Глава 1.
Одиножды один.
* * * * * * *
Ему приснился рассвет. Рассвет теплого июльского утра, который они встречали всем отрядом. Они сидели на поваленных деревьях, на опушке березовой рощи, вокруг уже почти совсем догоревшего костра. Стройные березы ласково склонили свои светлые, в темных крапинках ветви над головами притихших ребят, чуть шевеля яркими треугольниками листвы в такт еле-еле слышимого ветерка. Стояла тишина. Та тишина, которую, казалось, можно услышать и потрогать руками. Тишина, которую не могло нарушить ни пение одинокой птицы, спрятавшейся в густоте листвы, ни вздохи кого-нибудь из ребят, ни даже еле слышное сонное бормотание маленького Севы, который, не дождавшись наступления рассвета, прикорнул, закутавшись в куртку, привалившись спиной к стволу старой березы. Пионервожатый Сережа сидел в сторонке, рассеянно перебирая пальцами струны на гитаре, отзывающейся неуловимыми и неосязаемыми нотками в душе каждого из ребят, нотками предвосхищения, торжественного предчувствия от рождения нового утра, нового дня.
Перед ребятами расстилалось огромное, бескрайнее ржаное поле, уходящее ярко-желтой лентой в сторону горизонта, где-то вдалеке соприкасаясь с еще серым предрассветным небом. Слегка колышущиеся на ветру налитые колоски будто подавали знак эту новому, еще не рожденному дню, приветливо приглашая его прикоснуться к ним своими невидимыми пальцами. Неслышно серое небо отступало прочь и вот уже на горизонте появилось небольшое ярко-алое облако, на глазах застывших ребят увеличиваясь в размере и вот, уже из – за этого облака, показались первые знамения нового утра, еще слабые и, казалось, безжизненные. Небо потихоньку светлело, ночная серость отступала куда-то вдаль. Послышалось звонкое, еще совсем несмелое пение проснувшихся птиц. Даже ветерок, казалось, проснулся от ночного оцепенения и небольшим, ласковым порывом весело пролетел над ребятами, взлохматив давно нестриженые макушки и, сбивая холодную утреннюю росу с изумрудной травы, резко устремился куда-то ввысь, в самую сень густой березовой рощи. И, будто разбуженный шумом просыпающейся от ночного сна березовой рощи, из-за далекого горизонта показался яркий солнечный диск, касаясь теплыми пальцами всего сущего. И с первыми теплыми лучами солнца пропало оцепенение, исчезла стена той непонятной и неосязаемой тишины. Ребята заворочались, послышался чей-то смех. А вожатый Сережа подхватил гитару и неровным, слегка срывающимся баритоном запел песенку, сочиненную, казалось, только что:
Отбросим безудержных дней беготню,
И вновь устремимся в поход.
Навстречу рассвету и новому дню,
Дорога нас вновь поведет.
Невзгоды и беды способны порой
С дороги нас прочь повернуть.
Но дружба ведет нас дорогою той,
А с другом всегда легок путь.
На душе было легко и приятно. Ведь каждый новый день этого прекрасного лета приносил ребятам новые радости, новые впечатления. Надежды на новое, что-то совсем-совсем хорошее. Потому что без надежды жить нельзя на свете.
Нет, как же все-таки здорово, что вожатый Сережа наконец решился повести отряд встречать рассвет. И пускай даже старший пионервожатый Володя не дал разрешения на данное мероприятие.
- Сергей, вы же понимаете, что подобные мероприятия нужно согласовывать с вышестоящим начальством, - кривился Володя, крепкий парень лет двадцати пяти с некрасивым рябым лицом, - а если кто-то из ребят пропадет в ночи, или простудится, кто отвечать будет?
- Да у меня знаешь, какие ребята, - горячо спорил в ним Сережа, - за каждого, как за себя поручиться могу. Они от меня ни на шаг. А чтобы не простыть вещи теплые возьмем, пледы. Костер разожжем… В лагерь съездить и не встретить рассвет… Ведь многие из этих ребят в лагере первый и последний раз. Кто знает…
Все равно пошли. Рискнули. Хоть и понимали, что последствия такого самовольства могут быть очень серьезными…
Назад в лагерь шли не торопясь. Пошли не по короткой дороге, а по длинной, через луг. По мокрой от утренней росы траве. Чувствуя, как роса холодными прикосновениями наполняет тебя силой. Силой, способной, казалось, преодолеть любые препятствия и невзгоды. Даже те, которые еще не выпали на долю этих маленьких людей.
Наверное, все ребята в это светлое тихое утро чувствовали себя самыми счастливыми людьми на свете. И ребята, и сам вожатый Сережа.
Перешли луг и вышли на дорогу. Дорога шла вдоль посадок и, слегка петляя между небольшими островками ивняка, белой стрелой устремлялась в сторону белеющих вдали корпусов пионерлагеря. Тут Сережа остановился, озадаченно начал рыться по карманам и с досадой хлопнул себя ладонью по лбу:
- Ах ты, черт, оставил же возле костра…
- Что, что случилось? – тревожно загалдели ребята.
- Да, записную книжку… Придется вернуться, - ответил Сережа.
- Нет, не надо, - вышел вперед мальчик, - я сбегаю, я быстро.
- Спасибо, Павлик, - улыбнулся Сережа, - только мигом, а то на завтрак опоздаем.
- Ага.
Он бросился назад, на опушку. Бежал он так быстро как, казалось, не бегал еще ни разу в жизни. Нет, он понимал, что записную книжку никто не украдет. Просто он знал, насколько она дорога Сереже...
Сережа сочинял стихи. Частенько после ужина, когда ребята собирались в небольшом дворике позади жилых корпусов, он доставал записную книжку и начинал читать. Стихи были разные – и грустные, и смешные. И красивые, добрые, и такие, после которых становилось немного страшно. И простые, и совсем еще непонятные для ребят. Правда, девчонки тихонько посмеивались над Сережей, но мальчишки за Сережу были горой:
- Смейтесь, смейтесь, - ворчали он, - сами бы попробовали сочинить хоть что-нибудь. Вот вместе посмеялись бы.
До поляны он добежал быстро. Осмотрел все вокруг. Заглянул под поваленные деревья. Несколько минут ползал по мокрой росистой траве, в надежде, что записная книжка там. Все бесполезно. В отчаянии мальчик сел на пень и задумался. Что делать? Бежать назад? Он представил уже, как огорчится Сережа. А ребята еще осуждающе заметят:
- Эх ты, а еще пионер.
И вдруг.
- Ты не это ищешь? – услышал он голос.
Знакомый голос. Очень знакомый. И в то же время… В то же время голос, который он никак не ожидал услышать здесь и сейчас. В этом месте.
Павлик оглянулся. И сердце его замерло. Дыхание перехватило и ужас, страх, до конца неосознанный, сковал его.
Перед ним стоял Женька. В своей неизменной светло-серой футболке с выцветшим рисунком, серых шортах и сандалиях. Да, он был одет так же, как и в тот день. Тот, ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ.
Темные, слегка вьющиеся волосы Женьки были всклокочены, а в волосах застрял маленький березовый листок. Женька выглядел устало, но на лице у него была улыбка. В руке мальчик держал записную книжку, Сережину записную книжку.
Несколько минут Павлик стоял перед ним, не в силах пошевелиться, не понимая, как ОН мог появиться тут, если… Если…
- Ты… Ты не можешь тут быть. Ты… ведь… Не можешь.
- Как и ты, - печально проговорил Женька, - но я должен был придти, чтобы предупредить.
- О чем? – спросил Павлик, не в силах пошевелиться от страха.
- Ты… Тебе угрожает опасность. Беги. Пожалуйста, убегай.
Павлик молчал, не находя слов.
- Прошу тебя, - уже кричал Женька в отчаянии, - беги, убегай.
- Куда? Что происходит? – выдавил Павлик.
- Просто беги, спасайся, иначе они найдут тебя, - кричал Женька.
Внезапно все потемнело. Солнце исчезло за внезапно сгустившимися темными тучами. Поднялся сильный ветер. Вокруг Павлика мгновенно начали сгущаться тени. Плотные, будто фигуры неведомых чудовищ, разрывали пространство вокруг мальчика, протягивая к нему свои темные когти.
- Беги, - услышал он сквозь зловещую пелену голос Женьки.
Оцепенение прошло, мгновенно, будто и не было его. Мальчик бросился прочь. Но неведомая сила сковывала его движения, а воздух стал плотным, будто вода. Стало тяжело дышать. В ужасе Павлик попытался кричать, но наружу вырвался лишь стон…
* * * * * * *
Большая Обсерватория ПВ-3, Мир-3, август 1988 г.
- Михаил Николаевич, зафиксировано межпространственное перемещение типа СТ-1. Общая продолжительность импульса 45 секунд.
Михаил Николаевич Исупов, худощавый мужчина лет пятидесяти, отложил в сторону ежедневные отчеты и, поправив очки, подошел к огромному, во всю стену, плоскому монитору. На мониторе отображалось большое количество графиков, таблиц, числовых показателей, меняющихся каждые доли секунды.
- Перемещение согласовано со службами административного контроля?
- В этом все и дело, - ответил, явно волнуясь, оператор, молодой парень лет двадцати, - перемещение осуществлено без должного согласования со службами Т - контроля. Но дело не в этом… Взгляните на АЧХ…
Исупов взглянул и поначалу не поверил своим глазам.
- Уровень амплитуды в несколько раз превышает допустимый, - ответил он…
- И взгляните еще вот сюда, - оператор указал на ярко-красные столбики диаграммы, расположенной в углу монитора. В соответствии с диаграммой пространственной когерентности Томпсона можно сделать вывод, что…
Исупов слушал будто сквозь сон… Не до конца понимая, что то, что описано еще в институтском учебнике как «малоизученный аспект пространственно-временной теории пространства Кригера-Томпсона», на деле… Имеет место быть…
- Послушайте, - перебил Исупов, понимая, что говорит глупость, - вы уверены, что данная… аномалия не обусловлена какими-либо проблемами с оборудованием на нашей стороне?
Надежда, хоть и маленькая, но все же…
- Абсолютно, - ответил оператор, - я параллельно синхронизировал информацию со всеми терминалами сбора данных, сверив между собой все полученные показатели. Погрешность практически нулевая… Соответственно, любое искажение информации…
- Недопустимо, - прошептал Исупов, потирая виски.
Так, сейчас главное – сосредоточиться.
- Информацию в службу безопасности уже передали? – спросил Исупов.
- Да, согласно инструкции.
Несвоевременно, подумал Исупов, сжимая кулаки. Они не будут разбираться, просто примут радикальные меры, как всегда, и все…
- Где зафиксировано перемещение?
- Мир-7, область 17-43.
- Кто у нас там?
- Константин Радмиров… Он главный…
- Так, стало быть... Хорошо…
Константина Радмирова, которого еще в институте звали просто Конрад, Исупов неплохо знал. 6 лет в институте, потом еще 3 года в академии. Человек надежный. Эх, если бы с самого начала его к расследованию привлечь… А теперь…
- Так, - ответил Исупов, - ничего не предпринимать. Я сам постараюсь связаться с Радмировым. Дальнейшие инструкции получите от меня лично…
* * * * * * *
Мир – 7, Август 1988 г.
Он проснулся, не осознавая того, что это был только сон. Проснулся, и, жадно хватая ртом живительный воздух, уселся на кровати. Еще не понимая, где он и что с ним произошло. Но постепенно страх уходил, ослабляя свою хватку. Но на смену прежнему страху пришел новый страх. Страх, который нельзя почувствовать или потрогать. И чем больше он разглядывал до боли знакомую комнату, тем страшнее ему становилось.
Большая, до боли знакомая комната. Бревенчатые, потемневшие от времени стены. Потолок. Небольшие окошки с красивыми ситцевыми занавесками. Герань на подоконнике. И множество кроватей, расставленных вдоль стены. Это… Это… Нет, его не могло тут быть.
- О, проснулся, наконец, - услышал он насмешливый голос.
Мальчик оглянулся – на соседней кровати лежал Макс, худощавый четырнадцатилетний подросток, с небольшими очками на переносице, с неизменной книжкой в руках.
- Ну, ты даешь, Пашка, - насмешливо проговорил Макс, - почти сутки спал как сурок. Если бы Конрад не просил тебя не будить, то…
- Конрад? – переспросил Павлик, - но как?
- Конрад нашел тебя вчера, рано утром, на лужайке, недалеко от дома. Ты так крепко спал, что хоть из пушки пали, не добудишься. Принес тебя сюда и велел не будить. Слушай, - Макс понизил голос, - Пашка, я понимаю, что у вас с Конрадом и тетей Мартой какие-то свои секреты, но скажи… Что происходит?
- Ты о чем?
- О том, как - будто не знаешь. Порой убегаешь куда-то и появляешься лишь спустя сутки, а то и двое. Позавчера убежал из дома ночью, когда все уже спали…
- А ты что же, не спал?
- Я читал. С фонариком, под одеялом.
- Ну и читал бы себе, - огрызнулся Павлик.
- Просто, мы, понимаешь, - сердито возразил Макс, - мы все тут... Как одна семья. Никаких секретов у нас нет друг от друга. И тут ты появляешься. Полгода назад… Весь из себя. Такой. Человек – загадка…
- Ты не понимаешь всего, - отчаянно ответил Павлик, - и я не могу всего рассказать.
- Не хочешь – и не надо, - обиделся Макс и отвернулся, - эгоист чертов.
Встав с постели и, сунув книжку подмышку, Макс вышел из комнаты.
Павлик не обиделся. Он думал о другом. Мучительно пытаясь понять, как же так… Как могло случиться так, что он вернулся туда, где его и быть не должно.
Ведь с Женькой они все рассчитали. Он помог Женьке пройти сквозь единое неделимое пространство и… Женька должен был помешать произойти тому, что случилось с ним, с Павликом, несколько лет назад. Спасти его от смерти. Его и Лешку. Пойти, зная, что ему, самому, не суждено вернуться. Ибо принудительное вмешательство в «Равновесие», как учил его Конрад, необратимо для того, кто является возмутителем спокойствия. Это подобно явлению «Синестезии», как любил повторять Конрад, если рассматривать его в рамках пространственно-временной теории пространства Кригера-Томпсона.
- Впрочем, - говорил он, привычным движением руки поправляя очки на переносице, — ты еще слишком мал, чтобы понять это.
Тревога билась молоточками в голове Павлика. Он мучительно пытался понять, что произошло. По идее он должен был вернуться домой, к маме, вернее, в больницу, в которой и произошли трагические события несколько лет назад. Но он вернулся сюда, в то самое место, в которое он перенесся более полугода назад вместе с Лешкой. Вернее, куда Лешка смог неосознанно перенести его, Павлика. И где он встретил Конрада, который рассказал ему обо всем, о теории пространств, о «Равновесии», о Проводниках. И где он встретил тетю Марту, добродушную пожилую женщину, содержащую на свои средства небольшой пансион для детей-сирот. Таких, как Макс. И таких, как он, Павлик. Ах, если бы у него были силы и способности навсегда покинуть это место. И вернуться домой. Но на такое способны только те, кому удастся подчинить себе «Равновесие». То есть никто из ныне живущих. Ни он, ни Марта, ни даже Конрад.
Значит, у Женьки не получилось. Он не успел. Но тогда Женька должен быть жив. А Лешка… Лешка… Отчаяние овладело Павликом. Значит, все было напрасно. Напрасно.
Но нет. Он должен вернуться. Должен. Да, сейчас. Прямо сейчас. И найти Женьку. Вернуться… Пусть всего на пару часов. Иначе сил может не хватить, и он навсегда застрянет в межпространственной петле. Или в равновесном субпространстве, что еще страшнее, как говорил Конрад. Когда кругом темнота. И больше ничего.
- …Павлик, - говорил Конрад во время их частых бесед, - у тебя уникальные способности, уникальные, но их надо беречь. Чтобы полностью подчинить своей воле управление пространственно - временным квантом требуются годы тренировок. Многие годы. В противном случае…
- Что, в противном случае? – допытывался Павлик
- В противном случае временной квант подчинит тебя своей воле, и ты попадешь во временную петлю. В ту самую петлю, из которой ты четыре года не мог выбраться. В той больнице, помнишь? Но это в лучшем случае.
- А в худшем? – чувствуя, что от страха начинает кружиться голова.
- А в худшем… В худшем… - Конрад пытался собраться с мыслями, - ты… ты погибнешь... И ни я, ни кто бы то ни был не сможет помочь тебе. Впрочем, и это еще не самый худший… исход.
Не худший, в ужасе повторил про себя Павлик. Что же тогда считать самым худшим исходом? Но промолчал.
Нужно торопиться. Может, именно сейчас Женька в беде. Как тогда, когда он его встретил на том мосту. В исходной точке… Той самой…
При воспоминании об этом у мальчика внутри все похолодело. Нужно торопиться.
- Павлик, - их кухни раздался голос тети Марты, - ты уже поднялся?
- Да, тетя Марта, - отозвался Павлик.
- Подойди сюда, пожалуйста.
Павлик встал, и одев свои уже ставшие привычными серые шорты с футболкой, сунул ноги в кеды и, пройдя через всю комнату мимо застеленных кроватей, распахнул дверь на кухню. Возле плиты хлопотала тетя Марта, полноватая женщина средних лет. Ну плите что-то клокотало и кипело, источая такой соблазнительно вкусный аромат, что у Женьки засосало под ложечкой. А ведь он не ел почти сутки. Те сутки, что провел во сне.
- Павлик, садись и поешь, - улыбнулась ему тетя Марта, ставя на стол тарелку с горячей яичницей, - да побыстрее, Конрад тебя искал и просил зайти к нему сразу же, как ты проснешься.
- Да, я… Я понимаю, - ответил мальчик.
Конечно, с тетей Мартой можно было говорить откровенно. Но у распахнутого кухонного окна, возле палисадника, на скамейке, сидел, уткнувшись в книгу, Макс.
Опять он, подумал мальчик с досадой. Что ему еще от меня нужно?
Быстро проглотив яичницу и, даже не допив свой любимый клубничный компот тети Марты, Павлик бросился во двор. Да, тетя Марта сама подала ему мысль о дальнейших действиях. Конрад... Только дядя Конрад может ему помочь. Проскользнув мимо погруженного в книгу Макса, он пробежал напрямик через волейбольную площадку, на которой десяток воспитанников играли в волейбол.
- Ой, Павлик, - к нему бросилась Светка, невысокая темноволосая девчушка лет одиннадцати в светлом спортивном костюме, - давай к нам. Толик ногу потянул, а на подаче у нас никого нет лучше, чем ты.
- Свет, - смущенно ответил Павлик, - не могу я сейчас, мне к Конраду нужно. Я потом, ладно?
Эх, знала бы Светка, что сейчас тревожит его больше всего... И это совсем даже не волейбол.
- А, ну ладно, - разочарованно протянула Светка, - только ты побыстрее, ладно?
- Ага.
По посыпанной мелким розовато-серым гравием дорожке мальчик добежал до разукрашенной в семь цветов радуги калитки и скрылся за ней.
* * * * * * *
Мир – 7, январь 1988 г.
Ему вспомнился тот день… Тот день, когда он оказался здесь в первый раз. С Лешкой… Помнил жуткую вспышку… И то прощание… Тот самый момент, когда ты понимаешь, что назад дороги нет, а впереди… Что ждало тогда его впереди? Красивая, кажется, вырезанная из сказки дорога, вымощенная желтым кирпичом. Маленькие, кажущиеся игрушечными домики, деревца с красивыми, будто пластмассовыми плодами на ветках… И дорога. Петляющая между холмами и обреченно уходящая вдаль… В какую-то пустоту. Где его никто, совсем никто не ждет. И где он никому... Совсем никому не нужен.
А там, где-то позади… Остался Лешка. Его лучший друг. Который спас его… Его ли? Или он спас то непонятное нечто, кем он был то того, как оказался здесь. Тенью человека, который не хочет ни есть, ни пить, который не способен к привычному пониманию такого чувства как осязание. Словно какая-то кукла. Но тем не менее человек, который сам способен видеть и слышать, но которого не способен был ни увидеть, ни услышать, ни почувствовать на один человек на свете. И так 4 года. 4 года как один день. Пока не пришел Лешка.
Как же мальчику захотелось в тот момент броситься назад. Туда, за Лешкой… Но Лешки уже не было. Только ветер, еще слышно качнув ветвями старого придорожного тополя, казалось, донес до него слабый вздох и почти неслышное «Не будем прощаться».
Словно какая-то неосязаемая боль сдавила сердце Павлика. Слезы навернулись на его глаза… Ему стало так страшно, как, наверное, никогда не было страшно в жизни. Ему захотелось уйти отсюда. Уйти подальше, чтобы не видеть этой кажущейся игрушечной сказочной красоты. И, повернувшись, поникнув головой, он побрел прочь. По дороге, которой не видно конца и края. Знал ли он тогда, куда она его приведет…
* * *
Как часто мы бредем дорогой нашей жизни, не пытаясь оглянуться назад. Не пытаясь подытожить все то, что сотворили своими руками в этой жизни. Не пытаясь подать руки помощи тем, кто в этом нуждается. И даже сами не пытаясь протянуть руки помощи, стесняясь, не решаясь признаться самим себе в нашей человеческой беспомощности и слабости. Вместо этого мы закрываем глаза на боль, как собственную, так и чужую, и устало бредем вперед, будто слепцы. И лишь когда силы оставляют нас, а наши волосы убеляются безвозвратной сединой прожитых лет, мы оглядываемся назад и понимаем, что не оставили после себя ничего. И даже наши собственные следы поросли горькой полынью и лебедой, такой густой, что различить нашу былую поступь уже нельзя.
* * *
Ночь Павлик провел в лесу. Зарывшись в кучу сухих прошлогодних листьев, мальчик забылся тревожным, неспокойным сном, постоянно пробуждаясь среди ночи от крика далекой ночной птицы или просто от едва осязаемого дуновения ветерка. Пробуждаясь, он подолгу сидел, поджав ноги и всматривался в ночную мглу, пытаясь разглядеть в ней что-то. Что именно? Он и сам не мог понять.
Наконец, когда темное мглистое ночное небо сменилось серыми предрассветными сумерками, он уснул. И проснулся лишь когда солнце, еле-еле пробивающееся сквозь ветви деревьев, ласково коснулось своими лучами его лица. Солнце уже давно взошло, но таинственный лесной полумрак густой дремучей дубравы, в которой провел ночь мальчик, не давал теплу солнечных лучей распространиться окрест, вытягивая тепло, казалось, отовсюду, даже из робких солнечных лучей, каким-то неведомым чудом проникающих сюда.
Потянувшись, мальчик осмотрелся. Его окружали огромные, в несколько обхватов, столетние дубы, поросшие серым густым мхом. Толстые, в обхват человеческого туловища кривые дубовые ветви зловеще нависали над мальчиком, словно пытаясь схватить путника в свои жуткие объятия. А где-то невдалеке, меж корней одного из исполинских дубов, звенел маленький ручеек, несущий свои звонкие прозрачные воды в одному ему ведомую даль. Все еще поеживаясь от прохлады летнего утра, мальчик подошел к ручейку и, наклонившись над ним, вволю напился и умылся. Вода была очень холодной и до боли сводила зубы. Но ему было все равно. Лишь вволю умывшись и напившись мальчик услышал у себя в животе жалобное урчание. Странное, совсем забытое чувство… Чувство голода. Как давно он не испытывал этого… Ему самому стало немного страшно от осознания этого чувства…
Ему вновь повезло. Неподалеку от дороги он обнаружил заросли дикой малины. Мелкие, но невероятно вкусные ягоды немного утолили голод. Мальчик ел их целыми пригоршнями, размазывая красный ароматный сок по щекам. Ах, как давно он не ел… Кажется, целую вечность…
Снова вспомнилась мама… Когда они вместе, чаще всего по выходным, садились на троллейбус и ехали на городской рынок, где бойкие торговки продавали овощи, фрукты, соленья и прочие блага цивилизации. Где в начале апреля на прилавках появлялась свежая сочная молодая капуста, где летом прилавки покрывались пестрым одеялом свежесобранных фруктов - яблок, груш, слив, всякой разнообразной ягоды. Купив все необходимое, мама обязательно покупала им что-нибудь вкусненького - клубники, черешни, малины. Все это можно было помыть под водопроводным краном здесь же, возле прилавков, и тут же съесть, присев на скамеечку под сенью старых тополей. Ах, как давно это было…
На глаза невольно навернулись слезы. Но Павлик отогнал от себя уныние. Все равно назад уже пути нет.
Ему хотелось только одного. Найти людей. Найти хоть кого-нибудь в этой синей глуши. А там… Там – будь что будет.
Поднявшись и, стряхнув с себя остатки былого уныния, мальчик направился дальше. По дороге, которая звала его за собой, в неведомую, пугающую даль.
Шел он долго, не оглядываясь, не разбирая пути, переступая через переплетающиеся корни древних исполинов. Шел, пока солнце не начало клониться к закату, и серые вечерние тени не начали подниматься от земли. Здесь дорога уже казалась более ухоженной, деревья, казалось, начали потихоньку расступаться, освобождая путь, по которому шел мальчик, из своих древних тисков. Наконец, где-то вдали, далеко, показался просвет между деревьями, неожиданно брызнув в самые глаза путника алеющими лучами закатного солнца. Только сейчас, увидев спасительный живительный свет впереди мальчик почувствовал, что ужасно устал. Ноги и руки, исцарапанные и искусанные комарами, неприятно гудели. Голова ужасно болела и была будто не своя, а живот уже устал напоминать своим неприятным урчанием, что хорошо было бы и поесть.
Наконец, деревья расступились, и мальчик вышел на большую поляну. Вдали темнел лес, из-за неровной кромки которого еще светил алым закатным светом угасающий день. А возле самой кромки леса располагалась небольшая деревня или, скорее, хутор из нескольких добротных бревенчатых изб. Возле домов были разбиты аккуратные палисадники, пестревшие разноцветным покрывалом садовых цветов. Невдалеке располагалась большая площадка, посередине которой, меж двух высоких вкопанных в землю столбов, была натянута волейбольная сетка. На площадке играли в волейбол десяток деревенских мальчишек и девчонок, донося до мальчика веселые крики и азарт игры. Одеты они были по-простому, кто в тренировочных костюмах, кто в старых полинялых шортах с футболкой. Так все привычно… Будто дома… Или тогда, в пионерлагере…
У мальчика тревожно забилось сердце, к горлу подкатил ком… Он хотел окликнуть их. Броситься к ним навстречу. К людям. К ребятам… Ведь, он такой же, как они. Такой же… А не простая тень, как раньше… Ведь…
Он попытался крикнуть, но наружу вырвался лишь хрип… Он бросился к ним навстречу, но ноги окончательно отказались подчиняться ему, и мальчик рухнул как подкошенный в густую, пахнущую вечерней росой, траву. Последнее, что он видел тогда, как несколько ребят бросились ему навстречу и он, мысленно, из последних своих сил, попытался дотянуться до них, протянуть им руку помощи… Но свет в его глазах померк…
* * *
Проснулся он наутро. В большой комнате с серыми, потемневшими от времени, бревенчатыми стенами. С множеством небольших, вырубленных в стене, окошек с разноцветными ситцевыми занавесками, через которые в комнату проникал живительный свет утреннего летнего солнца. Он приподнялся на кровати. Комната была целиком заставлена множеством кроватей. И он лежал на одной из таких кроватей, укрытый белым покрывалом. А рядом, на соседней кровати, сидел старик. Он был совсем седой, длинные волосы, спадающие тонкими прядями на плечи, казались похожими на паутину. Взор его темных, будто ночь, глаз с тревогой и непонятным удивлением смотрели на мальчика. Нижняя часть лица старика была полностью сокрыта большой окладистой бородой, поэтому, понять, какое выражение лица было у него, улыбается он или наоборот смотрит с осуждением, было совершенно невозможно. Серый плащ до пола, в который был укутан старик, придавал ему сходство с каким-то волшебником или колдуном, о которых Павлик читал когда-то в книжках. Мальчик хотел что-то сказать, но незнакомец перебил его:
- Ну, здравствуй, путешественник, - сказал старик густым, слегка надтреснутым голосом.
И сейчас Павлик, с нескрываемым облегчением для себя, увидел, как сквозь густую бороду незнакомца пробивается искренняя улыбка, а глаза у него совсем не злые… А даже добрые.
- Здравствуйте, - выдавил Павлик, чувствуя, что голова немного начинает кружиться.
- Как ты себя чувствуешь? – осведомился незнакомец.
- Хорошо… Да, кажется, хорошо… А… Где я? Что я здесь делаю?
- Тебя нашли три дня назад ребята и принесли сюда. Тетя Марта заботилась о тебе, хоть ты и спал беспробудным сном все это время.
- А… Подождите, - у Павлика голова шла кругом, - где я нахожусь?
- Тетя Марта содержит небольшой пансионат для ребят. Ребят, оставшихся без родителей. И я, в силу своих сил и возможностей, помогаю ей. Кстати, меня зовут Конрад, - ответил незнакомец, протягивая свою широкую мозолистую ладонь Павлику.
Павлик пожал ее. Рукопожатие у Конрада было сильным, совсем не как у старика.
- Я Павлик, ну, в смысле, Паша – ответил, волнуясь, Павлик, - я, понимаете...
- Знаю, - ответил приглушенно Конрад, - потому и ждал тебя. Ты Павел Спиридонов, 1977 года рождения…
- Как… Подождите… - удивленно воскликнул мальчик.
- Не бойся, - улыбнулся Конрад, дружелюбно похлопав Павлика по плечу, - я все понимаю. Тебе сложно будет это понять… Ведь путешествие сквозь единое неделимое пространство задача не из простых…
* * *
Дни летели за днями. Все былое, все боли и горести позабылись. Пансион тети Марты стал для Павлика новым домом. Родным домом. Вернее, тем домом, который мы называем родным. Потому что в тот, по-настоящему родной отчий дом, который был в нашей жизни, той, далекой детской жизни каждого из нас, вернуться уже нельзя. Лишь маленький, еле зримый огонек тлеющей свечи в окошке, прознающий пространство и время, остается заметным для каждого из нас. Огонек, который зажигают для каждого из нас наши родители. Огонек, к которому хочется вернуться, но который остается для нас в какой-то прошлой, порой кажущейся не своей, какой-то чужой прожитой жизни, прожитой лишь для того, чтобы остаться в памяти. Навсегда…
Стал ли этот дом для Павлика по-настоящему родным? Он и сам не мог ответить на этот вопрос. Хоть и внешне все казалось вполне обыденным. Он подружился с другими ребятами, такими же мальчишками и девчонками. Жизнь, простая ребячья жизнь с их радостями и невзгодами, кажущимися такими маленькими для взрослых людей, но не менее значимыми для самих ребят, захватила его. Лишь вечерами, когда темные тени спускались за далекую кромку дремучего леса, окружающего их дом, боль возвращалась. Боль и тоска о маме, оставшейся там, куда возврата уже нет, о друзьях, особенно о Лешке. В такие вечера Павлик, уткнувшись в подушку, позволял себе выплакаться. Тихонько, чтобы никто не слышал. Впрочем, он зря боялся. У каждого из тех ребят, окружающих его, была своя боль. Боль, которая есть у каждого ребенка, особенно у того, кто, еще ничего не приобретя в своей короткой жизни, успел что-то потерять. Вернее, кого-то. Боль, о которой не хочется говорить, а хочется забыть, выплеснуть вместе со слезами. Только боль позабыть нельзя. Ведь даже та боль, что уходит с нашими слезами, остается. Незримыми шрамами в маленьких ребячьих сердцах, незаметными морщинками на лицах, неосязаемыми высохшими капельками на наволочках тех подушек, что помнят те слезы…
Порой, такими темными вечерами, тетя Марта присаживалась на кровать к Павлику и мальчик, уткнувшись заплаканным лицом в ее фартук, пахнущий кухней, горячими пирожками, чем-то таким совсем домашним и родным, затихал, забывался в своей боли. Пока не наступало утро…
И еще Конрад. Он часто приходил к нему и вместе они шли гулять. В лес, в поле или на небольшую речушку, протекающую неподалеку, неслышно несущую свои темные воды в неведомую даль, с белым, как снег, песком, где мальчик так любил купаться с другими ребятами. Иногда вместе с ними гуляла и тетя Марта. Люди, которые для мальчика стали теми, кого принято называть наставниками, воспитателями... Но которые никогда не станут для нас родными.
* * * * * * *
Мир – 7, Август 1988 г.
Так, предаваясь невеселым воспоминаниям, мальчик шел в направлении дома Конрада. Путь быть неблизкий. Сначала нужно было пройти по основной дороге, по лесу, далее свернуть на еле заметную тропинку, которая сначала углублялась куда вниз, в овраг, мимо густых зарослей папоротника и дикого ивняка, дальше по узкому, еле заметному мостику пересечь неугомонные воды маленького лесного ручейка. Дальше тропинка резко забирала вверх и серпантином вилась вдоль высокой кручи поросшего лесом и густым кустарником холма. Каждый раз, когда мальчик шел по этой дороге, ему казалось, что дороге конца краю не видать. Колени ужасно ныли от крутого подъема, сандалии были набиты песком сверху-донизу, горло ужасно саднило, будто коварный песок попал и туда. Ужасно, просто дико хотелось пить… Но ручеек остался далеко внизу, а до него было еще ого-го как далеко. К тому же, стоит дать себе слабину и на полпути вернуться и напиться спасительной влаги из чистого как слеза ручейка, то потом все равно коварная круча заберет остаток твоих сил и заставит вновь и вновь раскаиваться в своем малодушии.
Коварный подъем закончился неожиданно, будто само провидение смилостивилось над маленьким путником. Вершина горы представляла собой плоское, будто срезанное невидимым ножом, плато, поросшее редким кустарником и карликовыми сосенками. А среди зарослей возвышался небольшой белый домик округлой формы с небольшими квадратными окошками и красивыми резными наличниками, с пирамидальной темно-синего цвета крышей. Это и был домик Конрада.
Павлик любил бывать здесь. Вместе с ребятами они частенько приходили сюда, особенно в самые жаркие дни. Ведь даже в самый жаркий день в домике Конрада было прохладно… Сидя в небольшой комнатке на втором этаже ребята болтали, обсуждали последние новости и пили чудесный, пахнущий лесной мятой и душицей чай, который любил заваривать Конрад. Но больше всего ребята любили слышать рассказы Конрада о чудесных далеких странах, добрых волшебниках и страшных колдунах, отважных рыцарях и прекрасных принцессах, о невиданных сокровищах, былинных драконах и самых невероятных подвигах. Казалось, весь домик пропитан неким волшебством… Волшебство незримо притаилось в сотнях и тысячах книг в старинных кожаных переплетах, расставленных в высоких, от самого пола до потолка, стеллажах, в таинственных, незнакомых ребятам приборах и механизмах, назначения которых не знал никто из ребят… А можно было и выйти на небольшой балкончик и осмотреться… Зрелище было просто завораживающим… Где-то там, далеко внизу, перед ребятами раскинулось огромное, безбрежное темно-зеленое море из древних дремучих лесов. Лишь где-то вдали, на самом горизонте, небо пронзали белые снежные пики гор, сверкающие в лучах яркого летнего солнца. Ах, как хотелось вот в такие минуты расправить руки и полететь… Полететь, лишь слегка касаясь пальцами тонких верхушек древних дерев-исполинов, не заботясь ни о чем… Туда, навстречу тем горам. И навстречу новым приключениям…
Но сейчас здесь не было никого. Лишь возле самого домика, возле небольшой, конусообразной будки, сидел пес Конрада со смешной кличкой «Бублик». Это был небольшой симпатичный пес ярко-рыжей окраски, необычайно добродушный и ласковый. Вот и сейчас, увидев Павлика, он весело замотал своим пушистым хвостом, жалобно заскулив. Казалось, пес был чем-то встревожен. Павлик подошел к нему и присев, ласково погладил пса.
- Ну, ты чего, Буб, - улыбнулся ему Павлик, - это же я. Или хозяин снова ушел по делам?
«Буб» - имя, которое придумал мальчик для Бублика. Почему-то, глядя в вечно грустные глаза пса мальчику казалось, что имя «Бублик» псу не нравится. Ведь собаки тоже обижаются на нас порой, хоть и не могут сказать об этом. А имя «Буб» псу явно нравилось – во всяком случае довольное виляние хвостом было этому самое прямое подтверждение.
Но сегодня Буб был явно не в духе. Поскулив и потеревшись о загорелые ноги мальчика пес улегся рядом, жалобно уставившись на Павлика.
- Да ты не заболел ли, приятель? – встревоженно спросил мальчик, ласково погладив пса по голове.
Пес что-то проворчал и отвернувшись, задремал…
Надо бы Конраду сказать… Может, Буб опять волчьих ягод наелся? Впрочем, он же уже взрослый пес, а не щенок. Должен понимать.
Подойдя к белой, с небольшим окошком двери домика Конрада, мальчик постучал в дверь.
- Дядя Конрад, вы дома? – крикнул мальчик.
Щелкнул замок, дверь раскрылась и на пороге показался Конрад. Конрад выглядел встревоженным. Весь взлохмаченный, будто только что пробудившийся ото сна, он буквально втащил мальчика в дом и закрыл за ним дверь.
- Дядя Конрад, вы просили, - начал мальчик…
Конрад присел перед мальчиком на колени, схватил его руками за плечи и, глядя в самые глаза, проговорил:
- Павлик, рассказывай…
- О чем, я не…
- Послушай, - с какой-то неописуемой болью в голосе проговорил Конрад, - я знаю, что позавчера ты без спроса… Нет, не спорь… Дело не в том. Что ты ТАМ позволил себе натворить? Что? Вошел в контакт с кем-то из…
- Я, я просто – испуганно пролепетал Павлик.
- Так, - Конрад постарался взять себя в руки, - все по порядку… И, пожалуйста, не тяни… Времени у нас почти что нет…
Что скрывать? Путаясь и волнуясь Павлик рассказал Конраду обо всем. О Лешке, которого попытался спасти, но неудачно. И о Женьке, который решился пойти на то, чтобы все изменить… Решившись поднять руку на единое неделимое… Но, видимо, все было напрасно…
Конрад сидел рядом и слушал, не говоря ни слова, лишь потирая виски.
- …Таким образом, - закончил рассказ мальчик, - все закончилось. Я вернулся сюда, а Женька… Женька, он… Наверное, вернулся домой.
Конрад молчал. Протянув руку куда-то под стол, он нажал скрытую под столешницей кнопку. Один из книжных стеллажей отъехал в сторону, открыв взору мальчика большой плоский светящийся экран с множеством непонятным мальчику картинок, диаграмм, графиков и прочего, и прочего. Мальчик не особо удивился. Конрад и раньше посвящал мальчика в особенности работы «Проводников».
- Так, смотри, - начал Конрад, с помощью специального манипулятора, встроенного в дисплей, увеличивая изображение на экране, — вот тут твой мир. Теперь я настрою систему на твою частоту. Вот, пожалуйста, видишь эту красную точку.
- Да.
- Судя по данных наших систем, ты сейчас находишься в своем мире. У себя дома…
Павлику стало одновременно и смешно. И страшно. Ну, в самом деле, как такое возможно?
- Ерунда какая-то. Может, сломалось что-то?
- Исключено, - ответил Конрад.
- А может, как это… Остаточный спектр. Ну, след, или как там его?
- Тоже исключено. Остаточный спектр не так просто увидеть с помощью датчиков. Только с помощь прецизионно-квантовых измерителей мы сможем его засечь. Ну, или с помощью способностей Проводников, таких как ты, или я…
- Тогда… Я… Не понимаю…
- Я тоже, - пробормотал Конрад, обхватив голову руками.
- Послушайте, - вдруг в голове мальчика блеснула догадка, - а Лешку или Женьку можно тут увидеть?
- Можно, но для начала у нас должны быть их биохимические данные. Образцы крови, на худой конец, любой образец ДНЦ, например, волос. А их у нас нет…
- Тогда… Как же…
Голова у мальчика гудела. В силу возраста, а также недостатка теоретических знаний куча мыслей, порой бессвязных, сейчас копошилась в его сознании, пытаясь найти ответ… И не находила.
- Но ведь… Человек не может одновременно быть и в одном месте, и в другом.
- Не может. Даже с поправкой на временной аспект единого неделимого пространства, - ответил Конрад, потирая подбородок.
- Тогда что же…
- Есть только одно объяснение… Только одно…
- Какое?
- Квантовое расслоение пространства.
- Квантовое рас… Что?
- Квантовое расслоение. Явление практически неизученное и практически не описанное в литературе.
- Как это?
- Как тебе объяснить… Понимаешь… В момент передачи информации в пространственно-временном измерении, а точнее, между смежными измерениями, система, а точнее, само единое-неделимое пространство некорректно трактует передаваемый импульс, одновременно возвращая его как в исходную позицию, так и конечную… Таким образом, перемещаемый объект, с одной стороны, остается в исходной точке, а с другой…
- Перемещается в конечную, - прошептал ошарашенный мальчик, - но как такое вообще возможно?
- Неизвестно, - ответил Конрад, - мы это трактуем как ошибку…
- Ошибку?
- Да, ошибку функционирования единой материи. Помнишь, я тебе рассказывал о законе равновесия единого-неделимого пространства?
- Да.
- Выходит, что подобная дуализация – не что иное, как попытка самое материи восстановить равновесие. Но вопрос не в этом… Главный вопрос, - Конрад мучительно собирался с мыслями, - что нам теперь делать с тобой?
* * *
Павлик минуту сидел, не понимая, к чему клонит Конрад.
- Что… Что вы имеете в виду?
- То, что, - Конрад присел напротив мальчика, пытаясь собраться с мыслями, - то, что в теории тебя тут быть не должно. Ты сам это признаешь…
Господи, да как же быть… Он же ребенок… Совсем еще ребенок. Он не может отдать его…
- Я… Я не понимаю, - ответил мальчик, чувствуя, как все его тело пронзает дикий холод неописуемого и непонятного ему страха.
- С точки зрения единого неделимого пространства твой поступок уже на контроле службы безопасности… Или, как мы их зовем…
- Стражей, - прошептал мальчик…
Мальчик уже несколько раз слышал от Конрада о стражах. Он будто вскользь упоминал о них, но от подробностей сознательно уходил. И вот… Теперь…
- Теперь они… В соответствии с единым законом о нарушении единого пространственно-временного взаимодействия… Должны забрать тебя, и ты будешь вынужден предстать перед судом.
- Но ведь…Я… Я не понимаю, - выдавил мальчик, чувствуя, что слезы выступают у него на глазах.
Дядя Конрад просто шутит. Это какая-то ошибка…
- А результат… Он… Только один, - продолжал Конрад, буквально силой заставляя себя произносить эти слова, - все аномалии, не устраненные естественным путем, должны быть устранены в принудительном порядке…
- Значит… Меня…
Почему-то страх куда-то улетучился. Осталась лишь боль… От какой-то жуткой… Непонятной… Несправедливости…
* * *
Почему все самое страшное, что происходит в нашем мире, творят взрослые? Может, они попросту забыли, что такое – быть детьми? А может, за своей жестокостью они скрывают свои собственные страхи, признаваться в которых не могут даже самим себе, не говоря уже о детях?
* * *
Оцепенение мальчика нарушил шум за окном. Выглянув в окошко, он увидел, как в дому направляются двое высоких мужчин, одетых во все черное. Лица их, бледные и неестественно белые, не выражали ничего и казались резиновыми. Даже в их движениях, четких и выверенных, не было какой-то… человечности, что ли… Двигались они быстро и будто бы синхронно друг с другом.
Мужчины подошли в двери и тут же раздался стук…
- Константин Радмиров, - раздался жесткий бесстрастный голос, - откройте дверь. Мы знаем, что разыскиваемый нами объект находится вместе с вами. Откройте, или в соответствии с пунктом 112.346 статьи 1180…
Конрад бросился к Павлику и, прижав его к стене, зашептал:
- Так, - в голосе Конрада не были ни тени страха либо нерешимости, - ты должен бежать, немедленно.
- Куда?
- Через окно… Нет, противоположное. Оно выходит прямо на тропинку. Со стороны двора тебя не увидят. Беги, а я их задержу…
- Я… Я не могу… А вы?
- Я, - горько усмехнулся Конрад, - я… тоже постараюсь убежать, но не это главное… Главное, что ты будешь жить. Вспомни, чему я тебя учил… Ты сможешь. Я верю в тебя…
- Но куда я побегу?
- Неважно… Главное, затаись, не привлекай к себе внимания - ответил Конрад, - а я постараюсь все уладить тут… Как только все закончится, я тебя найду…
- Но… Но я… Вы же говорили, - испуганно шептал Павлик, - что я не смогу выжить там… Что время, которое мы можем проводить там, оно…
- Радмиров, - раздалось снова за дверью, - у вас есть 2 минуты, иначе мы будем вынуждены взломать дверь.
- Время… да, оно ограничено… Но только для тех, что неспособен к самостоятельному перемещению, - сбивчиво шептал Конрад, - а ты… Ты показал, что… Ты можешь… Главное, ты должен беречь силы… Для перемещения… Понимаешь?
- Да, - ответил мальчик, чувствуя, что от сильного волнения едва может стоять на ногах…
Конрад, не раздумывая, бросился к окну, выходящему на тропинку, распахнул его и помог мальчику выбраться наружу…
- Беги, - бросил он…
Мальчик хотел сказать что-то, но его слова были прерваны грохотом слетевшей с петель двери. В комнату ворвались двое, а Конрад бросился им навстречу…
Мальчик не стал дожидаться окончания схватки. Из последних сил он бросился вниз по тропинке, и, спотыкаясь и падая на бегу, бросился вперед, в сторону ручейка.
Что ни говори, а под горку бежать легче, чем в горку, думал Павлик на бегу, тяжело дыша. Главное тут – сохранять равновесие и смотреть под… Ай….
Мальчик не заметил под ногой выступающего из земли камня и, споткнувшись, полетел вверх тормашками прямо вниз, с кручи, в лопухи, обдираясь до крови об острые камни и о колючие ветки кустарника…
* * *
Когда Павлик пришел в себя, то первое, что он услышал, было веселое журчание ручейка. Мальчик лежал на самом его берегу, под раскидистой ветлой. Исцарапанные руки и ноги ужасно болели, будто кто-то натер их солью. Глаза было невозможно раскрыть из-за попавшего в них песка. Вообще, песок чувствовался везде – в носу, в ушах, он неприятно скрипел на зубах, отдаваясь еще большей болью во всем теле. Привстав, мальчик пошевелил руками, ногами, затем попытался встать на ноги. Вроде все в порядке, подумал он, не считаю кучи царапин, синяков, а заодно и разбитых до крови коленок. Наклонившись над ручейком, мальчик умылся, прополоскал рот, нос и уши. Затем, сорвал пучок травы и, намочив его в ручейке, как следует промыл свои ссадины, морщась от боли и от холода родниковой воды… После чего он как следует напился…
Что теперь делать, думал он? Бежать? Но куда? Вот если бы Конрад….
Воспоминание о Конраде отозвались болью в самом сердце мальчика… Где он теперь? Жив ли он? Ведь он бесстрашно бросился на тех в черном…
На глаза мальчика невольно навернулись слезы, но от отогнал их от себя. Конрад просил его выжить, и он выживет… Он отправится в…
Да, куда же еще? Только туда… Как-будто у него был выбор… А потом… Он решит… Главное – спастись от тех, которые в черном. От Стражей…
Теперь главное найти ТО место… Ту поляну, где он впервые смог «переместиться», на что способен лишь только настоящий Проводник. У него получится, он знал это… Потому что Конрад поверил в него… И Женька… Он тоже поверил. И Лешка… Он тоже поверил бы… Обязательно…
Мальчик поднялся и, слегка прихрамывая, направился по тропинке в лес…
Вот и поляна. Та, самая… Мальчик слегка успокоился… Все получится, он знает… се получится… Так, главное успокоиться. И, как учил Конрад, дышать ровно. Закрыть глаза, вытянуть руки перед собой… Направить все мысли на тот объект, куда ты хочешь попасть. Почувствовать, что находишься там, рядом… Совсем рядом, вот только руку протянуть. И вторую. А дальше… Ощущение падения в безвозвратную пустоту… Головокружение… Спокойнее… Главное, не испугаться. Не отрывать глаза. Небольшая вспышка впереди. Нужно просто попытаться коснуться ее. И не открывать глаза…
Сильная боль во всем теле… Мальчик в уже привычном для себя страхе закрыл глаза…
* * * * * * *
Наш мир, Москва, Август 1988 г.
- Следующая остановка – «Переведеновский переулок», - проурчал из динамика недовольный голос водителя.
Мальчик открыл глаза. Да уж, после утренних приключений, да еще и после «перемещения» сил почти что не было. К тому же вот так, вернуться в город, в котором ты давно уже не был, если не считать позапрошлой ночи, задача непростая и непривычная. Кругом все так поменялось… Вон там стояла старая церковь, а теперь на ее месте жилой дом. А вон там, на месте сквера, заросшего старой акацией и сиренью, теперь была проложена дорога. Так, главное не ошибиться с остановкой…
Уф, а ноги-то как болят… И пить хочется… Вот бы сейчас хотя бы 3 копейки. Да что там 3 копейки… Одну копейку бы, на стакан газировки без газа хватит…
* * *
… Всего пару часов назад мальчик пришел в себя в больничном яблоневом саду. Том самом саду, той самой больницы, куда попал Лешка… Алеша… После того инцидента с хулиганами… Хотя… Был ли он? Этот инцидент… После того, что сотворили они с Женькой. После того, как их действия обратили предопределенность событий.
Ведь Конрад мог и ошибиться… Ведь мог? Мог. Ведь могло так статься, что у них с Женькой ничего не вышло – Женька мог не успеть спасти его, Павлика... Значит, Женька жив. А Лешка… А вот Лешки…
От этих мыслей в горле мальчика стало горько… Нет, он обязательно все выяснит... Обязательно. Поскорее бы Конрад нашел его. Тогда бы они вместе выяснили бы причину той самой аномалии, из-за которой его преследуют.
Встав и размяв как следует ноги и руки мальчик направился к выходу из больничного сада. Наверняка, где-то поблизости должна быть остановка троллейбуса или автобуса. Наверняка…
Выйдя из больничного сада, мальчик оказался в небольшом больничном дворике. Здесь было пусто. Лишь возле небольшого, с облупленным фасадом, фонтана, сидел какой-то мальчишка в инвалидной коляске, а какая-то пожилая тетка, видимо, бабушка, держала перед ним тарелку со спелой черешней. Да еще по дорожке, как раз навстречу Павлику, шел, прихрамывая, какой-то светловолосый мальчик в темных шортах и темно-зеленой футболке, поддерживаемый под руку молодой женщиной, видимо, мамой. Его лица Павлик не видел, так как в этот самый момент мальчик отвернулся к маме. Но профиль… Профиль был очень знакомым. И вот, наконец, мальчишка повернул голову. У Павлика тревожно забилось сердце, в горле образовался какой-то непонятный, мешающий дышать, ком. Павлик почувствовал легкое головокружение…
Это был Лешка… Алеша…
В оцепенении стоя, буквально не находя в себе силы сдвинуться с места, Павлик как завороженный таращился на того, кого совсем недавно считал погибшим…
- …Просто, мам, - донесся до Павлика Алешин голос, - я уже хорошо себя чувствую, просто левая нога чуть болит, и все… Забери меня домой, пожалуйста…
- Ну, послушай, врачи заверили меня, что тебе нужно остаться здесь на пару дней, восстановить силы после того ужасного падения… А потом, так и быть, заберу тебя и ты вместе с папой с бабушкой поедешь на море, до конца августа.
- А ты с Олей?
- Ну, я с Олей дома останусь. Оле же годик скоро… Вчера на кухне тарелку с манной кашей расколотила. Я только отвернулась, на секунду буквально – дзынь, тарелка вдребезги, каша на полу, а Оля сидит и смеется. Скучаешь по сестренке?
- Да, - признался Алеша, - скучаю, очень… Мам, а скажи… Ну, мой велик, он… В порядке?
- Какое там… Знаешь, я его отдала…
- Отдала? Кому? – возмутился мальчик.
- Ну, после того, что с тобой случилось… Я хочу тебе вообще запретить этот велосипед. Голову разбить можно.
- Ну, ма-а-а-м, - умоляюще попросил мальчик, - другие ребята же катаются.
- Нет, и все, - отрезала мать, - у других свои матери есть, пусть о своих детях и думают, а мне виднее…
Тут Алеша заметил, что на него таращится, не в силах отвести взгляд, какой-то незнакомый светловолосый мальчишка примерно его возраста, с ободранными коленками и ссадинами на руках и на лице.
- Ты… Ты чего? – отвлекся Алеша на незнакомца.
Павлик молчал, не в силах подобрать слов.
- Да чего ты? – удивленно пробормотал Алеша.
- А… Алешка... Леша… - выдавил Павлик, чувствуя, что ноги подкашиваются, а на глаза наворачиваются слезы, - живой же... Живой…
Господи, ну что же со мной, мучительно думал Павлик, с трудом сдерживая слезы…
- Алеша, ты его знаешь? – вмешалась Алешина мать.
- Нет, первый раз вижу, - ответил потрясенный мальчик, недоверчиво посматривая на Павлика.
Я же Павлик, Пашка, хотел крикнуть Павлик, твой лучший друг. Вспомни… Вспомни больницу, ту далекую зиму, вспомни, как мы вместе вечерами читали книжку о Волшебнике Изумрудного города и вместе мечтали попасть в ту далекую волшебную страну. Вспомни, как ты спас меня тогда от сторожа и помог мне выбраться наружу из той проклятой больницы. В ту далекую страну…. Помог…
Как много он хотел крикнуть тогда, но слова застревали у него во рту. Лишь слезы, сдержать которые уже не было сил, лились по его щекам…
- Странный, ненормальный какой-то, - отворачиваясь, пробормотал Алеша, уходя прочь, оставляя Павлика одного…
* * *
Павлик сидел один на троллейбусной остановке, ожидая троллейбуса. Бесцельно бродя по улицам и, не узнавая изменившихся за несколько лет дворов, бульваров, мостовых, он совершенно случайно, бросив взгляд на медленно проезжающий мимо него троллейбус, увидел давно знакомую цифру «44» на табличке. Троллейбусу он обрадовался, как старому знакомому. Еще бы… Ведь именно на этом троллейбусе они вместе с мамой ездили на Центральный рынок за покупками. Совсем недавно… А ведь прошло уже несколько лет. Из которых 4 года, до того момента, пока он не повстречал Лешку, он провел во временной петле, в той проклятой больнице. Сколько ему теперь было бы? 15? Да, наверное, все его сверстники уже совсем взрослые. Даже Петька Чернявский, которого Павлик ненавидел за его заносчивость, уже, наверное, вырос совсем. Может, уже поступил в техникум или ПТУ… А может и работает на фабрике «Красная заря», как и его мама, а учится на вечернем…
Остановку он нашел быстро. Обитый гофрированным железом пыльный металлический ящик с толстенными полупрозрачными стеклами и небольшой лавочкой в углу будто бы ждал его, единственного пассажира, решившего в этот жаркий летний день куда-то поехать… Взглянув на небольшой белый прямоугольник с отпечатанными на нем цифрами троллейбусного маршрута, прикрученный к одной из опор «ящика», и, убедившись, что его троллейбус останавливается именно здесь, мальчик присел на скамейку и, поджав под себя ноги, призадумался...
Сколько кругом счастливых лиц… Вон прошла мимо девчонка примерно его возраста, с мороженым в руке, держа за руку молодую женщину. Мимо прошли двое, горячо спорящих о чем-то, мальчишек лет тринадцати - четырнадцати, один из которых в одной руке сжимал свернутую газету «Советский спорт». Мимо на великах пронеслась, весело галдя, группа ребят, мальчишек и девчонок. А он? Нужен ли он тут кому-нибудь? Даже Лешка, лучший друг, его не узнал. Что и неудивительно – ведь он сам хотел спасти его… Потому и повернул вместе с Женькой колесо времени вспять…
Даже мама… Узнает ли она его если увидит? А если и увидит, то… То, скорее всего, примет его за кого-то другого. Ведь ее сын, другой «он», сейчас живет вместе с ней. Если, конечно, Конрад не ошибся. А он не ошибся. Павлик был в этом уверен. Ведь если Лешка жив, то у Женьки все получилось… Он смог спасти их обоих. Смог. И его сейчас... Женьки… Больше нет…
Больше нет… Страшные слова. Только вчера ты жил, радовался жизни, играл со сверстниками, учился в школе, получал оценки, а вечерами, таясь от родителей, с фонариком под одеялом читал Майна Рида или Александра Дюма. А теперь… Теперь тебя просто нет. Когда-то ты был, а теперь все.
А может, Конрад в чем-то ошибся? Ну, хоть в чем-то?
Странная мысль, похожая на безумную фантазию, мелькнула в голове Павлика. Нужно проверить самому и убедиться. Самому. И в том, что ему нужно поступить так, а не иначе, его убедил подкативший к остановке 44-й троллейбус, негостеприимно, с лязгом растворяющий двери перед мальчиком…
* * *
- Следующая остановка – «Переведеновский переулок», осторожно, двери закрываются – снова прохрипел динамик.
В троллейбусе народу было мало. Несколько человек в хвостовой части троллейбуса, старый дед в уголке, держащий за ручку большую хозяйственную сумку-каталку, да присевшая напротив мальчика пожилая полная тетка со смешной цветастой сумкой в руке, набитой продуктами. Тетка сразу обратила внимание на сидящего напротив худощавого светловолосого мальчишку, уткнувшегося носом в окно. Да и как тут не обратишь? Голые ноги и руки в ссадинах и синяках, коленки разбиты до крови, нос и щеки исцарапаны, светлые волосы всклокочены, будто целую вечность их не расчесывали. Похож на беспризорника какого-то, если бы не одежда. Шорты и футболка более-менее приличные, пусть и не новые. Да и лицо вроде обычное, не бандитское.
- Ну, так куда вы направляетесь, молодой человек? – поинтересовалась тетка у мальчика.
- А? Что? – вздрогнул от неожиданности мальчик.
- Ну, что ты, испугался? – миролюбиво спросила тетка.
- А, да нет, я просто, - попытался улыбнуться мальчик.
- Так куда ты едешь-то? – снова спросила тетка? – домой или просто без дела катаешься?
- Домой, - буркнул мальчик.
- А, а я думала, может, потерялся… Вообще, дети в последнее время пропадать стали. Средь бела дня.
- Я не потерялся, с чего вы взяли? – удивился Павлик.
- А, да так, просто. Вон, во всех автобусах и троллейбусах фото мальчишки расклеены, видел небось? Пропал на днях… Ушел из дому и только его и видели. Вон, пожалуйста, взгляни, и тут тоже наклеили. И что им, делать больше нечего, что ли?
