Отечества сладкий дым, часть 4

Иван Сергеевич присел на скамью, осмотрелся вокруг и естественным образом мягко окунулся в воспоминания... И воспоминания эти касались деликатного предмета, как сам Иван Сергеевич говорил, что «дайте мне руку, любезный читатель, и поедемте вместе со мной...».[1]

7

Савина Марья Гавриловна приехала в Спасское в середине июля и пробыла целых пять дней! Каких дней?! Это была для Тургенева короткое пятидневное счастье... «Ваше пребывание в Спасском оставило неизгладимые следы... — писал Тургенев Савиной после ее отъезда, — В эти пять дней я еще короче узнал Вас - со всеми Вашими хорошими и слабыми сторонами - и именно потому еще крепче привязался. Вы имеете во мне друга, которому можете довериться. Комната, в которой вы жили, так навсегда и останется Савинской».[2]

В стороне от анфилады была комната для гостей, тихая, уютнаяс видами поместья и этюдами Якова Полонского. С лета последнего пребывания Тургенева в Спасском она стала называться «Савинской», в честь Марии Савиной, что гостила здесь пять дней, оставив теплоту и сердечность, незабываемые впечатления в её душе. Анатолий Фёдорович Кони пишет о пребывании Савиной в Спасском: «это «было праздником для Тургенева».[3]

Страдающий от невралгии Иван Сергеевич, дряхлеющий телом, но не внутренне духом не просто нуждался в такой встрече, быть в обществе очаровательной Маши, он жаждал и ждал её приезд, который состоялся и успокоил его. Всякий раз, когда он оказывался рядом с ней, казалось, возвращалась его былая молодость, возобновлялся забытый юношеский порыв, появлялась прежняя жажда творения. Но не менее, она нуждалась в нем... Юность, красота, порыв встретились с мудростью, гением, спокойствием... В таком временном союзе нуждались оба, хотя понимали внутренне, что будет он недолог. Счастливыми были эти дни Ивана Сергеевича, одни из самых счастливых в последние годы жизни. Он словно помолодел и не секрет, присутствие рядом молодой красивой, ещё и талантливой помогли ему снять с себя какие-то годы жизни. Что делать, когда рядом существо в высшей степени одухотворённое и излучающая сама по себе молодость... Её артистичная натура голосом, мимикой лица и движениями грациозного тела, в комплексе, оказывала обольстительное воздействие на писателя. Пленяла натуру поэтическую, но слабую перед натиском излучающейся женственности. Она чарующе, необычайной силой оказывает воздействие на годы, которые вдруг исчезают, а внутри возрождается задор и желание, какие действуют в молодые годы... Возникает ощущение полноты и гармонии жизни, всё это переполняет душу настолько, что хочется поделиться своей радостью с окружающими. Откуда ни возьмись, проявляются сюжеты повестей и рассказов и к ним готовые герои, что хотят рассказать читателям о своих чувствах и поделится поворотами коллизий жизни.

Любовь вводит человека в состояние радости, счастья и своей индивидуальности. Любовь зарождает тот импульс, благодаря которому он начинает ощущать любовь ко всему окружающему миру. Сразу ярче и отчётливее замечается красота природы, её закаты и рассветы, хор птиц, их многоголосье, словом видеть всё в абсолютно ином, непривычном для него, свете. Любовь может круто поменять человека в сторону, даже ему незнакомую, словно заново открывает свет и мир окружающий...

Да так и было и понятно почему, потянулась одинокая чувственная душа стареющего поэта к молодой талантливой душе расцветающей актрисы. Встретились на полях жизни два одиночества и временные встречи соединили две родственные души, поселили в писателе маленькую искорку чувства, которую он же и загасил. Странное чувство возникает, когда читаешь и переписку, и письма Ивана Сергеевича и воспоминания о нём и, конечно же, его стихотворения в прозе в этот период, какое? Он, преклонный годами, часто страдающий болями, но молодой и чувственный душой, повторяюсь, оно необходимо, чтобы понять его – полюбил Марью Гавриловну и испугался этого. Бросился защищать её от себя самого.  Как такое может быть? может! если знать хорошо жизнь Ивана Сергеевича, который о себе уже много знал в свои шестьдесят с слишком лет. И опять непонятная противоположность этому, понятное человеческое желание положить седую голову на колени этой женщине и ощутить тепло колен и внимание ласкающей руки, что теребила бы волосы белые. Всё своё прожитое, весь свой груз и опыт готов был склонить к ногам женственности и красоты. Свою мужественность, не в смыле грубой физической силы, её не было, а в том понимании, какая зовётся преданностью. И пусть продлится такое мгновение, да! мгновение, и уже был бы счастлив!.. Невозможно понять без противопоставления, только на противоположениях, только так...

