Стереоэффект

СТЕРЕОЭФФЕКТ








Драматическое, не без иронии, действо в Шестнадцати явлениях.









                2011 год...
Действующие лица:
   
Фим Вавилович Ных — опытный, уже битый      жизнью мужчина 52 годов упорно же, однако, чувствующий себя на 44 года.

Агатов — редкостный молодой увалень, но совсем не ленив по части же подленьких дум, уже ясных мыслей, всегда разговоров и редко дел.                21 год. 

Церквушечкин — горделивый, нетерпеливый тем, в общем то и обаятельный, полный своего  мнения по всем вопросам. В курсе насчет высоких идеалов, однако, не предан им.                22 года.

Стеклов — загадочная, искренняя почти всегда дружелюбная, во всяком случае, доброжелательная душа. Умница, но толком и особенно в подробностях не знает об этом.                19 лет.

Требухаев — солидный, с виду, мужчина томно курит и ни куда не торопится, ни в принципе, по жизни, ни в мелочах.                В общем то всем удовлетворен.                48 лет.

Кусков — средних лет, энергичный, но уже притормаживающий, прагматик с виду, а вообще просто умело маскирующий добро.                38 лет.

Ник Лам — причудливый иностранец не то чтобы случайно, однако же, и не совсем осознанно приехавший в этот город, в целом и довольно приветливый, по-своему правда.                24 года.

Константин Броурмберг — специалист высшей квалификации в чем - то по части психологических экспериментов, знаток новых идей и подходов, жаль только что сам от собеседника он отходит не по собственной воле и не отходчив к тому же вовсе.                23 года.

Инна Осиповна Канава — когда то преуспевающий театровед, также музыкальный критик, фамилия помогала не забывать свое концептуальное настроение относительно отечественной культуры, в частности театра, реже музыки, в основном театра, театра.                Теперь «девушка» на ресепшине.                Кавычки уместны ей,                64 года. 

         
               

               




                Отель «MINI FLAT»
 
Действие происходит в гостинице из маленьких номеров, очень маленьких, зато дешевых. Впрочем, они надежны, комфортны, современны во всех отношениях, так что если забыть о том, как вообще может жить человек, гостиница ни чего себе, весьма и весьма, впрочем, это решать художнику - декоратору.

Чаще всего герои перемещаются в комнату между номеров этакий «и холл и кают кампания».                Здесь на общей территории, что немаловажно в гостинице «МИНИ квартира», и происходит большинство их диалогов и монологов, инсинуаций и откровенных конфликтов, дружеских и совсем даже без симпатии жестов друг к другу.




Ориентировочно наши дни, впрочем, это решать режиссеру — постановщику.






                ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ


(Звучит  Морис Равель. «Павана на смерть инфанты», вариант фортепьяно.)

Ближе к концу третьей минуты появляются декорации общего холла.

В холле Стеклов и Требухаев. Стеклов читает увядшую внешне, но видимо очень занимательную книгу. Требухаев вяловато торжественно курит, стряхивая пепел в видавшую виды банку из-под шпрот. Стряхивает равнодушно в жесте, не глядя и может быть потому не всегда точно.               

Музыка же  звучит до конца, 6 минут с небольшим. Начинают говорить еще под нее.


Требухаев — Чего ты читаешь?
Стеклов — Так, один старый роман.
Требухаев — Ну и о чем там?
Стеклов — Любовь и...
Требухаев — Ну ясно, любовь... (задумался или сделал вид не разобрать, но сидит очень выразительно)  любовь, я вон тоже, как - то, раз, а что она не дает или плохие родители?
Стеклов (не отрываясь от книги) — Плохие родители.
Требухаев — А, ну вот оно  в чем, да, я как - то тоже, вляпался, но ты не думай плохие родители, плохие родители.
Стеклов — Я не думаю, не волнуйтесь.
Требухаев — А чего мне волноваться, теперь то, (смеется) теперь то!                (после паузы)                Я, ты знаешь, всегда был джентльменом!                Вот, в общем - то, родители плохие. Я то что, дело задорное трепетное, можно сказать, а она... э-э, а они родители, я тебе парень скажу, плохие! Плохие.                (Себе) — Так не понимать молодость, ну чего тут не понятного?
Стеклов — Все очень понятно.
Требухаев — Ну вот видишь, а они не поняли,  меня, совсем, ты знаешь, не поняли, тогда, вот. Сижу теперь здесь, мини флэт, а мог бы, мог бы...                Стеклов — Да.                Требухаев — Чего да?! Мог же, ведь, а... Расстроил ты меня парень. (Уходит, к тому же докурил.)                Стеклов — Расстроил? ( Но Требухаев его не слышит, он стремительно скрывается в своем номере. Футбол начинается.)               

Стеклов (один) — Хорошая книга, только странная, какая - то, какая - то слишком ясная, светлая и все понятно в ней, все так просто, как во сне или в сказке, или в счастливой жизни радостного человека.                Радость - просто удовольствие от собственной легкости, собственной инициативности, собственной энергичности и чувства себя, счастье от себя, ведь себя реализующегося.                И дело твое тебя греет собою, все оттенки его, все подробности сообщают тебе, что нужен ты, для начала самому себе, что все хорошо, а впереди еще лучше, а главное, что все не зря. Все это не зря.

            
             Появляется Церквушечкин.



Церквушечкин — Привет! Ой, ну я тебе скажу!
Стеклов — Скажи.
Церквушечкин — Ты не перебивай, не перебивай. Пошел в поликлинику, там очередища, почти от входа, ну считай от входа!
Стеклов — Ну – ну.
Церквушечкин — Вот! Я сразу усёк!
Стеклов (улыбаясь) — Усёк.
Церквушечкин — Конечно усёк, что как минимум половина не за карточкой, а на запись.
Стеклов — А ты к кому?
Церквушечкин — Да к терапевту, горло, что - то разболелось.
Стеклов — А так и не слышно.
Церквушечкин — Что не слышно?
Стеклов — Ну, что разболелось.
Церквушечкин — Только этого не хватало! Слышно не будет, на то и расчет!                А, ну да, ну вот, я же сразу усёк и говорю, чего же нам парится, нам, ну ты сам посуди, они ждут, когда запись начнется, а нам только карточку взять!
Стеклов — Ну и что было?
Церквушечкин — Что было, спросил, сказал, они так на меня посмотрели, такие, знаешь, агрессивные все!
Стеклов — Короче ни чего не было.
Церквушечкин — А чего надо то?!
Стеклов — Ну ты ничего не изменил?      
                (молчание)                Не изменил, ну и все тогда, не о чем говорить.

Церквушечкин — Ни чего себе не о чем, ха! Такой цирк, такой цирк был, ну вообще!                А чего ты в тишине сидишь — тухнешь?
Стеклов — Я не тухну (себе) — Не тух во всяком случае.               
   
(Но Церквушечкин его не слышит, он уже включает радио.)             
          
            
 Звучит  Э. Пьеха «Это здорово!»          (оригинал)

Церквушечкин — Старье, какое то.
Стеклов — Это здорово. (Смеется)
Церквушечкин — Не говори ерунды, вяло и слова глупые.
Стеклов — Наивные.
Церквушечкин — Что-что?
Стеклов — Наивные и честные
Церквушечкин — Ну - да, честные. «Это очень хорошо», сколько раз она уже это спела?  А еще говорят, что многократные повторы детище современной музыки, вон она уже двести раз спела «это здорово, это здорово, это очень хорошо» натуральная попса!
Стеклов — Это и есть попса, только того времени и потом, кто это здесь не любит попсу?
Церквушечкин — Я!
Стеклов — Да, а кто полгода напевал: «Глазки, глазки серебрятся глазки, короче я друзья, тусуюся как в сказке!»
Церквушечкин — Ну ладно, ладно глазки, глазки, это когда было то!
Стеклов — Напомнить даты и места?
Церквушечкин — Ладно, не надо. В конце концов, если разобраться, нормальная песня. Ну, вот кончилась, слава богу!

 
    
    Появляются Агатов и Фим Вавилович Ных.


 Агатов — Ну сходили, может и не зря, только не пойму я, если честно, зачем мне это все?
 Фим Вавилович — Как же зачем, ты, что же это, так и не понял ничего?
 Агатов — А чего там понимать, он любит ее, она другого, другому она поиграться, этот то всерьез, но папа за другого у него денег больше, а мама, а мама любит папу и молчит за него. Все.
 Фим Вавилович — Все?  А то, что она лишена даже малейшей возможности выбирать дальнейший ход своей жизни, она не может хоть как то повлиять на это. Что отец - деспот, ни физически так морально так давит, жмет на нее и в конце концов продает, ведь продает же буквально этому мачо, которому она нужна на час.
 Агатов — Была бы с характером, отцу не уступила.
 Фим Вавилович — Ты пойми, это пьеса о том, как люди не желая, даже прислушаться друг к другу, только портят, калечат судьбу другого, своего ближнего человека. Это о том, как мы все далеки друг от друга!
 Церквушечкин — Тема не нова!
 Агатов — Точно!
 Фим Вавилович — А это вечный разговор ребята, нет вы скажите мне, вы действительно ничего не поняли, объясните, старались но не поняли или просто тупы до безобразия!
 Церквушечкин — А я то что, меня и не было там совсем.
 Агатов — Ты как из пьесы разговариваешь!
          
         
          (Смеются, Церквушечкин громче.)
 
Церквушечкин — Это Фим Вавилович на меня так влияет, это он, своей эстетикой.

Фим Вавилович — Эстетикой,  эх, вы.
Церквушечкин — Вы в который, на площади?
Агатов — Нет, там, на проходной улице, забыл, как называется.
Фим Вавилович — Да ты и не помнил.
Церквушечкин — Маленький такой?
Агатов — Ну – да.
Церквушечкин — Такой, все афиши, афиши, а как войдешь тесновато и бедненько?
Фим Вавилович (с грустью) – Бедненько!
Агатов — Да, да там. Теснотища, а три ряда символизируют зал.
Церквушечкин — Точно, точно я так и думал
Агатов — Хорошо хоть поели нормально!
Церквушечкин — Хороший буфет?
Агатов — Ну неплохой, главное мясо есть!
Церквушечкин (бодро) — Да, это показатель!
Агатов — Я же говорю, не зря сходили!
Церквушечкин — А билеты?
Агатов — Не недорого.
Церквушечкин — И поели.
Агатов — А - то!

(Смешок Церквушечкина и усмешка Агатова, усмешка не тяжела, он может и тяжелее.)   

Церквушечкин — Буфет!

(Агатов и Церквушечкин хором, весело и несколько разнузданно)
- Лучший друг мужчины мясо! Мясо!

(Небольшое веселье, под грустный взгляд Фима Вавиловича, впрочем, продолжается оно не долго.)


(Церквушечкин куда - то бодро и еще помня кайф от фразы, уходит,                за ним неторопливо скрывается и Агатов. Заметен контраст в их походках, то есть настроениях, значит мыслях.)


Фим Вавилович — А ты чего молчишь, тоже считаешь, как они?
Стеклов — Я не знаю Фим Вавилович, но не как они, я не видел пьесу, а из вашего рассказа мало что поймешь.
Фим Вавилович — Да как же мало?!
Стеклов — Ну, правда, мало, выводов никаких не сделаешь. Вы просто фабулу рассказали и то, ее то не полностью.
Фим Вавилович — Им расскажешь, знаешь, при этом Агатове у меня слова то в горле застревают, не говорятся, веришь, нет?
Стеклов — Верю!
Фим Вавилович — Как будто блок какой строительный или кирпичей тонну он мне на горло положил, или даже не на горло, еще глубже, прямо в глотку, в сознанье мое, в самую...  Слушай Стеклов, а ведь этот Агатов...
Стеклов — Знаю!
Фим Вавилович — Ну! Тоже это испытываешь от него?
Стеклов — И не только от него.
Фим Вавилович — А от кого еще?
Стеклов — Есть люди, но от них этого идет меньше, чем от него.
Фим Вавилович — Самый он гад!

 
      (Слышится шум, идут другие постояльцы.)


            Появляются Кусков и Броурмберг.


Кусков — С идеей вашей я согласен Константин, вы поймите, все это только теория, как до практики, до практики добраться, если...  Здравствуйте, Фим Вавилович!
Фим Вавилович — Здравствуйте, здравствуйте! (Стеклову) — Ну я побежал.
Стеклов — Потом договорим.
Фим Вавилович (с симпатией) — Конечно!
 
                (Фим Вавилович уходит.)


Стеклов уже не читает книгу, многочисленные разговоры отвлекли его, да и собственные мысли тоже.

