19. 16 Пушкин. Пасквиль с Дипломом коадьютора

Пасквиль с Дипломом коадьютора Ордена рогоносцев и его авторы.
Подозрения, ложь, экспертизы и реабилитация

Дополнение к заметке «№952. Месть князей Ф.Ф.,  И.С. и А.П. Гагариных»  на основе  книги Кунина В. В. Последний год жизни Пушкина (1990), статьи  Щеголева П.Е. Князья И. С. Гагаринъ и П. Д. Долгоруковъ въ д;л; Пушкина,  Сб Научных трудов Пушкин и его современники.  вып 2(41) ОЛиЯ  ПК РАН - 2000

Многие исследователи уверены -  афера с «дипломами Пушкин - рогоносец»» была устроена не одним человеком, а несколькими. Геккерн считается главным «изобретателем» идеи, ее идеологом и конструктором; на него работали исполнители. Процент сомнения в виновности Геккерна после работ Щеголева П.Е. и новейших исследований С. Л. Абрамович, Я. Л. Левкович и др. стал совсем небольшим.

Штаб-квартира ОКБ «Геккерн & Ко» - СПб, Невский проспект, посольство Нидерландов. Сотрудники ОКБ: а) кавалергарды = приятели  д-Антеса полковники Александр Михайлович Полетика, Петр Петрович Ланской, штаб ротмистр Александр Васильевич Трубецкой, братья Петрово Соловово Григорий и Михаил Федоровичи  б)  группа интриганов Константин Федорович Опочинин, Павел Александрович Урусов  в) Долли Фикельмон = »хозяйка» квартиры  двух гей-холостяков баронов Геккернов и владелица «образцов дипломов», поставленных оптом в СПб из дружественной вроде бы Вены … (у Долли был мотив личной мести Пушкину за то, что об их с АСП бурной ночи в доме посла Австрии поэт разболтал  не только белому, но и самому черному свету столичной салонной жизни)

Вещдоки акции
При одном из 2-х сохранившихся до наших дней конвертов, в который был вложен диплом-пасквиль на имя Пушкина, остался сургучный оттиск печати с монограммой «АГ», изображением пальмовой ветви и циркуля.
Владелец печати, по мнению Л. А. Черейского, – Андрей Павлович Гагарин. Его родственник Григорий Петрово Соловово мог воспользоваться этой печатью либо в целях «конспирации», либо, наоборот, в целях демонстрации силы «акционеров» и безвыходного положения дипломанта. Возможно они просто, не зная о конечной цели акции и ее последствиях,  стали жертвой корпоративности … или светской игры.
 Однако есть проблемы с печатью: а) как  могла оказаться печать на конверте, отправленном М. Ю. Виельгорскому, б) была ли она на других конвертах?  в) семья Петрово Соловово – старинные знакомые старших Пушкиных, репутация их не замарана, мотива  и смысла рисковать у них вообще то  не было.
Пушкиноведческая традиция до сих пор такова, что часть следователей все еще считает причастными к составлению и рассылке пасквиля князей Петра Владимировича Долгорукова и Ивана Сергеевича Гагарина. Обвинение возникло сразу в ноябре 1836, окрепло после гибели Пушкина и основано на высказываниях К. О. Россети, получившим тот двойной конверт. Клементий Россет жил с братом и с Н. А. Скалоном на одной квартире и этот его адрес на конверте был написан столь детально и точно («Клементию Осиповичу Россети. В доме Зонфтелебена, на левую руку, в третий этаж»), что бросало в жар = так написать мог лишь человек, бывавший у них. Подозрение сразу пало на «светских шалунов», общавшихся с Геккернами и входивших в один с ними «клуб голубых»– князей П. Долгорукова и И.С. Гагарина.