Мальчик взглянул туда, куда показывала тетка и обмер. На стекле водительской перегородки висело объявление с фотографией… Женьки, а под ним красовалась надпись:
«31 июля из дома ушел и не вернулся мальчик, Женя Новиков, одиннадцати лет. Мальчик был одет в серые шорты, серую футболку и в сандалии. Всем, кто располагает какой-либо информацией о местонахождении мальчика просьба звонить по указанному телефону или 02».
31-го июля… Это когда же…
- Простите, пожалуйста, - выдавил Павлик, - а какое сегодня число?
- С утра было третье августа, а что? – подозрительно спросила тетка.
- А, да так, - бросил мальчик.
Значит, все сходится. Женька пропал в тот же день, когда они вернулись в 1983-й… И он успел. Успел спасти его, Павлика, и Лешку, а сам… Погиб… Слезы подступили к глазам мальчика, но он взял себя в руки. Значит, прогнозы Конрада сбываются. Ах, если бы Павлик был таким же опытным Проводником, как и Конрад. Тогда он легко смог бы распознать тот самый остаточный Женькин спектр, о котором Конрад говорил ему много раз. Ведь каждый человек, живущий в этом мире, является носителем незримых светоэнергетических частиц, и, покидая этот мир, оставляет незримый след после себя. А он… Пока он смог распознать лишь только Лешкин след, тогда, три дня назад, да и то… Смог распознать его слишком поздно… Слишком поздно… Когда помочь другу было уже нельзя.
Хотя, если Женьки больше нет в живых… Какой прок в анализе остаточного спектра, если погибшего друга, товарища, все равно не вернуть? Какой прок вообще в Проводниках? И в нем, в Павлике, в частности?
- А я вот как скажу, - продолжала ворчать тетка, рассуждая вслух - все это из-за озорства вашего, ребячьего. Ежели бы родителей вы слушались, то и не пропадали бы из дому. Вон, в газете писали в одной – пропал мальчишка, лет двенадцать-четырнадцать ему, не помню... Оказалось, что он вместе с такими же озорниками решил в канализацию спуститься, будто там сокровища какие-то сокрыты. Его-то на веревке спустили вниз, в люк прямо, а там газ, метан, да диоксид углерода. Мальчишка, видно, почувствовал, что задыхается, начал ребятишкам, значит, кричать, чтобы вытащили его, а ребятишки испугались, по домам разбежались. Ну, тот мальчишка и задохнулся. А нашли его лишь на другой день, когда один из тех озорников признался во всем. Вот. А ты говоришь... Может, и этот вот, тоже, такой же, из-за своего озорства и глупости в беду попал, а нам, взрослым, отвечай. Ну, и родителям, конечно… Им-то каково, а?
Он не из-за озорства, вы не понимаете ничего, хотел крикнуть Павлик, со сдержался. Еще подумает тетка чего… В милицию его потащит. А там… Если выясниться, кто он такой, то…
- Вот я и говорю, - продолжала тетка, - что озорство озорством, а за ум нужно уже пора браться начинать, не дети малые… Тебе сколько лет то?
- Одиннадцать, двенадцать скоро, - ответил мальчик.
- Ну, взрослый уже, - ответила тетка, - вон, я чуть постарше тебя была, пятнадцать годков мне было, и уже на заводе работала, в войну. Ну, а живешь-то ты где? На какой остановке сходишь-то?
- На Окружной, - соврал мальчик и тут же пожалел.
- А, на Окружной, - обрадовалась тетка, - а где там? Только врать мне не вздумай, я на окружной всю жизнь живу, всех там знаю.
Вот так влип, подумал мальчик.
- Я… Там, в конце улицы…
- А дом-то какой?
- В новостройке, мы недавно переехали, - изворачивался мальчик.
- А, это в 64-м что-ли? Напротив школы?
- Ага…
- Ну, так я как раз напротив живу, но тебя, милый друг, что-то не припомню, - подозрительно ответила тетка и, вдруг, схватила мальчика за запястье, - ну-ка, а не ты ли в прошлом месяце у моей соседки, Варвары Николаевны, окошко в кухне мячом разбил, а? Я у нее как раз была в гостях и видела в окошко, как какой-то светловолосый мальчишка прочь удирал? Уж не ты ли это был?
- Нет, это не я, - испуганно дернулся мальчик, но тетка крепко держала его за руку, - пустите.
Люди, сидевшие рядом, подозрительно взглянули на тетку с мальчиком, но отвернулись. Видимо, родная бабушка воспитывает непоседливого внука, решили они.
- А вот мы сейчас в отделение милиции зайдем, а они там во все разберутся, - ответила она.
Павлик рванулся еще раз, но из цепких лап тетки было не вырваться. По спине пополз едкий холодок страха, смешивающийся с холодными капельками пота. Что же делать? Еще не хватало в милицию попасть…
Но тут троллейбус остановился на очередной остановке и в троллейбус, как назло, вошел пожилой контролер с сумкой через плечо. Тут в голову мальчику пришла неожиданная мысль – сыграть на эффекте неожиданности.
- Дяденька контролер, - закричал Павлик, замахав свободной рукой, - помогите, тут тетка без билета едет…
Эффект неожиданности возымел эффект. Перепуганная тетка выпустила запястье мальчика, а Павлику только это и было нужно. Вскочив на ноги, он стрелой бросился мимо растерявшейся тетки и, проскользнув в еще раскрытые двери троллейбуса, скрылся в ближайшей подворотне…
* * *
Павлик скользнул в ближайший дворик и, присев на скамейку, в тени, под раскидистыми ветвями яблони, перевел дух. Ну, это же надо так попасть… Тетка теперь наверняка заявит в милицию. И его будут искать… А если найдут, то… Господи, Конрад, ну, где же ты…
Оставалось одно незаконченное дело… Только одно. Нужно убедиться в правдивости теории Конрада о квантовом… Как же его… Расслоении пространства… А для этого нужно доехать до дома и убедиться, что он, то есть другой Павлик, взаправду существует. У Павлика уже голова шла кругом… Ну расскажи кому-нибудь, что в этом мире, в одном городе, по одному адресу, живут два Павлика Спиридонова, являющимися, с одной стороны, абсолютно разными людьми, а с другой – одним и тем же человеком, существующим в разных измерениях пространственно-временной петли. Или на двух разных гранях одного кристалла. Да его в психушку упекут. До конца дней… А в лучшем случае просто покрутят пальцем у виска и промолчат…
Вообще, если рассуждать логически, как любил говорить Конрад. В едином неделимом многомерном пространстве, основу которого составляет… Как все запутанно… Так… Женька вмешался в логику единого неделимого… Тьфу ты… Словом… Женька отправился в 1983-й год и спас его, Павлика Спиридонова, одиннадцати лет от роду, от падения с карниза и, следовательно, предотвратил создание временной петли, из которой в свою очередь его спас Лешка. Значит, встреча Павлика и Лешки в январе не произошла и, как следствие Лешка не узнал Павлика при встрече. Но, Женька… Как говорил Конрад, в случае нарушения равновесия пространственно-временного равновесия любая вызвавшая дисбаланс аномалия автоматически устраняется. Это заложено в самой основе СИСТЕМЫ. Значит, Женька, увы, погиб. Но, тогда… Тогда что это за расслоение пространства такое? Может… Может (и от этой мысли в мальчика по спине пробежали мурашки), Конрад ошибся? Или просто неверно интерпретировал послание? Но что тогда делали у него те двое в черном? И если имела место некая аномалия, то почему тогда он, Павлик, вернулся живым и невредимым в исходную точку, откуда начал свое путешествие, а не погиб?
А если бы Женька не успел, то… Тогда… Тогда Павлик вернулся бы домой, несомненно. И Женька бы выжил… Но Лешка…
Господи, с ума можно сойти, думал мальчик. И как только взрослые во всей этой чепухе разбираются?
В любом случае, нужно добраться до дома. И все проверить… Только как? Подождать следующего троллейбуса? А если эта тетка ждет его на следующей остановке?
А, все равно, подумал мальчик с какой-то непонятно ноткой обреченности. Да, и в самом-то деле, подумаешь – приняла меня за какого-то хулигана, который разбил стекло. Пусть докажет, что это я был, а не другой мальчишка. Вообще, расскажу им, как меня зовут, в отчаянии подумал мальчик. И настоящий адрес назову, пусть проверяют. А будут спрашивать, почему да почему тетке соврал, так скажу, что испугался просто. Кто знает, может, эта тетка преступница или шпионка какая-нибудь…
* * *
До дома мальчик добрался без приключений. Но, завидя вдали знакомые очертания старой «хрущевки» Павлик почувствовал, что не может сделать и шага. Ноги мальчика дрожали как после многочасовой пробежки. Ну, или как перед посещением стоматолога в третьем классе, когда ему должны были вырвать зуб, подумал мальчик.
Только тут он понял, что не может вернуться домой. Даже если, если вдруг выяснится, что никакого «другого» Павлика не было и нет. Как он объяснит матери, где он пропадал несколько лет? Несколько лет!!! Да она упадет в обморок, как только увидит его на пороге. Что уж говорить по поводу его возраста… Если он за эти четыре с лишним года так и остался тем одиннадцатилетним мальчишкой.
К тому же остались его бывшие друзья по двору, соседи. Что-то будет если они увидят его… А ведь Конрад неоднократно говорил ему, что подобные встречи могут привести к дисбалансу и вызвать необратимые…
Запасной вход… Мальчик вспомнил, что сзади его дома, со стороны улицы, если черный ход. В свое время дворник хотел заколотить данный вход досками, но так и не заколотил. Тем не менее, входом никто не пользовался. Соседи там хранили ненужный скарб – доски, старые ковровые дорожки, какие-то ржавые тазы, ведра... Но при желании пробраться в дом было можно без особого труда. Главное, ноги не переломать в темноте, пытаясь перелезть через эти баррикады из хлама.
Павлик так и поступил. Обойдя дом, оглядываясь по сторонам, чтобы его никто не заметил, он подошел к старой, обшарпанной деревянной двери черного входа и, взявшись за ручку, потянул ее. Дверь со скрипом открылась, раскрыв перед мальчиком свою мрачную, пахнущую пылью и сыростью, густую подъездную темноту.
Осторожно переступая через нагромождения досок и прочего хлама, мальчик добрался до лестницы. Все такое знакомое... И родное…Стены, выкрашенные темно-синей краской, скрипучие, покрытые свежим лаком, перила, ступеньки, истертые за многие-многие годы жильцами старой «хрущевки».
И вот он, родной, знакомый до боли третий этаж. У Павлика невольно дрогнуло сердце… Все та же, обитая черным дермантином дверь с прикрученной табличкой с цифрой «17»… Белая, с подпалинами (мальчишки из соседнего двора баловались со спичками) кнопка звонка. Небольшой резиновый коврик у порога. И такой всегда добрый, милый твоему сердцу мамин голос: «Павлик, это ты?».
Павлик снова почувствовал, как слезы наворачиваются на глаза. Но решиться подойти к двери и позвонить в заветный звоночек у него не хватало решимости.
Наконец, он решился… Он решил, что, как только к двери с той стороны кто-нибудь подойдет, то он сразу убежит. Мальчик подошел к двери и дрожащей ладонью нажал на кнопку звонка. Раздалась знакомая до боли трель звонка...
Он ждал, что вот сейчас к двери кто-нибудь подойдет и… Но к двери никто не подошел. Напрасно он ждал. Напрасно тешил себя пустыми надеждами.
Нет, уходить еще рано, думал он, нужно дождаться.
И он дождался... Внизу громко хлопнула входная дверь и на лестнице раздались звуки шагов, и чьи-то голоса. Вернее, 2 голоса. Один – звонкий, судя по интонациям, девчачий. Второй – более низкий, явно принадлежал мальчику-подростку. Павлик стрелой взлетел на половину лестничного пролета вверх и затаился за стоящей на лестничной площадке большой ярко-красной коляской. Затаившись и, чувствуя, что сердце сейчас буквально выпрыгнет из груди от волнения, мальчик посетовал на свою чрезмерную осторожность. Кто знает, куда направляются эти двое? И ведь не факт, что на 2-й этаж… А если на 3-й, 4-й? И если его заметят?
Выглядывая из-за коляски, мальчик увидел со спины двоих… Впереди шла высокая светловолосая девочка, в красивом светло-голубом платье. В руке она несла сумочку-авоську, из которой выглядывал батон хлеба и пара кефирных бутылок. Остановившись на самом верху лестничного пролета, она оглянулась и крикнула куда-то вниз:
- Ну ты чего там? Опять с почтовым ящиком беда?
Теперь мальчик мог разглядеть ее лицо… У него невольно дрогнуло сердце… Господи, это же… Ленка, его двоюродная сестра… Как же она выросла, вытянулась. Не то, что тогда. В последний раз... Тогда дядя Петя с тетей Ирой и дочкой Ленкой приезжали в ним в отпуск из Ленинграда и потом они вместе ездили на двенадцать дней в подмосковное Осташово, в дом отдыха. Ленку там еще пчела укусила в руку и Павлик долго успокаивал сестренку, которая лила слезы, не переставая, думая, что от укуса пчелы умрет.
Но внимание мальчика привлек спутник девочки, высокий подросток, судя по всему, лет четырнадцати-пятнадцати, в темно-синих брюках и белой футболке. В руке он сжимал свернутый журнал. Хотя мальчик не мог разглядеть его лица, его сердце учащенно забилось… Светлые волосы, вечно растрепанные на макушке. Белая футболка, постоянно выбивающаяся из брюк. И так любимые им с самого детства кеды. Сколько мама ни покупала ему обуви, сколько читала ему нотаций по поводу того, что в кедах вредно постоянно ходить – все равно, свои любимые кеды Павлик не променял бы и на заграничные кроссовки.
- Ну, что ты там? – насмешливо спросила Ленка.
- Да, ящик этот, - оправдывался подросток, - только позавчера смазал замок машинным маслом и вот, опять заедает. Нужно в «Хозяйственный» сходить, купить новый.
- Ну, так мой папа говорил тебе уже тыщу раз, что менять замок нужно, - с досадой протянула Ленка, - а ты – смазать, смазать… Смазчик нашелся…
- Так у меня денег-то нет лишних, это папа твой работает… А у меня в кармане только билеты на «Остров ржавого генерала» да два «пятачка» на метро, - возразил подросток.
- Ладно, открывай дверь, генерал, - фыркнула Ленка, - я маме твоей обещала еще комнату пропылесосить, а ну нас до киносеанса всего полтора часа осталось. Успеть надо...
- Да, ладно, успеем, - ответил подросток.
Подросток достал из кармана брюк ключи и, подойдя к 17-й квартире, начал открывать дверь.
Теперь мальчик мог легко разглядеть лицо подростка… Трудно описать его чувства и волнение… Наверное, когда смотришь в зеркало и видишь там самого себя, а потом каким-то самым нелепым образом смотришь на это, свое отражение, немного со стороны – вот наиболее близкое чувство, которое он испытал. Павлик вспомнил, что у его бабушки много лет назад в квартире был трельяж – такая странная тумба с тремя зеркалами, повернутыми под углом друг к другу. Смотришься в такое зеркало и боковым зрением видишь самого себя, но немного сбоку.
Мальчик почувствовал сильное головокружение… А в пересохшем как пустыня Сахара рту появился неприятный кислый металлический привкус. Как-будто лизнул контакты батарейки… Как странно, думал он… Видеть его, то есть самого себя… А ведь он совсем близко от них. Всего семь-восемь метров.
Хотелось вскочить и убежать… Но ног мальчик не чувствовал. Совсем…
Сколько сейчас ему лет? Наверное, уже пятнадцать… А Ленка, которая младше его на 2 года, теперь оказалась старше мальчика на 2 года почти. С ума сойти можно, если вдуматься…
А Ленка как была вредной обзывакой, так и осталась, вдруг подумал мальчик ни с того ни с сего. Чуть что, сразу обзываться… Какое же он ей прозвище придумал-то? Она тогда обиделась на него, даже расплакалась… А все поделом. Не будет при других мальчишках обзывать его «Клепой-растрепой»…
Как же он ее обозвал… Ах, да, - «биссектрисой». «Ленка-биссектриса» - самое подходящее…
Эти мысли буквально мгновенно пролетели в сознании мальчика. И он, скорее подсознательно, нежели осознанно, не заметил, как произнес фразу «Ленка-биссектриса» вслух… Очнулся он от резкого, пронзившего гулкую пустоту подъезда, испуганного Ленкиного голоса:
- Кто здесь?
Девочка испуганно завизжала, увидев, как с верхнего лестничного пролета вверх по лестнице метнулась какая-то тень.
- Лена, - подросток бросился к сестре, - ты чего?
- Там, - ответила девочка дрожащим голосом, показывая куда-то наверх.
- Да что?
- Хулиган какой-то… Побежал на верхний этаж…
- Я догоню, - подросток бросился в сторону лестницы.
- Паш, Пашка, - умоляющим голосом попросила девочка, - не надо, я… Я боюсь тут... Одна…
- Ладно, - примирительно ответил подросток, - пойдем домой.
И лишь оказавшись дома, только услышав знакомый звук запираемого дверного замка, девочка смогла перевести дух…
- Паш, - позвала девочка, усевшись на стул возле двери.
- Ну, чего? – отозвался Пашка из комнаты…
- Слушай, а помнишь… Помнишь, когда мне 8 лет было ты мне прозвище обидное придумал… Ленка-биссектриса…
- А, помню, - Пашка с трудом удержался, чтобы не прыснуть со смеху.
- Странно…
- Что странно? – не понял подросток.
- Что тот… Ну, хулиган произнес: «Ленка-биссектриса». Ведь это прозвище знали только мы с тобой. Или…
- Что, или ?
- Или ты все-таки разболтал об этом кому-нибудь? – подозрительно спросила девочка.
- Да брось, - ответил подросток, - не болтал я никому, и вообще, скорее всего тебе просто показалось.
- Да, может быть, - ответила Лена, задумавшись о чем-то.
* * *
Павлик сидел на верхнем лестничном пролете последнего этажа уже час, все никак не решаясь спуститься вниз. Страха не было, была только досада и злость на самого себя. И кто его только за язык дергал? А если бы тот мальчишка бросился за ним, догнал, то…
А ведь не зря Конрад говорил, что любые контакты с субъектами параллельных временных линий опасны. Не зря…
Наконец, мальчик собрался с духом и спустился вниз. Проходя мимо 17-й квартиры, он с опаской огляделся по сторонам, но все его опасения были напрасны. И вообще, Пашка с Ленкой уже убежали в кино.
На улицу мальчик вышел все тем же путем, через черный ход. И вовремя… Если бы он задержался хотя бы на минуту, то наверняка столкнулся бы в дверях со своей мамой, возвращающейся с работы. И беды не миновать.
Но мальчик об этом не знал… Он бесцельно шел по улице, не оглядываясь по сторонам. И теплый летний день больше не радовал его… Мимо него пробежала стайка ребят с раскрашенным во все цвета радуги воздушным змеем в руках… На школьный двор запускать бегут, с грустной зависмтью подумал мальчик. Навстречу пронеслись двое мальчишек на великах. Раньше, в ТОЙ, другой жизни он бы с радостью бросился с этими незнакомыми ребятами позапускать змея, или, вскочив бы на велик, поехал бы с теми мальчишками гоняться наперегонки.
Ничто его больше не радовало. Кто или что может протянуть руку помощи простому мальчишке, мальчишке, которому больше некуда, не к кому пойти в этой страшном, полном одиночества, суетном мире…
… День уже клонился к закату. Закат потихоньку отгорал, оставляя свой незримый след на нагретом за день асфальте и серых безликих стенах домов… Наступали сумерки.
Мальчик бесцельно катался по городу, пересаживаясь из одного троллейбуса в другой, из одного автобуса в другой автобус... Будто пытаясь найти ответ на вопрос, самый главный… Как ему теперь быть? Что ему делать?
Вернуться назад? Исключено. Там его уже ждут те люди в черном. Если его не поймают сразу же, то наверняка поймают спустя некоторое время. И Конрад… Жив ли он?
Эх, если бы сесть на какой-нибудь поезд, или еще лучше на корабль и отправиться в далекие края. Без оглядки, чтобы начать все с начала. Всю жизнь сначала…
Странно это все-таки – чувствовать, что ты совсем, совсем никому не нужен в этом мире…
* * *
Он не понял, как это произошло. И когда… Он ехал в полупустом автобусе… Солнце уже почти что скрылось, лишь на горизонте, вдали, алел багровый закат. Предвестник нового, завтрашнего дня. Просто он почувствовал… Как тогда, несколько дней назад. Все так же, как Конрад рассказывал. А он тогда не поверил, что человек может чувствовать другого человека.
- Простой человек не может почувствовать приближение другого человека, - говорил Конрад, - а Проводник почувствовать другого Проводника запросто.
- А как он узнает, что это за человек, ну, какой это Проводник? Ведь среди них есть и хорошие, и плохие…
- Ну, на этот вопрос тебе не ответит самый главный мудрый на свете, - улыбался Конрад, - но знай, что если ты когда-либо на свете встречался с кем-то из Проводников, то в дальнейшем найти его ты сможешь гораздо легче. Первая встреча всегда способствует более легкой идентификации объектов в дальнейшем.
- Как? По… По остаточному спектру?
- Ну, не только. Разум, чистое сердце и простая человеческая интуиция, - продолжал говорить загадками Конрад, - они тебе всегда подскажут верный путь.
Зов… Но это не тот зов, который был несколько дней назад. Четкий и яркий… Как-будто мальчик держал в руке записку, оставленную ему одним из его друзей либо знакомых. Или будто он поймал брошенный ему мячик, все еще хранящий на своих резиновых блестящих боках теплоту рук твоего товарища. Но это был не просто друг или… Нет, не может быть… Ведь он, его…
Мальчик, застонав, обхватил голову ладонями, чувствуя, что его тело будто бы сводит судорогой.
- Сынок, с той все в порядке? – забеспокоилась сердобольная старушка, сидевшая рядом.
- Ой… Да, бабушка, спасибо, - пробормотал мальчик.
Но почему я его почувствовал только сейчас? Почему же, не унимался мальчик.
- Остановка «Крылатский мост», - пробормотал голос в динамике.
Приехали…
На пустой остановке не было никого. Лишь редкие автомобили, ослепляя своими фарами мальчика, проносились мимо по автостраде. Мальчик огляделся. Странно, подумал он, ведь это же то самое место, где… Где он повстречал Женьку несколько дней тому назад.
Женьки не было в живых… Больше не было, с болью подумал мальчик. Тогда почему… Почему…
Если бы Конрад был тут, он бы все объяснил. Несомненно, подумал мальчик.
* * *
Мальчик поднялся на мост и огляделся. Пусто… Ни души… Забравшись на бетонный парапет, мальчик взглянул вниз… В самом низу, перекатывая темные как смоль волны, неспешно несла свои воды река Москва. Где-то вдали, на другом берегу, уже зажигали свои вечерние огни многоэтажные дома-муравейники. Странные люди живут в этих домах… И везде… Живут и не знают, что кому-то, где-то, может быть, совсем рядом, сейчас так больно и страшно, как никому другому в этом жутком мире. И никому, никому эта его боль не нужна. Никому…
Нужно попытаться… Попытаться совершить еще один прыжок. Или, как он официально именуется Проводниками, «перемещение». Нужно, пока след еще явный. Пока след не исчез… И пускай Конрад говорил, что несколько перемещений за один день для мальчишки его возраста - это большой риск. Может не хватить сил вернуться обратно и тогда…
Тогда – все…
…Он не услышал. Скорее почувствовал… Приближение. Кого-то… Простого прохожего?
Мальчик оглянулся – всего в десятке шагов от него, на тротуаре, стоял ОН. Тот самый. Высокая фигура в аккуратном, с иголочки, черном костюме. Лицо, бесстрастное и ничего не выражающее, будто резиновое. И непонятный предмет в руке, похожий на простой школьный пластиковый пенал. Но это не пенал, понял мальчик и ощутил, как страх, жуткий, неописуемый страх, сковал его руки и ноги.
Значит, его нашли… Но как?
- Павел Спиридонов, - бесстрастным голосом проговорил «Черный», - вы должны пройти со мной.
Мальчик промолчал… Не зная, что ответить…
- Немедленно слезайте с вниз и пройдемте со мной, - все тем же бесстрастным голосом продолжал «Черный», - в случае неподчинения я буду вынужден применить…
Глупо все как-то получается, подумал мальчик и странная, смешная мысль пронзила его сознание. Говорит как в кино. Это же не по-настоящему все… Не по-настоящему. Это просто кино... Вот сейчас я ущипну себя и окажусь в зрительном зале, в кинотеатре… Сеанс уже закончился, а я уснул, потому что фильм какой-то дурацкий…
Страх отступил мгновенно… Будто его и не было… Вообще все чувства куда-то исчезли. Остался лишь холодный расчет. И цель…
- Считаю до трех, - начал «Черный», - один.
Два, три, просчитал про себя мальчик, резко вскочил на ноги и, толкнувшись изо всех сил, прыгнул вперед с парапета. Он услышал какой-то непонятный хлопок сзади… Левое плечо мальчика пронзила сильная боль, будто бы его коснулись каким-то раскаленным предметом. Боль какой-то неосязаемой густой пеленой затмила его взгляд, оставив маленький, неприступный островок с кусочком темной, как смоль, воды, приближающейся к нему. Удивительно, но мальчику показалось, что картинка будто бы застыла у него перед глазами, а он сам недвижимо висит в пространстве над безбрежными водами реки. Но он понимал, что это лишь так кажется. И у него есть лишь доли секунды. Доли секунды, чтобы успеть...
И он успеет…
Нужно просто закрыть глаза, вытянуть руки перед собой… Сосредоточить все мысли на цели. Почувствовать, что находишься там, рядом… У самого начала Пути, у самых основ того следа, что оставил тебе тот, которому ты нужен сейчас, как никто другой… Нужно только руки протянуть. И почувствовать, ощутить падение в безвозвратную пустоту…
Нужно просто…
…Всплеска никто не услышал. Равно как никто не услышал даже малейшего крика или стона. Лишь какой-то далекий отзвук, напоминающий крик чайки, отозвался далеким эхом в глубине ночи, отозвался и тут же разбился о холодные бетонные балки моста.
Никто… Потому что наша боль слышна лишь только нам самим, и более никому…
Глава 2.
Тридцать лет спустя.
* * * * * * *
В нескольких десятках километров от г. Староволжска, август 2016 г.
Думал ли в тот далекий июньский день далекого 1998-го года семнадцатилетний Сашка Пастухов о том, как круто может измениться его жизнь за последующие 5-6 лет? Думать об этом не хотелось. Особенно сейчас… Ночь потихоньку отступала, небо, затянутое беспросветной густой мглой, светлело, раскрывая свои бескрайние пространства для нового, полного новых забот и впечатлений дня. Костерок уже давно догорел, гитара, на которой уже были сыграны, казалось, все песни, которые ребята знали, лежала в сторонке. Даже ребята притихли… Разговор не клеился… Даже не укладывалось в голове, что школа, со всеми ее заботами и бессменной классной руководительницей Светланой Васильевной, осталась там, где-то в прошлой жизни. А вчера, с последними лучами заходящего солнца, скрывшегося за деревьями старого городского парка, с последним глотком дешевого крепленого вина, первого в Сашкиной жизни, с последним аккордом расстроенной Сашкиной гитары, с последней веселой байкой классного балагура Витьки Акуличева, закончилась их старая школьная жизнь. То, что называется простым словом «детство»…
Планов было много… Через месяц вступительные экзамены в МЭИ, нужно успеть подготовиться. В августе вместе с отцом нужно съездить в деревню, к бабушке, помочь по хозяйству… А там… Там… Целая жизнь… Но сегодня не думалось ни о чем. Сашка сидел, прислонившись к стволу старого дуба и, вглядываясь в полусонные задумчивые лица бывших одноклассников, хотел только одного. Запомнить их всех такими, как сейчас. Ведь, кто знает, удастся ли встретиться со всеми ими в дальнейшей, полной забот, взрослой жизни…
Вчерашний день… Последний день беспечного детства… Яркий, пышущий жаром костер… И скромный, незаметный для всех Петька Шушенков, несмело перебирающий тонкими дрожащими пальцами струны гитары….
- Ребята, давайте споем все вместе что-нибудь? – попросил он.
- О чем? – полетели вопросы.
- Ну, о школе, о последнем звонке… Помните песню «Не повторяется такое никогда»? Давайте, я сыграю…
- Ой, да брось ты свою сентиментальность разводить, - загалдели встречные голоса.
- Петь, а давай веселое что-нибудь? – влезла долговязая Наташка Синицина.
- Просто, - ответил, слегка волнуясь, Петька отвел глаза в сторону, - просто, сегодня последний наш… Общий день. И я думал, что в такой день можно немножко и погрустить, и вспомнить что-то… Что-то такое, чтобы каждому можно было что вспомнить… Просто, понимаете… Ведь может так статься, что все мы с вами, сегодня ночью, видимся в последний раз в нашей жизни.
- Ой, да прекрати, - понеслись возмущенные голоса, - впереди вся жизнь, а он... Витька, возьми у него гитару, сыграй что-нибудь веселое…
Эту ночь Сашка помнил до сих пор.
…Увы, но жизнь все расставила по своим местам. И Петькины слова оказались пророческими. Раскидала их жизнь, разбросала как бисер по всей территории нашей необъятной Родины. А кого-то и вышвырнула прочь, за ее пределы. Давно нет в живых Петьки Шушенкова, погибшего на Второй чеченской войне… Наташка Синицина вышла замуж на американца и, взяв фамилию мужа, Гилберт, ныне живет где-то в пригороде Вашингтона. Беспечный Витька Акуличев выучился на юриста, ныне работает в адвокатской конторе. А Сашка…
Сашка, вернее, уже не Сашка, а Александр Семенович Пастухов, провалил вступительный экзамен по физике, не добрав одного балла и, поздней осенью, через неделю после своего восемнадцатилетия, загремел в армию. А потом… Потом смерть отца, уход за больной матерью… Женитьба на бывшей соседке, Юльке Черновой, младше его на 2 года. Сын… Все это не давало Александру ни малейшей минуты, чтобы немного подумать в себе. Все планы затмила работа, работа, работа… И ничего, кроме работы. Брался он за любую работу, которую предлагали, - работал на стройке, потом курьером, развозил почту… Еще в армии Александр сдал на права категории «С», так что, когда знакомые предложили ему устроиться «дальнобоем», он не стал возражать. Работа непростая, порой, даже опасная, но неплохо оплачиваемая… К тому же работаешь не один, а в связке с товарищем. А вдвоем всегда проще пробиваться к намеченной цели, чем одному.
Так думал Александр, сжимая в руках баранку, вглядываясь в пустоту темной летней ночи. Более полутора тысяч километров пройдено за несколько дней, а за окном все те же бесконечные леса, стеной возвышающиеся по обе стороны шоссе, бесконечно-серое дорожное полотно, да разделительная полоса, не дающая сбиться с курса. А впереди… Впереди еще почти пятьсот километров, а там Москва… И Олежка, которому послезавтра уже стукнет тринадцать… Который все ждет от отца в подарок планшет. А Александр даже не думал еще о нем. Да и какой тут может быть планшет, если в кармане денег кот наплакал. А расчет получишь только по прибытии. Вот и торопился Александр. Прибыть поскорее. Хорошо, что напарник, Игорек, молодой парень лет двадцати пяти, нормальный попался, не канючит, не ноет, мол, давай отдохнем, поспим денек, все равно, согласно путевому листу, у них уйма времени. Да, кстати, он уже больше 6 часов спит, пора будить...
- Семеныч, - высунулся из-за шторки, отгораживающей спальное место кабины, заспанный темноволосый парень, - ну, где мы там?
Будто мысли читает мои, усмехнулся про себя Александр.
- Примерно в километрах двадцати от Староволжска, - ответил он, глядя на «Навигатор».
- А, - зевнул Игорь, - давай, иди отдыхай, я за руль сяду…
- Погоди… Вот до Староволжска доберемся, поужинаем там… Хотя, в двенадцать часов ночи… Для ужина поздновато, а для завтрака рановато… Ну да бог с ним… После Староволжска и подменишь меня, все равно до Москвы еще пятьсот километров пилить, дай бог, к завтрашнему обеду доедем…
- А, - ответил Игорь, потягиваясь, - ужин это хорошо, а то у меня с самого утра ни крошки во рту …
- Ну, а я говорил тебе, когда в Забелино в столовку заезжали, мол, поешь, у них борщ нормальный, свежий, а ты уперся, мол, нет, не хочу, он у них кислятиной отдает.
- Ну, так и правда, кислятиной…
- Так это он из кислой капусты сварен, из квашеной, потому и кислый… Я к ним заезжал несколько раз за последний год, они к нашему брату нормально относятся, тухлятиной не кормят… Ребята хорошие… Словом, зря ты так…
- Да, ладно тебе, - сконфуженно проговорил Игорь.
Спать Игорю уже не хотелось. Пересев на переднее сидение, Игорь вынул из кармана пачку сигарет, достал одну сигарету, потом с каким-то сожалением взглянул на нее, вздохнул и положил обратно.
- Бросаю, бросаю, никак не брошу, - ответил Игорь, - вот ты, Санек, как курить-то бросил?
- Да, как? – усмехнулся Александр, - знаешь, анекдот такой есть, когда мужик приходит к доктору и говорит, мол, доктор, как бросить курить. А доктор ему, мол, пейте «Нарзан». Мужик спрашивает, мол, до или после курения. А доктор ему – вместо, вместо, батенька.
- Да ладно, врешь, - засмеялся Игорь.
- Да ей богу… Ну, правда, если не лукавить, то… Насчет «Нарзана» не знаю… Я с собой всегда конфеты возил мятные. Как курить совсем невмоготу, так конфету достаю… Так и отвык.
- Ладно… А то моя постоянно пилит меня, мол, вся квартира прокурена - проветривай, не проветривай, один черт. А после того, как забеременела. Все, решил, ни сигареты больше. Так вот, вожу в кармане, достану, покручу в пальцах сигарету, и назад, в пачку положу. Вроде бы и покурил…
- На каком твоя месяце то?
- Да на втором пока.
- Ничего, оглянуться не успеешь, как…
Да, думал Александр, я тоже оглянуться не успел, как Олежка вырос. Только вчера еще под стол пешком, а тут… Уже тринадцать исполняется. Мужик почти. Уже и голосок потихоньку меняется… Глядишь, приеду домой как-нибудь из рейса, а сын меня басом густым как огорошит по голове, мол, «Привет, пап. Привез чего?».
- Слушай, Игорек, тут дело такое, - начал Александр, - Олежка у меня планшет просит на день варенья. Не знаешь, какой лучше подарить?
- Нет, слушай, я не в курсе. Зайди в магазин, скажи, мол, сыну на день рождения посоветуйте планшет. Только не дорогой чтобы.
- Вот я и боюсь, что подсунут…
Вдруг… Будто какая-то тень мелькнула возле дороги, справа от капота мчащейся фуры… Александр резко ударил по тормозам, крутанул руль. Машину занесло, повело налево.
- Аааах, ты чего? – закричал Игорь, инстинктивно закрываясь руками…
Машину вынесло на обочину, громко засвистели тормоза и машина стала…
Наверное, несколько минут мужчины сидели в машине, переводя дух, приходя в себя… Александр вытер пот со лба, заглушил мотор и откинулся на спинку.
- Ты… Ты чего творишь то? – тяжело дыша, накинулся на Александра Игорь, - угробить нас захотел? Перевернуться же могли. И себя, и груз угробим…
- Остынь, погоди, - тяжело дыша, ответил Александр, - ты не видел? Там? У дороги?
- Что?
- Там, возле дороги? Тень какая-то…
- Может, зверь какой? – предположил Игорь, - стоило из-за такой ерунды...
- А если человек? Погоди, я сбегаю, фонарь только возьму…
- Погоди ты, - ответил опасливо Игорь, схватив напарника за плечо, - слушай, а если это и правда человек? Если он под колеса бросился? Отвечать же потом…
Дурак ты все же, Игорек. Взрослый парень, а дурак. Если человек пострадал, то, может, ему помощь нужна… А не твои советы…
Достав фонарик, Александр открыл дверь машины и, поеживаясь от неприятной прохлады холодной августовской ночи, спрыгнул на дорогу.
- Саня, - раздался из кабины голос Игоря.
Александр хотел ответить что-то, но лишь махнул рукой.
- Саня, брось...
- Сиди уж, - не выдержал Александр, - если что, телефон под рукой держи.
Сойдя на обочину и, включив фонарик, Александр поспешил туда, где видел… Что видел? Или кого? А может и правда, показалось? Показалось, ну да, говорил сам себе он, шаря фонариком по густым зарослям кустарника, высотой чуть ли не в человеческий рост. Нет, показалось… показалось же. Вот сейчас он вернется в кабину, они доедут до Староволжска, поужинают, а там Игорек сменит его, а он поспит до утра. А там и до Москвы недалеко. А дома уже заждавшаяся его Юля, да и сынишка тоже… Соскучились небось…
Нет, стоп... Вон оно. Светлое пятно, там, вреди зарослей. Сердце у Александра тревожно забилось. Раздвигая покрытую росой заросли, мужчина почувствовал, что ноги у него подкашиваются… Нет, он не мог… Не мог же не заметить… А удар… Удар он бы почувствовал… Господи… Господи, что же… Что же делать?
На небольшой прогалине, лежал, уткнувшись носом в мокрые от ночной росы придорожные лопухи, человек. Лежал, раскинув в разные стороны руки. И не шевелился. Темная ночная мгла мешала рассмотреть его лицо, но мужчина заметил, что телосложение у лежащего худощавое, а рост… Господи, неужели? Мужчина присел и перевернул лежащего на траве человека на спину. Ну, так и есть…
Мальчишка… Господи, сколько ему? Десять-двенадцать, не больше… Почти ровесник Олежке… Почти ровесник. Темные, немного вьющиеся волосы мальчика были спутаны, а глаза закрыты. Одет он был в светлые шорты и футболку, и, признаться, если бы не эта яркая одежда, то мужчина вряд ли заметил бы его в густой ночной темноте. И то ли оттого, что перед ним лежал совсем еще ребенок, то ли от осознания собственного бессилия, беспомощности, изменить то, что произошло здесь, на этой безлюдной ночной дороге, неведомая острая игла пронзила его сердце, заставив поморщиться от боли.
Казалось, он просто спит. Просто спит… Мужчина долго не мог решиться проверить у мальчика пульс, до последнего отгоняя от себя неотвратимое осознание того факта, что… Нет… Наконец, решившись, мужчина склонился над мальчиком и приложил ухо к его груди. И почувствовал, все еще не веря самому себе, слабый, еще ощутимый пульс. Господи… Живой… Господи, он и припомнить не мог, когда чувствовал подобное в свое жизни… Наверное, когда почти 13 лет назад встречал жену и роддома и впервые взял на руки Олежку… Своего, родного Олежку…
Мужчина почувствовал, как слезы сами наворачиваются на глаза. Господи, живой… Живой… Просто без сознания. Но надо что-то делать… Что-то…
- Санек, Сашка, - за спиной раздался тревожный голос Игорька, - ну, что там?
- Мальчик... Это мальчик… Он живой... Понимаешь? Понимаешь? – выдавил мужчина.
Да не понимаешь ты ничего, Игорек. И не поймешь.
- Что будем делать? – спросил Игорь.
- Так, - ответил Сашка, с трудом справляясь с дрожью в руках и собираясь с мыслями, - нужно в больницу… Мальчик без сознания.
- Ка… какую больницу, ночью? Ты чего?
- Ну а что, по-твоему, делать? Бросить его тут? – в отчаянии воскликнул мужчина.
- Слушай, - Игорь понизил голос, - ну а, может, черт с ним?
- Как это? Ты о чем? - не понял мужчина.
- А так… Слушай, ты о жене подумай. О сыне. Если вскроется, что ты мальчишку сбил, то… Менты разбираться не будут. Им бы лишь дело закрыть, а «висяк» в виде сбитого на дороге мальчишки не нас с тобой спишут…
- Да, ты чего? Белены объелся совсем? – закричал на него мужчина.
- Да то, что я из-за тебя в тюрьму не пойду. И тебе говорю, не надо. Оставь его тут, живой – оклемается, а не оклемается – значит, судьба... А с нас и взятки гладки…
- Игорь, да ты ли это? – не веря своим ушам ответил Александр, - ты ли это говоришь? Мы же… Мы же с тобой уже два года почти, и в огонь, и в воду…
- Да слушай ты, поехали, а? О сыне своем подумай, наконец. Мальчишка без отца…
Мужчина вскочил и, не в силах сдерживаться, вмазал Игорь по лицу… Игорь упал, держась за разбитый нос…
- Ты чего? – заорал он на Александра.
- А то, - процедил Александр, чувствуя, что злость отступила, - то, что я о сыне своем как раз и думаю. На месте этого мальчика мог оказаться и Олежек. И тогда его жизнь… Его безопасность зависела бы от таких, как мы…
- Здесь? На безлюдной дороге? Поздно ночью? Сомневаюсь, что ты бы отпустил мальчишку одного, - насмешливо ответил Игорь.
- Сомневайся дальше. А я, мы обязаны ему помочь, - ответил Александр, бережно подняв с земли мальчика и направляясь к машине.
- Только учти, что я ничего не видел, понял? – раздалось сзади, - и вообще, я спал, а ты…
- Ну, коли ты поспал, - обернулся мужчина, - то и за руль ты сядешь. А то у меня руки дрожат, как с перепоя. Боюсь, что не справлюсь с управлением…
Все-таки сволочной мужик ты, Игорь, думал Александр. Бросить мальчишку… Одного… Ничего, родится свой – тогда поймешь меня. И еще прощения попросишь за свое малодушие.
Александр бережно уложил мальчика на спальное место, сам уселся на пассажирское сидение. Игорь, не говоря ни слова, сел на водительское сиденье.
- Что, кровь-то не идет больше?
- Не идет, - буркнул он и завел двигатель.
Ладно, что с тебя взять-то, подумал мужчина. Ничего, с десяток лет еще проживешь, поумнеешь.
- До города примерно 20 километров, - начал Игорь, - может…
- Так, ты опять начинаешь? – вскипел Александр.
- Да ты не понял… Может, до ближайшего поста ГАИ, им сообщить, а они уже сами, как-нибудь.
- Посмотрим…
Его уже не беспокоило собственная судьба. Чувство какой-то неотвратимой безысходности овладело им, притупив сознание. Только бы довезти, только-бы… Лишь мысли об Олежке и о чертовом планшете, который, вероятно, ему так и не удастся ему подарить и порадовать сына.
А если бы это был Олежка, если бы он попал под машину? Думал бы ты сейчас о ком-либо еще, кроме него?
Машина неслась на всех парах, но Александру казалось, что они едва плетутся. Будто дорога сама ставит капканы в колеса, не давая ни единого шанса к спасению ребенка. Ничего. Сейчас… Сейчас, еще немного.
- Игорек, быстрее, - чуть ли не кричал Александр.
- И так несемся под сотню. А у нас же груз. Ты что, хочешь, чтобы вместе с грузом в канаву вылетели. Тогда прощай и груз, и машина, да и мы с тобой. Да еще этот… Как его…
- Молчи уж, - бросил Александр и отвернулся.
Вот еще один поворот. А за ним, совсем, совсем рядом показались маленькие, будто ночные светлячки, огни спящего в ночной тиши Староволжска.
- Тут объездная, - начал Игорь, - свернуть?
- Давай напрямки, через город.
- Так проезд фурам же запрещен.
- Давай, вперед.
Машина свернула на узкое полотно Староволжского шоссе. Справа и слева от машины виднелись темные силуэты стареньких одноэтажных домиков, темных, будто неживых. Лишь в некоторых домах горел свет.
Может, остановиться и спросить дорогу до ближайшей больницы? А то на этом чертовом навигаторе не видать ничего.
Только подумал, как за следующим поворотом показался гаишник в желтом жилете. Резкий свисток и взмах жезла… Так, приехали…
В любой бы другой ситуации Александр бы не очень был бы рад остановке. Учитывая, что нарушение ПДД налицо, а штраф за это ого-го... Плюс досмотр груза, проверка сопроводиловки. Но не сейчас. Сейчас он был рад этой остановке больше всего на свете.
Фура затормозила возле обочины. Резко рванув дверь, Александр выпрыгнул из кабины и в отчаянии бросился к спешащему навстречу сотруднику полиции, немало ошарашенному столь экстравагантным поведением водителя.
- Так, товарищ водитель, нарушаем… - начал он.
Молодой совсем, лет двадцать пять, как и Игорьку, подумал мужчина. Судя по погонам, сержант. Ничего, главное, все объяснить, как следует.
- Слушай, сержант… Тут, дело, понимаешь, - волнуясь, сбивчиво начал Александр, - там, на дороге, мы… То есть я… В общем, мальчишка у меня там, в машине, без сознания. На дороге нашли, возле обочины лежал, километрах в двадцати отсюда. Ему помощь нужна, понимаешь? В больницу ему нужно...
Сержант внимательно выслушал мужчину. Ни слова не говоря он запрыгнул в кабину и заглянул за занавеску. Нагнулся над грудью неподвижно лежащего мальчика, прислушался.
- Так, - ответил он, явно волнуясь, - пульс слабый… Но вроде ровный. Сейчас.
- Слушай, браток, - ответил мужчина, чувствуя, что на глазах выступают слезы, - я даже не понимаю, как это, ну, произошло… Вижу – мелькнуло что-то в стороне у дороге, и все. Я даже не знаю, я это его задел или… Или…
- Сейчас. Разберемся, - ответил сержант и, сняв с пояса рацию, проговорил, - четвертый, четвертый… Это седьмой… На трассе, в 20 километрах южнее Староволжска, возле обочины, водителями большегруза был обнаружен ребенок, в бессознательном состоянии... Нет, на вид лет 10-12. Пульс есть, но слабый…. Срочно на пост пришлите экипаж полиции и скорую. Немедленно.
Мужчина почувствовал, как силы оставляют его… Силы, истраченные на этот, казалось, последний в его жизни рывок. Рывок, целью которого было спасение жизни мальчика. Присев на придорожную кочку, он обхватил голову руками и, не в силах более сдерживаться, заплакал…
Он почувствовал, как на его плечо легла чья-то рука. Он обернулся – рядом стоял Игорь.
- Ладно, Санек, - ответил он дрожащим от волнения голосом, - прорвемся как-нибудь, не переживай. Ты уж прости, что я… Там…
Мужчина в ответ лишь кивнул и ничего не ответил.
* * * * * * *
Ходики на стене кабинета следователя пробили полдень. Александр потянулся, разминая затекшие руки и ноги, попытавшись поудобнее устроиться на обитом черным дермантином допотопном скрипучем диване. После бессонной ночи, выезда на место происшествия, из которого вернулись около часа назад, сил уже совсем не оставалось. Голова ужасно болела, ужасно хотелось пить, но Александр не обращал на это никакого внимания. Ощущение полного безразличия и какой-то прострации овладело им. Лишь одна мысль не давала покоя, сдавливая грудь до состояния асфиксии – что с ним, с тем мальчиком? Только бы выжил.
Игорь сидел в сторонке и, уронив голову на грудь, дремал. Единственным человеком, от которого сейчас зависела их судьба и, казалось, судьба и жизнь этого мальчика, был следователь, капитан полиции, мужчина средних лет, плотного телосложения с пышными, прямо-таки киношными усами. Но он был занят заполнением каких-то важных бумаг, а на все вопросы отвечал односложно.
- Да, - наконец протяжно произнес он, не отрываясь от работы, - дела. Жили себе, не тужили. Ну, ладно, пьянь какая-нибудь на вокзале подерется, или пацаны детдомовские нахулиганят, а тут… Мальчишка какой-то, как снег на голову. Ни «как звать», ни «откуда». Без роду, без племени…
- Послушайте, - не выдержал Александр, - зачем вы так? Ведь тут вопрос жизни и смерти… Выжил бы… А вы «откуда, куда»…
- Да не берите в голову, я так… В сердцах… Вот вы мне объясните, как такое могло получиться? На месте происшествия никаких следов, ни отпечатков ног, ничего… Не мог же тот мальчишка свалиться прямо с неба. Дальше пошли… Откуда он там взялся, в двадцати с лишним километрах от ближайшего жилья.
- Может, из дома сбежал? Или детдомовский? – подал голос Игорь, – вы же сказали, что детский дом тут неподалеку.
- Если бы сбежать задумал, то побежал бы на железнодорожный вокзал, ну, или на речной… Не бежал бы от людей, а наоборот, поближе, к людям. Что он забыл в этой глуши, будь он проклят? Глушь, то бишь, а? – пристально вглядываясь в Игоря, спросил следователь, будто надеясь увидеть в его глазах ответ на поставленный вопрос.
- Не знаю… Но дело не в этом, а…
Разговор их прервал скрип двери. На пороге появился молодой лейтенант.
- Евгений Иваныч, - весело выкрикнул он, обращаясь к следователю, - я тут, из больницы.
Сердце у Александра так и екнуло.
- Ну, что там? Что? – кинулся он к лейтенанту.
- Да все в порядочке, - ответил он, доставая из папки пачку с документами, - жив и здоров ваш найденыш. Вот заключение врача об осмотре, снимки. Пришлось в райцентр мальчишку отвезти, за 50 километров, сейчас он там, в больнице – у нас, сами понимаете, не больница, а так – одно название…
Значит здоров. Выжил. Будто камень упал с души мужчины.
- Кстати, вот протокол медицинского осмотра мальчика. Если вас упокоит, то никаких травм либо следов внешнего воздействия, обусловленными причинением… Тьфу, словом, ни о каком ДТП не может идти и речи. Кстати, вот протокол досмотра вашего транспортного средства, свидетельствующий в вашей, так сказать, полной непричастности к…
- Сергеев, - гаркнул следователь, - ты о субординации позабыл уже, надо полагать? Вот оно, пожалуйста… Уважение к старшим по званию… Вы сюда служить прибыли или в парк культуры имени отдыха, лейтенант?
- Виноват, товарищ капитан, - вытянулся по струнке лейтенант.
- Ладно, - улыбнулся капитан, - давай сюда документы. Погоди, а с мальчишкой-то что? Что врач говорит? Да, ты на документы не кивай, своими словами.
- Если просто, то сильное физическое истощение, товарищ капитан. Врач говорит, что с такой ситуацией впервые в практике сталкивается. В обычной ситуации… Словом, сейчас ему капельницу поставили. Оклемается, тут сомнений быть не может.
- Ясно… Ясно… Кстати, в детский дом съездили уже?
- Да, вот…
- Что, «да»?
- Так точно. У них никто не пропадал, это однозначно.
- Ладно. Директор у них мужик вроде адекватный, у того мышь не проскочит просто так.
Александр слушал следователя и его до изможденного переживаниями бессонной ночи постепенно доходило, что все, волноваться не о чем. Если бы это был всего лишь сон. Кажется, он бы все на свете отдал за это…
- Ну, товарищи, - следователь встал и, подойдя к Александру и Игорю, пожал им руки, - объявляю вам благодарность. Если бы не вы, то неизвестно - жив бы был тот мальчик или нет. Да, не волнуйтесь – вашему руководству я лично позвоню и попрошу отметить вас особо за помощь следствию. А сейчас можете быть свободны. В случае чего, ваши контакты у нас есть, так что если какие вопросы возникнут… В общем, счастливого вам пути.
Дверь за водителями захлопнулась. Следователь тяжело бухнулся в кресло, достал из пачки сигарету и закурил.
- Товарищ капитан, - задумчиво произнес лейтенант, - Евгений Иванович...
- Ну, что тебе, Сергеев.
- Скажите, но… Ведь так не бывает, чтобы…
- Чтобы что? – с раздражением в голосе переспросил капитан.
- Ну, чтобы дети терялись вот так, бесследно. А тут. Никто из местных ничего не видел, не слышал… А ведь городок у нас небольшой… Если бы кто и пропал, то из соседей сразу же дали сигнал, а тут… Даже из детдома никто не пропадал. Только одно…
Капитан затушил недокуренную сигарету в пепельнице.
- Что, одно?
- Ну, мелочь, понимаете… Ерунда…
- Да ты не тяни кота за хвост, - сердито бросил капитан, - говори уж…
- Понимаете, ну… У мальчика при себе никаких документов, и в карманах ничего… Но на одежде… Бирки странные. Думал, ерунда какая-нибудь, но… Понимаете... Шорты у мальчишки почти новые, а на бирке указано «фабрика Красная Заря, дата выпуска 11.03.1987 года».
- Может, родители запасливые, - усмехнулся капитан.
- Да, но за 30 лет одежда должна была порядком истрепаться, слежаться. А тут, ну, почти все новое. Даже бирка не пожелтела…
- Ну, не скажи, - ответил капитан, - в наше время одежду шили на совесть, не то, что сейчас. Вон, в прошлом году, поехали в Москву с женой, купили младшему моему кроссовки новые. Хорошие, фирменные. Сам бы такие носил на гражданке… А в этом году выкинули мы эти кроссовки… Кто бы подумал – подошва стерлась до самых дыр. Вот в наше время…
Капитан призадумался…
- Товарищ капитан, - окликнул его лейтенант, - может, в Москву позвонить... У вас же есть там какой-то знакомый в органах, я слышал… Ну, проконсультироваться, так сказать.
- Уже сообщил, - хмуро капитан, - впрочем, толку от этого… Хотя… Кстати, лейтенант, а почему ты еще здесь? В опорных пунктах был уже? С участковыми на местах провел разъяснительные беседы по данному вопросу?
- Нет, как раз собирался…
- Ну, вот бери рабочие материалы дела и в путь… Или еще что?
- Да, товарищ капитан – улыбнулся лейтенант, - только… Только не в Москве находится не «парк культуры имени отдыха», а «парк культуры и отдыха имени Горького».
- Ладно, ладно, - махнул рукой капитан, - иди, работай, а то, гляди, в этом году без отпуска у меня останешься…
- Есть, приступить к работе, - ответил лейтенант и вышел за дверь…
- Да уж, - процедил вполголоса капитан, закуривая очередную сигарету, - умные все стали, начитанные… Да хоть имени Паганини, тот тоже, говорят, стихи писал, а вот толку… Все пустая болтовня да ни кому не нужная писанина…
…Только присев в привычное водительское сидение Александр почувствовал, что ужасно, просто дико устал. А еще желудок крутило так, что хоть на стену лезь.
- Игорек, а, может, черт с ним, а? – спросил, улыбаясь Александр.
- С кем? – удивился Игорь.
- С кем… Да с планшетом… А? Обойдется
- Ну, ты даешь, - расхохотался Игорь, - кто о чем, а ты… Нет, сынишка твой не поймет. Поедем лучше, а то и к вечеру не доедем. Да пересядь ты на спальное место и подреми пару часов. Я-то, считай, выспался уже…
* * * * * * *
Москва, июнь 2018 г.
Я всегда поражаюсь, насколько же неприхотлив ты, человек нашего мира. Быт, формирующий твой образ жизни, заставляет тебя привыкать, мириться в душе с различного рода неудобствами и неурядицами, воспринимая их как само собой разумеющееся. Крики соседей, грохот ночных трамваев, не дающий порой заснуть, лай собак за окном… Будильник, без спроса трезвонящий каждое утро ровно в семь часов, будто опасаясь, что его обладатель проспит и опоздает на работу. Метро, час пик… Толпы уже знакомых тебе людей, которых ты видишь на протяжении многих лет, которые, так же, как и ты, спешат по своим ежедневно-рутинным делам. А дальше - работа, коллеги, суета, какие-то рабочие неурядицы… Опять час пик, дорога домой. Вечер в кругу близких людей… Все это твой мир, твое бытие… Твоя жизнь. Все это так привычно и так обыденно, что на вопрос «А не хотели бы вы что-либо поменять в свое жизни?» никогда нельзя дать однозначного ответа. Хотел бы, да, но что именно и как… С возрастом все сложнее это понять и принять. Вот только жизнь идет, годы уходят, а повернуть их вспять уже нельзя. Если бы и была та, НАСТОЯЩАЯ дорога, по которой можно было бы вернуться… В детство, в юность… Вопрос – зачем? Чтобы заставить себя сожалеть о чем-то, что ты не сделал, не совершил, что-то, о чем давно позабыл? Ностальгия – страшное чувство…
Но порой случается так, что любое, даже малозначительное событие, способно повернуть привычных ход вещей вспять. Если бы знать наперед, как оно обернется, то… Кто знает, поступили бы мы так, а не иначе? Кто знает…
* * *
Я открыл глаза и, с наслаждением потягиваясь, поднял голову от подушки… Взглянул на часы. Ну, так и есть. Без пяти минут семь. Как обычно, встаешь ровно за пять минут до звонка будильника. Привычка, выработанная годами… Конечно, можно было бы махнуть рукой и понежиться в постели еще минут пятнадцать, но обманывать свой организм, особенно, когда тебе уже 40 лет, не так-то просто.
Вытолкнув себя из теплых объятий постели, я прошел в ванную комнату, где с наслаждением умылся под струями прохладной, живительной влаги, фыркая и брызгаясь как ребенок. А, может, мы, взрослые, и есть дети, только немного повзрослевшие, усмехнулся я про себя.
Вернувшись в комнату я раздвинул занавески. Полутемная комната мгновенно наполнилась живительным солнечным светом нового, теплого июньского дня. Красота… К тому же сегодня – последний мой день перед отпуском, первым за 4 года. И кто знает, где я буду встречать рассвет следующего понедельника... Ну, смотря, какое направление предложат мне в магазине горящих путевок.
Эх, знать бы наперед, как все обернется …
…Звонок мобильника застал меня уже на улице. Я поднял трубку.
- Леша, привет, - зазвучал в трубке родной голос.
Сестра… Звонит с утра, как обычно…
- Привет, Оль, - ответил я, не в силах сдержать улыбку.
- Ну что, к отпуску готов?
- Ну, почти… Сегодня после работы по поводу горящих путевок забегу, а там…
- Ладно, ладно… А на завтра у тебя какие планы?
- Да никаких пока.
- Слушай, а ты не мог бы завтра на дачу приехать? Племянницы по тебе скучают, все меня дергают - когда, да когда дядя Леша приедет…
- Да я как раз собирался, заодно привезли продуктов хотел. Мама с папой как?
- Да, - с досадой в голосе ответила Ольга, - на картошку подсели. Говорила я им, мам, пап, картошку дешевле и проще купить, так нет… Говорят, мы всю жизнь на магазинной прожили, а на старости лет хочется и своей поесть, без нитратов всяких. Вот, сейчас с сорняками воюют…
- Ну, они у нас упертые с тобой, - усмехнулся я, - кстати, отец-то не пьет больше?
- Нет, за последнее время ни грамма. Говорит, все, пора и честь знать. Правда, Сергей Николаевич с соседнего массива заходил на днях, все пытался его соблазнить на круг, но Миша его прогнал…
- Кстати, твой-то как?
