Всё нормально

– Ну еще-то одну дашь? Пожалуйста…
По телеку отчаянно рекламировали майонез к семейному новогоднему столу. С кухни пахло сбежавшим кофе. Галка едва слышно ругалась. Родик всё ныл.
– Да я позавчера тебе три дал! – Добрецов начал раздражаться.
– Ну па… – скулил Родик. – Подарки там, то-се. Шампанское, мандарины – мы на них скидываемся, салаты девчонки нарубят.
–  Кто "вы"?
– Я же сто раз говорил: Димон, Валера, Танюха… Мы у Танюхи празднуем.
Добрецов был вынужден признаться самому себе: он плохо помнит, с кем 17-летний отпрыск собрался праздновать Новый год. Родик про них почти не говорил. Димон пару раз приходил к ним, кажется, нормальный парень, остальных друзей сына он знает только по аватаркам в соцсетях и его скупым рассказам.
– Таня хорошая девочка? – на всякий случай поинтересовался Добрецов.
– Ну такая… – Родик слегка порозовел. – Да она здесь, через две остановки живет.
– Ясно, – Добрецов расстегнул портмоне и протянул купюру. – Только вы там осторожней… Много не пейте, ну и… сам понимаешь...
– Вообще не вопрос! Спасибо, па.
Он захлопнул дверь комнаты – побежал собираться.


На кухне продолжал орать телевизор. Галка дымила в форточку.
– Кофе остался? – поинтересовался Добрецов.
– Тебе виднее, – она дернула угловатыми плечами в штопаном халате. На голове красовалось громоздкое сооружение из бигуди, на ногтях – свежий лак, празднично алый, с блестками. Турку она поставила в мойку, плиту отмывать не стала.
– Галь, не на что обижаться. Говорил и говорю. Сегодня Новый год. А наш сын совсем взрослый…
– Да неужели?  Ты заметил, как он вырос? – хмыкнула она.
– … и мы первый раз за много лет встретим праздник вдвоем.
Галка выставила наманикюренные руки перед собой, точно Добрецов попытался ее не обнять, а ударить.
– Не встретим.
– Галь…
– Я к подруге пойду. Не хочу готовить, посуду отмывать, делать вид, что у нас семья… Устала. Я тоже человек. И наконец-то могу встретить праздник по-человечески.
– Повторяю еще раз. Ничего не было и нет.
Галка натягивала через ноги платье, которое не вынимала из шкафа лет, наверное, пять. По-прежнему как влитое.


