Поединок и Честь в Творчестве А. С. Пушкина

ИЛЛЮСТРАЦИЯ: дуэль Евгения Онегина с Владимиром Ленским
______________________________

О  ЧЕСТИ  И  ДУЭЛЯХ - ПОЕДИНКАХ. Б е р е г и   ч е с т ь  с м о л о д у (посл.). – эпиграф А.С. Пушкина к роману «Капитанская дочка». Вопросы чести и философия поединка пронизывает всё творчество Александра Пушкина: поединок - картель с соперником,  – поединок с некоей частью своей души, – поединок с судьбой, со временем или даже с потусторонними силами. Наконец, поединок  частного человека с государством. Понять это можно, читая и перечитывая Всё созданное Пушкиным. Надо бы разобраться, что современники великого поэта понимали под словом «честь» и каким образом дуэль – картель была почти непременной частью жизни или смерти дворянина. Дуэлей и в зарубежной, и в русской литературе немало, но всегда ли мы понимаем эти сцены как не просто произвол развлекающего читателей автора?!

Дуэли в Европе были модной в открытках тиражируемой темой: рисунки были самые разные от трагически натуральных до карикатурных до клоунады, что, надо думать не прошло мимо внимания Пушкина. С современной точки зрения это кажется не весьма понятным: открытка, где один дуэлянт насквозь прокалывает другого, - по какому случаю это изображение могло посылаться?! Предназначено исключительно для альбомов чувствительных дам или для иного?! Что же:  с сточки зрения в современных горе-сериалах льющееся море крови, кажется,  не особенно смущает "просвещённых" зрителей... Сильно ли изменилась со времён Пушкина человеческая натура?!

 Литература есть художественное переосмысление и отражение жизни. Как сказал Антон Чехов: в жизни ружьё может висеть на стенке без употребления годами, не имея никакого влияния на судьбу некоего частного лица. В истинном же художественном тексте каждая описанная вещь неким образом функционально связана с сюжетом: функция ружья – стрелять, значит, оно должно выстрелить. То же самое и с дуэлью: ради красивой картинки - эффектно «щекочущее нервы» описание дуэли встречается в лёгкой развлекательной беллетристики. Но у авторов серьёзных дуэль символизирует назревшие общественные проблемы и общепринятые  разное понимание которых и столкнуло дуэлянтов.  Речь пойдёт о ныне почти забытом многоаспектном сложном понятии – ч е с т ь в понимании благородного сословия дворян.
_________________________

ИЗ СЛОВАРЯ (1949) С.И. Ожегова - Н.Ю. Шведова.- первого и доселе непревзойдённого из вышедших России (СССР) после Октябрьской революции на сегодняшний день уникального толкового словаря:
 Ч е с т ь - (значение) 1.  Достойные уважения и гордости моральные качества человека; его соответствующие принципы. Долг чести. Дело чести (касается чьей-н. чести). Задеть чью-н. ч.; Суд чести (офицерский). Ч е с т ь – некий судья между личными принципами и общественными правилами, против которых «по совести» иногда приходится идти даже себе в ущерб.

Ч  е с т ь - 2. Хорошая, незапятнанная репутация, доброе имя; Ч. фирмы,  мундира (о чьём-н. официальном авторитете, репутации). Ч. фамильная, семьи – в этой фамилии не совершали негативных поступков. Как скажет отец Петра Гринёва: «Д в о р я н и н у  изменить своей присяге, соединиться с разбойниками, с убийцами, с беглыми холопьями!.. Стыд и срам нашему роду!..»

Рыцарская честь – рыцарь верен своим обетам и славится как непобедимый. Обеты рыцарей – защищать обиженных  обездоленных не всегда выполнялись. Вместо восстановления справедливости война для рыцарей всё чаще становилась ремеслом и средством наживы. Рыцарство было привилегированным сословием, жёстко защищавших свою касту: кому охота идти против «своих»?! Отсюда простой народ рассматривался как только должный «кормить» рыцарство.

 Со временем рыцарственность заменили идеалы торгашества, как с блестящей краткостью показано в маленькой трагедии Пушкина «Скупой рыцарь» - как бы по смыслу перевёрнутое отражение романа Мигеля де Сервантеса «Дон Кихот» (1615). В этом эпохальном романе на фоне упадка рыцарства и воцарения торгашеских идеалов  Рыцарь Печального Образа Дон Кихот - человек до безумия верящий в благородные идеалы рыцаря со всеми внешними атрибутами: латы, копьё, боевой конь и т.п.

Честь средневекового рыцаря и рыцарские турниры – прошлая основа дворянской чести. На рыцарских турнирах можно было биться ради удали показать свои силу и мастерство владения оружием – тупым копьём, и если есть на вызываемого обида, дозволялось биться насмерть – копьём боевым. А так как рыцари, обычно, сражались в войнах за веру христианскую, то победитель считался как бы благословлённым Свыше. После «Дон Кихота» и доблестного рыцаря «Айвенго» один из лучших портретов истинно верующего и чуждого мелочности личных корыстных интересов рыцаря – пушкинский «рыцарь бедный»:

Жил на свете рыцарь бедный,
Молчаливый и простой,
С виду сумрачный и бледный,
Духом смелый и прямой.
<…>
Путешествуя в Женеву,
На дороге у креста
Видел он Марию деву,
Матерь господа Христа.

Полон верой и любовью,
Верен набожной мечте,
Ave, Mater Dei кровью  <<Славься, Матерь Божия! (лат.)>>
Написал он на щите.

Между тем как паладины
В встречу трепетным врагам
По равнинам Палестины
Мчались, именуя дам,

Lumen coelum, sancta rosa! <<Свет небес, святая роза! (лат.)>>
Восклицал всех громче он,
И гнала его угроза
Мусульман со всех сторон… январь – (1829 г.)
    *       *       *      
АГОНИЯ  ДВОРЯНСКОЙ   ЧЕСТИ.  Время перевёртывало страницы истории, и  ч е с т ь  в понятии большинства знати превратилась скорее в соблюдение своего авторитета и внешне принятых правил уважения: внешне репутация дворянина должна быть безупречна, а что там скрыто, - не важно. Ч  е с т ь  стала, образно говоря, размениваться на мелочи. Вроде того как в известной пьесе Карло Гольдони «Слуга двух господ», известной у нас по замечательному кинофильму «Труффальдино из Бергамо» (1749). Побитый первым господином Труффальдино жалуется своему второму господину:

Т р у ф ф а л ь д и н о. 
Бить палкою слугу чужого-подлость!
Ведь это оскорбление синьору,
Которому я преданно служу!

Ф л о р и н д о.  Конечно, Труффальдино, это верно!
Прямое оскорбленье мне! Ты прав. <…> За что ж он бил тебя?
Т р у ф ф а л ь д и н о.  За пустяки! Ему я на башмак случайно плюнул.

Ф л о р и н д о. 
И позволяешь ты себя так бить?
Ты даже защищаться не подумал...
И ты меня подвел под оскорбленье!
Ты своего хозяина позоришь!
Осел! Тюфяк! Болван! Сейчас за это
Я от себя прибавлю на орехи! (Бьет его.)
      *     *    * 
Пройдоха Труффальдино лжёт, но представленной сценкой автор пьесы высмеивает мелочные поводы для поединков вообще. К первой четверти  XIX века происходит удачно названное литературоведом  Я. Гординым «а г о н и я   д в о р я н с к о й  ч е с т и», когда поводами для дуэли могли служить: спесь, нечаянное нарушение мелких формальных правил поведения и в дурном расположении духа желание сорвать на ком-нибудь зло; резкое слово, принятое соперником на свой адрес.

Агонию дворянской чести замечательно показал Михаил Булгаков в трагедии «Кабала святош (Мольер)». Там архиепископ города Парижа де Шаррон  надеялся, что им подзуженый маркиз-бретер по кличке «Одноглазый, помолись!»  убъёт Мольера. Маркиз и убил - заколол бы без всякой жалости к какому то там актёришке, да в руках у Мольера не было шпаги: по форме не дуэль, а прямое убийство получалось. Этого маркиз не может допустить по отношению к своей славе дуэлянта, а не наёмного убийцы (хотя, по сути,  он мало чем от убийцы отличается!). Далее происходит  феерически карикатурная сцена - как бы дуэль плевками:

Ш а р р о н (сходит с лестницы с горящими глазами. Пауза). Почему вы его  не кололи?
О д н о г л а з ы й. Какое вам дело? Он бросил шпагу, помолись!
Ш а р р о н.  Болван!
О д н о г л а з ы й.  Что!!! Чертов поп! 
Ш а р р о н  (вдруг плюнул в Одноглазого). Тьфу!

