Безымянный

Горохин поднялся на восьмой этаж пешком, чтобы самому себе казаться спокойным. Даже немного уставшим. Отдышку, появившуюся где-то в пролёте шестого, он посчитал успехом. Оставалось только не устать окончательно, чтобы не задохнуться и не попросить воды. Хотя это было бы кстати. Лишний повод попасть в чужую квартиру, разговорить жителей, забраться в глубину их сердец или хотя бы кухни; оттуда так просто не выведешь.

Вредные привычки напомнили о себе. Горохин закашлялся. Шмыгнул носом. К горлу подобрался ком. Набравшись смелости, он позвонил в центральную квартиру. В мир, который начинался с двери, обшитой брезентом и обклеенной фотографиями котят и кутят.

— Кто?

— Социальная помощь. Меня зовут Дмитрий. Откройте.

Дверь открылась. Горохин тут же почувствовал запах бумажной колбасы и стухших мочалок. Старики, подумал он.

— Кто Вы говорите?

— Социальная помощь, — ответил разочарованно Горохин.

На пороге его встретила бабушка, ростом чуть ниже дверной ручки. С поредевшими волосами, дрожащими руками, она всё ещё казалась живой лишь благодаря своим ярким голубым глазам.

— Помощь?

— Кто там? — послышался голос из глубины квартиры.

— Социальная помощь…

— Кто? — не услышал.

— Социальная помощь, — прокричал Горохин, добавив зачем-то, — Федор Иванович!

Старушка заулыбалась, но ещё никак не могла отпустить ручку двери.

— Он Иван Фёдорович, — мягко поправила она Горохина.

— Разве не наоборот?

— Чего он хочет?

— Чего Вы хотите?

— У меня ежемесячное анкетирование, Иван Фёдорович. Надо узнать, как вы тут живёте.

— Но в прошлом месяце к нам никто не приходил.

— Понятное дело. Мы начали только в этом.

Старушка отпустила ручку и Горохин зашёл внутрь. Внутри оказалось душно и щёки Горохина тут же набрали румяный оттенок, а подмышки и спина стали липкими.

— Тапочки должны быть там, на полке.

— Вижу. Сейчас, я не займу у вас и десяти минут.

— Вы уже торопитесь?

— У меня целый ваш дом на сегодня.

— О, это вы быстро. Тут пенсионеров осталось мало. Только Терехова из пятого, но она неразговорчивая, даже на лавочку не выходит. А в девятом Сальниковы. Обязательно к ним сходите, у них сынок блаженный. Пучеглазый такой. Говорят, это из-за чернобыльского ветра. Но мне кажется, это из-за гороха. Она его, наверное, постоянно ела, когда беремена была. Он был дешевый тогда, потому что отравленный. Но куда было деваться? Да?

— Пройдёмте в комнату, я только задам вам пару вопросов.

— Да. Вы разговаривайте больше с Иван-Фёдорычем, он из нас лучше всех слышит.

Горохин прокашлялся. Он нервничал, как нервничают дети, неся дневник на проверку: одно неверное слово— и потянутся за ремнём. О ремне, конечно, было смешно подумать. Горохина никогда не били ремнём. Поэтому, наверное, в свои двадцать шесть, он мог позволить себе ругаться на кассе и, стоя перед зеркалом, обманывать себя каждое утро. Воспитанный на сериалах, он примерял на себя образы полюбившихся персонажей один за другим.

— Добрый день, Иван Фёдорович.

Старик сидел в кресле и пялился на тапочки гостя. Горохин решил повторить:

— Добрый день, Иван Фёдорович! Я из социальной помощи.

— Зачем ты кричишь? Я не глухой.

— Вы не ответили…

— Я не глухой, но ворчливый. Мне уже восемьдесят три. Теперь то я могу сказать всем, как они меня достали?

— Можете, Иван Фёдорович, — сказал Горохин, подыскивая себе место на кровати. — Но лучше расскажите мне, как Вы живёте. О чём думаете? Никто Вас не беспокоит?

Старик тяжело вздохнул. Горохин понял, что живёт старик неплохо. Только сейчас он думает о том, как скоро гость покинет его дом. Что беспокоит его только Горохин, отрывая его от дневных сериалов про ментов и их собак.