— «В большом кожаном кресле сидел Иван Сергеевич, а у его ног сидела я... И слушала счастливая стихотворения в прозе. Иван Сергеевич достал из стола небольшую зелёную книжку и читал, читал...

«.. .Летний вечер тихо тает и переходит в ночь, в теплом воздухе пахнет резедой и липой; а на окне, опершись на выпрямленную руку и склонив голову к плечу, сидит девушка — и безмолвно и пристально смотрит на небо, как бы выжидая появления первых звезд. Как простодушно - вдохновенны задумчивые глаза, как трогательно - невинны раскрытые, вопрошающие губы, как ровно дышит еще не вполне расцветшая, еще ничем не взволнованная грудь, как чист и нежен облик юного лица! Я не дерзаю заговорить с нею — но как она мне дорога, как бьется мое сердце!»[4]
«Она протянула мне свою нежную, бледную руку... а я с суровой грубостью оттолкнул ее.
Недоумение выразилось на молодом, милом лице; молодые добрые глаза глядят на меня с укором; не понимает меня молодая, чистая душа.
— Какая моя вина? — шепчут ее губы.
— Твоя вина? Самый светлый ангел в самой лучезарной глубине небес скорее может провиниться, нежели ты.
И все-таки велика твоя вина передо мною.
Хочешь ты ее узнать, эту тяжкую вину, которую ты не можешь понять, которую я растолковать тебе не в силах?
Вот она: ты — молодость; я — старость».[5]

А зарождалось просто и вроде как бы случайно, когда автор «Месяца в деревне» пришел впервые посмотреть на «неожиданную им Верочку», - она, в восторге от его похвалы и удивления, бросилась к нему на шею и поцеловала его. Неожиданное в том смысле, что он совсем не ожидал, что его героиню можно так сыграть, как это сделала, просто, без надрыва, красиво... Это же повторилось и в Спасском, за обедом, в день годовщины свадьбы друзей писателя - Полонских. Эти поцелуи часто выплывали в памяти, будоража и омоложая кровь...

«После третьего действия (знаменитая сцена Верочки с Натальей Петровной) Иван Сергеевич пришел ко мне в уборную, с широко открытыми глазами подошел ко мне, взял меня за обе руки, подвел к газовому рожку, пристально, как будто в первый раз видя меня, стал рассматривать мое лицо и сказал:

— Верочка... Неужели эту Верочку я написал?! Я даже не обращал на нее внимания, когда писал».[6]

В то время уже не было той силы привязанности к Полине, власть её над ним ослабевала, и мысли его часто витали возле Маши, привязанные её невинными поцелуями. Да кого угодно может растопить умелая талантливая игра с неподдельным интересом и настоящим чувством... И непонятно чего было больше. Вряд ли сама Марья Гавриловна понимала прозрачно своё отношение к Тургеневу, но то, что у неё были и чувства – нет сомнения. Исследователь один так пишет об этом: «Расставшись с Савиной, он не переставал мечтать о ней. Кокетка забавлялась тем, что своим жеманством провоцировала этого известного беззащитного старика. Время от времени она даже позволяла ему прикоснуться почтительным дыханием к своим губам. Но ничего более».[7] Возможно биограф был не совсем прав в отношении Савиной. Зная отношения между ними, то напрашивается желаемый исход, будь меньше годами Иван Сергеевич, у них мог бы возникнуть союз, как долго бы он продлился, то уже другое дело и продлевает область гадания. Однако здесь ключевое: если бы, ах! если бы...

