Журналюга

Возвратился я как-то из командировки, а жена мне с порога:

– Дорогой, давай на дачку съездим, а то больше недели не были.

После короткого отдыха я был готов.

– Дорогая, дай мне какое-нибудь угощение для нашего Бобки.

Бобку, дворового пса, мы привезли из деревни, где была наша дача. Он остался один после смерти хозяина, нашего соседа. Устроили его на автостоянку, где держали свой автомобиль. Главный «стоянщик» Василий, крепкий мужчина средних лет, сколотил ему будку, постелил туда всякого хламу, хорошо кормил и всячески ухаживал за своим четвероногим помощником. Мы же приносили любимому псу каждый раз угощение, а тот «улыбался» своим пушистым хвостом. Но на этот раз Бобка меня не встретил веселым лаем. Лежал на снегу, уткнувшись носом в лапы.

– Бобка, Бобка, ты что, заболел? – ласкал я собаку.

– Да не трогай ты его, – остановил меня Василий, – он уже третий день не ест, как этого журналюгу мы похоронили.

Журналюгой он не зло называл своего помощника, сторожа, бездомного мужчину, которого я как-то привел на стоянку.

– Пристрой, Василий, где-нибудь у себя. Мужик вроде бы нормальный, только жить ему негде, у нас на лестничной площадке уже неделю бомжует.

Обнаружил я этого мужчину в начале осени у себя на лестничной площадке, около мусоропровода, когда мусор пошел выбросить. Он сидел на куске картонной коробки, прижавшись спиной к батарее, и держал в руках какую-то газету, видимо вывалившуюся из почтового ящика.

– Мужик, что ты тут делаешь? – грубо обратился я.

– Отдыхаю. А что, разве нельзя?

– Здесь мусоропровод, а не место отдыха.

– Ну ладно, извините.

Мужчина поднялся и стал спускаться по ступенькам вниз. Он был грацильного телосложения, худой, давно небритый, с высоким лбом и чистыми синими глазами. Тонкими пальцами он прижимал к горлу ворот потрепанной куртки.

– Ладно, сиди, – сжалился я.

– Спасибо. Извините. Вынесите мне, пожалуйста, воды напиться.

Я вернулся в квартиру и рассказал о случившемся жене. Она сочувственно собрала новому соседу бутерброд с колбасой, чашку чая и еще что-то. Все это я вынес своему новому знакомому. Он со словами благодарности принял подаяние, но не накинулся на еду тотчас, а подождал, пока я уйду. На следующий день все опять повторилось. Я отдал ему кое-какие старые вещи: шапку, зимние сапоги, дачную куртку, шарф. Смущенный такой заботой, он непрестанно повторял слова благодарности.

– Вы первые, кто не вышвырнули меня из подъезда.

Моя жена предложила сообщить о новом постояльце в милицию, чтобы его куда-то устроили. Но я возразил:

– В милицию!? Да там ему прежде всего все ребра переломают.

Однажды мы с ним разговорились.

– Журналист я. Бывший журналист. Потерял работу. Вот теперь бомжую. С главным редактором, Канторовичем, не сошлись характером.

– Начальство уважать надо, – нравоучил я неудачного журналиста.

– Да я его уважал до поры до времени. Даже был благодарен, что он меня в нашу самую главную областную газету взял. Она у нас официальная, главная среди СМИ. С ней нельзя было не считаться. Платили мне неплохо. На хорошем счету был. Даже поначалу в гости друг к другу ходили.

– А что же вы не сошлись?

– Да просто он непорядочным человеком оказался. Все началось с того, что я не поддержал его PR-компанию, развернувшуюся в пользу предпринимателя Сироткина, баллотировавшегося в мэры нашего города. Я-то всю его подноготную знал, как он начинал свой бизнес. Отправлял в Китай эшелоны браконьерски срубленного строевого леса.

– Что-то я не знаю никакого такого Сироткина в нашей области.

– Да я и не из вашей области. А вот выкинули из поезда здесь, вот и оказался в вашей области. Статью с этим компроматом на Сироткина не принял Канторович да еще вызвал «на ковер» и взгрел как надо. Тогда я опубликовал статью в независимой газете «Наше дело». Короче, за эту публикацию он меня и уволил.

– А что же ты не пошел в «Наше дело»?

– Да ее вскоре после моей публикации и закрыли. Ведь демократия же! Работу потерял. Стал пить. Жена ушла. Правда она никуда не ушла. Это я ушел. Дочку жалко. Красавица, умница. Замуж собиралась. Пожалуй, уже и вышла без меня.

– Сотрудничать с властью надо, тогда и проблем не будет. Я вот не перечу, так недавно премию и почетную грамоту из рук губернатора получил.

– А кем вы работаете?

– Преподаю в вузе, студентов учу.