— Ладно, Фёдор Иванович. Я пришёл не только за этим. Не волнуйтесь, я бумаги заполню сам. Попрошу никого к вам больше не приходить, ладно? Только Вы должны мне помочь. Я ищу человека, который должен жить в этом доме, на этом этаже. Только я не знаю номера его квартиры. Скажите, где живёт Дёмин?

— Я Иван Фёдорович. Хотя, мне уже не до этого. Так. Дёмин. Я давно его не видел.

— Но вы его знаете?

— Конечно, он живёт в соседней квартире. Кажется.

— В какой? Правой или левой?

Старик задумался. Его брови сгорбились. Он стал набирать воздуха, чтобы ответить. Ещё набирать. Набирать…Стал задыхаться, икая и поскрипывая зубами. Горохина окутал холод. Старик может умереть на его глазах, прямо сейчас. Он икал и пытался достать что-то из нагрудного кармана. Пытался не жмуриться, но слёзы потекли из его глаз. Будто примерзнув к кровати, Горохин не мог сдвинуться с места. В глазах стало темнеть, а в ушах появился свист. И только большие настенные часы били стрелками, как и всегда бьют.

Из-за плеча появилась старушка.

— Ну что же вы ему не поможете, Помощник? Он же сейчас расчихается!

Старушка вытащила из нагрудного кармана носовой платок и приложила к носу мужа.

— Давай!

Старик чихнул. Да так сильно, что у Горохина загудело в груди.

— Я Вам там чай заварила, — сказала старушка. — Сейчас принесу. Вы с сахаром будете?

— Мне пора идти.

— Никуда ему не пора, — строго ответил Фёдор Иванович.

Горохин оглянулся.

— Я же не сказал, в какой квартире живёт этот ваш Дёмин.

— Да я сам найду. Главное, что я не ошибся подъездом.

— А Вы Дёмина ищите? Что же вы раньше не сказали? Это ж 189 квартира.

— Слева или справа? У вас нет номеров.

— А вот это я не подскажу, — задумалась старушка. — Я Женьку давно не видела. Но вы оставайтесь. Там же чай на кухне. А я вам всё, что о Женьке знаю, всё расскажу. Пойдёмте.

— Мне нужно идти, простите.

— Да куда же вы так? Работаете как нечеловек.

— Я не человек, а сотрудник.

Раскидав тапочки по полу, переобувшись, Горохин вышел на площадку. Посчитав квартиры слева-направо, он постучался в правую. Тишина. Постучался ещё и дверь открылась, только другая. Первая слева.

— Вы не стучите, там никто не живёт.

Горохин обернулся. Перед ним стоял мужчина с желтыми глазами. Одетый в тапочки, шорты и белую рубашку с галстуком на шее, он чесал воспалённые щеки. Только что брился.

— Добрый день. Я из социальной помощи. Дмитрий. Пришёл к Дёмину. Только с квартирой какие-то трудности. Скажите, он здесь проживает?

— Здесь, — ответил мужик. — Ну, только не здесь, а тут. Я Дёмин.

Они пожали друг другу руки.

— Странно. А старики сказали, что…

— Да старикам лишь бы поговорить. Сегодня так расскажу, завтра по-другому - вот им и новости. Особенно, если дети не навещают. А Вы? Пришли мне помочь?

— Пройдёмте в квартиру. Валерий, так? Я давно вас ищу.

Мужик отошёл от двери. Сказал:

— Проходите. Только сразу на кухню, а то у меня не убрано.

… и каждый скрип напоминает нам оркестр …
Горохин прошёл. И сразу на кухню, подумал он, идеально. На кухне его ждал порядок, или просто отсутствие большого количества посуды. Томно гудящий холодильник, сухая раковина, чистая скатерть. Только табуретки скрипят.

— Я сейчас. Только закончу в ванной, — сказал Дёмин.

Он вернулся через несколько минут. С легкой улыбкой на лице и красным подбородком.

— Воду горячую отключили. Лето. Приходится холодной…Теперь всё лицо жжёт. Зато подтянутое, как у кинозвезды. Знаете такой приём?

— Да, наслышан, — сказал Горохин. — Говорят, ежедневное умывание холодной водой лучше ботокса.

Дёмин замер. Издал языком «н-ц». И взмахнул рукой.

— А вы, Дмитрий…У меня хорошая память. Вы исключительный человек! Вы изучаете кинематограф? Или актёрское дело? Я сразу заметил, что вы натасканы. Признавайтесь!

— ВГИК.