Незабываемое время или вечер, когда он у себя в кабинете в первый раз прочитал ей и Полонским свой рассказ «Песнь торжествующей любви». Эта песня была ничем иным, как «влиянием» Маши на него, как ответ его на свои возникшие чувства... На женское общество по свидетельству Якова Петровича рассказ произвел сильное впечатление, а на другой день Савина простилась с хозяином и четой его друзей и покинула его гостеприимный дом, как оказалась навсегда при его жизни, а ему оставалось жить два года.

Оставаться здесь в Спасском во многом потеряло смысл, оставалось привычное то, что годами его окружало и как он не сопротивлялся, уже рвались в пространстве нити, привязывающие его к родной земле, ко всему тому, что сейчас его окружало. С её отъездом образовалась пустота, которая должна была быть чем-то, кем-то заполнена. Семьи не было, дочь была во Франции, но и она не росла при нём, а, следовательно, не было у него душевной привязанности к дочери...

Потом он напишет Савиной из Франции, всё мечтая в грёзах, что было бы если бы...

Савина собиралась ехать поехать в Италию. «А представьте-ка следующую картину: Венеция, напр., в октябре (лучший месяц в Италии) или Рим. Ходят по улицам – или катаются в гондоле – два чужестранца в дорожных платьях – один высокий, неуклюжий, беловолосый и длинноногий – но очень довольный, другая стройненькая барыня с удивительными (черными) глазами и такими же волосами... положим, что и она довольна. Ходят они по галереям, церквам и т. д., обедают вместе, вечером вдвоем в театре – а там... Там мое воображение почтительно останавливается... Оттого ли, что это надо таить... или оттого, что таить нечего? Однако я порядочные глупости пишу. Засим... (никто ведь этого письма не увидит?) беру в обе руки Вашу милую головку – целую Вас в Ваши губы, в эту прелестную живую розу, и воображаю, что она горит и шевелится под моим лобзаньем. Воображаю... или вспоминаю?..»[8]

Вспоминал...

«Я прожил во Флоренции – много, много лет тому назад (в 1858 году) – десять прелестнейших дней «...» а между тем я был там один... Что бы это было, если бы у меня была спутница, симпатическая, хорошая, красивая (это уж непременно)... Тогда мне еще сорока лет не было. Года почтенные... но я был еще очень молод – не та развалина, которою я являюсь теперь. «...» Вы красавица – и не каменная; только согреваетесь Вы не моими лучами. Вам нужен воин – и молодой, и бессмертный. Что ж! Вы правы!»[9]

Позже при встрече с ней в Париже Тургенев навестил ее и, преподнёс букет азалий:

— «Цветите, как они».[10]

А пока здесь, в Спасском, вспоминал, как сидели они на этой самой лавочке, мило беседовали, а он любовался ею, слушал её разговоры, говорил сам... Это был период, когда он так описывал в своём письме, правда не ей, а далеко во Францию, но от этого нисколько не умалялась картина в самой деревни, когда всё вокруг благоухало и шептало о любви, красоте и присутствие любимой женщины увеличивало эффект восприятия окружающего: «... У нас сейчас самая пора сенокоса; воздух напоён запахом сена и земляники, в изобилии зреющей в траве (сколько поедают этой земляники дома – уму непостижимо! детские животики заметно раздулись, и никакого несварения желудка! я тоже уписываю за обе щёки). Сегодня солнечно и ветрено, как весело от этого деревьям; даже их шум, который постоянно шумит в ушах, как будто излучает свет. Соловьи больше не поют; но в тридцати шагах от дома поселилась кукушка и беспрестанно твердит две свои ноты, которые в свою очередь, повторяет церковное эхо. Наша церковь стоит прямо перед домом...».[11]

8

Стой минуты, как случился отъезд Савиной из имения, как не был Иван Сергеевич увлечён молодой актрисой мысли его опять стали разворачиваться в привычную сторону, на запад, а именно к Полине. Прошло несколько десятков лет, а при мысли о ней всегда вспоминалась фраза его матери, женщины не только властной, но и проницательной. Её слова, сказанные на заре юности своим сыновьям, были пророческими, как будто читала их дальнейшую жизнь:

— Жаль мне вас, — говорила она сыновьям, — вы пропадете, не будете счастливы, потому что оба вы однолюбцы, — это означало, что всю свою жизнь они будут привязаны «к одной и той же юбке». Как в воду глядела... Сам Тургенев вполне разделял выраженное в этих словах мнение своей покойной матери.