В телевизоре уже не кричали, а пели: «Новый год к нам мчится – скоро все случится!» Добрецов сидел возле него один. По большому плоскому экрану скакали фигурки – блестело, роилось.
Пахло сгоревшим кофе, мокрый снег за окном становился серым.
Вчера снилась мать. Сидела, ссутулившись, на крыльце, в прожженной телогрейке, которую донашивала после смерти отца. Покачивала головой, из-под платка выбилась белесая прядь, показывала в сторону забора – столько снега в этом году выпало, покосился, некому поправить.
Целую неделю не звонил матери, было недосуг. Готовились к юбилею, отмечали юбилей. Тогда и случилась та странная, досадная история, после которой все пошло наперекосяк.
Нет, и до этого случалось – увлекался. Цепляли не столько красивые, а такие, которых… пожалеть, что ли, хотелось. Чем-то его трогали, задевали женщины типа Алены. Жалость порой подводила к самому рискованному краю, на котором он, однако, всегда успевал остановиться, а Галке сказать – ничего не было и нет.  Добрецов не лукавил.
…На корпоративе в честь сорокалетия были все, кроме жены, свалившейся с ангиной. Супруги работали в учебном центре, оба окончили иняз. Ей мечталось переводить немецких поэтов-экспрессионистов, а не втолковывать недотепам школьникам, приходившим на курсы, модальные глаголы. Он же попал на директорский пост – и чувствовал себя на месте, руководя маленьким и в целом дружным коллективом.
После теплых слов и пожеланий его попросили спеть, дали в руки гитару. Добрецов и не ожидал, что администратор Алена составит ему проникновенный дуэт и что она вообще, такая молодая, знает песню его молодости.
– Еще не все дорешено,
Еще не все разрешено,
Еще не все погасли краски дня,
Еще не жаль огня, и Бог хранит меня…
–пели они под нестройные хлопки коллег.
Зачем из сочувствия и признательности к маме, в одиночку воспитывающей сына, он поплелся провожать ее на автобус? Зачем это создание неожиданно впилось в него каким-то мучительным, отдающим вином поцелуем – Добрецов едва оторвал Алену от себя? И именно тогда оказалась рядом эта противная Сухарева, тоже домой ехала.
Но еще непонятнее, для чего Сухаревой понадобилось рассказывать об увиденном Галке, которая, выздоровев, через неделю пришла на новогоднюю вечеринку. «Мне так жаль вас. Но я все понимаю. Мой бывший муж тоже предал меня…»
В общем-то неревнивая, юморная Галка ушла в глухой бойкот на три предновогодних дня. А Родик не выходил все это время из своей комнаты, если ему не хотелось поесть или вытребовать денег на карманные расходы.
Так было впервые. Словно они не семья вовсе, а три отдельно плавающих рыбки в аквариуме. На все вопросы сын отвечал: «Все нормально». И опять закрывался.
Вот не зря мама говорила: сорокалетие не отмечают.
Если бы Добрецов позвонил ей в эти три дня, та бы по голосу догадалась – нет, не все нормально. Не хотелось расстраивать, притворяться...
Сейчас он решил – не звонить нужно, ехать. В родную деревню Краюшки. Какой он был раньше глупый. Стеснялся, что деревенский, что родители – простые, необразованные люди.
Расспросить, как дела: не обманывают ли снова с платой за свет, хватает ли маме дров, работает ли аптека в соседнем селе. Починить забор, принести воды, потискать старого кота, который помнил отца и все еще спал на его телогрейке.
Может статься, мама – единственный человек, кому он, Добрецов, еще нужен.
В дороге будет время успокоиться, подумать, что и когда пошло с его жизнью не так.


Когда он добрался до автовокзала, ощутимо потемнело и подморозило. Снег перестал. Пахло чебуреками, куревом, люди спешили на пригородные автобусы с переполненными сумками или налегке, толкаясь, переговариваясь и ругаясь.
До автобуса оставался час. Добрецов купил мамины любимые конфеты «Ассорти», советское шампанское, банку икры, свежий батон и два килограмма абхазских мандаринов с листочками. Звонить матери не стал – будет волноваться, суетиться, – ведь всего полтора часа пути, и он у нее. Осторожно, чтобы не обжечься, взял пластиковый стаканчик чая в вокзальном буфете. Настроение улучшилось.
Понемногу подтягивались будущие попутчики. Рейс был последним на сегодня.
На соседнюю скамейку приземлились две пожилые женщины с баулами – видимо, знали друг друга, тут же завели разговор. Бодрый мужичок лет 60 сел рядом, подмигнув, достал фляжку, протянул. Добрецов мотнул головой. Мужик не обиделся, с удовольствием отхлебнул сам. Подошел еще парнишка лет 12-13 и сразу же уткнулся в телефон, вдев в уши наушники. «Больше им ничего не надо», – подумал Добрецов, с раздражением глядя на спортивные штаны, немытые руки с кургузыми ногтями, простоватое лицо.
Объявили посадку. Добрецов, мужичок с фляжкой и паренек с наушниками отдали билеты водителю – небритому, с воспаленными глазами. В маленьком автобусе уже разместились двое пассажирок: молодая женщина с девочкой в возрасте год-полтора. Девчушка сжимала в руке плюшевую игрушку.
– Это мое место! – заявила, входя, одна из теток, с клетчатой сумкой. – Я на него билет купила!
– Может, разрешите? – тихо спросила женщина. – Ее укачивает.
– Ну так дайте таблетку! – заявила тетка. – Леденец мятный – у меня есть.
– Ей нельзя, подавится, – женщина уже привстала и потянула девочку за собой.
– Нет, вы слышали? Нахалка!
– Есть такие, ага, – вступила в разговор ее знакомая в бордовом шарфе. – Еще и детей тому же учат.
– Да уйдем, уйдем! – не выдержала молодая мама. Схватив ребенка в охапку, она переместилась в центр салона, недалеко от Добрецова. Мужичок с фляжкой, не обращая внимания на происходящее, уселся сзади и тут же развернул газету, хотя в салоне была всего одна тусклая лампочка. Парнишка сел на противоположную сторону, к окну.
Девочка заинтересовалась листиками на мандарине, который Добрецов достал из сумки и дал ей. Автобус тронулся в предновогоднюю темень, которую все слабее разбавляли городские огни. Водитель включил какое-то радио.
И вдруг, резко затормозив, выругался.
– Спасибо, – произнесла, задыхаясь от волнения и бега, входящая в салон девушка с рюкзаком. – Чуть не опоздала!
И, не обращая внимания на бурчание теток, села – рядом с Добрецовым.
Ехали ровно. По-прежнему звучало радио. Бордовый шарф и клетчатая сумка обсуждали, кто какие салаты приготовил на праздник, кого как поздравили дети, что будут показывать по телевизору.
– Вымирает народ-то – кому-то, а может, самому себе сообщил мужичок. Он читал газету, то и дело прикладываясь к фляжке. – Вон нас тут как мало. Бабы не рожают. Боятся.
Добрецов, прислонившись виском к стеклу, украдкой рассматривал девушку. Черное пальто, волнистые волосы, «свои» брови. Простая, строгая красота.
Тут она выхватила из сумки зазвонивший телефон.
– Да, дедушка! Все нормально, милый, не волнуйся. Дома, где же еще? Пришла с работы, буду отдыхать… Одна, да. Не переживай. День трудный, устала. Встречу Новый год и спать, а завтра к тебе. Обязательно!
– Врать нехорошо, – не выдержал Добрецов, когда девушка нажала на кнопку отбоя.
– Сама не люблю. Приходится.
– Что же это за необходимость? Если не секрет.
– Отчего секрет? Я еду к жениху встречать Новый год. У дедушки сложный характер, и он опасается новых людей, которые появляются в моей жизни, – ответила девушка.
– А если это хорошие люди?
– Даже если очень хорошие.
Добрецову понравился ее ясный, прямой взгляд.