Броурмберг — Вы понимаете, я еще студент мы все там еще теоретики, если так говорить…
Кусков - Я понимаю.
Броурмберг — Если вообще.
Кусков — В том - то и дело, а если в частности, да еще о практике всего этого?!
Броурмберг — Вот практику мы еще не проходили, когда пройдем, я вам все подробно расскажу, обещаю вам.
Кусков — Будем ждать, Константин!
Броурмберг — Расскажу точно.

      
         (Стеклов, не забыв книгу уходит.)


Броурмберг — А как у вас на работе?
Кусков — Вы знаете, ничего.
Броурмберг — Ну, не худший вариант.
Кусков — Но и от лучшего далековат, поверьте мне.
Броурмберг — Главное творческий рост, тогда, собственно, собственно и происходит некий сдвиг, который в свою очередь и переводит нас, ну в данном случае вас, ведь мы о вас говорим, в как - бы вам сказать некий, некоторый...
Кусков — Лучший вариант!
Броурмберг — Новый вариант, спасибо, а вот станет ли он лучшим вам, ведь мы говорим о вас…
Кусков — Да, обо мне!
Броурмберг — и только вам, заметьте себе, решать!
Кусков — Значит творческий рост?
Броурмберг — Конечно!
Кусков - Значит в нем все дело?
Броурмберг — Именно!!
Кусков — Как это все...
Броурмберг — Просто!
Кусков – Сложно.
Броурмберг — Ну что вы, кстати, грустью, меланхолией и прочими соплями, мы только отводим, да-да, всячески отваживаем себя от обновленья.
Кусков — Мы боимся его.
Броурмберг — Боимся и представьте себе, сами же гоним от себя, счастье свое, сами же себя от него отхолаживаем!
Кусков — Интересно же вам учится!
Броурмберг — Да, мне интересно в институте!

Кусков — Не хочется нам ничего менять, и на все мы готовы, порой, чтоб только так оно и оставалось, чтоб только так вот без движения и хранилось.  А жизнь то не хранится, жизнь течет. Это процесс и, в конечном счете, все процессы сознательны, только вот доходят ли они до нашего сознания, души то сообщают или сообщить пытаются, а балласт, наши ошибочные убеждения, догмы, стереотипы, океан штампов, логика. Где следовать? За кем - то это норма, а вечный ориентир, на что - то внешнее, на внешний фактор, не на себя, на то, что уже придумано другими людьми, это незыблемая истина.               

Одеваем на себя формочки, живем в мире стандартов. Формочки, сделанные для всех, значит не для кого.
Не для кого!

Броурмберг — Слушайте, да вы рассказали почти всю теорию «Психология ошибки пятой цивилизации!»                Вот это да! Вы, Кусков светлый ум, я даже не побоюсь сказать, вы человек мыслящий от себя!                О, это редкое явление в нашей жизни, уверяю вас, не только в стране, вообще, в мире!                До чрезвычайности редкое! Вы, человек не образованный, то есть простите, я хотел сказать, человек не сведущий в этих вопросах и такие умные, такие точные мысли.               

Заметьте, как вы это сказали: спокойно внутренне, хоть и тревожно внешне, это хорошо говорю вам.                Анализ психологии восприятия человеческой личности во всех ее проявлениях, гласит: «Когда спокоен внутренне, значит идет прямо из души это уже уровень чувство знаний», я пока не знаю его подробностей, но и сейчас скажу вам, точно,                вы шли всем своим развитием и пришли к этим таким естественным, ведь осознанным и к таким ясным ведь прочувствованным мыслям. Ваш чувство — опыт, привел вас к этим открытиям.                И по остальным характеристикам вы оказались готовы к этим мыслям!

Поздравляю, искренне поздравляю вас!!

         
        (Броурмберг довольный уходит.)



Кусков (задумчиво, себе)               

- Одеваем на себя формочки.                Живем в мире стандартов.                Формочки сделаны для всех.                То есть не для кого.
       
(Несколько обреченно, с ударением на последнее слово.)

Не для кого!


(Обреченно, чуть тише голосом, с ударением на первое слово.)

Не для кого!


                Конец Первого Явления.



               
                ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ   

        Фим Вавилович у себя в номере. (Один.)
               

Фим Вавилович — Эх, не те нынче времена, не те... вот помню на рубль, да что на рубль, на трешку, а как на пятерочку! А! Да - а...  Да с блеском, ух, как погулять можно было на пятерочку! Даже дрожь пробирает. Пробирает, помню, значит, значит, помнится м-м,   помнится, ну не все, конечно, всего и не запомнишь (задумался), а кое - что, и вспоминать то, да... не надо.               

Вот, к примеру: как я тогда и тоже ведь, на пятерочку, даже на меньше, да, а чего, если она после третьей и так нальет, а уж если попросишь, если очень попросишь, после четвертой, лучше конечно после пятой, как пятерочка, разве откажет!               

Да, не хватает, еще нашему обществу, взаимо себе, понимания и чтоб чуяли друг друга, как хорошие друзья, ну или как добрые знакомые, хотя бы. Хотя бы!               

Вот хоть взять и другой раз! Я ведь тоже, хотя, она все испортила, но ведь я ведь тоже и выпил и закусил, и все на приличные деньги! И поняли меня, и не ругал ни кто! И дружинник до дому довел и жене сказал, чтоб тихо спать меня, так сказать (поправляет усы), уложила  и ведь послушалась же она его м-да, она его.        Вот ведь! Была же, значит она — Общественная сила, только чтоб действительно общественная и уж конечно сила, а как же иначе то, мы без силы то, нам без силы то... тяжело, без давления дремучего понимаешь,   (как известную цитату) «нам же надо помогать чуть, поддавливать чуть, драть!»               

А как же, как же иначе то?! Ну! Ну, ясно не как!                Как нам инструкции то их выполнять, без ремня хорошего, нам же надо зарабатывать, понимаешь, но хочется не всегда, не всегда работать хочется, зарабатывать то, то есть получать то я вот лично, непременно сам, очень люблю. Очень! Люблю! Вот.


Чего - то поплохело, пойти подлечится что ли… А! Понял, чего поплохело мне, слово сказал запретное, заколдованное, никчемно — ненужное мне больше! Ох, и натерпелся же я от этого слова, всю жизнь мою оно, это слово, можно сказать, извратило - перекалечило!
И слово то:                (С намеренно раздутым пафосом, не без отсутствия иронии.)  Жена!

Жена, товарищи! Тьфу ты товарищей нашел, да Фим, тебе только из машины времени не вылезать, заболел, заболел, надо! Подлечится.

(После эмоционального спада и некоторого раздумья.)

А на пятерочку, положим, Я! На спор, когда то, три дня гулял и не в том дело догулял ли или раньше заснул, может еще и не заснул, а недозакусил просто, а в том дело, что три же дня и на пять всего денег то! Три дня! И ведь реальные же это были споры, а то, приличные все люди, и ведь, по крайней мере, заключались то они в трезвом… разумном... состоянии. Да. Да! Товарищи, тьфу ты! Опять не достать, то есть это, опять двадцать пять, вот уже и фразы то, фразочки, мелочь какую, лучших времен забывать стал, стал забывать! Да. Да! (И тихо вновь забывшись)  Товари... (Бьет себя по губам, легонько конечно.)

              (Пауза предвосхищает фразу,)

          Надо выпить, расстроился! Надо!
                (и мысль!)
               
               
                (Опять пауза.)

Да. Да!                (Теперь уже осмысленно, прекрасно все понимая, с чуть философским прозрением, грустно, с иронией над собой)

Товарищи.               


В номер к Фиму Вавиловичу заходит Требухаев.


Фим Вавилович — А, Требухаев, здорово
Требухаев (несколько, всего лишь несколько, оживленно) — Привет! Привет!
Фим Вавилович — Ну как футбол?
Требухаев — Продули!
Фим Вавилович — Ну вот тебе и дела...
Требухаев — Не нервничай, матч не решающий так что...
Фим Вавилович (недовольно) — Вот когда же интересно наступят решающие?!
Требухаев (с убивающими спокойствием, равнодушием и ненавязчивым серьезом) — Известно когда, осенью.
Фим Вавилович — Ну, правильно да, да все по осени!
Требухаев — Так составлен календарь.
Фим Вавилович — Ясное дело, так!
Требухаев — Ты пойми, так принято!
Фим Вавилович — Ох, как я это понимаю, Требухаев, как я своей головой! Это! Все прекрасно понимаю!                Все как всегда: итоги осенью, весной можно и дурака повалять!
Требухаев — Вот чудак! (Вдруг смеется.)
Фим Вавилович — Ты чего смеешься? Слушай,   а ты за кого там болел?                Тре - бу - ха - ев, нет ничего такого,  должен, как принято. Как положено!!
Требухаев — Да подожди ты, я вспомнил, вычитал тут, как то...
Фим Вавилович — Ты еще и читаешь?
Требухаев — Да нет, так «ВСЕЖЕЛТЕЮЩИЙ»
Фим Вавилович — А журнал - то?
Требухаев — Да-да, ну так вот, ты знаешь, что в старину...
Фим Вавилович — Где?
Требухаев — Ну примерно здесь, знаешь, что значила фраза «дурака повалять?» Знаешь?
Фим Вавилович — Что?
Требухаев — Ну что, что?
Фим Вавилович — То и значила, дурака повалять, бездельничать, тунеядствовать, считать, понимаешь, день отмены закона  «О тунеядстве» государственным праздником, сидеть, у кого то на шее, доить по-нынешнему, вообще жить беспечно себе, пусто, никчемно.

Прямо как я. 

Требухаев — Не угадал! Фраза дурака повалять значила пойти и, буквально, развлечься в интимном смысле.
Фим Вавилович — Буквально?!
Требухаев — Ну да!
Фим Вавилович — Буквально развлечься!
Требухаев — Буквальней не куда!
Фим Вавилович — Не куда?!
Требухаев — Не куда! (Смеется.)
Фим Вавилович — Ты подожди,  не торопи в восприятьи, понимаешь, что ты мне все договорить не даешь, я все - таки постарше, буду.
Требухаев — Ну, пожалуйста, договаривай
Фим Вавилович(серьезно) — Буквально развлечься в интимном смысле, дурака значит, видишь, понимаешь ли, повалять.                Повалять кого? Его! М-м! Дурака! Дурака повалять в интимном смысле, понимаешь, да -а!
Требухаев — Ну, дошло? Не дошло?! Значит, не пришло, значит и не отойдет, не зачем и не к чему!
Фим Вавилович — Ты погоди подначивать!
Повалять дурака в интимном смысле...   А. А! Ах, в интимном, вот вы как, батенька, загнули!
Требухаев — Я загнул! Ну, вообще! Дурака повалять! Пошли дурака повалять! Ну! Понимаешь теперь?!  Понимаешь?!
Фим Вавилович — А чего ты смеешься? Чего смеешься то, думаешь, я тупой, я не тупой, я, можно сказать, так твою... стеснительный! Вот! Понял!
Требухаев — Стеснительный!! Ха! Ой, сейчас обделаюсь, видали, паинька!
Фим Вавилович — И паинька, а что, когда надо, если надо! Надо! Меня в детстве знаешь, как драли?!!
Требухаев — Знаю, рассказывал.
Фим Вавилович — Не чего ты не знаешь, ни чего! И обделывайся себе на здоровье!                Не ожидал он! Да! Я человек неожиданный, так сказать, импульсивный когда надо, то есть когда горяч...
Требухаев(смеясь) — А горяч когда надо!
Фим Вавилович — Я человек, эх, чтоб его, который может, я б тебя, если надо, так раз -  так, и сделать чего!
Требухаев (весело) — Чего?
Фим Вавилович — И погладить, и постирать, и прибраться и помыться!
Требухаев — Уморил!
Фим Вавилович — Если надо! Если нужно! Если положено! Понимаешь?! Положено так!
Требухаев (с иронией) — Что положено? Кем положено? Куда положено?!
Фим Вавилович — А работать, я знаешь, как работать могу и хорошо, представь себе эх, мать, да чтоб тебя, работать! Очень хорошо!!

Требухаев — Коль платят, чего ж не помесить!

Фим Вавилович — Да, товарищи! Я человек, так сказать, а, да чтоб ты сгорел, на работе вечером в пятницу паршивец, тонкой душевной организации! Тонкой! Понимаешь ты?!

