Поправка номер двенадцать
– Держись, всё будет норм...
Но не думаю, что он слышит. Хрипит, глаза закрыты.
Я не сразу сообразил, что случилось, просто увидел, как с карниза что-то падает. Вряд ли я успел бы его подхватить, да и фиг знает, что было бы, если б успел. Я хоть и нормально лётаю, но не то чтобы аки птыц. Да и реактивка, в любом случае, на меня рассчитана, а не на меня плюс сколько он там кэгэ.
Подлетел – он лежит. И так лежит... вывернуто как-то. Как Супергибкий в рекламе кауча. Наверняка позвоночник сломан...
Медслужбу я вызвал, но три минуты, три с половиной, три сорок пять – и где они? Реально жалко мальчишку. Ему лет пять, наверно. Или больше. Или меньше. Я не специалист... Время, тайм! Медики, ау!
* * *
Медслужбовский ялик несётся как угорелый. Городские огни в стиглассовом диске окна размазались в широкую радужную трассу.
Вдруг пацанёнок перестаёт хрипеть. Вглядываюсь – дышит. Успеем...
– Все жизненные показатели – на мониторе, – напоминает медслужбист. По-моему, я его раздражаю.
Не знаю, зачем я напросился с ними. Но вот, напросился.
Он говорит, скорее всего пацан полетать хотел. Дети в этом возрасте не вполне понимают, что человек летает не сам по себе, что дело в перфекте, в реактивке. И перфект не сам по себе – его покупают, вживляют, осваивают... Кто-то всё это должен объяснить, рассказать-показать, убедиться, что дошло!
– И куда только родаки твои смотрят? – возмущаюсь я (продолжаю обращаться к мальчишке, как будто он в сознании, мне так легче почему-то). – Прямо завтра пусть начинают перфектами тебя шпиговать! Хоть реактивку, хоть ночное зрение, хоть вотер-транс...
Смотрю – медик на меня как-то скептически уставился. Если не сказать офигевше. Корректирую:
– Ладно, не завтра. А как поправишься... Ну, или хотя бы пойдёшь на поправку.
– На поправку... – в задумчивости повторяет медик. – Вы, юноша, альфа?
Я киваю.
– А мальчик – каппа.
– Откуда вы знаете?
– Это очевидно. И очевидно, и на мониторе выведено, – он показывает на кривенькую синюю буковку в самом углу – «каппа», действительно...
– Я понял, понял, – соглашаюсь я, но медслужбисту, видимо, мало того, что я уже понял, он разворачивает всю колонку и читает:
– Марик Алексанян, пятое мая две тысячи шестьдесят восьмого... Так, родители... Вот, общий баланс: минус пять. Ему его «родаки» хорошо что штаны купили.
– Минус пять чего? Тысяч?
Медик молчит. По-моему, я раздражаю его всё больше. Решаю, что терять мне нечего и спрашиваю:
– Мы вообще куда? Что-то долго...
– Странные вы, альфы... Мы в социальный госпиталь. В реанимацию. Или выкинем пацана в иллюминатор, раз уж он каппа? Пусть на улице подыхает?
– Да я не про это! Я как раз наоборот!.. Успеваем?
– Успеем.
* * *
Я, конечно, не понимаю в этом ни черта, но... что-то я ни черта не понимаю!
Мы перебазировали Марика на коврик с таймером и... И ничего! Больше ничего на этом коврике нет. Даже монитор остался в ялике!
Таймер взвизгивает, и медслужбист выдаёт что-то вроде улыбки:
– Ну слава богу. Ещё бы немножко – и не успели.
Странно. Мне почему-то кажется, что так и есть – не успели. И даже не «почему-то». Пацан не дышит!
– Не успели же! – возмущаюсь я.
– Успели, – терпеливо повторяет медик как для умственно отсталого. И аккуратно, или как бы это сказать... с почтением гладит таймер. – Восемнадцать семнадцать. Время смерти, – поясняет он.
– Я же и говорю!..
– Поправка номер двенадцать к закону о статусах.
– Не помню...
– А надо бы. Низкий социально-финансовый статус не может быть причиной отказа в госпитализации, позорной смерти гражданина Города на улице Города. Город-в-Веках-Живи! – выкрикивает медслужбист.
– Город-в-Веках-Живи, Город высокой справедливости, сходных возможностей, свободы, равенства и братства, – отзываюсь я несколько потише, но тоже громко. Я не фанатик, но я гражданин. А потревожить мы тут, хоть как ори, вряд ли кого-то сможем. Это же реанимация, тут всем и так плохо. Плохо – или никак. Как этому Марику примерно...
Свидетельство о публикации №222020101028