- Да ничего, в выходные его из отпуска на работу дергают… Слушай, а может, в отпуск к нам, на дачу? Клубника пошла, земляника… На речку бы съездили…
- Олюнь, - взмолился я, - я и так 4 года не отдыхал, хочется размеренного отдыха, а не активного, с лопатой в зубах…
- Ну ладно, ладно, - засмеялась она, - кстати, насчет лопат, если к нам соберешься, не мог бы ты заехать и пару черенков для лопат прихватить, а то в этом лабазе деревенском ничего нет, кроме гвоздей да удобрений.
- Ладно, прихвачу…
Повезло с сестренкой мне, подумал я. Умница, красавица, 31 год недавно стукнул, а выглядит как девчонка, да и с мужем повезло. Вот уже и свои девчонки подрастают…
И ведь, казалось, ничто не предвещало беды… Тепло, светит яркое солнце, и даже теплый ласковый ветерок, кажется, пахнет морем…
Когда я вышел из метро, через час, то сначала подумал, что мои собственные глаза обманывают меня. Будто бы какой-то таинственный волшебник решил сменить декорации этого прекрасного июньского утра. Меня встретило тяжелое, свинцовое небо, затянутое тучами, не дающее ни единого просвета для ласковых солнечных лучей… Даже воздух казался каким-то чересчур тяжелым, будто пропитанным этой неощутимой тяжестью. И казалось, что вся тяжесть этого свинцового неба целиком и полностью легла на плечи прохожих, которые, пригибаясь под неосязаемой тяжестью этой ноши, спешили, стараясь как можно быстрее добраться до своих офисов, чтобы там можно было сбросить с себя эту тяжесть и расправить плечи.
Э, как бы не ливанул дождь, думал я, спеша на работу. Вот и заветная дверь, ведущая меня внутрь знакомого до каждого миллиметра, офиса, вроде бы успел…
И, едва я успел закрыть за собой дверь, как ливанул дождь. Такой сильный, что даже изнутри, в ожидании лифта, я чувствовал, как миллиарды миллиардов тонких водяных иголок впиваются своими жалами в вековые кирпичные стены нашего офисного здания, будто пытаясь добраться до тех, кто посмел скрыться от их неукротимой ярости.
Когда я поднялся на наш этаж и выглянул в окно, то на улицу было страшно взглянуть. Потоки воды густым маревом застилали мой взор, не давая возможности просто понять, что там происходит, за тонкими стеклянными перегородками, отделяющими нас, простых смертных, от первозданного ужаса водяной стихии…
Слава богу, успел добежать, подумал я, чувствуя, что от страха по спине пробежал едва ощутимый холодок.
Как ни спешил на работу, а все ж таки опоздал… Все мои коллеги уже были на работе. Сергей Петрович, хмурый, немногословный мужчина лет 50, сидел за компьютером и читал электронную почту. Дима, молодой парень лет 20-22, недавно устроившийся к нам стажером, сидел в углу, возле сканера, и озабоченно листал руководство по настройке, то и дело потирая лоб. Купили новый сканер, а настроить отправку скан. образцов по сети никак руки не дойдут. Вот и поручили новичку. Ничего, пусть привыкает.
- Ну и погодка, а? – весело спросил я, пожимая коллегам руки.
- Это да, - ответил Петрович, не отрываясь от почты, - моя звонила только что, вымокла вся до нитки, пока от метро добежала до работы. Так и заболеть недолго.
- А Василенко где? – спросил я, бросая взгляд на пустующее место у углу.
- Не знаю, - хмуро ответил Петрович, - ну ты знаешь его, опаздывает каждый раз…
- Ну, это да, - ответил я, усаживаясь в кресло и включая компьютер, - ну, как твой Володька, в институт готовится? Экзамены скоро?
- Ой, да ну его, - в сердцах махнул рукой Петрович, - через месяц экзамен, а он… Нет, вроде занимается, сидит с учебниками. А вчера я домой иду вечером, гляжу – так этот шельмец во дворе с ребятами в футбол гоняет. Я его за пуговицу поймал, в сторонку отвел и, так, между дело, мол, а ты заниматься-то собираешься. Он, мол, да, пап, я ведь день занимался, вот выбежал поиграть «на полчасика». Я ему говорю, мол, смотри у меня, провалишь экзамены – на шее сидеть не дам, работать пойдешь, в курьеры или почту там разносить. А он мне, мол, пап, я уже все решил, мы с одним парнем из класса сайты будем делать «под ключ». Ну, словом, стоит мне, расписывает, я как баран стою, слушаю… А потом, понимаешь, как по голове меня шарахнуло – ведь этот шельмец все продумал уже, просчитал, что и как, настроился, значит. Знаешь, едва сдержался чтобы за ухо его не взять, домой отвести да в книжки носом ткнуть… Вот ведь…
- Да ладно тебе. Молодой парень, интересов полно. Сами такими же были.
- Да, я понимаю… Все ж таки обидно, понимаешь… Эх, ладно…Посмотрим, словом… У тебя, кстати, сегодня, последний день, что ли, перед отпуском?
- Последний, - ответил я не без гордости.
- Куда поедешь?
- Не решил еще, вечером пойду в турагентство…
- А, ясно… Кстати, тут Архипов заходил, просил зайти тебя.
Начальник нашего отдела, Архипов Владимир, просто так «попить чайку», так сказать, не позовет, думал я с тревогой. Несмотря на то, что Архипов занимался преимущественно административными вопросами, все же периодически подкидывал нам ту или иную задачку, как правило, аврального характера, для выполнения которой нужно было отложить все остальное на полку. Вот и сейчас было непонятно, чем он-то меня огорошит… Оставалась слабая надежда на то, что в связи с моим предстоящим отпуском он просто хочет решить вопросы с передачей ряда моих задач коллегам… Но, кто его знает?
Когда-то, впрочем, кажется, совсем недавно, а на самом деле почти 15 лет назад, мы с Володей начинали вместе работать в одном ОКБ (опытно-конструкторском бюро). Недавние выпускники, преисполненные новых надежд, энтузиазма и уверенности в том, что вместе мы сможем свернуть горы и повернуть реки вспять… Но жизнь распорядилась по-своему. Наше ОКБ закрыли через 3 года и наши с Володей пути разошлись. Пересеклись снова они лишь 5 лет назад… Казалось, все снова возвращается на круги своя… А время будто повернуло вспять, ибо несмотря на то, что виделись мы в последний раз 7 лет назад, Володя внешне ничуть не изменился. Такой же, худой как жердь, с проницательным живым лицом, небольшими очками на переносице… Даже костюм на нем, казалось, был тот же самый, что в нашу пост-студенческую бытность – темно-серый, с вечно засаленными лацканами. Впрочем, особой аккуратностью в одежде он никогда не отличался.
- А, ну привет, привет, - сухо поприветствовал меня Володя, - садись.
Я зашел в кабинет и присел на стул напротив Володиного стола. Володя взглянул на меня, как-бы, между прочим, и отвернулся, уткнувшись в экран монитора.
- Петрович передал, что ты меня искал? – начал я.
- А, ну да, - будто вспомнив о цели моего прихода, ответил Володя, - что, в отпуск собираешься, значит…
- Ну да, - ответил я, предчувствуя неладное.
- Ну, а планы какие вообще? – буравя меня каким-то недобрым взглядом, спросил он.
- Да, никаких пока. Насчет путевки собирался вот… Вечером пойти, - ответил я, чувствуя, что разговор пойдет вовсе не о передаче дел коллегам на время отпуска.
- Это хорошо, - процедил Володя сквозь зубы, и, будто собираясь с мыслями, осторожно начал, - так, с отпуском пока повременить придется…
Я почувствовал, как сердце будто ушло в пятки… А по спине пробежал неприятный холодок.
- Позволь полюбопытствовать, - выдавил я, чувствуя, что голова начинает кружится, а мысли разбегаются в разные стороны, не давая собрать их воедино, - в связи с чем?
- С чем, с чем, - протянул Володя, отворачиваясь, - все с тем же… Со Староволжском… В командировку поедешь…
- Погоди, какая… Какая командировка, - не выдержал я, - Василенко же должен ехать в понедельник. Все уже утверждено и согласовано было еще в начале весны.
- Согласовано, да... Только… Только Василенко с сегодняшнего дня не работает больше у нас… Уволился…
- Уволился? – воскликнул я, не в силах сдержать удивление, - погоди, как?
- Да, так, - ответил Володя, устало потирая пальцами виски.
- Погоди, а дела он передавать не собирается? А как же обязательные 2 недели, которые сотрудник должен отработать, прежде…
- Да, должен… Да, - не выдержал Володя, - только вот ты это ему сам объясни. Его Кондратюк, ну, бывший наш зам по безопасности к себе в контору перетащил. Позвонил мне сам вчера, говорит, что в понедельник мне нужно, чтобы Василенко к нему на работу вышел. На главного нашего сослался, говорит, что согласовано. Я Бондаренко звоню, что и как… Он мне, мол, да, вопрос согласован, и должен быть решен безотлагательно… Одним днем. Вот и… Пожалуйста…
- Странное дело, - ответил я, - и что Кондратюк в этом Василенко нашел? Спец он так себе, больше трепа да гонору…
- Ну, не скажи, физмат за спиной все-таки. К тому же, как я понял, Конратюк давно его уже к себе перетягивает. Знаешь, что в мире не делается, все к лучшему. Может, хоть там спесь из него повыбьют…
- А как же передача дел?
- Не знаю, будем в процессе решать. Кондратюк обещал посодействовать… Дело в другом. Что со Староволжском будем делать?
История со Староволжском была стара как мир. Генеральный директор нашей компании все свое детство провел в Староволжском детском доме. С тех пор минуло уже больше тридцати лет, но о воспитавшей его обители директор не позабыл… В прошлом году директор принял решение баллотироваться в депутаты как сомовыдвиженец. Вот и решил он, в качестве широкого жеста, помочь детскому дому чем сможет. А именно – сделать ремонт в обветшалом здании, закупить новую мебель, а главное – оборудовать компьютерный класс новейшими компьютерами и оргтехникой. Ведь забота о подрастающем поколении, как громко заявил он на дежурном совещании, является неотъемлемой задачей формирования современного общества. Разумеется, основной объем работ по обустройству компьютерного класса и настройке оборудования должно было лечь на плечи IT – департамента нашей компании, то есть нас. Почему нельзя для этих задач привлечь стороннюю компанию, было непонятно. Впрочем, понятно. Оптимизация расходной составляющей, так сказать...
- Ну, а так я тут при чем? – ответил я в отчаянии, - я же разработчик, а не инженер по оргтехнике.
- Ну, а меня кто поймет? Людей же нет, сам понимаешь, - не выдержал Володя, - Ермаков в отпуске, трубку не берет. Свиридов по клиент-банку срочный проект делает. Не стажера же этого отправлять…
- Погоди, ну а инженерное управление? Ведь это их задача, прежде всего…
- Нет у них людей. Нет и все, - отрезал Володя, - я сам с Ковалевым разговаривал. У него тоже – кто в отпуске, кто на ответственном участке… Нет, и все…
Я промолчал. Перспективы встретить новую недели возле синего моря рушились будто карточный домик.
- Слушай, но я же в отпуске не был 4 года, - умоляюще ответил я, - уже мозги набекрень с этой работой.
- Ну, не мне же вместо тебя ехать, - разозлился Володя, - черт возьми, ну, Леш.
Я только рукой махнул в отчаянии.
- Слушай, Леш, ну… Пойми меня… Я никого кроме тебя послать туда не могу. Я же знаю тебя почти 15 лет. А работы там на пару-тройку недель, не больше А по возвращении я тебе лично премию выхлопочу.
Из деликатности я промолчал… Хотя и понимал с болью в сердце, что, в общем, то деваться мне некуда.
- Леш, - продолжал Володя, тормоша меня за плечо, - а помнишь, как мы в ОКБ вдвоем сетку тянули, а? Все выходные провозились, без роздыха… Коммутаторы настраивали… А ведь ни документации, ни черта же не было. А справились…
- Ну да, - усмехнулся я, - а через месяц нас сократили, а ОКБ закрыли.
- Да уж, - улыбнулся Володя, - но мы-то с тобой что могли тут поделать?
Да, деваться некуда…
- А, ладно, что уж делать, – с обреченностью в голосе ответил я, - оформляйте. Только ты сам понимаешь, что в настройке оборудования я ни бельмеса…
- А как же коммутаторы, - напомнил Володя с улыбкой, - да ладно, не переживай, там тебе в помочь мужичок один будет, из преподавателей. Он поможет, если что…
- А вообще, объемы какие работ? Ну, примерно?
- Ну, по смете – 25 компьютеров с мониторами, МФУ, сеть, коммутаторы… Ну, 25 комплектов программного обеспечения, винда, офис… Словом, не помню, по накладным посмотришь.
- А везти то это добро как?
- Ну, как… Михалыч с тобой поедет. Загрузитесь с ним и поедете. В понедельник, с утреца… Ладно, ладно, не махай руками. Иди оформляйся…
* * *
Весь день как коту под хвост. Будто весь мир ополчился сегодня на меня, ибо даже самые простые, банальные вещи просто валились из рук. Даже коллеги, прознавшие про мою беду, и те притихли, оставив меня наедине с моими невеселыми думами.
Впрочем, горько подумал я, какое-никакое, а разнообразие… Городок на Волге посмотрю. Развеюсь…
Все же как медленно тянется время. Пока оформил документы на командировку, пока сходил в бухгалтерию… Кажется, прошла целая вечность, а часы еще едва-едва пробили 2 часа. Еще целых 4 рабочих часа…
Звук открываемой двери отвлек меня от раздумья. Я поднял голову…
- Ну, что, Лексеич, голову-то повесил? - услышал я хорошо знакомый голос Михалыча.
Федора Михалыча в нашей компании любили. Это был невысокий, худощавого телосложения старик, лет 70, с седыми, будто посеребренными волосами. Самое поразительное, что во внешности Михалыча не чувствовалось ни малейшего намека на дряхлость и немощность. Казалось, годы просто высушили это тщедушное тело, оставив только жилы, да пронзительные, будто ножи, глаза, от которых, казалось, не утаишь ничего. Но по характеру это был добрейший человек, который буквально подкупал своей, какой-то совсем не стариковской, а скорее детской доверчивостью и простотой. Впрочем, этой простотой и доверчивостью многие из наших коллег любили пользоваться – нет, не для того, чтобы поиметь с этого какую-то выгоду, а скорее, так, просто, чтобы поразвлечься… Впрочем, Михалыч ни на кого никогда не обижался.
Михалыч любил зайти к нам, так, вечерком, налить стакан горячего чая, и поговорить о чем-нибудь… Побалакать, как он говорил.
- Эх, - все причитал Михалыч, - Петровна меня все уговаривает бросить эту работу, да на дачу жить уехать. Огурчики там, картошечка.
- Ну, так в чем дело, Михалыч, поезжай, на пенсию тебя проводим и… В добрый путь, - говорили мы.
- Да вы что, вы что? – замахал руками Михалыч, - что я там на этой пенсии делать буду? Дохнуть от тоски на этих грядках, что ли?
- А на работе что? Лучше, что ли? С утра до ночи на ногах, - вмешивался балагур Василенко.
- Да, тебе не понять, сиди уж, - отвечал Михалыч загадками, - вот состаришься, проживешь с мое, тогда поймешь… Вот среди вас, молодых, поработаешь, покрутишься, глядишь – вроде бы и годов не замечаешь, вроде бы чутка у смерти отшептал… Дай то бог, чтоб не зазря.
- Михалыч, а Михалыч, - отвечал Василенко, хитро подмигивая нам, - а бог, он есть или его нет?
Взглянет на него Михалыч, зыркнет своими острыми как нож глазищами, вздохнет про себя, будто собираясь с мыслями…
- Бог-то, - задумчиво протянул Михалыч, - бог-то он, понимаешь, завсегда есть и был.
- Какой?
- А такой… Что у каждого человека свой бог в голове… Бог, это что? Я так думаю, что бог – это совесть человеческая. Поступать по-божески – значит, поступать по совести, без обману чтобы. Вот так… Как сказано – не убей, не укради, не прелюбодействуй. Почитай ближнего своего, опять же. Вот оно что значит - бог … А не то, что бабки в церквях талдычут… Вот так…
Помню, как Михалыч зашел к нам перед майскими праздниками.
- Слушайте, молодежь, - начал он, - не знаете, получку-то пред майскими дадут или опосля ждать?
Михалыч всегда называл нас «молодежь», хотя мне уже 40 стукнуло, Петровичу около 50, у Ермакова юбилей был в феврале – 35 лет. Вот Василенко - да, ему и 30 нет еще, да стажеру нашему, ему едва за 20.
- Михалыч, ну что за старорежимные выражения? Получка… Та же не получаешь за просто так деньги, а зарабатываешь их, так? Значит, правильно говорить «зарплата», а не «получка»– небрежно возразил Василенко.
- Старорежимные, - с нескрываемым презрением процедил Михалыч, - надо ж, слово какое придумал. Старорежимные… Это у вас, молодых, зарплата. А у нас, у стариков, получка. Потому что проснулся, день прожил - и то, слава богу. Работу сдюжил, не сломался – и то хорошо. Другой бы начальник прогнал меня, старика, взашей, да помоложе взял, а наш не такой – думает о стариках, заботится, дай бог ему здоровья. Копеечку за труды нам заплатил, не зажилил, и как у Христа за пазухой. Вот и получается, что это и есть - самая что ни есть получка. Вот так-то…
Вроде бы о простых вещах говорит Михалыч, без заумных фраз и томных рассуждений. Но есть в его стариковских словах какая-то простая, первозданная истина, понятная любому и каждому. Может, за это человеческую простоту мы и любили Михалыча, как родного.
- Михалыч, а лет-то тебе сколько? – спрашивали мы порой.
- Много, - отвечал он, поболе, чем у вас…
- Ну сколько? Сколько? Ну, 40? 50?
- Не считай, все равно всех не сосчитаешь. Только без толку время потратишь…
- Неужто 90? А, может быть, 100?
- Ну, ты что? – обижался Михалыч, - не настолько же…
Интересно, что Михалыч очень редко называл своих собеседников по именам. Он будто намеренно коверкал наши имена, превращая их в отчества… Например, я для него был «Лексеич», Сергей Петрович был для него «Сергеич», Архипов Володя – «Владимирыч». Если и проскакивало у него «Алексей», «Сережа» или «Володя» - то только в минуты раздражения. Впрочем, притворяться Михалыч не умел – если и была у него неприязнь к кому-либо, то он и не смог бы этого скрыть.
Вот и сегодня, когда Михалыч узнал об увольнении Василенко, он сдерживаться не стал.
- Это ж надо, уволился. На вольные хлеба подался… А люди как же? Люди? Да в наше время за ... Бросить все, надо ж, а? Я вот когда в свое время трактористом начинал, на МТС… Да не смейся ты, хлопец (это он нашему стажеру), МТС – это «Машинно-тракторная станция», а не то, что ты подумал… Так я бы если вдруг бросил все, да еще во время пахотной страды, да подался бы куда—нибудь, на заработки… Меня бы из комсомола исключили, как минимум. А этот…
- Ладно, Михалыч, не надо. Пойдем, я лучше тебе помогу с погрузкой, - ответил я, поднимаясь.
Все равно толком ничего сделать сегодня не удастся.
- А, так пойдем, - обрадовался Михалыч, - а то нам в понедельник ехать, с ранья самого, времени на погрузку не будет. А назавтра мне на дачу ехать, сам понимаешь, не до того будет.
* * *
А утро было просто замечательное… Такое утро бывает только в самом начале лета, когда зеленая листва еще не пропиталась дыханием смога и пыли городских улиц, когда ласковые солнечные лучи едва касаются твоих плеч, будто опасаясь обжечь тебя, а ласковый ветерок несет на себе запахи обильно цветущей вишни и яблони, перемежаясь с запахами свежей утренней росы. Такие запахи можно почувствовать где-нибудь вдали от городской суеты, на природе, а можно и в городе, в самом начале лета, в июне. Нужно только прислушаться, вглядеться…
Придерживая рукой тяжелую спортивную сумку с вещами, я направлялся в сторону шоссе, где меня уже ждал Михалыч. На душе было спокойно и как-то вольно, будто и правда я в отпуск собрался, а не в командировку, в незнакомый мне Староволжск. Чем-то меня встретит этот городок…
Не успел я выйти за пределы своего двора, как услышал хорошо знакомый голос:
- Лексеич, эй…
Я обернулся – возле дороги стоял грузовик, из которого мне рукой махал Михалыч. Я подошел, и мы пожали друг другу руки…
- А я уж было по привычке к метро направился, - не смог сдержать я улыбки.
- Ладно, - усмехнулся Михалыч, - садись… Да вещички свои назад закинь, не на сиденье же… Ехать нам немало … 500 километров как-никак.
Признаться, в машине меня сразу сморило. То ли из-за насыщенных выходных, проведенных на дачных грядках, то ли из-за переживаний по поводу предстоящей командировки… Но, пригревшись на мягком сидении, я не заметил, как уснул, под мерное урчание двигателя и тихий шелест шин.
Сколько я так проспал, я не знаю. Открыв глаза, я несколько минут, наверное, осовелым взглядом осматривался по сторонам. Машина быстро неслась по шоссе, по правую сторону от дороги стеной стоял лес, слева, за деревьями, виднелись пестрые крыши дач.
- Ну что, проснулся? – смеялся Михалыч, - почти два часа спал, как ребенок.
- Прости, Михалыч, - ответил я, потягиваясь, - просто ночь почти не спал.
- Да, не переживай, Лексеич, сон – лучшее лекарство от всех невзгод и переживаний.
- А где мы сейчас? – спрашивал я, осматриваясь.
- Дерюжкино, - ответил Михалыч, деревня тут раньше была… А теперь эти… Коттеджи… Эх…
- Ты чего?
- Да, - не выдержав, Михалыч махнул рукой, - ни стыда, ни совести у людей...
- Почему?
- Да, вот почему… Заборы то какие выстроили, а? Выше человеческого роста. Да где это видано, чтобы человек высоченными заборами друг от друга отгораживался? В нашей деревне, помню, еще в те времена… Ну, пару жердей пустишь вдоль огорода… Ну, где-то досками заколотишь, горбылем, да и то – только чтоб птица не разбежалась. Это потом уже штакетник был, это не каждому по карману было. А почему? Потому, что жили ничего друг от дружки не скрывая, друг за дружку держались… А сейчас… Тьфу, смотреть тошно…
- А ты деревенский, Михалыч?
- А как же? – будто с удивлением ответил Михалыч, - из Гаврилово я, деревня такая, в ста километрах от Свердловска, ну, сейчас этот город Екатеринбургом зовется. Хорошо у нас там… Речка Исеть рядом… А леса… Леса, что море твое, конца-краю не видать. На береговой круче стоишь, любуешься красотой той, дышишь, и надышаться не можешь… Говорят, только в родном краю такой чистый и спелый воздух только… что не надышаться…
Слушал я Михалыча, а на душе было легко и спокойно. Будто в детство вернулся, в беззаботное полное беспечных радостей время… В деревню, в тот дом, пахнущий сдобными пирогами, спелой вишней и парным молоком. Где печка греет мягче и теплее, а бабушкины сказки уносят тебя прочь от тревог, в страну волшебства и чудес…
- …Отец с войны в сорок третьем вернулся, - будто бы рассуждая с самим собой рассказывал Михалыч, - инвалидом, без руки… да с осколком под сердцем. А я в сорок четвертом родился… А опосля меня еще две сестренки, Зоя, в сорок шестом, да Татьяна, в сорок восьмом. Вообще, всего нас четверо было, брат еще старший был, Егор, он еще в тридцать восьмом родился, до войны еще. Ну, жили, ясное дело, как все, ни бедно, ни богато. Отец в конторе работал, писарем… Ну, с одной рукой куда ему податься… Мать в колхозе… Только, отец недолго после войны пожил. Осколок проклятый все… Как сейчас помню, как в ночи он стонал от боли. Стонет, а мы уткнемся друг в дружку и сами слез сдержать не можем… В больницу ему надо было, да он все, мол, потом, потом, вот хозяйство наше деревенское заперво подымем, а там… Словом, в пятьдесят втором не стало его… Помер, в самый яблоневый цвет. Как помирал, все нам наказывал, чтоб мать слушались, да друг дружки держались, во все года, стало быть. А мы сидим, ревем… Жалко же… А он нам, мол, не смейте слезы лить, не смейте… Не любил он, ну слез то… Ну, как отец помер, то Егор, ему тогда уже четырнадцать годов было, в МТС пошел работать. А я в подпаски пошел к пастуху нашему, деду Акиму. Хороший дед был… Выгоним коровье стадо на заре, а спать-то охота, глаза сами закрываются… Ну, дед Аким мне скажет, мол, подреми, малец, а я пока посмотрю… Укроет меня овчинным тулупом, тулуп он теплый, парным молоком пахнет, домом, да кисловатой ржаной хлебной коркой… Такой запах, что голова кругом… Ну, мне-то стыдно, стало быть, ну спать-то, скотину пасти - это тебе не двор мести. Но, спал, ясное дело, малец же, восемь годов только мне стукнуло тогда. А вечером стадо пригоним, мать меня встретит, корову подоит, и парного молочка, эх… Да краюшку хлеба крупной солью посыпет… Вот вкуснота-то. Вообще, что ни говори, сейчас у нас все колхозы ругают, а ведь колхозы многим тогда выжить помогли, особливо тем, кто с детьми малыми, да без кормильцев остался. И муки в дом, и крупы всякой. Ну, молоко-то свое завсегда было… Словом, хоть и не жировали, но голодать сильно не голодали. Ну, в пятьдесят седьмом, когда деда Акима не стало, я уже пастухом заделался, в одиночку скотину пас. Места у нас хоть и тихие, но волки встречаются… Правда, меня бог миловал… А в пятьдесят девятом, мне уже пятнадцать было, в МТС пошел, сначала в слесаря. А потом и на тракториста выучился. А тракторист на деревне – первейший человек, работы не початый край, почитай, что твой председатель колхоза, но по технической части. Ну, я нос то не задирал, работал как все, от зари и до зари. Егор к тому времени уже в Свердловске жил-бытовал, женился… А я, почитай, на хозяйстве… Так и жили…
- А в Москве-то как оказался?
- В Москве-то? Ну, в шестьдесят четвертом направили меня в Свердловск на автомобильные курсы. Выучился на водителя, вернулся в деревню. Определили меня в водители, так и проработал до шестьдесят восьмого. Сестры к тому времени все замуж повыскакивали, я вот только бобылем ходил в свои двадцать четыре. А тут мать заболела, воспаление легких… Заболела и не оправилась… А как померла, так началось… В деревню Егор вернулся, с женой да двумя ребятишками. Куда ему податься, как не в родительскую избу? А тут еще и сестры свару да дележ затеяли, что кому и как… Я им, мол, цыц, говорю, или отцовы слова для вас что баклуши? Эх, словом, рассорились все между собой. Так погано сделалось на душе, что хоть вой. Мать-то, покуда жива была, все же, как ни крути тут, а сплачивала нас между собой, не давала рознится, пусть этого и не понимали мы тогда по молодости нашей. А тут… Словом, не стал я в этом всем участвовать, решил, что подамся в город, а там посмотрим. Ну, наш председатель. Петр Николаич, мне рекомендацию дал, на электромеханический завод в Свердловске – там у него фронтовой товарищ работал. Ну, поехал, устроился водителем, дали комнату в общаге. А спустя три года женился, сын родился в семьдесят пятом. Хорошо жили, душа в душу. А в семьдесят девятом меня в Москву направили, как передовика производства, на электромеханический, стало быть. Через несколько лет и квартиру дали, дочка родилась, младшенькая… Словом, знаешь, хорошо жили. Сейчас принято охаивать то, советское время. А я так скажу, что жили душа в душу все. И зарплаты были, и еды вдоволь, и детишки сыты, обуты да одеты. А теперь? Эх…
- Домой не тянет?
- Не, - махнул рукой Михалыч, - там все давно уж… Егора еще в семьдесят девятом схоронили. Зимой помогал вытаскивать провалившуюся под лед машину, простудился сильно, да… Словом, все… А сестры поделили родительский дом на куски, перессорились друг с дружкой, теперь живут, как кошка с собакой, только что не шипят друг на друга. Тянет в родные края, это да. Да вот только не ждет меня там никто…
- А друзья, знакомые?
- Да, никого уж нет почти. А кто еще и жив, так совсем старики. А нам, старикам, проще жить в своей углу, тихо, мирно, да свои старческие беды не тащить в чужую избу. Нехорошо это, не по совести.
Слушал я Михалыча и думал, много ли еще на белом сете осталось людей той, старой закалки, рожденных на пепелище вырванной из пасти гитлеровского гада Победе. Людей, простых советских людей, которые помнят о том, светлом времени, когда не страшно было выйти на улицу, когда жили с уверенностью в завтрашнем дне и верили, что и дети, и дети их детей будут жить в самое счастливое время на земле. Верили… Как и мы…
* * *
Около двух часов дня решили остановиться и пообедать. В небольшом придорожном кафе, на окраине городка Воротынец, посетителей не было. Взяв по паре порций жидкого борща да по тарелке макарон по-флотски, мы прекрасно пообедали, запивая наш нехитрый обед ароматным компотом из сухофруктов.
- Михалыч, - начал я, - слушай, может тебя подменить за рулем? У меня права с собой… А ты передохнешь немного.
- Э, нет, - отрезал Михалыч, - закон шофера – посторонних за руль не пущать, а не то беду накличешь. Да, и к тому же, у тебя категория какая? Во-о-о-о, «В», а на грузовик класс другой… Да ты не обижайся…
- Да ладно, Михалыч, - улыбнулся я.
Пообедав, тронулись в путь… И на выезде из Воротынца нас остановил экипаж ДПС. Молодой, похожий на школьника, сержант долго и придирчиво изучал накладные и дорожный лист, вглядываясь в наши лица, будто извиняясь за доставленные неудобства.
- Так, значит, компьютеры везете? – подытожил он.
- Точно так, - подтвердил мы.
- Так. Тогда счастливого пути. И аккуратнее на дороге, - ответил сержант, возвращая документы.
Михалыч, насупившись, будто обижаясь на кого-то, или на что-то, продолжал крутить баранку. На мои вопросы больше отмалчивался, либо отвечал односложно.
- Эх, не по-людски это как-то, - вырвалось у него.
- Ты о чем, Михалыч? – не понял я.
- Да об этом. О компьютерах ваших… Не по-людски.
- Это еще почему? – удивился я.
- Да потому… Что ежели по-людски, то нужно сесть с директором ихним и по-мужски, по-человечески обговорить, мол, скажи, что ребятишкам-то нужно, чем помочь им? Разве компьютеры, эти ящики с кнопками нужны им во первой? Да простые, человеческие нужды у них – одежка чтоб была, обувка какая-никакая, чтобы книжек вдоволь было, тетрадки там, ручки, карандаши для учебы…
- Это не показательно, Михалыч.
- Чего-о-о-о-о? – удивился Михалыч.
- Да я о том, что для нашего генерального директора мелочиться по пустякам таким – не показательно. Подумаешь, обувь, одежда... Зато – компьютеры с голубыми экранами, вот, смотрите. В ногу со временем идем.
- Ты погодь, - рассердился Михалыч, - да разве это пустяки? Это ж ребятишки, а не роботы ваши, что кнопки нажимать умеют. Вон, даже обезьяну можно научить кнопки нажимать, да толку. А ребятишкам, им жить да жить, да трудиться. Мать моя говорила еще «главное – чтоб сапожки, да пальтишко, да ноги в теплишке»…
- Им не понять, не объяснить, Михалыч.
- Не понять…. А знаешь, - голос Михалыча дрогнул, - дело не в этом во всем, не это главное. Главное для ребятенка – это чтоб слово доброе, ласковое, от сердца самого. Любви они лишены, Лексеич, любви материнской, той, что с молоком в самое сердечко ребячье впитывается, в жилку каждую. А любовь – ее не купишь, не променяешь на ящики с кнопками, да на шмотки заграничные. Вот оно как, понимаешь...
* * *
Нередко я задумываюсь о том, как много на территории нашей необъятной страны осталось рукотворных мест, еще не тронутых тлетворным влиянием современности. Городков, где русский, накопленный столетиями крестьянский дух прочно въелся в окружающую обстановку, в эти, местами покосившиеся, вросшие в землю дома, в потрескавшиеся стены кирпичных строений, в обтесанные временем камни булыжной мостовой, по которой, вероятно, ездили еще до революции. В старые, покрытые серой пылью времен, тополя. Даже в лица людей, в их мысли, поступки. Въелся настолько сильно, что, казалось, вытиснуть его отсюда не под силу даже самому прогрессивному процессу эволюции человечества. И оттого даже проезжающие мимо машины кажутся избытком, чем-то лишним, случайно оказавшимся здесь, в этот самый момент. И, не менее забавной, а, по большому счету, ненужной, кажется пожелтевшая вывеска «Сотовая связь» на первом этаже почерневшего от времени двухэтажного сруба, расположенного как раз напротив железнодорожной станции.
Именно таким было первое мое впечатление от Староволжска. Небольшой, уютный городок, расположенный на берегу Волги, встретил нас потемневшими от времени домиками, в большинстве своем одно- и двухэтажными, деревянными или кирпичными, с потрескавшимися от времени фасадами, узкими, изогнутыми в бараний рог улочками, нисходящими прочь от главной артерии города, улицы Ленина. Небольшими, но аккуратными палисадниками с обильно цветущей яблоней, вишней, сливой; пестреющие сиренево-розово-белыми цветками сирени, которая, казалось цвела тут везде и всюду. Проезжающими мимо грохочущими трамваями с облупленными красно-желтыми боками. Мальчишками и девчонками, бесстрашно гоняющими по булыжной мостовой на велосипедах, прямо под носом у проезжающих машин.
- Эх, ну что творят, что творят? – ругался Михалыч, – всыпать бы по первое число, чтоб знали…
- Ладно тебе, Михалыч, - улыбался я.
- Да я не всурьез, я так, - оправдывался Михалыч, - я на себя больше. Не проморгать бы…
Я с интересом рассматривал вывески на придорожных магазинах. Казалось, время попросту забыло о них, оставив неизменными еще со времен Союза – «Овощи-фрукты», «Булочная», «Молоко»; все эти вывески, установленные здесь еще лет 30 назад, поблекшие от времени, напоминали о старом и далеком детстве. Таком далеком и недостижимом… И если бы сейчас, на улице, среди немногочисленных прохожих, я бы увидел бойкую торговку, сидящую возле большой желтой бочки с надписью «Квас», то не удивился бы, а наоборот, попросил бы Михалыча остановиться и с удовольствием выпил бы глоток ледяного, обжигающего небо напитка , ароматно пахнущего хлебом.
Дорога круто свернула налево и теперь устремилась под горку, мимо пестреющих крыш, навстречу синеющей вдалеке темным водам Волги, над которой, будто зловещие стражи, распахнули свои чудовищные объятия громадные, поросшие лесом, кряжи с округлыми, будто поседевшими от времени, пологими вершинами. Казалось, городок каким-то неведомым чудом отвоевал небольшой клочок земли у этой громадной древней стихии и теперь существует вне рамок времени и окружающей действительности.
Мы с Михалычем решили, что сначала заедем в гостиницу, где мне предстоит жить-бытовать в ближайшие 2 недели, оставим вещи в номере, а уже потом поедем в детский дом. Сверившись с картой (Михалыч не признавал ни маршрутных компьютеров, ни мобильных навигаторов), он удовлетворенно хмыкнул:
- Да, гостиница уже недалече. Вот до детского дома пилить и пилить, но, ничего, судя по карте, там трамвайная остановка как раз напротив, не заблудишься.
Гостиница располагалась в небольшом двухэтажном кирпичном доме, судя по всему, недавно отремонтированном. Администратор гостиницы, полноватая женщина неопределенного возраста, сидящая за потемневшей от времени деревянной стойкой, долго и внимательно изучала мои документы, то и дело бросая подозрительный взгляд то на меня, то на моего спутника из-под небольших, то и дело спадающих на нос, очков.
- Так, - проскрипела она, вздыхая, - Алексей Анатольевич, все в порядке, ваш номер – 32-й, это на втором этаже. До пятницы можете располагаться, но учтите, что…
- Подождите, - перебил я, - как до пятницы? У меня же бронь до 28-го числа, а это две недели…
- Да, но, - недовольно ответила администратор, сверкнув на меня из-под очков, - со следующего вторника ваш номер забронирован другими жильцами, они бронь оставили раньше вас. Но вы не волнуйтесь, мы что-нибудь придумаем…
- Что значит, «что-нибудь», - возразил я, чувствуя, что сердце начинает тревожно биться от волнения, - номер же оплачен до 28-го?
- Оплачен, потому и не волнуйтесь, - невозмутимо возразила администратор, - мы вас переселим в другой номер, через неделю как раз 30-й освободится.
- А нельзя обойтись без этой перетасовки? И новых жильцов заселить не в мой, 32-й, а в 30-й.
- Нет, 32-й – двухместный номер, а 30-й одноместный. Не можем же мы семью поселить в одноместный, в самом деле.
Ну, бардак, подумал я. Маленький городок, а бардак начинается уже с вешалки, почти по Станиславскому…
Поставив подпись в документах, я протянул их администратору, а она, мельком взглянув на мою закорючку в самом низу бланка, протянула мне, будто нехотя, блестящий ключ с промотанной веревочкой темной деревянной биркой, на которой была вырезана цифра «32».
- И учтите, мужчина, - добавила она, что в номерах курение запрещено.
- Да я не курю, - возразил я.
- Я не спрашивала, курите вы или нет, - надоедливо продолжала тетка, - но курение в номерах запрещено. Кроме того, запрещено водить посетителей после 10 часов вечера, особенно (тут она сделала акцент) посетительНИЦ.
- Да я не за этим сюда приехал, - начал я.
- Знаем мы вас, - махнула тетка рукой и отвернувшись, еле слышно бросила мне с ноткой презрения, - москвичи…
Я попытался возразить, но почувствовал, как Михалыч положил мне руку на плечо.
- Ладно, Лексеич, не обращай внимания. Что бы дурак не говорил, лишь бы башкой о паркет не бился. Пойдем, а то как-бы машину с грузом не увели…
По широкой деревянной лестнице, отзывающейся на каждый шаг недовольным размеренным скрипом, мы поднялись на второй этаж и по длинному, узкому, полутемному коридору прошли к моему номеру. Номер располагался в самом конце этого коридора.
Номер оказался вполне себе уютным, хоть и небольшим. Широкая, вполне себе удобная кровать, небольшой столик в углу с уже привычным для любого командировочного графином с водой и парой граненых стаканов. Небольшой шкафчик в углу комнаты. Даже телевизор на стене. Санузел, правда, совмещенный. Да, ерунда…
Единственное окошко номера выходило на улицу, прямо на фасад соседнего дома с надписью «Прачечная. Химчистка». Вид не самый, конечно, да ладно уж…
Эх, вот бы в душ сейчас. Смыть с себя грязь и пот после почти шестичасового путешествия. Но времени не было. Нужно было ехать в детский дом.
- Ну прям хоромы, а, Лексеич? - весело подмигнул мне Михалыч, осматривая номер.
- Сгодится, - ответил я, - все равно мне тут только ночевать.
- Ну, не скажи. Вполне себе даже. Я, помню, когда в Свердловск приехал, в шестьдесят девятом, мне вот такую вот комнатку дали в коммуналке. Даже поменьше еще, чем эта. Да санузла не было своего, общий. Ничего, жили. С женой своей бытовал в такой вот комнатке, пока сын не родился – там поболе комнатку выделили. Ничего, в тесноте, да не в обиде. А тут тебе и телевизор, и душ, и… Словом, хороши удобства, особливо, когда до них идти далече не надо. Ладно, шучу…
Через пятнадцать минут мы уже ехали в сторону детского дома. Михалыч что-то приуныл, да и я, признаться… То ли усталость сказывалась, то ли предстоящая мне работа пугала своей неопределенностью.
До детского дома ехать оказалось не близко. Минут 15 по раздолбанной мостовой, а потом еще несколько минут по грунтовке.
Детский дом размещался в большом старинном особняке, сохранившемся, видимо, еще с дореволюционных времен. Особняк располагался в глубине огромного, заросшего лопухами и лебедой сада, окруженного высоким решетчатым забором. Фасад здания был недавно отремонтирован и, казалось, только старый запущенный сад выдавал истинный возраст старинной усадьбы. Возле усадьбы, на, судя по всему, недавно выстроенной детской спортивной площадке, резвились ребятишки, весело перекликаясь и перекрикивая друг друга. Заметив, что во двор въехал большой грузовик, они бросились к нам.
- Эй, эй, ребятишки, - замахал рукой Михалыч, - аккуратней, а не то, не дай бог, под колеса угодите.
Ребята окружили наш грузовик и, перебивая друг друга, затараторили:
- Дядь, а дядь, а вы компьютеры привезли, да?
- Дядь, а компьютеры какие, с плоскими экранами или с кинескопами, как у Ивана Степановича?
- Слушайте, а это что за грузовик? Это ГАЗ ?
- Сам ты ГАЗ… Это же Рено, гляди… Видишь треугольник?
- Да это не треугольник, балда, а ромб…
- Сам ты ромб, это не ромб, а трапеция… И вообще…
Без улыбки разглядывать эту толпу звонко галдящих ребятишек было невозможно. Сколько их тут? 30? 40 человек? Мальчишки, девчонки… Все такие разные… Есть и совсем малыши, лет по 5-6, а есть уже совсем подростки, лет по 13-14… В основном, возле машины копошились мальчишки, девчонки же, явно стесняясь, деловито шушукались в сторонке, чуть слышно хихикая.
Все такие разные… И все такие, в чем-то одинаковые… То ли растрепанными, давно не стриженными макушками… То ли простой, явно не новой, одежонкой. То ли лицами… Смеющимися, улыбающимися, вопреки всему, что выпало на их еще совсем еще непожитую жизнь. Такие улыбки, искренние и неподдельные, могут быть только у детей. Что-то еще выпадет на долю этих маленьких людей… Знать бы наперед…
Со стороны крыльца к нам спешил сторож, заспанный бородатый мужик лет пятидесяти пяти - шестидесяти.
- Ох, а мы вас к вечеру ждали, - начал сторож, пожимая наши руки.
- Так уже ж шесть часов почти, - возразил Михалыч.
- Ох, - вздохнул сторож, - а я-то, дурак, заснул у себя, слышу сквозь сон, что наши пострелы кричат с улицы…
- Мне сказали, директор нас встретит тут, - начал я.
- Да, Ивана Степаныча сейчас позовем.
Наконец, можно было заглушить двигатель, выйти из машины и размять затекшие ноги и руки. Хоть и выехали поутру, а день уже к закату клонится.
На крыльце нас встретил директор, невысокий, плотного телосложения мужчина средних лет с живым, немного усталым лицом.
- Замятин, Иван Степанович, - представился он, улыбаясь, пожимая наши руки, - а мы уж беспокоиться начали, признаться. Николай Владимирович… Ну, генеральный директор вашей компании… Он заверил меня, что к вечеру должны прибыть, а уже день к закату. А дороги у нас, сами понимаете… Асфальт местами встречается, правда, но, в основном, булыжная мостовая…
- Ничего, мы привычные, - улыбнулся я, представляясь, - я Алексей.
- Очень приятно. Меня заверили, что от вашей организации командируют профессионала в области компьютерной техники, мы-то, сами понимаете… Так, пользователи простые.
- Мне сказали, что у меня помощник будет…
- Да, только, - смущенно ответил директор, - Сергей Андреевич у нас учителем русского языка и литературы работает, а по компьютерам так, как бы между прочим. У нас и компьютеров-то, правда, всего 2 – у меня в кабинете, да у завуча, она сейчас в отпуске на время летних каникул… Впрочем, что же мы стоим тут… Пойдемте, я вас чаем напою у себя в кабинете.
- А разгружаться? – спросил Михалыч.
- Да вы не волнуйтесь, сейчас Сергей Андреевич вместе со сторожем все разгрузят, да ребята помогут… Вы накладные только оставьте.
- Нет, я тогда останусь тут, подмогну немного, - выкрутился Михалыч.
Учебный корпус встретил меня новыми, пахнущими свежей краской и штукатуркой стенами, свежевыкрашенными оконными рамами и немного пружинящими под ногами, свежевыкрашенными полами. Внутри было пустынно, лишь стая мальчишек лет по 8-9, весело щебеча, пронеслась мимо нас.
Мы поднялись по гулким, стертым от времени ступенькам на третий этаж и вошли в небольшой, но уютный кабинет директора.
- Присаживайтесь, прошу вас, - ответил Иван Степанович, доставая с полки горячий, пышущий жаром чайник с чашками.
Лишь усевшись в удобное, мягкое кожаное кресло, и, глотнув свежего чая, я почувствовал, что ужасно, просто невыносимо устал. Бессонная ночь дает о себе знать, подумал я. Эх, сейчас бы в душ, да завалиться спать… А все дела перенести на завтра. На завтра.
- У нас детский дом небольшой, всего-то двести детей, - рассказывал директор, раньше побольше было, но… Сами понимаете… Средствами большими не располагаем, финансирование так себе… Если бы не помощь шефов… Особенно Николая Владимировича… Не забывает про нас. Это ведь он нам с ремонтом помог. Деньги выделил. Вот теперь еще и компьютерный класс будет... Дай-то бог.
- Двести детей – уже немало, - ответил я, - наверное, непросто управляться с такой оравой…
- Ну, почему же… Привыкли уже… С маленькими проще, конечно. Вот постарше есть… Это да. Даже в полицию приводы бывают. Ну, по мелочам, конечно. Витрину, там, разобьют, подерутся. Но это редко. А сейчас лето, некоторых ребят к себе родственники на каникулы забирают. Так что летом возни еще меньше. Раньше, правда, лагерь был, в ста километрах отсюда, да четыре года назад там пожар случился, корпуса выгорели дотла. Говорят, поджог, да вот преступников так и не нашли…
- Странно, - ответил я, - странно, что при живых-то родственниках ребят в детский дом отдают…
- Это да, но сами понимаете, вопросы оформления опеки. Это еще та головная боль. Не каждый голов на себя эту ношу взвались, у сами, как правило, семеро по лавкам. Страшнее не это, а то, что многие из этих ребят попадают сюда и при живых-то родителях. Ну, лишенных родительских прав. Им-то тяжелей всего…
- Это да, - ответил я…
- Так, - хлопнул директор ладонью по столу, - давайте о наших делах… Николай Владимирович заверил меня, что за три недели, максимум – за месяц, вы сможете закончить обустройство компьютерного класса. Управитесь?
- Постараемся, - осторожно ответил я, - меня вообще сюда командировали всего на 2 недели, так что должны... Если не возникнет форс-мажоров.
- Ну, вот и отлично, - ответил директор с ноткой облегчения, - просто в начале сентября выборы, а еще столько всего. Словом, нужно успеть, сами понимаете…
Разговор наш был прерван стуком в дверь.
- Войдите, - ответил Иван Степанович.
Открылась дверь и в кабинет директора вошел энергичный худощавый мужчина, примерно моего возраста, с темными, местами уже седеющими волосами, и небольшими круглыми очками на переносице.
- Иван Степаныч, все, разгрузку закончили. Компьютеры с мониторами отнесли в двадцать шестой кабинет, а эмфеушки временно поставили в столовой, тяжелые, собака… Завтра приедут мастера, окна менять, попросим их помочь…
- Отлично… По накладным все в порядке?
- Все сходится, проверил лично, вместе с шофером, Федором Михалычем.
- Ну, значит все… Кстати, Сергей, познакомьтесь, это Алексей, наш специалист из Москвы…
Я встал и мы пожали друг другу руки.
- Я Сергей, Сережа, - ответил мужчина, пожимая мне руку.
- Я Алексей… Леша, - ответил я в тон моему собеседнику, будем работать вместе, я понимаю…
- Так точно, - улыбнулся Сергей, с любопытством разглядывая меня, - кстати, а вы не в Бауманке учились в конце 90-х?
- В Бауманке, - ответил я, удивленно, - как вы догадались?
- А в волейбол не играли случайно?
- Играл, в институтской команде…
- Может, помните игру 1997-го года с командой из МГИМО?
- Да, помню, зимой чемпионат был, как раз в начале нового семестра…
- Тогда вы помните того парня, которому вы своей меткой подачей прямо по лицу мячом заехали?
- Да, история была, - краснея, вспомнил я, - постойте, а вы…
- Я и есть тот парень… Помните, вы меня успокаивали еще после игры… Предлагали такси вызвать до дома…
- Да, да, - воскликнул я, поражаясь…
- А у меня память на лица, фотографическая просто… Смотрю, вы – не вы…
- Ну, так прошло уже 20 лет.
- Да? А я вас помню…
- Ну, - улыбаясь, похлопал нас по плечам директор, - мир тесен, товарищи. Ладно, разговоры разговорами, а дела отлагательств не терпят. Сереж, ты покажи Алексею наше хозяйство, так сказать, введи в курс дела. Сегодня уже поздно, так что, думаю, с завтрашнего дня и приступим в работе.
Разговаривая с Сергеем, мы направились по длинному извилистому коридору в сторону компьютерного кабинета.
- А мы тогда в пух и прах продули вам. Даже на дополнительных минутах отыграться не смогли... Вот ведь как оно бывает, а? – оживленно рассуждал Сергей.
- Как же вас, москвича, занесло в эти края? – удивлялся я.
- Да, - махнул рукой Сергей, - история длинная. Чего уж тут ворошить прошлое…
Только сейчас я заметил, что Сергей еле заметно прихрамывает при ходьбе на правую ногу.
- Что у вас с ногой? – спросил я, - травма?
- Слушай, давай на «ты», хорошо?
- Да, хорошо. Просто, по привычке уже…
- Да, ладно... А с ногой нормально все. Это все там…
- Где?
- Чечня, - выдохнул Сергей, останавливаясь.
- Чечня? – удивленно спросил я.
- Да, вот, отвоевался уже, - горько усмехнулся Сергей, - после 5-го курса призвали… Вот и попал… Словом, так… Рассказывать не о чем.
Я почувствовал, что Сергею не совсем приятно вспоминать об былом и решил больше эту тему не затрагивать.
- Кстати, вот и пришли, - ответил Сергей, останавливаясь возле тяжелой массивной двери, расположенной в конце коридора.
Замок щелкнул и дверь со скрипом распахнулась. В лицо мне дохнуло удушливой смесью запахов краски и лака, которые буквально растворялись в облаке густой, забивающейся в нос, уши и глаза, пыли. Еле-еле сдерживаясь, чтобы не чихнуть, я заглянул внутрь. Большое полутемное помещение было сплошь заставлено старым щкафами, каким-то тумбами, длинными обшарпанными деревянными скамьями, старыми деревянными партами, родом тоже из прошлого, если не позапрошлого века, с наклонными, покрытыми толстыми слоями темной краски столешницами. Да, зрелище удручающее, подумал я. А ведь весь этот хлам нужно каким-то образом разобрать, и время на это уйдет… Эх, подумал я с упавшим сердцем, какие уж тут 2 недели на «все про все».
- Вот, тут будет наш компьютерный класс, - ответил Сергей, и в его голове явно слышались извиняющиеся нотки, - ты уж извини, мы ремонт как начали, так весь ненужный хлам сюда стащили, куда ж его еще девать.
- А склад?
- Cклад и так переполнен. В этом году новую мебель закупили, так на складе места свободного нет. Ну, ничего, с завтрашнего дня за разборку возьмемся, ребят попросим подключиться…
- Куда ж все это пойдет?
- Ну, старые парты со скамьями на выброс, тумбы и шкафы еще сгодятся, может. Посмотрим, словом.
Ну и бардак, подумал я с досадой. Почему заранее нельзя было привести помещение в порядок? Хотя, что уж тут поделаешь, обреченно вздохнул я… Только наш человек, вспомнил я с улыбкой в душе монолог Задорнова, имея в запасе два высших образования, может совмещать в своей работе несколько должностных обязанностей, не имеющих к его основному профилю ни малейшего отношения. Так и я – инженер по образованию, программист по призванию, с завтрашнего дня приступаю к обязанностям мастера по монтажу оргтехники, а по совместительству – к обязанностям мастера по демонтажу и утилизации мебели.
…На улицу вышли уже в начале восьмого вечера. Возле крыльца, на небольшой скамейке, сидел Михалыч, задумчиво покуривая сигарету. Возле него топтались трое мальчишек лет десяти.
- Ну, дядь, - канючил один из них, смешной растрепанный светловолосый мальчишка в рваных джинсах и такой же, дырявой футболке, - ну дай закурить, а?
- Курить вредно, - с грозным видом ответил Михалыч.
- Да? А сами то курите? – засмеялся мальчишка.
- Курю, да. А ты знаешь, хлопец, сколько мне лет?
- Ну, лет 60, может 70, - нерешительно ответил мальчик.
- Какое там? – махнул рукой Михалыч, - мне вчера только тридцать стукнуло.
- Да врете вы, - засмеялись мальчишки, но, вглядываясь в суровое лицо Михалыча, замолчали в нерешительности.
- Что, не верите? Могу паспорт показать. А это, - Михалыч указал на свои морщины, - эти морщины да седые волосы – все от курения. Чем больше куришь, тем больше сохнешь. Во. А ты не знал?
- А покажите паспорт, ну? Слабо? – не унимался светловолосый.
- Так, Анисимов, - вмешался в разговор Сергей, - не приставай к человеку, видишь, отдыхает… Давай, беги в столовку, ужин уже через пятнадцать минут. Саня, Витя и вы тоже…
- Да мы… - возразили мальчишки, но спорить не стали.
Сергей проводил нас до машины и, пожав нам руки.
- Ну, Алексей, ждем тебя завтра, с утра. Часикам к десяти приходи, заодно ребят подтянем для, так сказать, таскательно-передвижнических работ.
- И не говори, - усмехнулся я, не в силах сдержать улыбки.
Михалыч завел машину и через несколько минут мы уже снова тряслись по булыжной мостовой.
- Ну, Лексеич, - ответил Михалыч, - сейчас в гостиницу завез у тебя, а сам назад, в Москву.
- Как в Москву? – упавшим голосом ответил я, - я думал, ты до утра…
- Да какое там? – замахал руками Михалыч, - мне завтра на дачу нужно ехать, к себе. Жена ждет, сам понимаешь, да и сын внуков привезти обещался. В отпуск они собрались, на какие-то там острова, так я насилу их убедил, ну хоть на пару дней внуков к нам с бабкой привезти, хоть полюбуемся на них по-стариковски. Так что ждут меня.
- Так как же ты в ночь то? Останься, я попрошу в гостинице раскладушку какую-нибудь, переночуешь, а с утра…
- Не могу, обещался я, понимаешь? – виновато ответил Михалыч, - а не приеду, так моя опять на меня бочку катить начнет, мол, опять выпил и за руль сесть побоялся. Строгая она у меня к этому делу.
По пути в гостиницу заехали в небольшой магазинчик, где купили триста грамм вареной колбасы, батон, бутылку кефира и пачку чая. В гостиничном номере я достал из своего рюкзака старый кипятильник, с которым, кажется, я не расставался в своих многочисленных командировках уже почти 10 лет и вскипятил чайник в стаканах. Почти как в старые советские времена, подумал я с легким налетом ностальгии.
Ужинали молча. Михалыч громко прихлебывал горячий чай, задумчиво поглядывая в окно. Солнце уже почти полностью скрылось за горизонтом, оставляя еле заметные ярко-красные блики на оплывших окнах кирпичного дома, расположенного напротив гостиницы. Полуденная жара совсем спала, а со стороны реки уже тянулась томная вечерняя прохлада, проникающая всюду, даже сквозь метровые кирпичные стены гостиницы. Я слегка передернул плечами и, отставив в сторону недопитый стакан с крепким чаем, задумался. Что-то меня ждет тут, в этом, казалось, богом забытом городке, потерявшемся среди окружающих его холмистых исполинов, будто возникший ниоткуда неведомый град Китеж из старых былин. Странное, непонятное мне недоброе предчувствие, полное какого-то непонятного страха, сковывало мое сердце… И, может быть, оттого предстоящий отъезд Михалыча отдавался в моей душе какими-то совсем забытыми, почти что детскими, болезненными эмоциями. Почему-то вспомнились почти позабытые пионерские годы безмятежного детства, пионерлагеря, в которых я проводил почти все лето. И главным образом родители, провожающие меня, и это чувство… Комок в горле и слезы, которые почти невозможно скрыть от осознания скорой неотвратимой разлуки.
- …Ну, Лексеич, - улыбаясь, по-отечески похлопал меня Михалыч по плечу возле машины, - ты уж не падай духом, держись… И чтобы на совесть все. Совесть - она не только в поступках наших проявляется, а и в отношении к людям прежде всего. К ребятишкам особливо. Понимаешь (тут голос Михалыча дрогнул), глянул я на них, - вроде бы и веселая задоринка есть в глазах, и все, а все равно – во взгляде что-то такое, что… Сказать не могу даже. Наверное, такой взгляд есть у всех ребятишках, что предательство людское на своем веку хлебнули полной ложкой. Такое, что ни высказать, ни выплакать нельзя, да только на сердце ребячьем тот рубец на всю жисть их как клеймо… А тянутся, понимаешь, тянутся они к нам как колоски к теплу да к ясному солнышку, и самое главное тут – не предать их, понимаешь, не отворотить от добра человеческого ни словом, ни делом. Потому что прощения этому нет и не будет…
* * *
Михалыч давно уехал, а я лежал, одетый, на укрытой старым покрывалом гостиничной кровати, и тщетно пытался уснуть. День в пути, какие-то пустые заботы вкупе с новыми впечатлениями от Староволжска, ужасно вымотали меня, но, странное дело… Стоило мне опустить голову на подушку - как сна как ни бывало. Наверное, так бывает каждый раз, когда ты оказываешься в незнакомом для тебя месте – неприхотливый человеческий организм, привыкший легко мириться с мелкими бытовыми неурядицами оказывается неспособен принять кардинальную перемену твоего быта. Чужой, незнакомый город на каком-то подсознательном уровне пугает тебя, заставляет вздрагивать от малейшего звука, а темные, ползущие по стене сумеречные тени пугают, пожалуй, не меньше, чем страшные истории о мифических чудовищах, о которых ты читал когда-то в детстве, листая старые, истрепанные библиотечные фолианты.
А, может быть, все дело в одиночестве… Именно на чужбине, какой-бы далекой она ни была, это чувство ощущается наиболее остро. Именно на чужбине ты начинаешь понимать, что именно одиночество, в совокупности с какой-то фатальной безысходностью вернуться туда, где тебя любят и ждут, является тем страшным чувством, которое убивает тебя. Убивает морально, психологически, давит своим отчаянием и болью, на дает успокоиться и уснуть, а утром впитывается в темные холодные стены комнаты, растворяясь там до прихода следующей ночи. И как бы ни был силен человек, все равно – избавиться от этого гнетущего чувства в одиночку нельзя.