 Одноглазый до того оторопел, что в ответ плюнул в Шаррона.  (Некоторое время они плюются.) Дверь открылась, и… вошел Людовик XIV. Ссорящиеся до того увлеклись, что не сразу перестали плевать...
Л ю д о в и к.  Извините, что помешал…   –  З а н а в е с.
        *    *    *    *    *
 Сатира – сатирой, а дуэльная традиция начнёт ослабевать только около 1910 года. Отказаться даже от неправедно навязываемой дуэли означало – заклеймить себя как труса. Офицера при этом подвергали неофициальному суду чести, следствием чего была вынужденная отставка. Высший офицерский состав русской армии формально – по долгу службы и  уставу – осуждая дуэли подчинённых, на самом деле был согласен, что  так и должно быть: дуэли «покрывал». В определённом смысле для принципиального отказа от поединка нужно было более мужества, чем для выхода на поединок. В повести Достоевского «Кроткая» отказавшийся от дуэли герой, облит всеобщим презрением и уходит в отставку.
______________________________

ДУЭЛЬ  В  ЕВРОПЕ  И  В  РОССИИ.  Замечательно верно о русских дуэлях сказал литературовед Яков Гордин: «Р у с с к а я   д у э л ь  была жесточе и смертоноснее европейской. И не потому, что французский журналист или австро-венгерский офицер обладали меньшей личной храбростью, чем российский дворянин. Отнюдь нет. И не потому, что ценность человеческой жизни представлялась здесь меньшей, чем в Европе. Но потому, что Россия, вырвавшаяся из представлений феодальных одним рывком, а не прошедшая многовековой естественный путь, трансформировавший эти представления, обладала совершенно иной культурой регуляции частных отношений. Здесь восприятие дуэли как судебного поединка, а не как ритуального снятия бесчестия, оставалось гораздо острее.

Отсюда и происходила жестокость дуэльных условий — и не только у гвардейских бретеров, а и у людей зрелых и рассудительных, — от подспудного сознания, что победить должен правый. И не нужно мешать высшему правосудию искусственными помехами. Но правосудие не есть самосуд. И все усилия секундантов в России сводились к тому, чтобы поставить противников в равные условия. Для этого и требовался свод твердых правил. Такого, писаного и утвержденного какими-либо авторитетами, дуэльного кодекса не было. Пользовались традицией, прецедентами — это оказывалось достаточно расплывчато…» — полагались на суждения дуэльных знатоков – много участвовавшие в таких мероприятиях.

Ко времени дуэли Онегина с Ленским в Европе стрелялись с 30 шагов: при несовершенстве пистолетов тех лет расстояние весьма щадящее для жизни дуэлянтов. Т.е. дуэль в Европе превращалась более в светский ритуал или театрализованную сцену, когда редко желали смертельного исхода: явились – постреляли иногда заведомо в воздух – пожали друг другу руки и с незапятнанной честью и репутацией храбрецов разошлись: здесь  а г о н и я  дворянской чести сохраняла жизни. В России дуэль происходила в более жёстских условиях: соперники начинали сходится с 32 шагов и стрелялись с десяти.

Россия позже приобрела из Европы понятие о рыцарственности, и среди русского дворянства – особенно среди военных бытовала идея, что они сохраняют всё в Европе утраченное: пусть ка европейцы теперь поучатся у нас истинной чести и храбрости! Особенно сильны были такие настроения после победы над Наполеоном. Гонор надо было оправдывать, поэтому при любых – даже мелких поводах стрелялись чаще с 10 шагов (т.е. дрались всегда – боевым копьём!), намереваясь убить и рискуя быть убитыми. Щадящие условия дуэли уже считались признаком трусости.

 Поводы поединков типа некто мне «на башмак случайно плюнул» в сочетании со смертельными условиями тоже были  а г о н и е й  дворянской чести, только с русским национальным оттенком. Но лучшие умы из офицерской касты размениваться на мелочи не желали: была намечена грандиозная дуэль с царём. А тут как раз умирает бездетный Александр I, и следующий за ним по старшинству Константин Павлович вроде как отказался от трона, да и сам пребывает в Польше. Момент показался удобным.
______________________________________---

ПОЕДИНОК  НА  СЕНАТСКОЙ  ПЛОЩАДИ 14  ДЕКАБРЯ 1825 ГОДА. В определённом смысле восстание 14 декабря 1825 года было дуэлью с царём за идеалы республики. Во многом погубило восстание исполнение некоего дуэльного ритуала: как брошенная неприятелю перчатка построение на Сенатской площади полков, предъявленные требования. Во Франции революции происходили совсем иначе: стихийным наскоком.  Без благородного ритуала захвати декабристы дворец, они могли бы выиграть поединок. Нет же!  благородно стоя на Сенатской, они храбро подставляли себя под удар соперника. Люди чести – дворяне не желали действовать как обыкновенные разбойники: это низко по отношению к дворянину – третьему сыну Павла I – Николаю Павловичу, последний же честью поединка по правилам не стал озабочиваться. Разгром и казни декабристов стали началом официальной агонии дворянской чести: излишняя честь мешала созданию бюрократического государства. Впрочем, официально запрещённые, но покрываемые командирами дуэли среди офицерства ещё долго продолжались.

Александр Пушкин в полной мере обладал дуэльным мировоззрением своей эпохи: на дуэлях на пистолетах дрался неоднократно (особенно в период службы в Кишинёве), но проводились эти дуэли – слава богу! – по западному образцу: чаще стреляя в воздух, потом противники жали руки и мирились. Никто не был убит Пушкиным, да и сам он до последней смертельной дуэли не был ранен. Поединок в расширенном значении у Пушкина входит в творческую основу личности: дуэльное мировоззрение поэт не считал плохим, ибо человек равнодушный, не борющийся ничего не создаст. Надо только понимать по какому поводу и во имя чего дерёшься?! Стыдно не защищать свою честь, но глупо честь ни к месту выставлять на вид.

 «О д и н   а р и с т о к р а т (всё-таки разумеем сие слово в ироническом смысле) извинялся тем, что-де с некоторыми людьми неприлично связываться человеку, уважающему себя и общее мнение; что разница-де между поединком и дракой; что, наконец, никто-де не вправе требовать, чтобы человек разговаривал, с кем не хочет разговаривать. Всё это не отговорка. Если уж ты пришел в кабак, то не прогневайся — какова компания, таков и разговор; если на улице шалун швырнет в тебя грязью, то смешно тебе вызывать его биться на шпагах, а не поколотить его просто…» – А.С. Пушкин («Писатели, известные у нас под именем аристократов…») Иными словами: в кабаке случаются поединки на кулаках, лакеи могут навешать друг другу оплевух; журналисты дерутся фельетонами. 

Соперники в искусстве брани,
Не знайте мира меж собой;
Несите мрачной славе дани
И упивайтеся враждой!
Пусть мир пред вами цепенеет,
Дивяся грозным торжествам:
Никто о вас не пожалеет,
Никто не помешает вам.
Соперники другого рода,
Вы, рыцари парнасских гор,
Старайтесь не смешить народа
Нескромным шумом ваших ссор;
Бранитесь – только осторожно.
Но вы, соперники в любви,
Живите дружно, если можно! – «Руслан и Людмила, 1820
       *    *    *
Пушкин положение «озападненной» Петром I России рассматривал как поединок исконного русского мировоззрения с Европой. Положение ухудшилось после войны с Наполеоном 1812 года: после взятия Парижа около полугода в нём пребывая, русские военные – дворяне привезли с собой на родину немало и французских привычек: французского революционного «легкомыслия». Да и Николай I, всеми силами стремясь оградить Россию от влияния французских революций, желал этого достичь превращением России в бюрократическое государство, по европейскому образцу:  хрен редьки не слаще! – как говорит пословица.