— А…Вот и оно!

— Вступительные сдал на отлично. Представляете? А вот с литературой не сложилось. Ушёл из-за Гоголя.

Дёмин присел напротив, продолжая протирать шею полотенцем.

— Да не при чём. Или всё же…Короче, поругался с преподавателем. Решил взять отпуск. Жду, пока сменится.

— Или умрёт.

Дёмин и Горохин переглянулись.

— Да, — ответил Горохин. — Только никому не рассказывайте.

— Я вообще очень надёжный, — и провел пальцем по губам. — Видите, какой у меня здесь порядок. Сложно поддерживать такое в одиночку. А я могу.

— Вижу. У вас очень уютно.

— Вот. Уют. Уют- это самое главное. Вот знаете, смотрю я телевизор, вижу хоромы наших звёзд. Беглым взглядом только роскошь бросается в глаза. А жить бы так я не смог. Что мне делать в таком большом доме, где кран стоит больше меня самого? Или люстра, на которую бы мой дед зарабатывал три своих жизни. Мне приятно иметь то, что я нажил посильным трудом. Это я называю настоящим искусством. Или секретом жизни. А у вас, Дмитрий? Есть секрет жизни?

— Конечно есть, — смутился Горохин.

— Раскройтесь! Раскройтесь прямо здесь и сейчас. Я вижу, что вы замечательный человек.

— Замечательный?

— Да. Такая жара на улице, а вы затянули на шее галстук. Совсем как я…Впрочем! Дмитрий, я вижу, что вы хороший. А значит и секреты вашей жизни будут хорошими.

— Секреты же на то и секреты, чтобы о них никто не узнал. У всех есть скелеты в шкафу.

— У меня нет! У меня просто шкафа нет, — и Дёмин рассмеялся. — Но вот в моей квартире сидит хороший человек, представитель социальной помощи, которая помнит обо мне. Дмитрий, я надеюсь, что мы сможем помочь друг другу.

— Наверное.

— Давайте так. Я расскажу вам один секрет. А затем вы тоже расскажите мне один свой секрет.

— Хорошо.

— Кажется, я алкоголик. В последнее время меня так и тянет сбежать от проблем. А проблем и нет. Проблемы только от того, что я пью. Понимаете? Я пью, потому что боюсь остаться один. И остаюсь один, потому что пью. Не понимаю, что за космическая ошибка произошла, но в мою квартиру больше не попадает солнечный свет. Кажется, солнце просто избегает меня.

Горохин прокашлялся. Шмыгнул носом. Смял мизинец до хруста. Каждая следующая секунда начинала его душить.

— Теперь ваш ход.

— А? Мой ход? — повторил Горохин. — Мой ход. Валерий, — сказал он. — Кажется, я ваш сын.

И снова кашель. Горохин даже поперхнулся.

— А я так и знал! Не веришь? Я так и знал, что ты это скажешь.

— Знали?

— Знал! В нашем доме давно не было социальных служб. Особенно служб помощи. Нам уже ничем не помочь.

— Но…

— Да! Но ты мне помог. Ты набрался смелости. Пришёл, сказал, что я твой отец. Выглядит как глупый розыгрыш. Ты не разыгрываешь меня, а? Сынок! А то если разыгрываешь, в моём шкафу есть пара отличных ремней. Одним из них меня бил мой отец. Твой дед, получается.

Горохин признался. Теперь он не мог сказать ни слова. Теперь он не знал, что делать. В сериалах такая фраза прерывалась рекламой, а в жизни рекламной паузы он ещё никогда не встречал. Теперь Горохин там, куда он завел себя сам. Пешком; на восьмой этаж панельного дома. На кухню к человеку, который точно не сомневался в том, что Горохин его сын.

— Я же почувствовал тебя. Когда брился. Смотри, — он показал царапину на своей щеке, — это из-за тебя. То есть благодаря тебе! Я услышал голос, твой голос, и внутри меня что-то расцвело. Прекрасный цветок белого лотоса.

— Белого лотоса…

— Так. Дима. А как же ты нашёл меня?

— Мне рассказала Таня, моя тётя, мамина сестра. Сказала, что ты живёшь здесь.

— Танька? Танька…Она всегда мне нравилась, — сказал Дёмин. — Но твоя мама больше. Сам понимаешь.

— Она говорит, поэтому вы и расстались. С моей мамой.