К тому же слова Михалыча не давали мне уснуть… Что же на самом деле чувствует маленький, брошенный на произвол судьбы, ребенок, к тому же в окружении таких, как и он сам. Еще большее одиночество? Или что-то такое, что позволяет ему смириться с этим чувством? Смириться, но осознать ли в полном объеме, что он остался один на этом свете? Совсем один? Что чувствует мальчик или девочка, от которых отказывается мать или отец? Ребенок, чей беззаботный быт одномоментно был разрушен безвременной кончиной родителей? Способно ли его нежное сердце оправиться от такой боли, не зачерствев, не впитав с молоком новой жизни ненависть и боль, неосязаемую в своей сущности, но страшную в своем проявлении. И когда мы говорим о циничности и распущенности молодого поколения – не признаемся ли мы при этом в собственном бессилии помочь им? Может, мы сами порастеряли самих себя когда-то на ДОРОГЕ своей жизни, оставив только внешнюю оболочку, без сердца и чувства, а боль привыкли принимать только ту, что касается только нас самих?
Понимая, что заснуть вряд ли удастся, я встал и включил свет. Яркий, теплый свет потолочной люстры непривычно резанул глаза. Я заварил чай в термокружке, и, накинув ветровку, вышел из номера. Дежурная по гостинице, забирая у меня ключ, бросила в вдогонку с укором:
- Сейчас без пятнадцати десять, не забывайте, что в одиннадцать ночи мы закрываем двери гостиницы на ключ.
- Ничего, не волнуйтесь, - попытался я успокоить ее, - я просто пройдусь и все. Вернусь через полчаса.
Интересно, подумал я, а если я и правда приду позже – что же мне, на улице ночевать?
Ночная прохлада приятно обняла меня за плечи, мгновенно избавив от головной роли и от излишней доли пессимизма. На небе ярко светила луна, заботливо освещающая все вокруг меня, будто днем. Зябко поежившись и, застегнув ветровку, я перешел проезжую часть, совершенно пустую, и, пройдя по тротуару вдоль линии старинных двухэтажных домиков с облупившимися фасадами, таращившихся во тьму тусклым светом маленьких окошек, свернул на небольшую улочку, ведущую куда-то вниз, под горку, туда, где в свете редких уличных фонарей, за ребристыми линиями скрывающихся во тьме крыш, блестела яркая лента Волги.
Улочка постепенно сужалась и незаметно превратилась в тропинку, заботливо выложенную камнем. Меня окружали темные, кутающиеся во тьму домики, окруженные густыми, заросшими палисадниками. Я шел не торопясь, чувствуя, как моих плеч касаются тонкие ветви склонившихся над землей цветущих садовых яблонь и вишен, то и дело орошающих мое лицо брызгами ночной росы, в которой причудливым образом смешались запахи цветочной пыльцы, медового цвета и приятной ночной свежести.
Подумать только – еще два часа назад я мечтал только о том, как бы хорошо было сейчас принять душ и завалиться спать с книжкой под боком. А сейчас я не чувствовал ни усталости, ни сонливости; будто выпил чашку-другую ароматного кофе. Наоборот даже – от обилия запахов ночной свежести немного начала кружиться голова, а в мышцах появился приятный тонус. Только об одном думал я – как бы действительно не забыть вернуться в гостиницу до 11 часов.
Тропинка обогнула повалившийся штакетник крайнего домика, уставившегося одним-единственным окном-глазом в беспроглядную тьму заросшего крапивой палисадника, и вывела меня на взгорок, резко обрывающийся у самых моих ног крутым косогором, низбегающего к поблескивающей во тьме, скрытой густой молочной пеленой ночного тумана, реке.
Волга неспешно и томно несла свои густые, будто смоляные, воды, весело искрясь и отражаясь во тьме множеством лунных бликов. Речные просторы, за которыми была видны лишь темнеющие вдали крутые берега, поросшие лесом, да нависшие с обоих сторон высокие холмистые исполины, без спроса вгрызающиеся в вековое речное русло, просто потрясали своей какой-то сказочностью, фантастичностью… Глядя вглубь темных речных вод, всматриваясь в самое сердце древней водной стихии, невольно начинаешь понимать, что ты и все, что тебя окружает – лишь малая капля в бескрайнем море, не имеющая ни малейшей возможности противостоять древней силе природы, зарожденной задолго до того дня, когда сюда первый раз ступила нога человека. Многие, многие века назад…
Невольно в такие минуты начинаешь задумываться – а существуешь ли ты на самом деле? Или ты сам, все, что тебя окружает, весь этот городок – не более, чем вымысел, фантазия, выдумка древней стихии, неких древних сил, которые придумали тебя, придумали эти дома с заросшими палисадниками, эти дороги, вымощенные камнем мостовые. Машины… Трамваи… И что вообще весь этот мир замер в вековом оцепенении, будто в ожидании незримой воли этой стихии… Замер, и лишь Волга продолжала нести свои вековые воды по кровеносным сосудам этого исполина, говоря о том, что мир все еще жив и все еще существует
Но нет – этот мир жил своей, независимой, молодой жизнью, будто подавая нам свои знаки, передавая нам свою эстафету, чтобы и мы могли дальше жить, идти, по неведомой дороге жизни, возвращая ей взятые взаймы дни, месяцы, годы простого бытия, наполненного своими радостями и невзгодами, тем, что мы не выбираем, а принимаем как данность.
Я сбросил с себя ветровку и, уложив ее на мокрой, покрытой ночной росой траве, уселся, с наслаждением вдыхая в себя свежий ночной воздух, напитанный запахами свежескошенного разнотравья, в котором причудливо были вмешаны запахи яблонь, перепрелого сена, речной тины и почему-то крепкого ароматного чая. Ах да, вспомнил я про кружку-термос. Держу в руке и будто не замечаю.
С наслаждением сделав глоток сладкого чая, я почувствовал, как мысленно древняя стихия будто возвращает меня туда… В одно далекое детство. И в те дни, проведенные здесь, вместе с отцом, дядей Сережей и его детьми, Ромкой, девятилетним мальчишкой с вечно растрепанной шевелюрой, и его сестрой, одиннадцатилетней Иришкой, бесшабашной и отчаянной, будто мальчишка… И будто бы не было всех этих лет, прошедших с тех пор. Не было старших классов школы, института, многолетней рабочей рутины… Будто и не было... Лишь светящиеся в кромешной ночной мгле речные бакены, да ярко освещенное здание речного вокзала, ярким контрастом выделяющееся в ночной тишине на излучине реки, давали понять, что и я, и все мои бесцельно прожитые годы, здесь и сейчас со мной, что они реальны так же, как реальна и непреложна эта древняя стихия, окружающая меня.
* * *
Да, точно, это случилось в тот самый год, когда я грохнулся с велика и чуть было не разбился. Странно, но я практически не помню – как меня угораздило упасть с велика, к тому же на идеально ровной дороге. Сам не понимаю… Помню только боль, и темноту вокруг. И больницу… Долгие, кажущиеся вечностью, дни. Какие-то медицинские процедуры, массаж, физиотерапия…
И еще… Тот странный светловолосый мальчишка в больничном саду. Странно, откуда он меня знает… Мои мысли тогда невольно возвращались к нему, сам не знаю, отчего. И иногда казалось, что я знаю его, что когда-то, где-то мы с ним виделись… Может, случайно в трамвае или троллейбусе? Может, просто пересекались взглядами на улице, совершенно случайно. Кто его знает…
Папа в тот год обещал съездить со мной на море, но с путевками как-то не сложилось. И тогда он позвонил своему старому армейскому другу, дяде Сереже… И предложил мне:
- Лешка, а не съездить ли нам с тобой на Волгу, а?
- Вдвоем? – не поверил я, чувству, что от радости сердце готово буквально выпрыгнуть из груди.
- Ну, почему вдвоем? – возразил улыбающийся отец, - у меня друг есть, дядя Сережа, он как раз под Новочебоксарском живет. У него сын с дочкой тоже есть, твои ровесники. Он мне давно предлагает махнуть в поход на пару недель на Волгу, с палатками. Костры жечь будем, картошку печь, рыбу ловить. Ну, и грибы с ягодами тоже.
- Но у нас же нет палатки, - возразил я, будто боясь, что ничего не получится, – да и удочки тоже…
- Ну и что? – возразил в ответ отец, - палатку на прокат возьмем. А удочки на месте сделаем, главное – леску, крючки и поплавки купить.
Сборы были недолгими. Не обращая внимания на дежурные ворчания матери и причитания бабушки о том, что, ее зять тащит сына на тридевять земель, не пойми куда, отец достал с антресоли свой старый темно-зеленый рюкзак, сохранившийся у него еще со времен далекого детства, а также еще один рюкзак, сравнительно небольшой, с которым я пару лет назад ездил в пионерлагерь. Кроме того, напрокат взяли палатку – большой, размером с рюкзак, тюк; хотели взять и надувную лодку, но ее в наличии не было.
- Ничего, - успокаивал отец, - у Сереги (это он про своего приятеля) лишняя обязательно найдется.
А через несколько дней, ранним-ранним августовским утром, мы сели на поезд, на котором доехали до Костромы, а там уже сели на теплоход и до самого позднего вечера плыли в неведомый мне Новочебоксарск. Сидеть в каюте и смотреть на плещущиеся темно-зеленые воды Москвы-реки нам быстро надоело, и мы поднялись на верхнюю палубу. Широкая, будто море, Волга поразила меня, простого мальчишку, который за пределы Москвы-то практически никогда не выезжал, если не считать поездок в пионерлагерь в летнике каникулы. Ярко светило теплое летнее солнышко, ласковый ветерок трепал мои волосы, забираясь за шиворот рубашки и холодя голые коленки ног. Я почти до самого вечера простоял возле ограждения палубы, любуясь живописными видами окружающих берегов, - густыми, будто из сказки о бабе-яге, лесами, бескрайними, налитыми спелым колосом полями, на которых уже началась уборочная страда. Селами, деревнями, а также большими городами - Волгореченск, Горький, Кинешма, проплывающими мимо и кажущиеся совсем миниатюрными издали, будто вышедшими из сказки о Гулливере.
Уже вечером, когда солнце зашло за горизонт, теплоход, мерно урча, пришвартовался на небольшой пристани Новочебоксарска, где нас уже ждал высокий усатый темноволосый дядька, чем-то похожий на актера Михаила Боярского, а рядом с ним стояли двое ребят – невысокий светловолосый мальчик, с густой, растрепанной, как у Незнайки из сказки Носова, шевелюрой, одетый в спортивный костюм, и светловолосая девочка в ярко-голубом платье, которая, видимо, немного робея, стояла немного поодаль, прячась за широкую спину отца.
- Серега, сколько лет, - закричал, ничуть не стесняясь окружающих, отец, бросаясь навстречу другу.
- Толька, - басовито крикнул дядя Сергей, бросаясь навстречу.
Они обнялись, а я, признаться, несколько ошарашенный восторженным поведением отца, стоял в сторонке, неловко переминаясь с ноги на ногу и бросая нерешительные взгляды на ребят.
- Ну, Толик, ты совсем не изменился. Сколько лет-то прошло, а?
- Почти десять.
- А ты, я смотрю усы отпустил.
- Да, а ты сбрил.
И они расхохотались, будто дети.
- Ребят, ну вы познакомьтесь, что ли? – весело крикнул дядя Сережа.
Ребята, будто по команде, шагнули ко мне.
- Привет, - очнулся я от голоса мальчишки, протягивающего мне крепкую, загорелую ладошку, - я Ромка.
- Я Алеша, - ответил я, с силой пожимая руку своего нового знакомого.
- Как добрались?
- Здоровско, - ответил я, чувствуя что неловкость будто отступает куда-то далеко-далеко, - сначала на поезде, до Костромы, а потом на теплоходе, у-у-уух, как на крыльях долетели.
Девочка, неловко поглядывая на нас, стояла в сторонке, не решаясь подойти.
- Привет, - начал я, делая шаг вперед - я Алеша.
- Ира, - кротко ответила девочка, улыбнувшись в ответ, почему-то отводя взгляд в сторону.
Помню, как я почувствовал, как щеки у меня отчего-то запылали, будто кто-то натер их жгучей мазью «Звездочка». И чего это я, в самом-то деле… Ну, девчонка как девчонка. Конопатая к тому же. И коса до пояса…
Переночевали мы у дяди Сережи, в небольшой, но уютной квартирке на окраине города, где его жена, тетя Марина, полная добродушная женщина, от пуза накормила нас невероятно вкусными блинами с творогом.
- Ешьте, ешьте, - приговаривала она, ласково поглаживая то меня, то Ромку, то Иришку по голове, добавляя при этом, явно обращаясь ко мне, — это творог хороший, деревенский, я его на базаре у знакомой покупаю, небось в вашей Москве такого творога и не сыщешь.
Я узнал, что дядя Сережа служит в одной из воинских частей, расквартированных в Новочебоксарске. Служит уже более 10 лет…
- Эх, - приговаривал дядя Сережа, отставляя в сторону пустую стопку, весело подмигивая нам, - как-бы не перевели куда, дети тут и школу бы закончили, а там, глядишь, и в институт… А на новом месте…
- Да ладно тебе, на наговаривай, - ворчала тетя Марина, - уже десять лет живем, дай бог и до старости. Да вы кушайте, кушайте.
Наутро, лишь только рассвело, мы погрузили наши вещи в УАЗик дяди Сережи и тронулись в путь.
- Эх, ребята, - восторженно приговаривал он, выруливая на трассу - я вас в такие места отвезу, что закачаетесь…
Ехали мы долго, около 2 часов, сначала по трассе, а потом по еле-еле заметной, заросшей травой, тропинке. Лагерь решили разбить в небольшом березняке, буквально в тридцати метрах от пологого Волжского берега, покрытом белым, как снег, мелким песочком. Мы, ребята, не стали дожидаться, пока взрослые установят палатки, а, взявшись за руки, весело кинулись купаться.
Помню, как мы несколько часов без остановки плавали, брызгались и резвились в теплой, как парное молоко, и прозрачной, как слеза, воде. Ныряли, плавали наперегонки, перекрикивая друг друга, весело хохоча и наслаждаясь воздухом свободы и беспечности, тем воздухом, который наполняет наши сердца и души лишь в детстве. Иришка резвилась наравне с нами, а плавала, как оказалось, намного быстрее и лучше нас.
- Ну, а ты думал, что девчонка – значит ни на что не способная, да, - хохотал Ромка, - Иришка у нас плаванием занимается в секции кружка пионеров, в прошлом году первое место среди девчонок заняла на соревнованиях.
- Да ладно? – не верил я.
Иришка сидела в сторонке и смущенно улыбалась.
- Эй, архаровцы, - послышался голос отца из березняка, - давайте-ка, закругляйтесь и давайте сюда, к нам, обед давно готов.
Действительно, запах сваренных в котелке на костре щей уже давно приятно щекотал наши ноздри. А желудок отзывался жалобным урчанием, требуя уделить ему внимания.
- За мной, мальчишки, - весело бросила нам Иришка, ловко взбираясь по крутому песчаному косогору наверх, - кто последний, тот и тютя.
- Сама ты тютя, Ирка, - с азартом крикнул в отчет Ромка, — вот сейчас как догоню, да как…
- Ну, догони, догони, чего же ты? – запальчиво крикнула в ответ Иришка.
Мы с Ромкой бросились вдогонку.
А еще через несколько минут мы сидели возле костра и, обжигаясь, хлебали из металлических мисок невероятно горячие и невероятно вкусные щи из свежей капусты. Отец с дядей Сережей переглядываясь, то и дело весело подмигивали нам, как бы говоря, ну что, ребятня, это вам не мамкины городские щи, а самые что ни на есть походные, а вкуснее походных щей, как известно, ни один человек еще ничего не придумал.
Признаться, я уже и думать совсем забыл о том, что познакомился с ребятами всего сутки назад. Мы бегали, веселились, устраивая самые разнообразные игры в салки, прятки, бегали наперегонки, а потом, устав от беготни, устремлялись в теплые, как парное молоко, воды великой водной волжской стихии. Ромка даже нашел одно место, где косогор буквально нависал над водой, что делало это место идеальным для ныряния.
Наутро мы с отцом и дядей Сережей отправились в ближайший ивняк, где срезали несколько прекрасных удилищ. Не сказать, чтобы мы все были хорошими рыбаками, но уже к обеду в небольшом переносном садке для рыбы у нас плавало с десяток окуньков и плотвичек, а Ромке даже удалось выудить настоящего зеркального карпа, правда, совсем небольшого. Так что на обед у нас была готова прекрасная уха, которую дядя Сережа готовил по особому рецепту, который ему рассказал один знакомый рыбак. И, признаться, что вкуснее той ухи я не ел ничего в своей жизни.
…Дни летели за днями, весело обгоняя привычный нам ход времени. Целыми днями мы удили рыбу, купались до посинения. Ходили в лес за грибами, ягодами… Дяде Сереже даже пришлось дважды ездить в Новочебоксарск и отвозить собранные нами корзинки с грибами, да туески с вкусной и сладкой ягодой-малиной.
- Отвезу, пусть Маринка заготовки сделает, а то пропадет улов, - сокрушался он.
Признаться, эти недели, проведенные вдали от городской суеты, мне казались счастливейшими в моей жизни. К тому же рядом были друзья, веселый и озорной Ромка, который постоянно придумывал новые игры и забавы. И Иришка, вначале казавшаяся мне робкой и застенчивой, а на деле – ничуть не уступающая нам, мальчишкам, в наших простых детских играх. Но главное – и Ромка, и Иришка казались мне самими надежными и верными друзьями, и для них я был готов хоть прыгнуть в реку с самой высокой сосны. А может, так всегда думается человеку, у которого в жизни не было настоящих друзей, таких друзей, ради которых хотелось и в огонь, и в воду.
А вечером, когда солнце скрывалось за верхушками деревьев, а длинные мрачные тени набегали на наш палаточный лагерь, мы разжигали большой костер, жарили на нем нанизанные на тонкие палочки грибы, кусочки хлеба, запекали картошку в золе, и главное – рассказывали друг другу страшные и таинственные сказки и истории о ведьмах, колдунах и колдуньях, коварных лесных кикиморах и леших, об отважных рыцарях и прекрасных принцессах. Костер весело потрескивал в густой ночной темноте, отбрасывая длинные тени на белые стволы окружающих наш палаточный лагерь берез, и оттого казалось, что эти ведьмы, кикиморы и прочая лесная нечисть совсем рядом, что они незримо окружают нас, мечтая напасть и утащить в дикую и непроходимую чащобу, но не решаются приблизиться и напасть. Еще бы – ведь с нами был мой папа, да еще дядя Сережа, у которого в машине лежало охотничье ружье. Но нам-то, ребятам, спокойнее не становилось и, прижимаясь в ночной темноте друг к дружке, мы перешептываясь, то и дело оглядывались – будто ждали, что вот сейчас, из кустов, на нас нападет злобный колдун или леший. Пусть только попробуют, думал я, я схвачу вон ту палку и прогоню всю эту нечисть. И пусть попробуют хоть пальцем тронуть ребят, особенно Иришку, я такое им тут устрою, что…
Каких только рассказов и сказок я не придумал в те полные таинственных загадок вечера. А ребята все просили и просили:
- Алеша, ну расскажи еще что-нибудь?
- Да я больше не знаю ничего, - отчаянно возражал я.
- Ну расскажи, пожалуйста, еще разочек про принцессу и таинственного рыцаря в золотых доспехах, а? – просила Иришка, таращась своими огромными, как чайные блюдца глазами, в которых отражались блики костра.
Две недели пролетели как один день. Как же не хотелось нам возвращаться в Москву. Но через неделю - 1-е сентября, мне, как и ребятам, нужно было подготовиться к школе. Папу ждала работа, а дядю Сережу - служба.
Проводы были грустными – даже погода в день отъезда испортилась, небо заволокло тучами и полил мелкий, холодный осенний дождик, предвестник окончания теплых беззаботных летних месяцев. Мы с папой, закутанные в куртки, стояли на палубе и прощались с дядей Сережей и Иришкой. Ромка в этот день немного приболел, у него поднялась температура, так что дядя Сережа попросил его остаться дома. Мы с Иришкой договорились писать друг другу письма, а на зимние каникулы пригласили дядю Сережу со всем семейством в нам, в Москву. Но, даже несмотря на обещания папы и дяди Сережи, что до зимы осталось совсем чуть-чуть, и что следующим летом мы снова соберемся вместе и снова поедем в поход, на душе было тягостно. Разговор почему-то не клеился. Лишь когда теплоход дал последний гудок, и, отдав швартовы, начал неспешно отходить от пристани, Иришка, будто вспомнив что-то, вдруг бросилась ко мне:
- Алеша, Лешка, - закричала она.
Я подбежал к ограждению палубы, пытался что-то сказать, но слова застряли у меня в горле.
- Лешка, ты… Лешка, - кричала Иришка и я даже на расстоянии, сквозь пелену дождя, я заметил в ее глазах крупные, будто жемчужины, слезинки, - только ты пиши, пожалуйста. Обязательно пиши, слышишь. И Ромке, и… И мне, ладно?
- Обещаю, - крикнул я, но что-то будто мешало вырваться моим словам наружу, - я обязательно буду писать, обязательно. И ты пиши, не забывай, и Ромка пусть пишет. И… И, Иришка, вы… Ты… Ты с Ромкой, вы сами хорошие, самые лучшие в мире друзья…
Я кричал, чувствуя, что горло перехватывает от непонятного волнения, а глаза застилает непонятная пелена. Может, пелена усиливающегося, бесстрастно-холодного, осеннего дождя…
…Переписывались мы часто… Как же ждал этих писем. Особенно от Иришки.
И Ромка, и Иришка писали чуть ли не раз в неделю. И я писал в ответ, писал обо всем на свете, о чем вообще может писать простой одиннадцатилетний мальчишка со сравнительно небольшой высоты прожитых лет.
А потом письма прекратились… Сами собой… Месяц, два – ни ответа, ни привета, ни малой весточки из Новочебоксарска. Напрасно я писал, напрасно ждал Ромку и Иришкой на Новый год. Даже представлял, как один морозный зимний день откроется дверь, и на пороге покажется закутанный в нелепое пальто Ромка, и раскрасневшаяся, в легком полушубке, Иришка. А с ними дядя Сережа, с елкой в руке, и с неизменной улыбкой на лице. Но, увы…
Впоследствии я узнал, что дядю Сережу перевели на Дальний Восток, в воинскую часть, расположенную в городе с названием Дальнегорск, куда и письма-то не каждый раз доходят...
Лишь через год я получил письмо от Иришки, простое письмо о том, что «у них все хорошо, чего и вам желаю». Простое, дежурное, ни к чему не обязывающее…
Больше ни Ромку, ни Иришку я не видел…
Может, и взаправду, время и расстояние – единственные вещи в мире, способные разрушить настоящую дружбу между людьми. Я не знал об этом тогда. Не знаю и теперь…
* * *
Я вздрогнул, невольно очнувшись от какого-то оцепенения. Огляделся… Я по-прежнему сидел на краю косогора, прислонившись спиной к поникшей над водой березке. Инстинктивно сунул руку в карман, вынул часы – так и есть, без четверти одиннадцать. Эх, и как это меня угораздило задремать? Буквально на мгновение стоит прикрыть глаза – и вот вам, пожалуйста. Надо торопиться, иначе ночевать мне придется на вокзале, а не в гостинице. Поспешно набросив на плечи мокрую от ночной росы ветровку, я направился по тропинке в сторону гостиницы.
Странная штука – жизнь, думал я. Отдельные события в нашей жизни забываются по истечении определенного времени, отдельные – остаются в виде каких-то странных видений, будто снах, откладываясь в памяти в виде каки-то обрывочных воспоминаний. А какие-то жизненные события откладываются в твоем сознании настолько ясно, что можно подумать, что случились они с тобой всего лишь вчера, хотя на самом деле прошли годы. Как объяснить эти факты простыми, ненаучными терминами? И можно ли это сделать в условиях современного научно-технического прогресса? Или вся наша жизнь – это один большой сон, над которым не властно время?
Интересно, где сейчас Иришка? Ромка? Вернее, не Иришка и Ромка, а уже Ирина Сергеевна и Роман Сергеевич. Иришка, должно быть, вышла замуж, детишки родились. Ромка – тоже… А дядя Сережа, или, как уважительно его называл отец, Сергей Александрович? Должно быть, вышел на пенсию, внуков нянчит. Признаться, после того как письма, которые я отправлял в далекий и неведомый мне Дальнегорск, вернулись назад с пометкой «Не проживают», я несколько раз порывался найти их – сначала через объявления в газете, а потом, когда в начале 2000-х у меня появился компьютер с интернетом, даже через интернет. Но вскоре я оставил эти попытки. Зачем это все, думал я? И у Ромки, и у Иришки своя жизнь, наверняка, свои семьи… Свои проблемы, свои заботы, за которыми воспоминания о двух чудесных неделях на берегу Волги покажутся каким-то сном, фантазией, захватывающим приключенческим фильмом, название которого давно позабыл. А то, что мне тогда показалось настоящей дружбой… Была ли она по-настоящему? Или она существует лишь на бумаге, в старых детских книжках?
* * *
…Я стоял, изо всех сил вцепившись дрожащими пальцами в холодные металлические перила моста, чувствуя, как потрескавшаяся краска больно впивается в кожу. Стоял, не в силах пошевелится от дикого страха, ужаса, сковывавшего руки и ноги. Все тело дрожало, будто от холода, несмотря на сильную жару, а по телу тек тонкими, микроскопическими струйками противный холодный пот. Мост был широкий и будто не имел конца и края, уходя куда-то вдаль, в сторону синеющих где-то там, на горизонте, старых тополей, из-за которых поднимались ввысь к нему белые пики новостроек. Мое внимание было приковано к трем парням, что приближались ко мне. Лиц двоих, шедших поодаль, я не видел, они виделись мне будто в тумане – я мог вдеть лишь лицо шедшего впереди мальчишки-подростка, лет четырнадцати - злобное, ухмыляющееся лицо, с горящими каким-то хищным блеском глаза. И нож – простой, раскладной нож был в его руке, нож, лезвие которого нахально поблескивало в лучах заходящего солнца.
Я понимал, что нужно бежать, бежать прочь. Но не мог даже сдвинуться с места. Странная, мерзкая, полная какой-то неотвратимой беды и боли мысль сидела в моей голове – ведь мне всего две недели назад стукнуло одиннадцать. Всего две недели назад… Я не понимал, почему не могу сбежать, крикнуть «помогите»… Еще не понимал.
И потом я почувствовал дыхание. Дыхание того, кто стоит за моей спиной. Учащенное дыхание и стук его сердца. Сердца, готового выпрыгнуть из груди. И стон, то ли от боли, то ли от отчаяния, то ли от надвигающейся неотвратимости того, что сейчас могло произойти…
Я не мог видеть его лица. Потому что знал – стоит мне обернуться и тот, который с ножом, бросится вперед. Но я понимал лишь одно – что цель этого парня не я, а тот, кто стоит сзади, прикрытый моей спиной. И я не могу позволить этому случиться. Не имею права. Почему – я и сам не знал. Мои губы, пересохшие, будто сухари, прошептали лишь: «Как крикну, беги. Позови на помощь». Еле слышно. И в этот самый момент тот, который с ножом, бросился вперед. Не знаю, но мои руки сами собой сжались в кулаки, а ноги понесли меня вперед. Навстречу тому парню. Чтобы не дать сделать то, что он задумал. Навстречу…
И резкая, отупляющая боль слева. И крик, его крик, крик, режущий, будто лезвие бритвы, крик того, кто стоял за спиной: «Алеша-а-а-а-а-а».
… Я вскочил в холодном поту. Прижимая руку к левому боку, будто еще ощущая ту странную боль. Не веря своим глазам, осовело осматриваясь по сторонам. Уже давно рассвело. Белые крашеные стены гостиничного номера отражали на своих блестящих боках блики яркого утреннего солнца. За окном, весело позвякивая на стыках рельс, пронесся трамвай. Утробно урча, пронесся мимо грузовик.
Опять этот сон… Далекий, почти позабытый. С самого детства. Странная вещь – этот сон снился мне много раз, может, сотню. Один и тот же. Но давно, еще в детстве. Когда он приснился мне в первый раз? Да, после того падения с велика. А потом снился часто-часто, сначала чуть ли не каждую ночь, а потом все реже и реже. Помню, как я просыпался в ночи, заливаясь слезами, будто малыш, успокаиваясь лишь тогда, когда приходила мама. Помню, как став немного постарше, просыпаясь в ночи, я, изо всех сил стискивая зубы, буквально до боли в висках, вжимался во влажную подушку, и уже ей отдавал все накопившиеся слезы. Слезы непонятной, необъяснимой боли.
И вот опять. Опять он мне приснился. Спустя многие-многие годы. К чему он, есть ли смысл во всех наших снах, этих необъяснимых видениях, посещающих нас, будто бы исподтишка, каждую ночь?
Я взглянул на часы. Половина девятого. Уже? Да, верная привычка просыпаться за пять минут до сигнала будильника дала слабину. Так или иначе, но нужно торопиться, иначе я опоздаю.
Я поспешил в ванную комнату, где с наслаждением умылся холодной, как лед водой, чувствуя, как свежесть холодной воды успокаивает меня, проясняет голову и упорядочивает роящиеся в голове мысли. Наспех побрился, почистил зубы. Вернувшись комнату, я достал чашку, бросил туда горсть чайной заварки, сунул в чашку кипятильник и, пока чай кипятился, сделал себе пару бутербродов с колбасой на завтрак. Без особого аппетита проглотил свой нехитрый завтрак, не спеша прихлебывая крепкий ароматный чай.
Эх, что же принесет мне он, новый день, в этом чужом городке?
Как я ни торопился, но к трамвайной остановке я подошел ровно в четверть десятого. Ничего, подумал я, трамвай до детского дома, по словам Сергея, идет минут пятнадцать-двадцать. Подожду…
Я присел на деревянную лавочку возле трамвайной остановки и принялся ждать. Но трамвая, как назло, не было. К тому же утренняя прохлада уже давно сменилась выматывающей духотой. Сильно хотелось пить. Я оглянулся по сторонам и, заметив на противоположной стороне дороги, метрах в пятидесяти, небольшой магазинчик, поспешил туда.
Магазинчик был совсем небольшим и больше походил на простой ларек, но под крышей. Ассортимент был хоть и невелик, но весьма и весьма разношерстным – от печенья до молочной продукции, и от хлеба до колбасных изделий (судя по внешнему виду, колбаса была далеко не первой свежести). Из воды была только минералка с газом. Продавщица долго и подозрительно сверлила меня взглядом, будто раздумывая, продать или не продать мне воду. И не собираюсь ли я взять еще что-нибудь, например, вчерашней заветренной колбасы.
Расплатившись с продавщицей, я подхватил бутылку с водой и поспешил к выходу. И тут, как назло – к остановке, громыхая, подкатил трамвай. А до остановки было метров пятьдесят, не меньше.
- Стой, - закричал я, замахав руками, бросаясь к трамваю.
Бегаю тут, как мальчишка какой, со злостью на самого себя, да и на все человечество в придачу, подумал я. А следующего трамвая ждать, по меньшей мере, еще минут двадцать. Так я точно опоздаю.
К счастью, успел. Трамвай уже трогался, но я буквально на ходу успел запрыгнуть в душный, пропахший пылью салон, придерживая на всякий случай свободной рукой еще не закрытые двери. Уф, можно перевести дух.
Я буквально плюхнулся на обитую дермантином сидушку, и, переводя дух, открыл бутылку с минералкой. Раздалось резкое шипение и минералка, почуяв, видно, свободу, рванулась к краю бутылочного горлышка, забрызгивая сотней водяных брызг мое лицо, шею и свежую футболку. Раздался легкий, звонкий смешок. Я поднял голову, досадуя в душе на сарказм своего соседа, и увидел его. Мальчишку.
Странно, но почему-то увидев его тогда, в первый раз, моя злость и досада улетучились сами собой. На вид ему было лет двенадцать-тринадцать. Темноволосый, с большой копной вьющихся на голове волос, слегка ниспадающих на лоб. Небольшой, слегка заостренный, нос. И глаза – огромные, карие, широко раскрытые глаза. Выражающие одновременно и удивление, и какой-то веселый, беспечный мальчишечий задор. И улыбка – веселая, искренняя и какая-то солнечная, будто солнышко само спустилось в этот пыльный салон и немного задержалась на румяном лице этого мальчишки.
Одет мальчик был по-простому – светлую застиранную футболку и джинсовые шорты до колен, обнажающие худые загорелые ноги в сбитых кроссовках.
Признаться, я почувствовал себя невероятно глупо. Ну, сами посудите, взрослый мужчина, а бегаю как мальчишка, запрыгивая на ходу в трамвай, будто бандит какой-то. По-дурацки как-то получается. Чисто машинально я поднес ко рту бутылку и сделал сильный глоток – и, как назло, вода попала не в то горло. Я закашлялся, уже не в силах сдержать улыбку на лице.
Мальчишка встретил мою улыбку, поймал ее на лету, и тоже улыбнулся в ответ, несмело, и, будто испуганно.
- Вот до чего доводит спешка, брат, - бросил я.
- Ага, прямо как в комедии, - ответил мальчишка, улыбаясь.
- Ты уж прости, я тебя даже не заметил, - с чувством непонятной вины ответил я.
- А я гляжу, что дядька какой-то летит. Думал, может из полиции, преступника ловит.
- А ты что, преступник? Или натворил что?
- Это еще почему? – смутился мальчишка.
- Почему-почему, - совсем по-мальчишески возразил я, - из пассажиров тут никого, кроме контроллера, да нас с тобой.
Мальчишка засмеялся.
А контроллер, пожилая полноватая женщина с сумкой через плечо, уже подходила к нам.
- За проезд платите, - проскрипела она.
- Сколько? – поинтересовался, доставая кошелек.
- Двадцать рублей, - будто удивляясь моей неосведомленности, ответила тетка.
- Вот, пожалуйста, - ответил я, протягивая два медяка.
Женщина недоверчиво взяла деньги и, недоверчиво посматривая на меня, достала из сумки рулон с билетами и, оторвав маленький, с палец, билетик, протянула мне.
- Ну, а ты, что же? Платить будем? – спросила она мальчика.
Мальчишка инстинктивно сунул руки в карман и, будто опасаясь чего-то, выдавил.
- У меня нет денег.
- Кто бы мог подумать? – недовольно ответила тетка, и покосившись на меня, ответила, - знаю я вас, детдомовских, как в трамвае кататься днями и ночами, так пожалуйста, а как платить.
- Да бросьте вы, в самом деле, вот, возьмите лучше, - ответил я, протягивая плату за проезд.
- Не, не возьму, - ответила тетка, - мне чужого не надо.
- Так это за мальчика…
- Не, не… Тебе что ж, деньги свои девать некуда?
- Почему некуда? – удивился я.
- А потому, что они, вот, целыми днями тут катаются, а твои двадцать рублей – это капля в море. Бандюги, - не выдержала женщина.
- О чем вы?
- Да вот о нем, - ткнув заскорузлым пальцем в растерявшегося мальчика, - о бандитах этих, детдомовских. Бегают все, шныряют. Вот, намедни, сменщицу мою, Марью Васильевну, ограбили, - напали сзади, да сумку вырвали. А в сумке-то что – носовой платок, паспорт да денег пятьсот рублей. Деньги-то черт с ними, а вот паспорт? Паспорт-то куда.
- Я… Это не я, - чуть не плача, ответил мальчик.
Я скорее почувствовал, чем увидел, как мальчик весь сжался, будто испуганный птенец, вцепившись тонкими пальцами в обитое дермантином сиденье, а его покрасневшие глаза, будто умоляюще таращатся на меня, ища спасения или помощи.
- Зря вы так, - ответил я, - детдомовские дети они разные, как и те дети, что под родительским крылом выросли. Тут еще поспорить можно – кто скорее на преступление пойдет – ребенок, потерявший семью, познавший в раннем детстве боль утраты, или ребенок, который в праздности и сытости живет, не зная, чем себя занять. А из детского дома много хороших людей вышло, много известных, - например, актер Николай Губенко, писатель Анатолий Приставкин или певица Лидия Русланова.
- И Русланова? – недоверчиво переспросила тетка.
- И Русланова, - подтвердил я, - так что вы не правы. Наоборот – не мы ли, взрослые люди, делаем жизнь этих ребят невыносимой своими пустыми инсинуациями и подозрениями?
Тетка, немало озадаченная моей настойчивостью, еще раз недоверчиво взглянула не меня, но, не сказав ни слова, прошла в дальний конец трамвая и села возле окошка.
- Спасибо, - прошептал мальчик, чуть улыбаясь.
И было в этой простой детской улыбке что-то такое… Искреннее, чистое.
- Да не за что, - улыбнулся я.
- Она всегда такая, - признался мальчик, - всегда ругает почем зря. А потом сама же жалеет. Один раз яблоко мне дала даже.
- Звать-то тебя как, безбилетник? – улыбнулся я.
- Дима… Димка, - ответил мальчишка.
- А я Алексей, - ответил я, протягивая руку, - будем знакомы.
- Ага, будем знакомы, - повторил мои слова мальчик, с улыбкой, все той же, солнечной, протягивая мне навстречу свою узкую ладошку.
- Лет-то тебе сколько?
- Тринадцать. Так записано в документах.
Что значит, «так записано в документах», хотел спросить я, но удержался.
- А ты, стало быть, из детского дома?
- Ага, - подтвердил мальчишка, - только я туда сейчас только в школу хожу, а живу у бабы Лены.
- Твоя бабушка?
- А, да нет, просто, - вдруг снова погрустнел мальчишка и, ни слова не говоря, отвернулся к окну.
Мне стало немного стыдно. Сам не зная, отчего. А, может, зря я так – лишний раз напомнил ему о родном человеке… Ведь я совсем не знаю этого мальчика. Какие беды привели его сюда, в детский дом, живы ли его родители? Что чувствует он, живя здесь, вдали от родных и близких ему людей.
- А я, кажется, вас знаю, - вдруг ответил мальчишка, пристально глядя на меня, - я вас видел вчера. Вы к нам в детдом какое-то оборудование привезли.
- Не какое-то, а компьютеры, - улыбаясь, ответил я, — вот, организуем в вашем детском доме компьютерный класс. Будете на компьютерах учиться, а в свободное время в игрушки играть – в гонки, там, в логические игры всякие. Здорово ведь?
- Да, – как-то отрешенно переспросил мальчик и, будто смущаясь, ответил с каким-то безразличием, - да, наверное, здорово.
Прав ты был, Михалыч, подумал я с какой-то набежавшей на сердце тоской. Не нужны им ни компьютеры, ни планшеты эти, ни примочки современные. Шмотки всякие, книжки – это дело наживное. А главное – слово доброе да ласковое сыскать бы для каждого, чтобы в сердце шевельнулось что-нибудь хорошее, что-то такое, что помогло бы им в жизни, перемололо в жерновах все те беды, что уже суждено было пережить их юным ребячьим сердцам…
Где бы только найти его – это слово?
* * *
Трамвай, лязгая, тронулся дальше, а мы с моим спутником направились в сторону видневшихся вдали ворот детского дома.
- Вообще, - рассказывал Димка, - сейчас занятия закончились, но я все равно сюда приезжаю. Здесь с ребятами интереснее… Бабе Лене по хозяйству помогу, а потом сюда бегу. Тут и в столовке покормят бесплатно. Да, знаете, вы же в гостинице живете?
- Да.
- Вы в том магазине, что рядом стоит, колбасу и пирожки с мясом не берите. Я как-то купил, так потом животом так мучался всю ночь, что ой-ой-ой…
- Да, я уж в курсе, - усмехнулся я, - кстати, Дима, скажи, а ребята у вас в детдоме надежные есть?
- Надежные? – удивился мальчик.
- Да, такие, что могли бы нам помочь всю старую рухлядь из компьютерного класса вынести. Вдвоем-то мы, с Сергеем Андреевичем, сам понимаешь.
- О, да мы запросто поможем, - охотно отозвался мальчик, - ребята у нас хорошие. Есть правда (мальчик хмыкнул) некоторые, ну… Не совсем нормальные. Да еще девчонки – от них толку ноль… Но остальные – они все надежные. Санька Макеев, Петька Иреев, Толька Кузькин... А знали бы вы Федьку Орлова, ему пятнадцать еще, а пудовую гирю жмет запросто.
- Пудовую? – поразился я.
- Ага. Одной левой…
Так мы дошли до ворот. Возле ворот стояли несколько порожних грузовиков. А во дворе вчерашний бородатый сторож косил траву, ловко махая косой. Трава, будто аккуратно срезанная бритвой, бережно ложилась на газон. Вообще, двор уже не выглядел заброшенным. В сторонке, в глубине двора стояли два грузовика с землей, возле которых я заметил директора детдома, а также еще нескольких мужчин в спецодежде. А на пороге меня уже ждал Сергей.
- О, да ты вовремя, - улыбнулся он, пожимая мне руку.
- Чуть было не опоздал, - улыбнулся я.
- Да, здравствуйте, Сергей Андреич, - улыбнулся Димка.
- Привет, Димка, - Сергей Андреич потрепал мальчишку по голове, - как баба Лена там?
- Хорошо, - ответил мальчик, - только она мне сказала, чтобы я вам передал, чтобы вы больше никаких продуктов нам не давали, и так уже их девать некуда.
- Да бог с тобой, некуда, - начал Сергей, - ладно, беги, в столовую еще успеешь, на завтрак.
- Ага, спасибо, - ответил мальчишка и убежал.
- Ну, пострел, - не выдержал я, усмехаясь, глядя вслед.
- Да, Дима он такой… Кстати, вы завтракали?
- Да, слава богу. А я смотрю, вы тут обустраиваетесь? – ответил я, показывая на грузовики с землей.
- А, да, - улыбнулся Сергей, - вот, видите, нашлись, наконец, шефы, денег выделили. Решили обустроить территорию – палисадники разбить, клумбы. Девочки наши взялись помочь с посадками, с обустройством цветников. Словом, скоро и не узнаете эти места.
- Слушайте, насчет той рухляди… Я с Димой поговорил, он говорит, что ребята помочь могут…
- Дима? А вы уже познакомились, я смотрю? – удивился Сергей.
- Да, - ответил я, - хороший мальчишка.
- Да, хороший, - улыбнулся Сергей, - впрочем, вы зря беспокоились, я со старшими ребятами уже поговорил, помогут. Видели порожние грузовики у входа?
- Да.
- Вот, на них-то весь хлам и вывезем. Нечего его по углам да по подвалам складировать, так решили. В конце концов, чем раньше класс освободим, тем быстрее непосредственно к монтажу нашего оборудования, так сказать, приступим.
* * *
За дело взялись дружно. Конечно, без ребят, – а их набралось человек двадцать, – мы бы ничего не успели. Старую, видавшую годы, разваливающуюся в руках мебель – парты, столы, стулья мы сносили вниз, на улицу, где загружали в грузовики. Веселый галдеж и ребячьи крики невольно напомнили мне о давно забытых школьных субботниках, когда мы всей школой работали на уборке классов и школьной территории.
Но основная возня была не со старым хламом, а с кучей еще относительно нестарой, но в данный момент совершенно ненужной, мебели – кучей столов, шкафов... Поскольку пристроить данную мебель было некуда, на складе свободного места мало, а выбрасывать все-таки жаль, пришлось вооружиться инструментом и заняться демонтажом. Целый день мы с Сергеем, а также еще несколькими ребятами с помощью шестигранных и гаечных ключей, отверток разбирали мебель. Я успел познакомиться с несколькими ребятами – братьями-близнецами Сашей и Толиком Андроновыми, веселыми, вечно хохмящими мальчишками лет четырнадцати, молчаливым конопатым Андрюшкой Антоновым, светловолосым мальчуганом лет тринадцати, еще с несколькими ребятами. Помогал нам и мой новый знакомый, Димка, особенно ловко у него получалось работать гаечным ключом.
- Да ты у нас прирожденный слесарь-наладчик, - шутил, улыбаясь, Сергей.
Дима не отвечал, лишь продолжал крутить гайки, то и дело вытирая пот со лба ладонью.
Трудолюбивый мальчишка, подумал я, из такого прок будет.
Работали дружно, весело, и, признаться, я даже не заметил, как пролетел день.
- Ух, все ребята, баста, - ответил Сергей, - откладывая в сторону инструмент, - завтра продолжим…
На улицу вышли все вместе.
- Леш, ты уж извини, - начал виновато Сергей, - что без обеда сегодня. Заработались совсем…
- Да, ничего, - ответил я, с удовольствием потягиваясь, чувствуя приятный тонус в мышцах, - главное, дело движется. А физический труд еще никому вреда не принес.
Дима остался в детдоме на ужин, а я решил прогуляться вдоль берега Волги. Пройдя вдоль ставших уже привычными одноэтажных домиков с уютными палисадниками, я вышел к берегу Волги. В этом месте река образовывала широкую песчаную косу, с пологим песчаным пляжем естественного происхождения. Скинув одежду, я с наслаждением бросился в прохладные чистые Волжские воды, смывая с себя дневную усталость, с наслаждением плескаясь, будто мальчишка.
Вволю накупавшись, я долго лежал на горячем, белом как снег песке, наслаждаясь теплыми ласковыми лучами вечернего солнца. Как же хорошо тут, думал я. Словно вернулся в детство… Казалось, стоит открыть глаза и увидишь рядом Ромку с Иришкой, а чуть поодаль отца, варящего в нехитром походном котелке вечернюю ушицу из окуньков. Наверное, именно в таких, казалось, забытых богом, местах, еще не тронутых цивилизацией, хочется остаться как можно больше, может, даже на всю жизнь, дабы насладиться этим воздухом, воздухом воспоминаний о детстве и далекой дружбе.
* * *
Поначалу казалось, что работы по демонтажу мебели мы сможем закончить за полдня. Но, признаться, провозились мы с ребятами до конца следующего дня. Правда, прервались на обед – кстати, в столовой кормили вполне прилично, - вермишелевый суп и гречку с сосисками мы с ребятами проглотили буквально в считанные минуты. А потом еще и добавки попросили.
На следующий день мы закончили расчищать помещение. А ведь еще нужно было как следует тут убраться, вымыть полы, протереть стены, вымыть окна. Разумеется, уборщице в одиночку пришлось бы мыть давно не драеные окна и полы до конца недели, так что мы с Сергеем вызвались помочь – ребят к этому делу решили не привлекать, измажутся как чушки еще.
Лишь к концу дня, часам в пяти, Сергей предложил пойти покурить за школьный двор. Школьный двор оказался вполне себе обустроенным – большое футбольное поле, турники, а возле турников – волейбольная площадка. На площадке, весело щебеча и перекрикивая друг друга, подростки играли в волейбол. Среди игроков я сразу заметил своего нового знакомого, Димку.
Рядом с волейбольной площадкой располагались старые длинные деревянные скамьи с облупившейся от времени темно-зеленой краской. На них мы и разместились. Сергей отставил в сторону какой-то большой пакет, достал из кармана пачку сигарет, предложил мне.
- Нет, не курю, - ответил я.
- Да, я тоже, - Сергей усмехнулся, не особо курю, так… Все бросаю, бросаю, а бросить не могу.
Сергей достал сигарету и, прикурив, с наслаждением затянулся.
- Слушай, а волейбол, - догадался я, - твое детище?
- А? – улыбнулся Сергей, - да, вот в свое время решил площадку обустроить, да небольшую секцию при детдоме организовать. Желающих много, сам понимаешь, но основной костяк – так, человек тридцать. Сам-то я, в силу обстоятельств (он похлопал себя по ноге) не могу играть, а вот тренером – пожалуйста, все-таки много лет играл. У нас команда неплохая, правда, мальчишки взрослеют быстро, сам понимаешь. Был у нас игрок один, Сашка Спесивцев, хороший, одаренный мальчишка – сейчас в Нижнем Новгороде учится, играет за институтскую сборную. Приезжал в том году…
- А планов по развитию нет? Ну, проводятся же областные турниры по волейболу среди подростков.
- Да, только понимаешь, им нужно, чтобы мы какой-нибудь клуб представляли, а мы… какой клуб? Так, детдомовская подростковая команда. Вот сейчас шефы нашлись, из клуба «Трудовые резервы», обещали помочь… Эх... Так, Игнатов, Игнатов, - вдруг закричал кому-то Сергей, - кто так на подаче работает? Я говорил – кистью, кистью надо работать… Так… Молодец…
Я наблюдал за Димой – в коротких спортивных шортах и футболке-безрукавке он сейчас казался совсем щуплым… Впрочем, на игру это никак не влияло – пусть у сетки он не был так же проворен, как остальные ребята, зато на подаче работал отлично, как надо. Несколько подач подряд, метко пущенных Димкой, принесли его команде заслуженные очки.
Не обошлось, правда, без инцидентов. Когда игра уже была закончена один из ребят команды противника, высокий жилистый парень лет пятнадцати, громко заявил:
- Последнее очко не зачитывается.
- Это еще почему? – загалдели ребята из Димкиной команды.
- Потому, - хмыкнул в ответ парень, - что мяч сетки коснулся.
А подавал как раз Димка.
- Не было касания, - ответил он, выступая вперед.
- Было. Я возле сетки стоял.
- Не было. Я высоко подал, мяч чуть в аут не улетел.
- Это Сашка Левашов из вашей команды сетку вниз потянул, я видел. Иначе бы касание было.
- Мухлеж, - закричал возмущенный Сашка Левашов, худощавый подросток лет четырнадцати, со смешными, курчавыми, как у Пушкина, волосами, - я не трогал сетку. Я далеко стоял.
- Он не трогал, понял, - выступил вперед возмущенный Димка.
- А тебя, «Долбанутый», не спрашивают, понял? – не выдержал парень.
- Что?
Я видел, как Димка побледнел, как крыло бабочки-капустницы, сжал кулаки и смело шагнул вперед. Парень насмешливо, сверху вниз, смотрел на мальчишку, который и ростом, и комплекцией намного уступал этому верзиле.
- Что ты сказал, повтори? – стиснув зубы выдавил Димка.
- Чего тебе надо, «Долбанутый»? Я же тебе сказал, что тебя не спрашивают…– с издевкой в голосе спросил парень.
Неизвестно, чем бы это закончилось, если бы не Сергей:
- Так, Евсеев, - крикнул он, - оставь Найденова в покое.
- Но, Сергей Андреич… Сетка же была.
- Не было, - закричали ребята из Димкиной команды.
- Так, была – не была… Последнее очко не засчитываем. Переигрывайте.
Димка выглядел подавленным. Весь бледный, будто поникший, в этот момент он, казалось, расплачется. Да и первая подача не удалась – мяч улетел в аут. Зато следующая подача принесла Димкиной команде заслуженное очко и заслуженную победу.
Сергей, насупившись, сидел рядом.
- Зачем он так с ним? – не в силах сдерживаться, спросил я, - что за кликуха такая?
- Да, Евсеев, - не выдержав, сплюнул Сергей, - он так со всеми. Особенно с Димой. Димку тут некоторые старшеклассники так зовут. Ребята заступаются, конечно, да и сам Димка в обиду себя не даст, но…
- Да что с ним не так-то? – не выдержал я, - мальчишка как мальчишка, в самом деле…
- Да, ты же не знаешь… С Димой история громкая была, в свое время. Даже в газетах писали. Понимаешь… Он попал к нам два года назад. Нашли его в нескольких километрах отсюда, за городом. Без документов… Какие-то дальнобойщики мимо ехали и случайно заметили мальчишку, лежащего без сознания возле самой дороги. Повезли в райцентр, вылечили… На ноги поставили. Но дело не в этом...
- А в чем?
- Амнезия у него. Полная. Ну, потеря памяти. Травматический шок и все такое. Не помнит ни имени, ни фамилии, ни даты рождения. Ни откуда он. Ничего, понимаешь?
- Но, а родители?
- В этом и дело все… Поиск родителей ничего не дал. Ни родителей, ни близких/дальних родственников у мальчишки, ни друзей, ни знакомых. Никого.
- Но ведь так не бывает, - горячо возразил я, - вы же неглупый человек. В конце-концов, мальчишка не может же всю жизнь жить взаперти – он общается, ходит в школу. Общается с ребятами. Не может же он быть абсолютно асоциален, оторван от коллектива? Все равно должен быть кто-то, кто его знает, помнит, или хотя бы кто-то, кто знает его родителей, близких. Даже если мальчишка вырос в детдоме, все равно – какие-нибудь следы бы нашлись.
- Не может? Согласен. Но расследование ничего не дало. Запросы и в Москву отправлялись, и в Питер, многие города и веси.
- И что?
- Без толку, - ответил Сергей, - хотя первое время от журналистов отбоя не было, со всей нашей необъятной Родины понаехало их сюда будто грязи. Все искали, высматривали, выспрашивали. Репортажи снимали. А потом успокоились…
- А мальчик?
- Ну что, мальчик? Назвали Димой, это наша бывшая библиотекарь, баба Лена, на него глаз положила – говорит, что на ее сына Диму, что в Чечне погиб в конце 90-х, похож немного. Кстати, Дима сейчас у нее живет, она опеку над ним оформляет, правда, все никак не оформит. Баба Лена в нем души не чает. А фамилию дали простую – Найденов.
- Ну а с ребятами он как?
- Ну, что… Привыкает потихоньку, видимо, все же в подсознании что-то отложилось, а поначалу даже говорил с трудом. А сейчас освоился – учится неплохо, в геометрии, алгебре особенно, вообще, в математических науках неплохо преуспел. Ну, в литературе тоже, - читать любит страсть, наверное, все книжки в школьной библиотеке перечитал. А первое время забьется в уголок, да плачет. Сядешь рядом, поговоришь с ним… Просто так, обо всем на свете. Успокоится, вроде… Да, какое тут спокойствие вообще может быть, - не выдержал Сергей.
- Врачи-то что говорят?
- Врачи, - с тоской протянул Сергей, - никакой конкретики, только слова общие. Мол, свежий воздух, общение со сверстниками, способны творить чудеса. Да только в чудеса я не верю. Знаешь, может, если бы, наконец, нашлись бы его родители, может, это могло бы ему помочь. Говорят, что только повторное, очень сильное нервное потрясение, связанное как-то с событиями его предыдущей жизни, способно помочь ребенку. Но только где гарантия, что ребенок в результате этой «шоковой терапии» окончательно умом не тронется.
Я с тревогой в сердце следил за носящимся по волейбольной площадке Димкой, все еще не веря в душе, что этот мальчишка столько всего перенес. А вообще, подумал я, ведь у каждого из этих брошенных судьбой ребятишек есть за душой что-то такое, что наверняка заставит сжаться сердце у любого из нас.
- Но ведь нужно что-то делать… Искать родных, искать, - выдавил я.
- Да, мы ищем, да пока без толку…
- А этот… Евсеев? Что ему от Димки-то надо?
- Да что Евсеев, - махнул рукой Сергей, - Евсеев Миша – сынок богатого папы, как сейчас принято говорить, бизнесмена. Папа его в какую-то мошенническую схему влез, заработал немало, а как в его строну правоохранители копать стали, пропал куда-то. Поговаривали, что он за рубеж рванул, правда, не исключено, что с ним просто расправились конкуренты.
- А подростка, значит, к вам перевели? А как же его мать?
- Да какая она мать? Мачеха. Ее дело молодое, как говорится. Зачем ей лишняя обуза? А пацана жалко, конечно, хоть и характер у него… Будь здоров… Ни с кем толком не общается, так, целыми днями по городу шляется. Пытались с ним как-то говорить, занять чем-нибудь, да все без толку. Хотя и понятно, отчего так.
- Отчего же?
- Понимаешь, - задумчиво проговорил Сергей, - я порой думаю, отчего некоторые дети такие жестокие, озлобившиеся на всех? Я потом понял – мы их сами сделали такими. Понимаешь – мы. Не улица, не школа, не ребята, с которыми так или иначе общаешься. Мы, взрослые. Ребенок, который уже в осознанном возрасте познал истинный смысл предательства, лжи и жестокости взрослых, уже не сможет, понимаешь, не сможет об этом забыть, уйти от этого, не в силах как-то объяснить, избавиться от этой боли. Отсюда и отсутствие воспитание, а и вообще – распущенность налицо как таковая…
- Но ведь не все дети, попавшие в детские дома, становятся такими? Тот же Дима. Толик и Сашка Андроновы…
- Конечно, не все дети такие. Некоторым удается найти себя, принять окружающую их действительность. И хорошо, когда рядом находится человек, способный протянуть им руку помощи, поддержать. А если нет? Эх, Леша, если бы для каждого брошенного в нашей стране ребенка найти того, что сможет заменить ему мать, отца, вообще, родного человека. Человека, который словом и делом поможет ему не сойти с верного пути…
Я молчал.
- Знаешь, - с какой-то непонятной мне злобой в голосе ответил Сергей, - если бы моя воля была, я бы всех тех, кто свое дите бросил… Всех бы к ответу призвал.
- Да, только это уже не вернет ребенку веру в людей, - заметил я.
Наконец, игра закончилась. Во втором тайме победу снова одержала команда Димки, победив команду противника с разгромным счетом 15:8. Ребята, весело галдя и обсуждая прошедшую игру, направились в раздевалку.
- Дима, - окликнул мальчика Сергей.
Димка, раскрасневшийся, с улыбкой до ушей, подбежал к нам.
- Видели, как мы их сделали? – затараторил он, - а как Сашка Левашов у самой сетки Витька Романова срезал, а? Здоровско… Завтра опять играть будем, обещали ребята прийти из города, говорят, у них там какой-то сильный игрок есть, то ли Симаков, то ли Симакин…
- Да, Дима, - ответил Сергей, протягивая мальчику пакет, - это бабе Лене отнеси.
- Это еще что? – поинтересовался мальчик.
Мы заглянули в пакет – в пакете лежала сетка с картошкой.
- Сергей Андреич, - умоляюще начал Димка, - ну, вы опять? Баба Лена сказала, чтоб я не брал от вас никаких продуктов больше. И вообще, никаких подарков.
- Ну, так что же мне, выкидывать ее, что-ли? – удивился Сергей, - у нас ее и так девать некуда.
- Ну, отдайте кому-нибудь еще. Или на кухню.
- На кухне и без моего ведома знают, что и как. А ты бери, и не спорь.
- Не возьму, - совсем по-детски надул губы мальчик.
- Ну, тогда выбрасывать придется, - обреченно вздохнул Сергей, поднимаясь, - так, контейнер мусорный у нас там, кажется…
- Э, нет, вы чего? – закричал испуганный Димка, - ну, ладно, давайте возьму. Ну? только в последний раз.
- Последний, последний, - усмехнулся Сергей.
Мальчик убежал, а мы с Сергеем пошли в сторону школы.