Первый кандидат в анонимщики и висельники веко-вечные
В печати в течение 25 после гибели Пушкина было высочайше запрещено что-либо писать о дуэли и ее причинах.  Первое печатное обвинение было высказано только в 1863 г. А. Н. Аммосовым, записавшим воспоминания Данзаса, ставшие главнейшим источником сведений о дуэли. Долгоруков и Гагарин жили тогда уже за границей, но в 1863 г. П.В. Долгоруков поместил в ж.«Современник»  возмущенные возражения против такой версии гибели Пушкина и их вине.
Из заметки Щеголева П.Е. Князья И. С. Гагаринъ и П. Д. Долгоруковъ въ д;л; Пушкина:
Первымъ отозвался князь П. В. Долгоруковъ. Онъ напечаталъ въ Герценовскомъ «Колокол;» (1863 годъ, № 168 отъ 1 августа) и въ своемъ журнальчик; «Листокъ» (1863 годъ, № 10) письмо въ редакцію «Современника», повторившаго на своихъ страницахъ заявленія Аммосова въ рецензіи на его книжку. Это письмо появилось зат;мъ и въ сентябрьской книжк; «Современника» за 1863 годъ, съ исключеніемъ одной фразы, выброшенной цензурой3). Приводимъ полностью это письмо, содержащее кое-какія любопытныя фактическія данныя.
«М. Г. Въ іюньской книг; Вашего журнала прочелъ я разборъ книжки г. Аммосова: «Посл;дніе дни жизни А. С. Пушкина» и увид;лъ, что г. Аммосовъ позволяетъ себ; обвинять меня въ составленіи подметныхъ писемъ  въ ноябр; 1836 г., а князя И. С. Гагарина — въ соучастіи въ такомъ гнусномъ д;л;, и ув;ряетъ, что Гагаринъ, будучи за границею, признался въ томъ.
«Это клевета и только: клевета и на Гагарина, и на меня. Гагаринъ не могъ признаться въ томъ, чего никогда не бывало, и онъ никогда не говорилъ подобной вещи, потому что Гагаринъ челов;къ честный и благородный и лгать не будетъ. Мы съ нимъ соединены съ самаго д;тства узами т;сн;йшей дружбы, неоднократно бес;довали о катастроф;, положившей столь преждевременный конецъ поприщу нашего великаго поэта, и всегда сожал;ли, что не могли узнать именъ лицъ, писавшихъ подметныя письма.
«Г. Аммосовъ говоритъ, что писалъ свою книжку со словъ К. К. Данзаса. Не могу в;рить, чтобы г. Данзасъ обвинялъ Гагарина или меня. Я познакомился съ г. Данзасомъ въ 1840 г., черезъ три года посл; смерти его знаменитаго друга, и знакомство наше продолжалось до вы;зда моего изъ Россіи въ 1859 г., т. е. 19 л;тъ. Г. Данзасъ не сталъ бы знакомиться съ убійцею Пушкина и не онъ, конечно, подучилъ г. Аммосова напечатать эту клевету.
«Г. Аммосову неизв;стно, что Гагаринъ и я, посл; смерти Пушкина, находились въ дружескихъ сношеніяхъ съ людьми, бывшими наибол;е близкими къ Пушкину; Г. Аммосову неизв;стно, что я находился въ дружескихъ сношеніяхъ съ друзьями Пушкина: гр. М. Ю. Віельгорскимъ, гр. Гр. А. Строгановымъ, кн. А. М. Горчаковымъ, кн. П. А. Вяземскимъ, П. А. Валуевымъ; съ первыми двумя до самой кончины ихъ, съ тремя посл;дними до вы;зда моего изъ Россіи въ 1859 г. Г. Аммосову неизв;стно, что уже посл; смерти Пушкина я познакомился съ его отцомъ, съ его роднымъ братомъ и находился въ знакомств; съ ними до самой смерти ихъ.
«Начальнику III Отд;ленія, по офиціальному положенію его, лучше другихъ изв;стны общественныя тайны. Л. В. Дубельтъ (младшій сынъ его женатъ на дочери великаго поэта) никогда не обвинялъ ни Гагарина, ни меня по д;лу Пушкина. Когда въ 1843 г. я былъ арестованъ и сосланъ въ Вятку, въ предложенныхъ мн; вопросныхъ пунктахъ не было ни единаго намека на подметныя письма.
«Съ негодованіемъ отвергаю, какъ клевету, всякое обвиненіе какъ меня, такъ и Гагарина въ какомъ бы то ни было соучастіи въ составленіи или распространеніи подметныхъ писемъ. Гагаринъ, нын; находящійся въ Бейрут;, въ Сиріи, в;роятно, самъ напишетъ Вамъ то же. Но обвиненіе — и какое ужасное обвиненіе! — напечатано было въ «Современник;» и долгъ чести предписываетъ русской цензур; разр;шить напечатаніе этого письма моего1). Прося Васъ пом;стить его въ ближайшей книг; «Современника», им;ю честь быть, Милостивый Государь, вашимъ покорн;йшимъ слугою                Князъ Петръ Долгоруковъ»2).