Требухаев — Понимаю, понимаю, чего ты разошелся, сейчас обедать пойдем?
Фим Вавилович (постепенно стихая) — Тонкой я, понимаешь, тонкой и при том душевной!
Требухаев — Тонкой, тонкой и при том. Пошли в кафе.
Фим Вавилович — Эх, ты, еще смеется он, повалять дурака в интимном смысле,                с помойкой не хочу на приличную не хватает, еще смеется он! У, божья сила!! Требухаев, гордец ты не хороший!!
Требухаев — Я, гордец?!                А впрочем, на свете нет ни чего не возможного. Может и гордец кто знает? Кто знает то!!
Фим Вавилович — Тоже во «ВСЕЖЕЛТЕЮЩЕМ» вычитал?!
Требухаев — Нет, это еще в детстве, в кино каком - то смотрел или мультике.
Фим Вавилович (запел) — Детство мое постой не спеши уходить, дай мне ответ простой: жить мне, иль не жить?!
Требухаев — У-у, и все слова переврал!
Фим Вавилович ( пребывая в некоторой прострации) — А ты - ы, что, знаешь эту песню!
Требухаев — Привет! Лунатикам.
Фим Вавилович  - Серьезно, знаешь?
Требухаев — Пол жизни под нее, веришь, нет?!
Фим Вавилович – Верю!
Требухаев — Все, в кафе, жрать хочу.

                (Идут к дверям.) 

Фим Вавилович — Вот смотрю я на тебя, Требухаев,
                (Остановились.)

Требухаев — Ну!
Фим Вавилович (С ехидцей должной служить угрозой) и думаю!
Требухаев — Ну и чего же ты думаешь?    
Фим Вавилович — Чудится мне, будто мы с тобой давно, где - то вместе работаем...
Требухаев (задумчиво) — Где - то, где -то посредине лета…
Фим Вавилович - «ВСЕЖЕЛТЕЮЩИЙ?» И вот работаем мы, работаем…
Требухаев — А денег все нет и нет, и никогда настоящих то и не будет.
Фим Вавилович — А проку, толку в работе нашей все нет и нет, понимаешь так твою ети, ни какого сдвига, ни по фазе, ни по сухому крещатику, ни куда, ни чего, но мы все чего - то притворяемся, что движение есть и все чего то...
Требухаев — Выделываемся? 
Фим Вавилович — Просим, просим мы с тобой Требухаев, да кто ж нам даст,                с помойкой не хочу приличную и не потянуть вовсе!

                (Пауза.)               


Требухаев (все обдумав) — Печальный сон.
Фим Вавилович — Не сон, это явь!                Явь для симфонического оркестра!
Требухаев — Хватил!  Эвон ты, какой специалист: фаза, сухой крещатик, ты кем сейчас: электромонтером или как всегда, ветеринар — любитель?
Фим Вавилович — Не подкалывай.
Требухаев — Ладно, жить мне иль не жить, жрать пошли!

                (Уходят.)               








     В своем номере появляется Церквушечкин.






Церквушечкин (напевает) — Это здорово! Бам - бам - бам. Э - это здо - о - ро - во. Это очень хо - ро - шо! Тун - тун, ту- ду- дун - тун - тун.
                Поднимать тугие паруса, это значит верить в чудеса.                Переплыть соленый океан, это значит сильный капитан. Это здорово, это здорово, ну да два раза, это очень, очень, опять два раза,                хорошо - о. И по новой. Так себе песенка.

Переплыть соленый океан. Поднимать тугие паруса. Это значит восемнадцать лет. Сердцем не стареть, не стареть, значит.  Ясно. Ясненько.

Не стареть. Восемнадцать лет.                Соленый океан, океан! (Дурновато улыбается). Тугие паруса. Тугие, говорите, паруса, вздымаются! Тугие. Да вот тебе и цензура в закрытой стране. Не заметили о чем песня, зевнули малость.  Глазки, глазки, сере... что же я раньше то пел, глазки... Что же я пел - то?                А что я ел сегодня?               


Все то я чем то озабочен, вроде бы и ум оживленный, значит живо я все это думаю, живо, а как присмотришься такая если честно все ерунда, пыль в общем то какая то. Пустота.                О чем, интересно, думают другие, ну Агатов ясно, а вот Стеклов все молчит, молчит и говорит так редко и что - то простое, а ведь не дурак. Нет, не дурак он, это точно.                Думает что ли много, точно, должно быть много думает. А чего много думать,  зачем много то? Разве нужно, никогда мне никто не говорил что нужно столько.               


                (Ложится на постель.)               



Ах, и как все это сложно, поди, пойми, а спросить никого нет, братец.                Секреты у всех свои, так и держат у сердца, никогда никто не скажет, не поможет, а если честно так хочется иногда просто совета, но не отмашки, не отписки, не стандартной отмазочки, а чего - то живого чтоб чувствовать и любить по-настоящему.               


(На протяжении следующей части монолога постепенно встает и обращается к двери.)



Любить по настоящему, любить робко, даже в чем - то таинственно, безнадежно, разумеется, но верить, как в романах, верить и ждать и дышать тяжело, когда думаешь о ней, о любимой. Ведь тогда и впечатления и жизнь то чем - то заполняется: события, новые люди, потому что есть смысл и смысл твой в любви твоей к ней, к ней той, что для тебя создана, той, что только тобой и живет и грезит счастьем с тобою, как ты с ней.

Но где же ты, что же живу я, живу, а ты все не встречаешься мне!                Так, было кое - что,  но ведь это ерунда все и любовью это, не назовешь.   И уже в момент, когда было,  понималось как что - то незначительное, неважное, даже утомительное, пока уломаешь ее к постели уже.



Придерживаться надо страсти
единой, ясной, яркой,
Воздерживаться, ох, опасно,                огонь потухнет жаркий,               

Мужчина без того огня                счастливо жить не может,                ведь если женщина твоя,                тебя ни что не гложет!               

Ничто тебя не развратит,                и сам же не позволишь                бездушно вечность погубить,                которую так строишь.                Которую построишь!   

                (после паузы)               




Все бы как в стихах легко и гладко, все ждешь ее, ждешь и что - то и делать наверно надо уже! Но что?! Не ясно, не понятно тебе!               

А ты приди, просто приди сама, появись в моей жизни, а уж там, разберусь, ты будь уверена, как и что нам с тобой вместе.                Не пропадем, я все сделаю, все что могу и справлюсь, какой бы не был.               



Приди просто, без специальных колыханий, приди!                Войди в дверь моей жизни!                Войди в эту дверь однажды!!

   


Без какого - либо стука или хотя бы кряхтения, на правах сотрудницы отеля mini flat, после беззвучного поворота двери, следует не менее беззвучный, шаг и на пороге номера Церквушечкина появляется «девушка» с ресепшина или говоря попросту, так это без особых познаний по части словесности, ресепшионистка, единственная из представителей администрации отеля кто в данный момент на работе, собственно, и от того еще более важная: Инна Осиповна Канава!               




Инна Осиповна — Церквушечкин!                Церквушечкин                (Еще полный романтики и сантиментов) — Тфу ты господи!!                Явилась «богиня желаний моих!», «муза изысканного тления!!», «адница от дрозда!!!», короче, накаркал ты парень.                Судьбу свою, судьбину!                Инна Осиповна (и, не собираясь расслышать) — Церквушечкин, я повторять не привыкла, ты меня, хорошо, Церквушечкин, Церквушечкин знаешь!                Церквушечкин — Да, уж, знаю и фамилию свою тоже пока не забыл.                Инна Осиповна — То - то, ты, чем без дела тут стихи зачитывать, лежишь себе, полеживаешь, а между тем, Церквушечкин, прекрасно Церквушечкин знаешь, что вот уже третью неделю задерживаешь с недельных отчетом, который, если помнишь, мы с тобой… Церквушечкин - Ой, плохо: «Мы с тобой!»                Инна Осиповна — По твоей же инициативе, что для меня, как помню, было совершеннейшим потрясением, озаглавили «Как прошла неделя»

Церквушечкин — Неужто по моей?!                Инна Осиповна — Я же еще и дура! А по чьей же?!!                Церквушечкин — Ну а что, неделя, неделя (робко так) прошла...                Инна Осиповна — Прошла!                Церквушечкин — Прошла, Инна Осиповна.                Инна Осиповна — Так это надо оформить, обалдуй!                Для чего мы с Геннадий Максимовичем, большого здоровья его большой жене, придумали для вас эту отчетность, для того чтобы вам же, вам же было комфортней проживать в нашем отеле, чтоб мы, администрация, знали и ухом чуяли, что вам еще нужно на этом свете, э - э - э...                в нашем прекрасном отеле.                Мы, так сказать, упорно мониторим настроение наших клиентов, а ты что творишь, Церквушечкин, на что нацелился, хочешь лишить нас трудового бизнес-дохода, прибыли!!               

Церквушечкин — Что вы Инна Осиповна, господь с вами!                Инна Осиповна — Господь то, Церквушечкин, Церквушечкин со мной, Церквушечкин, а вот ты бездельник, ты то чего... м-м-м... э-э... черт слово то не как не подберу...                Церквушечкин — Давай критикесса, жми на газ, тормозов то нет.                Инна Осиповна - ...бездельничаешь!                Вот, всегда выбиралась и теперь выбралась, как бы не тянуло на дно!                Церквушечкин (себе) — Должно быть из дерьма выбиралась, раз с такими сложностями в процессе очищения.               

Инна Осиповна — Сам же вызвался дежурным по этажу! Ведь сам же, ну, скажи, сам же!                Сам же, ну скажи!                Церквушечкин (нарочно отчеканивая) — Сам же, ну сказал.                Был такой японский разведчик, Сам Же.                Так и звали его, Сам Же.                Инна Осиповна — Ты, Церквушечкин, мне, образованному человеку,  Церквушечкин, зубы не заговаривай,                (Особым лоском, сквозь зубы)                постоялец! Вот!               

Церквушечкин — Смотри - ка, нашла синоним! Инна Осиповна — Я вот синоним, а ты однажды выход отсюда найдешь, чуешь, на что я тебе проворно намекаю?!                Церквушечкин — Чую, однако, что оплачено у меня до двадцать шестого, вы же не хотите, чтоб я обратился в вышестоящие инстанции?

Инна Осиповна (все - таки оторопевая)                — Да тебя, такого и на порог инстанций - то высоких, не пустят, стоящих выше особо, высоко - то, которые.               

Церквушечкин — А мне не надо и ходить то туда, вот позвоню и все и приедут, и проверят, и найдут ведь, а они находят, у них работа такая, находить и ваш Геннадий Максимович со своей большой женой, проверок избежать ее должности, вас дорогая наша сотрудница на завтрак так это за живо, так ведь это и,  съедят!!                А потом подбросят нагрузочки, так это бирже труда! А!                Инна, премного уважаемая, Осиповна!!




Инна Осиповна                (Притупляя бдительность, она сейчас ни к чему.)               

— Осип, положим, имя мудрое, так отца моего звали.                Церквушечкин — Осип? Положим, не дурак был!                Инна Осиповна — Ну ладно, это, все ты это, людей то больших, как где - то примерно я так мыслю, жена Геннадия Максимовича по должностному полету то, не отвлекай,                ерундой своей...               






Церквушечкин (явно не без удовольствия)                — Корректна - то как!               

Инна Осиповна                — «Корректность — сестра милосердия».                (Тише голосом)                И мачеха карьеры.               

Церквушечкин (симулируя аплодисменты)                - Прилично сказано, Инна Осиповна!                Да просто браво, себе, и все!               

Инна Осиповна (заметно потухшая уже) — Это не я сказала, безграмотный, это Джефферсон Хёрст                Церквушечкин — Как, говорите, фамилия то? Инна Осиповна — Джефферсон Хёрст, бессовестный, (трепетно не за себя, за Хёрста)  Хёрст, Хёрст его фамилия!                Церквушечкин — Тоже из критиков, классно сказал:                «Корректность — мачеха карьеры!»                Мачеха, как здорово, не подскажете его адресок, сброшу сообщение, умный дядька без вопросов, талантливо умный!                Инна Осиповна (себе) — Тебя бы кто сбросил, оценщик мудростей!                Адресок его известен, Церквушечкин, даже обще, Церквушечкин, известен.               


         (Пауза, хоть немножко, да отыграет.)


Арлингтонское кладбище!! Церквушечкин! Это Америка, если я правильно помню, собирай чемоданы, тут так, не дойдешь,   Церквушечкин.                Церквушечкин — Да жалко, а давно он?                Инна Осиповна — Давненько, парень, двести девятнадцать лет уже покоится, великий был человек!                Церквушечкин — Хоронили, должно быть, с почестями                Инна Осиповна — Не помню!                Церквушечкин — Ну - у, что вы... я…                Инна Осиповна — Не читала, вроде.               



