вижу необходимости размышлять над тем, какая свобода нужна человеку: «Свобода от» или «Свобода для?». Я думаю, что борьба за свободу в истории человечества на самом деле сводится к борьбе с «ничто, которое ничтожит». В древнем Риме было больше всего свобод, когда человека можно было убить или сделать рабом. Эту свободу для хищников и преступников человечество и пыталось ограничить на протяжении всей истории. Тернистый путь к этому лежал через технический прогресс и эволюцию общественного сознания, а целью являлась организация социума, где могут быть максимально реализованы и востребованы творческие способности человека.
- Тебя послушать, так хищники и преступники лишены творческих способностей, - посмеивается «ничто». – А по-моему, они-то как раз и являются образцовыми творцами. Чтобы стать господином, заставить людей работать на себя, добиться их покорности и поклонения, и уже при жизни получить статус богоподобия, требуется немало способностей и творческих дерзаний. Любой карманник, мошенник, взяточник, даже убийца, если не хочет оказаться за решеткой, должен превратить свою преступную деятельность в настоящее искусство. Надо ли все это доказывать?
- Нет, не надо, - сообщаю я. – У истинного творчества есть вполне определенные принципы. В их числе «принцип преодоления» «ничто» и любовь. Все остальное «творчество», отличное от созидательного, следует заключить в кавычки и сопроводить знаком «минус». По-моему, все просто.
- А по-моему, нет, - объявляет «ничто». – Ты еще скажи, что творчество всегда обращено к пользователю одной стороной, как Луна. Но ведь человек творит не благодаря только одному разуму. В его творчестве, как правило, участвует мышление. А оно, по твоим же словам, плод «ничто». И значит, творчество диалектично. Кузнец выковал красивый меч. Но этот меч способен и защитить, и убить. У любой рукотворной вещи, если хорошенько поискать, найдется обратная сторона со знаком «минус». Ты и это будешь отрицать?
- Что же здесь отрицать? – отвечаю я. – Природа материи диалектична. Однако диалектичное усложнение – обычный прием мышления. Зато с точки зрения творчества ситуацию можно рассудить математически трезво. Кузнец изготовил красивый меч. Разумеется, это творчество. Ведь «ничто» бесплодно. Оно способно только паразитировать на творчестве, извращая его принципы. Мы же говорим, что меч «красивый». Это значит, в нем мы различаем креативные принципы. То есть, он заведомо нравственное оружие. Но этим мечом завладел другой человек, который, допустим, убил кузнеца. Убийца совершил преступление. Но можно сказать: «Сотворил». И тогда формула Хайдеггера: «Творчество порождает творчество», здесь, как ни странно, работает. Ведь деяние убийцы, инициировано творчеством кузнеца. Притом можно допустить, что убийца совершил преступление с большим искусством. Однако в системе креативных принципов творчества, как мы знаем, главную роль играет принцип любви. Поэтому никаким созидательным творчеством убийство не может быть.
- Ну, это слишком простой пример, - настаивает «ничто». – Притом «красиво» и «некрасиво» - чересчур субъективные понятия, чтобы строить на них суждение о творчестве. Как сказал один философ: «Если вам угодно провозгласить, что бог – это энергия, вы найдете бога и в куске угля»
- Разумеется, можно, - подтверждаю я слова Вайнберга. – Но что же в этом плохого. Притом бог там присутствует в виде творческой энергии. Иное дело сможет ли человек его прекрасное в куске угля, которым, кстати успешно рисуют художники. Восприятие прекрасного – это тоже творческий акт созидательного характера. Красота действует на наш разум и организм целительно, она его гармонизует. Отсюда следует, что кроме творчества созидания, позволяющего нам создавать прекрасное, существует творчество восприятия. Главную роль в нем играет принцип дополнительности (гармонии и любви), определяющий нашу способность к эмпатии. Так вот, испытывать удовольствие, радость, или даже эйфорию счастья от созерцания объекта своего внимания - это великий дар, особенно, если он позволяет человеку видеть прекрасное в обыденном, в привычном, в простом. Так происходит с любителями природы, искусств, и даже науки. Притом это чудо творится в реальном бытии. Здесь и сейчас. Так что, даже твой Сизиф, обреченный катить камень в гору, при некотором творческом подходе, способен наслаждаться горным пейзажем и радоваться всякой травинке на своем пути.