Тогда же из Лондона он написал Гагарину, который находился в то время в Сирии:
 «Дорогой друг, целый век не имею от вас вестей, так что это письмо посылаю заказным ввиду важности его содержания. Русское правительство подкупило некоего Аммосова, штабного офицера, чтобы в книжонке, озаглавленной «Последние дни жизни А. С. Пушкина со слов Константина Карловича Данзаса» он вывел, будто мы с вами были причиной смерти Пушкина. Я знаком с этой гнусностью через помещенный в «Современнике» подробный обзор этой книжонки… Я тотчас же написал письмо редактору «Современника»; это письмо будет включено в 10 й номер моего журнала «Листок», который появится 4 августа. Необходимо , чтобы вы со своей стороны, вы сами, дорогой друг, написали письмо редактору «Современника» (Панаев умер, Некрасов отсутствует, поэтому журнал редактирует Пыпин). Поскольку почти наверняка русская цензура не допустит напечатания вашего письма, пришлите мне как можно скорее копию с него, но не с французским, а с австрийским курьером. Я помещу его в «Листке» и попрошу, чтобы его напечатали и в «Колоколе». Невозможно молчать перед лицом такой подлости… С Герценом и Огаревым у меня добрые отношения… Герцен и Огарев – по настоящему добрые малые; правда, в политике они ищут вчерашний день, но они – благородные и честные люди. Всякое воскресенье мы обедаем вместе: поочередно – то я у них, то они у меня. Оба были возмущены гнусностью Аммосова».

Письмо-ответ Гагарина, адресованное частному лицу, появилось лишь через 2 года – уже не в «Современнике», а в «Биржевых ведомостях». Однако в целом и власть, и общество князьям «не поверили» - они были изгоями и публиковали за рубежом компромат на Романовых и всех толпящихся у трона  и кормушки рабского крепостничества. Князья были политическими эмигрантами.  Долгоруков  выехал из России в 1859 г., стал автором кн. «Правда о России» и издателем ж. «Будущность», сотрудничал с Герценом и Огаревым, что бесило самовластный имперский царский режим. В 1863 г. новый царь потребовал возвращения князя в Россию, но тот на имя начальника III Отделения издевательски ответил: «…вы требуете меня в Россию, но мне кажется, что, зная меня с детства, вы могли бы догадаться, что я не так глуп, чтобы явиться на это востребование? Впрочем, желая доставить вам удовольствие видеть меня, посылаю вам при сем мою фотографию, очень похожую. Можете фотографию эту сослать в Вятку или в Нерчинск, по вашему выбору, а сам я – уж извините – в руки вашей полиции не попадусь и ей меня не поймать». Мощная была фигура: ненависть к деспотизму, действенное свободолюбие – с одной стороны; желчность и презрение к людям, порой доходящие до человеконенавистничества – с другой.

Если подходить к личности Петра Долгорукова чисто психологически, напрашивается вывод: он не стал бы писать и отправлять пасквиль Пушкину.

Какие же  есть факты (или домыслы), от которых так просто не отмахнешься:
кто то видел, якобы, как «кривоногий князь» разводил пальцы рожками за спиной у Пушкина на балу;
кто то утверждал, будто князь имел возможность в доме на Миллионной улице, где жил он вместе с И. С. Гагариным, без труда взять со стола такую же бумагу, на которой написан пасквиль.

Но убийственный для П. В. Долгорукова (через 59 лет после его смерти) довод привел П. Е. Щеголев: в 1927 г. он  провел «следственный эксперимент» – предъявил сотруднику ленинградского губернского угро А. А. Салькову два сохранившиеся экземпляра пасквиля, единственный уцелевший конверт с печатью, образцы почерков Геккерна, И. С. Гагарина и П. В. Долгорукова. Заключение спеца:
«На основании детального анализа почерков на данных мне анонимных пасквильных письмах об А. С. Пушкине и сличения этих почерков с образцами подлинного почерка князя П. В. Долгорукова в разные годы его жизни <…> я, судебный эксперт Алексей Андреевич Сальков, заключаю, что данные мне для экспертизы в подлиннике пасквильные письма об Александре Сергеевиче Пушкине в ноябре 1836 года написаны несомненно собственноручно князем Петром Владимировичем Долгоруковым».

Полагая экспертизу неопровержимой, П. Е. Щеголев стал искать мотивы поступков Долгорукова:
«В 1836 г осенью, когда разыгралась семейная история Пушкина, Долгорукову еще не было полных 20 лет. Принял он участие в гнусной игре против Пушкина не по каким либо личным отношениям к Пушкину (таких отношений мы не знаем), а просто потому, что, вращаясь в специфическом кругу барона Геккерна, не мог не принять участия в общих затеях <…> Отчего не потешиться! Допустимо сделать предположение, что он то и заострил диплом и направил намек в Николая, ибо никакой любви и преданности он не имел к царю, так жестоко обидевшему его и положившему конец его карьере. «Исторические подробности», которыми изобилует диплом, выдают в авторе любителя истории, а таким и был князь П. В. Долгоруков».