          
                (Инна Осиповна уходит.)               


       

       
       Появляются Агатов с Требухаевым.



Требухаев — Щец изрядный себе! Церквушечкин — Уже пообедали?                Агатов — Ты чего не приходил, всегда же в это время приходишь?                Церквушечкин — Не смог, у меня канава была Агатов — Кто? А! (улыбается) Инна Осиповна, критикесса дней прошедших,  тех, что пырьём поросли! Сильно доставала?                Церквушечкин — Как обычно, с отчетом, донимать было стала, но я ее урезонил.                Агатов — Как? А-а, понял, «стандартный способ» для нестандартных воздухо загрязнителей!                Церквушечкин — Да, я с ней справился.               Агатов — А вам, Требухаев как она?                Требухаев — Кто?                Агатов — Ну... Инн...                Требухаев — Ты не знаешь! Эх, молодежь, не помните ни чего, в голове ветер да макароны с подливкой и соусом, дешевым, разумеется. Агатов — Разумеется. А все же, как это вы, помнится, говорили...                Требухаев —                Дурочка  -  (и тихо) нагнись снегурочка.               



(Примерно минута потребовалась Агатову и Церквушечкину, чтобы восстановится, после хохота.)               


                Конец Второго Явления.





               
               
               

                ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
 
         
         В холле Стеклов, один. Читает книгу.




Стеклов               
- Слова твои пусты и неприятны,
хоть безыскусны, но безвозвратны…               
Обидеть так легко,                способствовав раздору,                не объясненью, не разговору...                И пред тобой я в ожиданьи приговора.                Спаси же от терзаний, от позора...                Всегда люблю, тобою не обнятый,                я на коленях, я виноватый...                Твоя рука моих волос коснется.                Из нас двоих один да улыбнется...                Сольются губы в страстном поцелуе.                Тебя боготворю, тебя ревную...                Мои судьба, душа, воображенье, тело                твои навеки, берись за дело!                И не хочу с тобою я прощаться,                лишь извинятся и соблазнятся...               



(На мгновение задумался, но книга влечет.)


Смотри внимательней — он любит, а расстроен,                но он доволен, ведь он достоин.                Ты спрячь волненья и открой мне чувства. Свою способность на все безумства.                Пусть я смешон, но все же горд собою. Сильнее обниму и успокою.                Как счастлив, что тебя однажды, встретил,                Взглянул, забылся и заприметил!!               


                (пауза)               


Хорошо написано, так романтично, прочту своей девчонке, может, повлияет на нее это положительно, и признаемся друг другу. Да, друг другу, это точно, ведь не люблю ее, знаю это, но... друзья, друзья и помогаем друг другу и поддерживаем друг друга в разных ситуациях, и хорошо мне от этого, и от помощи ее, и от нее самой все мне с ней хорошо, значит истинный друг мне она. Противно только, что иногда, а вообще то регулярно, заслоняюсь я за нее как маленький беспомощный вагончик за локомотив, или мальчишка за солдата, а вообще - то, как ленивый за танк, чтобы энергией и инерцией танка оправдать себе и другим, заодно, свое же все таки полноценное присутствие в этой жизни, свои идеи и мысли тоже, только из за танка и не то чтобы страшно без такого прикрытия, а спокойней так, ясней что ли, понятней жить и не мучатся. Хоть и без танка двигаться могу, хоть и не нуждаюсь, в общем - то в такой то опоре, хот и девушка она а я парень.

                (молчит) 


Как то легче так из - за прикрытия жить и действовать, легче, удобней да комфорт это важно, а что девушка она, так что это значит, ничего, в сущности:               


Изображать мужчину просто:                галантность, пиджачок, кастет,                все ерунда, одно серьезно                звенела б медь, звенела б медь!               


               
                (опять помолчал)               


Жалко ее, но с ней удобно, а она не жаловалась, не говорила ничего против, значит, будем любить, любиться и дальше... 


               

(Немного посидев, встает и включает радио в магнитофоне, в углу помещения.                Радио в современном отеле, почему - то настроено на Радиостанцию «ХОРОШО» и потому звучит, почти сначала, Мария Кодряну  «Ты скажи мне вишня».)

(На протяжении песни садится на другой стул и слушает песню, слушает без какого - либо внешнего выражения, устало, разочарованно, опустошенно, от мыслей своих, себе же неприятных.)   

Искренняя подача, пыл и музыкальность хорошей вокалистки завораживают и одновременно сбивают, столку этого, в принципе, неплохого, но такого слабого во всем, что касается личной автономности хотя бы на уровне взаимоотношений, парня.               

Он пуст и обессилен и под эту романтичную музыку из закрытой страны все его проблемы, проблемки, проблемочки предстают ему, особенно одичало, воздействуя на него мягко - тягостно, тихо, но очевидно.               

Он смят и подавлен и даже жалок под эту музыку талантливых людей.               



(Песня звучит до конца: три с половиной минуты.)               



                Конец Третьего Явления.               


               



               
               


                ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ               



Ник Лам (у себя)               

— Ничего не понимаю в этом шумном, суетливом даже как то странно, а вообще те таком уж и большом, что всю суетливость его делает до боли не естественной, городишке.                Чего заехал сюда? Чего забыл?               

Чего забыл то? А! Носки надо отдать погладить, они говорили, гладят тут, правда, дерут, дерут же за это, но черт все равно сдам, чтоб погладили.                Капиталист я или кто?!                Услуга есть и она нужна мне, значит, будет у меня она! Будет!                Носки же и не гладил вовсе, зачем спрашивается надо было делать такую карьеру я все - таки, все - таки, ну так скажем не последний человек, в зеленом корпусе.                Да! Весьма, себе, не последний, не последний.               



Но вот город, черт побери: случайно вышел из трамвая, перепутал остановку, так она опять, говорит, плати я ей билет, а она ни чего, мол, не знаю, вышел, плати еще раз, бери другой! О!                А эти водители и вечная, однако же, ты им помеха. Раз пропускаешь на перекрестке, так пропускай!! Чтоб тебя! А то встанет и машет тебе, мол «Давай товарищ быстрей, давай давай, проскакивай, пробегай, я же пропускаю тебя». Что я тебе мышь, чтоб проскакивать?! Или холоп какой, клерк? Пропускает он!               

Он пропускает, но и сам уже не рад, что пропускает, так пропускает он, и сам - то он уже проклял и закон этот и добрую, ведь хороший же, и добровольную, копов нет, миссию свою эту! От… его! Не буду выражаться, хоть и один я здесь, а мэн все же приличный и вообще привыкну, начну ругаться, приеду домой, соотечественниками буду не понят.                По крайне мере нужными мне уж точно!               

«Дело шепчет людей, а нашептало, так не будь идиотом, не порть с ними отношения, связь, контакт, возьмешь три слова, если не дурак!»

Город, меж тем, действенно интересный,  дал нищему червонец, посмотрел как будто нищий я и немало ему, просто у него все так красиво, удобно, монетками, а я ему бумажку даю, не доволен он мною, значит!                Господи они даже статус путают: монеты и купюры.                Боже праведный, да что там праведный боже милосердный!! Ни надо истины, прости! Прости их и все, раз монеты им купюр интереснее, вот подумай ка, рассмеяться не получается, ни как, от город!          


(Достает хорошую сигару, подходит к окну, открывает форточку, достает специальные ножницы, отрезает ненужное, раскуривает, курит в форточку. Постоял немного. Достал из  шкафчика маленький магнитофончик нажал кнопу. Опять подошел к форточке и туда в нее, но себе, проговорил:)

И форточки то у них маленькие, думал стильный отель, оказалось весь стиль его в экономии на всем. И на мне, в том числе, на мне!    
         
(Звучит Энди Вильямс «Музыка через дорогу».)


Прекрасная, в наиве на которую только способны были десятилетия минувшие, романтичная мелодия души сменялась всеобъемлющим в своем добре, гуманизме и желании дружить и любить, наслаждаясь музыкой, разумеется, припеве.               



Печаль светла, коль свет ее - мелодии мотив,               Печаль свята, король ее - свет девственный наив,                Печаль сияет надо тьмой, ведь истины тот свет,                А истины - это златой, мелодии завет.                Печаль светла.      

   



(Песня звучит почти до конца, она идет три минуты сорок секунд, но уже после первого припева это минута сорок пять секунд                с начала, сцена постепенно уходит в затемнение и герой ни светом, ни звуком, ни своими какими действиями, ни другими приемами, ни как не выделяется и уходит в тень и тьму вместе со всем, что есть на сцене, вместе с бутафорией.                И уже из темноты песня звучит дальше и разумеется до конца.               

«Это - ЭНДИ ВИЛЬЯМС».)         

            
                Конец Четвертого Явления               


               
                Перерыв — АНТРАКТ 



               
      
               
               
                ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ    

         
               


                Кусков в общем холле один. 




Кусков — Как интересно это все! Вот так подумаешь, подумаешь и как будто и тебя такого недалекого, неразвитого, что ли в этих вопросах, куда - то зовет и манит и кажется, тебе что способен и даже поймешь непременно, все эти подробности, мышления нового, мышления правильного, мышления истинного сознания, так и подумаешь...                Что можешь, только ведь вот какая штука,                хочется сразу, все и рывком одним единым понять и сразу в практику запустить, но вот устроено похоже не так.               

Ах, как все это интересно, как все это захватывает меня, может это  то к чему бежал, бегу я все эти годы мои и все то, в общем - то, неплохо, ну сейчас поругался с женой, ни чего отсижусь, остынет, да и я отдохну от нее немножко. От всего в жизни нужно отдыхать, даже от жен, даже от секса, даже от собственных детей, порой, вот так, такие дела.

Все то, в общем - то неплохо, счастья нет, нет этого легкого подъема в делах и размышлениях над делами своими, нет легкого шага, легкого взгляда, легкой руки.
Вот чтобы мне не помешало сейчас, так это легкая рука, во всем. Во всем! Уж я бы начал жизнь по-новому! Может даже женился бы на другой, а кто знает. Интересный же этот парень Броурмберг много знает, надо чаще говорить с ним, расскажет новое он это новое проходит в своем институте познания, вот тебе Кусков и человек который пусть в теории, но расскажет тебе, наконец - то как же это оно все устроено, может и помогут тебе эти знания, может и на практике чего добьюсь.                Добьюсь, очень буду стараться.               



                (Как снег поздней осенью, как ручейки в горах, как туман над Невой, как тучи над границами, не романтично,                незыблемо и безапелляционно появляется Инна Осиповна Канава, долгих лет бесконечной карьере ее.)




Инна Осиповна — Кусков! Кусков же!                Кусков — Ах это вы, это вы всего лишь... 


Инна Осиповна — То есть как... ты чего это Кусков? Всего лишь? А? Я тебя Кусков, Кусков спрашиваю а? Ты чего, опять в страданиях в таком случае напоминаю, вам Кусков, на ваше счастье в первый раз, потому корректно!   Кусков — Трезвый я, Инна Осиповна.                Инна Осиповна — В самом деле?                Кусков — Не огорчайтесь, но трезвый.                Инна Осиповна — Да нет ну что вы, я, я, вовсе и не думала...                Кусков (Спокойно, с ней главное спокойно.)                Да это с вами редко.                Инна Осиповна — Я не думала, ох, как из дурмана вылезла и чего я начала про алкоголь, я Кусков, чего Кусков, собственно пришла то?   Кусков!                Кусков — Так вам нравиться моя фамилия...           Инна Осиповна — Фамилия обыкновенная стандартная, как наши полотенца, фамилия так себе, ни чета моей. Так вот! Кусков! Вы, как старший товарищ…                Кусков — Не глупый и чуткий.               

Инна Осиповна — Это кино Кусков, я тоже смотрела, ох и молодой же была, жуть, то есть страх, то есть красота - то какая была!            Кусков — И остаетесь ею, Инна Осиповна               

Инна Осиповна (себе) — Иди ты!                Так вот Кусков, как старший товарищ не глупый и чуткий, не перебивайте меня, я пришла к вам, рассчитывая в первую очередь на вашу сознательность...                Кусков — И комсомольский задор                Инна Осиповна — Можно приобщить, не помешает, так вот Кусков!                Господи!                Чтобы вы повлияли на этого бездельника Церквушечкина, с тем чтобы он заполнял все - таки вовремя, не смотря ни на что, недельный отчет о происшествиях на этаже, то есть господи боже, о жизни, жизни вашей - жильцов наших, господи на этаже, то есть на этаже,   Господи!               