- Баба Лена едва концы с концами сводит, - признался Сергей, - сам понимаешь, пенсия маленькая, а здоровье уже не то, не побегаешь. Да и мальчишку к себе взяла, а тут тоже расходы. Вот мы и помогаем - когда продуктами, когда деньжат подкинем. Сама-то она не признается никогда, конечно.
- Ты говорил, что у нее сын погиб?
- Да, - горько ответил Сергей, - Дима, в 1999 году, на второй чеченской… Я-то его не застал еще, сам-то я тут обосновался уже в 2004-м. Непросто ей, сам понимаешь, без сына. А как Димку увидела, в первый раз, 2 года назад, так уже и не отпустила его. Все сынок да сынок ему, хотя Дима ей во внуки годится. И как это им так удалось найти общий язык, сам не пойму? Ведь Дима до встречи с ней даже ребят сторонился, все в сторонке больше, а тут – повеселел, ожил, с ребятами общаться стал. Может, и правда говорят – доброе слово да доброе дело способны любые людские травмы исцелить?
Сам не знаю почему, но именно сейчас в моей душе шевельнулось неведомое ранее чувство, что-то близкое к тому, что мы, взрослые люди, когда-то впитали в сердце вместе с молоком матери, но позабыли о нем в суете прожитых лет. Желание защитить и уберечь этого, почти не знакомого мне, но в то же время какого-то очень простого и открытого миру мальчишку от любых бед и невзгод, которым суждено, так или иначе, выпасть на его долю.
* * *
Возвращаться в гостиницу в такой теплый летний вечер не хотелось. Покинув территорию детского дома, я снова решил сходить к Волге, искупаться, а там немного прогуляться. По пути я зашел в магазин, где купил полкило докторской колбасы, буханку ржаного хлеба и бутылку кваса. Перекушу заодно, подумал я.
Через каких-то полчаса я уже лежал на песке, с наслаждением подставляя бока под теплые лучи вечернего солнца, уже совсем не жгучие. Ласковый ветерок нежно ласкал кожу, забирая с собой все тревоги и заботы, оставшиеся на душе по окончании рабочего дня. На душе было легко и спокойно. И правда – а чем не отдых. Вот если бы с собой удочки взять, палатку, да на пару недель сюда махнуть… Как в детстве. А что, закралась ко мне в голову мысль, ведь удочку можно и самому сделать – срезать подходящую ветку и вуаля. Только снасти раздобыть бы…
Обсохнув как следует, я оделся и, взяв в руки кроссовки, не спеша побрел вдоль песчаной косы. Впереди, за крутой линией речного Волжского берега, за макушками старых тополей, виднелись контуры древних холмистых исполинов, склонившие свои угрюмые берега над безбрежными речными водами. Холмы густо поросли темно-зеленой щетиной трав, кустарников и редких деревьев, каким-то чудом вцепившихся своими корнями в каменистую почву. Казалось, древняя стихия не дает возможности новой молодой поросли взобраться на вершину, втиснуться в нее, зацепиться хоть малой частичкой новой жизни за ее древние телеса. А может, это дремучий лесной покров, устилающий древние вершины, не дает ни единого шанса новому поколению взять приступом вершины. И обнаженные каменистые участки на холмистых склонах будто являли собой подтверждение той самой борьбы. И кто знает, не являлась ли это древняя стихия природным охранителем нашего, затерявшегося в далекой российской глубинке, городка.
Я свернул на узенькую, еле заметную стежку, причудливо петляющую в густой луговой траве. Деловито обогнув печально склонившиеся над берегом ивы, стежка резко взяла вверх, на береговую кручу, а далее, петляя между небольшими, в человеческий рост, холмами, свернула в сторону небольшой березовой рощицы.
Тут-то я и услышал голоса… Голоса явно ребячьи. Я замедлил шаг. А буквально через мгновенье до меня донесся еле ощутимый запах костра. Запах, который я не смогу спутать ни с чем иным. Тропинка обогнула густо поросший кустарником холм, и я увидел их. Четверо ребят, а точнее, трое мальчишек и одна девочка, сидели полукругом на траве, спиной ко мне, возле небольшого костерка и оживленно обсуждали что-то. Я не мог видеть их лиц, но одного я сразу узнал – по уже знакомой мне светлой застиранной футболке и лохматой, давно не стриженой макушке. Это был Димка.
Признаться, мне не очень хотелось вмешиваться в ребячий спор, и я уже решил было повернуть обратно, как вдруг под моей ногой предательски хрустнул сучок. Ребята испуганно оглянулись.
Ребят я сразу узнал. Один из них, Андрюшка Андронов, тот самый мальчишка, помогавший нам с Сергеем с мебелью, даже улыбнулся в ответ, правда, чуть смущенно. Другого мальчишку, а скорее, светловолосого круглолицего малыша лет шести в серых шортах и такой же футболке, я не знал, равно как не знал и сидящую рядом светловолосую девочку в светлом платье, лет двенадцати-тринадцати. Даже несмотря на разницу в возрасте можно было заметить, насколько девочка и мальчик похожи друг на друга – те же черты лица, цвет глаз, даже испуганный взгляд, которым они встретили меня, был буквально одинаковым.
- Ксюш, это дядя Леша, они с Сергей Андреичем у нас компьютерный класс строят, - улыбнулся мне Димка.
- Ой, а я знаю, - ответила девочка, - вы нам вчера с девочками с саженцами помогали.
Действительно, вчера я помог девчонкам из детдома в посадке нескольких кустовых роз. Розы были довольно большими, а заставлять девчонок в одиночку их сажать было бы делом неблагодарным. Еще исколются да перепачкаются в земле.
- А, помню, - ответил я, улыбаясь, а это что за герой? Брат?
- Ага, это Виталик, - улыбнулась девочка.
- Мы его просто белобрысым зовем, - ответил Андрюшка, - правда он обижается.
- И ничуть не обижаюсь, - надул губы Виталька.
- А я иду мимо, слышу голоса, - ответил я.
- Ой, да вы садитесь, дядя Леша, - гостеприимно ответил Димка, - мы вот картошку запечь хотели.
- Уж не та ли это картошка, которую тебе дядя Сережа дал?
- Да, но… Баба Лена опять ругать будет. Она очень не любит, когда с ней как с иждивенкой какой…
- Если человек от души, разве это обидно?
- Нет, просто она опять, ну, причитать будет, говорить, что люди копейку от сердца отрывают и ей несут, а она сама пока на ногах и нас позаботиться может.
Я присел на мягкую траву, поджав ноги. Ребята, которые совсем недавно что-то оживленно обсуждали, притихли. Верно, стесняясь. Костерок тем временем только разгорался. Пока он прогорит…
- Так, ребятня, нечего животы свои голодом морить, - ответил я, открывая сумку и доставая оттуда колбасу, хлеб, небольшой складной нож, и, к сожалению, уже нагревшуюся бутылку кваса.
Ребята оживились, охотно разбирая кусочки порезанные кубиками кусочки колбасы и слегка крошащиеся ломти черного хлеба. Андрюшка сбегал на берег и принес множество тонких ивовых прутиков, на которые мы нанизали кусочки колбасы вперемежку с хлебом. А еще через несколько минут мы, все вместе, за обе щеки уплетали удивительно вкусно пахнущий костром хрустящий хлеб и пышущие жаром подрумяненные кусочки колбасы, запивая наш нехитрый ужин квасом. За ужином и разговорились.
- Дима, - умоляюще попросила девочка, - ну, ты дорасскажи ту историю, про короля, который одним прикосновением мог обратить предмет в золото.
- Ну, это глупая история, и к тому же не по-настоящему, - заупрямился Димка.
- Ну, а все-таки, - вмешался я, - мне тоже интересно было бы послушать.
Закат потихоньку догорал. На берег спустились длинные вечерние тени, и оттого возле жаркого, пахнущего домашним очагом, костра, было очень уютно. Сразу вспомнилось то далекое детство, когда мы вот так же, прижавшись друг к дружке, сидели возле костра и рассказывали друг другу разные истории, легенды и сказки.
- Ну, - начал Дима, - значит, был такой царь, в древней Греции, а звали его Мидас. Однажды тот царь помог самому богу Дионису, за что Дионис предложил Мидасу любое вознаграждение. Царь Мидас был очень жадным, и потому попросил, чтобы все, к чему он не притронется, тут же обращалось в золото. Дионис предупредил Мидаса, что этот дар станет его проклятьем, но Мидасу все равно было. Очень уж жадным он был. Дионис исполнил желание Мидаса. И действительно – к чему бы Мидас не притрагивался, все этот немедленно обращалось в золото. Поначалу Мидас был в восторге от счастья. Но потом он понял истинный смысл слов Диониса, который предупредил его о проклятьи. Когда он вернулся в свой дворец, и сел за уставленный всякими явствами стол, то он не смог съесть ни кусочка, так как вся еда и питье немедленно обращались в золото. В отчаянии он бросился в свои покои, где к нему выбежали его дети. Он попытался обнять их, но дети тут же обратились в безмолвные золотые статуи. Мидас понял, чего стоило ему его собственная жадность – вся его семья, все близкие люди превратились в золотые безмолвные статуи. Кроме того, Мидасу стала грозить голодная смерть – ведь он не мог съесть ни кусочка. Так этот злой жадный царь и умер.
Ребята помолчали.
- По-моему, этот царь просто дурак, - ответил Андрюшка, - нужно было с умом попросить Диониса. Например, чтобы в золото обращалось не все, а только, например, камни и деревья. Тогда бы он не умер от жадности. Вот если бы я был на его месте. Я бы так разбогател…
Андрюшка мечтательно задумался.
- И что бы ты сделал? – спросил я.
- Нуууу… Не знаю. Например, построил большую-пребольшую башню из мрамора на месте нашего детского дома, и жили бы мы там все вместе, и в ус не дули. Никакой учебы, сидишь, да мультики смотришь, или на компьютере играешь.
- Да, только в реальной жизни это невозможно, - ответил я, - в смысле, с технической точки зрения возможно. Но с практической – много людей пострадает при этом. И даже умрет.
Ребята удивленно посмотрели на меня.
- Это еще почему? – удивился Андрюшка.
- А при том, что есть закон сохранения материи. Если где-то, что-то прибавится, значит, что где-то, что-то убавится. Он-то как раз очень применим к такой вещи как «богатство».
- Как это? Само собой, что ли? – засмеялись ребята.
- Нет, просто, чем более богат человек, тем больше у него денег, тем меньше их у других, - попытался объяснить я, - ведь деньги, равно как и все земные блага, что окружают нас с вами, невозможно сделать из воздуха – все эти блага конечны. Чем больше ты богатеешь, тем беднее становятся другие люди. А ведь у них семьи, дети… Ты считаешь это справедливым, когда ты становишься богаче, а, например, Димка, Ксюша, Виталька, становятся все беднее и беднее, и в результате, умирают с голоду?
Ребята замолчали. Даже в сумерках, в пляшущем свете пламени, было видно, как Андрюшка покраснел от стыда.
- Ну, я же не знал, ребят, - запинаясь, ответил Андрюшка, не решаясь поднять голову - я же не хотел, чтобы было все так.
- Но, - спросила девочка, - что же это получается? Получается, что все должны жить бедно?
- Почему бедно? Нужно жить как все, по-честному, тогда все будут жить в достатке.
- Значит, богатство – это плохо? – спросил Димка, - а в сказках пишут, что…
- Сказки – они и придуманы для того, чтобы быть сказками. Потому что в них все не по-настоящему. А богатство – это порок современного общества. Это непросто понять, но…
Ребята задумались, только один Виталька шмыгал в нетерпении носом.
- Если богатство – это плохо, то что тогда хорошо? - решился Димка, - что самое главное в жизни, для чего стоит жить?
- Вот ты какие вопросы задаешь, - удивился я, - ради чего жить…
- Ну, правда, - ответила девочка, - нас учат в школе, учат, а для чего? Чтобы мы могли найти свой путь в жизни, свое счастье, говорит нам наша учительница. А что оно такое – счастье? Или это все для красивого слова придумано.
- А вот я могу рассказать вам одну сказку-быль, которую рассказал мне давным-давно, когда я еще был мальчишкой, один мой друг. Вы послушайте и все поймете.
- Ой, давайте, давайте, - загалдели ребята.
- А как сказка называется?
- Сказка называется «Про трех братьев». Только – уговор…
- Какой? – полюбопытствовал Андрюшка.
- А такой... Костер то уже прогорает. Не видать сегодня нам печеной картошки как своих ушей? – улыбнулся я.
Андрюшка засуетился, закидывая в горячие угли большие картофельные клубни. После чего ребята сгрудились поплотнее у костра и приготовились слушать…
* * *
И я начал свой рассказ…
Давным-давно, как давно, никому не ведомо, но дело-то не в том… Итак, жили в одной деревне три брата. Старший был уже взрослый парень, было ему лет 15-16, был он умным и рассудительным юношей, потому все его уважали и к его мнению всегда прислушивались. Среднему брату было лет 14, ну а младший был совсем мальчишка, ну, лет 10-11, не больше, потому его никто серьезно не воспринимал. Ну, подумаешь, мальчишка, думали все – пусть бегает себе да голубей гоняет, ни пользы от него, ни вреда.
И вот, однажды, отправились три брата в лес, за грибами. Ходили-ходили они по лесу, много грибов насобирали, но и ушли от дома порядком далеко. А с большой ношей в руках – попробуй-ка, походи. И когда до деревни оставалось совсем недалеко, ветер донес до них сильный запах дымы и гари. Может, пожар неподалеку, подумали братья.
Но увы, все было намного страшнее... Когда братья вышли из леса, они увидели, как их деревня полыхает ярким пламенем. В отсутствие братьев на их деревню напали враги и сожгли деревню. Братья бросили ставшие ненужными корзинки с грибами и поспешили домой. Страшное зрелище предстало перед их глазами. Вся деревня была сожжена дотла, а все жители, в том числе родители наших героев, были жестоко убиты врагами…
* * *
Ребята, притихнув слушали, не смея проронить ни слова. Я лишь увидел, как Димкины кулаки невольно сжимаются, а у Ксюши с Виталиком на глазах выступили слезинки. Лишь Андрюшка, понуро склонив голову, сидел в сторонке…
И я продолжил…
* * *
Похоронив своих соплеменников, братья задумались – как же им быть? Остаться здесь, выстроить деревню заново или отправиться в путь искать счастья.
- Ребята, - сказал старший брат, - враги уничтожили наш дом и сгубили всех близких нам людей. Верно, не видать нам в родном краю ни счастья, ни покоя. Пойдемте-ка искать наше счастье в чужом краю. Кто знает, может найдется на земле то место, которое мы сможем назвать своим домом и где можем быть счастливы.
И братья отправились в путь. Шли они долго-ли, коротко-ли, много земель чужестранных прошли, да нигде счастья не нашли. Шли через поля, через леса… Питались грибами, ягодами да кореньями съедобными. И вот – зашли наши братья в такие чужедальние края, где, казалось, нога человеческая еще не ступала. Глядят – а на дороге камень стоит, даже не камень, а скала, а на скале надпись:
Направо пойдешь – великую власть в своих руках обретешь, но счастья не найдешь.
Прямо пойдешь – великое богатство и достаток обретешь, но счастья не найдешь.
Налево пойдешь – великое горе и страдания испытаешь, но счастье познаешь.
Заспорили братья – какой дорогой им идти. Старший говорит:
- Я считаю, что нужно идти направо. Ведь, обладая безграничной властью, можно добиться истинного счастья, как для себя, так и для тех, кто тебе близок и дорог.
Средний брат сказал:
- Я считаю, что нужно идти прямо. Ведь только будучи богатым можно обеспечить хорошую сытую жизнь себе и своим близким. Разве не в этом счастье?
А младший и говорит:
- Ребята, а разве не в том счастье, чтобы через все жизненные беды и невзгоды всегда идти плечом к плечу с близкими тебе людьми? Не в том ли счастье состоит, что мы с вами вместе, а не порознь. Давайте вернемся назад и поищем другой путь.
Засмеялись над ним братья.
- Ну, кому что, а ума тебе, братец, не помешало бы. Ступай-ка ты своей дорогой, а мы пойдем своей.
Заплакал младший брат. Просил он старших братьев не покидать его, остаться вместе, но братья были непреклонны. И они оставили плачущего брата возле скалы, а сами пошли – каждый своим путем.
Что делать младшему брату. Решил он так:
- Пойду-ка я оставшейся дорогой. Может, и взаправду пишут, что счастье найти можно в жизни.
Итак, старший брат пошел направо. Шел он долго-ли, коротко-ли, нам про то неизвестно. Да и дело не в том. Однажды утром, на горизонте, старший брат увидел огромный, обнесенный высокой стеной город. Когда он подошел ближе, то городские ворота раскрылись и оттуда вышли горожане. Завидев юношу, они, все как один, пали ниц перед ним. После чего к юноше подошел высокий старик с длинной окладистой бородой, низко поклонился и сказал:
- О, таинственный и великодушный странник. Многие, многие годы мы ждали твоего появления. Ибо в старинной летописи было сказано, что однажды на рассвете, в день, на исходе полнолуния, перед городом появится юный путешественник в старинных одеждах, которому суждено будет избавить наш город от великого Тирана, угнетающего наш народ. Возьми же меч в руки и веди нас за собой. Избавь мир от великого тирана и сам займи место нашего Повелителя. И да будет твое царствование долгим и праведным.
С этими словами длиннобородый старик вложил в руки ошарашенного юноши большой тяжелый меч. И горожане, упав ниц перед юношей, воскликнули:
- О, наш спаситель. Веди нас в праведный бой и покончи с жестоким Тираном.
Возглавляемые нашим героем горожане ворвались в город и закипела жестокая схватка между горожанами и жестоким Тираном. Жестокий тиран был повержен, а юношу единогласно короновали. Таким образом, юноша стал королем.
Но властвование не принесло ни радости, ни пользы его подданным. Со временем юноша стал жестоким и алчным правителем, человеком, который сосредоточил в своих руках абсолютную власть над подданными через угнетение и эксплуатацию. Таким образом, юный король со временем сам превратился в такого же Тирана, которого он сверг. И уж, разумеется, он совсем позабыл о своих братьях, оставленных им на чужбине.
Средний же брат, как вы помним, пошел прямо. Шел он много дней и ночей, а однажды поутру увидел вдали огромный и очень красивый дом. Когда он подошел поближе, то из дома вышел пожилой слуга в длинном богатом сюртуке и сказал:
- О, юноша, ты прибыл в наши забытые Богом края как раз вовремя. Мой хозяин, богатый и знатный человек дал мне указание привести к нему первого встречного путника, который будет проходить мимо. Пойдем же.
Старик взял ничего не понимающего юношу за руку и повел его внутрь дома. Дом поразил юношу своей невероятной красотой и роскошью – стены дома были сделаны из богатого мрамора, украшенного дорогими коврами, а также золотыми и серебряными украшениями. Мебель была сделана из красного дерева, а полы устланы богатыми коврами, такими мягкими, что, ступая по нему юноше казалось, что он идет по мягкому лебяжьему пуху. А в дальней комнате, на большой и роскошной кровати лежал старик, обложенный подушками. Заметив юношу, он с трудом поднял свою слабую и дрожащую руку с постели и сказал:
- Мальчик, подойди ко мне поближе.
Юноша подошел поближе.
- Мальчик, слушай меня, - слабым голосом проговорил старик, - я богат, но прожил свою жизнь в одиночестве. Только слуга был всегда рядом со мной, верный и надежный человек, единственный человек, которому я могу доверять. Но наследников у меня нет, равно как нет ни друзей, ни близких родственников. И теперь, когда мои дни сочтены, я решил, что отдам все, абсолютно все мое состояние первому человеку, который пройдет мимо моего дома. И вот этим человеком являешься ты. Тебе, именно тебе я доверяю все свое состояние, все свои сокровища и драгоценности. Будь же достойным наследником моего состояния…
И, договорив последнюю фразу, глаза старика закрылись. Навсегда.
Таким образом, юноша стал наследником богатейшего состояния. Но принесло ли оно ему счастья? Нет, юноша стал алчным и жадным, завистливым и расчетливым. Продав дом на чужбине и уволив старика-слугу, он переехал в город, где купил богатый дом, завел себе прислугу и начал жить на широкую ногу, проводя жизнь в праздности и безделии, думая лишь об одном, день и ночь – как приумножить свое богатство. И уж, конечно, он забыл, что там, на чужбине у него остались братья.
А младший брат пошел своей дорогой. Много дней и ночей он шел, питаясь чем придется, ночуя под открытым небом. Он проходил через богатые города, откуда его гнали, и где над ним насмехались, как над бродягой. Он проходил через села и деревни, где, в лучшем случае, ему, как бродяге и оборванцу, давали корку заплесневелого хлеба и разрешали поспать на заднем дворе, а в худшем – просто спускали на него собак. Мальчик все терпел и лишь по ночам, укрывшись от людей, он давал волю своим слезам.
- Ах, если бы мои братья были со мной, тут, - думал он, они бы не позволили такому случиться. Никогда.
Так прошел год. А может и два - дело не в том. И вот однажды мальчик пришел в большой богатый город. В этом городе властвовал жестокий и могущественный король. Когда процессия короля проезжала мимо, по улице, мальчик смог, наконец, лицезреть короля. И его радости не было предела – то был его старший брат.
- Какое счастье, - думал мальчик, - что я, наконец, нашел тебя, брат.
Ценой невероятных усилий мальчику удалось добиться аудиенции у короля. Много дней и ночей он не спал, ожидая, когда король примет его. Сколько раз он представлял за это время, как его старший брат обрадуется, когда увидит его. И уж теперь они никогда не расстанутся. Никогда. А то, что люди говорят о жестокости короля... Они просто врут и все. Они не знают, какой хороший и добрый его брат.
Как же волновался мальчик, когда его провели в огромную богатую тронную залу. Не описать и словами…
Но король не узнал его. Напрасно мальчик, плача, рассказывал брату об их детстве, об их родителях и друзьях, о том, как они вместе весело проводили время. Увы. На троне перед мальчиком сидел уже не его брат, а Тиран, позабывший, что на свете есть добро. А тот, кто забывает о том, что на свете есть добро, забывает и о тех, кто ему был когда-то дорог и близок.
- Как ты посмел, мальчишка, - грозно воскликнул король, - назваться моим братом, братом короля, властителя над людьми? Уж не хочешь ли ты попрать тем самым мое имя, мой светлый образ освободителя людских сердец от власти Тирана? За твое бесстыдство я могу тебе отрубить голову, и мои подданые примут это как данность. Но я милостив...
И он велел своим слугам всыпать мальчику сотню плетей и с позором выгнать его из города. А подданые, слушая речь короля, не переставали восклицать:
- О, как милостив наш государь.
Мальчика схватили и, всыпав ему сотню плетей, выкинули за городские ворота. Глотая слезы от боли, нет, не от плетей, а от боли предательства того, кто когда-то был его братом, мальчик побрел восвояси.
Долго бродил мальчик и вот, в один прекрасный день, он пришел в большой и красивый город. Но красивее всех домов и зданий был один, большой, из белого камня, дом, расположенный на вершине большого пологого холма, такого высокого, что дом тот видно было как на ладони из любой части города. И мальчик решил пойти полюбоваться на этот прекрасный дом вблизи. Когда мальчик добрался до дома, то ворота открылись и из ворот выехала богатая открытая повозка, запряженная в тройку белых, как снег, коней. На козлах сидел кучер, а в мягком, обитом бархатом кресле сидел юноша в богатой одежде. И сердце мальчика радостно забилось – то был его брат, средний брат. Не помня себя от радости, мальчик бросился к повозке:
- Постойте, - кричал он, чувствуя, как в его глазах набухают слезы, слезы счастья, - брат, это я. Ты ведь помнишь меня? Помнишь?
Повозка остановилась. Но богач лишь мельком, холодно взглянул на мальчика.
- Чего тебе нужно, мальчишка? – спросил надменно богач.
- Это ведь я, - умоляюще ответил мальчик, с трудом подбирая слова, - я, твой младший брат. Помнишь, наше детство? Родителей? Наши игры? Помнишь?
Богач лишь презрительно усмехнулся.
- Как ты смеешь называться моим братом, ты, голодранец? Уж не хочешь ли ты своей наглой и беспардонной ложью посягнуть на мое богатство?
И тут вмешался кучер.
- Позвольте, я проучу его?
- А? – зевнул богач, - хороший урок будет ему кстати, и весьма. Только поторопись, а то мы опоздаем на прием к его сиятельству.
Кучер схватил кнут, спрыгнул с козел, подскочил к ничего к ошарашенному мальчику и так сильно ударил того кнутом, что мальчик упал без сознания.
- Ну, поехали, - ответил богач, - а ЭТО пусть слуги уберут куда подальше.
К счастью, среди слуг того богача нашелся один-единственный человек, который сжалился над мальчиком. Он отнес его к себе в дом, вылечил и, дав ему на прощанье новую одежду, немного денег и хлеба, сказал ему так:
- Ступай-ка своей дорогой, путник. Не найдешь ты в этих жестоких краях своего счастья, раз даже твой брат не узнал тебя. Может, где-то далеко, там, где тебя не ждут, и есть то, истинное счастье.
И мальчик, проклиная свою судьбу, побрел восвояси. Он шел и думал:
- Ах, как же мне жить теперь? Ради чего жить, если даже мои братья отвернулись от меня, люди гонят меня прочь, как оборванца. Зачем жить?
Он шел день и ночь и однажды пришел к тому самому камню, откуда он с братьями начал свой путь, где каждый выбрал свою дорогу, свой путь. Упав на колени, мальчик залился слезами:
- Ах, если бы я мог все вернуть? Я бы бросился к ногам своих братьев и со слезами бы умолял их, не покидать друг друга, никогда. А теперь – как же мне быть? Неужто нет на свете того, что мы называем счастьем?
И решил тогда мальчик уйти в лес, в самую чащу, чтобы там, в лесу его сожрали дикие звери. Ведь если нет на белом свете счастья, зачем тогда жить.
Он шел долго, продираясь сквозь чащу, в кровь сбивая ноги, но не обращая внимания на боль. И, когда силы совсем оставили его, вдруг он услышал чей-то звонкий, полный ужаса крик, доносящийся из самой чащи:
- Помогите, помогите… Кто-нибудь…
Мальчик собрал свои последние силы и бросился в ту сторону, сквозь заросли.
- Помогите, - раздавался крик отчаяния, - ну, кто-нибудь...
Голос был звонкий, и мальчик понял, что кричал, скорее всего, мальчишка. Ну, или девчонка. Через минуту мальчик добежал до небольшой поляны. Посреди поляны он увидел мальчишку, такого же, как он, израненного, окровавленного, в старых лохмотьях. Он стоял, сжимая в руках большую палку, обороняясь от трех больших волков, окруживших его. Хищники, грозно рыча, готовились броситься на мальчишку, который уже был явно не в силах больше обороняться.
Конечно, наш герой очень испугался. Но он подумал: «Может, мне не суждено встретить рассвет нового дня, может суждено погибнуть сегодня от клыков этого ужасного зверя, но я помогу ему. Может, хоть так я смогу принести кому-нибудь хоть что-то хорошее в этой жизни».
Он схватил огромный камень и бросился на волков. Волки не ожидали появление нового врага, а увидев, что враг сжимает в руке огромный камень, испуганно припустили наутек. А мальчишки, взявшись за руки, бросились прочь, пока волки не вернулись.
Они бежали долго, пока силы совсем не покинули их. И остановились лишь тогда, когда они без сил упали на траву. Тут они смогли разглядеть друг друга.
Они были очень похожи, даже возраста примерно одного.
- Как тебя зовут, - спросил наш герой.
- Я… Я Джон, - ответил другой мальчик, - а тебя?
- Не знаю, - признался мальчик.
- Но ведь так не бывает. У каждого человека есть имя.
- Какая разница, если мне уже все равно одно, погибать - горько ответил мальчик…
И он рассказал своему новому знакомому о себе и своих братьях.
- Значит, ты совсем-совсем один? – спросил Джон.
- Да.
- И я, совсем-совсем один. А знаешь что? Давай быть вместе, ну, как два брата. Мы будем делить друг с другом каждый кусок хлеба, каждую пригоршню ключевой воды. И вместе мы со всеми бедами справимся, вот увидишь.
- Вместе? – обрадовался мальчик.
- Да, но только чтобы не расставаться никогда-никогда, - ответил Джон, улыбаясь.
И мальчики взялись за руки и пошли вперед, по большой лесной дороге. Шли они много дней и ночей, вместе добывали пропитание, а холодными ночами спали, обнявшись, чтобы не замерзнуть. И однажды, поздно-поздно ночью они увидели далеко-далеко за деревьями огонек.
- Пойдем туда, - сказал Джон, - кто знает, может, там живут добрые люди, которые дадут нам кров на ночь.
- Пойдем.
Вскоре они дошли до небольшой поляны, на которой стоял маленький бревенчатый домик. Они постучали и им открыла дверь женщина. Убранство домика было совсем-совсем бедным, даже очаг казался размером чуть больше наперстка. Ребята подумали, что их прогонят, но женщина все поняла без слов. Она пригласила ребят в дом и накормила их простой хлебной похлебкой. За всю свою жизнь ребята не ели ничего более вкусного, чем эта похлебка. А женщина сидела рядом, расспрашивала ребят о многом, ласково поглаживая их по голове, будто родная мать.
А потом они уложила ребят спать возле очага и впервые за много-много лет ребята видели сны. Хорошие и добрые, те сны, которые хочется вспоминать всегда, особенно тогда, когда тебе плохо, или когда тебе больно, или когда близкие люди отворачиваются от тебя. Потому что эти сны исцеляют твою душу и сердце, забирая все горести и невзгоды, беды и несчастья.
А наутро, когда ребята встали, женщина накормила их хлебной похлебкой, и сказала им так:
- Знаете что, ребята. Судьба отобрала у вас все, что было для вас родным и близким, а моя судьба не дала мне в жизни никого, кого я могла бы называть родным и близким мне человеком. Оставайтесь-ка вы у меня. И пусть у меня осталась лишь одна вязанка двор, в котелке похлебки всего на полчашки, воды в колодце всего на полкружки, а из одежды у меня лишь пара волчьих шкур, я постараюсь стать вам родной матерью. Будем с вами жить-бытовать, и радости и в горе, ради простого человеческого счастья.
Нужно ли говорить, что мальчики остались. И вместе они стали жить да поживать, да говорят и поныне живут.
А наш герой понял для себя главное, что счастье есть. И оно не может принадлежать какому-то одному человеку. Оно наше, общее счастье. И смысл его в том, чтобы быть нужным друг дружке, заботиться друг о дружке. И тогда все беды и невзгоды нипочем.
* * *
Костерок уже догорал, все еще продолжая таращиться на нас яркими огоньками угольков… Вечер отступал, кутаясь в темную ночную вуаль. И лишь луна, ярко горящая во тьме, заботливо освещала все окрест.
Ребята молчали. Лишь Андрюшка продолжал механически ворошить палкой угли.
- А у меня, - вдруг ответил Виталька, - мама тоже есть, только она с папой уехала, и…
- Мы их обязательно найдем, - поспешно добавила девочка, обнимая брата, - обязательно.
- А моя… Моя мама обязательно заберет меня, - угрюмо ответил Андрюшка, ковыряя прутиком угольки, - она сказала, что когда в Санкт-Петербурге с новым мужем, ну… моим отчимом, устроятся, то обязательно заберут меня к себе...
Димка молчал, отвернувшись. Сердце мне резанула жестокая мысль – что своим рассказом я только сделал ему больнее. Ведь им, этим ребятам, есть что вспомнить о родных, о близких… А Димке? Каково ему?
- А что случилось с этими, как их... Братьями того мальчика? – спросил Андрюшка.
- Ну, я думаю, все было так. Старший брат стал тираном и его рано или поздно свергли. Так же, как он когда-то узурпировал власть. А средний брат все свое богатство пустил с молотка, живя в праздности и безделии. И, в результате, брошенные на произвол судьбы, раскаявшись в своих поступках, они ушли куда глаза глядят. Может, и встретили своего брата, повинились перед ним, и стали жить вместе.
- А я бы их не простил, - ответил с какой-то злобой в голосе Андрюшка.
- Понимаешь, все ошибки, которые мы совершаем, заслуживают прощения. Но, замечу, только те ошибки, которые мы сами признаем.
- Выходит, - задумчиво ответил Димка, - что все… Ну, пороки… Они сами убивают самих себя?
- Да, именно так. Но на смену одним порокам приходят другие. И так без счету. Потому что смысл жизни в этом и есть – в постоянной борьбе за наше общее счастье.
- А когда… Когда нет того, ради кого… – выдавил Димка.
Голос его дрожал...
- Понимаешь, Дим, - ответил я, - не это главное. Главное, что у тебя есть друзья. Андрюшка, Виталик, Ксюша. Другие ребята. Важно, что вы есть друг у дружки, а это подчас важнее всего на свете. Главное – не предавайте друг друга, будьте всегда рядом.
Я говорил, чувствуя, что лицо мне заливает краской стыда. Чего я ищу? Оправдание перед этим мальчишкой?
- Ладно, нам пора идти. Ксюш, Виталька уже спит, - ответил Димка, поднимаясь на ноги.
- Погодите, а картошка как же? – удивленно спросил Андрюшка.
- Да ешь сам, мне не хочется совсем, - ответил Димка.
Ксюша растолкала уже засыпающего брата, и они вместе пошли по тропинке в сторону детского дома.
- Ребя, погодите, - закричал Андрюшка, запихивая на ходу печеную картошку в рюкзак.
- Дима, постой, - окликнул я мальчика.
Мальчик остановился. В свете луны я видел, как он смотрит на меня. Будто осуждающе.
- Слушай, - начал я, положив ему руку на плечи, пытаясь подобрать слова - я же понимаю тебя. Ты…
- Нет, дядь Леш, - выдавил мальчик и в голосе его дрожали мельчайшие слезинки, - вы никогда не поймете… Никогда…
Последнее слово мальчик буквально выкрикнул мне в лицо и, развернувшись, бросился догонять своих товарищей, через мгновение скрывшись во ночной мгле.
* * *
Признаться, я так и не смог уснуть в ту ночь. Ворочаясь с боку на бок, я все пытался успокоиться, но легче не становилось. Из моей головы не выходили Димкины слова «Дядя Леша, вы никогда не поймете». Ты прав Димка, горько думал я, никогда не пойму, как бы ни пытался это сделать. Страшно осознавать, что это поколение детей, детей, брошенных родителями, оторванных от материнского сердца, в определенных вещах разбирается гораздо лучше нас, взрослых. Ведь ребенок, который испытал в жизни боль, боль предательства со стороны взрослых, не может до конца осознать ее, принять, объяснить. А может оставить небольшую часть этой боли в слезах, лишь небольшую толику того необъяснимого и страшного чувства. Потому что полностью избавиться от нее уже нельзя. Да, Сергей был прав. Прав, как никогда.
Мы сами их делаем такими жестокими. Да, что что страшнее – осознанные действия или то, что можно назвать дилетантским подходом? Мы беремся помочь ребенку, протягиваем ему руку помощи, но сами не можем найти то, чего ребенку нужнее, ближе, тем самым делаем ему еще больней, а сами мучаемся, не в силах признаться в этом. Потому что нам, взрослым, не пристало как-то по жизни признаваться перед самими собой в наших слабостях, в нашей неспособности помочь тому, кто больше всего нуждается в этой помощи. Особенно, если в нашей помощи нуждается ребенок…
Забылся я лишь под утро, когда небо уже начало светлеть, а серый ночной полумрак, заполнивший мою комнату, потихоньку растворялся в едва различимых глазу капиллярах солнечных лучей. Но стоило мене закрыть глаза и окунуться в какое-то сонное забытье, как тут же, оглушающий трезвон будильника вернул меня к реальности. Я взглянул на часы – восемь часов. Понимая, что уснуть все равно не удастся, я встал и пошел в душ. Прохладный душ немного успокоил меня, освежив не успевшее отдохнуть за ночь сознание. Без аппетита позавтракал остатками колбасы с хлебом, запив их холодным чаем. Пора собираться.
В детский дом я ехал с не отпускавшим меня чувством, что нужно повидаться с ребятами и объясниться. Особенно с Димкой. Но мои опасения не подтвердились – когда я поднимался по лестнице, мимо меня, буквально пронесся Димка.
- Дядь Леш, привет, - приветливо окликнул он меня.
Я остановился, собираясь с мыслями. Господи, как же много я хотел сказать тогда. Но слова будто перепугались у меня в голове.
- Дима, - окликнул я, - подожди.
- Да, чего? – удивленно спросил Димка.
Я взглянул на него – на лице добродушная улыбка, глаза буквально светятся. И ни тени обиды, какого-то недоверия.
- Дима, я вчера наговорил вам там всякого, - начал я...
- Ой, да бросьте вы, - улыбнулся мальчик, - а сказка хорошая. Виталька сегодня все меня с утра просил, чтобы я ему еще раз ее рассказал.
- Понравилась значит? – не поверил я.
- Понравилась, - ответил Димка, смущаясь, - это вы меня простите, что я тогда… Ну…
Мимо пробежал Сашка Левашов.
- Димка, ты чего еще не на тренировке? Ребята уже заждались на волейбольной площадке. Ищу тебя, ищу, а ты…
- Ой, да, сейчас, - ответил Димка и, взглянув на меня, ответил, будто извиняясь, - ну, я побежал, а то меня ждут… Эй, Сашка, погоди.
Что мне хотел сказать Димка, думал я, поднимаясь вверх по лестнице. Неважно – на душе стало спокойней и даже как - будто веселее.
Да и работа в тот день спорилась. Весь день ушел на прокладку оптоволоконной сети и монтаж серверной стойки в небольшой комнатке, рядом с компьютерным классом. Провозились до самого вечера.
- Кстати, Леш, - таинственным голосом начал мне Сергей, когда мы спускались по лестнице к выходу из детдома, - помнишь, я тебе про Сашку Спесивцева рассказывал, ну, парня из нашего детдома, что в Нижнем Новгороде учится?
- Да, помню.
- Ну, так вот, оказывается, что у них при институте есть своя небольшая спортшкола для подростков, а в этой спортшколе своя волейбольная команда. И курирует эту спортшколу как раз клуб «Трудовые резервы». Словом, Сашка вместе с нашими шефами, ребятами из института, договорились, что осенью нашу волейбольную команду приглашают в Нижний для участия в товарищеском матче сс их волейбольной командой.
- Здорово, - восхищенно ответил я, - значит, все не зря.
- Не зря. А там, глядишь, если выступим достойно, то и перспективы может какие-нибудь замаячат. Ребятам это нужно очень, понимаешь.
- Понимаю, но подготовится нужно будет как следует.
- Уже. Теперь каждый вечер тренироваться будем – глядишь, и покажем «трудовикам», где раки зимуют, - усмехнулся Сергей.
Мы уже вышли за территорию школы, увлеченно обсуждая перспективы осеннего чемпионата.
- Так что, хоть и говорят, что главное не победа, а участие, все равно, победить мы просто обязаны. Просто… Так, погоди, - Сергей озадаченно сунул руку в карман, вынимая связку ключей - ах ты, черт…
- Что такое?
- Да, ключи забыл завхозу отдать от сто семнадцатой…
Класс с номером сто семнадцать мы использовали в качестве склада для хранения привезенных нами из Москвы компьютеров и оргтехники.
- Класс закрыли, а про ключи забыли…
- Теперь на четвертый этаж пилить, - огорченно ответил Сергей.
- Давай я схожу. Тебе с ногой твоей…
- Ничего, сейчас, может, кто из ребят… Эй… Дима.
Мимо проходил Димка Найденов с волейбольным мячом в руке. Оглянувшись, он под к нам.
- Ой, Сергей Андреич, а мы поиграть хотели, ну, в качестве тренировки, - сказал Димка, - вы не пойдете смотреть?
- Нет, Левашов тренировку проведет, я с ним договорился. А я домой. Да, Дим, ты не отнесешь ключи завхозу?
- Да, хорошо, - ответил Димка и, подхватив связку ключей, умчался в сторону школы.
* * *
После вчерашней бессонной ночи на меня, признаться, навалилась такая усталость, что даже на прогулку идти не хотелось. Купив в магазине очередной холостяцко - командировочный набор продуктов к ужину (кусок сыра, двести грамм колбасы, батон и бутылку кефира) я вернулся в гостиницу и, включив телевизор, поужинал. По телевизору показывали старую советскую комедию «Свадьба в Малиновке», так что я весьма неплохо провел вечер.
Уже перед сном я достал из кармана мобильник (практически ненужный в этих местах, ну разве что для того, чтобы поговорить с родными) и поставил его на зарядку. После чего прошел в ванную, разделся, принял душ, и, завалившись спать, практически мгновенно уснул.
Проснулся я рано утром, часов в 8, от какого-то странного недоброго предчувствия… Сам не знаю, чем обусловлено это предчувствие было… Но на душе будто кошки скребли. Побрился, принял душ… Но легче не становилось. Может, пойти прогуляться перед работой?
Мнительным ты становишься с возрастом, Алексей, сказал я сам себе, с удовольствием допивая стакан густого и невероятно вкусного кефира. Ничего, труд способен справиться с любыми недобрыми предрассудками.
Внезапно зазвонил мобильник… Время еще раннее – начало девятого всего лишь. Что-то явно случилось, пронеслись мысли у меня в голове. Не дай бог, дома что…
Я взглянул на мобильник – звонил Сергей. Что такое? Неужто и впрямь что-то случилось? Чувствуя, что сердце начинает тревожно колотиться в груди, я снял трубку.
- Алексей, - в трубке раздался встревоженный голос Сергея, - прости, я не разбудил тебя?
- Да нет, я давно встал, - ответил я, собираясь с мыслями…
- Леша, тут дело такое… Ты должен немедленно приехать…
Голос Сергея дрожал от необъяснимого волнения.
- Да что случилось-то? – крикнул я в самую трубку.
- Понимаешь… Сто семнадцатый вскрыли…
В горле резко запершило, а перед глазами будто нависла непонятная матовая пелена. Стены, потолок будто качнулись у меня перед.
- Как вскрыли? – еле подбирая слова, выдавил я.
- Сторож делал внутренний обход, Смотрит – дверь в сто семнадцатый приоткрыта и ключ в скважине торчит. Ну, он тут же директору позвонил, завхозу, мне…
- Пропало что-нибудь? – цепляясь за эти слова, как за единственную надежду, кричал я.
- Не знаю… Сейчас все сверяем по описи. Нужно, чтобы ты приехал…
- Хорошо. Сейчас еду.
…Схватив сумку и, заперев номер, я выскочил на улицу, перешел проезжую часть и уселся на лавочку трамвайной остановки. Но, как назло, трамвая все не было. Плюнув на все и вся, я подошел к проезжей части и вытянул руку, надеясь, что хоть одна машина остановится. Но и машины, будто сговорившись, проносились мимо, не видя меня. Наконец, через пару минут возле меня остановился старенький 41-й «Москвич». Я прыгнул на заднее сиденье, без раздумий согласившись на грабительские двести рублей за «доехать с ветерком». С ветерком, без ветерка – все одно, главное – побыстрее.
Обстановка в детском доме выглядела встревоженной. Будто кто-то разворошил старый лесной муравейник, бросив в него камень… Возле здания детдома стоял полицейский «УАЗик», возле которого толпились ребята. Я поспешил внутрь.
Поднявшись на третий этаж, я увидел двоих сотрудников полиции, один из которых, судя по погонам, младший сержант, заполнял протокол, сидя за столом возле стены. Рядом стояли директор детского дома, Сергей, а также сторож. В углу, на скамье, сидел уже знакомый мне сторож, а рядом – завхоз, плотный мужчина лет пятидесяти, одетый в старый джинсовый костюм. Заметив меня, Сергей махнул рукой.
- Леша, сюда.
На ватных, будто не своих ногах, я подошел к Сергею, какой-то крохотной частичкой души надеясь, что сейчас он скажет, мол, не переживай, ничего не пропало. Ложная тревога…
Но Сергей выглядел удрученно. Вяло ответил на мое рукопожатие он вздохнул, будто собираясь с мыслями:
- В общем, дело дрянь… Украли два монитора. Те, что мы вчера хотели к серверной консоли подключить.
В горле запершило от волнения. Я дрожащими руками вынул из сумки бутылку с водой, сделал глубокий глоток. Стало немного полегче…
- Как… Ну, все случилось? – спросил я, с трудом подбирая слова.
- Сторож наш обход делал, около семи тридцати утра и обнаружил открытую дверь, а из замочной скважины ключ торчит. Ключ, понимаешь. Откуда у похитителя мог оказаться ключ.
- То есть дверь не взломали… А завхоз? Сторож что говорит?
- Ну, что… Они уже полиции все сообщили… Сторож спал у себя внизу и ничего не слышал, двери были заперты, но, опять же, на дворе лето и многие окна открыты, особенно в жилом корпусе. Так что пробраться мог кто угодно. И воспитанник, и сторонний человек, и взрослый, и ребенок.
И взрослый, и ребенок... И тут будто меня по голове ударили – ведь ключ от сто семнадцатого кабинета Сергей отдал Димке. И попросил, чтобы мальчик отнес ключ завхозу.
- Слушай, - начал я, не узнавая своего голоса, чувствуя, что тело начинает бить какой-то озноб, - что завхоз говорит о ключе? Его брал кто-нибудь?
- В этом-то и дело, - выдавил Сергей, с каким-то отчаянием - что, понимаешь... Завхоз говорит, что ключ от сто семнадцатой вчера не сдавали ему.
- Как – не сдавали? – не поверил я.
- Так, не сдавали. Завхоз ушел домой в девять часов вечера, это и сторож подтверждает, и директор – он его подвозил до дома, они рядом живут…
Мое сознание невольно пронзила страшная в своем чудовищной сути мысль – Димка… Димка, неужели ты… Но мысль тут же сменилось дикой, просто отчаянной злобой на самого себя – не мог же он, в самом деле. Не мог Димка пойти на такое. Может, сторож что-то напутал? Или ушел с работы прежде, чем Димка пошел сдавать ключи?
- Слушай, ты ведь не думаешь, - я с трудом подбирал слова, - ведь вчера… Димка…
- Нет, - уверенно ответил Сергей, - он не мог. Я уверен.
Но легче от этих слов мне не стало. Кто мог пойти на такое? Кто-то из преподавателей? Из мальчишек? Или кто-то посторонний?
И тут мне в голову закралась еще одна мысль. Догадка. Просто догадка…
- Слушай, - начал я, - а те мониторы… Ты их не трогал вчера?
- Нет, а зачем?
- Понимаешь, дело в чем. Мы когда мониторы разгружали, помнишь, мы их сложили друг на друга, слева от входа. Помнишь, несколько таких, довольно высоких стопок из коробок получились, примерно метра в полтора высотой. Я еще говорю, мол, давай поменьше стопки сделаем, а ты, мол, и так места толком нет, а еще место для прохода оставить нужно.
- Ну, и что? – непонимающе начал Сергей.
- А то, что когда я вчера снял сверху два монитора, то сложил их возле входа, а точнее – справа от входа, возле двери. Их же взяли?
- Да, - волнуясь, ответил Сергей.
- Если бы это был взрослый человек, то он наверняка бы взял монитор сверху, понимаешь? Ну, это на подсознании работает – так же, как в магазине ты в первую очередь рассматриваешь на товары, расположенные на уровне твоего взгляда, в смысле, примерно на уровне твоего роста.
- Значит, - выдохнул Сергей, - это был ребенок?
- Да, - ответил я, с каким-то непонятным стыдом, - или подросток.
- Иван Степанович, - позвал директора Сергей.
Директор вместе с сержантом, который уже закончил с протоколом, подошли и молча, не перебивая, выслушали наши доводы.
- Да уж, - горько заметил директор, - хорошенькое дельце получается. На своих же ребят в первую очередь думать... А ведь я директором уже двадцать лет почти, и никогда ничего похожего. Ну, нет, были мелкие приводы в милицию, куда ж без них, ну, подерутся там ребята, или окно у кого-нибудь разобьют... Но так, чтоб украсть, да еще у своих…
- Иван Степанович, - начал сержант, - я предлагаю объявить общий сбор по детскому дому. Собрать ребят в актовом зале или на улице, и поговорить с ними.
- Да, да, конечно, - согласился директор, - я к себе в кабинет, сделаю объявление по громкой связи.
Через несколько минут из динамика под потолком раздался хрипловатый голос директора.
- Всем воспитанникам, а также всему персоналу детского дома. Через десять минут всем собраться во дворе детского дома. Явка обязательна для всех. Повторяю…
… Через несколько минут мы уже стояли на крыльце детского дома. Все воспитанники, построились в две шеренги, по росту, и оживленно перешептывались. Даже слышался чей-то смех. Но нам-то было не до смеха. Весь персонал, а также мы с Сергеем, стояли возле крыльца. А директор, вместе с сержантом стояли на крыльце.
- Так, тишина, - громко объявил директор.
И все тут же замолкли. Было слышно лишь дуновение ветерка, да шум листвы старых тополей у нас над головами.
Директор долго стоял, видно не решаясь начать.
- Ребята, - начал директор размеренным голосом, будто собираясь с мыслями, - дорогие ребята. Дорогие коллеги… Я не готовился к сегодняшнему своему выступлению перед вами, потому прошу простить меня за некоторую непоследовательность. Просто события, произошедшие сегодня ночью, вынуждают меня обратиться к вам. Все вы знаете меня многие годы. Со многими из вас, дорогие коллеги, мы вместе начинали нашу нелегкую работу в этом детском доме двадцать лет назад. Многие ребята, особенно те, кому в новом учебном году будет суждено будет окончить среднюю школу и с дипломом об окончании школы поступить в высшие учебные заведения, тоже помнят меня. Всех нас с вами связывают годы трудной работы, годы общих радостей и горестей, побед и поражений. Все вы знаете, что я всегда был честен с вами. И всегда требовал от вас того же – быть честными друг с другом. Уважать друг друга, с пониманием относиться к младшим товарищам, а главное – быть одним, сплоченным дружеским коллективом. Я понимаю, вам пришлось испытать много боли, горя и, к сожалению, предательства со стороны взрослых людей, но я искренне хочу и верю, что вместе вы сможете преодолеть все невзгоды и опасности. И с честью вступить во взрослую жизнь, чтобы достойно трудиться на благо нашей страны. Быть творцами и созидателями, а не пустыми потребителями общественно-экономических благ.
Директор ненадолго замолчал, переводя дух.
- Сегодня, в нашем детском доме произошло серьезное ЧП. Неизвестный, раздобыв каким-то образом ключи от кабинета, в котором хранятся компьютеры и оргтехника, украл два монитора. И дело вовсе не в стоимости украденного. А в том, что на основании имеющихся у следствия улик, в краже может быть причастен один из вас. Я верю, искренне хочу верить, что никто из вас не имеет к этому никакого отношения. Красть у своих товарищей, у тех, с кем вы делите кров и пищу, у тех, с кем вы сидите за одной школьной партой – что может быть более гнусным, чем это? Вы предаете своих товарищей, меня, ваших преподавателей – людей, которые верят и доверяют вам. Что может быть ужаснее этого, скажите мне? Я пытаюсь в последний раз воззвать к вашей честности, ребята. Если кто-то из вас замешан в этой, не побоюсь этого слова, мерзости, я прошу – выйти из строя и здесь, перед лицом своих товарищей, признаться в этом. Только так вы сможете смыть с себя вину предательства – чистосердечно признавшись в этом.
По строю прошел нерешительный ропот…
- Да кому это нужно, - раздались голоса.
- Не мы это, Иван Степаныч.
- Не мы. Это ошибка какая-то.
- Ну бред же, а?
Справа раздался чей-то плач. Я обернулся – плакал, уткнувшись в плечо сестры, перепуганный Виталька.
- Опять нюни распустил, - раздался чей-то смешок слева.
И вдруг…
- Это я, - раздался чей-то звонкий, очень знакомый голос, - я украл эти мониторы.
Я поднял глаза, не в силах смириться в сердце с тем, что мне будет суждено увидеть. До последнего мгновения отталкивая от себя это как наваждение. Как дурной сон... Но я все же заставил себя...
Перед шеренгой ребят, сжав кулаки, стоял бледный, как снег, Димка.
* * *
Сейчас мне уже довольно непросто описать свои чувства в тот момент. Сказать, что я был потрясен до глубины души этим заявлением – значит не сказать ничего. Да что я…. Все мы, и преподаватели, и воспитанники испытывали в тот момент примерно то же самое, что и я. На миг мне даже подумалось, что все это лишь привиделось мне. Приснилось. Я просто закрыл глаза и уснул, буквально на миг. Посетовав в очередной раз на бессонную ночь. Но стоящий перед шеренгой ребят Димка, и его фраза, которую он повторил, будто сам себе признаваясь в своем поступке, будто пытаясь в душе смириться с этим… Все это вернуло меня в реальность…
- Это я.
И, то ли ветер, играющий с листвой в кронах старых тополей, внезапно усилился. Но по шеренге прошел внезапный, буквально оглушающий ропот. И было в этом рокоте столько презрительно-удивленно-осуждающего ребячьего накала, что я невольно поежился:
- Это он.
- Он, Дима.
- Найденов…
- Вот так штука.
- А мы думали…
- «Долбанутый» есть «Долбанутый», что с него взять.
- Гад, а?
- Ничего, мы с тобой поговорим еще…
- Сволочь.
- Хорошим прикидывался…
- Предатель.
- Что молчишь, говори…
Директор, бледный и какой-то, будто постаревший в одно мгновение, поднял руку.
- Так, тишина. Тишина…
Ребячий рокот затих.
- Так, Дима… Найденов… Подойди поближе.
Димка, будто покачиваясь, неспеша подошел к крыльцу, опустив низко голову.
- Дима, - опять начал директор, - ты… объясни мне, нам всем…
Как же сложно произнести эти слова вслух подумал я с мучительной, болью в сердце.
- Объясни нам… Зачем ты это сделал? Мне, а также своим товарищам, своим друзьям.
- Он нам не друг, - снова раздались голоса.
- Я думал, - выдавил Димка, не поднимая головы, - просто, понимаете… У бабы Лены пенсия маленькая, вот я и подумал, что продам те мониторы, а деньги ей отдам.
- Ты… ты говоришь о своем поступке… С полной ответственностью? – переспросил директор.
В голосе его чувствовалась слабая, совсем зыбкая надежда… Что Димка просто ошибся. Ну, перенервничал, с кем не бывает. Вот и ляпнул не подумав.
- А же говорю. Это я… Я их украл, понимаете? – настаивал Димка
- Вот как, - выдохнул директор, - но ты же у товарищей своих украл. Ты об этом подумал?
Мальчик молчал.
Молчали и мы, не в силах произнести ни звука. Не сознавая, кажется, всей серьезности ситуации, а может просто в глубине души опасаясь признать Димкину вину, не веря в нее до конца, до последней минуты оставляя в своем сердце частичку надежды...
- Ясно, - обреченно вздохнул директор с ноткой горькой обреченности в голосе, - так, собрание объявляю закрытым. Можете расходиться. Все, кроме Найденова.
- Да, а также я попрошу задержаться завхоза, сторожа, и вас тоже, граждане, - обратился полицейский к нам.
Ребята расходились молча. Но в лицах проходящих мимо нас ребят было столько презрения к своему бывшему товарищу, что, казалось, можно было закрыть глаза, но даже с закрытыми глазами, спиной, мы бы ощущали холодок этого мерзкого чувства. Хотелось, как детстве, просто убежать куда-то, скрыться, чтобы никто не видел…
Ребята и педагоги разошлись. Директор подошел к Димке, положил ему руку на плечо.
- Дима… Я верю… Хочу верить, что этот мерзкий поступок, который ты совершил, - директор с трудом подбирал слова, - ну, что ты совершил его необдуманно… И мы сможем закрыть на него глаза, вместе, да? Просто скажи, где эти проклятые мониторы? Куда ты их спрятал?
Мальчик продолжал молчать, еще ниже при этом опустив голову.
- Дима, подними голову, когда с тобой старший разговаривает, - не выдержал директор.
Дима поднял голову. Я взглянул в его глаза и ужаснулся. Признаться, никогда еще в своей жизни я не видел, чтобы в глазах у человека было столько боли, столько отчаяния, кажущегося еще более ужасным в своей необъяснимой сути.
На миг все происходящее показалось мне каким-то диким фарсом. Какой-то дешевой бессюжетной пьесой, которую снимает на скрытую камеру неизвестный оператор. А мы, невольно, оказываемся актерами в ней. Вот сейчас, кажется, директор хлопнет в ладоши и скажет:
- Стоп, машина. На сегодня съемки закончены.
Абсурд всего происходящего казался настолько явным, что, казалось, стоит рассказать его кому-нибудь постороннему, то он в ответ только покрутит пальцем у виска. Мол, неужели вам заняться больше нечем, граждане?
И оттого боль за этого перепуганного до смерти мальчишку, который, сжав кулаки, стоял перед нами навытяжку, казалась еще острее. Потому что все казалось понятным без слов. Только почему же они тут стоят и ничего не говорят? Почему?
- Подождите, - не выдержал я, шагнув вперед, - да взгляните же вы на него… Если этот мальчик и виновен в чем-то, так это только в том, что он только что солгал нам всем. Понимаете?
Я мельком взглянул на Димку и поймал в его глазах какую-то необъяснимую нотку страха, ужаса. Нет, то бы не ужас в своей первозданной сути, а что-то еще… Но что?
- Я не лгал, - выдавил мальчик, снова опуская голову, - я сказал правду.
- Подожди, - я бросился к директору, - подождите… Но ведь нельзя же так… Во всем нужно разобраться…
- И мы разберемся, - перебил меня сержант, - только я непосредственно не уполномочен заниматься этим делом.
Мне стало смешно.
- Как - не уполномочен? Что же вы тут делаете тогда, если…
- Дело будет вести капитан Николаев, Евгений Иванович, - снова перебил меня сержант, - когда вернется из Игнатово. То есть, сегодня вечером я ему передам все материалы дела...
- Какие… Какие материалы дела, - не выдержал я, чувствуя, что от происходящего уже начинаю терять самообладание, - показания ребенка? Не основанные ни на чем, кроме его собственных слов? Ведь нет ни свидетелей, никого… А если бы я сейчас подошел к вам и признался, что это я украл мониторы? Вы бы и меня привлекли к делу?
- Вы и так будете привлечены к делу, но в качестве свидетеля…
- Как, свидетеля, - поразился я.
Полицейский протянул мне протокол.
- Вот, взгляните. В соответствии с показаниями ваших коллег, именно Дима Найденов был последним человеком, который держал в руке ключи от кабинета. Ключи не были сданы завхозу, и вообще – никто больше их не видел до сегодняшнего утра.
- Подождите, а отпечатки пальцев? А остальные ребята? Ведь их тоже нужно опросить...
- Опросить несколько сотен ребят? Из-за каких-то мониторов… Поймите правильно, мы бы так и поступили, если бы не признания этого мальчишки.