Доводы конечно эмоциональные …  Под такие доводы можно было подвести полстолицы …  Бери любого правоверного масона и тащи на плаху. И вся недолга …

 Второй кандидат в анонимщики и висельники веко-вечные
Иван Сергеевич Гагарин (1814–1882) тоже долгие годы прочили в анонимщики,т.к он принадлежал к «окологеккернской» молодежи. После выхода книги Аммосова он, как упоминалось, написал в 1865 г. письмо в Россию, опубликованное в газете «Биржевые ведомости», в котором с достоинством отвел упреки в святотатстве по отношению к гению русской культуры, которого и при жизни его высоко ценил.

Гагарин в 1843 г. сделал резкий удивительный шаг – шалун из «золотой молодежи» покинул свет и сделался… католиком - членом иезуитского ордена. Но этот уход кн. Гагарина от мира одно время связывали с раскаянием в содеянном им 3 ноября 1836 г. В Конюшенной церкви 1 февраля 1837 г. при отпевании тела Пушкина друзья поэта пристально следили за выражением лица Гагарина, надеясь прочесть на нем следы причиненного зла, но увидели лишь глубокую грусть. Подозрения же оставались и крепли, их разделял даже П. А. Вяземский, писавший А. И. Тургеневу в 1843 г.: «Он был всегда орудием в чьих нибудь руках, прихвостником чужих мнений и светских знаменитостей, даже некогда и подлеца Геккерна».  А И. С. Гагарин, как и Пушкин, считал себя духовным учеником Чаадаева (это он привез его брошюру Пушкину из Москвы). Гагарину обязаны тем, что несколько  стихотворений Тютчева попали в руки Пушкина и были напечатаны в «Современнике». И. С. Аксаков писал об этом: «Русская литература обязана вечной благодарностью И. С. Гагарину. Он не только первый умел оценить поэтический дар Тютчева, но и обратил его в действительное достояние России».
Как вообразить, чтобы человек с таким образом мыслей мог решиться на подлость.

В 1861 г. с Гагариным беседовал С. А. Соболевский, заинтересованный в открытии истинных обстоятельств гибели Пушкина и ставший в зрелых летах человеком четкой мысли и активного действия. Он твердо был убежден, что в составлении пасквиля новообращенный иезуит не повинен. Соболевский написал:
 «Я слишком люблю и уважаю Гагарина, чтобы иметь на него хотя бы малейшее подозрение; впрочем, в прошедшем году я самым решительным образом расспрашивал его об этом; отвечая мне, он даже и не думал оправдывать в этом себя, уверенный в своей невинности, но, оправдывая Долгорукова в этом деле, он рассказал мне о многих фактах, которые показались мне скорее доказывающими виновность этого последнего, чем что либо другое. Во всяком случае оказывается, что Долгоруков жил тогда вместе с Гагариным и он прекрасно мог воспользоваться бумагою последнего, и что поэтому главнейшее основание направленных против него подозрений могло пасть на него, Гагарина».

Еще в 1851 г. П. И. Бартенев записал рассказ Павла Воиновича Нащокина о дуэли Пушкина с Дантесом. Там такая фраза: «В анонимных письмах участвовал еще и Гагарин, удалившийся после на запад и перешедший в иезуиты». Соболевский просматривал все записи Бартенева, делая замечания к ним. Против этого места он написал: «Твердо уверен, что это клевета» и подписался.