– Счастливый. Я тоже к этому готовился. В аспирантуру поступил. Но, наверное, не смог бы я в вузе работать. Там ведь надо официальную идеологию проводить, а я не умею лицемерить. Мне правда-матка нужна.

– Да мы не идеологии учим, а специальности.

– А какой специальности через лицемерие можно научить? Да сейчас ведь большинство учатся не для знаний, а, как сказал Белинский, ради дипломов, открывающих различные преимущества по службе.

Пришел я как-то на автостоянку за машиной. А она стоит чистенькая, сияет на солнце. Журналист ко мне навстречу с улыбкой идет.

– Это я вам ее помыл.

– Спасибо, друг! – и я сунул ему сторублевку в карман.

– Да что вы, не надо. Я это от чистого сердца. Автомобиль, как совесть, всегда должен быть чистым, а не грязным, как власть. Государство – это тоже ведь машина для эксплуатации большинства меньшинством.

С тех пор я стал видеть журналиста веселым, светлее лицом, выпрямленным. Почти перестал выпивать. Постоянно с газетой или какой-нибудь книгой в руках. Но чаще всего я его видел сидящим на земле рядом с Бобкой. Пес доверительно клал ему голову на колени, а журналист медленно поглаживал его по холке и в задумчивости смотрел куда-то вдаль. Однажды сторож Василий всполошился: на месте не оказалось ни журналиста, ни собаки. Но вскоре они вернулись, оба довольные. Оказалось, ходили гулять на речку.

Как-то он попросил принести ему чистой бумаги.

– Руки что-то чешутся. «Рука – к перу, перо – к бумаге», – процитировал он Нашего все, - Писать что-то надо. Напишу про этого милого пса. Он мне стал настоящим товарищем. Про жизнь автостоянки напишу. Здесь мне столько интересного открылось. Это ведь целый мир, никому не известный мир, затерянный мир в центре города.

Я принес ему толстую тетрадь в коленкоровом переплете и шариковую авторучку.

Все эти воспоминания у меня мигом пронеслись в голове, после сообщения Василия о смерти журналиста.

– Как похоронили? А что случилось?

– А кто его знает. Пришел я на смену на прошлой неделе, а он готов уж, лежит в сторожке. Видать, сердце что-то не выдержало. Хороший был мужик, жаль, что шибко интеллигентный. Такие долго не держатся. Я, к примеру, разве бы весь срок на зоне оттянул до конца? Давай, Михалыч, помянем. У меня тут есть немного. Сами мы его с мужиками похоронили, как безродного. Ведь при нем никаких документов не было, и мы не знали, кто он. Даже имени не знали. Звали просто «Журналюга», да и все. А тебя в это время не было. Ты где был?

– В командировке я задержался. Да я тоже не знал, как его зовут. Знал, что журналист и больше ничего.

Василий нырнул в сторожку и вынес оттуда толстую тетрадь в коленкоровом переплете.

– Вот на. Написал, чтобы тебе передать. А в тетрадке конверт, а там немного денег для какой-то Наташи. Жена, наверно.

Помянули. На душе было как-то скверно. Стыдно за себя, что такой бесхребетный, что не бился вместе с этим несчастным журналистом за «правду-матку», стыдно за людей, которые бросили его в трудную минуту, стыдно за всю страну, что перестала она ценить честь и достоинство в людях. Но помочь ему я уже ничем не мог.

Прошел месяц, может больше. Случай с журналистом стал постепенно забываться. Но тут как-то раздался телефонный звонок. Женский голос просил о встрече. Я назначил время. В условленный час на пороге появилась высокая светловолосая девушка с синими ясными глазами.

– Я – Наташа Сивенкова из Иркутска, – отрекомендовалась она.

– Мы с вами знакомы разве?

– Нет. Мой папа, Алексей Сивенков, писал мне о вас.

– Я не знаю никакого Алексея Сивенкова.

– Перед своей смертью он мне написал единственное письмо, как ушел от нас, в котором писал, что вы добрый человек, что все у него хорошо. Есть хорошая работа, сносное жилье и друг – пес Бобка. Еще он просил забрать у вас какую-то тетрадь.

Я взял тетрадь с книжной полки и протянул ее гостье. Трясущимися руками она приняла тетрадь, которая распахнулась в том месте, где лежал конверт с надписью «Наташе», раскрыла его, и оттуда высыпались несколько мелких купюр. Губы девушки мелко задрожали, она сгорбилась, ее плечи судорожно вздрагивали. Прижав тетрадь к лицу, не глядя, нащупала ручку двери и вышла на лестничную площадку. Я собрал деньги с пола, накинул на плечи куртку и вышел вслед, в надежде успокоить ее. Девушка стояла около мусоропровода, на том месте, где я впервые встретил ее отца, журналиста Алексея Сивенкова. Уткнувшись головой в стенку, девушка тихо всхлипывала: «Папа, папа, папочка, что же ты наделал. Папа, папочка…»