- Ишь, ты. Хитёр, – восхищается моим ходом «ничто». – Упредил меня. Догадался, значит, какой приговор я тебе готовил. То есть, ты не хочешь признавать этот мир абсурдным, бессмысленным и исполненным страхов перед «ничто». Ты пользуешься щитом своего творчества, как какой-нибудь Персей в битве с Горгоной. Похоже, костерчик инквизиции, приготовленный для твоего самосожжения, придется погасить. Но признайся, ты ведь врешь мне и обманываешь себя, говоря, что ты неуязвим для «ничто», будто тебя не тяготит однообразие быта, не гнетет серость обыденности, не посещает чувство одиночества, не сокрушают тяжелые мысли и воспоминания, не одолевают страхи и сомнения? Ведь ты же не какой-нибудь нелюдь, а поскольку человек, то негативные переживания тебе присущи, особенно в условиях покинутости Богом. Помнится, кое-кто из теологов утверждал, что без Бога человек не может достигнуть благоговения.
- Ну, во-первых, я, конечно, не нелюдь,– сообщаю я. - и не сверх человек. И, разумеется, вся эта широкая палитра негативных переживаний меня посещает. Я же говорю, что у отрицательных чувств и помыслов такая же природа, как у болезнетворных вирусов. Притом их, как и вирусов, огромное количество, и так же, как вирусы, обитающие в нашем организме, они присутствуют в моем разуме, готовые атаковать мою душу при любом ослаблении ее иммунитета. Знакомы мне и пограничные состояния, когда я готов повторять слова Мартина Идена: «Вся моя жизнь – ошибка и позор», или вслед за Гамлетом восклицать: «Каким бесплодным, плоским и тупым мне видится весь мир в его стремленьях». И ты прав, для человека все это естественно. Ведь, как учит «креативная философия», человек – это творческий процесс. А суть творчества, как раз, и заключается в преодолении «ничто». Поэтобъединяет все поползновения и покушения ничто на разум, организм и жизнь субъекта. А что касается идеи Ницше о том, что «Бог умер», то это даже не лещ с больным пузырем, а просто дохлая рыба. Бог по определению не может умереть. Тем более, если он – дух, или Творческая Энергия Вселенной. Мир без энергии просто схлопнется, как мыльный пузырь. Только и всего. Поэтому сомнений в том, что Бог существует, просто не может быть. Эти сомнения порождены мышлением, которое – плод «ничто», и соответственно, сами они – «ничто». Иное дело, вопрос: как лицезреть Бога? Быть может, для этого-то человеку и даны творческие способности. Но в любом случае, природа разума нам подсказывает, что видеть Бога для человека самое великое счастье. Наверное, оно возможно в момент смерти. И если это так, то в этом и есть смысл смерти. Тогда понятен и смысл жизни. Он в творчестве. Притом не столько в творчестве созидательном, сколько в творчестве восприятия, которое позволяет видеть и понимать красоту творения бога, и через то познавать его образ.[/justify]
- Ладно, ладно, - прерывает меня «ничто». – Про Бога, давай, не будем. Действительно, если не существует Бога, то не существует и «ничто». Это любому ду.., э-э, философу ясно. Зато какой сюрприз ожидает человека, которому в великий момент смерти вместо Бога придется лицезреть «ничто». Ну, то есть меня. Думаю, к этому тоже надо готовиться и привыкать.
- Да, не зря говорят, что Дьявол - страшный насмешник и извращенец, - пытаюсь уязвить я своего квазиинквизитора. – Кстати, в смысле извращений экзистенциализм, по-моему, превзошел все мыслимые формы.
- Уверяю тебя, не все, - хихикает «ничто». – Есть еще порох в пороховницах. И это, знаешь ли, прекрасно. Ты же сам говоришь про необходимость понуждения к творчеству и про вирусы для разума. Зато какие на этом поприще возможны мутации сознания! Ты же понимаешь, что без мутаций, хаотизации, процессов разрушения нет развития ни в природе, ни в творчестве человека. По этой причине шедевры, произрастающие на почве идей экзистенциализма, бесценны. «Крик» Мунка, «Черный квадрат» Малевича, драма «Лысая певица» Ионеско, стихи Аполлинера, Бодлера ломают рамки стереотипов восприятия, раздвигают формат сознания, открывают для творчества новые горизонты. Литература абсурда, поэзия абсурда, театр абсурда, философия абсурда – вполне упрочившиеся термины, доказавшие право на свое существование. Притом, человеку необходимо иногда переживать всякие страсти-мордасти, тяжкие думы и стрессы. И это, между прочим, здорово оттеняет красоты и блага жизни, от которых человек может также уставать, как от круглосуточного света. Человеку просто необходим сон разума, хотя бы и ценой лицезрения кошмаров и чудовищ. Да и вообще, что ты вцепился в этот экзистенциализм? Ну, описывают авторы разные феномены восприятия, странные рефлексии, теоретизируют по поводу их источников. Читатель видит в этом отражение жизненной правды, потому что ему близки, знакомы эти негативные переживания. И особенно они присущи современному человеку. Причиной тому, скорее всего, тепличный комфорт его быта с идеалом кнопки. Эту стерилизацию реалий ему диктует цивилизация, роботизация, экран телевизоры, чистый унитаз. Всякое отклонение от идеальных представлений для такого человека болезненно, причина раздражения, источник депрессий, гнездилище черных мыслей. Когда же он читает «Тошноту» Сартра, где отражение мира рассыпается на множество странных, уродливых осколков, то это для него даже целительно. Это расталкивает берега его суженного сознания. Он уже не раздражается по поводу упавшей вилки или грязных башмаков. Он склонен искать в этих отклонениях от нормы необычные формы существования. Так что, становясь на пути великого учения, ты совершаешь страшное преступление. И хоть ты рядишься в тогу спасителя человечества, она не твоего размерчика. На самом деле ты твоя философия пагубна, а ты заслуживает самого сурового приговора.