- Не мальчишки, а мальчика, - поправил я.
- Хорошо, мальчика, - с раздражением ответил полицейский…
- Но ведь показания к делу не пришьешь. Тем более показания несовершеннолетнего…
- Только не надо говорить мне об ответственности несовершеннолетних, пожалуйста, мы во всем сами разберемся, - ответил полицейский, протягивая мне протокол, - а с вас, пожалуйста, подпись… Вон там, внизу. Ну, что вы согласны с показаниями ваших коллег.
- Я не буду подписывать, - ответил я, - пока не получу гарантий, что с Димой ничего не случится.
- Господи, да что с ним случиться то может? – засмеялся полицейский, - он же не убийца, а так… Мелкий воришка. На скамью подсудимых ему рановато, а вот в колонию для несовершеннолетних он вполне может угодить… Вполне. А что касается вас, то вы, уклоняясь от дачи показаний, по сути, нарушаете закон, а это может вам грозить…
Я взглянул на Димку. Мальчик стоял в сторонке, не глядя на нас.
- Подписывайте, дядь Леш, - ответил мальчик, - все равно мне уже…
Он не договорил и отвернулся.
- Послушайте, - я сделал последнюю попытку вмешаться, - слушайте, сколько стоят эти мониторы? Давайте, я сам куплю новые.
- А дело закроем, так значит? А завтра мальчик еще что-нибудь украдет. Кто тогда отвечать будет? Снова вы?
- Да вы не понимаете… Нужно во всем разобраться. А мальчик… Вы и так его уже опозорили перед коллективом. Как он будет теперь тут жить и учиться? Презираемый всеми и вся? Как последний воришка…
- Вот поэтому и нужно во всем разобраться. Подписывайте…
… Когда Димку сажали в милицейский УАЗик, он не плакал. Но и в глаза нам не смотрел. А мы сидели в сторонке и молчали…
Не в силах ничего сказать.
Но все еще в силах что-нибудь сделать…
* * *
В этот день все буквально валилось из рук. Хочешь – не хочешь, но работать нужно было. Только работа не клеилась. После того, как я в, наверное, десятый раз запорол коннектор при обжимке сетевого кабеля, я решил все бросить. Сергей ни слова даже не сказал мне. Он и сам выглядел не лучшим образом.
Выйдя из кабинета, я решил поговорить с директором. Ивана Степановича я нашел в его кабинете.
- Послушайте, - начал я, - нужно же делать что-нибудь. Мы не можем оставить мальчика там… Я уверен, понимаете, уверен, что он ничего не совершал.
- Алексей, - устало возразил мне директор, - есть факты, говорящие… Да, что там… Я и сам не верю, не такой он мальчишка. Но с фактами-то что делать?
- Для начала мы должны забрать его назад. Взять на поруки. Я сам готов поручиться за него. И мы все. Поймите, все эти ребята, они в своей небольшой жизни пережили столько всего, что нам с вами и не снилось. И в стенах вашего детского дома они нашли единственную, может, в своей жизни надежду на что-то хорошее. И если мы бросим этого мальчишку на произвол судьбы, то мы окончательно, слышите, окончательно убьем эту надежду.
- Я вас понимаю, но и вы меня поймите. На меня давят сверху… Николай Владимирович заинтересован в скорейшем закрытии данного инцидента. Что мне делать?
Я почувствовал, как пол начинает уходить у меня из-под ног.
- Значит, - упавшим голосом выдавил я, - что с текущей ситуации проще обвинить мальчишку, а не искать правду?
- Да послушайте же вы, - не выдержал директор, - кроме этого мальчишки у меня еще несколько сот человек. О них тоже думать надо. Одеть, обуть, накормить, напоить… Как бы вы поступили на моем месте?
- Значит, вы говорите о помощи человеку, но в то же самое время отказываетесь от нее? – начал закипать я.
- Я не отказываюсь и сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь мальчику. Просто вы поймите…
Я не дал ему договорить и, развернувшись, направился к двери.
- Вы куда?
- Сделать то, что еще в моих силах, - сквозь зубы бросил я в ответ…
* * *
Отделение полиции располагалось в центре города, недалеко от вокзала, в старом двухэтажном кирпичном доме с потрескавшимся фасадом. Возле здания полиции стоял уже знакомый мне полицейский УАЗик, а на скамейке возле отделения сидела какая-то пожилая женщина со свертком в руке. Я не обратил на женщину внимания и прошел внутрь.
В помещении царила духота и полумрак. Я прошел деревянной стойке, за которой сидел дежурный, молодой сержант лет двадцати.
- Послушай, сержант, - начал я, - тут мальчишка к вам сегодня попал… Дима Найденов.
- А, это тот, что технику какую-то из детского дома украл? – скучающе переспросил сержант, - ну да, есть такой…
Злость меня взяла – еще даже не выяснили ничего, а уже обсуждают.
- Послушай, - попытался взять себя в руки ответил я, - мне увидеться с ним нужно… Поговорить. Он не совершал ничего, я уверен…
- А вы ему кто? – с нескрываемым раздражением в голосе осведомился сержант, - отец, брат, сват? Ходите все, ходите… Говорю я – не положено. Вот товарищ капитан вернется, тогда…
- Да что вы все, капитан, капитан…
- Гражданин, - повысил голос сержант, - держите себя в руках. Или вы тоже захотели к нам? Могу устроить…
Безнадежно махнув рукой, я вышел на улицу и присел на скамейку. Голова была будто не своя. Чем я могу помочь ему? Кроме простого сидения тут, в тени старого тополя…. Злость меня взяла какая-то. Злость оттого, что я, здоровый взрослый мужик не могу помочь простому мальчишке. Мальчишке, который ни в чем не виноват… Я верил в это…
- Сынок, - я почувствовал, как меня кто-то тронул за плечо.
Я обернулся – это была все та же пожилая женщина с тряпичным свертком в руках, которую я заметил возле отделения совсем недавно. На вид ей было лет 60-65, но, видимо, нехитрая, деревенская жизнь и физический труд состарили ее раньше срока. И возраст – он угадывался во всем, в ее движениях, в манере говорить, в сухой, потемневшей от непростого быта коже рук, в смуглом, будто прокопченном, лице. Лишь глаза, необычайно живые и какие-то, совсем не старые, выдавали, что передо мной не дряхлая старуха, а просто женщина в возрасте.
- Сынок, - начала женщина, а ты не в полиции служишь?
- Да нет, - горько ответил я, - если бы…
А если бы ты служил в полиции, что бы ты сделал, резанула мое сердце мысль. Бросился с шашкой наперевес, вырвав бы мальчишку из лап своих коллег? Или поступил бы так, как советовал мне директор? Законным путем? Закон… Можно ли говорить сейчас о каком-то торжестве закона, если там, в полиции, сидит невиновный ребенок.
- Ироды, - чуть не плача заговорила женщина, - я говорю им, пустите меня к нему, мальчонка не евши с утра. А он, этот, в фуражке – не положено, бабушка. Вы кто ему? Мать? Или бабка? А ведь я и не родная ему, просто опеку никак не оформлю, в райцентр ехать надо, да все недосуг. Они и не пускает меня. Нет документов – нет разговора. Ну что с ними делать всеми, а? Говорю им, ну, хоть передайте ему поесть, а он все, не положено, и все тут.
- Постойте, - догадался я, - вы Димкина приемная мать… Бабушка Лена, кажется.
- Какая я тебе «бабушка», - возразила мне женщина, - мне еще 63 года только. А ты кто будешь такой, мил человек? Откуда меня знаешь? В детском доме работаешь что ли? Что-то не припомню тебя я…
- Да я не местный. Сюда из Москвы приехали, компьютерный класс обустраивать.
- А, это вы дядя Алексей, о котором все Димушка рассказывал?
Рассказывал значит, подумал я… С чего бы это все?
- Димушка мне все про вас рассказывал. Что вы писатель какой-то, сказки сочиняете на досуге.
- Да какой я писатель, - усмехнулся я, - так, баловство одно …
- Ну вы так зря, - женщина положила мне руку на плечо, - Димушка мой все говорит, что вы правильные вещи ему рассказывали. Всю ночь мне сказку про счастье пересказывал… А есть ли оно счастье, если мальчонку без суда…
Женщина заплакала, утирая слезы синим платком. Господи, как мне хотелось в этот момент хотя бы простым словом поддержать ее, подбодрить как-то… Но слов не находилось…
- Вы главное не волнуйтесь. Дима не виновен, я уверен в этом. И преступника полиция поймает…
- Не такой он, Димушка, понимаешь? Не украл в жизни ничего, не нахамил никому. Вон, у нас по соседству Степан Игоревич живет, так он как сапожник ругается почем зря. И дети у него такие ж, под стать… А Димушка ни слова никому, ни полслова. Вон, в прошлом месяце мой муж бывший приехал опять, ну, понятное дело, в долг просить. Ну, у меня копеечка-то отложена, не для себя, конечно, для Димушки – сам знаешь, одежонку какую на базаре прикупить, ботинки… Мне то самой уж… Ладно... Словом, копеечка-то есть, а в долг давать обидно. Опять пропьет, ирод. Так Димушка его со двора прогнал. Не смейте, говорит, сюда приезжать боле, а то в полицию сообщу. Стоит, а у самого ноги трясутся со страху. Ну, мальчонка он слабенький у меня. А этот, мой-то, бывший, еще тот лоб, под два метра ростом. Но испугался, не стал с мальчишкой связываться. А эти…
Женщина махнула рукой.
- Послушайте, если я могу что-то сделать…
- Да, что ты можешь, сынок? Мы уж как-нибудь. Я к Ивану Степанычу поеду сейчас, к директору, поговорю с ним. Может, поможет?
Директор поможет, подумал я со досадой… Но только в рамках своей компетенции… А я, снова резанула меня мысль? Что я могу сделать для мальчика. И могу ли? Вправе ли?
- Послушай, - сказала женщина, - может, ты передашь ему сверточек? Тут картошечка, теплая еще, да огурчики малосольные, свои, домашние.
- Давайте, - ответил я, вставая.
… Сержант за дежурной стойкой, видно, задремал, потому что на мой оклик ответил не сразу.
- Ну, опять вы? – без стеснения потягиваясь, спросил он.
- Послушай, сержант, - начал я, - мальчик с утра не ел ничего. Его бы покормить надо. Тут ему передали поесть… Ты бы передал ему, а?
- Не положено, - снова талдычил сержант, - его уже пытались покормить… Булку купили да минералки – отказался.
- Так то покупное, - улыбнулся я, - а тут домашнее, картошечка с огорода, огурчики.
- Не положено, ну, - снова, как заведенный, повторял сержант.
Я почувствовал, что, если еще хотя бы раз услышу от него «не положено», то так выскажусь в ответ, что у того мигом сон как рукой снимет. Но тут скрипнула дверь и на пороге появился молодой лейтенант, лет 25-26.
- Самохин, что тут происходит? Почему посторонние в помещении? – обратился лейтенант к дежурному.
- Товарищ лейтенант, тут, мужик какой-то. Передачу для мальчика принес, из дома. Я ему говорю, мол, мальчик не есть, отказывается, а он, - начал оправдываться сержант.
- Мальчишка и правда, весь будто не свой, - призадумавшись на миг, бросил в ответ лейтенант, - я только что с ним говорить пытался, а он ни слова в ответ. Говорю, может, поесть хочешь, а он молчит… И что такое он натворил, чтоб так себя терзать…
- Так, украл же, - ответил сержант, - мониторы какие-то. Для компьютеров.
- Да не крал он ничего, - возразил я, - он чью-то вину на себя взять пытается…
- Или прикрыть сообщника, - в тон мне возразил сержант.
- Да какого сообщника, - рассердился я.
- Так, ладно, - ответил лейтенант, - передайте мне сверток, я ему отнесу.
- Погоди, лейтенант, - тронул я лейтенанта на локоть, - слушай, я понимаю, что не положено… Пусти меня к нему, а? Я хотя бы поговорю с ним. Подбодрю его. Ребенок же… Понимаешь, у него ни отца, ни матери… К тому же память он потерял 2 года назад, когда…
- Да знаю я все, - ответил лейтенант, - мы же его делом тогда занимались… Эх, ладно. Проходите. Под мою ответственность…
Мы прошли по длинному темному коридору, мимо «обезьянника» и в конце свернули направо. Слава богу, подумал я, мальчишку не посадили в обезьянник. Догадались… Лейтенант открыл ключом потрескавшуюся от времени деревянную дверь, и мы оказались в небольшой комнатке с зарешеченными окнами. Из мебели в комнате были только стол, стул и длинная, в ширину комнаты, скамья, на которой сидел, поджав ноги, Димка. Выглядел он не лучшим образом. Осунулся, будто сжался весь как птенец, над которым нависла когтистая кошачья лапа. Круги под глазами и щеки в грязных разводах говорили о том, что мальчик плакал… А глаза… Сколько страха в было в этой, вскользь метнувшемся ко мне взгляде, что сердце сжималось.
Злость меня взяла, да такая, что и не передать. И ужасная, просто до боли в сердце, жалость к этому маленькому, забытого всеми человеку. Хотелось просто обнять его, прижать к себе… Сказать ему… Столько всего… Что ты ни в чем не виноват… И что сейчас мы возьмем и поедем домой. Где тебя ждет баба Лена…
На мгновение, в тот момент, когда мальчик взглянул на меня, я увидел в его глазах маленькую искорку какой-то то ли радости, то ли надежды. Которая мгновенно потухла. Будто ее и не было.
- Ну, вот, - ответил лейтенант, - обедайте тут… Я за дверью, в соседнем кабинете сижу.
- Да, хорошо, - ответил я.
Лейтенант вышел… Я сел на стул напротив мальчика. Димка сидел, повесив голову, уткнувшись в стол. Вцепившись тонкими пальцами в край стола. Я смотрел на эти тонкие, Димкины пальцы, на слегка дрожащие хрупкие плечи и сам чувствовал, как меня снедает дикая, просто неописуемая боль. За этого, брошенного человечка. Покинутого всеми, родными, близкими. Которые неизвестно где… Даже друзьями, которые отвернулись сегодня от него. Господи, если бы мы знали, что чувствуют те, которые целиком и полностью зависят от нас, которые верят в нас, а в ответ получают лишь забвение и пренебрежение… Если бы…
- Все хорошо будет, Димка, - лишь выдавил я.
Почему, когда хочется сказать так много, чтобы поддержать человека, успокоить его, мы говорим лишь какую-то чепуху.
- Не будет, - выдавил мальчик, и, с какой-то опаской, будто испуганно, взглянул он на меня.
- Нет, будет, - возразил я, - ведь я знаю, что ты ни в чем не виноват.
Снова этот взгляд. Полный страха.
- Виноват… Это я украл, - ответил мальчик.
- А знаешь что? Взгляни-ка на меня…
Мальчик поднял голову.
- Так, а теперь мне прямо в глаза скажи – «мониторы украл я».
Мальчик молчал, снова потупив голову…
- Ну, так что же ты? Говори.
- Мониторы украл я, - повторил мальчик, поникнув глазами на стол.
- Нет, ты мне прямо в глаза смотри. И скажи - мониторы украл я. Ну, давай же, - не выдержал я, - молчишь? А знаешь почему? Потому что ты ничего не крал, а просто взял на себя чужую вину. Чью вину?
Признаться, я это сказал навскидку, не подумав даже. Но тут же мою голову пронзила мысль – простая и в то же время четкая, будто я не сам придумал сейчас, а прочитал где-то.
Но, что тут сделалось с Димкой. Взгляд, полный страха, – все куда-то делось. Осталось лишь одно – отчаяние, дикое, просто неописуемое отчаяние.
- Нет, не надо, не говорите, а то… - метнулся он ко мне, - дядя Леша, я…
И мальчик тут же замолчал, будто вспомнил о чем-то, отодвинулся к стенке и, упав на скамейку, отвернулся.
Значит, я оказался прав. Мальчик взял чью-то вину на себя. Но чью? Своего товарища? Кого-нибудь из преподавателей?
Будто камень упал у меня с сердца. Последние подозрения, которые мучали меня, отпали сами собой. Димка не виноват. И, хоть я и раньше был уверен в этом, теперь я был уверен еще и в том, что мальчика им не удастся отправить ни в какую колонию. Мы спасем его, назло всем. Чего бы нам это ни стоило.
- Так, давай-ка поешь, - попытался улыбнуться я, положив руку на Димкин сжатый кулачок.
Руки у него были холодными, будто лед.
- Как ледышки, - заметил я.
И снова этот взгляд. Полный страха. Но уже не того страха, а другого… Будто бы его испугали мои слова.
- Что? Что вы сказали? – спросил он.
- Давай-ка поешь, - улыбнулся я.
Мальчик замотал головой.
- Не буду, - ответил он.
Я, не слушая никого, развязал узелок. В нем оказалось шесть картофелин, четыре малосольных огурчика, завернутых в целлофановый пакет, а также соль в коробке из-под спичек.
- Ну, давай-ка, поешь, - возразил я как ни в чем не бывало, - силы тебе пригодятся.
- Для чего? – не понял мальчик.
- Для того, чтобы твою невиновность доказать…
Мальчик удивленно взглянул на меня. И, признаться, я почувствовал, что его взгляд немного потеплел.
- Не хочется, - ответил он.
- Ну, не хочешь, как хочешь, - разозлился я, - а я поем. Давно картошку с огурцами не ел.
С этими словами я развязал пакет, достал оттуда огурец, и с аппетитом захрустел. А потом взял картофелину, посыпал его крупной солью из коробка, и протянул Димке.
- Давай, бери да уплетай за обе щеки, а то одному есть на годится, - ответил я.
Мальчик нерешительно взял картофелину и, уже будучи не в силах сдерживаться, улыбнулся, все той же, солнечной улыбкой.
Уже через минуту мы обедали и болтали обо всем, будто ничего и не произошло. Димка даже порозовел немного, оживился. Ничего, думал я, прорвемся. Во всяком случае, я тебя в обиду никому не дам. Не имею на то права. И пусть я тебе ни отец, ни брат, ни сват, как говорит сержант, но уж это право у меня точно никто не отберет.
* * *
…Отворилась дверь и на пороге появился лейтенант.
- Так, давайте закругляться с обедом, товарищи, - ответил он, - капитан Николаев приехал. Он будет вести дело мальчика.
Я поднялся. Взглянул на Димку – тут с испугом взглянул на меня.
- Ничего, все будет хорошо, - улыбнулся я ему, - говорю тебе.
Я и не боюсь, прочитал я в глазах мальчика…
…Мы шли по коридору, когда навстречу нам показался мужчина в форме капитана, средних лет, с пышными, густыми усами.
- Та-а-ак, Сергеев, - гаркнул он, заметив нас, - почему посторонние в помещении?
- Это не посторонние, это…
- Ну, бардак же, ну… Только я за порог, так вы сразу, как по команде, дисциплину не соблюдать и безобразья нарушать?
- Товарищ капитан, там… Мальчик.
- Ладно, - добродушно ответил капитан, - материалы дела у меня уже. А ты пока вызови-ка сюда родных мальчика.
- У него нет родных.
- Погоди, погоди… Детдомовский что-ли?
- Да, тот самый… Помните? Взгляните на фото…
- А, найденыш наш? – поразился капитан, разглядывая фото мальчика. Да, мир тесен. Ну, так вызови директора сюда, без его присутствия я с мальчиком разговаривать не имею права.
- Есть.
Капитан повернулся ко мне.
- А вы, товарищ, из детдома?
- Работаю там.
- Так… Подождите в дежурке. Мы вас вызовем, если понадобитесь…
Я прошел в дежурку и уселся на стул, напротив стойки дежурного. Потянулись томительные минуты ожидания. Я даже задремал – переживания сегодняшнего дня порядком вымотали меня. Мимо прошел, окликнув меня, Иван Степанович, а за ним Сергей. Я лишь кивнул им головой. Теперь все зависит от них, вернее, от директора. Сейчас главное - забрать мальчика домой, не оставлять его здесь. Под поручительство, под подписку, не знаю…
Я взглянул на часы. Семь часов… Подумать только, весь день пролетел… Чем закончится он? Каков будет финал? Я не знал. В любом случае, я был готов даже провести тут ночь. Даже если и выгонят меня на улицу – сяду на ту лавочку под старым тополем и буду ночевать там.
Мысли роились в голове, будто рой диких пчел. Так, нужно собраться… И собрать все воедино… Что у нас есть? Мальчик, который взял ключи от кабинета. И которые никто больше не видел до сегодняшнего утра. Завхоз говорит, что ключи ему не приносили. Значит – либо мальчик, либо завхоз говорит неправду. Предположим, завхоз говорит неправду. Тогда – украл он? Но директор поручился за него. Завхоз работает в детском доме много лет, работник он ответственный. Да и к тому же – какой ему смысл воровать мониторы? Продать их он вряд ли за большую цену продаст, так что игра свеч не стоит совершенно. Если бы он украл какую-нибудь ценность, продав которую он смог бы уехать жить в теплые края, до конца жизни не дуя в ус… А тут мониторы, цена которым 15 тысяч каждому.
Так, если предположить, что завхоз все же не врет. Значит, врет мальчик. Но зачем? Теперь я знал, что, видимо, он взял чью-то вину на себя. Но чью? Почему он его не выдал, зная, что сам при том совершает преступление, выгораживая преступника…
А может… И от этой мысли мороз пробежал у меня по коже… А что, если он вынужденно пошел на это по принуждению ? Что, если ему кто-то угрожает? Ему, его друзьям… Или бабе Лене, например. Но кто стоит за этой мерзостью? Кто-то из воспитанников детского дома? Из преподавателей?
Что, если жизни Димки что-то угрожает? Ах, если бы я мог что-нибудь сделать? Но что я могу?
За окном постепенно темнело. Часы пробили девять часов… А никаких известий о мальчике все не было.
Я встал и, чтобы размяться, начал ходить из угла в угол. Сержант молча наблюдал за мной:
- Да ладно вам, в самом деле, - начал он, - не волнуйтесь вы так. Разберемся…
- Вам просто говорить – не волнуйся, - бросил я.
- Просто – не просто. Какая разница, в самом деле? Вы, это…
Я остановился.
- Вы меня уж простите, что я с вами так обошелся, - ответил сержант, - понимаете, служба, она слабину не терпит.
- Вам легко говорить… Это ведь не ваш ребенок.
- Не мой, но, поверьте, я за свои двадцать три года насмотрелся всякого. Вон, год назад случай был – померла тетка одна. Ну, бабушка – божий одуванчик. Здоровая была, как бык. А тут… Сделали вскрытие – так у нее в крови мышьяк нашли. Концентрация предельная.
- Значит, отравилась?
- Нет, в этом то и дело, что дома мышьяка не нашли… Помню, как сестра ее из города с сыном приезжали… Все рассказывали, какая она хорошая была, заботилась обо всем и обо всех. Особенно сынок ее восемнадцатилетний, все плакал тут, как мальчишка, все рассказывал, как, мол, без тетки жить будут? Ну, наш капитан голова… Выяснил он, что у тетки той дом в деревне, за городом, участок большой… И за полгода до смерти она участок на племянника своего записала. Мол, вырастет парень, женится, сюда переедет из Нижнего с семьей. Будут жить вместе, он работать, а она с внуками нянчиться. А также выяснил, что племянник ее за последние полгода что-то очень зачастил к ней. Соседи каждый месяц его видят. Говорят, парень такой обходительный, вежливый, со всеми здоровается. Продукты ей возит – колбаску копченую, сыр. А в холодильнике, как раз, кусок колбасы завалялся. Ну, капитан его на анализ в Нижний повез, сам поехал. И выяснил…
- Что?
- Да то, что в той колбасе мышьяк содержится. Парень тот мышьяк шприцем в колбасу вводил. По чуть-чуть, чтобы не сразу коня двинуть, а постепенно.
- Значит, сознался?
- Сознался, сразу… Ну, мать его такое подняла тут – угрозы, крики в наш адрес летели... До президента, говорит, дойду, да сына своего безвинно посаженного спасу. А как потом выяснилось, что мама врачом работает, а мышьяк тот из ее клиники… Так следом за сыном поехала в места не столь отдаленные. А вы говорите. Виновен – не виновен. Факты. Все решают факты.
- Факты, - не выдержал я, - только когда на кону судьба ребенка, это…
- Вот и думайте, что для вас важнее – истина или безопасность ребенка? А если ребенок виноват и мы его выпустим? Кто знает, что он сможет в дальнейшем натворить?
А ведь прав сержант, думал я. Прав…
И тут... Дверь распахнулась, а на пороге появились… Ксюша, та самая девочка из детдома, которая буквально позавчера вместе с нами пекла картошку на берегу Волги. А за руку она держала рыдающего Витальку, который буквально заходился в плаче.
- Девочка, тебе чего? – начал сержант.
- Дяденька полицейский, - дрожащим голосом спросила девочка, - а где тут главный полицейский, который расследованием занимается?
- Каким расследованием? – спросил сержант.
- Пропажей мониторов, - пояснила девочка.
Я почувствовал, как мое сердце учащенно забилось… Значит, им что-то известно?
- А зачем тебе главный полицейский нужен? – спросил сержант.
- Мы… из-за Димки, - выдавил рыдающий Виталька, - это… не он… Это он из-за меня… Это я виноват… Я…
* * *
Сержант схватил трубку телефона и набрал трехзначный номер.
- Товарищ капитан, это дежурный. Так точно. Тут двое ребят пришли из детского дома… Ничего не понимаю… Говорят, что из-за Димы Найденова пришли. Что будто бы они виноваты в краже, а мальчик на себя их вину взял. Что? Так точно.
Дежурный положил трубку.
- Эй, Лебедев, - крикнул он.
Из соседнего кабинета выглянул сержант.
- Что такое?
- Возьми ребят и проводи их в кабинет капитана Николаева.
- Ну а сам что?
- Я на посту, болван, - рассердился сержант.
- Подождите, может я смогу помочь чем-то? – вмешался я.
- Ничего, не переживайте. Дальше – наше дело.
Значит это Виталька. Простой мальчишка лет пяти-шести… Из-за него Димка взял на себя вину. Но как Виталька смог решиться на такое? Не вязался у меня в голове образ этого светловолосого круглолицего мальчишки с поступком, что он совершил.
Ах, если бы по глазам мы могли определять, что кроется у человека внутри, в его помыслах. Если бы…
Время тянулось невероятно медленно. Вот часы пробили десять часов… А из кабинета капитана до сих пор никто не вышел.
Наконец, в дежурке появился лейтенант, за ним следовали заплаканная девочка с братом.
- Лебедев, - окликнул лейтенант.
- Ну что опять, - из проема двери кабинета выглянул заспанный Лебедев, - не дадут после смены поспа…. О, товарищ лейтенант…
- Так, Лебедев,- не обращая внимания на возмущение Лебедева ответил лейтенант, - у нас что-нибудь поесть имеется?
- Нет, только сухари есть. Да пара бутербродов у меня…
- Так, дуй на вокзал, к Семенычу. Возьми у него чего-нибудь поесть, да дельного чего-нибудь там, а не лапшу эту заварную, да еще попить… А, нет, попить не надо – у меня чай есть, да ещесушки. Ребят накормить нужно.
- А что с нами будет теперь? – выдавил Виталька.
- Что будет? – хмуро ответил лейтенант, - поужинаете, все формальности уладим, да в детский дом, спать. Лебедев вас отвезет…
- А нас не посадят в тюрьму? Мы же не… не, - мальчик опять заплакал.
- Не боись… Вы пока тут посидите, подождите, - улыбнулся лейтенант.
Прежде чем я поднялся и смог окликнуть лейтенанта, он развернулся и ушел.
В дежурку вошел Сергей. Вид у него был вымотанный. Немудрено, подумал я. Ласково потрепав по голове сидящих на скамейке девочку с братом, он подошел ко мне…
- Послушай, - голос его дрожал, - пойдем, выйдем… Поговорить нужно…
Мы вышли. На дворе уже было темно и лишь висящий на столбе фонарь освещал небольшой круглый пятачок возле отделения полиции.
Мы присели на скамейку. Сергей достал из кармана сигареты. Руки у него дрожали, и ему никак не удавалось прикурить. Наконец, он закурил. Блаженно затянувшись, он устало прислонился к тополю.
- Ну, что там? – наконец решился я.
Сергей молчал, будто собираясь с мыслями.
- Знаешь, - наконец, решился он, с каким-то остервенением в голосе – я уже пятнадцать лет живу тут, работаю в детском доме. Повидал всякое, конечно. И драки были, да такие, что до крови, и стекла били у горожан. Мелкие кражи тоже бывали, к сожалению… Но такое…
- Да о ком ты? О Виталике?
- Евсеев, - выдохнул Сергей, отворачиваясь…
- Господи, а Евсеев-то тут при чем? – воскликнул я.
- Лучше спроси – при чем тут Виталик и как он попал под влияние этого паразита? – со злым сарказмом в голосе отозвался Сергей.
- Да не тяни, - не выдержал я, - рассказывай, что и как?
- Тут длинная история, - начал Сергей, закуривая очередную сигарету, - понимаешь, у Виталика и Ксении, сестренки его, родители погибли 2 года назад. Страшная, просто дикая трагедия – переходили дорогу на зеленый свет, а тут пьяный на джипе летит… Словом, погибли на месте. Сами-то они в Екатеринбурге жили. Ну, девочке тогда одиннадцать было уже, ей сказали все, конечно. Девочка поплакала, конечно, да и успокоилась вроде. Хотя, о каком спокойствии тут вообще может речь идти, черт возьми…
Сергей замолчал, будто пытался вновь успокоиться и собраться с мыслями.
- Словом, - повторил Сергей задумчиво, - девочке-то рассказали все, а мальчику… Ну, сам пойми. Ну, ребенку-то всего четыре года… Словом, сказали, что мама и папа в командировку уехали, надолго. Ну, расходы на похороны на себя соседи взяли, дай бог им здоровья. А ребятишек бабушка взяла к себе, она живет неподалеку, в Веснянках, это деревушка такая, километрах в двадцати отсюда. На, бабка-то старенькая совсем, еле ходит… Она с ребятишками помыкалась-помыкалась с полгодика, да в детский дом определила к нам… Ребята быстро у нас освоились. Знаешь, когда тебя друзья окружают, то проще как-то… Забыть… Мальчишке, правда, нелегко пришлось. Сам понимаешь – когда тебе 5 лет, то никто особо всерьез не воспринимает. А тут Евсеев нашелся. То конфетку мальчишке подкинет, то от хулиганов защитит... Словом, прибился Виталька к Евсееву, сам не понимая, что он за человек. Сестра Витальке говорила, да не раз, что Евсеев человек дурной, что не нужно с ним водиться. Да без толку все. Ведь ребенок в пять-шесть лет еще не умеет в людях дурное видеть, это с возрастом приходит. Вот Евсеев и воспользовался этим… Выжидал, высматривал все… Словом, недавно Евсеев и говорит мальчишке, мол, а знаешь, где твои родители сейчас? Мальчик и говорит, что в командировке в какой-то там… А Евсеев, мол, нет, они не в командировке, а давным-давно домой вернулись, в Москву переехали, а о том, что вы тут, в детском доме, и знать не знают, и ведать не ведают. Ну, мальчишка и загорелся – соскучился по родителям-то. Евсеев и говорит, мол, что ехать к ним нужно, а на дорогу деньги нужны. Только чур сестре не говорить, пусть для нее это сюрпризом будет.
- Ну, а позвонить то им не догадались?
- Так никаких контактов у них нет, только адрес в Москве, как Евсеев говорит. Словом, обставил все в лучшем виде. А мальчишка-то и повелся… А тут как раз и вы приехали с компьютерами. Евсеев и подкинул мальчишке идею, что, мол, давай пару мониторов возьмем «взаймы», продадим, а вырученных денег на билеты хватит с лихвой. А как родителей найдем, так денег у них попросим, они новые мониторы и купят.
- А взаймы взять в кого-нибудь нельзя было?
- Мальчик спрашивал, а ему Евсеев и говорит, мол, что тогда их точно никуда не пустят. Словом, мальчишка долго колебался. Плакал даже. Говорил, что нехорошо это, красть. А Евсеев только успокаивал, мол, мы же не насовсем берем… К тому же родители ему сами спасибо скажут за его самоотверженность. А на всякий случай еще и пригрозил, что если мальчишка выболтает кому, то он, Евсеев, всем в детском доме расскажет, что Виталька до сих пор в постель ночью «дела делает»…
У меня дыхание перехватило от возмущения.
- Словом, Виталька сам стал заложником Евсеева… Ну а рассказать сестре? Ну, кому-нибудь?
- Побоялся. Сам знаешь, в детском доме даже у стен уши есть. Словом, подговорил… Велел Евсеев мальчишке ключи от кабинета достать, да так, чтоб незаметно. Как достать, непонятно, конечно. Может и был у Евсеева план какой ни этот счет, но…. К несчастью, вчера, все само собой разрешилось. Дима бежал к завхозу ключи сдавать, да и встретил Витальку по дороге. Не подозревающий беды Димка попросил Витальку ключи завхозу передать – у него как раз тренировка начиналась по волейболу. А дальше дело техники – Виталька передал ключи Евсееву, а тот… Ну, дальше ты знаешь. Детали нужно будет уточнить у самого Евсеева.
- Значит, на следующее утро, когда директор объявил о пропаже мониторов и о оставленном ключе в замке…
- Димка сразу смекнул, кто виновен в краже, но самоотверженно взял на себя чужую вину… Надеясь в душе, что настоящий преступник вскоре будет пойман…
Я вдруг вспомнил, что когда директор объявил о краже, то Виталька заплакал. Значит, испугался по-настоящему…
- Но почему Виталька сразу во всем не признался? Испугался?
- Понимаешь, для ребенка нет ничего страшнее бойкота. Ребенку проще вынести побои, издевательства, но только не всеобщее презрение. Вот Виталька и не смог. Не хватило ума, смелости для маленького мальчишки подойти и рассказать все кому-нибудь из нас. Хотя, признаться, и мы-то сами были растеряны в тот момент…
- Да, непросто было. Принять, что такой мальчишка, как Димка, способен пойти на преступление…
- А потом все же признался сестренке. И не знаю, понимаешь, до сих не пойму, что для мальчишки страшнее было – признаться в своем собственном преступлении или узнать, наконец, о трагической судьбе родителей… Наверное, никогда не пойму.
- Ну, вряд ли поступок Витальки можно назвать преступлением, - возразил я, - Евсеев обманом и, по сути, шантажом вовлек его в свое мероприятие… Кстати, а где сейчас Евсеев?
- Никто не знает. Его сегодня никто не видел.
- А Димка? Значит, мальчика освободят.
- Конечно, это вопрос решенный. Конечно, останется еще вопрос касательно дачи свидетельских показаний… Но, как сказал капитан, это вопрос времени. Главное сейчас – найти Евсеева. Он – ключевая фигура в этой истории.
- Только где гарантия, что он еще в городе? Может, смылся уже.
- Не знаю…
На улице стало слишком свежо, и мы вернулись в помещение. В соседнем с дежуркой кабинете, за столом сидели ребята и уплетали принесенный Лебедевым ужин – макароны по-флотски. Капитан с лейтенантом были тут же. Директор детского дома сидел в сторонке и меланхолично листал записную книжку.
- Так, Сергеев, - распорядился капитан, - ребята сейчас поужинают… Ты распорядись, чтобы и отвезли по домам.
- Так точно, - отвечал лейтенант, - Лебедев отвезет. Только мальчик этот, Дима, кажется, он ведь не в детском доме живет, а с приемной матерью…
- Да не надо, я сам мальчика отвезу, - отвечал директор.
- К тому же, - вмешался Сергей, - я уже ей позвонил. Она ждет.
- Ну, и отлично, - ответил капитан, и, устало расправляя плечи, поднялся, - а я домой, пожалуй. Сутки почти на ногах… Завтра утром… Нет, лучше в районе 12.00, вас, Иван Степанович, и Диму Найденова будем ждать тут. Уточнить кое-какие формальности для протокола. Сейчас поздно уже…
Но этому бесконечному дню не суждено было закончиться на столь позитивной ноте. Во дворе раздался шум подъезжающей машины, а еще через минуту дверь распахнулась и на пороге мы увидели уже знакомого нам сержанта, ведущего под руку красного, как рак… Евсеева, а за ними шли двое – женщина средних лет в длинном сером плаще и пожилой мужчина профессорского вида с дипломатом в руке.
- Вот, товарищ капитан, принимайте нарушителя, - ответил сержант, слегка подталкивая Евсеева в спину, - попался голубчик, наконец. Да что ты на меня как солдат на вошь пялишься, ну, Евсеев? Я говорил тебе в прошлый привод, что от тюрьмы да от сумы не зарекайся. И вот – доигрался.
Лейтенант еле заметным жестом кивнул мне на приоткрытую дверь в соседний кабинет, где ужинали ребята. Я подошел к двери и прикрыл ее – не надо, чтобы ребята все слышали.
- А я что? Я ничего ж не делал, - жалобно заныл Евсеев.
- Да как это не делал, товарищ милиционер, - вмешалась женщина, - что же это получается, а? Стою я в очереди в киоск, водички купить, нам до поезда еще три часа целых. Кошелек-то, кошелек в сумочку положила, а тут чувствую – дергает кто-то- сумочку. А там этот паршивец и ножик у него в руке… Спасибо, Александр Петрович его схватил, то вырываться, кричать. А тут и товарищ милиционер подоспел.
Сержант подошел к столу и выложил на него небольшую серую сумочку с тонким разрезом сбоку и небольшой перочинный складной ножик.
- Да не брал я ничего, и ничего не резал, - сопротивлялся Евсеев.
- А ножик откуда, - улыбаясь, спросил капитан.
- Да ниоткуда, я его у Генки Паршина выменял. Стою себе, ножик рассматриваю. А тут эта тетка как толкнет…
- И ножиком сумку случайно порезал, - в тон ему добавил капитан.
- Да не резал я ничего. Это случайно вышло…
- Случайно, говоришь? - переспросил капитан, и, тут же каким-то спокойным, будничным тоном продолжил, - ну, что же… Верю… Верю, что случайно…
Даже я, признаться, едва-едва сдержался, чтобы не одернуть капитана… Что это за случайность такая? Если факт совершения хищения налицо. Реакция окружающих была аналогичной, только женщина, казалось, от волнения сейчас рухнет в обморок. Даже Евсеев, казалось, был ошарашен…
- Что же то получается, товарищ милиционер? Вор сумочку мне порезал, а вы его, - плача, возразила женщина…
- Ну, а что же вы хотите, гражданка? – в тон ей ответил капитан, - кто-нибудь кроме вас и вашего спутника видел, как мальчик кошелек у вас вынул? Нет? Ну, вот… Значит, налицо простая случайность. Вы толкнули мальчика и, по его собственным словам, он случайно задел вашу сумочку ножиком… Ведь так, Евсеев?
- Да, товарищ капитан, - удивленно ответил Евсеев.
- Вот, - одобрительно ответил капитан, хлопнув рукой по столу, - говорил же…
- Подождите, капитан, - вмешался в разговор мужчины с дипломатом, - но ведь факт кражи…
- Не доказан, - подтвердил капитан, - ведь так, Евсеев?
- Да, - улыбался во весь рот Евсеев.
- Случайность? Как и с кражей мониторов, так?
Я заметил, как побледнел Евсеев. Оглянувшись на нас, с какой-то необъяснимой надеждой во взгляде, будто ища поддержки, он поник головой.
- Не докажете, - буркнул мальчик.
- А тут и доказывать не нужно ничего, - улыбнулся капитан, - есть показания свидетелей. В частности сторожа, который видел тебя в коридоре…
Блефует, мелькнула у меня в голове мысль.
- Врете, не было там никого, - не сдержавшись, бросил в ответ мальчик, и, поняв, что сам себя выдал, замолчал.
- Вот, а ты говоришь, не было, - засмеялся капитан, так что, друг ситный, в этот раз ты попал крепко. Двойная кража плюс попытка подставить своего товарища… Своих товарищей.
- Никого я не подставлял, - крикнул в отчаянии мальчик.
- А зачем ты обманом вовлек Виталика в свою аферу? Помочь ему хотел, может? А ты знаешь, что у мальчика родители погибли в автокатастрофе. А ему не сказали ничего по малолетству, пожалели его. А ты…
- Ага, - с насмешливой злобой в голосе ответил Евсеев, - а он и нюни распустил. Поверил, дурачок…
- Знаешь, - в тон ему ответил капитан, - если бы ты взрослый мужик был, я бы с тобой не церемонился. И полетел бы ты у меня в места не столь отдаленные на стремительном плацкарте…
- Не имеете права. Я несовершеннолетний, - возразил мальчик.
- Да, только в нашей стране уголовная ответственность для несовершеннолетних как раз наступает в четырнадцать. Ведь тебе четырнадцать?
- Четырнадцать, - выдавил мальчик.
- Вот. Так что, может, камеру я тебе обеспечить не могу, а вот в колонию строгого режима для несовершеннолетних обеспечить вполне могу. Так, - тут капитан повысил голос, - говори, куда мониторы дел?
- А мне что с того?
- А то, что о краже мониторов мы тогда спокойно забудем, останется за тобой только кража сумочки. Кроме того, я обеспечу тебе нормальную колонию с нормальными условиями. Ну, по рукам?
- В подвале они лежат, - ответил мальчик, отворачиваясь, - за старым холодильником, в большой коробке…
- Так, - капитан обратился к директору, - можете послать кого-нибудь проверить?
- Да, хорошо… Сергей, - позвал директор.
- Да?
- Слушай, возьми мои ключи от машины, дуй в детский дом и проверь, на месте ли мониторы. Заодно брата с сестрой с собой захватишь. Ребятам отдыхать давно пора.
- Хорошо.
Я приоткрыл дверь в соседний кабинет. Ксюша с Виталькой лежали на кушетке и спали, обнявшись… Лишь Димка не спал – он сидел и листал какой-то старый журнал. Меня он не заметил.
Капитан оглянулся на лейтенанта.
- Сергеев, зови сюда понятых… Да, чувствую, не поспать нам сегодня…
* * *
Часы пробили час ночи, когда мы, порядком уставшие, вышли из отделения. Мог ли я подумать вчера, ложась спать, сколько хлопот и волнений принесет мне он, новый день. Пропажа мониторов, Димка, полиция… И, неожиданная счастливая развязка. Все смешалось у меня в голове, будто каша. Лишь ночная прохлада, неприятно холодящая тело, заставила отвлечься от тяжелых мыслей лишний раз вспомнить о ветровке, лежащей в моей сумке…
Директор остался в отделении полиции для заполнения протокола. А мне, да и Димке, пора было возвращаться домой – вернее, Димке домой, а мне в гостиницу. Хотя, пустят ли меня?
- Ничего, пустят, - добродушно похлопал меня по плечу лейтенант, - пустят. Я им позвоню. К тому же Лебедев вас отвезет, а не открыть дверь представителю власти они права не имеют.
Мальчик уже еле-еле переставлял ноги. Да и я сам устал как собака. Теперь хотелось только одного – добраться до койки и забыться до самого утра.
В машине ехали молча... Мальчик сидел рядом, на заднем сидении, прижавшись лбом к прохладному стеклу. Казалось, он спит… Так много хотелось сказать ему сейчас. Подбодрить как-то, поддержать… Сказать, что все окончилось. Но слова будто забылись в ворохе сегодняшних переживаний. Самое страшное, наверное, – это когда нам, взрослым, приходится изыскивать, придумывать, сочинять какие-то дежурные, ненужные слова, чтобы поддержать того, кто хоть немного зависит от нас в этом жестоком суетном мире.
- Глупо как-то получилось, - вдруг проговорил мальчик.
Его слова заставили меня очнуться от моих невеселых мыслей.
- Почему, глупо?
- Я взял на себя вину Виталькину. Из-за Евсеева. А Евсеева уже поймали через несколько часов. Выходит, зря? – спросил мальчик, рассеянно глядя в окошко.
- Ничего не зря, - ответил я, - если бы ты не взял на себя его вину, то Виталик не рассказал бы нам про Евсеева, и мы бы ничего не узнали.
Жестокие слова, подумал я горько про себя. Выходит, я одобряю Димкино самопожертвование. А если бы Виталик не признался ни в чем? Что бы стало тогда с Димкой? А мои обещания Димке? Чем бы они обернулись для мальчика? И что чувствует сейчас этот беззащитный, но в чем-то очень справедливый человечек, сидящий рядом с тобой?
Мы сами делаем их жестокими, горько подумал я, при этом не признаем это, а лишь ищем себе оправдания в нашем бессилии помочь.
Машина затормозила возле небольшого магазинчика. Витрина магазина ярко светилась – видимо, магазинчик работал круглосуточно.
- Ребят, я сбегаю, водички куплю, ладно? – обернулся Лебедев.
- Да, не вопрос, - ответил я, мучительно думая.
Хлопнула дверь, а мы остались сидеть в машине.
- Только, что выходит? – задумчиво проговорил мальчик, - если бы Виталька не примчался и не рассказал все, то настоящий преступник сейчас разгуливал бы на свободе?
- Почему, на свободе? Ведь Евсеева поймали на краже сумочки?
- Да, но, если бы мы не знали, что это он украл мониторы? Глупо все, глупо, - в отчаянии крикнул мальчик.
- Да подожди ты, - попытался я успокоить мальчика.
- Нет, - отчаянно, чуть не плача, возразил мальчик, - все глупо. А если бы Евсеева не поймали, и он еще украл бы что-нибудь? Выходит, виноват я? Я, да?
Столько яростной боли и отчаяния было в этом крике, что у меня сжалось сердце.
- А, все равно. Все равно, - не успокаивался мальчик, - мне все равно.
И, с каким-то диким остервенением добавил:
- А я все равно не жалею. И если нужно, я снова так поступлю… Сто, может, тысячу раз. Потому что… Потому, что Виталька, он маленький, понимаете? Маленький, слабый… Он не выдержит… А я… Я «Долбанутый», слышите, «Долбанутый»… Я все выдержу. И терять мне нечего…
Резко рванув дверь, мальчик выскочил из машины и бросился прочь, чуть не сбив с ног выходящего из магазина с бутылкой минералки Лебедева, а через мгновение растворился в ночной тьме.
- Вы езжайте, я его найду и до дома провожу, - успел я бросить ошарашенному Лебедеву, устремляясь следом за мальчиком.
* * *
Я бежал по глухой пустоте ночных улиц, мимо темнеющих во тьме старых домишек, кутающихся во тьму старых палисадников. Проклиная себя на чем свет стоит. Ведь потеряется мальчишка, заблудится в запутанном лабиринте ночных улочек. А всему виной я, моя проклятая несдержанность. Выходит, я одобряю его поступок, так получается? А сам-то ты как поступил на его месте? Вышел бы и перед лицом сотни человек, дрожа от страха, признался бы в том, что не совершал? Нет, в бессильной злобе повторял я. Ты бы затаился, спрятался. Как и все они. И когда к ответу призвали самого маленького и самого слабого из твоих товарищей, то ты бы пожалел… Но было бы уже поздно.
Мы часто говорим об обостренном чувстве справедливости у ребят, особенно у мальчиков. Мы зачастую иронизируем над ним, ведь все детские поступки умиляют своей непосредственностью. А сами-то мы готовы, с высоты наших прожитых лет, на подобное самопожертвование? Ради товарищей, друзей, да просто даже ради незнакомых нам людей?
… Тропинка привела меня на берег реки. Волга неспешно и томно несла свои воды мимо пологих, незаметно уходящих в глубь водной стихии, песчаных берегов. И тут, на берегу, я увидел Димку. Мальчик сидел на большом камне, на самом берегу, поджав ноги, незримо уставившись в пустую ночную темноту. Я подошел и присел рядом, на песок. Мальчик не обернулся даже.
Туман плавно, будто пуховое покрывало, стелился над водной гладью, заботливо укрывая Волгу и ее берега. Но это тепло было обманчиво – наоборот, ночная свежесть несла с собой прохладу и сырость, пробирающую буквально до костей. Я снял с плеча свою ветровку и укрыл ей мальчика. Димка инстинктивно повел плечами, поудобнее кутаясь в теплую с подкладкой ткань. Эх, сейчас бы сюда горячего чая…
Стоп. Ведь утром я в кружке-термосе навел чай, сунул с собой в сумку, да выпить так и забыл. Ну, так и есть. Чай уже, правда, не горячий, но, во всяком случае, не такой холодный, как эта, пронизывающая до самых костей, ночь.
- Вот, возьми, - протянул я кружку-термос мальчику.
Мальчик, не глядя на меня, взял кружку и сделал глубокий глоток…
- Тепло, - задумчиво, с нескрываемым наслаждением, протянул он.
Мы помолчали. Ночь, спокойная и прозрачная, как стекло, казалось, старалась не мешать нам ни малейшим дуновением ветерка, ни еле слышными отголосками огней речного вокзала. Только холодный взгляд полной луны на небе, плеск воды да еле заметное мерцание речных бакенов нарушали эту спокойную, будто бы замершую во времени, идиллию.
- Знаешь, - наконец, решился я, - я и сам не знаю, как бы поступил на твоем месте. Смог бы я поступить так, как ты?
Мальчик еле заметно глянул на меня, будто стрельнул пристальным взглядом своих огромных карих, в темноте кажущихся иссиня-черными, глаз, но ничего не ответил. Но я успел заметить на его щеках еле заметные в отблесках лунного света, не успевшие просохнуть слезинки.
- Мне кажется, такой поступок мог совершить только настоящий друг, и … Знаешь, это хорошо, когда у тебя есть такие друзья, как Виталик с Ксюшей, Андрюшка…
Мальчик не ответил, задумавшись о чем-то.
- А вот я, - не выдержал я, - наверное, струсил бы…
Мальчик удивленно повернулся ко мне.
- Ты, струсил? – не удержался он.
- Да, наверное… Не смог бы решиться.
- Наверное, у тебя никогда не было друзей, вот и все.
Нет, были… Были же… И такие друзья, что с некоторыми я общаюсь до сих пор. Витька Десницин, Ванька Королев. А Ромка Мушкарян? Не забыл о моем юбилее в прошлом году, сам приехал из далекого Еревана в Москву. Привез целую корзину фруктов, две бутылки хорошего армянского коньяка. Господи, мы всю ночь не спали, не могли наговориться.
А наутро я проводил Ромку до поезда и… Дальше привычное – пиши/звони. И все. Все закончилось. Нет, дружба осталась, но… С нами ли, теперешними ? Или она осталась в том далеком детстве, оставив лишь небольшие рубцы на душе, да на вечно сбитых, но уже давно заживших коленках?
- Нет, у меня были друзья, как и у любого мальчишки в детстве. Наверное, просто мы, взрослые, становимся немного прагматичнее и циничнее с возрастом, забывая о дружбе и о верности друг дружке...
- Значит, вы признаетесь себе в этом, но ничего не хотите с этим поделать? Но ведь это неправильно? Ведь нельзя так, чтоб…
Мальчик не мог подобрать слова.
- Нельзя же так, ведь это предательство? Вы предаете друг друга, а потом сожалеете об этом, так ? – невольно вырвалось у мальчика.
- Да, - признался я.
Ты сам не представляешь, Димка, насколько ты прав, думал я.
- Тогда понятно, почему они, - мальчик не договорил…
Я чувствовал, как у мальчика на душе и мне было вдвойне больнее на сердце, сознавать, что эта боль, эти переживания останутся в этой нежной, еще совсем не замутненной жестокими реалиями нашей жизни, мальчишеской душе, возможно, надолго... Сможет ли он справиться с ней тогда, когда вырастет? Ведь истинная природа боли видна лишь нам самим и никто, даже самый близкий и родной человек не сможет увидеть ее природы, исцелить ее.
- Сначала, - вдруг начал мальчик задумчиво, - их много приезжало. В неделю, примерно пару раз, как минимум… Ну, этих, газетчиков…
- Журналистов, - поправил я.
- Да, журналистов. Меня сажали с ними за стол и расспрашивали, что и как – что я помню, как очутился тут. Чего бы хотел в жизни? Помню ли я что-нибудь о маме с папой? А мне и сказать нечего было. Каждый из них… Понимаешь… Говорил, что он мой друг, что поможет мне найти мою папу и маму, что для этого нужно лишь написать статью в газету и выпустить по телевизору ин… интервью. Что когда меня увидят люди, то они сразу же найдут их. И я рассказывал… Что помнил, хотя я ничего не помнил, даже лиц. И больше ничего…
Мальчик промолчал.
- А потом они уезжали, и приезжали новые. И все повторялось. А я, когда они уезжали, убегал за сараи, и там плакал. Незаметно, иначе Евсеев с дружками увидят и засмеют потом. И ночью тоже… Страшно, знаешь, когда ночь кругом… А потом. Приехала эта тетка…
- Какая тетка?
- Такая, полная, в смешной лисьей шубе, как у лисы Алисы в фильме про приключения Буратино. Говорила мне, что мои родители нашлись и сейчас они устанавливают их место проживания. Нужно лишь подождать, всего чуть-чуть. И я ей поверил, понимаешь? Я подумал, что еще немного, и я увижу их. И все сразу вспомню. И мы вместе сядем на поезд и поедем домой. Далеко-далеко. И я… Я даже не спрошу, почему они оставили меня. Я им все прощу, понимаешь?
Уткнувшись в рукав ветровки, мальчик заплакал. Я придвинулся поближе и приобнял его за плечи. Как я мог поддержать его сейчас иначе?
Может, согревшись, а может, уже не в силах бороться с накопившейся за день усталостью, мальчик успокоился. Снова взял в руку кружку-термос, сделал глубокий глоток чая…
- Я долго ждал, - продолжал он, - всем рассказывал, что у меня родители нашлись. Всем, даже вечно ухмыляющемуся Евсееву. Но прошел месяц, два, полгода… И ничего. А потом мне ребята и говорят… Мол, мальчик, ты что, не понял ничего? Они просто на тебе хотели имя себе сделать, сенсацию, денег заработать. А сам ты им не нужен, совсем… И я подумал, что все… И если бы не баба Лена…
- Она хорошая, - признался я, - любит тебя. Я с ней говорил сегодня. Вернее, уже вчера.
- Хорошая, - согласился мальчик, - только плачет часто и причитает. Особенно, когда про сына своего вспоминать начинает. А так, прижмет меня, и мы сидим с ней рядышком. Я обижаюсь, говорю, баб Лен, я ж не маленький, а она только по голове погладит… И все…
Мы помолчали… Небо потихоньку меняло свой окрас, из смолянисто-черного превращаясь в серое. Я взглянул на часы. Почти три часа. Через полтора часа рассвет...
- Скажи, - вдруг спросил мальчик, уставившись на меня, не мигая, глядя будто мне в самую душу взглядом своих пронзительных глаз, - но только честно… Их найдут? Моих родителей?
Почему-то вспомнилась старая сказка-мультик про мамонтенка, который искал маму. Ведь так не бывает не свете, пел мамонтенок, чтоб были потеряны дети. Не бывает...
Но мальчик не этих слов ждет от меня сейчас.
- Я не знаю, - признался я, - не уверен…
- Спасибо, - кротко ответил мальчик.
- За что?
- За то, что не соврали… И за то, что… В отделении, - выдавил мальчик, - что помогли тогда. И поверили мне тоже.
Все, что нужно ребенку, невольно резанула мою голову мысль, это не простые слова успокоения, не пустые фразы и не обещания… Не поэтому он, этот мальчик, доверился мне. А, наверное, потому что почувствовал, что я не смогу ему солгать.
* * *
Назад шли молча, каждый думая о своем. А, может, просто заставляя себе не думать ни о чем – сегодняшний день порядком поистрепал наши силы и нервы.
Но нам, к счастью, повезло, - не успели мы выйти на пустынное шоссе и двинуться по обочине в сторону Димкиного дома, как на шоссе откуда-то вырулил старенький жигуленок. Он ехал навстречу, но, заметив нас, развернулся и затормозил рядом.
- Эй, ребят, вас не подвезти? – высунулся из окошка пожилой водитель в старой, потрепанной кепке.
- Ох, если вас не затруднит, - спохватился я, - нам нужно на…
- Улицу 3-ю Заволжскую, дом 16, - ответил Димка.
- О, садитесь… Мигом домчим.
Мы уселись на заднее сиденье, и машина, резво урча и жалобно поскрипывая, помчалась вперед.
- А я гляжу, отец с сыном идут, - весело отвечал водитель, - ну, думаю, приезжие, видать, заплутали. Надо подвезти.
Мы невольно переглянулись с Димкой. Он несмело улыбнулся, а меня кольнула мысль, странная, доселе бы показавшаяся мне банальной, что не чувствую какого-то раздражения или досады оттого, что меня назвали Димкиным отцом. И почему-то так хорошо и спокойно стало на душе, что, будто бы и правда, я, спустя многие-многие годы, нашел давно потерянного сына, о котором никогда не знал.
Доехали мы быстро, минут за десять. Дом на 3-й Заволжской располагался на окраине города, которая в своем первозданном виде больше походила на простую деревню, где-нибудь в глубинке, чем на городскую окраину – дома, слабо освещенные редкими ночными фонарями, были тут преимущественно деревянными и даже свежевыкрашенные фасады не скрывали за собой возраст этих, местами покосившихся и вросших в землю домиков.
Остались все-таки у нас еще люди, бескорыстно готовые протянуть руку помощи пусть даже совсем незнакомым людям – водитель не только наотрез отказался брать с нас денег, так еще и протянул нам бумажку с номером телефона:
- Если куда съездить нужно, места здешние посмотреть, звоните, я вам такую тут экскурсию устрою… Почти задаром. Места у нас тут…
Мы поблагодарили водителя и направились по плохо освещенной дорожке, выложенной камнем, в направлении единственного горящего в столь поздний час окошка. Дом, в котором жил Димка, был третьим от шоссе. Укутанный свежей зеленью распустившихся яблоневых и вишневых деревьев, пахнущих приятным медвяным ароматом, домик, казался вырванным из контекста какой-то старой детской сказки, в которой усталые путники, бредущие темным дремучим лесом, наконец, обнаруживают в лесной дремучей глуши маленький огонек. Что их ждет там – друзья или враги, думают с тревогой путники в такие минуты. Но только не мы. Не успели мы подойти к калитке как дверь дома открылась и на пороге показалась баба Лена, держащая в руке керосиновую лампу.
- Ох, а я жду, жду, - устремилась она нам навстречу, - а то Сергей Андреич уже с полчаса назад отзвонился, что вы едете, а вас нет и нет.
Мальчик бросился к ней и, уткнувшись в подол фартука, заплакал, не в силах больше сдерживаться. Баба Лена, поставив лампу на землю, прижала его к себе и, гладя своими руками мальчика по вечно взъерошенной шевелюре, только причитала:
- Ну, Димушка, ну все… Все… Все закончилось…
Признаться, и у меня самого невольно сжалось сердце… Странное дело – дети быстро взрослеют, но в минуты отчаяния они плачут, будто маленькие. Все одинаково и каждый по-своему.