Пушкин сетовал: «П р о б у ж д е н и е  России, развитие её могущества, её движение к единству (к русскому единству, разумеется)… величественная драма, начавшаяся в Угличе и закончившаяся в Ипатьевском монастыре, — как, неужели всё это не история, а лишь бледный и полузабытый сон? А Петр Великий, который один есть целая история! А Екатерина II, которая поставила Россию на пороге Европы? А Александр, который привел вас в Париж? и (положа руку на сердце) разве не находите вы чего-то значительного в теперешнем положении России, чего-то такого, что поразит будущего историка? Думаете ли вы, что он поставит нас вне Европы? Хотя лично я сердечно привязан к государю, я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; как литератора — меня раздражают, к а к   ч е л о в е к  с  п р е д р а с с у д к а м и — я оскорблен, — но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам бог ее дал» (А.С. Пушкин  — П.Я. Чаадаеву от 19 октября 1836 г.) 

В письме к Чаадаеву осторожно намекается, что  политика Николая I  в противоречии со славным историческим прошлым России: создавая мощное бюрократическое – чуждое прежнему личному (всё-таки более личному, чем сословному) понятию о чести государство, царь «играет» не по правилам! Дуэлей в произведениях Пушкина, пожалуй, самое для одного русского писателя рекордное количество. (Зарубежную рыцарскую и «мушкетерскую» литературу здесь не обсуждаем!) Дуэли или поединки  в произведениях Пушкина имеют немалую и сюжетную, и историческую нагрузку. Не защищая свою честь, мы предаём славу предков и своей страны, но устраивая дуэли по пустякам, мы тоже предаём.
__________________________

ФИЛОСОФИЯ ПОЕДИНКА.  Всё творчество Пушкина пронизывает   ф и л о с о и я   п о е д и н к а,  со временем становящаяся всё масштабнее: из поединка двух личностей переходящая в поединок с судьбой. Начинается эта дуэльная эпопея с милой почти пародийной безделки: с битвы Руслана с головой великана и далее  в воздухе победоносное сражение с похитившим Людмилу волшебником карлой. В «Графе Нулине» (1825) явно пародирована дуэльная пощёчина. Пушкин художественно представляет свои размышления: «Ч т о   е с л и  б  Лукреции пришла в голову мысль дать пощечину Тарквинию? быть может, это охладило б его предприимчивость и он со стыдом принужден был отступить? Лукреция б не зарезалась… Брут не изгнал бы царей, и мир и история мира были бы не те». (А.П. «Заметки о “Графе Нулине”» 1830)

Но нет! испугавшийся пощёчины Тарквиний не был Тарквинием, да и Лукреция тогда бы иной характер. Нельзя характер без изменений переносить из одной эпохи в другую. Пушкина занимает психология персонажей согласно их положению и воспитанию в определённом времени. Итог размышлений – прелестная шуточная поэма «Граф Нулин». Вот «К Лукреции Тарквиний новый Отправился, на всё готовый». Прибывший из Парижа граф Нулин крадётся в спальню провинциальной помещицы Натальи Павловны и посреди ночи признаётся ей в пылкой французской страсти:

Она, открыв глаза большие,
Глядит на графа — наш герой
Ей сыплет чувства выписные
И дерзновенною рукой
Коснуться хочет одеяла,
Совсем смутив ее сначала...
Но тут опомнилась она,
И, гнева гордого полна,
А впрочем, может быть, и страха,
Она Тарквинию с размаха
Дает — пощечину, да, да,
Пощечину, да ведь какую!
Сгорел граф Нулин от стыда,
Обиду проглотив такую…
И проклиная свой ночлег
И своенравную красотку,
В постыдный обратился бег.
    *    *    *
«Граф Нулин» был создан во время работы над  IV главой «Евгения Онегина», где прочитав письмо Татьяны, вместо ответа на пылкие чувства герой читает девушке мораль. Выходит, что «Нулин» - отражение IV главы как бы кривом сатирическом зеркале: далее в главе VII в «ЕО» произойдёт роковая дуэль Онегина с Ленским.
________________________________

АЛЕКСАНДР ПУШКИН.  «ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН» — В ГЛАВЕ   ШЕСТОЙ РОМАНА В СТИХАХ (1826—1827) будет подробно описан вызов на дуэль. На балу у Лариных  в честь именин Татьяны Онегин, чтобы позлить  своего приятеля Ленского, ухаживает за его невестой Ольгой, танцует с ней. Злую шутку Онегина восприняв со вселенской трагической серьёзностью как предательство, романтик Ленский без всяких объяснений уезжает с бала. Утром следующего дня Онегин для себя неожиданно получает от вчера ещё своего друга Ленского вызов на дуэль.

  Избранный Владимиром Ленским в секунданты сосед привозит  Онегину письменный вызов на дуэль. Причём характеристика секунданта является своего рода пародией на дуэль – агонией дворянской чести: так как слово «честь» с личностью секунданта несовместимо,  то и устраиваемая им дуэль внешне происходит из-за пустого повода, что не спасает одного из соперников от смерти. Вызову предшествует очень глубокого смысла эпиграф.

                La sotto i giorni nubilosi e brevi,
                Nasce una gente a cui l'morir non dole. — Petr. <Петрарка, итал>
                ____________________________________________________
Там, где дни облачны и кратки, родится племя, которому жизни не жаль. — эпиграф Пушкина из прославленного итальянского поэта – гуманиста Франческо Петрарки (1304—1374) — о характере русских. Далее, является «достойный» секундант борца за благородные идеалы – нового Дон Кихота Ленского:

IV.
Зарецкий, некогда буян,
Картежной шайки атаман,
Глава повес, трибун трактирный,
Теперь же добрый и простой
Отец семейства холостой,
Надёжный друг, помещик мирный
И даже честный человек:
Так исправляется наш век! <Оценим иронию Автора поэмы!>
V
Бывало, льстивый голос света
В нем злую храбрость выхвалял:
Он, правда, в туз из пистолета
В пяти саженях попадал,*
И то сказать, что и в сраженье
Раз в настоящем упоенье
Он отличился, смело в грязь
С коня калмыцкого свалясь,
Как зюзя пьяный, и французам
Достался в плен: драгой залог!
Новейший Регул, чести бог,
Готовый вновь предаться узам,
Чтоб каждым утром у Вери***
В долг осушать бутылки три.

* «В туз из пистолета в пяти саженях попадал» — попадал примерно за 5-6 шагов: тогда считалось метко, если в середину туза. Стрелялись же с 10 шагов: мишень «человек» больше и попадающий с 5 шагов в туз имел все шансы подстрелить соперника. Т.е. внешнего профессионализма у Зарецкого не отнимешь! Вот только З. не рвался быть прямым участником поединков.
** РЕГУЛ — Марк Атиллий Римский: консул и военачальник, живший в 3 в. до н. э., прославившийся своим героизмом во время войн с Карфагеном.
***Парижский ресторан «Вери», снятый для офицеров русской оккупационной армии, когда после победы над Наполеоном русские вошли в Париж.
____________________________

VI.
Бывало, он <Зарецкий> трунил забавно,
Умел морочить дурака
И умного дурачить славно,
Иль явно, иль исподтишка,
Хоть и ему иные штуки
Не проходили без науки,
Хоть иногда и сам впросак
Он попадался, как простак.
Умел он весело поспорить,
Остро и тупо отвечать,
Порой расчетливо смолчать,
Порой расчетливо повздорить,
Друзей поссорить молодых
И на барьер поставить их,
VII.
Иль помириться их заставить,
Дабы позавтракать втроем,
И после тайно обесславить
Веселой шуткою, враньем.
Sed alia tempora!* Удалость   <*в другой раз!>
(Как сон любви, другая шалость)
Проходит с юностью живой.
Как я сказал, Зарецкий мой,
Под сень черемух и акаций
От бурь укрывшись наконец,
Живет, как истинный мудрец…
VIII.
Он был не глуп; и мой Евгений,
Не уважая сердца в нём,
Любил и дух его суждений,
И здравый толк о том о сем.
Он с удовольствием, бывало,
Видался с ним, и так нимало
Поутру не был удивлен,
Когда его увидел он.
Тот после первого привета,
Прервав начатый разговор,
Онегину, осклабя взор,* 
Вручил записку от поэта.
К окну Онегин подошел
И про себя её прочел.