 Дальше ехали молча.
– Война будет. С Америкой, – заговорил с заднего сиденья мужичок с фляжкой.
Никто не ответил. Тогда он обратился адресно – к пареньку в наушниках, дотянулся и ткнул в плечо:
– Надо воевать, а молодежь не умеет. Вот ты пойдешь в армию?
– Куда я денусь, – буркнул мальчишка, вынимая один наушник. – Что я, инвалид, что ли?
– А мой – неее… – ехидно произнес дядька. – Внучок-то – он этот, как его… пацифист! Против насилия, то есть.
– Ну а семью убивать придут, тоже против будет, или как? – поинтересовался пацан.
– Мама, мама! Атик пал, Атик… – захныкала малышка сзади салона и потянулась ручонками куда-то вбок, к проходу.
– Сейчас подниму, милая, – захлопотала женщина.
Ремень безопасности щелкнул, потом, будто испугавшись чего-то, щелкнул вновь. 
Послышались хриплый, пронзительный мат, который заглушил визг тормоза на очень резком повороте.  Потом еще один поворот, потом, сразу же – еще и еще.
Маленький рейсовый автобус завертело, как попавшую в водоворот соломинку, потом выбросило на обочину обледенелой дороги, перевернув на бок.
«Мама…» Почему-то ни одного слова, кроме этого, в помутневшей голове не осталось.

 
Сверху, на лицо и за шиворот, сыпались битое стекло и комья грязного снега. Снизу на Добрецова смотрели насмерть перепуганные, но такие же ясные серые глаза. Он упал прямо на свою соседку.
– Приехали, блин… Тьфу! – послышалось из кабины водителя.
– Валь, ты как? Ты живая? – закричала одна из теток.
– Щас… Ой, рука! Катя, я руку сломала!
– Найди сумку, там лекарство мое… Корвалол… Худо… О Господи…
– Не Господи, а советская власть! Бардак! За руль пьянющий уселся. Мы с такими водителями быстрей Америки сами себя угробим!
– Атик, Атик… Мама, дай Атика…
Но мама не отвечала.