Из упомянутой заметки Щеголева П.Е.:
Оправданіе князя Ивана Гагарина появилось въ № 154 «Биржевыхъ В;домостей» за 1865 годъ и было отв;томъ на пом;щенную въ № 102 этой газеты статью, которая въ свою очередь была заимствована изъ «Русскаго Архива». Въ «Русскомъ Архив;» этого года былъ пом;щенъ отрывокъ «Изъ воспоминаній графа В. А. Соллогуба»3). Сообщивъ со словъ Дантеса о томъ, что документы, поясняющіе смерть Пушкина, ц;лы и находятся въ Париж; и среди нихъ дипломъ, написанный подд;льной рукой, графъ Соллогубъ высказалъ предположеніе: «Стоитъ только экспертамъ изсл;довать почеркъ, и имя настоящаго убійцы Пушкина сд;лается изв;стнымъ на в;чное презр;ніе всему Русскому народу. Это имя вертится у меня на язык;, но пусть его отыщетъ и назоветъ не достов;рная догадка, а Божіе правосудіе!» Графъ Соллогубъ не назвалъ этого имени, но редакторъ «Русскаго Архива» Н. И. Бартеневъ въ прим;чаніи къ этому м;сту процитировалъ приведенное нами выше заявленіе Аммосова. Князь И. С. Гагаринъ опубликовалъ любопытн;йшее письмо, которое мы и приводимъ безъ изм;неній. Упоминаемыя въ письм; его лица обозначены иниціалами, которые раскрыты (вполн; в;рно) Бартеневымъ, перепечатавшимъ письмо Гагарина въ «Русскомъ Архив;» (1865, изд. 2-ое, 1242—1246).
«Въ № 102 «Биржев. В;домости» пом;щена статья, въ которой, по поводу безъименныхъ писемъ, причинившихъ смерть Пушкина, приводится мое имя. Статья эта меня огорчила, и невозможно мн; ее пропустить безъ отв;та. Въ этомъ темномъ д;л;, мн; кажется, прямыхъ доказательствъ быть не можетъ. Остается только честному челов;ку дать свое честное слово. Поэтому я торжественно утверждаю и объявляю, что я этихъ писемъ не писалъ, что въ этомъ д;л; я никакого участія не им;лъ; кто эти письма писалъ, я никогда не зналъ и до сихъ поръ не знаю. Чтобы устранить вс; недоразум;нія и вс; недомолвки, мн; кажется нужнымъ войти въ н;которыя подробности. Въ то время, какъ случилась вся эта исторія, кончившаяся смертью Пушкина, я былъ въ Петербург; и жилъ въ кругу, къ которому принадлежали и Пушкинъ, и Дантесъ, и я съ ними почти ежедневно им;лъ случай вид;ться. Съ Пушкинымъ я былъ въ хорошихъ сношеніяхъ; я высоко ц;нилъ его геніяльный талантъ и никакой причины вражды къ нему не им;лъ. Обстоятельства, которыя дали поводъ къ безъименнымъ письмамъ, происходили подъ моими глазами; но я никакимъ образомъ къ нимъ не былъ прим;шанъ, о письмахъ я не зналъ и никакого понятія о нихъ не им;лъ. Первый челов;къ, который мн; о нихъ говорилъ, былъ К. О. Р.1). Въ то время я жилъ на одной квартир; съ кн. П. В. Д.2) на Милліонной. Съ Д. я также съ самаго малол;тняго возраста былъ знакомъ. Бабушка его, княгиня Д. и особенно тетушка, его М. П. К. были въ дружной и т;сной связи съ моей матушкою. Мы въ Москв; очень часто видались, потомъ Д. отправленъ былъ въ Петербургъ въ Пажескій корпусъ. Я потерялъ его изъ виду и встр;тился съ нимъ опять въ Петербург; въ 1835 или 1836 году. Мы наняли вм;ст; одну квартиру. Однажды мы об;дали дома вдвоемъ, какъ приходитъ Р. При людяхъ онъ ничего не сказалъ, но какъ мы встали изъ-за стола и перешли въ другую комнату, онъ вынулъ изъ кармана безъименное письмо на имя Пушкина, которое было ему прислано запечатанное подъ конвертомъ, на его (Р.) имя. Д;ло ему показалось подозрительнымъ, онъ р;шился распечатать письмо и нашелъ изв;стный пасквиль. Тогда начался разговоръ между нами; мы толковали, кто могъ написать пасквиль, съ какою ц;лію, какія могутъ быть отъ этого посл;дствія. Подробностей этого разговора я теперь припомнить не могу; одно только знаю, что наши подозр;нія ни на комъ не остановились и мы остались въ нев;д;ніи. Тутъ я им;лъ въ рукахъ это письмо и разсматривалъ. Другого экземпляра мн; никогда не приходилось вид;ть. Сколько я могу припомнить, Р. намъ сказалъ, что этотъ конвертъ онъ получилъ наканун;.
«Н;сколько времени посл; того, однажды утромъ, въ Канцеляріи Министерства Иностранныхъ Д;лъ, я услышалъ отъ графа Д. К. Н.3), что Пушкинъ наканун; дрался съ Дантесомъ, и что онъ тяжело раненъ. Въ тотъ же день я отправился къ Пушкину и къ Дантесу; у Пушкина не принимали; Дантеса я вид;лъ легко раненаго, лежавшаго на креслахъ.