*осклабя взор - здесь официально любезное выражение лица, включающее и "дежурную" улыбку.
____________________
IX.
То был приятный, благородный,
Короткий вызов, иль картель:
Учтиво, с ясностью холодной
Звал друга Ленский на дуэль.
Онегин с первого движенья,
К послу такого порученья
Оборотясь, без лишних слов
Сказал, что он всегда готов.*
Зарецкий встал без объяснений…
      *     *     *      
*Первой обязанностью секундантов было, по возможности, примирить соперников или добиться щадящих условий дуэли. Зарецкий, несмотря на все его «фокусы» об, этом, конечно, знает. Но по привычке как автомат исполнив норму поведения при вызове: «без лишних слов» сказав, «что он всегда готов», Онегин не дал секунданту исполнить свой долг - искать между соперниками примирения. Секунданту по правилам оставалось только развернуться и уйти. Вина не на Зарецком, а на Онегине. Даже Зарецкий, видимо, раздосадован.
_______________________

Зарецкий встал без объяснений;
Остаться доле не хотел,
Имея дома много дел,
И тотчас вышел; но Евгений
Наедине с своей душой
Был недоволен сам собой.
X.
И поделом: в разборе строгом,
На тайный суд себя призвав,
Он обвинял себя во многом:
Во-первых, он уж был неправ,
Что над любовью робкой, нежной
Так подшутил вечор небрежно.
А во-вторых: пускай поэт
Дурачится; в осьмнадцать лет
Оно простительно. Евгений,
Всем сердцем юношу любя,
Был должен оказать себя
Не мячиком предрассуждений,
Не пылким мальчиком, бойцом,
Но мужем с честью и с умом.
XI.
Он мог бы чувства обнаружить,
А не щетиниться, как зверь;
Он должен был обезоружить
Младое сердце. «Но теперь
Уж поздно; время улетело...
К тому ж — он мыслит — в это дело
Вмешался старый дуэлист;
Он зол, он сплетник, он речист...
Конечно, быть должно презренье
Ценой его забавных слов,
Но шепот, хохотня глупцов...»
И вот общественное мненье!
Пружина чести, наш кумир!
И вот на чем вертится мир!*
        *     *    *      
* Так выходит, что для Онегина светские условности дороже истинных движений сердца. Вместе с Онегиным - естественно! – осуждается всё склонное к такому же формализму светское общество.
_____________________
XII.
Кипя враждой нетерпеливой,
Ответа дома ждет поэт; <Ленский>
И вот сосед велеречивый
Привез торжественно ответ.
Теперь ревнивцу то-то праздник!
Он все боялся, чтоб проказник
Не отшутился как-нибудь,
Уловку выдумав и грудь
Отворотив от пистолета.
Теперь сомненья решены:
Они на мельницу должны
Приехать завтра до рассвета,
Взвести друг на друга курок
И метить в ляжку иль в висок.
<…>
_____________________________

Предстоящая дуэль по западному образцу кажется Онегину такой формальностью, что герой чуть не проспал:
XXV.
Он поскорей звонит. Вбегает
К нему слуга француз Гильо,
Халат и туфли предлагает
И подает ему белье.
Спешит Онегин одеваться,
Слуге велит приготовляться
С ним вместе ехать и с собой
Взять также ящик боевой.
Готовы санки беговые.
Он сел, на мельницу летит.
Примчались. Он слуге велит
Лепажа  стволы роковые
Нести за ним, а лошадям
Отъехать в поле к двум дубкам.
XXVI.
Опершись на плотину, Ленский
Давно нетерпеливо ждал;
Меж тем, механик деревенский,
Зарецкий жернов осуждал.
Идет Онегин с извиненьем.
«Но где же, — молвил с изумленьем
Зарецкий, — где ваш секундант?»
В дуэлях классик и педант,
Любил методу он из чувства,
И человека растянуть
Он позволял не как-нибудь,
Но в строгих правилах искусства,
По всем преданьям старины
(Что похвалить мы в нем должны).
XXVII.
«Мой секундант? — сказал Евгений, —
Вот он: мой друг, monsieur Guillot.
Я не предвижу возражений
На представление мое:
Хоть человек он неизвестный,
Но уж конечно малый честный».
Зарецкий губу закусил.*
___________
*Не озаботившись заранее о секунданте и на эту роль взяв лакея Онегин то ли по легкомыслию, то ли намеренно, оскорбляет теперь уже Зарецкого. Чем ещё размешает ему исполнить долг секунданта: у барьера в последний раз предложить соперников примириться. А между прочим, щадящие или почти смертельные условия дуэли зависели здесь от единственного грамотного секунданта Зарецкого. Ибо лакей monsieur Guillot в дуэлях смыслить ничего не может. Будучи обиженным, З. не будет ли теперь хлопотать о смертельных условиях, в надежде видеть убитым обидчика?! Но судьба решит иначе.
________________________

…Зарецкий губу закусил.
Онегин Ленского спросил:
«Что ж, начинать?» — Начнем, пожалуй, —
Сказал Владимир. И пошли
За мельницу. Пока вдали
Зарецкий наш и честный малый
Вступили в важный договор,
Враги стоят, потупя взор.
XXVIII.
Враги! Давно ли друг от друга
Их жажда крови отвела?
Давно ль они часы досуга,
Трапезу, мысли и дела
Делили дружно? Ныне злобно,
Врагам наследственным подобно,
Как в страшном, непонятном сне,
Они друг другу в тишине
Готовят гибель хладнокровно...
Не засмеяться ль им, пока
Не обагрилась их рука,
Не разойтиться ль полюбовно?..
Но дико светская вражда
Боится ложного стыда.
XXIX.
Вот пистолеты уж блеснули,
Гремит о шомпол молоток.
В граненый ствол уходят пули,
И щелкнул в первый раз курок.
Вот порох струйкой сероватой
На полку сыплется. Зубчатый,
Надежно ввинченный кремень
Взведен уже. За ближний пень
Становится Гильо смущенный.
Плащи бросают два врага.
Зарецкий тридцать два шага
Отмерил с точностью отменной,
Друзей развел по крайний след,
И каждый взял свой пистолет.
XXX.
«Теперь сходитесь». <реплика Зарецкого>
      Хладнокровно,
Еще не целя, два врага
Походкой твердой, тихо, ровно
Четыре перешли шага,
Четыре смертные ступени.
Свой пистолет тогда Евгений,
Не преставая наступать,
Стал первый тихо подымать.
Вот пять шагов еще ступили, <32 – (5+4) = 11 шагов>
И Ленский, жмуря левый глаз,
Стал также целить — но как раз
Онегин выстрелил... Пробили
Часы урочные: поэт
Роняет молча пистолет,
XXXI.
На грудь кладет тихонько руку
И падает. Туманный взор
Изображает смерть, не муку.
Так медленно по скату гор,
На солнце искрами блистая,
Спадает глыба снеговая.
Мгновенным холодом облит,
Онегин к юноше спешит,
Глядит, зовет его... напрасно:
Его уж нет. Младой певец
Нашел безвременный конец!
Дохнула буря, цвет прекрасный
Увял на утренней заре,
Потух огонь на алтаре!..
XXXII.
Недвижим он лежал, и странен
Был томный мир его чела.
Под грудь он был навылет ранен;
Дымясь из раны кровь текла.
Тому назад одно мгновенье
В сем сердце билось вдохновенье,
Вражда, надежда и любовь,
Играла жизнь, кипела кровь, —
Теперь, как в доме опустелом,
Все в нём и тихо и темно;
Замолкло навсегда оно.
Закрыты ставни, окны мелом
Забелены. Хозяйки нет.
А где, бог весть. Пропал и след.
XXXIII.
Приятно дерзкой эпиграммой
Взбесить оплошного врага;
Приятно зреть, как он, упрямо
Склонив бодливые рога,
Невольно в зеркало глядится
И узнавать себя стыдится;
Приятней, если он, друзья,
Завоет сдуру: это я!
Еще приятнее в молчанье
Ему готовить честный гроб
И тихо целить в бледный лоб
На благородном расстоянье;
Но отослать его к отцам
Едва ль приятно будет вам.
<…>
XXXIV.
Что ж, если вашим пистолетом
Сражен приятель молодой,
Нескромным взглядом, иль ответом,
Или безделицей иной
Вас оскорбивший за бутылкой,
Иль даже сам в досаде пылкой
Вас гордо вызвавший на бой,
Скажите: вашею душой
Какое чувство овладеет,
Когда недвижим, на земле
Пред вами с смертью на челе,
Он постепенно костенеет,
Когда он глух и молчалив
На ваш отчаянный призыв?
XXXV
В тоске сердечных угрызений,
Рукою стиснув пистолет,
Глядит на Ленского Евгений.
«Ну, что ж? убит», — решил сосед.
Убит!.. Сим страшным восклицаньем
Сражен, Онегин с содроганьем
Отходит и людей зовет.
Зарецкий бережно кладет
На сани труп оледенелый;
Домой везет он страшный клад...
 __________________________________________________
                _________________________________________________

