Ягода кулацкого дерева. Глава 49. 1975 год

  Дело было под  конец мая. Уже всё цвело  или  начинало  цвести, пахло и воодушевляло. Выйдя из поезда, от разъезда в направлении села Ивановское шла Катя. А рядом с нею - пожилой мужчина. Ростом он был, примерно, как Катя. И лицо у него, как у Кати. Различия ощущались лишь в двух деталях. Первое: он мужчина, а она – женщина. Второе: у него седые, узкие, с короткой шерсткой усы, чего у женщин не бывает. Так воспринимается, если смотреть со стороны. А вот Катя это понимала по-своему. Это её отец! Да, да! Её родной, биологический  отец. Алексей Семёнович Пирогов. Шли они, конечно, не так, как ходят родные люди. Между плечами выдерживалось расстояние. Разговор как-то не завязывался. А то и вовсе не хватало слов. Но шли. За ними, и впереди них, шли селяне, которые тоже вышли из вагонов поезда. Всяк по-своему торопился: обгонял, засматривался на незнакомца. Вдруг, откуда ни возьмись, сзади послышался гул грузовой автомашины. Дребезжа бортами, она начала объезжать Катю. А когда поровнялась, стала. Из кабинки выглянул Володя. Веселый, как всегда. Пшеничного цвета волосы свалились набок.

     -Витаю городян! – но тут же поправился. -- О, пробач, Катя, у тебе гости?

     Катя вспыхнула розой. Будто украла что:

     -А как ты думал? Гости!

     -Гости – це  добре. – не спрашивая, кто, продолжил: --Сидайте, якщо  бажаете. Хоч  до шлагбауму пидкину.

     -Да ну, Вовчик! Тут идти-то всего ничего.

     -Дивись. Я запропонував.

     И придавил на газ. Клубы пыли потянуло ветерком по бурьянам. Шли, разговаривали. Вопрос – ответ. И не больше. Когда подходили к колодцу, Алексей  Семёнович кинул  взгляд вдоль улицы и спросил:

     -Чтой-то, у вас всего одна улочка и та шлагбаумом перекрыта. О, погоди! Так и в конце улицы – шлагбаум. Зачем?

     -Покой председатель себе создает. Чтоб тихо было около его двора, чтоб пыль не    поднималась, как, видели, от машины. Вот так. Как заселился, так и перекрыл.

     -Странно! А как жа, если ко двору, например, надо подъехать? Мешок зерна, дерти, картошки выгрузить?

     -Люди за огородами ездят. Там есть кое-какая дорога.

     -Не понимаю! Ну, выгрузишь, допустим, мешок, а со двора - как? Ведь огород длинный и не хочется утаптывать.

     -Поступаем, как можем.

     -Да уж! Не по-человечески! – а были уже у колодца. – Ентот што, до сих пор стоит? Вкусная вода в нём! Правда, Кать? Целебная. Вера Васильевна раны мне ею лечила.

     -Стоит. Но из него уже редко кто воду берёт. Разве что для засолки. А для питья у нас есть водопроводная вода, колонки. А в хате – рукомойник у каждого.

     -Припоминаю, как везли  нас повозками на станцию, чтоб отправить в Германию. У меня тогда, кроме ран, рожистое заболевание лица было. Жар. Пить хочется. Прошу полицая, слезно умоляю: остановись, мол, попью. Да куды там!

     -Мы чтим  этот колодец. Но водопровод лучше, удобнее, современнее. Спасибо бывшему председателю, Николаю Павловичу. Это он обеспечил село водой.

     -Не понимаю. Если председатель такой хороший, то чаво – бывший?

     -А! Долго рассказывать, как мать выражается, да нечего слушать.

     -Хе! Помню, помню. Она что, и теперь так говорит? Берёт за душу, ей Богу, Кать. А   председатель-таки, ты не доссказала, почему - бывший?

     -Съели! Если коротко.

     -У! Такое и у нас бывает. Съедят – токо сандали останутся.