«Мама… – Добрецов закрыл глаза. – Неужели не доеду? А Галя, а Родик… Они же ничего не знают!»
Когда открыл, снова увидел серое пальто и побелевшее лицо прямо под собой.
– Вероника, – произнесла девушка, слегка кривя губы – должно быть, было больно.
–  Павел, – ответил он.


Водитель с ходящими ходуном руками и мальчишка, без наушников, разбили стекло помогали пассажирам выбираться наружу. Добрецов вынес Веронику на руках, у нее сильно кружилась голова.
Катя, без шапки, с поплывшим макияжем, опустив одну руку в снег, другой ощупывала клетчатую сумку, проверяла, все ли у нее там на месте. Валя, тяжело дыша, размотала теплый бордовый шарф и укрыла плачущую девочку, которую держала на руках. На снегу расстелили найденное в кабине одеяло. На одеяло положили ее маму. 
– Нашатырю ей надо понюхать, – посоветовал мужик, собиравшийся воевать с Америкой. –  У меня бабка, когда в бане запарится, всегда нашатырем спасается… 
Нашатырь тоже отыскался – в водительской аптечке. Средство помогло – молодая женщина очнулась, но не могла понять, что случилось.

Водитель признался, что не спал сутки, перед тем как сесть в новогодний вечер за руль, потому что сменщик напился – отмечал Новый год. И все просил прощения.
– Атик… – снова заплакала девочка.
– Это она игрушку потеряла, котика, – пояснила женщина еще слабым голосом. – Басика.
– Я пошел! – заявил парнишка.
– Куда? У тебя кровь… – Вероника попыталась обтереть его лицо влажной салфеткой.
– За Басиком, куда… Заодно и телефон поищу, там, внутри, потерял.
– Да тут сеть не ловит! Глухомань, до ближайшего села 20 километров, до города – 40, – выкрикнул водитель. – Только экстренные вызовы. Ментам и в «скорую». Ей вот… – Он кивнул на одеяло, на котором сидела бледная женщина и озиралась по сторонам. Закутанная в шарф девочка прижималась к матери и всхлипывала. – Уже позвонил. Говорят: ждите, приедем.
– Ничего-то у нас нет! – воскликнул мужичок с фляжкой. – Но все равно будем ждать. Что еще остается?
– Как звать-то тебя? – спросил Добрецов у мальчишки с пораненным лицом.
– Сергей Сергеич, – ответил пацан и скрылся в глубине салона.


Водитель и пассажиры стояли возле автобуса, внутри него, ругаясь и ойкая, копошился в поисках телефона Сергей Сергеич. Их обступила серая, без огонька, мгла, и уже вплотную подходившему к земле Новому году было не на что ориентироваться. Вероника сидела на корточках, опустив голову. Иногда она заглядывала в рюкзак, будто проверяла, на месте ли что-то. Телефон был там. Но он молчал.
Мороз начинал пощипывать лицо, руки и ноги зябли.
– Без двадцати! – взвизгнула Катя.
– Двенадцать? – спросил, закуривая, обладатель фляжки.
– Одиннадцать, – успокоила Валя, посмотрев на наручные часы, потом на Катю. – Уже можно. Доставай, проводим старый год. Дай я, у тебя рука…
Подружки принялись вытаскивать из сумки контейнеры с салатами, уже нарезанные бутерброды и бутылку с брусничной настойкой, которую отпивали прямо из горлышка и закусывали без помощи вилок, кидая в рот горсточки салата и вытирая руки об снег. Ни с кем делиться они и не думали.
Вероника икнула раз, другой и обхватила колени руками. Ее стошнило.
– Ну отошла бы куда-нибудь, люди кушают, – проворчала с набитым ртом Валя.
– Не могу… Простите, – отозвалась девушка.
– Плохо, не видишь? – вступился мужичок и вытряс из фляжки последние капли в сугроб.
Добрецов отвел волосы от лица Вероники и обтер его снегом.
–  Я нашел Басика! И телефон нашел, только сеть поймать осталось! И пакет ваш, вот!
Выйдя из салона, Сергей Сергеич протянул свою добычу Добрецову.
– Щас поймаем – приедет мой батя и все разрулит. Он такой!