ПОЕДИНОК  С  МЕДНЫМ  ВСАДНИКОМ И  ПОЕДИНОК ЗАПАДНОГО И  РУССКОГО  МИРОВОЗЗРЕНИЙ. Замечательный литературовед Валентин Непомнящий трактует весь роман в стихах «Евгений Онегин» как поединок западного и русского мировоззрений. «Повернув» Россию на Запад - «в Европу прорубив окно» Пётр I поставил русских в тяжёлое положение: по западному обязаны были теперь мыслить и поступать тех, кому это не подходило. Да и сам Пётр в настроении имел резкие перепады и легко впадал в гнев не вследствие ли того же самого непрерывного внутреннего поединка?! В царственном сердце исконно русские черты не сталкивались в вечном поединке с усвоенным на Запале?!

У всякого явления есть оборотная – теневая сторона: к началу 19 века негатив озападнивания мышления русского образованного общества проявился уже отчётливо. Далее, о том, о чём написаны уже толстые фолианты, приходится сказать в нескольких словах: западное мышление более опирается на логику, власть, закон. Русское народное мировоззрение более исходит не из логики, но из некоей гармонии с миром; не из закона, но из справедливости – правды. Вот только мелкий чиновник «Евгений бедной» смог взлететь на этот уровень только будучи уже безумным.  Онегин на одну десятую подобного уровня будет чуть ли не насильно вытолкнут к концу романа в стихах. Онегин от неразделённой страсти «чуть с ума не своротил» - но-таки не своротил. С ума его автор не заставит сойти: заставит, наконец,  без ума влюбиться.

 При сравнении с более поздним «Медным всадником» яснее можно этом свете понять пушкинский эпиграф из Петрарки к  дуэльной главе «ЕО»: «Т а м,  г д е  д н и  облачны и кратки, родится племя, которому жизни не жаль». Потому что есть более дорогое, чем своя жизнь: правда, справедливость, жизнь потомков. Здесь начало доныне длящейся Пушкиным осознанной трагедии: западная и русская системы ценностей доныне не соединились, но находятся в постоянном состоянии поединка и во всей России, в плотно соприкоснувшихся с западной культурой русских. Именно озападнивание России Петром I и его с немецкими корнями преемниками на троне привело к резкому разделению дворянства и народа.

Русские дворяне переставали быть русскими: в детстве гувернёр Евгения  француз: «Чтоб не измучилось дитя, Не докучал моралью строгой, Слегка за шалости бранил…» В итоге такого воспитания ученику поэзия и «труд упорный ему был тошен». Логика ему ближе: он читает  западного экономиста Адама Смита, с другой стороны, – «певца Гяура и Жуана» - Джорджа Байрона, которого герои - всегда не в ладах с непременно с отсталым  обществом  привлекательно мятежные крайние индивидуалисты.  И вот уже в начале романа «рано чувства в нём остыли»:  совесть у Евгения есть, а сердце заледенело в формальной светской круговерти.

Совесть без чувств – чёрствое, не доставляющее радости кушанье. Хотя, наверное, лучше, чем подавляющие совесть безумные страсти. В поэме Гёте помолодевший, не думающий о последствиях своей страсти Фауст погубил Гретхен. Онегин же – эдакий молодой разочарованный Фауст – читает новой Гретхен - Татьяне дельную разумную, и даже искреннюю  нотацию: «Учитесь властвовать собою; Не всякий вас, как я, поймет; К беде неопытность ведет…».

 Ленский со «всегда восторженной речью», с «кудрями чёрными до плеч», «С душою прямо геттингенской Красавец, в полном цвете лет, Поклонник Канта и поэт»: в германском университете воспитанный Ленский тоже продукт западной идеалистической философии. Вызов на поединок Ленский делает по самым идеально романным западным стандартам. Онегин принимает вызов тоже по готовым стандартам чести. Происходит по западному образцу, но русская по смертельным условиям дуэль. К западному стандарту легкомысленно добавленное русское «умирать не жаль» приводит к трагедии со смертельным исходом. «Не жаль умирать» – пусть так! Но за что умирать: из-за глупости и неправильно понятой чести?

У дуэли Ленского с Онегиным предрешённый исход: не потому победит Онегин, что умеет хорошо стрелять. О дуэльных навыках противников мы ничего не знаем, хотя у Онегина имеется «ящик боевой»: в чём-то подобном, верно, участвовал. Был ли «боевой ящик» у Ленского? Не известно: мог и Зарецкий одолжить. Это не главное. Обоим дуэлянтам «жизни не жаль», но Ленскому не жаль слишком книжно: чувства он выражает романтическими абстрактными штампами, совершенно закрывающими суть происходящего. Онегину не жаль жизни – потому как он последствиях не думает, будто это не с ним происходит, а с Дон Жуаном или другим байроновским героем. Недаром же Татьяна Ларина, прочитав книги Онегина:
XXIV.
И начинает понемногу
Моя Татьяна понимать
Теперь яснее — слава богу —
Того, по ком она вздыхать
Осуждена судьбою властной:
Чудак печальный и опасный,
Созданье ада иль небес,
Сей ангел, сей надменный бес,
Что ж он? Ужели подражанье,
Ничтожный призрак, иль еще
Москвич в Гарольдовом плаще, <имеется ввиду Чайльд-Гарольд Байрона)>
Чужих причуд истолкованье,
Слов модных полный лексикон?..
Уж не пародия ли он?
XXV
Ужель загадку разрешила?
Ужели слово найдено? (Гл. 7)
      *     *     *
 В конце романа про Онегина ехидно скажут:

Чем ныне явится? Мельмотом,
 Космополитом, патриотом,
Гарольдом, квакером, ханжой,
Иль маской щегольнет иной,
 Иль просто будет добрый малый,
 Как вы да я, как целый свет?
По крайней мере мой совет:
Отстать от моды обветшалой.
 Довольно он морочил свет...
— Знаком он вам? — И да и нет. (Гл. VIII)
       *     *     *
На символическом поединке Ленского с Онегиным  победит  равнодушный – не волнующийся, работающий по не им разработанной «программе», выступающий в чужих «масках». Можно ещё сказать, что как в поэме Гёте  Фауст убил Валентина из-под руки чёрта Мефистофеля, так из-под руки Онегина судьба убивает Ленского, потому что он сквозь иностранные розовые очки видит жизнь несколько игрушечной. Что вину в убийстве младшегоприятеля с Онегина, конечно, не снимает. Наконец, смерть Ленского нужна была Автору, для того чтобы Онегин всё-таки не получил Татьяну: "русская душою" девушка не должна достаться множеству позаимствованных масок.

Получается, что весь пушкинский роман в стихах есть в лицах дуэль исконно русского и западного мировоззрений. Судьба как бы «пинками»  заставить Евгения проснуться: убийство друга не пробуждает, что же ещё?! А ещё можно закольцевать сюжет. Автор романа бросает героя в той точке, когда любовь к Татьяне разбудила его: наконец-то живое чувство возобладало над внешними правилами! Онегин здесь в том же положении, в каком была юная Татьяна, когда Онегин на её признание в любви ответил нотацией. Отповедь узнавшей правила света Татьяны будет более горька. Во-первых, Татьяна боится опять столкнуться с пародией или маской – модной позой. Но не это главное: Татьяна не приемлет личного счастья ценою несчастья и позора для мужа и своего бесчестья тоже, вот почему она «русская душою».