Когда же узнала о привязанности сына Ивана к испанке, видя своё бессилие повлиять на ситуацию кричала ему:
— Околдовала тебя проклятая цыганка! — и грозила лишить наследства.
— Маман, она не цыганка, она – испанка..., — возражал Иван.

— Тут явно не обошлось без колдовских чар, приворотного зелья, — шептались и судачили в светском обществе, — Как есть чистой воды колдовство!..
«Колдовство проклятой цыганки» - эта версия ходила по салонам Парижа и Петербурга...
« — С той самой минуты, как я увидел ее в первый раз, – с той роковой минуты я принадлежал ей весь, вот как собака принадлежит своему хозяину... Я уже не мог жить нигде, где она не жила; я оторвался разом от всего мне дорогого, от самой родины, пустился вслед за этой женщиной... В немецких сказках рыцари часто впадают в подобное оцепенение. Я не мог отвести взора от черт ее лица, не мог наслушаться ее речей, налюбоваться каждым ее движением; я, право, и дышал-то вслед за ней».[12] Такими словами, вложенными в уста героя повести, объяснял он, что случилось и каково вообще его отношение к происходящему с ним. Как живется ему и в каких отношениях он стоит к госпоже Виардо, Иван Сергеевич постоянно умалчивал. «... Да никто из нас и не решался его об этом расспрашивать; мы только молча удивлялись, как мог он так подчиняться французскому сухому и узкому режиму, он - такой гостеприимный и свободолюбивый. Но чужая душа - потемки, и я никогда не позволял себе быть судьей его», — впоследствии вспоминал его самый близкий друг Яков Петрович. Уже позже, он в письме своему адресату сделал попытку объяснить узы такой привязанности Ивана Сергеевича и Виардо, что оба они на редкость артистичные натуры, но полно ли это объяснение, способное ли оно охарактеризовать всю сложную гамму чувств писателя к Полине? вряд ли...

Возможно, ли сейчас просто и доходчиво разложить по полочкам всю драму Ивана Сергеевича в его чувствахк Полине и драма ли была? А может любовь? – долгая и пламенная, возвышенная и всепоглощающая, какая? Безответная и безнадёжная? Но может ли быть такой любовь безответной на протяжении сорока лет? Наверное, она, на разных отрезках её длительности, была всякой... А в прозвище, что магнитом притянулась к Полине «проклятая цыганка», было ли в нём что-то от истинности, от магического воздействия таланта и личности на писателя? Наверное, да! - в ней таилась не только притягательная сила её таланта, но непреодолимая тяга кармического плана. Ничем нельзя объяснить этот союз двух разных по национальности, темпераменту, роду деятельности, как только притягательной силой космического закона перевоплощения. Из жизни в жизнь они притягивались друг другу и создавали тугие узлы родственных связей и любовных отношений. Кроме этой, никакая другая сила не могла бы удержать их подле другого, ни любовь, ни талант обоих (что часто служит наоборот отталкиванием), ни просто дружба. Слишком во многом были они разные, кроме того, что были в своих сферах творчества гениальными людьми.

Их долгий и странный роман до сих пор остается одной из главных загадок мировой литературы. Многие исследователи жизни Тургенева в той или иной манере считают за честь и обязанность коснуться их чувств, и имеют право исследовать, предполагать, выдвигать гипотезы, но так, как есть на самом деле, знает только пространство той жизни, где они жили и как они жили, всё остальное оставим словам самого героя: «Мое чувство к ней является чем-то, чего мир никогда не знал, чем-то, что никогда не существовало и что никогда не сможет повториться», — признавался сам Иван Сергеевич на склоне лет. Так сможем ли мы всё сложить, как есть? Нет!.. Сказали немного и достаточно, чтобы за нами пришли скрупулёзные исследователи, может они сделают, как надо...