— Я смотрю, она всё тебе рассказала. Только у меня вопрос. Почему же они мне всё не рассказали? Теперь ругают меня столько лет. Кстати, тебе сколько?

— Двадцать шесть.

— Двадцать шесть лет! Да за двадцать шесть лет только одними мыслями человека можно с Земли изжить. Но как видишь, я просто живу не в той квартире. Мне повезло, — рассмеялся Дёмин. — Повезло, что я увидел тебя. Сын.

Они поднялись со скрипящих табуреток и обнялись.

— Давай отметим?

— Я ничего с собой не взял.

— А у меня есть. Сейчас.

Нет танца естественнее, чем возвращение за спрятанной бутылкой. Дёмина не было меньше минуты. Он ходил в ванную. Было слышно, как он ковыряется под раковиной.

— А твоя мама обо мне совсем не рассказывала?

— Только когда ругала.

— Это понятно, — Дёмин поставил на стол бутылку водки. — Рыбку будешь?

Горохин кивнул. Дёмин открыл холодильник, опустевший и замызганный внутри, в центре которого стояла банка открытых рыбных консерв.

— С маслецом самое то. Сейчас попробуешь. Они, знаешь, дешёвенькие, но очень качественные. Я правду знаю.

— Прямо правду?

— Самую настоящую. Эх, сколько бы ты узнал, если бы жил со мной. Но жаль, я о тебе не знал. Как жаль.

— Зато теперь я здесь.

Водка наполнила стаканы. Вилки уткнулись в обветренные кусочки скумбрии. Сквозь шум внутренних тревог послышался тост.

— За воссоединение. Да?

— Да.

Выпили. Закусили. Вздохнули.

— А мама, кстати. Моя мама. Ты её помнишь?

— Помню, конечно, Дима. Но мне не хочется говорить о ней. Надеюсь, ты понимаешь, что мне немного неприятно. Я хочу говорить. Но хочу говорить о тебе. Понимаешь? Налью ещё.

— Понимаю. Но моя мама, она умерла в том месяце.

— Какой ужас! Вирус?

— Рак. Постой. Я лишь хочу сказать, что у неё был блокнот. Дневник. Там она описала тебя. Хочешь, прочту? Я получил его лишь неделю назад. Я читал бегло. Хотел выбрать нужный момент.

— Ну, ладно, доставай…Но я не хочу вспоминать себя того, прошлого. Я изменился. Да, пусть моя жизнь сейчас не сказка. Но теперь мне не о ч ем жалеть.

— Я прочту лишь раз. Думаю, что это полезно— сравнить себя. Если ты был так ужасен…Хотя, там же только внешность. Но всё-таки, если ты вспомнишь себя того, прошлого и ужасного, то ты обрадуешься тому, каким ты стал. Да?

— Ладно, читай.

Горохин порылся в своей сумке. Он достал оттуда сиреневую тетрадку, открыл на закладке. Дёмин сказал:

— Но давай-ка мы сначала выпьем, ладно?

— Конечно, — сказал Горохин. Он выпил и снова потянулся к тетради.

Дёмин покраснел ещё больше. С лица пропала лёгкая улыбка. И что-то мешало в горле.

— Читаю. «Тринадцатое мая, четверг. Я давно знакома с Валерой. Даже, кажется, влюблена и готова забыть обо всём на свете. Всё из-за его аромата. Он говорит, это французские духи, и обещает привезти мне такие же в следующем месяце. А я верю каждому его слову. Не знаю, что такое любовь. Существует ли душа, и душой ли я люблю его? Но я хочу запечатлеть момент, пока я воспринимаю его физически. Потому что мой глаз радуется каждому появлению Валеры. Мой голос становится тоньше рядом с ним, талия тоньше, мысли воздушнее… У него светлые, длинные волосы…

— Выпали все три года назад…

—…голубые глаза…

— Почки сейчас настоящий бич. У каждого третьего теперь глаза желтушные.

—…и мне совсем не страшно держать его за руку. Пусть у него и нет безымянного пальца…

Горохин поднял голову и пересчитал пальцы на руках Дёмина. Все безымянные на месте.

— Без комментариев. Время тяжелое было.

— Время?

— Кризис.

— Вы не Дёмин Валерий.

— Нет? А кто же я?

— Не знаю, — разозлился Горохин. — Я не знаю вашего имени! Но вы точно не Дёмин Валерий. Нет, совсем не Дёмин Валерий. Ни капли. Совсем не он, нет!