Кусков — Ни как верующей стали? Инна Осиповна?                Инна Осиповна — Не, ни как, не когда, не когда! Кусков! Кусков! Да, чего ты там... ах, да, некогда мне, Кусков.               

              (С досадой уходя, и уходит.)               

Старший товарищ, не глупый и не чуткий, то есть не глупый и чуткий, и чуткий, ты подумай, а все туда же.                Подкалывать приличную женщину,                вроде меня.

Кусков — Ушла - таки, что ж и быстро, денек то будет не плохой должно быть.               


          
               

               Появляется Фим Вавилович.               



Кусков — Ты чего такой интенсивный?                Фим Вавилович — Кусков, у тебя выпить есть? Кусков — Ты, Фим говори прямо!                Фим Вавилович — Хорошо, Кусков я скажу прямо,                у тебя водка есть?!                Кусков — А у тебя?                Фим Вавилович — Что!                Кусков — Повод есть?                Фим Вавилович — Повод?! Повод, говоришь! Есть.   

Кусков — Вот меня только что Канава долбала! Фим Вавилович — A да что с нее, вот с кем никогда бы не стал, так это с ней!!                Кусков — Что?                Фим Вавилович — Пить! Ну, так...                Кусков — Возьми в холодильничке, да две Фим, две не три, нам же с Требухаевым тебя мимо Канавы нести, две бутылки Фим, две ладно, две, не три.                Фим Вавилович — Ладно!            


         
   

   




У себя в номере Требухаев слушает музыку.


Сидит на кровати, в курточке на футболку, мятая до известной степени сорочка, валяется в углу, разумеется, дальнем.               

Звучит James Brown “This is a man’s world.”     (Вариант со вступлением струнных.) 


Требухаеву определенно хорошо, окурков много, но все лежат в одном месте в красивой пепельнице с псевдо позолоченной надписью: «Раскурившие всех стран, обкуривайтесь!»

Характерен красный цвет пепельницы. Характерен также символ явно похожий на молот, а вот серпа что - то не видно, нет его, совсем нет, серпа.



Требухаев — Всё скрипочки, скрипочки... О!!               

А! Молодец мужик, умели же петь, и радость дарить, в мою молодость.               

Хрипит, но блещет у! Хорош!               

Хорош, подлец!               


Бэби бойз, хо! Придумают же!               

От ведь, драйв, то есть это - кайф, да нет же!!               

Драйв! Как хорош!   


               

Требухаев абсолютно трезв, однако же, все черты пьяного, по памяти восстановленные,    работают в нем активно.


            
         

Песня звучит до конца: три минуты двадцать секунд, однако к концу третьей, где то  в две сорок пять появляется Фим Вавилович.               





Фим Вавилович — Ну что старая душа!  Требухаев (обиженно) — Не старше твоей!                Фим Вавилович — Ладно дуться, я сегодня не один!   
Требухаев — С кем же ты, и ко мне?!                (видит бутылки)  А-а-а!               

Фим Вавилович — Что, уже и не разглядываешь  сразу приличные  вещи?! Собака!                Требухаев — Сам собака!  О - о, да ты я вижу, одну то уже откупорил, собака!                Фим Вавилович — Все - то ты видишь, ни чувствуешь, только, ни чего!               

Ладно, у тебя чего, есть?                Требухаев — Четыре груши и дурной салат. Фим Вавилович — Давай!                Требухаев — И салат?                Фим Вавилович — Все давай! Умнем наше дело такое!                Требухаев — Правильно, тут возражений нет!



Фим Вавилович (воодушевленно)                — Ну! Снегопад! Снегопад!                Требухаев — Чего ты, весна уже?!                Фим Вавилович — А еще разобьюсь, понимаешь, так твою во все...                Требухаев (заговорщицки) — Не ори дура, Канава ходит рядом!                Фим Вавилович (орет) — Да ты поэт, как я погляжу!!!                Требухаев (с грустинкой: как десять из десяти)               

- Все мы тут, поэты!               



Фим Вавилович —  Ну да!! Сказала как - то мне...                Требухаев (смеясь, ведь понимая)                — Тише дурачок! Услышит!               


Фим Вавилович — Услышит она! В конце - то концов, я постоялец (в дверь) или кто?!! Я постоялец? Постоялец, и за все здесь заплатил, за все, за все! И за это и за то!!                Требухаев — Смешной, лопать то нельзя, в нумерах!               

Фим Вавилович — Ох, Требухаев, вот, сколько мы с тобой уже пьем, каждый божий раз ты чего - то боишься, здоровый, понимаешь, так их всех раз так, взрослый, как это не парадоксально, мужик, ты посмотри - то на себя, вот ты какой здоровый, я вот худой почти, а ты черт такой здоровый, вон какой живот! Чего ты все трясешься? Чего, ну скажи мне, я ты же знаешь никому... ты же знаешь, не кому мне, ты же знаешь, Требухаев!

Требухаев — Ты, Фим наливай, а там глядишь и сконтачимся, лей Фим, а, черт ее действительно, лей не жалей, Фим!




               
                Конец Пятого Явления






               

               
                ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ            



Кусков и Требухаев ведут, или точней говоря      
тащат, тяжел, под руки его, Фима Вавиловича.


Требухаев (кряхтя от тяжести) — Что ж ты много так дал ему?!
Кусков — Он в обще три просил!                Требухаев — Сколько?!!  Ну, обормот! Тихо! Посмотри, там ее нет?!!                Кусков — Где? Да она и не ходит тут!  Требухаев — Она везде ходит! Там за углом и до дверей его, нету?!                Кусков                (Быстренько посмотрел, оставив  Фима Вавиловича на одного Требухаева, чему Требухаев явно не обрадовался, издав полу рык, полу крик, и вполне себе полноценное ругательство.)               

Требухаев (стараясь не орать)                — Кусков! Черт! Давай быстрей тяжел, ох, тяжел Фим то Вавилович, чтоб его, не могу!! Давай! 
Кусков — Тише ты, идет!                Требухаев (нарочито громко) -  От б…                Кусков — Не дури, услышит!   


Какое - то время стоят в ожидании перемен в деле.   


Требухаев (громким шепотом) — Ну!                Кусков (вернувшись с задания) — Взяли! Требухаев — Взяли!


               
                Тащат дальше.

Кусков — А чего закусывали то?!                Требухаев — Четыре груши и дурной салат! Кусков — Почему дурной?                Требухаев — Уж дня четыре ему, а может и шесть!                Кусков — Распакованный?                Требухаев — А то!                Кусков — Может его с салата, так!                Требухаев — Да нет! Что ты ей богу!                Его всегда так, берет потому что много,                пьет часто, не ест почти, и все чем - то недоволен, и никто его, конечно, не понимает! Как такого понять?!               
А салат нет, ты на салат не думай!               
Салат я тоже ел!!               

Кусков — Ну, кажется, приехали!                Требухаев — Приехали, будет, когда уложим!

И вот дело сделано, оба усталые, но удовлетворенные итогом дела, донесли все же, и безопасностью происшествия, для себя же спокойствием, Канава не засекла, выходят из номера Фима Вавиловича.   


Кусков — Ты то молодцом!                Требухаев — Ну, я!                Я что, и не столько в свое время бывало, поддавали мы, бывало – то, что и неделями.                Вот как, а ты говоришь, мне что, с двух то на двоих.
Кусков — Мы конечно в свое время то же, но все ж не неделями, днями, было, сидели.

Требухаев — Да, были времена, а теперь все не то!                И выпивка то уже не веселит!               

Банальную пьянку (показав большим пальцем на дверь в номер Фима Вавиловича)                не выдерживаем!               


Мельчаем, Кусков, на глазах мельчаем! Так – то!

      

Оба повздыхали еще и разбрелись по номерам, отсыпаться.



                Конец Шестого Явления    




               


                ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ
 
 
 Агатов в холле один, но ждет Церквушечкина.



Агатов — Чего не идет этот Церквушечкин? Опять чего - то у него. Уж если собрались так... а,  черт с ним, может и не пойдем ни куда. Вот смеемся мы с ним дружненько, а ведь люди совсем разные, но это не удивляет, не огорчает и даже не раздражает, а как - то наоборот и забавляет и веселит тебя.               

Да, веселей будет! И неожиданней, когда не знаешь человека до конца, но вот ведь вынужден дела с ним какие - то иметь, вот хоть и такая мелочь как сходить вместе на волейбол, а и тут, порой, масса сюрпризов о человеке вскрывается                и все это… интересно в том наверно и интрига вся жизненная: кто - кого больше удивит, и кто при этом целей останется (не добрый смешок).



Или вот хоть этот Кусков, чего за этим студентом ходит, чего так яростно прицепился к нему, глупо, очень глупо, какой - то новой жизни, все, учится.               

Абсурд, чему там учится, трепотня это все: «Новое мышление, очищение, уточнение - тем развитие» Абсурд! Ох, ерунда!! 

Ерунда, конечно, какое мышление, когда нет его и вес тут, вот где он спрашивается сейчас, ведь жду его, знает то и где он?!                Мышление!

Теоретики!! Может это все и красиво в теории, а на практике, практика то удачная где?!! А?! Нету!!                Так – то, нету, и не будет никогда, и не чего треп разводить, его и так хватает!                А этот все ходит за ним, мужику под сорок еще ищет чего - то! Был бы с мозгами, с новым мышлением, уже нашел бы! (нехорошо смеется.)                Нашел бы и успокоился,  все мечется чего - то глупец, чего - то ему вот, видите ли надо, глупцу! Наивный какой, и в его то годы.

(Чуть взгрустнув и просветлев от того.)               

А я ведь тоже, когда то, все чего - то, такое думал, совсем глупый был. Все книжки читал мужиков всяких, ну впрочем, были и писательницы.                Стихи читал, во!                Это я то!                Подумать весело, все - таки здоровый я человек не то, что этот Кусков. Стихи...читал, читал… э-э... вот!




Кому ты нужен, господи, кому!                Под шум дождя пойти и утопиться,                И глупо верить в ту далекую зарю,                Что над тобой безрадостно промчится,               

Уехать, поменять судьбы исход,                Постигнуть счастье, позабыть седое горе, Вдохнуть свободно, распрямить больную грудь,                И умереть спокойно и безвольно,               

Но лишь слова о счастии легки,                Перед заходом встану на колени,                О дьявола шальные пустяки                Вы обрамляете господне проведенье! 


               
               
                (Пауза.) 




Дьявола шальные, ох, шальные пустяки!                Вы обрамляете, обрамляете, оформляете, значит, господне проведенье.                Хорошо написано, кто же это... а, да, да.                Ну, еще бы! 



               
               Появляется Церквушечкин. 


Церквушечкин — Здорово!                Агатов — Ну? Идем?                Церквушечкин — Как условились, а-а!                Агатов (себе) — Глупо верить в ту далекую зарю. Ну, пошли, пошли... 




                Уходят.               


               
  Броурмберг и Ник Лам у пустого ресепшина.



Броурмберг — Ну где же она, где ее носит?!       Ник Лам — Персонал, вял относительно трудовой дисциплины. Что?                Броурмберг — Нет - нет, хорошо по - нашему говорите, учились?                Ник Лам — Специально нет. Считайте, что это моя работа.                Броурмберг — Что, хорошо говорить на местном наречии и вам за это платят?                Ник Лам — И за это тоже, я, вы знаете, сейчас в частной поездке, не от компании, сам, вот решил поэкспериментировать, узнать, что такое отель mini flat в России.                Броурмберг — И как впечатления, узнали?              Ник Лам (не распознав иронии) — Узнал, вы понимаете... узнал почем э - э... черт возьми, какая там валюта, вы не подскажете?  Броурмберг — Конечно! Фунт!                Ник Лам — О, да! Точно фунт лихо. Почем фунт лихо или лиха, вы снова мне не поможете? Броурмберг — У нас говорят лиха, а, но вы знаете, я как учащийся человек вам скажу, это все как склонять...                Ник Лам — Да, это точно, как склонять на землях этих действительно не последний вопрос!                Броурмберг (облегченно) — Рад, что вы меня поняли!                Ник Лам — Я тоже очень рад!


                Жмут друг другу руки. 

Ник Лам — Спасибо!                Броурмберг — Мне то за что?                Ник Лам — Просто так, «по ходу жизни».