Битые полчаса Добрецов и Сергеич исследовали округу – придорожную канаву, невысокие деревца и кусты, заросли прошлогодней обледенелой травы. Они старались разглядеть на экране телефона значок оператора связи. Разговаривали – это помогало отвлечься и согреться. Мальчишка рассказал, что его отец – хозяин столярной мастерской в селе Печки, которое в 30 километрах от них, а если проехать еще километров 20, то как раз попадешь в Краюшки, где живет мама Добрецова, а мама самого Сергеича умудрилась променять хорошего, работящего отца на «городского хмыря», и, как они ни уговаривали его, Сергеича, остаться с ними в городе праздновать – он все-таки «свалил к бате».
«Этому парнишке не больше 14, и он взрослый, – подумал Добрецов. – А мой?..» Родика Галка чуть ли не до 10-11 лет отводила за руку в школу, боясь, что похитят, ограбят, изобьют, искалечат…
В 15 сын заинтересовался военной историей и собрался было в лагерь поисковиков, чтобы отыскивать в лесах кости бойцов и осколки снарядов, но жена и слышать об этом не хотела. В каких тяжелых и опасных условиях ему придется жить! И он не посмел (или не захотел?) возразить ей – так же, как и против школы с углубленным изучением иностранных языков. Языки не давались, но Родик продолжал туда ходить, скрипя зубами.
Галка боялась, а он сам? Где был в этот момент Добрецов, почему не помог сыну отстоять себя? И почему рядом с ним, с мужем, Галка не переставала чего-то бояться?
Наконец на экране появился нужный значок. Телефон сразу залился знакомой мелодией.
– Мам, с наступающим! – закричал он, едва нажав на кнопку. – Мы тут гуляем, все вместе… да, обязательно приедем на каникулах! Ты прости, что так долго не звонил. Привет от всех. Я тебе забор починю. Не переживай. Все нормально, мам!


– Батя уже в пути, выезжает из Печек, – сообщил Сергеич, когда они возвращались к автобусу. – Как чувствовал, ни в одном глазу! В мастерской работал.
– Через пять минут Новый год, – возвестила уже согревшаяся Валя. На одеяле вчетвером сидели она, Катя и мама с ребенком, согревая друг друга. Девочка что-то лопотала, вертя в руках Басика. Рядом стоял и приплясывал от холода мужик с фляжкой.
Поодаль, прижавшись спиной к сосне, сидела Вероника и смотрела перед собой невидящим взглядом. Водитель держал ее за плечи и негромко говорил что-то.
– Что случилось? – подбежал Добрецов.
– Урод какой-то обидел, – отозвался водитель. – Сказал по телефону, что она ему новогоднюю ночь испортила. Вот и сидит сама не своя. Не плачь! Юра не оставит. Пока вас всех домой не отправит, сам никуда не денется. Юра – он как на Титанике капитан…
– Не плачьте, – повторил Добрецов и вдруг вспомнил про пакет. – У меня мандарины есть.
Оказалось, что фрукты перемешаны с битым стеклом. Зато шампанское и коробка с конфетами уцелели. После аккуратного хлопка (в кои-то веки у Добрецова получилось) бутылка пошла по кругу. Чокались конфетами.
– М-да… – отпив солидный глоток, протянул мужик с фляжкой. – Как встретишь, так, говорят, и проведешь…
– Ребят, простите еще раз, – Юра был единственным, кто не прикоснулся к полузамерзшему шампанскому. – Не спал, не пил. Гололед долбаный. Видит Бог!
– Да ладно, – ответил Сергеич. – Все ж живы.