     -Столько человек настроил всего, а - съели. Люди его любили, ценили, помогали. А он отзывался тем же. Даже сейчас, когда его уже давно нет, парк, который он заложил,  селяне назвали  его именем – Николаевский. Вон, видите, в конце села? Там и пруд есть. Такое живописное место! А этот уже примеряется, как бы там дачу построить.

     Потом шли мимо двора Мирона. Тот сидел на камне и пас кур. Увидев прохожих, а,  может, конкретно, Катю, наклонился, взял камешек и бросил в них. Алексей Семёнович то ли испугался, то ли насторожился, но отпрянул в сторону:

     -Чаво он так?

     -А! Не трогайте вы его. Он болен. Притом, на  всю  голову. Говорят, на ладан уже дышит. Обойдём молча.

     Спросил о хате Веры Васильевны. Далеко ли, близко? Объяснила. Он внимательно рассмотрел место и сказал:

     -Чтой-то она не похожа! Кажись, около высокого здания была.

     -А высокое здание дальше. В нём и тогда размещалась контора, и сейчас. Эту хату матери выделил колхоз. Давно уже. Опять же, тот самый председатель. У неё  ведь большая семья. Кроме меня, есть сын. Он уже женился и живёт отдельно. Мальчика в прошлом году родили. А ещё один сын в армии. Матрос. Есть и третий. Тоже служит. Матрос придёт домой в будущем году. А младший – через два года.

     -Значит, у вас в хате, как семечек в арбузе? И я ещё припёрся. – улыбнулся.

     Оставалось пройти два двора. В том, что сзади хаты Веры Васильевны, как раз скандалили. Катя знала ту молодую семью. Степан и Света. Они вечно ругаются. И всегда во дворе. Наверно, ей хочется, чтоб  все  слышали. А кончается, как  правило, скандал тем, что она его ужалит, как  змея, словом «калика!», а он хватается за голову и бежит в огород, чтоб хоть там найти успокоение. Вот и сейчас так…

     -Чаво это они? – спросил Алексей Семёнович.

     -А! Это длинная история. Ругаются.

     Когда повели глазами за Степаном, в проёме двух домов, в соседнем огороде увидели Веру Васильевну. Она была в красном вельветовом платье. Полола, видимо. Он как  увидел, разволновался. Подошли ко двору. Зашли в калитку. Она увидела, что кто-то идёт, вышла навстречу, всматриваясь слабыми глазами.

     -Катя? Ты ж только уехала!

     -Да вот! Гостя привезла.

     Она побежала по его внешности глазами. Заволновалась. Засуетилась. Сделалась неузнаваемой. Казалось, что её пронзило током. Лицо вспыхнуло.

     -Ну, здравствуй, Вера Васильевна! – протянул крупную кисть руки.

     Ответила.

     Он:

     -Ну, што, узнаёшь? Не прогонишь с порога?

     Она:

     -У-уз-наю. Ну, захходдите в хатту…

     Вошли.

     -А я смотрю, вроде, ты  идёшь. Думаю, только  ж уехала. Что  случилось. А оно  вот что! Вера Васильевна повела Алексея Семёновича в комнату, которая одновременно служила и залом, и спальней. Сельская хата! Катя, как  всегда в таких случаях, пошла на кухню. Надо же гостя накормить. Разожгла керогаз. Поставила на него кастрюлю с водой и принялась за чистку картофелин, которые в сельской кухне – главнейший продукт, если надо срочно, к тому же, не  как попало, покормить гостя. Пока чистила, слушала доносившийся из хаты разговор. Напряглась. «О, то уже не разговор. – подумала. -- То – ругань». Мать «наступала», а он «оборонялся». Слова такие, что Катя не удержалась и пошла к ним.

     -Ма, ну, разве так можно?

     Он:

     -Ничаво, Кать! Я знал, зачем сюда ехал.

     Она:

     -Ты думаешь, мне легко было!?