Я вышла замуж. Вы должны,
Я вас прошу, меня оставить;
Я знаю: в вашем сердце есть
И гордость и прямая честь*.  <*не по светским формальным правилам, но по совести!>
Я вас люблю (к чему лукавить?),
Но я другому отдана;
Я буду век ему верна".
       *     *     *
Это всё тоже, но переосмысленное на более высоком духовном уровне «жизни не жаль»: счастье должно быть честным: не за чужой счёт! Судьба Онегина далее неизвестна: автор её не знает, ибо жизнь не давала ещё материала. Как неизвестна была и судьба России. Теперь, оглядываясь в прошлое, можно констатировать: дуэль русского с западным продолжается.

 «БОРИ;С ГОДУНО;В» («Драматическая повесть, Комедия o настоящей беде Московскому государству, o царе Борисе и о Гришке Отрепьеве») — историческая трагедия, созданная в 1825 году во время ссылки в Михайловское. «Борис Годунов» - есть переплетение поединков: Годунова со своей совестью и тенью убитого царевича; Отрепьева со своей судьбой. Слова "честь" в трагедии не употребляется, потому что в России до петровского озападнивания слово "честь" заменяло - "с о в е с т ь"

 Датировка произведений Пушкина – сложнейшая вещь, потому что поэт единовременно разрабатывал сразу несколько сюжетов: из одной временной точки как бы исходит несколько произведений. Созданная «по системе Отца нашего Шекспира» «романтическая трагедия» (А.С.П. - П.А. Вяземскому от 13 июля 1825 г.) - «Борис Годунов» одно из самых загадочных произведений: если Пушкине не знал точно о готовящемся восстании, то в общих чертах о намерениях его будущих участниках уж был осведомлён наверняка. Кому же более является предупреждением «Борис Годунов»: законному монарху или его супротивникам?! Будто бы вызванный из Михайловского в Петербург новым монархом Пушкин читал Николаю Iотрывки из трагедии?!(Скорее всего: миф!) Полностью пьеса будет опубликована (с цензурными сокращениями) в конце декабря 1830, а поставлена на сцене только около 1870-го: такой опасной казалась властям!

Пушкин использовал для сюжета трагедии слухи об убийстве сына Иоанна Грозного – малолетнего царевича Дмитрия по приказу Бориса Годунова. Димитрий был единственным препятствием к власти Годунова. Исчезновение Димитрия теоретически было выгодно и для страны, так как правление малолетнего всегда привносит в государство смуты – борьбу за власть потенциальных регентов. Борис Годунов действительно радеет о благе государства, но неудачи преследуют его:

Ц а р ь  Б о р и с
Достиг я высшей власти;
Шестой уж год я царствую спокойно.
Но счастья нет моей душе...
Ни власть, ни жизнь меня не веселят;
Предчувствую небесный гром и горе.
Мне счастья нет. Я думал свой народ
В довольствии, во славе успокоить...
              <...>
Ах! чувствую: ничто не может нас
Среди мирских печалей успокоить;
Ничто, ничто... едина разве совесть.
Так, здравая, она восторжествует
Над злобою, над темной клеветою. -
Но если в ней единое пятно,
Единое, случайно завелося,
Тогда - беда! как язвой моровой
Душа сгорит, нальется сердце ядом,
Как молотком стучит в ушах упрек,
И всe тошнит, и голова кружится,
И мальчики кровавые в глазах...
И рад бежать, да некуда... ужасно!
Да, жалок тот, в ком совесть нечиста.
       *      *      *
Поединок со своей совестью Борис проиграет и внутренне, и внешне. Больная совесть Бориса словно олицетворяется в лице назвавшегося именем убитого царевича Самозванца – Григория Отрепьева.    Первоначально угрожающие трону Годунова одни   с л о в а - слухи о явлении якобы убитого царевича совесть Годунова оборачивают  реальностью: «спасенный ли царевич, Иль некий дух во образе его...» -- живой человек или нет? посланный небом или адом дух?
 
     Ц а р ь  Б о р и с
...Не правда ль, эта весть
Затейлива? Слыхал ли ты когда,
Чтоб мертвые из гроба выходили
Допрашивать царей, царей законных,
Назначенных, избранных всенародно,
Увенчанных великим патриархом?
Смешно? а? что? что ж не смеешься ты?
<…>
Ух, тяжело!.. дай дух переведу...
Так вот зачем тринадцать лет мне сряду
Все снилося убитое дитя!
Да, да - вот что! теперь я понимаю.
Но кто же он, мой грозный супостат?
Кто на меня? Пустое имя, т е н ь --
Ужели  т е н ь  сорвет с меня порфиру,
Иль звук лишит детей моих наследства?
Безумец я! чего ж я испугался?
На  п р и з р а к  сей подуй -- и нет его...
       *     *     *
Легче поладить с выходцем из ада, чем с больною совестью: укоры больной совести царя, как в зеркале отразившись во мнении народном, с увеличенной силой возвращаются, убивая Бориса еще до потери трона. Но недаром в трагедии Пушкина среди властителей нет положительных – правых во всём героев: ещё до восхождения по смерти Бориса на русский трон начинается и предсказанное падение Самозванца:

Мой покой бесовское мечтанье
Тревожило, и враг меня мутил.
Мне снилося, что лестница крутая
Меня вела на башню; с высоты
Мне виделась Москва, что муравейник;
Внизу народ на площади кипел
И на меня указывал со смехом,
И стыдно мне и страшно становилось —
И, падая стремглав, я пробуждался...
И три раза мне снился тот же сон.
Не чудно ли?
              *         *        *
«Чудный» сон Отрепьева «аукается» с искушением Христа, когда дьявол предложил ему бросится со скалы, дабы Бог- Отец спас его. Христос отказался; Отрепьев – согласился. Юродивый не желает молится за Бориса: «Нельзя молиться за царя Ирода — богородица не велит». Но кем же становится не выдержавший искушения Отрепьев?! Автор трагедии называет противника Бориса Годунова то -- С а м о з в а н ц е м, то -- Д и м и т р и е м - царевичем. Происходит как бы перевоплощение: р е а л ь н о с т ь  не складывается из того, во что люди сами уверовали. Годунов теряет власть, когда перестаёт верить в свою избранность. Отрепьев, уверовал и стал Димитрием:

  Д и м и т р и й (гордо)
Т е н ь  Грозного меня усыновила,
Димитрием из гроба нарекла,
Вокруг меня народы возмутила
И в жертву мне Бориса обрекла…
        *     *     *
Вроде Самозванец прав, вот только не за кровь невинного младенца от собирается мстить, а трон завоевать продажей родины полякам:

…Ни король, ни папа, ни вельможи
Не думают о правде слов моих.
Димитрий я иль нет -- что им за дело?
Но я предлог раздоров и войны.
Им это лишь и нужно…
        *     *     *
 Выходит, что оба соперника — и Годунов, и Самозванец — пред Небом неправы. Исторического Самозванца Димитрия после 10 месяцев царствования убили, тело сожгли и прахом выстрелили из пушки.  В трагедии Пушкина выходит, что побеждают Бориса именно -- с л о в а - слухи и молва -- и  Т е н ь  невинно убиенного царевича Д и м и т р и я. Который в последний раз описан после разгрома помогающих ему поляков спящим на поле боя:

П у ш к и н <боярин- предок А.С.П.>
                Приятный сон, царевич!
Разбитый в прах, спасаяся побегом,
Беспечен он, как глупое дитя;
Хранит его, конечно, провиденье...
       *     *     *
В итоге - в подтексте выходит, что на трон Бориса всходит именно  т е н ь  невинно убиенного Димитрия, тогда как Самозванец заранее проиграл. В то время, как в действии внешнем -- в сценическом, расчищая Самозванцу (и себе) дорогу к запятнанному кровью трону Бориса, бояре убивают его невинного сына Фёдора и его мать-вдову Годунова. Но убийство Фёдора -- нового невинно убиенного отрока обрекает и занявшего престол убитого царевича Самозванца: провидение перестанет хранить его. Хотя из сюжета трагедии и не ясно: отдавал Самозванец приказ об убийстве, или то была инициатива бояр?..