                (пауза)               


Броурмберг — Однако, где же она?!                Ник Лам — Чай пьет, в шашки играет, короче говоря — отдыхает!!                Броурмберг — А, если не секрет, по каким делам приезжаете сюда, мистер Лам?                Ник Лам — Дела наши торговые, но вы не думайте, я не большой человек. Они там договорятся: «Хозяева смыслов и городов», а такие вот как я едут, потом уточнять, разъяснять, да готовить бумаги к официальному подписанию. Вот такая работа.  Броурмберг — И как за нее...                Ник Лам — О, это в порядке, все на уровне, я им нужен, так что... Был бы вот я сейчас в деловой поездке, я бы остановился не здесь, уж естественно, а снял бы лучшие апартаменты в вашем лучшем отеле! Броурмберг — Это где же теперь?                Ник Лам — А там, возле нашей закусочной!  Броурмберг — А. А! Да, да действительно, приличное, должно быть, место.                Ник Лам — Вы там не были?                Броурмберг — Нет, вы знаете, не приходилось.     Ник Лам — Надо говорить: «пока».                Броурмберг — Как?!                Ник Лам — Пока не приходилось, так появляется шанс на возможность, коридор, если хотите, что придется и не только там. 

Броурмберг — Вы правы, что значит свежий ум, и не сообразил сразу, а сейчас понял, как же вы правы, спасибо вам?!                Ну ее, пойду!               

               

Ник Лам — Мне то за что?!                Броурмберг (на ходу) — Просто так, «по ходу жизни».            


               
               
                Уходит.               



               
             
                Конец Седьмого Явления





                ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ               

   
      В холле Стеков и Кусков играют в шашки.


Стеклов — Вот так!                Кусков — Да, съел!                Стеклов — И еще так теперь!                Кусков — Ну, слушай, теперь у меня тут все под ударом!                Стеков — Будет вам, это же игра!                Кусков — Игра то игра, да не совсем!                Стеклов — Еще приличный ход!                Кусков — Вот так, порой, частенько и самого бьют или под удар ставят, а потом уж непременно и откушать изволят!                Стеклов — Кушают!                Кусков — Кушают, Стеклов, еще как!                Стеклов — Ешьте, ешьте, ешьте!                Кусков — Да, не ужель дождался?!                Стеклов — Дождались!                Кусков — А, ну вот видишь, дождался! Дожрался! Три съел у меня, а я вон только одну!                Вот порой и бывает так.                Стеклов (улыбаясь) — Не сильны вы в шашках, похоже.                Кусков — Не силен, парень, в шашках не силен, это точно, а если вот так?                Стеклов — Уверены?                Кусков (наиграно) — Знамо дело!                Стеклов — Вы палец то уберите от нее!                Кусков — Ну убрал, убрал!                Стеклов — Все?                Кусков — Все!                Стеклов — Все.               


Съедает четыре шашки Кускова, игра не имеет дальнейшего смысла, потому закончена.


Кусков (мрачно) — Н - да, парень вот мы, «подростки коренных реформ»,  так со старшими товарищами не обращались!               

Стеклов — А мы, «блестки стынущей регенерации» и не так, порой, обходимся, еще. 

Кусков — Ну счастливо!                Стеклов — До свидания!   


               
                Расходятся.

       


Позже  снова  в холле  Ник Лам и Фим    Вавилович Ных.   




Фим Вавилович — Простите, у вас таблетки нет?                Ник Лам — От чего?                Фим Вавилович — Да! Хоть от чего!                Ник Лам — Но позвольте, что с вами?                Фим Вавилович — Плохо!                Ник Лам — Где, может врача вызвать, сообщить...                Фим Вавилович — Их не хватало! Говорят же вам (и без иронии) и без акцента, таблетка, мне нужна таблетка!                Ник Лам (себе) - Веселая земля!               

Ну, вот у меня для головы, для желудка и общее расслабляющее, больше нет ни чего.                Фим Вавилович — Мне, пожалуйста, для головы и общее расслабляющее.                Ник Лам — Но...                Фим Вавилович — Пожалуйста, будь уж так, твою раз так, обще укрепляющая утром!                Ох, ты ё! Как там, вы говорили то, короче.             

Дайте мне мужчина, помощь!                Ник Лам (дает таблетки) — Как угодно только смотрите...                Фим Вавилович — Смотрю, смотрю, я братец, все смотрю, да вот, не вижу ни чего!                Ник Лам — Говорил для головы.                Фим Вавилович (принял, нашел тут графин и запил таблетки) — Ничего буквально и это вне зависимости: трезвый или… около того. Не могу многие вещи понять и худо мне от того.               


Ник Лам — Так ведь спрашивать надо, говорить, люди же не могут читать ваши мысли...                Фим Вавилович — Мои мысли, ну что вы, тогда голова не только б у меня болела!               

Ник Лам — Надо же обращаться к людям, за помощью, за разъяснением по любому, представьте себе, вопросу!                Фим Вавилович — По любому, это что ж по всем что ли?! Ой, Фим не ори, не ори так, прошу... у-у, голова! 

Ник Лам — Лучше, конечно к профессионалам, они дадут вам всегда более квалифицированный и подробный ответ. Говорить с людьми надо, уважаемый                Фим Вавилович, спрашивать, спрашивать и тогда...                Фим Вавилович — Киев нынче заграница, (икает) дядя!               

Ник Лам (себе) — Вот и пойми его!   



                (пауза) 


Ник Лам (решившись) — Тем более Фим Вавилович, в столь большом и шумном, в хорошем смысле, разумеется...                Фим Вавилович — А то в каком же?!               

Ник Лам — Вам непременно придут на помощь! Фим Вавилович — Придут,  говоришь,  да…!

Вот что я скажу тебе, спасибо за лекарства конечно.                В этом шумном, шумном городе, нужно очень, очень уметь, молчать!!               




                Конец Восьмого Явления





             
               

                ЯВЛЕНИЕ  ДЕВЯТОЕ 


В холле: Инна Осиповна, Кусков, Церквушечкин, Фим Вавилович и Требухаев 



Инна Осиповна — Так вот това... э, господа! Вы знаете, как все это, мною усердно перечисленное, важно, нужно нам, нам как отелю, вам как постояльцам нашим, жильцам нашим, господи, так вот...

Требухаев (Церквушечкину) — Разошлась – то! Церквушечкин — Вспомнила ораторскую молодость!                Фим Вавилович (мрачно) — Что значит нерегулярный секс...             
Инна Осиповна — Господа, нам всем необходимо спокойствие, необходим мир на этаже!                Кусков — На этаже! Во всем же остальном мире нам спокойствие вовсе необязательно!               


   
Фраза Кускова вызывает очевидное, хоть и    несколько неорганизованное одобрение.               


Инна Осиповна — Кусков! Подкалывать чутких до всего болезненного, интеллигентных людей тонкой душевной организации,  вроде меня, Кусков, Кусков не трудно, ох, ты, господи, боже мой, тоже мне горлопан, не трудно.                Не трудно!                Я говорила не трудно?                Нет?!                Так вот я говорю, не трудно!                Кусков!! А ведь я всего то и имела, себе, ввиду что наше с вами спокойствие от нас же с вами и зависит, что стоит нам товар...! От!!       

Фим Вавилович — Вот это правильно, ругнись, ругнись куртизанка, ругнись разбойница, легче станет!                Кусков — Да, от этого бывает легче, как это не странно.                Церквушечкин — Ни чего странного!                Инна Осиповна — Мы ценим добрые советы Фим Вавилович!               

Так вот, только консолидируясь, и наполнив сосуды терпения - они же раздражение и споры наши...               

Церквушечкин — Какие поры?               

Инна Осиповна — Только при попытке понять друг друга господа, только при взаимном, да – да, взаимном желании постичь внутренний мир друг друга ну хоть немножечко, мы товарищи, еще, как это ни парадоксально, имеем, с вами, шансы... 

Требухаев — С вами?! Боже, упаси хоть раз! 

Инна Осиповна — Въехать или, так это, влететь, ой, ну короче...

Требухаев — Растерялась малость.  Войти!

Инна Осиповна — Спасибо, Требухаев, благодарю вас, войти в хорошую, еще перспективу только, но уже ясно с гарантией...

Церквушечкин — Два года, все по госту!               

Инна Осиповна — на светлое и даже в чем - то святое будущее, наше общее, господа вы мои хорошие, с вами!   

Требухаев — Видать вчера юбилей был.                Фим Вавилович — И все без нас!                Инна Осиповна — Да, Фим Вавилович любую критику мы учитываем, нам бы только расслышать друг друга, ну, во всяком случае, стараемся учитывать, ну, во всяком случае, очень в это верим, давайте верить товарищи, друзья мои! Давайте верить!                Я не говорила, давайте верить?! Нет?!                Так вот я смело говорю, давайте верить товарищи!               

Фим Вавилович — Вот тут, родная, ты определись...   
Требухаев — Да!               

Фим Вавилович — Если товарищи, так это по рабочему, так сказать, это мы все сейчас отсидим тут тебя внимательно, так сказать твою то, да через коромысло, дослушаем!                А вот если друзья?!!          

Требухаев — Да!!               

Фим Вавилович — Так это совсем и дело то другое, это мы вроде как уже согласны с тобой и все мы тут вроде как уже поддерживаем тебя...

Кусков — Да!                Фим Вавилович — И потому пошли, понимаешь...                Требухаев — Да!               

Фим Вавилович — Пить, кутить, курить, гулять взаимопонимание свое справлять, понимаешь, стойко!               

Требухаев — В смысле крепости напитков.                Фим Вавилович — Да!!         

Инна Осиповна — Я рада, что хоть в чем - то, но мы достигли с вами такого состояния, какое бывает только между редкими, я подчеркиваю, редкими единомышленниками!  Хоть в чем - то!

Кусков — Это в чем?                Требухаев — Это в чем это, вдруг?!               


Инна Осиповна — Ну, как же, мы с вами все дружно поняли, как это важно - взаимопонимание при обеспечении безопасности на этаже, такой элитной марки гостиничного делопроизводства товарищи, как мини флэт! Друзья!             

Фим Вавилович — А-а-а, вот ты чего, м-м-м! (Требухаеву) Нет, ты понял?!               

Я ее, приобщаю  к  возвышенному, а она!                Все как на симпозиуме своем выступает!
Требухаев — Да, не погуляем!   


            
          
      Общее (кроме Канавы) разочарование.






Церквушечкин                (Режет молодость контрастом, ситуацию.)                - А вот давно, Инна Осиповна хочу у вас спросить да все не получается никак...               

Инна Осиповна — Сформулировать? Так ты не бойся мальчик...

Церквушечкин — Да, сказать, вот хотел я узнать по поводу многократных повторений слов в музыке...   
Инна Осиповна — Очень хорошая тема!           Церквушечкин — Не знаю, мне по ней не защищаться, вот только узнать хотел...               

Инна Осиповна — Чего же медлишь, узнавай!

«Дерзай, о молодость!!                Ты сила!                Фактом себя сдуваешь ты калеку старость! Фактом нового делаешь ее не нужной больше! Фактом привносимого своего, пусть даже ошибочного, саму мысль о чем - то костенело мудром, делаешь ты не далекой, противной, не терпимой к дальнейшему жизненному ходу. Дерзай и тем прекрасна ты, очаровательная уже и без того, торжеством своим, молодость!!»               


Как сказал Петрио де Львеккио, один философ  раннего Возрождения. 





Церквушечкин — Ага, вот, когда слова много раз повторяются, как, вот например, как я прочел, в песне у Э. Пьехи «Это здорово!»               

А также многие другие примеры, об этом говорящие. Много - много раз слова, вы знаете, и все повторяются.                Это хорошо, или все - таки, несмотря ни на что, примитивно?                Инна Осиповна — Опус этот я не слышала, может быть, когда - то, но давно, вы знаете Церквушечкин, Церквушечкин давно, было, это.

Но я скажу вам, что многократные текстовые повторения, в песнях, раз уж вы затронули этот жанр, встречались еще, так это, у древнего, буквально древнейшего человека! Забыла эпоху, ну знаете, когда хвосты уже отвалились, но кричали еще очень примитивно и о полноценном музицировании речь все - таки, несмотря ни на что, как это ни парадоксально, еще не шла, ни как, ни шла. Вот. 

Но уже вопросом своим, тем, что задумались над такой тонкой проблематикой, как текстовые повторения у древних племен периода начала  разумного освоения планеты, вы Церквушечкин, делайте успехи в своем, я бы сказала духовном! Не смотря ни на что, ни на какие социальные барьеры, прочие потрясения, мире. Спасибо вам за вопрос.




Церквушечкин — Да, знаете ли, все задумываюсь, как услышал, и задумываюсь, вот.                Даже есть, не всегда хочется!
Кусков — Ха! Это не к добру!   

Инна Осиповна — А вы вот, Кусков успехов по части духовного самопознания явно                не делайте, только как ярая гуманистка, вынуждена сказать, к сожалению! Кусков. 