     Катя ушла. А разговор продолжался. Читателю, наверняка, интересно, что побудило этого, далеко уже не молодого человека, приехать? Было несколько причин. Первая. В последние годы вопросам военно-патриотического воспитания, как никогда ранее,     придавалось особое значение. В этом  году величественно отметили 30-ю годовщину Победы. Газеты всех  рангов печатали  воспоминания о войне, письма фронтовиков, был специальный уголок, типа: ищу товарища по войне. Все сёла, районы, области приводили в порядок улицы, сажали деревья, обновляли на домах таблички, белили, мели, ездили  ветераны дивизий, которые освобождали район, выступали, провели торжественные  собрания - речи и цветы, походы  колонной на кладбища. И это всё встрепенуло старика. Вторая. В его семье не  было  детей. Всё поддёргивали, типа: «Всем ты харош, Алексей! Руки у тебя – золотые! А вот детей делать не магёшь!». Ну, как он им расскажет, что умеет? Виновата-то жена, Манька, а подозревают его. И, главное, что, кроме  Маньки (ей-то он сказал), никто не знает, что где-то у него есть дочь. Загорелся! Взял балетку и – в путь…

     Кате хорошо было слышно, о чём говорят, и она, хозяйничая у керогаза, прислушивал- ась. Во-первых, любопытная. Во-вторых, интересно. А оттуда, как из радиоприемника: «А
моя Маньк… Да чаво уж там… Да, года, как вода… Десь там… Да вот принял девочку детдомовскую…». Последние слова, если честно, царапнули сердце Кати. «Ага! Значит, родная дочь где-то страдает, а он, видите ли, принял!»

     Но не только это злило и волновало. «Почему он все послевоенные годы не отвечал на письма матери?» Долго вслушивалась. И дождалась-таки. Коснулись они и этой темы. Оказывается, там ситуация такова. Он демобилизовался и поехал домой. Надеялся, что расскажет отцу, и тот поймёт его. Но никто его не понял. Пришлось бросить якорь и продолжать тянуть семейную лямку. Жене признался, что есть дитя. Ждал и сам не знал  чего. Но писем от Веры Васильевны всё не было. И он подумал, что отношениям  конец. Лишь через много лет узнал, что сестра, которая работала почтальоном, прятала       письма. Но тогда уже было поздно. Всё утряслось и улеглось. И он не стал ворошить старое…

     Потом уселись за стол. На клеенку, что смотрелась, как поле  васильков, Катя принесла кастрюлю, поставила на дощечку и открыла крышку. Из неё хлынули клубы пара. Запах такой, что слюнки так и «брызнули». Катя расставила тарелки, наклала  в них картошек, добавила подливы, от которой разнёсся запах пахучего поджаренного лучка. Принесла маринованных огурцов. У-у-у! Нарезала хлеба…

     Приступили к трапезе. Алексей Семёнович, хоть и с дороги, но не торопился.   Стеснялся, что ли? Что ни откусит ломтик, то и восхищается:

     -Да! Чаво уж там! Хараша картоха! Хараша!

     Остужали, кушали и говорили.

    -А я сижу во дворе, вижу, идёт молодой человек в подъезд. Спрашиваю: а где, мол, по фамилии Лаврук живут? Он глаза на меня: я, мол, Лаврук! Вы, наверное, муж Кати?  Говорит – муж. А я… её отец… Алексей Семёнович. Он так удивился. Пойдёмте, говорит, в квартиру. И повёл меня…

     -Ой! А я ж от вас, ма, уехала. Прихожу  во  двор, а там  дети из школы  пришли и сидят. Говорю: а домой, мол, почему  не идёте? Отвечают: «А, там  какой-то Алексей Семёнович с отцом. Разговаривает так смешно: «Да чаво уж там!» Усы у него - классные!»

     -Было дело! Я им ещё показывал, как зайка серенький делает: приг-скок, приг-скок!

     -Какой в чёрта зайка! Они уже в школу ходят. Вот, что значит, не иметь детей!