Всю жизнь, после их встречи он всегда возвращался к Полине, «на краешек чужого гнезда» - его выражение. Одиночество не выносил, боялся его, от этого даже с замужней певицей ему было уютнее, удобнее... «Годами жил в ее доме или снимал жилье рядом. Сопровождал на гастролях по Европе. Когда супруги Виардо приобрели виллу в Баден-Бадене, он построил свой дом по соседству...
– А муж как реагировал?
– Луи, напомню, был старше супруги на двадцать один год. Сразу все понял, не мешал, скандалов не закатывал. К Тургеневу относился дружески. Вместе охотились под Парижем, в Германии...
Нельзя сбрасывать со счетов и меркантильность супругов. Оба любили деньги. А Тургенев был богат. Возвращаясь из Франции на родину, продавал то деревеньку, то рощицу. «Чужому гнезду» деньги требовались всегда». И такое мнение ходило о нём и имело место быть.

А чтобы поменять всё решительным образом лишал себя хоть какой-то воли и обзывал себя: «Трус, как есть трус...»

А сама Виардо его любила? Здесь опять же разные мнения, но существует и такое, что вряд ли... Что любила только себя, а другим позволяла себя любить, поговаривали, что у неё было бесчисленное количество поклонников. Тогда почему, только Тургеневу удалось остаться быть всю жизнь, после знакомства, подле неё? Прислушаемся к словам другого русского писателя о её любви к Тургеневу, а мы не будем категоричными и брать на себя ответственность «чужую беду, руками разведу», писатель Борис Зайцев хорошо сказал: «В изяществе, уме, красоте молодого Тургенева было много привлекательного. Конечно, ей это нравилось. Ещё нравилось – его любовь к ней. Но она не болела им. Он не имел над ней власти. Она не мучилась по нём, не страдала, не пролила той крови сердца, которую требует любовь». И всё-таки, до конца осталась с ним... Загадка!? Вопрос возник и повис в воздухе неотвеченным. Почему так случилось?!..

Однако то несомненно, что его тяготило одиночество и отсутствие личной семьи... Он жаждал «пугливо прижаться к другой жизни» и по-хорошему завидовал приютившимся под навесом во время грозы двум голубям, которые «... нахохлились оба и чувствуют каждый своим крылом крыло соседа...
«Хорошо им! И мне хорошо, глядя на них, хоть я и один, один, как всегда!»[13]

Вот в таких мыслях, отдавая себе отчёт ясно и полно, решился он на возврат к «чужому гнезду», где бы смог он присесть на краешек его...

------------------------------------------------
Иллюстрация: Художники Ю. АНОХИН и Е. СОРОКИН. Иван Тургенев и Мария Савина в Спасском-Лутовинове.


[1] Тургенев Иван Сергеевич «Записки охотника» «Татьяна Борисовна и её племянник» Художественная литература. 1953. т.1 с. 265
[2] Из письма Тургенева Савиной Письма, т. XIII, кн. 1, с. 103
[3] Кони Анатолий Фёдорович очерк «Савина и Тургенев».
[4] Тургенев Иван Сергеевич Строки из стихотворения в прозе «Как хороши, как свежи были розы...» Художественная литература.1956. т.8 с.501
[5] Тургенев Иван Сергеевич Стихотворение в прозе «Чья вина?» Художественная литература.1956. т.8 с.514
[6] Савина Мария Гавриловна Моё знакомство с Тургеневым И.С.
[7] Анри Труайя Иван Тургенев Глава XIV. Предчувствия
[8] Письмо Тургенева Савиной от 18 (30) октября 1881 года.
[9] Письмо Тургенева Савиной от 13 (25) марта 1882 года.
[10] Анри Труайя Иван Тургенев Глава XIV. Предчувствия
[11] Из письма Тургенева И.С. - Клоди Шамро от 25.06.1881г. Москва. Издательство «ПРАВДА». 1988. с.550.
[12] Тургенев Иван Сергеевич «Переписка». Художественная .литература.1955. т.6 с.114
[13] Тургенев Иван Сергеевич Стихотворение в прозе «Голуби» Художественная литература.1956. т.8 с.496