- Да ничего подобного, - заявляю я. – Я ведь не отрицаю, что для кого-то искусство абсурда может быть целительно. Ведь даже яд в определенных дозах полезен. Я просто противник извращения и поругания истин. Ведь в условиях тотальной свободы идеи «философии существования» могут играть роль тех самых вирусов смертельной болезни общества, которую описывает Камю в своем романе «Чума». И вот мне кажется, что креативная философия может служить вакциной против этой чумы. А уж прививаться или нет – дело каждого.
- Вот именно, - одобряет «ничто» мою последнюю фразу. – Вон даже от «Ковида» люди не бегут прививаться, а ты хочешь привить человека почти от всей Европейской философии. Кстати, тебе не кажется странным, что, не смотря на присутствие в русской литературе таких авторов, как Достоевский, Толстой, Тютчев, которые считаются предтечей экзистенциализма, это учение как-то не прижилось в России. Что виной тому? Закрепощения социализма?
Я не знаю, что ответить на этот вопрос. Впрочем, на память мне приходит сюжет из моей жизни.
27. Я сижу в кабине башенного крана. Все пространство там, внизу подо мной, погрязло в глубоком снегу. Снег ослепительно белый, притом настолько, что легко приобретает любые цветные оттенки: синего, зеленого, розового. Это оттого, что январское солнце сияет во все небо. Его лучи свободно проходят через стекло кабины и нагревают ее, помогая электрической печке. От этого в кране тепло и уютно. Но я знаю, что там, за пределами кабины поистине железный мороз. Такой, что рабочие внизу предпочитают сидеть в теплушке, а мне очень не хотелось бы спускаться с крана за водой для чая. Но вода у меня есть. Целая пятилитровая баклажка. И это здорово. Я наливаю в кружку драгоценную воду и помещаю в нее кипятильник. И кружка, и кипятильник вызывают во мне удивительное чувства устроенности, даже комфорта. Всего пара минут, и чай готов. Я с наслаждением вдыхаю его аромат. Добавляю сахар. Я пью этот драгоценный напиток. И мне приходит в голову, что правы те, кто полагает, что сиюминутное счастье более всего ощутимо в малом. Разумеется, к такому моему переживанию располагает грозный мороз за окном, заставляющий ценить уют тепла. Но ведь России эти обстоятельства сопутствуют на протяжении всей истории. Быть может, в этом и таится ответ на вопрос, почему Россия сохранила верность православию и неиссякаемый оптимизм, несмотря на все невзгоды своего существования. Эта вековая мудрость России, очевидно, не располагает ее разум к европейской философии, которая столь упорно стремится возвести «ничто» на божий престол.
Думаю, раскол христианства на две основные ветви: православие и католицизм с его протестантизмом, отнюдь не случаен. Дело в том, что христианство – это религия творчества, в чем легко убедиться, протестировав это верование на наличие креативных принципов. Но в системе этих принципов есть «принцип новизны» и «принцип преемственности». Очевидно, в творческих актах личности один из них может превалировать. Притом оба эти принципа явно несоизмеримы. Поэтому мы можем показать их взаимозависимость с помощью диалектического треугольника. Под гипотенузой в нем мы подразумевается преемственность. Она играет главную роль в восприятии. Без восприятия не может быть созидания. Соответственно, вертикальным катетом мы обозначим созидательную деятельность, где доминирует «принцип новизны». Из нашей схемы видно, что новизна в крайней степени способна отрицать преемственность. Что собственно и происходит, когда западная культура, с ее преклонением перед рациональным мышлением, подразумевающим новизну созидания, стремится отрицать православие, сохраняющее традиции первородного христианства, где делается упор на преемственность, столь важную для творчества постижения красоты и гармонии.
Кстати, философия Экзистенциализма более всего агрессивна именно по отношению к православию.