     Перешли на более серьезные темы. Начали вспоминать, как их везли в Синельниково, чтоб отправить в Германию на принудительные работы. Трава была тугая! Так пахло! Не хотелось  покидать хутор. А в степи и того  краше. Поля, луга, пар, лесополосы, птички в них гнездятся. Как можно сменить такую блажь на Германию? Но, хочешь или нет,   привезли на станцию. А там таких повозок - со всех сёл! Есть кому поднимать экономику фашистов. Погрузили в товарные  вагоны. Как скот. Полы – дырявые, на них -- ни соломинки. А людей, как сельди в бочке! Ни стоять, ни присесть, ни, тем  более, прилечь больному человеку. Закрыли двери на запоры. Конвой с собаками поставили. А ночью поехали. Дорога, по рассказу, была однообразной. Но одна из остановок запомнилась. Там проходили ме- дицинский осмотр.

     Алексей Семёнович:

     -Я врачов убеждаю: видите, мол, что у  меня  нонче с лицом? А они: «Ничего, в   Германии подлечат».

     -И что, подлечили?

     -Хе! Если б ни Вера Васильевна, черви б уже съели. Так, Верк?

     Рассказ для Кати, как представителя нового поколения, был книгой по терпению и мужеству. Она лишь вздыхала  да  давала собеседникам выговориться. Вот  послышались удары вагонных сцепок, лай собак, открылась дверь, немецкая речь. Господи, как Кате хотелось всё это пройти самой! Но у нас-то войны нет! Значит, слушай и мотай на ус: авось пригодится. Всех заселили в бараки. Переночевали, а утром пришёл какой-то бауэр. Построили, пересортировали, и он их увёл. Были слухи, что купил весь барак за 25 марок. Привёл в какой-то двор, огороженный со всех сторон высоким кирпичным забором, и тоже расселил по баракам. Алексей Семёнович и Вера Васильевна сказали, что – муж и жена. Их и поселили в одну комнату. Потом поняли, что тут, оказывается, кирпичный завод. Началась тяжёлая, изнурительная работа  по  изготовлению кирпича. Катя даже  представила себя в роли непокорной барышни и скрипела зубами. Не покорюсь, мол! Но это - не   покоришься, пока сыта. А у них сил не было ни для работы, ни для сопротивления. Что то- го кушанья! Суп с брюквой и кусочек черного хлеба. Суп хлебали с вечера, а хлеб прятали на утро. Позже разрешили готовить пищу самим.

     -А помнишь, как ты сковородку не дал соседям?

     Свела судьба две натуры: он – жадный, она – щедрая.

     -Как жа! Помню.

     -Ох, я ему тогда тумаков надавала. Главное, живёт в неволе, а жадничает.

     -Верк! Расскажи-ка лучше Кате, как тебя  на  пятом месяце  беременности заставляли на тяжелую работу ходить: глину таскать, кирпич. Пусть знает, что нонче не то, что давеча. И прочувствует, каково было нам? Чуть выкидыш не случился…

     -Ма! У вас что, кроме меня, еще был ребенок?

     -Был, Катя!

     -А где он сейчас?

     -Там, Катя! – всплакнула. – Такая у нас жизнь была. Кормить отпускали на считанные минуты. Силой отрывали ребёнка от груди. Положишь в ящик, как щенка, и идёшь. Вот и умер, бедняжка.

     -Мальчик?

     -Мальчик!

     Много ещё воспоминаний было. Потом Катя оставила их один на один, а сама занялась огородом. Под вечер, когда поезд уже вот-вот прибудет, заглянула:

     -Ма! Ну, что? Собираемся? Поезд на подходе.

     -Да уж!

     За калитку выходили вместе. Говорить, в основном, было не о чём, да и некогда, поскольку поезд – штука пунктуальная, приходит минута в минуту. Алексей Семёнович всё мялся, не зная, какие подобрать слова. И сказал:

     -Ну, досвиданьица, Вера Васильевна!

     А она – в ответ:

     -Всего!