Ягода кулацкого дерева. Глава 45. 1971 год

Сколько лет прошло, а серебристые тополя, которые  когда-то посадила Катя, лишь вошли в силу. Еще издали, только сойдешь с поезда, они машут своими верхушками. Выше всех деревьев села, стройнее любого фруктового «старожила». Они, как маяк, указывают дорогу к хате Веры Васильевны.

     Младший сын Кати показывает пальцем:

     -Там бабушка живёт?

     -Там! – отвечает Катя.

     Вошли во двор. Внуки сразу бросили маму, оббежали с боков бабушку, и - за дело. Надо срочно проверить: не ушли ли медведи, в их отсутствие, в степь? Да так и остались около ходиков. А бабушка с дочкой расцеловались, присели на лавку, которая постоянно стоит у входа в веранду, и начали говорить.

     -Я, конечно, дочка, рада, что ты  в  городе  живёшь. Но когда слышу о мелиорации, так и берёт за душу. Это б и ты сейчас ходила с треногой по селу.

     -А кто говорит о мелиорации?

     -Кто? Ну, газеты пишут.

     -А! Райком волнуется?

     -Райком. А ты что, читала?

     -А как же! На сорок пять рублей каждый год выписываем газет. Читаю от корки до корки. Мало ли что! Придётся с кем говорить, а ты ни в зуб ногой. И Лёня читает. Как-никак, директора возит.

     -Слушай, дочка! А что это он так редко приезжает? И сваха жалуется.

     -А когда ему? То завод тянулся к одним показателям, теперь – к другим. Вечно, как на войне, намечают высоты  да  штурмуют их. Нам даже телефон установили, чтоб в  любую минуту можно было вызвать Лёню.

     -Так это что, вам теперь и позвонить можно? Пойти, например, до Гриши, попросить, и он позвонит. Ему давно уже поставили. И умру, так сообщит…

     -Ма! Ну, что вы сразу всё на траур переводите? Вам ещё жить и жить. А насчёт    позвонить вы правы. Будем в хате, я вам свой номер запишу. Когда надо, раз и позвонили. А вообще, телефон – это такое благо! Я, бывало, отведу детей в садик, приду домой и - давай заказывать Мармыги Курской. Всё никак телефонистки не могли набрать. А вчера соединили с какой-то квартирой. Гаврил Степанович ответил.

     -Ты, я вижу, и там всех на уши поставишь!

     -Ну, а что, ма! У всех есть отцы, а я, как сирота! Вот, дозвонилась, и мне Гаврил      Степанович сказал, что живёт в селе Пирогов. Алексей Семёнович. Всё совпадает, ма. Я сказала, что – дочь Пирогова. А он так удивился. Мол, не знаю, у него детей нет.

     -Правильно он тебе сказал! У них с женой не может быть детей. А о тебе никто там не знает. Что он, по селу будет трезвонить, что где-то есть дитя?   
 
     Разговор не дали закончить. Как раз мимо двора проходил Шура. Он трактористом   работает. Когда-то возил на  животноводческие фермы силос, грубые корма. Дружил с покойным Иваном Павловичем. Он, конечно, намного моложе от него, но самогонку гнали вместе. И пили «по-чёрному». Да что пили! Его и сейчас от стакана не оторвёшь.

     Остановился напротив калитки.

     -Здрасьте, Вира  Василивна. И тоби, Катя, те ж! Як воно на пенсии живеться? Городом, напевно, займаетесь? Внукив виховуете?

     -А что делать? Воспитываю!

     Посмеялись. Шура, наверное, хотел  просто  справиться  о  житие-бытие, но, поняв, что  разговор завязывается, шагнул во двор. Как-никак, сюда он часто водил Ивана Павловича, когда тот, выражаясь местной терминологией, стоял  на бровьях. Вид у него какой-то непривычный: поцарапанный, подавленный. Хочет что-то сказать, видно, смешное, но всё никак не начнёт.

     -Здрасьте ще раз! – и снова улыбка не вышла.

     -Шура! Ты меня знаешь. Я баба простая. Если что задумал, то говори сразу.

     -Кажу, титка Вира! От иду вид голови колгоспу…

     -Что, вызывал? Надо! А то кончишь, как Иван кончил. Ну-ну, рассказывай, как ты у него оказался? Зачем?