- Ну, я пойду, - ответил я, разворачиваясь, - спокойной ночи вам.
- Нет, подождите, - воскликнула баба Лена, хватая меня за плечо, - я же вас не отблагодарила совсем…
- Так я же и не сделал ничего, - удивился я.
- Вы мне Димушку вернули, вы… Только вы, - заплакала баба Лена, так, что мне даже неловко стало.
- Да бросьте вы, это ведь полиция…
Женщина только руками замахала.
- Полиция… Слово-то какое. Только полиция ваша меня даже слушать не захотела, а вот вы… К тому же поздно уже. Вам и вставать рано. Пойдемте-ка, я вас ужином накормлю, у меня картошечка отварная, огурчики да квас домашний, с хреном. Не то, что городской ваш.
- Пойдем, дядь Леш, - умоляюще позвал меня Димка, - а яблоки знаешь у нас какие? А я тебе завтра пугало огородное покажу, чтоб птиц гонять, сам сделал... Руками, ногами вертит, ух… Страшно даже…
- Ну, мне неудобно, - признался я.
- Все равно вы до гостиницы добираться еще будете с полчаса. Трамваи сейчас не ходят, а машины встречаются раз в год по обещанью.
Верно, подумал я. Ну, что же…
Дом, в котором жил Димка с бабой Леной, представлял собой классическую избу-пятистенок. Выстроенный, наверное, больше полувека лет назад, этот, наполовину вросший в землю дом, в своем первозданном естестве, старых, прокопченных стенах, потемневших от времени половых досках, отполированных до блеска, в своей обстановке, старой мебели, даже кружевных занавесках на окнах, хранил дух времени, дух не одного поколения людей, населявших его, вложивших часть самих себя, той эпохи, в которую им довелось жить. Широкие половые доски отзывались еле слышным скрипом под ногами, и даже в этом скрипе слышались какие-то высокомерные нотки, будто сам дом мне выговаривал, мол, поаккуратнее ступай. Даже старые доски, которыми был обит дом снаружи, с облупившейся местами темно-зеленой краской, хоть и придавали дому более-менее свежий вид, но все равно не могли скрыть почтенного возраста этого гостеприимного хозяина.
- Старенький дом уже, - заметила баба Лена, - еще отец мой, после войны как вернулся, строил с братом. Да вот стоит еще, и еще полсотни лет простоит. А вот ваши квартиры-то, городские… Дом построить не успеют, так уже ремонтировать нужно. В газетах давеча писали, что дом в Москве построили новый, жильцов еще не заселили, а у дома фасад обвалился. Слава богу, что никто не пострадал. Да вы проходите-то, не стесняйтеся.
В внутренней обстановке дома тоже чувствовался дух этой старины. В старом обшарпанном шифоньере, потемневших от времени кроватях, явно из дуба. В круглом столе, заботливо прикрытой домотканой скатертью. Даже в красном углу, из которого на меня с укоризной смотрела богоматерь с младенцем на руках. И оттого каким-то совершенно лишним и неуместным тут показался мне старенький кнопочный мобильник, лежащий на подоконнике.
Но даже в этой старине, в обстановке, чувствовалась заботливая женская рука – все чистенько прибрано, вещи на своих местах. Постели (одна у входа, вторая в углу, за занавеской) заботливо укрыты домоткаными расшитыми покрывалами. Даже угол возле печки, где располагалась плита со шкафом для посуды и обеденным столом, был чистым и прибранным. Не то, что у меня дома, подумал я с усмешкой.
Возле входа в горницу Димка скинул обувь и, схватив со стола яблоко, прыгнул на кровать.
- Дима, а руки-то мыть, - всплеснула руками баба Лена, - ну сколько ж можно…
Я привычным движением скинул с себя полуботинки и с наслаждением ступил на холодный пол горницы, замечая, что накопленная за день усталость, казалось, сама уходит из меня, впитываясь в потемневшие от времени половые доски. Мы помыли руки в старом рукомойнике, в углу.
- Ну, а теперь за стол, - улыбнулась баба Лена, снимая с плиты и ставя на стол горячий чугунок с дымящейся картошкой.
Нас с Димкой дважды просить не пришлось и мы, будто два хищника, накинулись на ароматную, пахнущую свежим укропом, картошку и малосольные огурчики. А квас в больших эмалированных кружках, признаться, показался для меня самым вкусным напитком, что я когда-либо пил. Баба Лена сидела рядом и с нескрываемой заботой и нежностью смотрела на нас.
- Да, что ни говори, а мальчишки остаются мальчишками. Что в тринадцать, что в 3 раза по тринадцать.
- Я не мальчишка, - пробубнил мальчик, засовывая в рот половину огурца, - я подросток.
- Ешьте уж, гражданин подросток, да на боковую, - с притворной строгостью сказала баба Лена, - утром мне кто дров нарубить да сорняки прополоть обещал?
- Так это ж вчера было, - отчаянно возразил мальчик.
- Тем более. Ешь, давай… Да спать.
Мальчик сделал огромный глоток кваса и, отставив в сторону пустую кружку, прошел к себе в угол и бухнулся на кровать.
- Раздеться-то не забудь, Димушка.
- Да я что, маленький? – донесся обиженный голос мальчика.
- Маленький, - вздохнула баба Лена, - отставляя в сторону недопитую кружку с квасом, - все вы маленькие у меня. Поживите с мое, тогда поймете. Ты-то ешь, сынок, вон, глаза запали совсем.
- Да, ничего, - улыбнулся я, - я наелся уж.
- Почитай, в гостинице своей только колбасой всякой питаешься? Эх, раньше недалеко от гостиницы столовая была, и готовили там хорошо, и цены были копеечные. Сама там проработала больше 20 лет. А теперь закрыли все. А здание стоит. Говорят, какой-то депутат из райцентра то здание купил, да под особняк переделывать будет. Что делается…
Баба Лена вздохнула... За занавеской ворочался Димка. Где-то за печкой тихонько стрекотал сверчок, а на стене, мерно отсчитывая свой бег, висели старые, треснувшие ходики.
- Мне как Сережа позвонил… Ну, Сергей Андреич значит. Что Диму забрали в милицию... У меня как сердце в пятки ушло. Бросила все и побежала. Даже дом не закрыла, ключ у соседки оставила. Прибежала, говорю, сынок у меня тут. А мне, мол, мамаша, не положено и все тут. Я говорю, мол, скажите, что хоть произошло. А мне, мол, в краже мальчик обвиняется. Да какой краже, говорю, он даже яблока из соседского огорода не украл никогда…
- Да не волнуйтесь вы, все же решилось уже. Мальчика оправдали, а хулигана этого, Евсеева, в колонию отправят.
- Ох, да знаю уж, Сережа мне рассказал все. А насчет Евсеева я не удивлена – хулиган еще тот. Я ж до прошлого году в библиотеке там работала. Так этот паразит взял в библиотеке книжку и изрисовал все неприличными словами. Я ему, мол, зачем книжку-то спортил? А он все смеется. Говорит, мол, эту муть теперь гораздо веселее читать будет. Веселее…
- Вот и довеселился, - заметил я.
- Вот ты мне скажи, сынок, - пытливо спросила меня баба Лена, - почему все ребятишки как ребятишки, а некоторые, ну, прям не знаешь, откуда столько черни в нем? Хоть лопатой черпай да за порог кидай?
- Знаете, - ответил я, - мне совсем недавно один человек сказал, что не дети такие, а мы сами из сделали такими. Когда словом дурным, когда делом… А чаще простым недосмотром. Сами посудите – мы с утра до ночи на работе, а дети сами себе предоставлены. От и ищут они того, кто нас заменить может, того, на кого опереться можно, кто помочь по жизни – а тут уж как повезет. Дети ведь детьми остаются, особенно в подростковом возрасте, только себе да другим в этом признаться не хотят. А кто попадется на пути – хулиган ли, хороший человек ли, вопрос большой.
- Да уж, - вздохнула баба Лена, - хороших людей на свете поболе, а вот хулиганов да бандитов всяких мало… Вот и ищут эти бандиты, кого бы им на свой лад перекроить да переделать… Но ведь у них же тоже голова на плечах есть?
- Да дело не в том, есть ли голова на плечах. А в безнаказанности и вседозволенности дело. Что и приводит к тому, что вот такой, как этот Евсеев, на преступление пошел, товарищей своего подставил, а самому хоть бы хны. С родителей спрос весь, да родители вышли.
- Выходит, только он и виноват что-ли?
- Да не выходит. С нас спрос основной, баб Лен. Что не доглядели, не усмотрели. Ну ничего, в колонии тоже люди живут. Там таких ребят трудом воспитывают, а труд из любого лодыря да бездельника человека делает. Вот, у нас во дворе парень один рос, Коська звали. Школу прогуливал, по дворам собак гонял. Мать у него пьющая, отца нет… Пытались люди за него взяться, да без толку. А в 15 лет попался он на краже. В колонию отправили. Не видели мы его лет 10, наверное. Мать его умерла вскоре. А через 10 лет приехал повидаться. Представительный стал. В колонии он с другими ребятами к столярному делу пристрастился. Мастерить научился, там, поделки всякие, чашки, ложки, сувениры. Отучился по профилю, работать пошел. Теперь вот во Владимире живет, работает по профилю. Женился. Приезжает ко мне иногда с семьей, в отпуск, правда, нечасто, заказов много. А вы говорите.
- Только вот кому так свезло, а кому… Эх, кабы каждому ума поболе да руки помастеровитее. Э, сынок, да заговорила я тебя совсем. Светает уже, а ты носом клюешь. Ступай-как ты спать, я тебе за занавеской постелила, на раскладушке. Ждала, что приедете, да… Будто сердцем чуяла.
Меня заставлять не пришлось, Пройдя за занавеску, я скинул одежду и с наслаждением растянулся на раскладушке, укрывшись легким лоскутным одеялом. Не успела моя голова коснуться подушки, как я уже забылся в спокойном и каком-то совсем детском сне. Последнее, что я видел, это взъерошенная голова спящего напротив меня Димки. Мальчик спал и чему-то улыбался во сне. Чему-то такому, что может сниться только в детстве.
* * *
Проснулся я от звона посуды. Открыл глаза и с наслаждением потянулся. Димкина кровать, аккуратно заправленная, была пустой. Отодвинув занавеску и взглянул на ходики. Господи, половина двенадцатого. Меня точно уволят, подумал я, с тревогой, напяливая джинсы...
В горницу заглянула баба Лена.
- Встали уже, - улыбнулась она, - ну, умывайтесь и за стол. Я вам картошечки холодной, с постным маслицем припасла, да молочка козьего. У соседки взяла.
- Да, перестаньте, - смущенно ответил я, - мне неудобно как-то.
- Да что неудобно, - удивилась она, - у нас тут по-деревенски все, по-простому. Садитесь-ка. Я уж позвонила Сереже, что вы попозже будете.
Я с наслаждением умылся ледяной водой их рукомойника, фыркая будто мальчишка. Вытерся махровым полотенцем.
- А Дима где? – удивился я.
- Да убег уже. В восемь встал, дров наколол уже. На базар побежал.
Как-то чувствовал я себя, признаться. Я прекрасно понимал, что баба Лена живет очень небогато, но, тем не менее, она не жалела для меня ничего.
Я уже заканчивал завтрак, как в дом вбежал Димка. Поставив на стол бумажный пакет с длинными и толстыми, как с палец, макаронами, он схватил яблоко и с ногами плюхнулся в старое кожаное кресло с книжкой в руках. Я взглянул на обложку – «В. Крапивин. Мальчик со шпагой».
- Что, нравится книжка? - улыбнулся я.
- Угу, очень, уже второй раз перечитываю, - буркнул с набитым ртом мальчик в ответ, аппетитно похрустывая яблоком, - а здорово они с ребятами там, клуб организовали «Эспада», тренировались вместе... Прямо как настоящие мушкетеры, только современные. Вот бы у нас так, а?
- Ну, все в ваших руках. И в руках педагогов. Вон, Сергей Андреич, в волейбол вас играть учит. Считай, волейбольная команда у вас настоящая. А командный дух – это уже многого стоит, поверь.
- А Сашка Гераскин говорит, что книжка детская.
- Поменьше слушай этого Гераскина, - ответил я, - отставляя в сторону кружку с молоком, - если книжка учит чему-то хорошему, то неважно, какая она – детская или взрослая. Ведь детская книжка чем от взрослой отличается?
- Картинок в ней нет, - улыбнулся мальчик.
- Да нет, - не смог я сдержать ответной улыбки, - я тем, что в ней одни и те же вещи рассказаны по-разному. Во взрослых книжках – взрослым языком, а в детских – детским, чтобы любой мальчишка или девчонка разобрать могли. Вот так-то брат.
Мальчик призадумался, отложив в сторону книжку. Но тут поднял глаза и взглянув в окно поверх моей головы, испуганно вскрикнул.
- Ой, кто это там?
Я вскочил и подбежал к окну, отдернув занавеску. Сердце у меня похолодело. За окном, в огороде, между капустными грядками, стояла, закутанная в старую мешковину странная фигура. Ноги и руки у нее были наподобие шарниров, которые дергались от малейшего дуновения ветра, а вместо головы у фигуры был старый мешок с намалеванными яркой краской глазищами и дикой зубастой улыбкой. Выглядело это чудище жутковато.
- Это Злодей Злодеич, пугало, о котором я тебе говорил вчера, - хохотал Димка, - я его сам сделал. Мы с мальчишками нашли прошлой весной на свалке штуку какую-то с шарнирами, может, от машины какой, не знаю. И притащили сюда. Баба Лена как увидела, так испугалась поначалу, что сказал мне, выбирай, - или оно, или я. А я ее разубедил, говорю, зато птицы урожай клевать не будут. И правда – урожай вишни и яблок в том году был хорош. Теперь баба Лена его только по имени-отчеству кличет.
Я только усмехнулся.
- Выглядит страшновато, - признался я.
- Ага. Я и сам как-то проснулся ночью, выглянул в окошко и чуть кондрашка не хватила. А потом самому смешно стало.
- Так, смеяться с тобой потом будем. Давай, на работу ехать пора. Или ты останешься?
- Вообще, поеду. С ребятами объясниться нужно, - решился мальчик.
- Ну, тогда собирайся.
Мы уже собирались идти, как вернулась баба Лена.
- На работу? - улыбнулась она.
- Да, баб Лен, спасибо вам за все.
- За что это? – удивилась она, - это я вам спасибо должна говорить, за Димушку.
- Ну, вот еще выдумали, - махнул я.
- Послушайте, а вы… Вы приходите сегодня вечером. Я блинов напеку, на домашней закваске. Димушка любит. Кстати, - спросила она, обращаясь к мальчику, а сорняки кто пообещал…
- Да прополю я, честное командирское, - вытянулся во фрунт мальчик, прикладывая ладошку к голове.
- К пустой голове руку не прикладывают, - усмехнулся я.
- А другой у меня нет, - прыснул мальчик.
- Ладно, - засмеялась баба Лена, - ступайте, командиры…
* * *
До трамвайной остановки идти было минут 10. Здесь трамвайные пути делали замкнутый круг, трамвай разворачивался на этом кругу и направлялся в обратную сторону.
В трамвае ехали молча. На мои вопросы мальчик отвечал односложно, либо просто отмалчивался. Я чувствовал, что его что-то беспокоит.
- Тебя что-то тревожит? - начал я.
- Да нет, - махнул мальчик рукой.
- А все-таки? Ты из-за вчерашнего?
- Нет, просто, - протянул он, рассматривая ссадину на голой коленке, будто в этот момент именно она волновала его больше всего.
- Ты из-за ребят беспокоишься, - догадался я.
Мальчик поднял глаза.
- Вчера я от них такое услышал, когда… Когда…
Я положил Димке руку на плечо.
- Не переживай. Поставь их на свое место – как бы ты отреагировал, узнав, что твой друг, которому ты веришь и доверяешь – вор и предатель?
- Не знаю, - признался мальчик.
- Вот и ребята тоже… Да что ребята, мы все ошарашены были. А теперь… Знаешь, не забивай себе голову. Думаю, что Сергей Андреич и директор ваш, Иван Степанович, все им уже рассказали.
- И про Витальку? – спросил Димка и я почувствовал в его словах какую-то мольбу…
- И про Витальку, - подтвердил я.
- Но… Но, ведь Виталька не предатель? Ведь не предатель? – отчаянно, с какой-то мольбой, твердил мальчик.
- Не предатель. Его просто обманом заставили пойти на эту мерзость. А именно тот, кто заставил, и есть настоящий предатель и трус.
- Почему трус?
- Потому что только трус способен на такую мерзость подговорить слабого и беспомощного человека.
… Признаться, от остановки «Детский дом» мы шли не торопясь. Но все наши сомнения были напрасными, так как не успели мы миновать ворота территории детдома, как к нам на всех ногах кинулись радостные мальчишки и девчонки.
- Димка…
- Вернулся…
- Молодец… Слушай, ты прямо герой.
- Мы знали, знали же…
- А Евсеев гад и предатель.
- Пусть попробует вернуться, мы ему начистим все, что полагается.
Столько радостных и одобрительных возгласов неслось к нам отовсюду, что я, признаться, не мог сдержать улыбки. Только Андрюшка стоял в сторонке, будто виноватый, опустив голову.
- Андрюх, ты чего? – кинулся к нему Димка.
- Слушай, - виновато начал он, - ты прости, что я вчера. Ну, что сволочью тебя обозвал. Я подумал, что ты…
- Ну, что ты, в самом деле, - улыбался Димка, - я же понимаю. И не сержусь.
К нам подошел Сергей, улыбаясь, пожал мне руку.
- Так, орлы, - начал он, - веселье весельем, а дела тоже надо делать. Так, девочки, нужно с посадкой цветов решить дело, грядки вчера подготовили, а цветы в горшках сохнут. И мальчики – лопаты в руки и поступаете в распоряжение завхоза.
- Зачем? Мы же с грядками закончили, - понеслись недовольные голоса.
- Закончили, - подтвердил Сергей, - а яблоки вы любите?
- Любим, - понеслись голоса.
- Вот. Нам шефы сегодня привезли две дюжины саженцев яблони. Вооружаемся лопатами и вперед, копать ямы. Завхоз введет вас в курс дела. Только не сачковать чтобы…
Наверх поднимались молча. Сергей больше отмалчивался, и я понимал, что у него на душе кошки скребут.
- Слушай, - наконец, решился он, когда мы поднялись наверх в кабинет, - сказать тебе хотел… Спасибо… За мальчишку.
- Да брось ты, в самом деле.
- Да ты погоди… Мы все вчера, признаюсь, маху дали. Стояли, как воды в рот набравши, а нужно бы не отсиживаться тут, а мы... Когда капитан вчера Димку расспрашивал обо всем, то он ему, Димке, стало быть, так и сказал с самого начала, мол, рассказывай все без утайки и без боязни. А Димка ему: «А я и не боюсь. Дядя Леша сказал, чтобы не боялся, и я не боюсь».
Сердце у меня защемило от таких слов.
- Верит мальчишка тебе, Леш. Никому так не верит, только бабе Лене и тебе, - вырвалось у Сергея.
- Может, все потому, что и я в него тоже верю, - ответил я.
Мы помолчали. Каждый о своем.
- Слушай, а Виталька где? Я что-то не видел его.
- Он с сестренкой… Понимаешь, переживает… Тяжело ему, - горько ответил Сергей
- Из-за предательства Евсеева?
- Из-за всего. Я ребятам все рассказал, как было, они на него зла не держат. Жалеют больше. Да только родителей той жалостью не вернуть. Знаешь, мы с женой… Ну, думали давно уже. У нас своих-то родных нет, ну, детей...
Я чувствовал, как Сергей мучается, пытаясь сказать что-то очень для него главное.
- Мы Витальку с Ксюшей давно заприметили, с женой. Жена-то моя в библиотеке у нас работает, но сейчас библиотека закрыта, на ремонт. Вот и думаем мы с ней… А, словом...
В кабинет вошел Иван Степанович.
- Сережа… О, Алексей, и вы тут, отлично. Слушайте, там сейчас компьютерные столы привезли, надо бы разгрузить.
* * *
День прошел на удивление легко. Все дела сами будто решались сами собой, спорясь в наших горячих руках. Даже проклятый сетевой коммутатор, с настройкой которого мы бились почти два дня, наконец поддался нашим усилиям, и мы с чувством выполненного долга приняли решение, что вполне заслужили закончить этот рабочий день вовремя.
- Да, Леша, - сказал Сергей, - завтра суббота, и в этой связи предлагаю завтра закончить работу пораньше, часов в 5. А в воскресенье, уж, прошу к нашему шалашу, как говориться, к нам в гости. С женой вас познакомлю, все вместе посидим, шашлычку пожарим.
- Хорошо, - улыбнулся я.
Димка ждал меня у входа.
- А я жду, жду, - нетерпеливо начал он, - думал, ты ушел.
- Да брось ты, я же обещал бабе Лене, - улыбнулся я, - только вот что. Нам надо в гостиницу заехать. Ну, переодеться мне, а заодно на базар заехать.
- А на базар зачем? – допытывался мальчик.
- Ну, не с пустыми же руками нам ехать? – потрепал я Димку по голове.
Но в гостинице меня ждал неприятный сюрприз.
- Алексей Анатольевич, - сверкая очками, надменно, будто по складам, вещала администратор, - до завтрашнего утра, будьте добры, освободить номер.
Я чуть с ног не упал от удивления.
- Как, до утра? – не понял я.
- Завтра в 12.00 в 32-й номер заедут новые постояльцы.
- А меня куда. В одноместный?
- К сожалению, одноместный тоже занят. Есть трехместный, общий, там одно койко-место свободно.
- Подождите, - не выдержал я, чувствуя, что начинаю закипать, - номер оплачен на две недели вперед. Вы не имеете права…
- Мы не имеем права выселять жильцов, которые ночуют в своих номерах. А жильцов, которые снимают номер, а сами в них сутками не появляются…
Димка стоял рядом и бледнея, вынужден был слушать эту ахинею.
- Денежные средства мы вернем на расчетный счет вашей организации в соответствии с договором. А если вам что-то не нравится, вы можете сообщить своему непосредственному руководству... Впрочем, все равно вам не поможет, так как граждан подобного поведения…
- Послушайте, - чувствуя, что голова начинает гудеть, будто меня только что приложили чем-то особо тяжелым, - здесь мальчик. Постеснялись бы.
Администратор замолчала. Димка, бледный, с растерянным видом глядел на нас.
- Слушай, - я положил руку мальчику на плечо, - я сейчас, сбегаю, переоденусь, и вернусь. Хорошо?
- Хорошо, только… Только я на улице подожду, ладно? – спросил мальчик, с опаской поглядывая на администраторшу.
Я поднялся к себе в номер. На скорую руку побрился, переоделся, напялив свежие джинсы и футболку, а старые сложил в сумку. Бухнул сумку на пол, плюхнулся на кровать. Черт, ну и бардак. Что делать? Позвонить своим? А ведь уже семь часов почти, так что ничего они решись не успеют.
Ладно, горько подумал я, и в общих номерах живут люди. Только что мне с ноутбуком делать? С собой таскать все время, чтобы не сперли? Если у них с расселением и бронированием такой бардак, что что будет в случае кражи? Вообще ничего не докажу, даже наоборот, должен останусь?
А может, просто денег ей дать? Ну, не поверю, что все номера в гостинице заняты. Нет, с какой-то злобой подумал я, ни за что. Принципиально не пойду на такое. Пусть не ждут и не надеются.
Собравшись, я спустился вниз. Димка стоял возле входа.
- Тебя выселяют, да? – сочувственно спросил мальчик.
- Да, ладно, - махнул я рукой.
- А как ты ушел, эта тетка звонила кому-то. Подруге, наверное. Из открытой форточки слышно было, как она все про вас рассказывала. И в номере вы не ночуете, и каких-то бабочек, как это… Заводите… Каких бабочек? – недоумевающе спросил мальчик.
У меня аж подпрыгнуло все внутри от возмущения.
- Ты не слушай ее, - ответил я, - дурных людей вообще лучше на замечать по жизни. И тем более не слушать.
- Да я и не слушал, я на скамеечке сидел, вот тут - оправдывался мальчик, - просто она так громко кричала… Я и отошел подальше, чтоб не слышать.
Специально, чтоб ребенок услышал, с злостью подумал я. Совесть вообще есть у человека? Эх, будь на ее месте мужик, я бы церемониться не стал. Мальчика только жалко…
Трамвай подошел на удивление быстро.
- Базар еще не закрыт? – спросил я у мальчика.
- Нет, до восьми работает как правило. Это в двух остановках отсюда, - ответил мальчик.
На базаре народу было совсем мало. Продавцы разъезжались, грузили нераспроданные товары в багажники машин и телеги, кажущиеся тут гораздо более уместными. Мне удалось купить двадцатипятикилограммовый мешок картошки, совсем дешево, а также большой, килограмма на два, кусок говядины. Мясо оказалось просто отличным, не заветренным, и неудивительно – мясник, здоровый добродушный дядька, жил тут же, на базаре, и мясо у него хранилось в холоде, а не на солнцепеке.
- Ой, а это зачем? - спросил мальчик.
- Продукты, для вас с бабой Леной.
- Она вас заставит все назад везти, - улыбнулся мальчик, - не любит, когда ей другие помогают. Говорит, что жизни нужно самим всего добиваться.
- Это верно, - ответил я, - только она не одна, у нее и ты есть, а пока ты еще ребенок…
- Я уже не ребенок, - возразил мальчик.
- Я имел в виду, пока ты еще не выучился и не пошел работать, то не можешь обеспечивать семью. Считай, что даю тебе взаймы.
- Ну, ловлю тебя на слове, - запальчиво ответил мальчик, - когда вырасту и выучусь, то с первой зарплаты куплю продукты и тебе в Москву привезу.
- Ладно, - я не смог сдержать улыбки, - считай, что это просто дружеская помощь.
Или просто помощь родному человеку, кольнула меня мысль. И стало на душе от этой простой мысли легко и спокойно, даже конфликт с теткой из гостиницы в один миг позабылся.
Тащить 25 килограммовый мешок на своих плечах было непросто, к счастью, один из продавцов согласился подбросить нас до дома. К тому же оказалось, что и жил он неподалеку от бабы Лены.
Уже возле калитки нас нагнал удивительно вкусный и ароматный запах блинов.
- Ох, вкуснятина какая, - мечтательно ответил Димка, погладив живот, - баба Лена лучше всех тут блины печет, в прошлом месяце тут неподалеку свадьбу играли, так блины ее просили напечь. Всю ночь пекли с ней.
Баба Лена, завидев нас, с улыбкой поспешила навстречу.
- Ну наконец, - ответила она, - а я уже блинов напекла, а вас нет и нет. Я их в большой сковородник переложила, да в печку поставила, а то остынут.
- А запах-то какой, - в тон Димке ответил я.
- Так, а это что такое? – спросила баба Лена, указывая на продукты.
- Тут картошка, 25 кило, а вот тут мясо, 2 килограмма. Вам.
- Так, - распорядилась баба Лена, - завтра все назад повезете.
Мальчик прыснул от смеха.
- Да я от чистого сердца вам, баб Лен, - ответил я, - к тому же мешок тяжеленный. Чуть не надорвался.
- Ну вы не могли что-ли чуть-чуть взять? Ну, килограмм? – умоляюще возразила она.
- А это мы специально побольше взяли, чтобы назад не везти, - покатывался со смеху мальчик.
Даже я не смог сдержать улыбки.
- Ох, ну ладно, что с вами поделаешь, - махнула рукой баба Лена, - да вы проходите, проходите.
На столе нас уже ждал большой бидон с квасом, миска сметаны и небольшая баночка с медом. Пока мы мыли руки баба Лена открыла печную заслонку и достала оттуда большой круглый сковородник, на котором ровной стопкой лежали удивительно ароматные, пахнущие домашним молоком, блины. Только сейчас я вспомнил, что за весь день толком и не ел ничего, если не считать завтрак. Особого приглашения нам не нужно было, и мы с Димкой накинулись на эти поразительно вкусные, буквально тающие во рту, румяные солнышки, с которых капало в тарелки тающее, похожее на мед, топленое масло. Димка уже через минуту перемазался маслом и сметаной, будто котенок, случайно упавший в тарелку со сметаной. Баба Лена отправила его умываться к рукомойнику.
- А дядю Лешу, - фыркая возле рукомойника, бросил нам Димка, - из гостиничного номера выселяют.
- Да ерунда, господи, - с пренебрежением возразил я, - в общий номер переводят.
- Господи, да что вам эта гостиница сдалась, - всплеснула руками баба Лена, - переезжайте к нам.
- Ага, - добавил Димка, садясь за стол, - у нас тут здорово, и речка Безымяниха рядом, всего в паре минут, купаться можно.
- Да нет, что вы, в самом деле, - возразил я.
- Что, неудобно?
- Конечно, вы и так, вон…
- Так, и без разговоров. Спать тут есть где. А еда у нас хоть и простая, зато не та, что в гостинице. Хоть по-человечески поживете. Дима, завтра поможешь дяде Леше с вещами.
- Есть, помочь с вещами, товарищ командир, - ответил Димка, засовывая очередной блин в рот.
- Ну, спасибо вам, - смущенно улыбнулся я.
За едой говорили обо всем на свете. Я рассказал о себе, о работе. О семье.
- А жениться не собираетесь еще? – спросила баба Лена.
- Да нет… Знаете, как получается? По молодости лет работаешь, работаешь, думаешь, еще чуть-чуть, а потом можно и жениться. А молодость прошла, думаешь, что уже и поздно. К тому же жены на деревьях не растут, тут индивидуальный подход нужен.
- Ничего не поздно, - ответила баба Лена, - мужику жениться никогда не поздно. Бросили бы вы свою Москву, переехали бы к нам. Жену бы вам хорошую нашли. И с работой тоже – вон, с компьютерами в детском доме. Заодно, этой… компьютерной науке ребятишек учили бы…
- Да, подумаю, - усмехнулся я.
После ужина пили чай с медом… Димка, глотнув чаю, забрался с книжкой на печку. Я рассматривал фотографии на стене. На одной была изображены баба Лена, вернее, еще не баба Лена, а скорее девушка Лена в красивом цветастом платье, на фоне реки. На другой, уже пожелтевшей, незнакомые мне старики, видимо, родители бабы Лены. А на самой нижней, единственной представленной здесь цветной фотографии, был изображен темноволосый мальчик-подросток, лет пятнадцати, в школьной форме. В руке он держал портфель.
- Это я, в молодости, ну, лет двадцати, вскоре после замужества, - пояснила баба Лена, - а ниже, родители мои. Отец, Николай Петрович, да мать, Василина Олеговна. Мы с мужем жили тут, рядышком, возле реки, а родители мои тут, стало быть. Того дома нет уже, сгорел в пожаре лет тридцать тому… А этот, что отец ставил еще, стоит.
- А… мальчик, - все не решаясь задать вопрос, начал я, — это… сын?
- Сын, Димушка, - вздохнула баба Лена, - тут ему и пятнадцати нет еще. Как раз после экзаменов в девятом классе… Хороший он у меня был. Ласковый, добрый… Все, мам, да мам, все круг меня вьется. Девушки за ним бегали, помню, в последнем выпускном классе, а он, мол, нет, и все, мне маме помочь нужно…
Баба Лена всплакнула. А мне, признаться, стало немножко неловко из-за своей любознательности.
- Ой, да что же я, - отложив в сторону платок ответила баба Лена, - ты прости меня, старую…
- Это вы меня, - ответил я.
- Да, это я сама все… Дура старая… Сама начала, сама и воду развела.
Я промолчал, понимал, что не смогу даже слова подобрать, чтобы ее утешить…
- Знаешь, как по молодости бывает? - продолжала баба Лена, будто не рассказывая, а размышляя вслух, - встретишь парня и все, думаешь, на всю жизнь. А оказалось… Словом, учились мы тогда на курсах от МТС, Машинно-Тракторная Станция, значит. Тогда мы еще не городом звались, а селом. Село Староволжское, вот как. А ездили учиться в райцентр, за пятьдесят километров. Начал там за мной парень ухаживать один. Владимиром зовут. Высокий, статный. Девушки от него не отходили. А на меня одну глядит. Ну, между нами-то, ничего и никак, даже не поцеловались ни разу. Воспитывали тогда нас мать с отцом по-другому. Это сейчас, в телевизоре посмотришь, девка в двадцать лет замуж идет, а у ей целый букет нехороших заболеваний, прости господи. Когда успела… Ни стыда, ни совести. Словом, вернулись домой, а парень тот за мной поехал. Приехал и тут же предложение мне, мол, замуж. К родителям сам пошел. Ну, я девчонка совсем, дура была. А влюбилась, да так, что и не скажешь. Словом, поженились. А через год и ребеночка нам Господь дал, Димушкой назвали. Поначалу-то хорошо жили, а потом… Будто сломалось что. Сама не пойму, как. Словом, сначала он на работе (он на речном вокзале работал) задерживаться стал, а после рождения сына вообще дома только вечером появлялся. Придет, стакан нальет да спать. А потом по селу слух пошел, что суженый мой шуры-муры крутит с одной… Вертихвосткой. Люди судачат, а я не верю. Ему только верю одному. Спрашиваю его, мол, гуляешь что-ли. Он, мол, да ты что, как можно? А потом, когда он заболевание интересного характера принес, тут… Ну, я церемониться не стала. На дверь показала ему, без слов, уходи и все. Знаешь, если б он мне признался сам, в ноги бухнулся, мол, Елена, без попутал, прости, то я бы и простила может. А так…
- Значит, сломалось что-то в человеке, - предположил я, - жили же хорошо, а тут. Может, голову ему вскружила та девушка, да так, что и влюбился без памяти.
- Нет, а я вот как тебе скажу, - наклонилась ко мне баба Лена, - если в человеке червоточина и есть какая, то она в нем с рожденья сидит. Нужно только момента ждать, пока она в нем не проявится, на свет Божий вылезет. И проявится ли вообще. Вон, как в войну бывало – сколько предателей-то повылезало, ну, с немцами, которые сотрудничали. До войны-то все хорошие были, все за нашу, значит, Советскую власть, а в войну и выяснилось… Что один Советскую власть ненавидит, другой… У одного отца раскулачили, у другого брата посадили, а третий так и вообще, - дворянин потомственный, которого власть Советская незаслуженно обидела. До войны все друг за дружку были, а война вона как, все расставила по местам. Так и сейчас, прости Господи. Столько кругом злобы людской повылезло. Телевизор вообще смотреть страшно – одного убили, другого. Один мать родную из дома выгнал, другой ребенка родного до полусмерти избил. Как же можно так, чтоб родного, а? Или совсем совесть народ потерял.
- Если бы знать… Жизнь такая, баб Лен. Раньше, лет тридцать назад, все примерно одинаково жили, не богато и не бедно, потому и делить нечего было. А сейчас все по-другому. Ведь как получается – если кому-то больше достается, то у другого все равно убудет. Это если проще…
- Проще, - выдохнула баба Лена, - если б так все просто было, сынок… Прости меня, Господи… Может, и по-другому все бы было у нас в стране. Да и у нас в Владимиром тоже…
Мы помолчали. Был слышен только тихий, мерный перестук ходиков. Да где-то за окном, далеко, за темнеющими на фоне багрового неба крышами, надрывно кричал петух.
- Словом, уехал он. Сначала жил с вертихвосткой той, не стесняясь никого по селу гулял. А ведь мы даже развод еще не оформили с ним. Бесстыдник… Ну, наши-то ребята, те, кто понимал, что и как, с таким мириться не стали… Намяли ему бока как-то. Он и уехал, и вертихвостку бросил ту. В райцентр подался, где-то там жить стал. Иногда, правда, приезжал – продукты там привезет, вещи какие. Только я не брала ничего. До сих пор приезжает, у него тут знакомые какие-то остались… Как приедет, выпьет для храбрости и приходит. Отношения выяснять… И жизнь я ему испортила, и все такое… Кто знает, может, зря мы так тогда, как думаешь?
- Сожалеть о прошлом дело неблагодарное, баб Лен.
- Да, я не сожалею, - горько ответила баба Лена, - просто, знаешь, было все будто вчера. А глядишь – и жизнь-то почти прожита. Конечно, набивались мужики местные мне в женихи, да я и не посмотрела ни на кого. Сын у меня рос, уже понимал, что да как, хоть и ребятенком был совсем.
- Тяжело было? Одной-то?
- Ну, почему. Родители еще живы были. Мать, правда, болела тяжело… Оставлю Димушку им, а сама на работу, дояркой работала тогда, в совхозе. Прибегу днем, покормлю, и назад… Нелегко, но председатель у нас хороший мужик был. Продуктами помогал, сам выбил детский сад для Димушки. С работой мне помог, когда он постарше стал и в школу пошел – напротив школы как раз столовая открылась, ну, меня туда устроил на работу. Хороший мужик, словом.
- А родители помогали?
- Да, помогали, чем могли, конечно. Отец-то фронтовик у меня, ноги у него совсем больные были. Да и мать тоже… Друг за другом ушли – сначала мать, потом отец. За год обоих схоронила… И осталась одна совсем, только одна радость и осталась у меня – Димушка мой. Боялась, что во Владимира характером пойдет – тот вспыльчивый был, ан нет. В отца моего больше – трудолюбивый, рассудительный да самостоятельный. Чуть что не получается – мам, я сам, я сам… В школу отведу его, сама на работу. После школы забежит с ребятишками, покормлю их… Иногда у меня оставался, уроки делал прямо в столовой. А потом мы с ним вместе, домой. Школу окончил с отличием, собирался в институт радиотехнический поступать, тот, что в Нижнем Новгороде. Весь год с книжками сидел, готовился. Да на вступительном экзамене срезался, одного балла не добрал. Переживала за него, плакала, конечно. А он мне все, мол, мам, я за год подготовлюсь, и сдам лучше всех. Да не судьба видать. Осенью забрали Димушку в армию. От армии он не увиливал, как некоторые, наоборот, говорил мне все, что, мол, у него дед войну прошел, отец служил, и самому ему тоже от службы воинской грех отлынивать. Не по-мужски это, говорил. А сам худенький, тощий, ну, покажешь кому – какие восемнадцать годов, все пятнадцать, да и то с натяжкой. У военкома спрашиваю, мол, куда служить-то отправляют? Он мне, мол, мать, не волнуйся, под Астраханью служить сын твой будет. Димушка-то все подбадривал меня, мол, мам, там жарко, арбузы да дыни есть будем. Ну, отправили их. Проводила я Димушку, помню, день был теплый, солнечный такой, будто лето вернулось, а на душе неспокойно. Знаешь, предчувствие недоброе какое-то. Включила телевизор, а там и сообщают. Мол, что на границе с Чеченской республикой идут бои с силами боевиков, а этот, главный, кто стоит во главе МВД, как его…
- Рушайло?
- Да, кажется. Говорит, что мы приступаем к «жесткому регулированию» ситуации в Чечне. На всю жизнь те слова запомнила. Сама слушаю, а внутри чувствую, что все оборвалось. Ног не чую под собой. На дворе солнышко светит, ребятишки соседские играют, веселятся, а я сижу, вою белугой… Соседка заглянула, давай успокаивать меня. Говорит, что, если сказали, что в Астрахань пошлют, значит в Астрахань. Какая Чечня тут? Но предчувствие не обмануло… Через месяц получила письмо от Димушки, а на конверте штамп. Оттуда, значит. Ревела, помню, к военкому бегала, в ноги кланялась. Да все без толку. Успокаивало только то, что Димушка писал мне. Писал, что служит хорошо, в небольшом городке, при штабе, связистом. Боевых действий в округе не ведется, так, в горах стреляют иногда, а тут. Хорошо, курорт… Ну, думаю, дай бог… В церковь ходила каждую неделю почти, свечки ставила. Просила за Димушку… Да не выпросила...
Я молчал, чувствуя угрызения совести оттого, что не вправе был вмешиваться в печальную судьбу этой семьи. И оттого боль, которой со мной делилась эта женщина, отдавалась в каждой частичке моего сердца, становясь еще больнее.
- Баб Лен, ну не надо, пожалуйста, - донесся с печки тихий голос мальчика.
Баба Лена вытерла слезы, отложив в сторону мокрый от слез платок.
- Не буду… Прости меня ты, сынок, что я, старая, тут…
Как я мог поддержать эту женщину, успокоить сейчас. Я, человек, который в те далекие времена учился в институте и представить не мог, через что проходят эти ребята, мои ровесники, чьи судьбы исковеркала эта война. Я положил свою ладонь на худую, дрожащую руку бабы Лены, и взглянув в ее заплаканные, красные от слез, глаза, поймал ее взгляд – взгляд, полный боли, отчаяния и в то же время взгляд, полный человеческой женской доброты, той доброты, что живет в каждой матери, в каждом материнском сердце, той доброты, что передается нам по венам вместе с материнским молоком, что впитывается в нас вместе с материнской лаской и добрым материнским словом.
- Ты уж прости, сынок, просто высказаться всегда нужно бывает в такие минуты. Держать такое в себе еще больнее, а лекарств, что излечивают раны на сердце, не придумали еще…
Баба Лена помолчала, будто собираясь с мыслями.
- Летом дело было, - выдавила она, - август. Теплынь. Во дворе яблоками спелыми пахнет. Ветви до самой земли клонятся. Аромат такой, что будто пьяный ходишь. Ну, думаю, Димушка вернется осенью, будем с ним варенье варить. Очень он варенье яблочное любил. А тут – вызывают меня в военкомат. Пришла, мне и сообщают… Что ваш сын, мол…
Баба Лена помолчала. Не решаясь продолжить…
- Домой не помню, как попала. Пришла, упала… Вот, прямо тут, у входа и… Выла так, что соседи сбежались. Успокаивать меня, да разве успокоишься тут? Три дня лежала дома, не есть, ни пить не могла. Слава богу, соседи на себя все взяли. И военкомат. И похороны, и поминки. А я даже на похорон поехать не смогла, ноги будто отнялись. На карачках ползала, как собака. Все надеялась, что смерть моя тут придет, не могла жить боле. Не хотела. Спасибо соседке, они с мужем меня на ноги поставили. Ухаживали за мной с месяц, а потом силой на работу выгнали. Сначала в столовой работала, а потом пригласили в детский дом, в библиотеку. И освоилась я там, как-то, будто ожила заново. Ребятишки кругом, галдят, веселятся. Правда, поначалу не могла – гляну на ребятенка какого, а все Димушку вижу своего. Но потом, видно, что-то сломалось во мне, будто сердце кто железом закрыл. А может и просто – смирилась. Хотя по ночам плачу до сих пор. И в позапрошлом годе увидела мальчонку – глянула, вроде не похож, а взгляд, походка, голос – мой Димушка один-к-одному. Сидит, плачет себе, тихо-тихо, неслышно, будто слез своих стесняется. А к нему, мол, что, соколик, горюешь. А он ко мне прижался, как котенок к мамке, а я дура, его обнимаю, а сама плачу. Реву…
- Выходит, мальчик сам вас нашел.
- Нет, сынок, мы оба друг дружку нашли. Будто и взаправду родственные души, пусть не по крови, но по душе. Поначалу просто приглядывала за ним, а через несколько месяцев решилась. Думаю, мой Димушка понял бы… И не осудил. Забрала Димушку себе. Решила опеку оформить. Только сил для этого нужно… Ох, божечки, не передать словами. Спасибо, Иван Степаныч помог, дай бог ему здоровья. Хороший мужик. Ну и Сергей Андреевич тоже… Добрыми людьми мир полнится, мать моя говаривала. Так и живем, сынок…
Мы помолчали. Как много мне хотелось сказать тогда этой женщине, но все слова будто показались теперь ненужными…
Я глянул на печку – Димка, вернувшись калачиком, будто котенок, спал, положив голову на подушку.
- Димка у вас молодец. Хороший мальчишка. И друг настоящий. За товарища своего вступиться – это не каждому…
- Да, хороший. Только вот… Отца ему нужно. И мать бы найти тоже. Ты бы сынок, прости меня старую, в Москве своей бы поспрошал там, что и как, а? Ну, должны же быть у ребятенка родичи, ну, хоть знакомые какие? Не сможет мальчонка жить вот так, зная, что никого родного у него нет, не осталось.
- А вы как же? – улыбнулся я.
- Ой, я, - замахала руками баба Лена, - я старая уже. Сколько мне господь отпустил, я не знаю… А вот ты…
Сердце у меня екнуло.
- Тянется мальчонка к тебе, сынок. Сама не знаю, почему. Ни к кому так не тянулся, а к тебе вот... Значит, человек ты хороший, не злой, а ребятенок это видит и чувствует.
- Зачем вы так категорично? – усмехнулся я, - я не такой уж и положительный, как вам кажется. Бывает, и срываюсь, и на людей ору, как заведенный. Да и вообще… Неприспособленный какой-то.
- Ну, я поболее твоего пожила, сынок, - возразила мне баба Лена, улыбаясь, - но я-то ладно. А мальчишку, ребячье сердечко-то не обманешь. Ты, слушай (баба Лена положила свою руку мне на плечо), слушай – ты мальчонку не бросай, помоги ему, слышишь. Особенно когда меня не станет… Слышишь, не позволь им забрать его. Не позволь…
Я не понял тогда всего смысла тех слов, что услышал в тот поздний июньский вечер от бабы Лены. Пойму лишь позже. Но в тот прохладный июньский вечер, под стрекот ночных цикад, мне не думалось ни о чем. Одно я знал наверняка – когда мы даем человеку надежду, пусть даже самую крошечную, человеку, который верит нам как самому себе, мы не вправе забрать эту надежду у него, не вправе предать его. Если не хотим окончательно убить в нем веру в самого себя и в других людей.
* * *
И снова тот проклятый мост. И снова те трое, один из которых сжимает в руке нож. Я не могу пошевелить ни ногой, ни рукой, будто ноги мои растут из бетонных плит, которыми выложен мост. И сами плиты не дают мне возможности сделать то, единственное движение. Спасти того, кто стоит ТАМ, за моей спиной. Я хочу обернуться и, о чудо, я нахожу в себе силы повернуть голову направо. Но там темнота, пугающая, будто черная дыра, пытающаяся засосать меня в свои необъятные недра. Я пытаюсь крикнуть, но мои слова тонут в непроглядной и пустой тишине черной дыры, она будто проглатывает мои слова. Я должен крикнуть, твержу я самому себе, стискивая зубы до боли в деснах. «Беги. Позови на помощь» застревает у меня на губах, но я не слышу крика. Оно не дает мне крикнуть.
И снова дикая боль слева. Боль, обжигающая, парализующая все тело. Ноги, руки. И я будто вижу себя со стороны, как падаю, отлетая к перилам, сильно ударяясь спиной о металлические ограждения моста. И снова крик… Крик, того, кто стоял у меня за спиной.
«Алеша-а-а-а-а-а».
…Я вскочил, весь потный. За окном светало. Темные ночные тени отступали, уступая место серым предрассветным сумеркам. Напротив меня, в кровати, поджав голые ноги, сидел Димка. Он бы встревожен. Даже в предрассветных сумерках я видел у мальчика испуг на лице.
- Дядь Леш, с тобой все в порядке? – голос мальчик дрожал.
- Да, все в порядке, - выдавил я, вытирая пот со лба, - дурной сон.
- Вы так кричали страшно… Беги, позови на помощь. Вы кому-то помочь пытались?
- Да нет, все в порядке. Прости, я перепугал тебя?
- Нет, ничего. Я подумал, может, воры…
В избе было душно. Я подошел к окну и приоткрыл форточку. В лицо мне пахнуло приятной ночной прохладой.
- А баба Лена где? – спросил я, оглядываясь на пустую кровать.
- Она на сеновал спать пошла. Душно, говорит…
- Вот как.
Я улегся на раскладушку и накрылся одеялом. Но сон не шел. Не спал и мальчик – прикрывшись одеялом он лежал, не мигая глядя в потолок.
- Дядь Леш, - повернул ко мне голову мальчик.
- Да.
- А что за сон тебе приснился? – допытывался мальчик.
- Да, кошмары, не обращай внимания. Ерунда какая-то. Спи…
Не надо забивать мальчишке голову какими-то кошмарами, которые преследуют меня с детства. Подумает еще что-нибудь, не дай бог…
Я начинал потихоньку проваливаться в сон, как вдруг…
- Слушай, а в Москве правда люди ночами не спят? – спросил мальчик.
- Почему ты так решил?
- Ну, в кино показывали. Я просто подумал, что если они ночами не спят, то что же они днем делают? Ведь с ног так свалиться можно… У нас мальчишка в детдоме один поспорил, что неделю спать не будет. У всех отбой, а он встанет в углу комнаты, ну, чтобы не уснуть, и стоит как вкопанный.
- И что выиграл?
- Неа. На третью ночь так стоя и уснул.
- Ладно, - усмехнулся я, - давай спать…
- Дядь Леш, - опять начал мальчик.
- Ну чего тебе?
- Скажи, а в Москве правда можно… Ну, родителей моих найти? Ведь если там днями и ночами люди не спят, значит, они и ночью могут родителей моих искать, а не только днем? Ведь так?
- Так. Обещаю тебе, как только вернусь в Москву, обязательно попытаюсь твоих родителей найти.
- Спасибо, - прошептал мальчик.
- А теперь давай спать…
- Только ты обещал же, помнишь, - напомнил мальчик.
- Помню, помню, - ответил я и забылся…
* * *
Проснулся я от шума на кухне – баба Лена возилась с мытьем посуды. С наслаждением потянулся, взглянул на часы. Ого. Восемь утра. Пора вставать.
Димка возился в огороде, пропалывал грядки. Пока я умывался мальчик успел завершить прополку и, вернувшись в дом, снова плюхнулся в свое излюбленное кресло с книжкой.
- Ты бы умылся, Д’Артаньян, - усмехнулся я, глядя на смешное чумазое Димкино лицо.
- Какой Д’Артаньян? – не понял мальчик.
- А такой. Глянь на себя в зеркало – у тебя под носом усы из грязи выросли.
Недовольно бубня про всяких взрослых, которые вечно мешают заниматься личными делами, мальчик пошел умываться. А на столе нас уже ждал завтрак из вчерашних блинов и козьего молока.
Позавтракали мы в спешке. Еще бы – до работы нам нужно было еще успеть заехать в гостиницу и забрать вещи. Впрочем, ехать тут всего ничего – десять минут от силы. Администратор, видимо, рада была, что я не стал устраивать скандал и решил попросту съехать из гостиницы. Хотелось мне попенять ей за вчерашний скандал в присутствии Димки, но не стал связываться.
Мы поднялись в номер и я минут за двадцать собрал свои нехитрые пожитки в сумку. Димка сидел рядом и смотрел телевизор – показывали очередной мультик из серии «Ну, погоди». Мальчик хохотал до упаду, наблюдая за приключениями незадачливого волка, а я подумал в очередной раз, что дети, что в наше далекое время, что теперь, все равно остаются детьми. И что ни технический прогресс, ни какие-либо серьезные события в жизни, не смогут отобрать у них этих простых детских эмоций, желаний радоваться и печалиться, наслаждаться жизнью и искренне сопереживать друг дружке. В этом-то и вся суть детства. Остаться ребенком в душе, несмотря ни на что.
Как мы ни торопились, но домой вернулись уже в половине десятого. Признаться, если бы не Димкина помощь, который самоотверженно взялся помочь мне с не поместившимися в сумку вещами, то мы бы точно провозились часов до десяти. Закинув вещи в дом, мы отправились в обратный путь, на остановку.
День был невероятно жарким. Я даже посетовал, что не решился на работу одеть шорты с футболкой, а парюсь в джинсах.
В этот день мы, наконец, закончили со сборкой столов и, подключив первый компьютер, я наконец-то смог заняться вопросами настройки программного обеспечения. Димка сидел рядом и, не скрывая восторга, глядел, как я, привычно управляясь с клавиатурой и «мышью», настраивал программы. Я с улыбкой наблюдал, как мальчик с горящими от азарта глазами разглядывал сменяющие друг друга красивые анимированные диалоговые окна, заставки, иконки и значки на рабочем столе.
- Здоровско, - шептал мальчик, — это почти как мультик, только еще прикольнее.
- Так ты что же, никогда за компьютером на работал? – удивился я.
- Неа, ни разу… А может... Не помню, - смущенно признался мальчик.
- Ну, подожди тогда. Садись на мое место, - встал я, уступая место мальчику.
- Зачем? – испугался мальчик.
- Будем обучаться. Сейчас с тобой будем «офис» устанавливать.
Мальчик, недоверчиво посматривая на меня, сел за компьютер.
- Так, а теперь положи руки на клавиатуру.
- На кнопки?
- На кнопки, - усмехнулся я, - да не ладони целиком, а пальцы. Аккуратно…
Я видел, как дрожат его тонкие пальцы, несмело прикоснувшиеся к белым лакированным клавишам клавиатуры. Будто мальчик боялся, что эти кнопки его обожгут.
- Так, а теперь правой рукой возьми «мышь».
- Какую «мышь»? – не понял мальчик.
- Ну, вот эта коробочка с двумя кнопками мышь называется.
- А что, похоже, - улыбнулся мальчик.
- Теперь двигай ее в сторону. Вот сюда. Где изображен диск на мониторе.
Мальчик несмело сдвинул курсор.
- Смелее. Жми теперь два раза на левый клик.
- Куда?
- Два раза на левую кнопку мыши. Только быстро. Чик-чик.
Мальчик нажал на кнопку и появилась заставка установщика программы.
- Ух ты, получилось, - не скрывая восторга улыбнулся Димка.
- А теперь в поле «Фамилия, имя» введи свое имя «Найденов Дима». Только сначала «Шифт» зажми, чтобы буква получилась не прописной, а заглавной. Это вон та кнопка со стрелкой. Вот.
Мальчик учился буквально на глазах и уже через два часа, когда мы устанавливали офис на другой компьютер, уже самостоятельно управлялся с нехитрыми настройками. Я тем временем занимался сборкой и подключением следующего компьютера. Странно дело, думал я про себя. Современный мальчишка уже в 5-6 лет легко управляется с компьютером, а Димка, похоже, сегодня вообще впервые в жизни сел за компьютер. Должен же он помнить что-то о своей прошлой жизни. Вот в математике он смыслит неплохо. Читать любит. Хотя, кто знает… Где жил мальчик до того, как попал в детский дом? Может, он жил в какой-нибудь забытой всеми деревне, где и электричество-то в новинку. А может дело в воспитании. Например, моя сестра очень строго воспитывает дочек – за компьютер пускает от силы на полчаса раз в неделю. Пусть лучше портят глаза с книжкой в руках, чем у монитора, говорит. Кто знает?
Работу закончили часов в 7 вечера. Но жара будто и не думала отступать, напротив, она, казалось, просто впиталась в землю, деревья, окружающие нас строения, чтобы из засады заставлять нас мучиться.
У ворот детского дома Димку ждали ребята – Андрюшка, Саша и Толик Андроновы, еще ребята.
- Дим, побежали купаться, а?
Мальчик оглянулся.
- Ты пойдешь? – будто прося у меня разрешения, спросил он.
- А почему бы и нет, - улыбнулся я.
Уже через десять минут мы добрались до Волги, решив расположиться на уже облюбованной мной песчаной косе. Мальчишки, весело галдя, скидывая на бегу одежду, бросились купаться, разбрызгивая в разные стороны мириады водяных брызг. Я, не спеша раздевшись, окунулся неподалеку от берега и с наслаждением разлегся на мягком, как покрывало, теплом песочке. Ночной недосып, похоже, решил взять свое, и я сам не заметил, как задремал.
Шлеп… Что-то скользкое и мокрое противно шлепнулось мне на грудь. Я открыл глаза с испуганно оторопел – на моей груди, буквально в нескольких сантиметрах от моего носа сидела, изумленно таращась на меня круглыми бисеринками выпущенных глаз, здоровенная лягушка. А над моей головой уже весело звенел звонкий колокольчик Димкиного смеха.
- А к вам по поводу ква-ква-квампьютера, - хохотал озорной мальчишка.
Я тут же загорелся Димкиным азартом.
- Ну, негодный мальчишка, - вскочил я, убирая с груди лягушку, - я сейчас тебе покажу…
Я бросился следом за Димкой. Мальчишка, хохоча, бросился в воду, брызгаясь, будто пытаясь водяной пеленой отгородиться от меня. Стройный и гибкий, будто гуттаперчевый мальчик из рассказа Григоровича, он казался еще более худым сейчас. Совсем кожа да кости, с мучительной болью подумал я.
Димку я нагнал на небольшой отмели. Подхватил визжащего, мокрого и скользкого, как лягушонок, пытающегося вырваться мальчишку, я потащил его в глубину.
- А, помогите, - весело кричал мальчишка, притворяясь испуганным.
- Что у нас делают с провинившимися? Окунают? – обернулся я к веселящимся на берегу мальчишкам.
- Окунают, - дружно повторили они.
- Не надо окунать, не надо… А-а-а-а-а-а, - испуганно заверещал Димка.
У-у-у-ух. Я подбросил мальчишку в воздух и мальчик, крича от восторга, бухнулся воду, подняв кучу брызг. Вода сомкнулась над его головой…
- Дима, господи, - перепугался я.
- А я тут, - раздался знакомый голос у меня за спиной, - испугался?
Вот черт, подумал я. А если бы и впрямь утонул, корил я себя.
- Да ты не бойся, я плаваю хорошо. Меня ребята научили в том году. И ныряю тоже, - успокаивал меня мальчик.
- Ладно, нырок. Пойдем на берег, обсохнем. А то ты синий уже, - с притворной строгостью ответил я.
- И ты тоже, - парировал мальчик.
- Вот тем более.
Мы лежали на берегу. Мальчишки обсуждали какой-то новый фильм, который показывали недавно в местном клубе. Димка, молча, рисовал какие-то фигуры на песке.
- Интересно, - ответил мальчик, - а если бы мы были маленькие-маленькие, как муравьи, но этот берег показался бы нам настоящей пустыней, да?
- Да, - ответил я, задумчиво поглядывая на возвышающийся неподалеку холм-исполин, - только пройти бы тут было бы непросто.
- Почему?
- Потому что самые маленькие песчинки показались бы нам с тобой булыжниками. Мы бы все ноги о них ссадили.
- А… А я вот подумал. Что если бы люди маленькими были, как муравьи… Здорово было бы. И места больше было бы, и еды вдоволь, и питья, и всего… И войн бы не было, да?
- Да, наверное, - улыбнулся я, - если бы нас только птицы не склевали раньше времени.
Мальчик невесело улыбнулся.
- Послушай, - начал я, - а что это за холм такой?
И указал мальчику на нависший над Волгой зеленеющий горб горы.
- А, это? – переспросил мальчик, — это Барская гора.
- Почему Барская?
- А, говорят, что раньше на той горе барин жил один. Ну, давно еще, может, лет двести назад. Дом у него там стоял. Потому и гора Барская называется.
- А дорога-то туда есть?