«Въ то время было въ Петербург; много толковъ о безъименныхъ письмахъ; многіе подозр;вали барона Геккерена-отца; эти подозр;нія тогда, какъ и теперь, мн; казались чрезвычайно нел;пыми. Я и не воображалъ, что меня также подозр;вали въ этомъ д;л;. Прошло н;сколько л;тъ; я провелъ эти года въ Лондон;, въ Париж; и въ Петербург;. Въ Париж; я часто видался со многими Русскими; въ Петербург; я везд; бывалъ и почти ежедневно встр;чался съ Л.1), и во все это время помину не было о моемъ мнимомъ участіи въ этомъ темномъ д;л;. Въ 1843 году я оставилъ св;тъ и поступилъ въ повиціатъ ордена іезуитовъ, въ ахеоланскую обитель (l’acheul), гд; и оставался до сентября 1845 года. Въ ахеоланской обители меня нав;стилъ А. И. Т.2), мы долго съ нимъ разговаривали про былое время. Онъ мн; тутъ впервые признался, что онъ им;лъ на меня подозр;ніе въ д;л; этихъ писемъ, и разсказывалъ, какъ это подозр;ніе разс;ялось. На похоронахъ Пушкина онъ съ меня глазъ не сводилъ, желая удостов;риться, не покажу ли я на лиц; какихъ-нибудь знаковъ смущенія или угрызенія сов;сти; особенно пристально смотр;лъ онъ на меня, когда пришлось подходить ко гробу — прощаться съ покойникомъ. Онъ ждалъ этой минуты: если я спокойно подойду, то подозр;нія его исчезнутъ; если же я не подойду или покажу смущеніе, онъ увидитъ въ этомъ доказательство, что я д;йствительно виноватъ. Все это онъ мн; разсказывалъ въ ахеоланской обители и прибавилъ, что, увид;вши, съ какимъ спокойствіемъ я подошелъ къ покойнику и ц;ловалъ его, вс; его подозр;нія исчезли. Я тутъ ему дружески прим;тилъ, что онъ могъ бы жестоко ошибиться. Могло бы случиться, что я им;лъ бы отвращеніе отъ мертвецовъ и не подошелъ бы ко гробу. Подходить я никакой обязанности не им;лъ, — не вс; подходили, и онъ тогда бы очень напрасно остался бы уб;жденнымъ, что я виноватъ.
«Посл; этого н;сколько разъ до меня доходили слухи, что тотъ или другой челов;къ меня подозр;валъ въ томъ же д;л;. Я, признаюсь, не обращалъ на эти подозр;нія никакого вниманія. Съ одной стороны я такъ твердо уб;жденъ былъ въ моей невинности, что эти слухи не д;лали на меня впечатл;нія. Съ другой стороны, такъ много людей не могли себ; объяснить, почему я оставилъ св;тъ и сд;лался инокомъ. Стали выдумывать небывалыя причины. Иные предполагали, не знаю, какой романъ, любовь, отчаяніе и Богъ в;сть что такое. Другіе полагали, что я непрем;нно совершилъ какое-нибудь преступленіе, а какъ за мною никакого преступленія не знали, то стали поговаривать: «а можетъ быть онъ написалъ безъименныя письма противъ Пушкина»?
«Пушкинъ убитъ въ феврал; 1837 г., если я не ошибаюсь; я вступилъ въ орденъ іезуитовъ въ август; 1843 г., — слишкомъ шесть л;тъ спустя; въ продолженіи этихъ шести л;тъ никто не прим;тилъ за мной никакого отчаянія, даже никакой грусти, и сколько я знаю, никто не останавливался на мысли, что я эти письма писалъ; но какъ я сд;лался іезуитомъ, тутъ и стали про это говорить.
«Н;сколько л;тъ тому назадъ одинъ старинный мой знакомый прі;халъ въ Парижъ изъ Россіи и сталъ опять меня разспрашивать про это д;ло; я ему сказалъ, что я зналъ и какъ я зналъ. Разговоръ палъ на бумагу, на которой былъ писанъ пасквиль; я д;йствительно прим;тилъ, что письмо, показанное мн; К. О. Р., было писано на бумаг;, подобной той, которую я употреблялъ. Но это ровно ничего не значитъ: на этой бумаг; не было никакихъ особенныхъ знаковъ, ни герба, ни литеръ. Эту бумагу не нарочно для меня д;лали: я ее покупалъ, сколько могу припомнить, въ англійскомъ магазин;, и в;роятно половина Петербурга покупала тутъ бумагу.
«Кажется, къ этимъ объясненіямъ на счетъ моего мнимаго участія въ безъименныхъ письмахъ бол;е ничего прибавлять не нужно. Но не могу умолчать о кн. Д. Конечно, онъ въ моей защит; не нуждается и самъ себя защищать можетъ. Одно только я хочу сказать. Какъ видно изъ предъидущаго, во время несчастной этой исторіи я съ нимъ на одной квартир; жилъ, — сл;довательно, если бы были противъ него какія-нибудь улики или доказательства, никто лучше меня не могъ бы ихъ прим;тить. Поэтому я почитаю долгомъ объявить, что никакихъ такого рода уликъ или доказательствъ я не прим;тилъ.
Примите ув;реніе и т. д. Ивана Гагарина, Священника общества Іисусова.
С 1979 г. издаваемый Славянской библиотекой в Париже журнал «Символ» систематически печатает материалы из хранящегося там архива Гагарина. В 1983 г. в № 10 ж-ла Л. Шуром есть публикация  «Материалы о дуэли и смерти А. С. Пушкина из архива И. С. Гагарина». За письмом 1865 г. следует обращение к князю иезуиту издателя журнала «Русская старина» М. И. Семевского от 20 января 1879 г.:

«Пользуюсь настоящим случаем, чтобы обратиться к вам с просьбою: в текущем году я напечатаю в моем издании ряд материалов о Пушкине и будут рассказаны все подробности, коими сопровождалась его безвременная кончина. В русской печати были указания на вас как на одного из авторов анонимных писем к нему; было и ваше опровержение. Дабы положить конец инсинуациям, я бы желал напечатать ваше возможно подробное объяснение – в виде ли воспоминания о событиях 1836–1837 гг. или в какой вам угодно форме. Сделать это я хочу единственно в видах разъяснения истины и рассеяния клеветы, жертвою которой, как предполагаю, сделались вы».

Гагарин отвечал 6/18 февраля 1879 г.:
«…За предложение ваше написать для вашего издания объяснение насчет моего мнимого участия в деле анонимных писем, имевших последствием смерть нашего любимого поэта, я вам очень благодарен, но, признаюсь, что это предложение меня затрудняет. Когда печатно была возведена на меня эта клевета, я почел своей обязанностью перед русской публикой оправдаться и написал открытое письмо, которое и было напечатано в «Биржевых ведомостях» и оттуда перепечатано в «Русском архиве» (1865). Письмо это, по поводу вашего предложения, я прочел снова и не вижу, что мог бы я к нему прибавить, разве только одно – восстановить собственные имена, которые у меня были означены одними заглавными буквами, но и эти буквы были так понятны, что издатель «Русского архива» (П. И. Бартенев) разгадал их без затруднения. Я знаю, что есть люди, которым мое опровержение не показалось удовлетворительным. Они не верят моему честному слову, бог с ними. И вы не удивитесь, если я вам скажу, что оправдываться перед ними у меня нет охоты. Одно мне кажется возможным. Написать свои воспоминания, но не исключительно о письмах и не исключительно о Пушкине, а о моих сношениях с разными лицами, между которыми Пушкин займет, разумеется, свое место. Но я не знаю, угодно ли будет вам дать место таким воспоминаниям в задуманном вами собрании документов».

Соболевский, как мы видели, указывал на Долгорукова. Такого же мнения придерживались М. Ю. Виельгорский и П. И. Бартенев, который хотя и принадлежал всего лишь к пушкинистам, а не к друзьям Пушкина, но так сроднился с пушкинской средой, как будто был современником и поверенным тайн поэта. Ту же позицию занял Б. Л. Модзалевский, блестящий пушкинист нашего века, впервые опубликовавший упомянутые показания Соболевского. Он сделал, правда, оговорку:
«Надо сказать, что Долгоруков, по видимому, умел ценить Пушкина как поэта».

 Затем  И. Сидоров обратил внимание (см. «Вопросы литературы», 1987, № 2) на экземпляр «Воспоминаний» Фаддея Венедиктовича Булгарина с чьими то заметками на полях. Заметки были довольно едкими и остроумными — Долгорукова! Фаддей Бенедиктович и после смерти Пушкина, как известно, не упускал случая уколоть его побольнее, так сказать, в памяти потомства. К началу отрывка об Озерове и Пушкине  П. В. Долгоруков делает примечания на полях: «Вздор и ложь: я знал Пушкина и помню, что он охотно и прекрасно говорил по русски, но Булгарин не может позабыть и переварить эпиграмм Пушкина». И затем: «Гнусная ложь: нельзя было держать себя благороднее Пушкина, который не имел нужды бегать ни за чьими похвалами, принадлежа сам к древнейшему роду боярскому».

К разборкам вновь подключили почерковедов и графологов
Первой по времени серьезной попыткой оправдать Долгорукова была статья историка Л. Вишневского («Сибирские огни», 1962, № 11). Однако историк ведь не графолог, а оппозиционность князя не доказательство его невиновности в поступке… 
Следующая после Салькова экспертиза была проведена В. В. Томилиным по инициативе М. И. Яшина в 1966 г. Результат был шоковым: росчерк под пасквилем сделан рукою И. С. Гагарина, а надпись на обороте «Александру Сергеичу Пушкину» вообще принадлежит лакею Гагарина Василию Завязкину.  С этим выводом сразу же не согласились другие эксперты (М. Г. Любарский), утверждавшие, что для «перевода стрелки» на Завязкина нет оснований: слишком мало у нас свидетельств о его действительном почерке.
Наиболее доказательный разбор всех возможных связей И. С. Гагарина и доказательств его непричастности к гибели Пушкина проделал А. С. Бутурлин в конце 1960 х (см. Известия АН СССР. Отделение литературы и языка. 1969, вып. 3), показав -  экспертиза В. В. Томилина была некорректной.