               
                Конец Девятого Явления 





               
               
               
                ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ

    
        В номере Агатова, Стеклов и Агатов.



Агатов — Ну как у  тебя с твоей?
Стеклов — Спрятался за нее и трясусь как кролик.                Агатов — Чтоб не увели?                Стеклов — Чтоб не догадалась, что не люблю ее!            
Агатов — А! Будь спокоен приятель, не догадается!               
Стеклов — По-твоему девушки так глупы? Ведь все же очевидно?!
Агатов — Девушки, Стеклов бывают разные, да вот мы, ну то есть парни, фокусы с ними проворачиваем примерно одни и те же, и потому они кто коллективно в разговоре через обсуждение, кто сам, то есть сама лично, мыслями только своими и поняли давно все про нас, у них ведь тоже, свой мир, так сказать свой эргрегор, Стеклов.

Стеклов — Хочешь сказать, она все давно поняла, просто скрывает?!
Агатов — Хочу сказать тебе, примерно так и есть, мой друг!                Она не то чтобы все поняла, но ведь если любви нет... в общем, она смутно чует это, и однажды знание это, пока еще не очевидное, не до конца ей понятное, откроется ей, а пока она чует, а они знаешь, Стеклов, как порой чуют, хоть и смутно, а так точно, сам диву даешься, вот чуют себе, вот до звериной точности чуют тебя, мысли твои и все, если конечно скрывать не научишься.

Стеклов — А когда она все окончательно поймет что же, она бросит меня, уйдет?!                Агатов — Ну почему уйдет то, глупый, она раскинет мозгами, оценит все твои плюсы, у тебя там, плюс? Ну вот, минусы, тоже не забудет, все ж не дура она, видел ее, твою - то как - то, не дура, не дура.               

И вот тогда она спокойна и четко проанализирует всю перспективу ваших отношений, они девчонки знаешь, не все конечно, но которые по умней, они перспективу думают, даже порой, чересчур, так чересчур, что за это то их и бросают, впрочем,                Стеклов, все по разному, разные люди, разные отношения.               

Стеклов — А как же скрывать? Я и так уже иногда ну знаешь…

Агатов — Ну чего тогда спрашиваешь, ведь и сам уже допетрил, есть такие моменты и в мелочах и в крупном, которые говорить им не надо, ты же не глуп, Стеклов, а вообще это процесс, как и все в нашей жизни, учись и этому, уточняйся, станешь виртуозом, и возьмут тебя тогда Стеклов... 

Стеклов — Глупая шутка Агатов не к месту совсем. Уточняйся! Уточнятся во лжи, значит, учится врать, и кому? Ей?!

Агатов — Ну не то что врать, ты пойми:                что - то, замалчивать, чего - то, ты вслушайся,                не договаривать, а где нужно и акценты сместить как тебе надо, понимаешь?!                Иногда, просто уходишь в игнорирование и все.                Стеклов — Во что уходишь?                Агатов — Ну, чем и отвечать не нужное тебе, уж обреченное заранее на вред или так она, как говорится эту фишку уже просекает, так вот чем отвечать, просто не замечаешь ее, то ли не расслышал, но это поначалу, а потом, ты же не глухой, потом уже несколько демонстративно, но смело, понимаешь, ну то есть это не особо уже скрывая: не слушаешь ее и все!               

И не то, что наперекор, ты пойми, это игры тонкие!                Так, в общем, всё рядом и всегда то вы вместе, а уж на людях, ну просто пара десятилетия! Вместе же с тем, молчишь, когда надо тебе, научись только определять четко, когда надо! И надо, Стеклов, тебе, тебе лично, Стеклов, понял, тебе и больше ни кому в мире целом!! 


Стеклов — Учится врать, ухищряться во лжи своей, и еще радоваться этому?                Агатов — Да какая там радость, глупыш, надо так! Тебе же нужны эти отношения?! Вот если не нужны! Тогда… тогда даже можно погулять напоследок! 

Стеклов — А нельзя чтоб честно все и любовью? 

Агатов — Можно!! Но не долго или долго, но не счастливо, потому что, Стеклов, так уж устроено,                в серьезных отношениях, как и во всем серьезном, поневоле учишься и темным их сторонам, а как же, хочешь сохранить, продляй,               
не договаривай, умалчивай, преувеличивай, смещай акценты!               

Ты запомни Стеклов, великий человек однажды сказал:                «Горький брак — априори негож ей.                Страстный брак — только нервная дрожь. Долгий брак — только тихая, тихая, ложь».


Тихая, заметь себе, тишайшая, я бы сказал, я бы даже добавил, виртуозная или нет, во! Снайперская, снайперская!               

Стеклов — Ну ты даешь!

Агатов — Ложь, хоть конечно я, Стеклов, я Агатов, человек и не великий, прямо скажем чего уж там мяться, а и я бы, добавил, хотя, в сущности, прекрасно сказано не помню фамилию, античного мира, кажется, мудрец.   


Стеклов (открывая для себя новую истину)                -  «Горький брак, априори, негож, ей.    
    Страстный брак, только  нервная, дрожь?!
    Долгий брак, только, тихая, тихая! Ложь!»



               

                Конец Десятого Явления   



               
    
                Антракт





      
      
               
                ЯВЛЕНИЕ ОДИННАДЦАТОЕ 



          В холле Ник Лам и Инна Осиповна.               




Инна Осиповна — Ваша критика уместна, мистер Лам и, разумеется, доброжелательно будет понята и истолкована, так же мы, отель, рады ей еще и в том смысле, что критика, так сказать человека, со совсем, понимаете, стороны, это же колоссальный в своей незыблемости и, по сути, удивительный потенциал нашего, отель, понимания, вас и наших же, отель, для вас и других постояльцев, преобразований! Но и вы, мистер Лам, будьте уж к нам по милосердней, я бы, почему - то,                не побоялась сказать «теплее сердцем», мы, все - таки, еще, отель маленький, в смысле начинающий, а бизнес, это знаете... бизнес это знаете... э-э...э!   


Ник Лам — Знаю! Знаю. 

Инна Осиповна — Знаете?! Да?! Ах, как же это приятно и язык найти и себя показать!               

Как вам наш чудный городочек?! Ах, да это ведь я спрашивала уже!               

А счастье, это вы знаете, вы не думайте, я вот здесь работаю, все на посту, вся такая вредная, но ведь это не так, я ведь тоже женщина и тоже любила, то есть, я хотела...  тоже знала успех в деле своем, пока не сократили семь лет тому назад, да я и сама, ярко, правда чересчур, даже ярко, пожалуй, а все - же ушла ведь и сама тоже.   

Сократили!      

Ник Лам — Вы прекрасно нашли себя на новом месте и поверьте, Инна Осиповна, я о вас ни когда не думал что вы вредная, я никогда так не думал, что вредная, не думал ни когда!                Точно говорю вам! 

Инна Осиповна — Ах, как это чудесно и даже душой вся как будто облегчилась ей богу, мистер Лам!                Как это хорошо, вот так, поговорить, мистер Лам, я не говорила: как хорошо вот так поговорить?!!                Нет?!               

Так вот я говорю!               

Как это хорошо, вот так поговорить, мистер Лам! 

Ник Лам — Да,                хороший разговор — хорошее дело!               


Инна Осиповна — Хорошо сказано, мистер Лам! Вы позволите, я бы хотела прочесть вам одного сильного поэта, вы только позвольте и он обрадует нас незабываемо, позвольте, позволяете?!                Ник Лам (улыбаясь) — Позволяю! 

Инна Осиповна (покряхтев, скрывая волнение)        - Это о музыке, ну вы поймете, я когда - то… ах, неважно это все... ну вот!      


Скрябин, Гендель, Паганини,                Шостакович, Мендельсон,                Длинный ряд имен красивых                Белых гениев имен!

Римский — Корсаков, Чайковский,                Говорю я не спеша...                Бородин, Варламов, Глинка,                В вас вся русская душа

Глазунов, Прокофьев, Моцарт,                Шуман, Шуберт, Верди, Бах,                Вас оценивать не стоит,                Вам одна оценка: «ах!» 

Даргомыржский, Доницетти,                Григ, Гуно, Равель, Бизе,                Вас давно уж нет на свете,                Ваша музыка везде!

Дебюсси, Шопен, Бетховен,
Брамс, Вивальди, Рубинштейн,                Только тот, кто без духовен,                Тот не знает ваш удел!

Лист, Рахманинов, Алябьев,                Гайдн, Пуччини, Берлиоз                Ваши гении вовеки будут помнить,                Не вопрос!

Мусоргский, Россини, Вебер,
Вагнер — это навсегда!                С нами вы и после смерти,                Пусть бегут, себе, года,

Штраус, Дворжак, Кальман,                Гершвин, Шнитке, Барток,                Знайте все, ваши имена, поверьте,                Будут вечно на земле! 



                (Пауза.)


Ник Лам — Чудесно!! Кто же это?!               



Инна Осиповна — Вы знаете, не помню, а ведь он, если вдуматься, меня так обогрел, буквально создал, и без него, знаю, я точно, и не было б меня, такой.
Запамятовала, но его знают и любят, это правда!!   

Ник Лам — Здесь не поверить не возможно, он просто хорош!               

Инна Осиповна — Да!                Он прекрасен!               

Прекрасен!   


               Конец Одиннадцатого Явления. 




               
               
                ЯВЛЕНИЕ ДВЕНАДЦАТОЕ


   
         
               В холле Ник Лам и Стеклов.




Ник Лам — Послушайте, что с вами, вы весь как то помрачнели последнее время может, поделитесь?

(после некоторой паузы)               

Стеклов — Тяжело стало вдруг, как будто камень, раскаленный в грудь мне засунули и вот он нагревается и жжет меня или иногда, только на мгновение, какое - то, напоминает о себе, но так больно, так мучительно страшно, нет, не страшно, другое слово... безысходно,              в этот момент делается.                Кажется, знаете, что вот повзрослею я, уйдет этот неопытный пыл...

Ник Лам — В том и прелесть его...

Стеклов — Растает вместе со всем, что дарило радость мой нежный наив...

Ник Лам — Тем и прекрасно оно, мой друг, совсем вы не цените, золото свое, ведь это же прелесть, это, как говорили в древности: «Бесценное Божье!»

Стеклов — Вот! И идеализировать, эта жестокая жизнь меня заставит перестать,                она выбьет из меня еще юношеское тепло,  наполнит обще молодежным унынием, она выпотрошит из меня и простоту мою и скромность и дружелюбие и всего, всего меня наполнит стандартизированной рутиной исполнителя, а не тихим качеством автора, принизит меня, уже опустошенного до жалкого, хоть и в чистом халатике носителя, помощника, вечного ассистента изобретателю, выдумщику, фантазеру, тому, кто реально привносит в эту жизнь что то новое и халатик, поверьте, будет самым чистым, что есть на мне, в остальном же я буду непоправимо изгажен... 

Ник Лам — Поверьте, и изобретателю нужны помощники, как же он тогда будет изобретать? Любую блестящую идею, нужно доказать, подтвердив экспериментом, а для этого нужен именно носитель, помощник, хороший второй номер, очень хороший ассистент, поверьте и не
переживайте так!               

Ассистент тоже может быть счастлив!!

Стеклов — Пока не вспомнит о счастье автора. 

Ник Лам — И чего вы в свои девятнадцать уже все себе так мрачно расписали?!

Стеклов — А как эта жизнь поступит с моей, может быть, слишком романтичной, слишком иллюзорной, но ведь верой в настоящие чувства!               

Не в их изображение и попытку манипулировать даже самыми близкими тебе людьми, а жить и любить просто и ясно, ненавязчиво балуясь, этой возможностью, этой роскошью, быть и любимым и с любимыми и любить их любить. Без всяких ширм, картонок, отмазок, отмашек и отговорок.               

Пусть я инфантилен, но я же чист, однако стойко  чувствую, что предстоит мне серьезно испачкаться, предстоит измениться и эти изменения  не порадуют меня, мистер Лам.               

Что эта предстоящая жизнь сделает с моей улыбкой,  сколько разочарований и горечи, сколько лжи и безверия, без надежности, пессимизма она вобьет в нее...               

Что она оставит от моих мимолетных взглядов, естественных жестов, искренних чувств, и томных передвижений в надежде, передвижений с чистотой в голосе и тембре его, передвижений с пока еще стержнем внутри, действующим и пока еще на что - то годных хорошим морально - энергетическим стержнем внутри!! 