     -Титка Вира! Не збагну: це був сон  чи  дийснисть? Катя, йди, послухай, як треба виховувати пьяниць. Твий Лёня теж, напевно, закладае?

     Катя:

     -Нет! Мой как раз и не пьёт!

     -Гаразд. Слухайте. Почну здалеку. Тиждень тому  йду коридором контори. Коли раптом з кабинету  вывалюеться живит голови колгоспу. Побачив мене и каже: «О! Ты мнэ как раз нужна. Захады. Давай  пэрэдвынэм  стол». Ну, я и зайшов. Вин видразу раз - двери на   засувку и – до столу…

     Вера Васильевна подумала: «О, и с Инкой было так!»

     -Он что, целовать тебя собрался?

     -Не знаю. Але двери закрив. Пересунули, значить, стил. Я випростався. А у  мене спостережливисть, сами  знаете, титка  Вира! Око, як  алмаз. Дивлюся, у кабинети  шпалери  зи смаком  поклеени. Так красиво! Але  впало  в очи ось що. На одний из стин, прямо на шпалерах, приклеено шматок настильнои клейонки. Мабуть, метр  на  два. У нього запитати соромно. Вин, як буйвол, здоровий! А оскильки я все-таки з цикавих, то запитав пизнише у знайомого рахивника. Той посмихнувся, ниби щось там знае напамять, и пошепки сказав на вухо: «А ти що, там ще не бував?» Кажу: «Ни. А навищо мени там бути?» Вин видповив:  «Ну, як-небудь дизнаешся!» Я и пишов.

     -Странно! – сказала Катя.

     А Вера Васильевна лишь поторопила:

     -Не тяни кота за хвост, Шура!

     -Добре, титка  Вира! Розповидаю  дали. Сьогодни вранци, значить, ору  на своему ДТ- шке. А крипко  вризаний! З кумом  пляшку  розчавили. Ну, и, як завжди в подибних  випадках, то пизно плуга пидниму, коли  переижджаю дорогу, то рано опущу. Коротше, подряпав дорогу. А тут, як назло, голова на «Волги» иде. Везе  секретаря Райкому, щоб види на врожай показати.

     -Шура, ты так долго тянешь!

     -Та скоро вже, скоро! Ну, голова мене виматюкав и сказав: «Чэрэз час чтоб явилься ко мнэ!». А у мене, чорт визьми, хмиль не проходить. Заходжу в кабинет. Очи бигають.  Дихання затаив. А вин виходить з-за столу: огрядний такий, як бик-осименитель, двери – на засувку и – до  мене: «Зачэм  выпиль?» Я давай  виправдовуватися: «Та я… та я…». А вин з  розмаху як вриже по щелепи, так я и прилип до клейонки…

     -Понял, зачем клеёнка? Жаль, что раньше не было. Может, Иван пожил бы…

     Катя:

     -Что, так и ударил? Председатель ведь?

     -А як, ти думала, ще? Стою я, ниби приклеений до клейонки, очи закрити, а свидомисть працюе: не ворушись, вбье! Чую, прислуховуеться: чи живий? Потим бере мене за ворит та ще пару кулакив в обличчя. Останний удар, памятаю, був пид дупу, коли вилитав з кабинету, и слова: «Я тэбэ пэрэдупрэдыл! Ещо адын раз, и оставыш тут свои капыта!»

     Женщины уставились в Шуру.

     -И что теперь?

     -А що? Треба… завязувати…

     -Давно надо было, Шура! Только мне не понятно, зачем ты нам всё это рассказал?

     -Ну, як! Будете свидками, що я вже – пас!

     -Это хорошо! А жена знает?

     -Що ви! Вона, як дизнаеться про цей випадок, добье мене. Адже попереджала, що хорошим не закинчиться. Дитей, вважай, сама виховала.

     -А сколько им, дядя Шура?

     -Та вже в институтах навчаються.

     Он встал и пошёл к калитке.

     -Слушай, Шура! – остановила Вера Васильевна.

     -Чую, титка Вира!

     -А ты не слышал о Семёне, ветеринаре?

     -Ни. А що?

     -Говорят, кому-то помог, а другие накапали, вот и дали парню пять лет. Ты только не болтай. А то Поля ещё руки на себя наложит. Их Бог и так наказал.

     -Що ви, титка Вира. Я – могила!