В 1976 г. появился результат еще одной экспертизы «диплома ордена рогоносцев»: киевский спец С. А. Ципенюк пришел к выводу, что почерк диплома по ряду признаков не схож ни с почерком Гагарина, ни с почерком Долгорукова. Экспертиза была тщательная и основанная уже не на одном, а на многих образчиках руки Долгорукова и не на единственном росчерке Гагарина. Выводы Салькова и введенного им в заблуждение Щеголева можно считать опровергнутыми.  Между прочим, сразу же после публикации экспертизы Салькова Щеголев получил письмо от народного комиссара иностранных дел Г. В. Чичерина: «На почерк П. В. Долгорукова совсем не похоже. Экспертиза Салькова напоминает… экспертизу Бертильона по делу Дрейфуса».  Но за дело взялись верущие… а они верили Щеголеву...

Последнюю экспертизу по инициативе ж. «Огонек» организовал историк археограф Г. Хаит («Огонек», 1987, № 6. . Исследование проводили сотрудники ВНИИ судебных экспертиз с привлечением ряда др. спецов. Выводы ученых: оба сохранившиеся диплома, в том числе и адрес, написаны одним лицом; диплом писал не француз  (в исполнении французского текста имеются серьезные погрешности и об этом еще в 1924 г. писал знаток пушкинской эпохи Б. В. Томашевский); чрезмерный росчерк, выведенный в конце пасквиля, был демонстративным проявлением неуважения к адресату по куртуазным правилам того времени; диплом написан не простолюдином по чьему то наущению (как одно время и предполагали), а человеком светского круга; составителем и исполнителем «диплома» был скорее всего один и тот же человек; cкрупулезное сравнение почерков Долгорукова и Гагарина привело к заключению, что итоги экспертизы  Салькова не подтверждаются и можно с уверенностью считать, что анонимное письмо написано не князем Долгоруковым и не князем Гагариным, а каким то третьим лицом….

С. Л. Абрамович до экспертизы «Огонька» уверяла:
 «…никакими доказательствами, подтверждающими соучастие Долгорукова или Гагарина, мы в настоящее время не располагаем. Значит единственный аргумент, который Щеголев расценил в свое время как бесспорный и на основе которого он построил свою версию, оказался несостоятельным. А так как за истекшие десятилетия не было выдвинуто ни одного сколько нибудь убедительного объяснения относительно мотивов, которые могли бы толкнуть Долгорукова на соучастие в деле с анонимными письмами, эту версию следует отклонить как недостоверную».

Вывод Кунина
Долгорукова и Гагарина следует оправдать «за недоказанностью преступления». Однако после того, как почти 120 лет над ними тяготело страшное обвинение, нужно сказать, наверное, больше:

 «по настоящему делу Гагарина И. С. и Долгорукова П. В. считать  реабилитированными»…

В списке кандидатов в анонимщики и  авторы «диплома»  еще много имен. В него ретивые адепты «научного патриотизма» в угаре обожения Пушкина до Нашего Всего Неприкасаемого занесли персон по единственному признаку –  ненавидели Пушкина. Это С. С. Уваров, В. Ф. Боголюбов, две особы женского пола – М. Д. Нессельроде и И. Г. Полетика и многие др. Ненависть их всех к Пушкину известна, однако каких либо доказательств причастности к почтовому оскорблению, полученному 4 ноября 1836 года, нет.

А искать и делать выводы по печатке, бумаге, почерку, эмблемам и тексту диплома  это значит вставать на ложный след, который намеренно намарали опытные интриганы

Дело еще и в ином. Диплом и реакция на него сторон обнажили лишь необратимость ситуации для тех, кто из приятелей Пушкина превратился за пару бесшабашных лет в его врагов. Пасквиль имел значение до 20-х чисел ноября и прекратил на том свое существование и какое либо влияние не все последующие события конфликта, начавшегося еще в середине октября. Пасквиль и вызов Пушкиным д-Антеса были  временным протоколом намерений сторон. После встречи  Пушкина с царем (вызова на ковер по итогам следствия Бенкендорфа) 23 ноября и организованной женитьбы д-Антеса с производством его в свояки  «Диплом» перестал быть средством разборки  и более сторонами никак не упомянался.

Ведь царь на рандэву Пушкину сказал =  необдуманный как обычно вызов тобою, Сашок, поручика к барьеру за то, что Диплом назвал поставщиком тебе рогов Меня … всех имеющего право иметь … это, Санька, жесть!  Ты, чо!?  Забыл кто тебя траншами кормит … !?  Пшёл вон, безумец!

Жучка, фас!
* * *


merci beaucoup por votre attention