 Трагедия Пушкина «Борис Годунов» странна даже в сравнении с трагедиями Шекспира!
«Борис Годунов» - нескончаемый поединок человека с искушением властью и после со своей совестью и высшей истины с властью, которая, получается, совершенно праведной быть не может?! Если же к этой трагедии приложить ещё и ей сопутствующий исторический контекст – восстание декабристов, тогда действие превращается в совершенную притчу. От фигуры же Самозванца – Отрепьева тянутся «ниточки» к «Капитанской дочке»: к в ней  Самозванцу Пугачёву – мнимому царю Петру Федоровичу – убитому супругу Екатерины II. Но путь к этому роману будет похож на затейливую вязь различных вариантов многочисленных исследованных Пушкиным поединков.
                ____________________________________________________

Скажу тебе (за тайну) что я в Болдино писал, как давно уже не писал. Вот что я привез сюда: 2 [гл<авы>] последние главы Онегина, 8-ую и 9-ую, совсем готовые в печать. Повесть писанную октавами (стихов 400), которую выдадим Anonyme. Несколько драматических сцен, или маленьких трагедий, именно: Скупой Рыцарь, Моцарт и Салиери, Пир во время Чумы, и Д.<он> Жуан. Сверх того написал около 30 мелких стихотворений. Хорошо? Ещё не всё: (Весьма секретное) Написал я прозою 5 повестей <Повести Белкина>, от которых Баратынский ржёт и бьётся — и которые напечатаем также Anonyme. — Пушкин А. С. Письмо Плетнёву П.А., 9 декабря 1830 г., Москва.
                __________________________________________

ПОЕДИНОК  С МЕДНЫМ  ВСАДНИКОМ.  «Поэма «Медный всадник» вместе с последними двумя главами «ЕО» тоже написана Болдинской осенью 1833. Переводим прекрасные стихи начала этой поэмы в скупую историческую прозу: первоначально деятельность Петра I привела к бурному политическому развитию государства. Русских дипломатов и полководцев боялись в Европе: как понять нестандартно мыслящих – как у них выиграть?!  Но развивающееся мощное государство всегда имеет тенденцию подавлять личность зависимого от обстоятельств – «маленького человека».

 В запрещённым царём к печати «Медном всадник» царь к печати ситуация поединка будет явлена как бунт в бунте: природная стихия как бы бунтует против града, вопреки её воле основанного «строителем чудотворным». «Маленький человек» - безумный «Евгений бедный» бунтует против пренебрежения пренебрегающего его нуждами государства в лице символа русской самодержавной государственности Медного всадника: «кумир на бронзовом коне» олицетворяет стихию государственности.  «Евгений бедный» вызывает на поединок Медного всадника и тот вызов принимает, как некогда статуя командора приняла вызов Дон Жуана:

Кругом подножия кумира
Безумец бедный обошел
И взоры дикие навел
На лик державца полумира.
Стеснилась грудь его. Чело
К решетке хладной прилегло,
Глаза подернулись туманом,
По сердцу пламень пробежал,
Вскипела кровь. Он мрачен стал
Пред горделивым истуканом
И, зубы стиснув, пальцы сжав,
Как обуянный силой черной,
«Добро, строитель чудотворный! —
Шепнул он, злобно задрожав, —
Ужо тебе!..» И вдруг стремглав
Бежать пустился. Показалось
Ему, что грозного царя,
Мгновенно гневом возгоря,
Лицо тихонько обращалось...
И он по площади пустой
Бежит и слышит за собой —
Как будто грома грохотанье —
Тяжело-звонкое скаканье
По потрясенной мостовой.
И, озарен луною бледной,
Простерши руку в вышине,
За ним несется Всадник Медный
На звонко-скачущем коне…
    *    *    *
Вечные поединок просто желающего счастья человека и государства… Маленький человек» конечно, этот поединок проиграет и между двумя стихиями погибнет. Но цензуру так испугает сама возможность такого мышления, что «МВ» полностью в печать при жизни поэта так и не будет допущен. Но ситуация перенесения поединка с отношений людских на поединок с провидением пронизывает все «плоды» Болдинской осени: и «Повести Белкина, и «Маленькие трагедии».
______________________________________________________
                ______________________________________________________
                ___________________________

МАЛЕНЬКИЕ  ТРАГЕДИИ ПУШКИНА: «СКУПОЙ РЫЦАРЬ», «МОЦАРТ И САЛЬЕРИ», «КАМЕННЫЙ ГОСТЬ», «ПИР ВО ВРЕМЯ ЧУМЫ». Анна Ахматова писала: «б ы т ь   м о ж е т, ни в одном из созданий мировой поэзии грозные вопросы морали не поставлены так резко, как в “Маленьких трагедиях” Пушкина». «Резко» - это в ситуации смертельного поединка гораздо более высокого уровня, чем человек с человеком.

«СКУПОЙ РЫЦАРЬ» - есть смертельное столкновение идеалов рыцарства и новой эпохи власти денег. Когда, из стремясь отстранить законного наследника, старый барон не останавливается в обвинить сына Альбера в намерении убить и обокрасть отца, он, кажется, в это сам верит?! Ещё сохранивший идеалы рыцарства сын взбешен:

А л ь б е р.  Барон, вы лжете. <…>

Б а р о н.  Ты здесь! ты, ты мне смел!..
Ты мог отцу такое слово молвить!..
Я лгу! и перед нашим государем!..
Мне, мне... иль уж не рыцарь я?

А л ь б е р.  Вы лжец.

Б а р о н
И гром еще не грянул, боже правый!
Так подыми ж, и меч нас рассуди!
(Бросает перчатку, сын поспешно ее подымает.)

А л ь б е р. Благодарю. Вот первый дар отца.

Г е р ц о г
Что видел я? что было предо мною?
Сын принял вызов старого отца!
В какие дни надел я на себя
Цепь герцогов! Молчите: ты, безумец,
И ты, тигренок! Полно<…>
                Вы, старик несчастный,
Не стыдно ль вам...

Б а р о н.  Простите, государь...
Стоять я не могу... мои колени
Слабеют... душно!.. душно!.. Где ключи?
Ключи, ключи мои!..

Г е р ц о г. Он умер. Боже!
Ужасный век, ужасные сердца!
        *     *     *
«ИЛЬ УЖ НЕ РЫЦАРЬ Я?» — он уже не рыцарь. В первый и последний раз закравшееся в душу барона страшное сомнение и убивает его. Страшная дуэльная ситуация, но с кем: с умирающими идеалами рыцарства? Со своей совестью? С самими небесами?! Смена общественных формаций – тяжёлая, кровавая борьба, когда рушатся семейные связи. Недаром у сына-Альбера есть человеческое имя, а у барона нет имени: прошлое для него мертво, настоящее пожрали деньги, даруемая которыми власть оказалась призрачной и ничего кроме позора и смерти не принесла.
______________________

 «МОЦАРТ И САЛЬЕРИ» — сразу оговоримся: вышедшая из-под пера Пушкина история эта не имеет никакого отношения к реальному композитору Антонио Сальери (1750-1825). Пушкинский «Моцарт и Сальери»  с ходу начинается с поединка Сальери не с Моцартом лично, но с самим провидением:

С а л ь е р и
Все говорят: нет правды на земле.
Но правды нет — и выше. Для меня
Так это ясно, как простая гамма.
Родился я с любовию к искусству…
     *     *     *
Пушкинский Сальери достиг определённых высот в искусстве неустанным долголетним трудом:

Звуки умертвив,
Музыку я разъял, как труп. Поверил
Я алгеброй гармонию. Тогда
Уже дерзнул, в науке искушенный,
Предаться неге творческой мечты…
<…>
Кто скажет, чтоб Сальери гордый был
Когда-нибудь завистником презренным,
Змеей, людьми растоптанною, вживе
Песок и пыль грызущею бессильно?
Никто!.. А ныне — сам скажу — я ныне
Завистник. Я завидую; глубоко,
Мучительно завидую. — О небо!
Где ж правота, когда священный дар,
Когда бессмертный гений — не в награду
Любви горящей, самоотверженья,
Трудов, усердия, молений послан —
А озаряет голову безумца,
Гуляки праздного?..  О Моцарт, Моцарт!
         *     *     *
Сальери сетует,  на несправедливость небес, даровавших божественный дар недостойному. Искусство для Сальери элитарно и оторвано от жизни, - только для достойных.