- Была, давно уже, но после того, как барин тот умер, дорога вся заросла. Теперь там лес стеной, не пройти. Мальчишки говорят, что там призраки водятся. Настоящие, - таинственно проговорил мальчик.
- Призраков не бывает, ты же знаешь.
- Знаю. Только люди говорят, что лет пятьдесят назад там егерь пропал. И двое каких-то дядек из райцентра. Пошли на охоту туда – и все, больше их не видели. Искали долго, да не нашли. Люди говорят, что призраки их с собой утащили…
- Интересное место, - подумал я, - подняться бы туда… Осмотреться…
- Не ходи туда, - испуганно ответил мальчик, хватая меня за плечо.
- Так я же не один пойду, - улыбнулся я.
- А с кем? – полюбопытствовал мальчик
- Да есть у меня друг один. Мальчишка лет тринадцати. Димой зовут, а по фамилии Найденов. Не слыхал о таком?
- Да ладно тебе? – прыснул со смеху Димка.
- Да я серьезно.
- Что, правда? – уже серьезно спросил мальчик.
- Конечно. Завтра все равно выходной как-никак. Давай с утра махнем, а?
- Давай, - восхищенно ответил мальчик, - только…
- Что?
- Баба Лена пустит?
- Одного тебя – нет. Да и меня навряд ли. А обоих запросто. К тому же, - я понизил голос, ей и не обязательно говорить.
* * *
Сборы заняли немного времени. Бабе Лене я сказал, что пойдем на весь день на Волгу, и заботливая женщина собрала нам в дорогу столько еды, что хватило, пожалуй, на целый месяц. В результате я положил в свою заплечную сумку четыре вареных картофелины, пару огурцов, четыре сваренных вкрутую яйца, пару бутылок воды. Не забыл сунуть и маленькую дорожную сумочку-аптечку. Мало ли что. Кроме того, в свою кружку-термос я налил чая – не свежезаваренного, а немного остывшего. По моим расчетам, за пару часов пути чай не успеет остыть и останется таким же теплым. А пить горяченный чай в жару – еще то удовольствие.
Одеться тоже было необходимо соответствующе. Я одел уже ставшие привычными джинсы из плотной ткани и футболку, на голову взял с собой кепку. Димку я буквально заставил сменить привычные джинсовые шорты на спортивные штаны. И взять с собой кепку на голову.
- В шортах прохладней же, - сопротивлялся мальчик.
- Прохладней, но и опасней. А если поскользнёшься и коленку ссадишь?
- Закаленней буду, - упорствовал мальчик, но возражать не стал.
Говорили мы вполголоса, чтобы баба Лена не слышала. Хлопоча на кухне, баба Лена лишь с укоризной посмотрела на нас, да головой покачала.
- Эх вы, путешественники, - только и сказала.
Погода с утра была просто великолепная. Ярко светило ласковое летнее солнце. Жара немного спала, но на небе не было ни облачка. Хорошо бы так до вечера, подумал я.
Кстати, вечером нас звал к себе Сергей. К семи часам. Ну, ничего, как раз успеем вернуться домой.
Трамвай долго ждать не пришлось. Доехав до конечной остановки мы направились в сторону возвышающейся неподалеку, за пестреющими крышами деревенских домиков, Барской горы. Дорога причудливо вилась мимо старых дворов и, пройдя вдоль посадок, привел нас к небольшой речушке, шириной не более десяти метров. Речушка весело несла свои говорливые воды вдоль поросших ветлой и ивами крутых берегов. Мы немного постояли на берегу.
- Ветлуга, - ответил мальчик, поправляя на спине рюкзак.
- Красивое название, - признался я.
- Ага. Только речка опасная… Особенно весной, когда снег тает. Или после сильных дождей. Бывает, что из берегов выходит и тогда…
- А впадает Ветлуга в Волгу?
- Ага. Мы по речке с ребятами на плотах плаваем. Здоровско, - восхищенно признался мальчик, - спускаем плот у моста через Ветлугу и до самой Волги…
Поначалу мне казалось, что до Барской горы рукой подать. Но расстояние – вещь обманчивая. Особенно для тех, кто никогда не бывал в горах. По моим расчетам, от остановки до подножия горы было не более пятисот метров, а на самом деле мы прошли уже более полутора километров. Впрочем, до подножия горы было уже рукой подать – узкая каменистая тропинка, по которой мы шли, уже начинала забирать наверх, в сторону поросшего дикой сорной травой и низкорослым кустарником склона.
Издали Барская гора казалась полностью поросшей травой и кустарником, но вблизи оказалось, что это совсем не так. Дикая сорная трава, низкорослые кустарники да карликовые деревца, вцепившиеся корнями в крепкий как железо камень, лишь кое-где прикрывали выступающий неровный каменистый склон, открывая на обозрение путнику уродливые, гранитно-каменистые залысины, местами пологие, а местами отвесно обрывающиеся вниз, к темнеющей невдалеке Волжской глади.
- Ну, не устал? – улыбнулся я мальчику.
- Неа, - улыбнулся в ответ Димка, вытирая ладошкой пот со лба.
- Ну, тогда в путь. Следуй за мной.
Тропинка, узкая, каменистая, причудливо вилась вдоль каменистого склона. Малохоженная, поросшая колючей сорной травой, она неспеша взбиралась наверх, будто не решаясь ринуться наверх, напрямик через каменистые отвалы. Переступая через скальные нагромождения, я шел впереди, изредка, в особо опасных местах, где тропинка слишком резко забирала вверх или наоборот, будто сдаваясь, ныряла вниз, в расселины, я останавливался и помогал Димке. Подъем был непростым и по раскрасневшемуся лицу мальчика это видел. Несколько раз я хотел предложить ему повернуть назад, но не решался. Ничего, думал я, упорство и труд все перетрут, даже этот древний склон.
Как все же обманчива бывает горная высота… Снизу кажется, что до вершины рукой подать, а на самом деле путь наверх длинный и кропотливый. Но сдаться, повернуть назад, когда позади уже более половины пути, было нельзя. Стыдно признаться самому себе в собственном малодушии.
Городок, оставленный нами совсем недавно, пестрел где-то внизу и казался будто бы игрушечным. А до вершины было еще идти и идти.
Спустя полчаса устроили привал в тени нависшей над тропой скалы. Скинув рюкзак, мальчик тяжело опустился на большой, поросший мхом, камень. Я присел рядом, достал из сумки бутылку воды, протянул мальчику. Мальчик с наслаждением припал к бутылке с живительной влагой.
- Только не пей много, - ответил я, - оставь на потом.
Я лишний раз посетовал, что не заставил Димку одеть рубашку с длинным рукавом. Весь исцарапанный, покрытый пылью, смешанной с мелкими бисеринками пота, он выглядел не лучшим образом. И это еще хорошо, что он одел спортивные штаны, а не шорты – иначе все бы коленки себе ссадил до крови.
Передохнув, снова двинулись в путь. До вершины оставалось всего ничего. Деревья, росшие на вершине, уже были совсем-совсем близко, буквально рукой подать.
И вот, когда нам показалось, что все, конец нашего пути близок, тропинка оборвалась, уткнувшись в высокую, угрожающе нависающую над тропинкой, гранитную скалу, высотой примерно в два человеческих роста. Мы с Димкой разочарованно переглянулись – я поймал невольно недоумение в его глазах.
- Ну что теперь, назад? – читал я в его глазах мучительный вопрос.
Нет, должен быть путь дальше. Я снял сумку с плеча и наощупь пошел вдоль скалы, вдоль широкой, площадью примерно метра 3, пологой каменистой площадки. Идти следовало очень аккуратно, ибо одно неосторожное движение – я и весело полечу вниз. Обойдя уступ, я с облегчением обнаружил, что с другой стороны скала более пологая, в тому же, примерно на уровне человеческого роста, она немного выступает вперед, образуя широкий уступ площадью около двух метров. А уже с этого уступа до вершины добраться – плевое дело.
На миг я подумал, что, может, не стоит рисковать? Но поймав взгляд мальчика я понял – нет, нельзя. Нельзя признаваться в собственной слабости тому, кто сам слабее тебя.
- Дима, снимай рюкзак, - попросил я.
Мальчик снял рюкзак и протянул его мне. Я перехватил его рюкзак и вместе с сумкой забросил его на уступ. Так, теперь мальчик…
- Подойди сюда, - попросил я.
Мальчик подошел, все еще не понимая, какое испытание нам предстоит преодолеть. Я подхватил его на руки и, прежде чем мальчик успел испугаться, он оказался уже на уступе.
- Ой, дядь Леш, а ты? – испугался мальчик.
- Да, сейчас, - ответил я.
Да, проще сказать, чем сделать. Я осмотрелся. На скале было несколько небольших уступов, достаточные, чтобы упереться ногой, но слишком маленькие и гладкие, чтобы зацепиться пальцами. Ощупывая скалу я, к радости, обнаружил у самого края скалы, трещину, за которую можно зацепиться. Вцепившись обеими руками, я изо всех сил подтянулся… Закинул на уступ ногу… Но сил. уже не было…
- Руку, руку давай, - кричал испуганно мальчик.
Ага, чтобы вместе загреметь вниз по ускоренной процедуре, с отчаянием подумал я? И это отчаяния придало мне силы, помогло перенести вес тела вперед и, уже через мгновение, тяжело дыша, я лежал на уступе.
- Дядь Леша, с тобой все в порядке? – чуть не плача кинулся ко мне мальчик.
- Пустяки, - улыбнулся я, пытаясь придать своему голосу пренебрежительный тон.
Наверх, с этого спасительного уступа, забраться было проще простого – подумаешь, метр с небольшим. Но это была еще не вершина – наверх, к вершине, шел пологий подъем – еле заметная тропинка, поросшая густой травой. Но этот подъем дался нам уже совсем легко. Будто в награду за наше упорство ноги нам устилала густая зеленая трава, высотой по пояс, мягкая как шелк. Я невольно скинул с ног кроссовки и побрел босиком, с наслаждением разминая затекшие ступни. Мальчик последовал моему примеру.
Подъем кончился внезапно. Будто древняя стихия сама отступила перед нашим упорством. Мы стояли на большом, поросшем густой травой плато. За нашими плечами шумел густой ивняк, весело перебирая пальцами тонких, как пальцы, листьев, проникающие сквозь листву ласковые солнечные лучи. А прямо перед нами раскинулась необъятная красота, от одного взгляда на которую захватывало дух. Будто в одно мгновение мы вознеслись на крыльях к самым небесам, и теперь предаемся созерцанию этой красоты. Темно-синяя лента реки, весело искрясь в лучах дневного солнца, кажущаяся будто игрушечной, прорезала эту красоту будто ножом. Как-будто какой-то древний великан раскинул перед нашими ногами, у подножия древней горной стихии, рулон с ярким ситцем. Окружали реку, с одного берега, пестрые, кажущиеся игрушечными деревенские домики, а с другого берега волгу попирала темнеющая лесная полоса, своей бескрайностью и безбрежностью напоминающая самое настоящее море. Казалось, даже в самом воздухе есть что-то особое, в запахе сочной луговой травы, медового цвета полевых цветов, в иссиня-зеленом цвете листвы на деревьях, в древесной смоле раскинувшихся на Волжском берегу старых сосен. И мы стояли, не в силах произнести ни слова, с наслаждением впитывая в себя этот аромат, способный, казалось, исцелить все беды и недуги, придать новые силы. А еще хотелось раскинуть руки и вознестись над этим великолепием, обнять его с высоты птичьего полета, ведь только так можно по-настоящему выразить свое восхищение этим нерукотворным великолепием.
- Здоровско, - только и прошептал восхищенный мальчик.
Однако, усталость начала давать о себе знать. Да и животы наши после длительного подъема начали жалобно ворковать, давая понять, что, в общем-то, неплохо бы и перекусить. Но не на солнцепеке же самом. Невдалеке, возле густых зарослей ивняка, росла невесть как затесавшаяся сюда в давние времена, березка. Видно, много лет назад, шальной ветерок принес сюда семечко, оно и проросло стройной березкой, вопреки правилам и законам природы, и годы не сломили ее, не подрезали ее корни, не заставили склонить голову перед дикой стихией, а наоборот, вознесли к небу ее первозданную красоту, заставляя окружающую действительность саму склониться перед ней в благоговении. Тут мы и расположились. Я достал из сумки ветровку и привязав рукава к гибким ветвям березки, сделал некое подобие шалаша. Тут, в тени было очень уютно и, главное, прохладно. Мы достали из наших сумок еду и прекрасно пообедали, запивая нашу нехитрую пишу теплым чаем. А после растянулись на траве, подставив наши лица под ласковые лучи летнего солнышка да под необъятную ширь голубого, без единого облачка, небо.
Хорошо же как. Лежать вот так, вдали от мирской суеты, отдыхая от житейских проблем. Что еще нужно человеку? Неужто отпуск в заграничных странах, прекрасных, но далеких от нашего понимания. Эх, если бы махнуть сюда на месяцок, одному или с кем-то из родных, удочки взять… Поставить палатку где-нибудь на берегу и пожить дикарем в свое удовольствие. Предложил бы мне кто-нибудь неделю назад поехать в неизвестный мне Староволжск отдохнуть. Я бы только рукой махнул. А теперь, кажется, я настолько сроднился с этим нетронутым современностью городком, с этими людьми, с Димкой, что, кажется, и не неделю провел тут, а месяц или два. А, может, и правда в крови у каждого русского человека эта тяга к родному краю, которая дремлет в нас до поры, а потом сама, незаметно для нас, пускает свои корни, цепляясь за эту основу основ, чтобы задержать нас хоть на миг, хоть на мгновение. Не дать порвать эту зыбкую, но нерушимую, связь.
- Дядь Леш, - заставил меня очнуться от раздумий Димкин голос.
Я обернулся – мальчик сидел, прислонившись к березке и серьезно задумавшись о чем-то, глядел прямо на меня. Меня даже немного смутил этот пристальный взгляд.
- Чего, Димка? - попытался улыбнуться я.
- А скажи, - голос у мальчика был печальным, - скажи, а когда мы с компьютерами ты закончишь… Ну, когда сделаешь все, что нужно… Ты уедешь, да?
Столько ноток боли и тревоги звучало в этом, казалось, детском вопросе, что у меня сжалось сердце.
- Да, уеду, - признался я, чувствуя, что буквально краснею от вынужденного признания.
Мальчик опустил голову.
- Может, - снова зазвучал его дрожащий голос, - может, останешься, а? Тут у нас хорошо. Скоро яблоки поспеют… А в лесу грибов уйма, с ребятами ходить вместе будем. И баба Лена рада будет.
Как мне объяснить мальчику, что у меня родные в Москве… Родители, сестра. Работа. И в то же время я понимал, что не могу соврать ему. Не могу прикрыться дежурными фразами, дабы успокоить его. Не могу разрушить то доверие, что связывало нас с ним. А, может, и не просто доверие, а что-то по-настоящему близкое, что бывает только между родными людьми.
- Я уеду, - повторил я, - но обязательно вернусь. Я же обещал помочь тебе найти маму и папу.
- Правда? – мальчик взглянул на меня, и в его глазах мелькнула искорка надежды.
- Конечно, обязательно вернусь. Мы же друзья, так?
- Так, - смущенно улыбнулся мальчик.
…Обратная дорога далась нам уже полегче. Хотя, накопленная усталость и давала о себе знать, отзываясь болью в мышцах. Шли молча, каждый думая о чем-то своем. Кого он видит во мне, думал я – просто товарища или отца? Готов ли я принять на себя эту ответственность? И смогу ли я оправдать его доверие о мне? А если и смогу, то чем?
* * *
Назад пошли не прежней дорогой, а решили сходить и искупаться, благо до полюбившейся нам песчаной волжской косы идти было всего ничего. Когда до берега оставалось не более пятидесяти метров наши уши пронзил отчаянный детский крик, доносящийся до стороны Волги.
- По… Помогите, - кричал голос.
Мы переглянулись.
- Это там, - крикнул Димка, бросаясь вперед к реке. Я за ним.
Ну и быстр же оказался мальчишка – легко обогнал меня, взрослого мужика. Что ни говори, а возраст берет свое.
Мы выбежали на открытый берег и увидели жуткую картину. На берегу стояли, нерешительно переминаясь с ноги на ногу, трое мальчишек лет по десять-двенадцать. Имен я их не знал, но лица были явно знакомыми – судя по всему, детдомовские. Но в их лица я вглядывался уже позже, так как первое, что бросилось мне в глаза, это отчаянно барахтающийся в воде мальчишка, метрах в сорока от берега. Обогнавший меня Димка, сбросил на бегу футболку и кроссовки, и бросился спасать тонущего.
- Димка, стой, - в отчаянии бросился я за ним.
Куда там – когда я добежал до берега мальчик уже рассекал водную гладь, метрах в двадцати от берега. Плыл мальчик уверенно, будто заправский пловец. На всякий случай я скинул брюки и бросился следом – может, понадобится моя помощь. Но я напрасно переживал – Димка успешно доплыл до тонущего, подхватил его за подмышки и уже плыл обратно. А через мгновение оба, тяжело дышащий Димка, и плачущий, пытающийся откашляться спасенный мальчишка, были уже на берегу. К моему немалому удивлению, это был ни кто иной, как уже знакомый мне маленький Виталька. Злость и досада на самого себя, собственную нерасторопность буквально взбесила меня. А тут еще и эти… Товарищи…
- Что же вы, - обернулся я к мальчишкам, - ваш товарищ тонет, а вы? На других понадеялись?
Как-будто сам лучше, подумал я про себя.
Мальчишки, притихнув, виновато глядели на нас.
- Симаков, Ромка… Ну от тебя я не ожидал, - тяжело дыша, дрожа от холода, начал Димка, обращаясь к одному из ребят.
- А я что? – пытался оправдаться Симаков, - я ему говорю, можешь до бакенов доплыть? Он, мол, могу… И поплыл.
- Что же вы его не остановили, храбрецы? – рассердился я, - он же маленький совсем, ему же шесть всего. А вам?
Ребята, понурив головы, стояли, не в силах произнести ни слова.
- Они меня трусом назвали, - выдавил плачущий Виталька, - сказали, что я трус.
- Это еще из-за чего? – изумился я.
- Из-за Евсеева? – коротко переспросил Димка.
- Да, - всхлипнул мальчик, - они сказали, что я трус распоследний, если рискнул ему помогать…
Вот значит как. И что-же теперь, подумал я, из-за этого бандита мальчишка будет всю жизнь свою страдать?
- Так я вам так скажу, ребята, - не выдержал я, - если тут кто и трус, так это вы. А Виталька храбрее вас вместе взятых, что не испугался и бросился в Волгу. А что до Евсеева. Он тут самый распоследний трус и есть, если решился маленького обманом и угрозами в свои темные дела втравить.
- Мы не трусы, - обиженно шмыгнул носом один из мальчишек.
- А если не трусы, то попросите прощения у своего друга. И помните, маленького да слабого обидеть несложно. А вот заслужить у него доверия – очень непросто.
Мальчишки виновато переглянулись.
- Виталь, слушай, - Ромка нерешительно выступил вперед, - мы не… не подумали… Правда. Просто Евсеева все боялись и думали, что он и есть самый… Самый… Ну, на кого равняться можно. Не сердись на нас, пожалуйста…
- А если кто обижать будет, так нам скажи, - выступил вперед другой мальчишка, - мы ему покажем, где раки зимуют.
Виталька вытер слезы и улыбнулся.
- Да я и не обижаюсь… А плавать… Так и не научился, как Димка.
- Да я научу. Запросто, - вступился Димка.
Даже я не смог сдержать улыбки. Я открыл сумку и достал оттуда полотенце – еще не хватало, чтобы ребята простыли.
- Виталик, - раздался со стороны деревни жалобный крик.
Мы оглянулись – со стороны косогора к нам бежала испуганная Ксюша, Виталькина сестра…
* * *
- Ну, как можно быть таким беспечным, - не унималась Ксюша, обнимая дрожащего от холода Витальку, - а если бы ты утонул? Ты обо мне подумал, негодный мальчишка?
Мы, не торопясь, шли по узенькой каменистой улочке, мимо старых палисадников. Ксюша с Виталькой впереди, а мы с Димкой, который то и дело останавливался и поправлял натирающий пятку кроссовок, сзади.
- Я просто не хотел, чтобы меня обзывали трусом, - обиженно надул губы Виталька.
- А если бы они тебя попросили вниз головой в колодец прыгнуть? Ты бы прыгнул? – парировала девочка.
Пристыженный Виталька замолчал.
- Вот попадет тебе от дяди Сережи, - ответила девочка.
- И тебе, тоже попадет, - возразил Виталька.
- А мне то за что? – удивилась девочка.
- А за то, что не усмотрела, - засмеялся Виталька.
- Ах ты, негодный, - вспылила девочка.
Я невольно вмешался.
- Да ребята, не нужно ссориться.
- Да, вам легко говорить, - запальчиво возразила девочка, - а если с Виталькой что случится, кто отвечать будет?
- А за меня дядя Сережа заступится. Вот, - ответил настырный Виталька.
- А вот мы посмотрим сейчас.
Мы остановились возле большого старого дома с обновленным, видимо, совсем недавно выкрашенным в ярко-зеленый цвет, фасадом. За невысоким, в половину человеческого роста, раскинулся небольшой уютный вишневый садик, утопающий в цвете.
- Дядя Сережа, - крикнула девочка.
Из небольшого сарая в глубине сада высунулся Сергей Андреич или, как я его уже привык называть, просто Сережа. В руке он держал молоток и коробку с гвоздями.
- О, - весело откликнулся он, - уже пришли? А мы вас уже ждали.
- Да мы вот, - девочка легонько подтолкнула брата, - вот из-за этого «супчика».
Отложив молоток и гвозди, встревоженный Сергей поспешил к нам.
- Да что случилось-то? – спросил он, открывая калитку.
- Да вот, - улыбаясь, ответил я, - спасали утопающего.
- Я и не утопающий вовсе, - возразил Виталька.
Сергей сразу все понял.
- Так, Ирина, - позвал он.
Из окошка выглянула темноволосая женщина лет тридцати пяти.
- Что, Сереж?
- Неси сухую одежду, да большое полотенце. Будем нашего «героя» спасать из простудных лап, - усмехнулся Сергей, - да вы проходите… Гостям мы всегда рады
- Да неудобно, в самом деле…
- Что неудобно? Да прекрати, в самом деле, - улыбнулся Сергей, - мы вас уже ждали. Считайте, что у себя дома… А то рассержусь.
* * *
Виталька, закутанный в большое махровое полотенце, сидел на скамейке в саду, за большим деревянным столом. Я нарезал купленные по случаю свежие помидоры и огурцы для салата. Хорошо, думал я, что магазин тут неподалеку, а то до базара ехать целую вечность. А Сергей колдовал над большим мангалом, где, в клубах серого дыма, готовился просто обалденно пахнущий шашлык из баранины.
- А сегодня какой-то праздник? – спросил Димка, помогающий Ирине, Сережиной жене, расставлять на столе тарелки.
- А какой?
- А такой, – улыбнулся Сергей, весело перемигнувшись с Ириной, - считайте, что у меня день рождения.
- Ой, так неудобно, - испугалась девочка, - у нас даже и подарка нет.
- Вы наши главные подарки, ребята, - обняла ребят Ирина, - а другого нам и не надо.
- Но на стол все равно поставить надо хоть что-то, - добавил я, ставя на стол бутылку красного вина, а также банку с яблочным соком, купленных тут же.
- Это да, - улыбнулся Сергей, - Леша, можно тебя…
Я подошел поближе.
- Слушай, - заговорщически зашептал на ухо Сергей, - поговорить нам бы нужно… Словом, решились мы с Ириной…
- Насчет чего?
- Чего, - передразнил меня Сергей, - кого… Ребят, Виталика и Ксюшу взять. Ну, усыновить, удочерить… Как там называется…
- А ребята? Они не против? – невольно вырвалось у меня.
- Ох, сам не знаю… Волнуюсь, просто караул. Может, по маленькой пока, а?
Подошла Ирина.
- Сережа, - с укоризной ответила женщина, - давай не сегодня, ладно? К тому же дети видят…
- Да ладно, ладно, - улыбнулся он.
А через полчаса мы все уже сидели за столом, за обе щеки уплетая горячий шашлык, закусывая его ароматным салатом из помидоров и огурцов, болтая обо все на свете. Виталька, правда, и тут отличился, сумев уронить чашку с соком на пол. Разумеется, чашка разбилась.
- Ой, тетя Ира, я не хотел, - умоляюще попросил прощения у собирающей осколки Ирины мальчик.
Женщина ничего не ответила, только обняла прильнувшего к ней Витальку и поцеловала.
- Ой, а почему у вас слезы? – не унимался мальчик, - вы из-за чашки расстроились? Не переживайте, пожалуйста. А чашку я вам новую куплю, вот увидите, только подрасту немножко и работать пойду.
После обеда ребята пошли в дом смотреть мультики. Ирина начала убирать со стола, а Сергей, подхватив со стола пачку сигарет, кивнул мне.
- Пойдем, поговорить нужно, - кивнул он мне.
- Сережа, вы куда? А чай? – крикнула из дома Ирина.
- Да пейте без нас, - ответил Сергей, - а мы к Волге сходим, пройдемся.
* * *
День близился к закату. Жара спала, принеся заслуженную прохладу. Мы прошли мимо посадок вдоль речного косогора и спустились к самому речному берегу. Казалось, отгоревший жаркий день забрал с собой не только накопленный изнуряющий жар и духоту, но и дневную суету. Тишина стояла такая, что даже всплеск волн не нарушал этой мирной идиллии. Мы присели на берегу. Сергей достал сигарету, задумчиво закурил, затянулся…
- Как там баба Лена? - начал он издалека.
- Да, ничего, хозяйствует… Мы все с Димкой тут промышляем. На Барскую гору лазили…
- Да ну, - удивленно обернулся Сергей, - ну и как, сдюжили, не сломались?
- Нет, нормально. Мальчик молодец, даже не пожаловался ни разу. А потом, уже на берегу, гляжу – а у него нога натерта, до крови. Видать, натер в пути, а терпел…
- Да, Димка молодец… Не пропадет, - отрешенно заметил Сергей.
- Ты поговорить хотел, - напомнил я.
- Да, тут дело такое, - Сергей мучительно подбирал слова, - вроде бы и не к месту, но, возможно, больше возможности и не представится.
- Почему? – удивился я, - завтра же на работе увидимся.
- Да навряд ли, - бросил Сергей, - Степаныч меня завтра отправляет в Нижний Новгород… Договариваться насчет командного турнира. До конца недели не вернусь скорее всего. А ты говорил, что работы у тебя – от силы на неделю…
- Да, с установкой программного обеспечения разберемся дня за 3. Да еще МФУ настроить нужно, это дело плевое. Жаль, что не увидимся.
- Ну, почему? Может, и увидимся. Ведь ты на открытие детского дома после ремонта приедешь? В августе? Как раз ваш генеральный приедет, торжественная церемония, и все такое.
- Приеду, - подтвердил я.
- Вот, - подытожил Сергей, мучительно проговаривая слова, будто собирая разрозненные фразы воедино, - да дело у меня к теме есть… Это по поводу бабы Лены.
Сердце у меня тревожно забилось.
- Рассказывай, - коротко бросил я.
- Вернее, не самой бабы Лены, а Димки…
- Нашего Димки? – поразился я, - ты что, знаешь что-то о его родителях?
- Да нет, не нашего, - с досадой ответил Сергей, - насчет сына ее. Настоящего сына.
Я почувствовал, как в голове застучали тревожные молоточки… Но ответить что-либо, подобрать слова, не мог. Сергей, ни слова не говоря, сунул руку в карман и достал оттуда небольшую фотокарточку. На пожелтевшей от времени поляроидной фотокарточке были изображены двое военнослужащих в полевой униформе, на фоне синеющей вдали горной вершины. В одном, улыбающемся парне лет 20 с небольшим я без труда узнал Сергея. А другого, невысокого темноволосого паренька я не знал, впрочем, в разрезе его глаз и чертах лица виделось что-то знакомое… Что-то такое… Ну конечно, осенило меня, тот подросток с фотокарточки в доме бабы Лены.
- Это Дима. Димка Самохин. Мой друг…
- Так значит, вы служили вместе? – поразился я.
- Служили. В Чечне.
- А баба Лена? Она знает?
- Нет, - отрезал Сергей, стыдливо отводя взгляд, - и, понимаешь... Не нужно, чтобы она знала…
- Но, почему, - удивился я, - ведь вы же друзьями были. И она, как мать, имеет право знать, что…
- Нет, нельзя так, - перебил меня Сергей, - я не смогу, понимаешь?
- Поясни, в конце концов, - нетерпеливо ответил я.
- Потому что, - Сергей, явно волнуясь, пытался собраться с мыслями, - что, если бы не Димка, я сейчас бы не разговаривал тут с тобой.
- Значит, - догадался я…
- Он спас мне жизнь Леш. И выжил я лишь благодаря тому, что он отдал свою жизнь… За меня… Прости, звучит пафосно, но, как говориться, как на духу.
Сергей тяжело вздохнул, достал дрожащими пальцами из пачки еще сигарету, закурил. Я молчал, пытаясь собраться с волнующими меня мыслями.
- Отца я не помню совсем. Разошлись они с матерью, когда я маленький еще был, - начал Сергей, то и дело мучительно прикладываясь к сигарете, - мать рано померла, мне и одиннадцати не было еще. Пневмония… В детский дом хотели отдать, да Маринка, старшая сестра, ей уже восемнадцать было, не позволила. Опеку оформила… Так и жили с ней вдвоем, на пенсию по потере кормильца, да на нее стипендию. Думал, не сдюжим. Сдюжили. Маринка институт окончила, с отличием, работать пошла. Я в институт на бюджетку поступил, свезло как-то, сам не знаю как… Параллельно на шофера выучился. Думал, куплю старенький рыдван да таксовать буду… Дотаксовался… На пятом курсе призвали в армию… Может, если б мохнатая лапа в военкомате была, и не призвали бы, отмазали б, да мать учила по-честному жить, перед людьми на кланяться.
- А дальше Чечня? – выдохнул я.
- Чечня… Да… Знаешь, поначалу думал, что все… Конец… Особенно в первые дни, когда в станицу Наурскую прибыли. Ребят наших видел… Совсем пацаны… Даже младше меня. А глаза, - чертыхнулся Сергей, в отчаянии махнув рукой, - словом, не живые глаза… Пустые совсем. Думал, либо чокнусь тут, либо сопьюсь, либо и то и другое. А может, по-быстрому все будет, пристрелят как-нибудь и все. Страшно думать о таком, если сам не пережил, страшно, а со временем будто мириться учишься со смертью. Ну, будто в шашки со смертью играешь, сегодня ты ее обыграл, считай – день выкроил, а как там назавтра будет… Кто знает? Но повезло мне – был у нас полковник в части, фамилия Блинов. Толстый сам, румяный, как блин. Узнал, что у меня неоконченное гуманитарное образование, так и забрал к себе, штаб. Ну, навроде писаря. Там с Димкой и познакомился. Он связистом служил. Сдружились мы с ним. Была в нем, знаешь, какая-то неприкрытая простота, непосредственность во всем. Прямо как у ребенка. А глянешь, присмотришься, парень что надо, не трепло какое. И дело свое знает исправно… Мечтали с ним все… Думали, вернемся со службы… Он в Нижний Новгород хотел поехать, в институт поступать, в радиотехнический. Говорил ему, мол, брось, давай в Москву, к нам, держаться друг дружки будем. Он мне, мол, мама у него в Староволжске, не могу я так. Говорит, мол, ты лучше к нам приезжай, у нас хорошо. Тепло…
Сергей замолчал.
- Эх, остограмиться бы, - махнул рукой Сергей, - да жене обещал. Да и ребятишки… не поймут.
- Как же… Все случилось-то? Тогда? – решился спросить я.
- Да, как? Странно все, понимаешь. Расскажешь кому – не поверят, скажут, что в кино подсмотрел. У нас-то к тому времени в Наурской спокойно стыло. Так, в горах постреляют на блокпостах иногда, да в целом спокойно. Да и до дембеля оставалось нам с полгода всего. Словом, однажды майор наш собрался в Знаменское ехать, в штаб. То ли вызвали его, то ли что… Не знаю. А водитель его накануне траванулся чем-то… Ну, чем, ясно – водкой паленой, чем же еще… Лежит, да до унитаза то и дело на карачках… А ехать надо. Ну, я майору, мол, давайте я отвезу, товарищ майор, у меня и права-то есть. Согласился. А Дима с нами – говорит, с рацией беда, транзисторы нужно покупать, а в Знаменском у нас знакомый один есть радиолюбитель, из местных. У него купить можно. Эх, если бы не эти транзисторы проклятые. В общем, сели… Едем. Впереди я, за баранкой, рядом рядовой один, не помню фамилии, ну, в охранении, так полагается. Сзади, за мной, Димка, а рядом майор. Ну едем… Погода хорошая. Солнышко светит… Ну, думаем, главное блокпост проехать, а там, мимо ущелья, чуть левее, и… Проехали блокбост, едем. Майор какие-то анекдоты похабные травит, а у меня, ну, понимаешь, будто предчувствие какое. Дальше не помню, вернее, не пойму, как описать… Помню, что пулемет застучал, близко совсем, где-то над головой. Оглушительно так, знаешь, будто над самым ухом. Видать, со стороны ущелья стреляли. Машину в сторону бросило, я даже понять не смог ничего. Перевернулись мы… На бок, а дальше темно все… Перед глазами ничего, ну, будто силуэты какие-то… И мутная пелена, как в замедленном кино. Чувствую, дергает меня кто-то. Или что-то… Трясет будто. Открываю глаза – вижу Димка… Лицо белое все, глаза горят. Кричит мне что-то, а я не слышу. Контузило, видать. Кричит, а я по губам только понимаю, что, мол, выбираться нужно. Дернулся я, и тут боль в правой ноге, аж в глазах потемнело. Ранило. Словом, не могу описать, как выбрались. Сам бы не выбрался я ни за что, если б не Димка. Как вытащил меня, сам не пойму – во мне тогда уж под семьдесят кило, а Димка пацан тщедушный, кило пятьдесят от силы. Помню, откатились мы в сторонку куда-то, в кусты, лицо, руки изодрали все. А Димка, гляжу, навалился на меня сверху, а я его скинуть пытаюсь, а он не шевелится. Кричу ему, Димка, слезь, уходить надо, к блокпосту, а он… Понимаешь, сбросил я его с себя – гляжу, а он неживой уже. Лежит, понимаешь, молодой красивый мальчишка и с улыбкой в небо глядит. А небо чистое-чистое, без облачка единого. И птица в нем какая-то парит, и отражается она в его зрачках…
Сергей бросил недокуренную сигарету, закрыл лицо дрожащими ладонями…
- Знаешь, как вспомню, так до сих пор голова гудит. Будто не тогда со мной это произошло, а намедни буквально… Словом… С блокпоста патруль прибыл быстро… Стрелка того ликвидировали… Да, черт с ним, со стрелком-то.
- А майор?
- Убит. Как и рядовой тот. Очередью, видно, их одной взяли, а до нас не достали. Понимаешь, если б бросил меня Димка там, оставил, то сейчас он бы был бы жив. А получилось вон как…
Даже я, человек далекий от военной службы, всей душой и сердцем чувствовал ту дикую, неописуемую боль, что испытывал сейчас этот простой парень. Тот парень, с которым давно, в какой-то прошлой жизни я играл в волейбол. И не догадывался тот парень, в тот далекий день, в ту далекую беспечную студенческую жизнь, через какую боль ему вскоре суждено будет пройти, чтобы сохранить навсегда в своем сердце память о том, что пожертвовал собой ради друга.
- А дальше? – решился я, - комиссовали?
- Да, - горько выдохнул Сергей, - месяц в больнице провалялся. Ногу-то мне навылет пулей пробило. Кость раздробило. Собирали мне светила науки ногу, да вот…. Видишь… Слава богу, хоть ходить могу. Странное дело, знаешь, - молодой парень, двадцать четыре года, с девушкой еще не целовался даже… А уже инвалид… Знаешь, такая боль порой придавит сердце, хоть вой. Думал, даже, в петлю голову и покончить со всем. А потом подумал, мол, не нельзя. Не за то тебя пацан тот из машины раненого волок, не за то жизнь отдал свою, чтобы ты вот так смалодушничал. Выходит, думаю, мне до конца века жить вот так, как в той песне, за себя и за того парня.
- Ты не виноват, - выдавил я, - и на его месте ты поступил бы точно так же.
- Да, только Димку не вернешь уже, - с какой-то отчаянной злобой в голове ответил Сергей, - и матери его не объяснишь, что вот, мол, баба Лена, принимайте в гости того парня, из-за которого ваш сынок голову сложил. Такая боль берет, что сам верить начинаешь, что это тебя тот стрелок убил, а не Димку…
- Тогда ты и решил сюда поехать?
- Нет, не сразу. Поначалу в Москву вернулся, у сестры остановился. Сестра к тому времени уже замуж вышла. Дочку родила. Знаешь, и вроде бы рада она мне, и все – да, чувствую, что мыкается она из-за меня, переживает. Глянет – а в глазах только жалость, ничего больше. Злость меня взяла, знаешь, взрослый парень, а уже на иждивение намылился сесть – «пожалте, бриться», как говорится. Собрал я вещички да к приятелю переехал, Володьке Буткевичу, с которым я в госпитале познакомился, в Чечне. Корреспондентом он в Чечне работал, статьи да репортажи снимал всякие. Ранен был, правда, легко, в плечо. Словом, у Володьки и обосновался. В институте восстановился. Володька меня по совместительству, на половину ставки, в газету свою пристроил. Словом, жить можно. Помню, трое было нас – я, Володька Буткевич да паренек один, студент-практикант, Пашка Спиридонов. Словом, окончил я институт, поначалу с Володькой работал, а все неспокойно на душе, понимаешь, нет, не по-людски как-то. Димка, я помню, как бы тяжело на службе не было, а как свободная минутка, так и матери письмецо, хоть записку маленькую – мол, мам, служу, все в порядке… Сильно об матери у него сердце болело, вот я и подумал, что надо бы проведать, хоть помочь чем-то. Мы и поехали, я, Володька да еще несколько ребят-бывших сослуживцев. Приехали – ну, рассказали, мол, кто мы и откуда. Ну, баба Лена в слезы сразу, обнимать нас, мол, сынки, мои. А мы стоим и сами чуть не плачем, а самому стыдно до боли, мол, полтора года прошло, а ты только сейчас и сподобился заявиться. Дом бабы Лены завалился совсем, да и огород, хозяйство тоже… Сам понимаешь. Без мужской руки… Подняли мы все, и дом, и крышу заново перекрыли, и сараюшки старые сломали, а на их месте новые поставили. И огород в божеский вид привели… Да и сама баба Лена ожила вроде бы. Пожили мы у ней с две недели. Надо домой собираться… Да ноги назад несут. Что же ты, думаю, долг, значит, Димкин вернул, а сам и в тень? Да долг тот, что Димка тебе дал, вовек не вернуть, вовек не простит он тебя там, на том свете, если и взаправду тот свет есть, что мать его одну бросил, да его доверие не оправдал.
- И решил остаться?
- Да, ну, в Москву смотался, расчет взял, деньги там кое-какие, отложенные на черный день. Приехал сюда. Квартиру снял неподалеку, сам работать пошел. Да баба Лене нет, нет – да и подмогну, когда продуктами, когда просто деньгами. Она меня в детский дом и пристроила – образование у меня с отличием. Меня без разговоров и взяли учителем русского языка и литературы. А там – встретил, вон, Иринку, девушка она хорошая, работящая, не писаная красавица, может, да мне ее внутренней душевной красоты на полтора века хватит. Домик с ней купили тут, совсем задешево… Живем, словом. Вот, детишек нет, какие-то проблемы у меня там, в этой части. Но это дело поправимо, сам понимаешь…
- А как же мать? Ведь она заслуживает знать, что стало с ее сыном? Нельзя же вечно от нее это скрывать? Ведь сам же мучаешься, пожалей себя.
- Да сам-то я ладно… А вот у бабы Лены с сердцем нелады. Не выдержит, боюсь, такого. Да и не простит. В душе, конечно, примет, да сердце материнское… Кто его пожалеет?
А ведь он прав, подумал я. Кто знает, на чьей стороне правда – на стороне матери, заслуживающей знать правду о сыне, или на стороне абсолютно чужого, но в то же время единственно близкого ему человека, не растерявшего в пучине боли и страдания то главное материнское чувство, которое и стоит в основе основ нашего бытия.
- Тогда зачем ты это мне рассказываешь? – выдавил я.
- Понимаешь, - смущенно ответил Сергей, - я все о Димке думаю. Мучается парнишка, из-за родителей своих. Кто знает, живи ли они вообще. Володьке Буткевичу писал, тот помочь обещал, да и с концами как-то. Телефон его не отвечает, сколько не звонил. Может, уехал куда, а может… Кто знает.
- А в сети пробовал искать?
- Пробовал, да тоже, без толку. Вот я и хотел попросить тебя, может, ты съездил бы туда, в издательство, где он работает. Я тебе адресок дам. Узнал бы, что и как? Жив ли он? Может, обиделся на что? Мы с ним в последний раз виделись лет пять назад, когда я в Москву приезжал за учебниками. Переписывались, перезванивались поначалу, а потом… Словом, хороший он мужик, и с Димкиными родителями помог бы, ну, там, справки навести какие, еще что… Я и сам, признаться, хотел, да времени нет совсем. А Димка…. Понимаешь, ему это нужно сейчас, как никому, понимаешь? – с какой-то болью в голосе ответил Сергей.
Солнце уже зашло за горизонт, погрузившись в ночной мрак, где-то там, далеко, за темнеющей вдали неровной кромкой леса. Лишь бордовый след уходящего дня, чудом задержавшийся на заостренных верхушках елей, напоминал нам о том, что завтра будет новый день, еще лучше, еще теплее и еще более значимый, нежели сегодняшний. Для нас, для всех.
- Дядя Сережа, - вдруг раздались встревоженные детские голоса.
Мы обернулись – в нам по косогору неслись Виталька с Ксюшей. Позади них бежал, прихрамывая, Димка.
- Что там? – оглянулся Сергей.
- Может, случилось чего? – встревоженно предположил я.
Мальчик с девочкой подбежали к Сергею и, вдруг, бросились в его объятия.
- Дядя Сережа, - плакал Виталька, а мы думали, что ты…
- Что, дурачок, - улыбнулся Сергей.
- Ну, что ты… Ушел… И не придешь больше…
- Да как я вас брошу, дурашки вы мои? – обнимая ребят, отвечал Сергей.
- А, дядя Сережа, - срывающимся от волнения голосом спросила Ксюша, - а тетя Ира сказала нам, что мы с Виталиком сегодня можем… Ну, не уходить в детдом… И не только сегодня, а никогда. Это правда?
- Правда, родные мои, конечно, правда, - весело крикнул Сергей, подхватывая ребят на руки, будто пушинки, да так резво, что ребята завизжали от восторга, - И будем теперь с вами вместе бытовать. Если вы, конечно, не против…
- Не против, - дружно ответили ребята.
- Ну, а если не против, то пойдемте-ка домой. А то тетя Ира покажет нам с вами…
Димка понуро стоял поодаль, делая вид, что все происходящее его не касается. Но я-то понимал, что сейчас твориться на сердце мальчишки. Вот и Ксюша с Виталькой нашли своих новых родителей. А он, Димка? Найдет ли он их когда-нибудь?
Мальчик вздрогнул от неожиданности, почувствовав, как моя ладонь легла на его плечо. Поднял на меня испуганный взгляд.
- Пойдем-как и мы домой, Дим, - ответил я, - а то и нам с тобой от бабы Лены попадет.
- Пойдем, - попытался улыбнуться мальчик.
Что-то поймал я в той улыбке. Может, еще одну надежду на что-то лучшее…
* * *
Дли летели за днями… И моя работа, еще две недели назад казавшаяся мне невыполнимой в столь короткие сроки, уже была близка к завершению. И немалая заслуга тут принадлежала именно Димке – мальчик настолько быстро освоился с компьютерами, что уже без моей помощи мог настроить программное обеспечение по приложенной инструкции.
- Настоящий помощник растет у вас, - говорил я порой бабе Лене.
- Помощник, - с притворной строгостью отвечала баба Лена, глядя на Димку, который, как правило, сидел тут же, в кресле, уткнувшись носом в книжку, - а вот дрова до сих пор не убранные во дворе лежат. Как покололи вчера, так и лежат. Чуть ногу сегодня не сломала о них.
- Да уберу же я, - с досадой возражал мальчик, не отрываясь от книжки.
После работы домой мы не спешили. А, перекусив в столовой, шли куда-нибудь гулять – к Волге, на Барскую гору или просто по городу. А как-то раз договорились с местным рыбаком и на его моторке плавали на другой берег. Леса так просто шикарные, казалось, не тронутые человеком. Грибов, наверное, просто пруд пруди в сезон. Правда, и комаров там оказалось столько, что мы с Димкой буквально пулей вылетели из чащи, на ходу потирая искусанные руки и лица.
Тем не менее, чем ближе к завершению оказывалась наша работа, тем более грустным становился мальчик. Да и у меня, признаться, на душе было невесело. Я чувствовал внутри, как мальчик тянется ко мне, будто родной ребенок к отцу, и не мог сам себе признаться в том, что тоже чувствую это и не могу бросить того, кому однажды уже протянул руку помощи.
Однако, события последних дней в корне изменили наши дальнейшие планы. И предвестником тех, поистине невеселых событий, стал пресловутый МФУ. Казалось бы, в тот день ничего не предвещало беды. Придя с утра на работу, я распаковал МФУ, подключил его к сети, намереваясь приступить в настройке, включил и… Ничего не произошло… Индикатор питания не горел.
Чувствуя, как с сердцу подкрадывается недоброе предчувствие, я проверил питающий кабель, розетку. Все в порядке вроде бы…
Димка сидел рядом и по моему мрачному виду все понял.
- Может, - робко предложил мальчик, - кабель неисправный?
Последняя надежда… Я прошел в серверную, нашел подходящий кабель… Увы – результат все тот же.
Что делать? Обидно было даже не из-за того, что МФУ оказался неисправным, а из-за того, что подобная проблема вылезла, когда все запланированные работы уже были выполнены, все компьютеры настроены и готовы к передаче в эксплуатацию. К тому же МФУ можно было бы проверить еще в Москве. А мы загрузили и поехали. Беспечные простаки, горько подумал я.
Нужно звонить Архипову. Что делать?
Архипов отреагировал на мой звонок спокойно, как обычно, в своем духе.
- Что же ты, по приезду в Староволжск не мог проверить устройство на предмет наличия неисправностей? – укорял он меня.
- По приезду? – разозлился я, - а тебе не кажется, что наши спецы должны были все проверить перед отправкой?
Архипов молчал.
- Что теперь делать будем? Новый покупать? Он стоит как чугунный мост. А вернуть в магазин уже нельзя – две недели с момента покупки давно прошли, - кричал я.
Рядом мальчик все же, спохватился я. Оглянулся – Димка, немного напуганный моей несдержанностью, сидел рядом, смущенно поглядывая на меня. Я лишь попытался улыбнуться в ответ, мол, не пугайся, все в порядке.
- Да не кипятись ты, - с досадой возразил Архипов, - мы сейчас свяжемся с поддержкой. И тебе отзвонимся.
Повесил трубку. Так, главное спокойно, подумал я, вытирая со лба капли пота.
- Что теперь будет? Новый покупать будут? – робко спросил мальчик.
- Не знаю, - отрезал я.
Потянулись томительные минуты ожидания. Казалось порой, что прошло уже несколько часов, а на настенных часах стрелки сдвинулись лишь на полчаса. Звонок, резко полоснувший по нашим ушам, заставил невольно вздрогнуть от неожиданности.
- Слушай, - раздался обнадеживающий голос Архипова, - в поддержке сообщили, что готовы в порядке исключения поменять аппарат. Правда, для этого им потребуется некоторое время – пара дней, не больше. Сам понимаешь, экспертиза, проверка… Только тут одно «но»…
- Какое? – невольно напрягся я.
- МФУ тебе нужно будет привезти в Москву.
- Погоди, - возразил я, - а Михалыча не можешь прислать? 40 килограмм в заплечную сумку не запихнешь. Как я его дотащу по-твоему?
- 40 кило, - насмешливо передразнил Архипов, - скажи спасибо, что не наш «Шарп» 2651, тот вообще 80 кило весит.
- Спасибо, обнадежил, - поблагодарил я.
- Да не за что, - в тон мне ответил Архипов, — это моя работа. Просто ты пойми. Михалыч в отпуске, остальные водители у нас заняты все, рук не хватает. А на поезде – самое оно, восемь часов и ты в Москве.
- Тебе легко говорить…
- Легко – просто, дело не в том. А МФУ сам себя довезти не может, это не Емелина печка из сказки. Смотри – сегодня четверг. Завтра пятница. Если бы завтра смог его привезти, то, глядишь, ко вторнику, глядишь, уже бы и получил бы свой МФУ, исправный и готовый к работе. Смотри сам. Только помни – нас и так уже «сверху» дергают, «когда» да «когда» завершите. Времени в обрез.
Повесил трубку.
Я невольно задумался. Да, надо ехать. Но как я потащу эту «дуру» я не понимал. Бог с этими 40 кило. И не такие тяжести таскали. Другое дело – сам агрегат здоровый, с тумбу размером. Несподручно с таким будет…
- Дядь Леш, - услышал я робкий Димкин голос.
Я повернулся. Димка с заискивающим видом глядел на меня, будто ждал чего-то…
- Ну, что такое?
- Да, так, - начал выкручиваться мальчик, делая вид, что рассматривает какую-то былинку на полу.
- Так, рассказывай, что задумал, – нетерпеливо ответил я.
- Дядь Леш, а ты… ты меня с собой возьмешь в Москву?
- В Москву? – удивился я.
- Ну да. А я тебе помогу этот… принтер нести. Я вон какой сильный…
С этими словами мальчик сжал худую руку в локтевом суставе.
- Вон, гляди, какой бицепс? – ответил мальчик.
- Бицепс, - улыбнулся я, - да там у тебя не бицепс, а так…
- Ну, я правда сильный, - не унимался мальчик, - вспомни, вчера, когда дрова кололи. Я во-о-о-т такущее полено в одного удара перерубил. Ты еще сказал, что сам не смог бы так же…
Не смог, улыбнулся я. А с другой стороны, вдруг резанула меня идея, а почему бы и нет. И дело не в проклятом МФУ. Я вспомнил про свое обещание Сергею – найти его приятеля, журналиста… Кажется, Буткевич. Сергей говорил, что журналист неплохой. Может, и правда через него попытаться найти Димкиных родителей? Почему бы и не попробовать, в самом деле?
Но как отпустить мальчишку одного? Ну, не одного, со мной, конечно, но ведь кто я ему? Товарищ по несчастью, усмехнулся я про себя? Чужой человек?
Нет… Мальчик видит во мне товарища. Доверяет мне. А я верю ему. А значит, я не имею права бросить его тут одного. Хотя бы потому, что обещания надо выполнять.
Не отпустит баба Лена. Доверие доверием, но отпускать мальчишку с незнакомым мужчиной, одного…
- Нет, Дим, давай, я один, по-быстрому сгоняю. Пара дней, не больше. А заодно собрание сочинений Купера тебе привезу, хочешь?
Мальчик молчал.
- Что люди подумают? - ответил я, - соседи… Знают же, что я человек одинокий.
- Ну и что? – не понял мальчик.
- А то, что не по-людски как-то получается. Ну, одинокий мужик с чужим мальчишкой таскается. Подумают люди всякое...
- А как же мама с папой? Тоже не по-людски? Тоже «всякое подумают», да? – тихо проговорил мальчик и отвернулся.
Поймал меня Димка, подумал я. И ведь ни словом не обмолвился я про свое обещание…
- Есть мысль одна, - начал я, - но, гарантии успеха невелики.
- Какая мысль? - оживился мальчик.
- Ну, дядя Сережа дал мне контакты одного журналиста в Москве. Хорошего журналиста… Я подумал, что, может быть, он мог бы нам помочь. Ну, помочь найти твоих маму и папу.
- Он поможет, - обрадовался мальчик, - обязательно, я верю. Только…
- Что?
- Только баба Лена не пустит, - закручинился мальчик.
- А мы ее с собой возьмем, - предложил я.
Видно, в тот день только проклятое МФУ было не на нашей с Димкой стороне. Баба Лена, услышав о каком-то журналисте, знакомом Сергея, который мог помочь с поиском Димкиных родителей, даже возражать не стала. Сама же баба Лена ехать наотрез отказалась.
- И, не просите даже, - замахала руками баба Лена, - у меня дом, хозяйство. Поезда я плохо переношу, укачивает ужасно. К тому же я там только мешаться буду.
С билетами проблем не оказалось – 2 билета, правда, в купейный вагон, нашлись быстро. Да и ехать-то тут всего ничего – 8 часов. Правда, билеты на 6.30 утра. Ну, да ничего, мы люди привычные.
До полуночи не спали, собирали вещи. Впрочем, мне собирать было нечего – так, обычная повседневная сумка через плечо, с которой я хожу на работу. Большую часть вещей решил не брать с собой, а оставить. Все равно скоро вернемся. Зато Димку собирали так, будто отправляют мальчишку не на несколько дней, а на полгода минимум – несколько пар штанов, футболок, брюк и так далее.
- Баб Лен, - ныл мальчик, - ну зачем мне свитер шерстяной? И штаны ватные? Не на Северный полюс же едем. Сейчас лето за окном.
- А вдруг похолодает? Или продует где, не дай бог? – сердито возражала баба Лена, укладывая Димкины вещи в потертый рюкзак.
- Или снег возьмет и пойдет, да? – в тон ей ответил мальчик.
- Ну, не знаю про снег, а вот я сейчас возьму и вообще никуда тебя не пущу, - ответила баба Лена, откладывая в сторону рюкзак.
- А не имеете права, - вскочил мальчик, - к тому же у меня, как у любого ребенка, права есть, заключающиеся…
Я невольно улыбнулся.
- Значит, мы уже не взрослые, а дети? - поймала баба Лена Димку, не дав мальчику закончить фразу.
Димка понял, что спорить бесполезно, покраснел и отвернулся. Обиделся, видать.
Да уж, подумал я невольно, какими бы дети не пытались казаться взрослыми, все равно – им это никогда не удастся сделать в полной мере. Ну, во всяком случае, в ближайшей перспективе.
Спать легли уже после полуночи. Димка уснул сразу, раскинув руки и ноги поверх одеяла – хоть и проветрили избу основательно перед сном, все равно, накопившаяся за день изнуряющая жара, казалось, основательно впиталась в потемневшие от времени стены дома, и даже теперь, под покровом короткой июньской ночи, продолжала мучить, будто пыталась напакостить нам с Димкой напоследок. В доме было тихо, только мирно сопел Димка на соседней койке, да за стеной ворочалась на скрипучей кровати баба Лена. Я не мог уснуть и все ворочался с боку на бок. И не от духоты. Беспокойные мысли роились в моей голове. О проклятом МФУ я даже и не вспомнил. Я все беспокоился о мальчике – удастся ли нам найти того журналиста? А если и удастся, то сможет ли он помочь нам? И захочет ли? В любом случае, думал я с ноткой обреченности, другого выхода у нас все равно нет.
В ту ночь я так и не уснул толком. Лишь под утро, когда рассвет окрасил темные бревенчатые стены дома серо-молочным цветом нового зарождающегося утра, я провалился в странное, тревожно-сонное забытье.
* * *
Утро встретило нас серовато-промозглым рассветом. Все небо было затянуто облаками, даже в Волги тянуло неприятным осенним холодком. Будто и правда на миг осень решила обогнать лето в своем неторопливом временном шествии.
Собирались мы в спешке, полусонные. А в хате уже хлопотала баба Лена, в печке весело потрескивали дрова, и чудесный сладковатый запах домашних пирожков с яблочным вареньем приятно ласкал наши ноздри, приободряя нас получше самого лучшего кофе. Мы наскоро сжевали по пирожку, запили парным, еще совсем теплым молоком. Остальные пирожки баба Лена заботливо упаковала в мою заплечную сумку.
До поезда оставалось еще чуть более часа, но, до вокзала еще добраться нужно было. А у нас с собой, помимо моей сумки и Димкиного рюкзака, была еще коробка с МФУ. Я еще раз проверил, все ли необходимое взял с собой – свои документы, еще папка с копиями Димкиных документов, в том числе с копиями полицейских протоколов, которые были, в порядке исключения, даны нам по мою личную ответственность. Наверняка, эти документы пригодятся нам, когда мы будем искать Димкиных родителей.
Наконец, собрались. Баба Лена вышли нас проводить. Вид у нее был немного встревоженный – понятное дело, отпускает мальчишку одного в большой город.
Димка, будто котенок, прижался к ней, уткнувшись в передник.
- Ну, баб Лен, ты не волнуйся, я от дяди Леши ни на шаг. Да и ненадолго мы, несколько дней, и все.
Баба Лена нежно, по-матерински, потрепала мальчика по взъерошенной шевелюре. Улыбнулась мне, будто смущенно.
- Ты уж, сынок, проследи за эти окаянным, чтобы он не натворил ничего. А чуть что, спуску на давай.
Димка поднял глаза, и, притворившись испуганным, будто исподтишка зыркнул на меня своими:
- Но-но, это не по правилам, детей бить нельзя.
- Ладно уж тебе, - улыбнулся я, потрепав мальчишку по голове.
…Уже на повороте, возле старого заброшенного деревенского колодца, я оглянулся. Баба Лена стояла все там же, возле забора, под сенью ярко цветущей старой яблони, и смотрела нам вслед. И, буквально на мгновение, на какую-то долю секунды мне показалось, что по ее усталому, потемневшему от груза невзгод, лицу скользнула еле заметная слеза. Скользнула и, блеснув небольшой искоркой в свете одинокого, словно украдкой выглянувшего из-за густого облачного покрова, солнечном луче, исчезла, растворившись в синеве густой росистой травы.
Кто знает, что ждет нас там, впереди… Новые надежды или новые утраты? Новые радости или новая боль? Кто знает, кончится ли когда-нибудь этот нескончаемый путь. Путь к тем, кто нам больше всего дорог и близок в этой жизни. Путь к тем, кто по вечерам зажигает одинокую свечу, и, ставя ее на старый подоконник, всматривается во кромешную тьму вместе с этим одиноким дрожащим огненным лепестком. Тем, кто нас ждет…
Там, где-то далеко… Может, в другом, невидимом нам мире…
Кто знает…
(с) Алексей Никитин (февраль 2021 г. - январь 2022 г.)
Дорога или повесть о дружбе, часть третья
© Copyright: Алексей Никитин Уотерс, 2022
Свидетельство о публикации №222013101981
Свидетельство о публикации №222013101981
Рецензии