Ник Лам — Вы что - то действительно опустошились, кто же вас так качнул, кто вложил в вашу светлую голову столько тоски, и я бы выразился, какой то анти — жизненности,  вы, Стеклов тут не слушайте всяких, они люди разные и знаете не все вам полезные, я давно вас заметил, вы, позвольте сказать: больше смотрите, чем выражаете сами, больше пропускаете, чем становитесь фактом мышления других людей, не обижайтесь, Стеклов, больше киваете в согласии, чем, что то предлагаете сами.

Такая пассивность возможно и привела вас к подобным измышлениям.

Я же скажу вам: мы сами пишем свое завтра, сами создаем его от основного до мельчайших подробностей, поверьте Стеклов вы хороший светлый человек. Ожидать, не создавая, ошибка, но создавать это мыслить и не по субботам с половины пятого до четверти шестого, а постоянно, ясно, спокойно, методично... Мысль за мыслью, мысль за мыслью. Мыслить, понимая свой балласт и предпринимая переосмысления, дабы избавится от ненужного, не дающего нам возможность идти дальше балласта в голове. Балласт это и комплексы, и страхи душевные травмы разной степени, причин и концентрации, это предубеждения, стереотипы, догмы рационального мира, вбиваемые во всех нас с детского сада.                Нас учат понимать друг друга, ориентируясь на общие правила, а ведь можно, Стеклов понимать и чувствовать как раз, как ты говорил, просто, ясно, любя!

Можно взаимодействовать качественно, зная другие правила, правила самой нашей природы, мы же жизнь, Стеклов, а вот, чтобы разглядеть ее, природу нашего мышления и вообще жизнеустройства и нужна чистота, переосмысление, то есть очищение, к тому, что бы нормой стало отсутствие балласта в голове, не нужных не качественных программ, в нашем сознании, Стеклов.

Разглядев же ее, природу и весь ее смысл, открывается коридор к постижению ее, ну и, в конце концов, к счастливой жизни, о которой ты говорил.               

Мешает балласт.         

Нам мешает не качество в нашем мышлении.



Стеклов — Что же мне делать теперь, такому разве плохо, что слушаюсь, впитываю и учусь у людей, разве не правильно это?!

Ник Лам — Вы поймите: да, воздух нужно проветривать, но не всегда тогда будет холодно, однако же, и  нужно, иначе будет не свежо вокруг, серо, неприятно, наконец,                но в комнате есть и свои возможности повлиять на воздух, естественным теплом своим комната регулирует и приспосабливает вновь пришедшее через форточку к своим нормам, нуждам и потребностям.                Короче говоря форточку нужно регулярно и закрывать то же, ошибка быть все время в состоянии пропуска.               

Себе же будь первейший цензор и редактор всего того, что поступает или пытается  проникнуть в твою голову.

Стеклов — Скажите, это работа так обогатила ваши знания, мистер Лам?       

Ник Лам — Это я сам, обогащенный уже и работу свою формирую по вкусу и настроению.


   

               
       
                Конец Двенадцатого Явления




 
               
                ЯВЛЕНИЕ ТРИНАДЦАТОЕ




В номере Фима Вавиловича. Фим Вавилович и Инна Осиповна. 




Инна Осиповна — Уважаемый вы наш, Фим Вавилович и за все то мы вас уважаем и знаете вы много и говорите правильно, я бы даже сказала интересно и курите вы, право же очень благородно! 

Фим Вавилович (дескать «отстань») — А!                Инна Осиповна — Но вот ведете себя, вы, порой, очень не организованно, ну что это за разговоры среди молодежи черт, извините, знает о чем! 

Фим Вавилович — Кстати, о чем это, я, с ними? Инна Осиповна — При всем к вам уважении, сейчас не помню.
Фим Вавилович — Не было никаких разговоров.                Инна Осиповна — Но как же, как же... не было, позвольте!       

Фим Вавилович — Да не позволю! Вот уже,                так их всех да в предбаннике, не позволю я!            Уж хоть что - нибудь то в своей жизни или нет?!! А?! Не позволю! Так есть! 

Инна Осиповна — Фим Вавилович...               

Фим Вавилович — Да я то Фим! Ты - то вот кто?!! Уходите, говорю, гражданка, у меня голова что - то, шалит!!                Инна Осиповна — Вот и по поводу головы тоже...               

Фим Вавилович — Что!!                Инна Осиповна — Сказать, хотела, вы...

Фим Вавилович — Да иди ты... господи, так их всех раз так на можжевельник, ну перебрал человек, так ведь долбать будут так, как не долбал тот муравей шальную бабочку!!               

Инна Осиповна — Три бутылки и я...               

Фим Вавилович (грозно, но в рамках) — Уходи, говорю, номер оплачен!                И оплачен он без тебя!!                Да что же это!                Ну, гульнешь порой, никому ведь ничего лишнего опять же не брякнешь, эх, тебя б об этажерку!! 

Не было разговоров с молодежью, у меня!!! 


Инна Осиповна — Возможно, сей зловещий факт в газетах я и прочитала!               

Фим Вавилович — От б!                Инна Осиповна — Фим Вавилович, вы все - таки интеллигентный человек,               
несмотря ни на что!!

Фим Вавилович — Да пошла ты! Кикимора какая, простой я мужик, простой и не маши мне руками своими учеными, простой, тебя б в гнилую раскладушку, простой мужик!               

Мужчина то, не всегда!               



(с новым энтузиазмом в голосе и приливом в душе) 

И знаю я мало! И говорю не грамотно!               

А уж как я курю, ты бы Инна не заводила...               

И вообще! Номер оплачен!? Я закурил!               

Тебе - то чего - то, все!! Неймется!                Взрослый ты человек, Осиповна Канава!


Да я на что хочешь с тобой поспорю, что вот я простой, уж прямо скажем, из тех, кто попроще, человек, а ведь ни чем тебя, такой раскрасавицы, не хуже! И брюки то у меня глажены и рубашка... есть, и галстук вон одеть, только все не куда, ну да ничего весна скоро, и кончил я свое «Ремесленно — прикладное», факультет «Энергичной помощи фауне при сдельном электро - монтерстве»,               
но,                ведь не голоден, сыт и не болел ни когда толком, разве что косяки дверные, одно время, задевал, ну до это не в счет.               

И опрятен и чист, хотя читал последний раз три года назад, а до последней строчки в восемьдесят седьмом, жена тогда пришла рано, дура! Такую девочку посеял!               

А на кой мне?! Ведь и не спросит ни кто, я и в театр то хожу для вида приличного и имиджа правильно приносящего блага хоть кой какие, то...                Инна Осиповна — Для чего?!               

Фим Вавилович — Для понтов! А!                Для понтов! Пустых и безнадежных! В обще то из редко... но, в общем - то так оно и есть, безнадежных.   

Инна Осиповна — Ну, загрустил,                я бы могла тебе и возразить и тысячей аргументов,  уделать... то есть, чего это, э-э, чего это я?!               

Квалифицированно разъяснить! Вот!                Но я, Фим Вавилович, видя момент, тянущий скажем на некую приччиозность, в моем, естественно, исполнении, скажу тебе старую южную, назовем это так, придуманную меж тем на Западе, поговорку.

Фим Вавилович — Поговорку?! Ну, давай, только быстро и сразу отва... э-э-э покинь меня уже, богу ей, тфу ты, ей богу!               



Инна Осиповна               

(Несколько преобразившись, как только преображаются, бесспорно, эстетично настроенные гражданки.)               


- Никогда не спорь: с тем, кто тебе не нужен, с тем, кому ты должен денег и с тем, кто сильнее тебя по жизни.

Ни когда и ни на что.               

С человеком из первой и третьей категории, будь сдержанно корректен и держи дистанцию.

С человеком из второй категории, думай о чем угодно, только не о деньгах.               

С человеком из первой и второй категории, не торопись приседать или хотя бы делай это нарочно медленно.               

С человеком из второй и третьей категории, робей деликатно и по расписанию.               

С человеком из всех трех, думай слово «клерк» и ни чего больше.               

Ни когда и ни на что не спорь.

(Торжественно уходит.)               


Фим Вавилович (несколько озадаченный, походив, опускается, все - таки, на кровать)

— Да-а-а... чтоб тебя… с трескотней и бушлатами.               

(Ему действительно трудно, мало что он не смог и подумать, как же ей достойно ответить то, так еще почуял простоту и ясность этих таких, теперь уже близких ему суждений, к тому же, надо еще было сопоставить номера категорий и их смыслы.) 


            
                Конец Тринадцатого Явления               




                ЯВЛЕНИЕ ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ




Требухаев — Вот так жил не тужил и... дожил, допёр. 

Честно говоря, не за себя, порой, за поколенье целое противно и страшно,                мы же... старались, все чего - то, хотели, когда хотеть говорили, чтоб хотелось нам по плану, мы же делали все и дружно причем, чего - то.               

И что - то же, ну не сказать, чтобы всегда уж там, сочинять не буду, но ведь время от времени... периодически, чего то,                у нас получалось,  все - таки, несмотря ни на что! Несмотря ни на какие социальные барьеры! Прочие потрясения! Ни на какие призывы, лозунги и обязательства! Поручения, директивы,                в принципе нежелания развиваться,                «курсивом цвета крови».            

Но!                А, да чего там, действительно, а-а, вот и я говорю, так ведь мы ж, как один!!                Вот у одного и... теперь.                Да чего она там орет? Господи и не орет ни кто, показалось.               


Вот так и в жизни мне показалась, что живу, что прожить могу хорошо, показалось,                в юности еще, и вот... прожил,                почти и весь, весь! 


Весь в г...  погряз своем, над чем шутил в то и превратился, Требухаев.               


А я что же я, живу, как могу и не виноват я,                что не получается у меня по-другому... не получается, не могу. Не могу, я, иначе.   


               
                (пауза)


            
              (Не скрывая, нет же никого, иронии.)               



У Требухаева и жить не получается!                А жизнь! Она… она то... продолжается.   




(Ему плохо, но желание что - то изменить так слабо в нем, что проще не менять, задумываясь, а вуалировать, отмахиваясь от своих проблем, запихивая их по дальше, так проще.                Он очень, очень слаб.               

Это он тоже давно понял, но только слабость свою решил выдавать за видимость, за фантом природы своей и не понял, до сих пор, только одного,               

выдавая себя за что - то,                становишься не тем за что выдаешь,                а тем, что лепишь, выдавливаешь, изображаешь из себя, выдавая.) 



            
                Конец Четырнадцатого Явления




 
                ЯВЛЕНИЕ ПЯТНАДЦАТОЕ               



                Инна Осиповна в холле одна,                по ходу стихотворения, за углом, не заметно для нее появляются и уходят: Стеклов, Ник Лам, Броурмберг, Кусков.   



Инна Осиповна — Недаром говорят:               

В сорок шесть одиночество, это пусть усталый, но еще все - таки перерыв, между мужчинами.               

В шестьдесят четыре одиночество, это пусть не всегда и с затемнениями, но еще все - таки память, об усталом перерыве между чем - то хорошим, например, мужчинами.   


О храмы чудо — горца Аполлона!
Блистательные, доблестные феи
Вы маяком торжественно — любовно
Кричите, точно слезы Галатеи!

Из древности в прогресс, из рая в пламя
В войну вы солнце, в мире смех надежд
Несете не стираемое знамя
Для закосневших, пакостных невежд!

Упрямо и фатальности не ведая
Прощаете, не видя, что творим
И верите, не зная и не сведуя
Мы мало думаем и много говорим!

Очаг сомнений, памятник свободе
История героев и глупцов
Вы помните великое новое,                Вы знали дедов наших праотцов!

Но гаснет пламя, слезы покатили
Померкло время, стерлись города
Вы развлеченье, вы лишь индустрия
И в вас «такими» не поверил я,


Природа стонет, а искусство не мессия,
Но так приятно верить и мечтать
Сейчас направит, обласкает и обнимет
Нет, не обнимет и придется умирать. 


                Конец Пятнадцатого Явления               


            
                ЯВЛЕНИЕ ШЕСТНАДЦАТОЕ

Они все, все вдевятером, что - то мельтешатся, выполняя что - то обычное, однако же и не чересчур бытовое, ни чего больше ни говорят друг другу, работая фактом себя, движением и максимум жестом, правда обращенным к себе же.                Они заканчивают спектакль, тихо зная финал.               

С самого начала их появления на сцене звучит: Пахельбель «Канон».                Вариант - струнный оркестр, где уже со вступления на сильную долю приходится внятная строгость контрабаса.                Музыка звучит, как продолжается эта сцена, четыре минуты двадцать секунд, разумеется, до своего завершения. Музыка звучит до конца.

Конец Шестнадцатого Явления 
Спектакль окончен.