28. – Да нет, - поразмыслив, противоречу я себе. – В больших городах России, где снег убирают, мороз обессилен, и сияния витрин стерилизуют идеалы человеков, твоя тлетворная философия находит своих почитателей. Правда, от депрессивных переживаний их потчуют отварами древних мировоззрений таких как стоицизм, цинизм, эпикурейство. Последнее учение особенно популярно в виде пилюль гидонизма. Но мало того, свободы от Бога открыли ворота для самых странных культов.
- Ну, вот, тебе еще и религии не по вкусу, - упрекает «ничто». – Человечество ищет бога. Чем же это, по-твоему, плохо. Кстати, это очень древнее занятие человека.
29. На это я ему, пожалуй, не отвечу лучше, чем Вольтер. А он в «Статьях из философского словаря пишет:
«Теология – это исследование, а не наука о боге и божественных предметах… устраивая свои публичные диспуты, теологи сотворили себя хозяевами тех самых народов, которыми хотели руководить. Произошло то, что злополучные эти споры посеяли рознь между христианами, в которую по необходимости вмешались корысть и политика».
Но могло ли произойти иначе, если теологи в своих поисках истины пользовались мышлением с его диалектикой? Пожалуй, результат такого способа истин предрешен. В результате, как пишет Вольтер:
«Кончилось тем, что дух геометрии, распространившийся столь явно в Европе, сильно обесценил всю теологию. Истинные философы не могли себе отказать в том, чтобы выразить самое глубокое презрение к химерическим диспутам, в которых никогда не определялись посылки, и которые построены на словесах столь же непостижимых, как и их суть».
30. - Прежде чем изобретать и множить религии, - нахожу я, что ответить своему оппоненту, - Следовало бы вначале понять сущность человека и его разума. С позиций «креативной философии» более всего творческой сущности человека отвечает христианство, и особенно, православие. Не зря же русские люди известны своими творческими способностям. Но у меня есть доказательная убежденность в том, что наилучший результат для возвышения духа человека дал бы синтез православия с буддизмом.
- Знаешь, что, - решительным тоном заявляет «ничто». – Дай-ка я тебе зачитаю выдержку из книги Джека Лондона «Мятеж на «Эльсиноре». Вот, слушай:
31. «Мне вспоминаются слова Кессера: Глубочайший инстинкт человека – борьба с правдой, то есть, с реальным. С самого детства человек уклоняется от фактов. Жизнь его – вечное уклонение. Чудо, химера, «завтра», «на той неделе» - вот чем он живет. Он питается фикцией, мифами… Только ложь делает его свободным. Одним животным дано приоткрывать покрывало Изиды; люди не смеют. Животное в состоянии бодрствования не может убежать от действительности, потому что у него нет воображения. Человек, даже когда он бодрствует, бывает вынужден искать спасения в надежде, в вере, в басне, в искусстве, в Боге, в социализме, в бессмертии, в алкоголе, в любви. Он убегает от Медузы-Истины и взывает за помощью к Майе-Лжи».
]32. – Так вот, мой дорогой, - возвышает голос «ничто», доводя его до торжественногоому в «креативной философии» есть понятие «понуждение к творчеству». Это понятие звучания. - Должен тебе сообщить, что ты преступник. Ты обвиняешься в том, что в своем учении ты выступаешь против «ничто», и значит, против лжи. Но ложь – это самое святое для человека. Ложь делает человека свободным. Ложь отличает его от животного. Ложь делает человека личностью и образует его смыслы. Признаешь ли ты свою вину, несчастный?
- Конечно, нет, - спокойно заявляю я. – Наша «философия света», напротив дает простор творчеству во всех его видах: в вере, в басне, в мечтах, в искусстве. Творчество для того и существует, чтобы преодолевать тяготения «ничто» в реальности и для украшения действительности. В творческом процессе даже ложь может стать инструментом созидания. Ведь и само «ничто», являясь ядром конденсации спирали элементарной частицы через угрозу ее существованию, инициирует появление материи с ее диалектикой. Так что, обвинение ваше я категорически отвергаю. И ни на какой костер я не согласен.
- Да? – окончательно вышло из себя «ничто». Благодаря этому, я вижу, как оно поджимает губы. – Ну, тогда пошел ты... – провопило «ничто» и исчезло.
33. В общем, друзья мои, вы как хотите, но я остаюсь приверженцем русского «космизма», суть которого и содержится в учении под рабочим названием «Креативная Философия». Что же касается «философии существования», то я склонен благодарить ее авторов, поскольку она позволяет глубже понять наше учение о творческой сущности человека и природы.
Тени истины в философии существования
© Copyright: Валерий Цыков Моголь, 2022
Свидетельство о публикации №222013101825
Свидетельство о публикации №222013101825
Рецензии