Люди начали понемногу отогреваться и приходить в себя. Даже Вероника заулыбалась. Завязался разговор. Добрецов никак не мог перестать думать о семье, которая не знала и не могла знать, что с ним случилось.
«Родька поймет, – уверенно подумал он. – Потом расскажу ему все». Он набирал и набирал номер сына, но тот не отвечал. Тогда Добрецов отправил сообщение: «С Новым годом. Как ты?»
Примерно через час подъехал отец Сергеича – почти точная копия мальчишки, только посолиднее. Катя и Валя тут же завалились с поклажей в салон его машины – оказалось по пути, они жили в том же селе Печки. Хозяин фляжки ехал еще дальше – за Печки и даже за Краюшки, в полузаброшенный поселок в тупике далеко от основной трассы.
– Ты туда и не доберешься! – уверял он водителя машины. – Я сам дойду! Пешком. Бабка меня уже потеряла! Хоть до Краюшек довези, дальше я сам.
– Че не доберусь-то? Машина как танк, везде пройдет! – ответил отец Сергеича.
– Туда Макар телят не гонял. Никакой связи с цивилизацией. А я дойду. Вот!
– Вам куда? – обратился водитель к Добрецову.
Тот и сам не знал.
К маме в Краюшки? Так ведь в машине места не хватит. А женщина с малышкой? А Юра? А Вероника? В конце концов, не все ли уже равно, куда.  Как хорошо, что он не стал заранее звонить матери.
– Мне туда, – он слабо махнул варежкой в ту сторону, в которой остался город.


– Галка…
Наконец-то, после четвертой или пятой попытки дозвониться, он услышал в трубке голос жены. Ее негромкое погасшее «алло».
Было около трех часов ночи. Продрогшие Добрецов и Вероника стояли посреди освещенной огнями и гирляндами площади, окруженные толпой, которая уже начинала редеть – народ расходился по домам. Нестройные песни, крики, хлопки салютов стихали.
Добрецов сглотнул и перехватил трубку левой рукой – правая мерзла.
– Галка, с Новым годом.
– Тебя также. С новым счастьем, – спокойно ответила она.
– Я тебя очень… люблю.
Последнее слово прозвучало на фоне коротких гудков.
– Все нормально, – Вероника подошла поближе и сжала его руку, заметив, что он едва не выронил телефон.
Девушка держалась прямо, хотя была бледной и сильно кружилась голова. Места в «скорой» для нее не хватило. После полутора часов ожидания «скорой» и ГИБДД санитары разместили в медицинском салоне только девочку с Басиком и ее маму, которая совсем оправилась, но не могла наступать на одну ногу. Ребенок не пострадал и почти не испугался.
Еще через полчаса приехал эвакуатор – за «Титаником», как уже успели окрестить пострадавший автобус. «Капитана» Юру и последних бедолаг пассажиров – Добрецова и Веронику – после необходимых процедур по оформлению довезли до центра города на полицейской машине. Девушка жила на одной из центральных улиц. До микрорайона Добрецова было еще полчаса пешего хода.
Он проводил ее до подъезда. Шли медленно, то и дело останавливаясь отдохнуть.
– Дедушка, наверное, спит, –  сказала она уже возле входной двери. – Завтра к нему зайду, поздравлю. Иначе будет волноваться…
– Он должен отпустить вас. У вас вся жизнь впереди! – твердо сказал Добрецов.
– Наверное… Да. Но ему будет трудно. Тем более что… – девушка перевела дух, – несколько лет назад мои родители и брат погибли в аварии. А я жива осталась. И тогда, и теперь. Зачем-то.
– Не говорите так, – попросил Добрецов. И еще раз подумал: какая же она красивая, особенно в свете фонаря, под внезапно закружившимися снежинками…
Девушка твердо взялась за ручку двери:
– Обещайте, пожалуйста, что помиритесь с Галей.
– А вы обещайте, что будете счастливой. И обратитесь в больницу! – крикнул он уже на ходу. И не выдержал. Оглянулся.
Ее уже не было.


Добрецов шел к себе домой, оскальзываясь в снегу, усыпанном конфетти. Улицы почти обезлюдели. Множество мыслей, сложных, путаных, противоречивых, светлых и гневных, успело пролететь в голове за последние часы – и куда-то исчезнуть, уступив место нескольким, самым простым, ясным.
«Вот и наступил Новый год, – думал он. – Вот я иду домой. Вот еще остановка, пара дворов – и приду…»
Он подошел к дому и увидел, что окно светится.
Тут засветился и экран телефона. Прилетело сообщение: «С Новым годом, пап. Все нормально, а у тебя?»
Он прерывисто вздохнул, а потом набрал на домофоне номер квартиры и кнопку вызова, сказав самому себе: «С Новым годом, Добрецов. Ты еще жив, и значит, есть шанс, что все и в самом деле будет нормально».