— Хочешь сказать, что ты не мой сынок Димка?

— Что? Что вы говорите? Я не ваш сын!

— Получается, это был обман?

— Мужик, не строй из себя жертву. Это ты меня обманул. Зачем ты назвался Дёминым Валерием?

Незнакомец налил ещё выпить. Но только себе. Он выпил, покрехтел немного и вернулся к разговору. Но Горохин уже не давал вставить ему фразу. Он кричал, но уходить не собирался.

— А почему? Дима! Дима!

— Что «почему»!?

— Почему ты тогда поверил, что я твой отец?

Горохин встал. Вышел в прихожую. И Дёмин увидел в этом некоторое превосходство.

— Ну же, Дима, сотрудник социальной помощи! Ты вообще там работаешь?

— Почти.

— Что значит «почти»?

— Почта. Я работаю на почте.

— А как же кино? Как же ВГИК? Я смотрю, ты любишь погрубить. Как и любишь себя обмануть. Мне жаль, что твоего отца не было рядом. Он бы не дал тебе спуска. Я бы не дал.

— Ты не мой отец! Ты не можешь давать мне советы?

— Да какая разница? От хорошего совета не отказываются.

— Ты алкоголик.

— А твой отец уже мертв. Вряд ли алкоголик хуже мертвеца.

— Ты не знаешь моего отца.

— Как же. Конечно.

— Да даже если бы ты знал его, ты бы всё-равно забыл. Ты ведь даже не помнишь своего имени. Скажи, ты помнишь своё имя?

— Дима, да я же пью каждый день! Зачем мне моё имя? Я им больше не пользуюсь.

— Вот и оно!

Горохин стал искать выключатель. Провалившись рукой в темноту, он повалил на себя вешалку. Разгребая куртки, он нащупал книжечку. Паспорт.

— Я твой паспорт нашёл. Ага! — Горохин, всё ещё валяясь в темноте, развернул паспорт. — Ничего не видно!

Незнакомец включил свет.

— Прочти, но не называй. Ладно?

— Что? — Горохин жадно вычитывался в каждую буковку имени незнакомца.

— Только не называй моё имя. Я прошу тебя.

Горохин выглянул из-за паспорта. Сравнил внешность незнакомца с фотографией. И закрыл его. Отложил.

Незнакомец помог Горохину подняться. Собирая куртки с пола, Горохин извинялся. На лице незнакомца вновь появилась легкая улыбка. Ему нужно было снова выпить…

— Ответь, почему ты решил стать моим отцом?

— По той же причине, что и ты решил стать моим сыном. Или по той, что я решил остаться безымянным.

— Мне пора.

— Да. Давно пора, — ответил незнакомец.

— Извините.

— Да ладно. Не стоит. Лучше дай мне пару сотен, Социальная Помощь. Мы почти добили мои запасы.

Горохин достал из кармана кошелёк. Вытащил оттуда деньги. Несколько бумажек. Протянул их незнакомцу.

— Оставлю хороший отзыв о вашей организации.

Горохин вернулся на лестничную площадку. Средняя дверь открылась и оттуда вышла старушка, жена Ивана Фёдоровича.

— Молодой человек, а помогите нам, раз вы из социальной помощи.

— Я не из социальной помощи.

— Что вы сказали? Простите, я плохо слышу.

— Я помогу вам!

— Вынесите наш мусор, пожалуйста, — и показала на два черных мешка, стоящих в коридоре.

— Хорошо.

Старушка захихикала. Хихикая, она вернулась к себе в квартиру. Хихикая закрыла дверь. И, кажется, она ещё долго не могла остановиться хихикать. Её тоненький смешок затерялся в шуме сериалов про ментов и их собак.

Горохин взял два мешка с мусором и пошел вниз по ступеням. На встречу ему поднимался мужчина с голубыми глазами. Они поздоровались. Пропуская жителя, Горохин увидел, как тот прячет руки в карманах ветровки. Но он не придал этому значения. Его отвлек запах. Настолько незнакомый, но интересный запах, что Горохин даже испугался. Он думал, то ли окно где-то открыто и пахнет уличной свежестью, то ли так воняют мешки с мусором. Спустившись ещё ниже, где-то на шестом, он услышал хлопок. Хлопок двери. Где-то на восьмом этаже.

Конец