С а л ь е р и
Ты, Моцарт, недостоин сам себя. <…>
                Какая глубина!
Какая смелость и какая стройность!
Ты, Моцарт, бог, и сам того не знаешь;
Я знаю, я.

М о ц а р т. Ба! право? может быть...
Но божество мое проголодалось.
        *     *     *
Последней репликой Моцарт подписывает себе смертный приговор. Сальери берёт на себя миссию восстановителя гармонии между небом и землёй:

      С а л ь е р и
Что пользы, если Моцарт будет жив
И новой высоты еще достигнет?
Подымет ли он тем искусство? Нет;
Оно падет опять, как он исчезнет:
Наследника нам не оставит он.
Что пользы в нем? Как некий херувим,
Он несколько занес нам песен райских,
Чтоб, возмутив бескрылое желанье
В нас, чадах праха, после улететь!
Так улетай же! чем скорей, тем лучше.
        *    *    *
Сальери кидает яд в чашу в вином недостойного своего гения человека (мнение С.). Перед смертью, однако, Моцарт успевает изречь: «Гений и злодейство — Две вещи несовместные. Не правда ль?»  Моцарт уходит умирать, посеяв в душе отравителя страшное сомнение.

С а л ь е р и
                …Ты заснешь
Надолго, Моцарт! Но ужель он прав,
И я не гений? Гений и злодейство
Две вещи несовместные. Неправда:
А Бонаротти? Или это сказка
Тупой, бессмысленной толпы — и не был
Убийцею создатель Ватикана?  — К о н е ц 
         *    *    *
По историческому анекдоту чтобы нарисовать распятого Христа итальянский живописец и скульптор Микеланджело Буонарроти (1475-1564) убил одного из натурщиков. Но если Сальери не служащий тайным путям Провидения гений, тогда он просто мелкий завистник, совершивший страшное преступление. Сальери думал, что борется с недостойным своего гения Моцартом, на самом же деле он проиграл свой поединок с Провидением, с Небесами. На этой страшной черте сомнения Сальери брошен: Евгений Онегин стоял над телом Ленского, тела «улетевшего» Моцарта на сцене нет: за сценой умерший в сознании зрителей остаётся жив. Тогда как Пушкинский Сальери стоит как бы над собственным трупом как человека творческого: он и убийца, он и убитый… Должный отразиться в Читателе – на суд читателя – от Автора открытый конец – принципиальный приём Пушкина.
__________________________________________

«КАМЕННЫЙ ГОСТЬ» - третья из «маленьких трагедий» находится как бы в их центре, где в действие начинает вмешиваться мистика. Образ севильского обольстителя Дон Жуана до Пушкина воплощали в своих произведениях Тирсо де Молина, Мольер, Гольдони, Гофман, Байрон. Пьеса Пушкина была написана после того, как он увидел премьеру русской версии оперы «Дон Жуан, или наказанный развратник» Моцарта. Как обычно взяв до анекдотичности узнаваемый сюжет, Пушкин неузнаваемо перерабатывает не внешний сюжет, но внутреннюю основу действия. Внутренней основой становится тройной поединок.

Итак, пушкинский Дон Гуан тайно возвращается в Мадрид, откуда испанский король отправил кавалера в ссылку для его же пользы: так много на счету Гуана дуэлей и громких любовных похождений! А тут ещё он убил влиятельного Командора: даже королю трудно оградить убийцу от мести семьи. Дон Гуан человек – наслаждающийся жизнью вне моральных правил: как ребёнку они ему как будто неведомы. Пушкиным созданный образ симпатичен и, кажется, не попадает под характеристику монаха, что Командор убит: «Развратным, Бессовестным, безбожным Дон Гуаном…»?!

Укрываясь около монастыря, Гуан нечаянно встречается со слывущей красавицей вдовою Командора – Донной Анной. Заочно влюбившись и решив с ней познакомиться, пока Гуан спешит к своей бывшей любовнице актрисе Лауре. Эти вечером неё в доме собрались поклонники среди которых брат убитого командора дон Карлос. Лаура поёт сочинённую Гуаном песню. Услышав имя убийцы брата, Карлос бранится, Лаура  не остаётся в долгу. Затем они мирятся. Гости расходятся, а Карлосу девица велит: «Ты, бешеный! останься у меня,  Ты мне понравился; ты Дон Гуана Напомнил мне…» – но только напомнил. Карлос совсем не Дон Гуан. Испанский гранд  – человек чести именно по принятым правилам.

Карлос  - далёкая от непосредственности мрачно философствующая личность. Вместо радостей любви с прелестной девушкой он допрашивает осьмнадцатилетнюю Лауру: когда «будут называть тебя старухой, Тогда — что скажешь ты?» Лаура удивляется: если  думать только о будущем, как жить теперь?! И только Карлос с Лаурой почти поладили, как является Дон Гуан. Между соперниками происходит дуэль, описанная с поразительной краткостью. Потому что Карлос уже заранее проиграл двум непосредственно жизнерадостным, хотя и беспринципным людям: за ними сила жизни. И последняя, навлекающая гибель черта Дон Гуаном ещё не перейдена.

 Д о н  Г у а н. <Карлосу> Вот нечаянная встреча!
Я завтра весь к твоим услугам.

Д о н  К а р л о с.  Нет! Теперь — сейчас. <…>

Д о н  Г у а н. Ежели тебе
Не терпится, изволь. — Б ь ю т с я.

Л а у р а.  Ай! Ай! Гуан!.. (Кидается на постелю.)
Дон Карлос падает.

Д о н  Г у а н.  Вставай, Лаура, кончено.

Л а у р а. Что там?
Убит? прекрасно! в комнате моей!
Что делать мне теперь, повеса, дьявол?
Куда я выброшу его?

Д о н  Г у а н. Быть может,
Он жив еще.

Л а у р а. (осматривает тело)
                Да! жив! гляди, проклятый,
Ты прямо в сердце ткнул — небось не мимо,
И кровь нейдет из треугольной ранки,
А уж не дышит — каково?

Д о н  Г у а н. Что делать?
Он сам того хотел.

Л а у р а. Эх, Дон Гуан,
Досадно, право. Вечные проказы —
А всё не виноват... <…>
                Друг ты мой!..
Постой... при мертвом!.. что нам делать с ним?

Д о н  Г у а н
Оставь его: перед рассветом, рано,
Я вынесу его под епанчою
И положу на перекрестке.
       *    *    *
Зачем  нужна в действии дуэль Карлоса с Гуаном? Статую Командора можно было пригласить на ужин и без этого эпизода! Эта дуэль – как центр единения миров: именно здесь в действие вторгается ещё невидимая мистика: так легко отнять жизнь и потом «при мёртвом»… Все прошлые дуэли как бы сгущаются вокруг этой сцены. Сколько-то времени назад непревзойдённый фехтовальщик Дон Гуан выиграл поединок с Командором, теперь убил его родного брата. Так сказать, пролитая кровь вопиет к небу - требует отмщения. Но всё же это ещё дела людские: месть – дело родовое, семейное.  Но упаси бог, ситуация «выскочит» за пределы людского: упаси бог, теперь Гуан оступится – неверно оценит свои силы… Припишет себе силу там, где он бессилен! Тогда третий поединок может обернуться против него. Именно это и произойдёт!

Жаждущий добиться благосклонности вдовы Командора донны Анны Дон Гуан под чужим именем с ней знакомится, и признаётся в любви над могилой её покойного супруга:

Д о н а  А н н а. Ну? что? чего вы требуете?

Д о н  Г у а н. Смерти.
О, пусть умру сейчас у ваших ног,
Пусть бедный прах мой здесь же похоронят
Не подле праха, милого для вас,
Не тут — не близко — дале где-нибудь,
Там — у дверей — у самого порога,
Чтоб камня моего могли коснуться
Вы легкою ногой или одеждой,
Когда сюда, на этот гордый гроб
Пойдете кудри наклонять и плакать.

Д о н а   А н н а. Вы не в своем уме.

Тронутая любовными мольбами незнакомца Донна Анна из любопытства приглашает зайти его к ней завтра вечером. Со времён Пушкина терзающий многих вопрос: любит ли Дон Гуан  Донну Анну или только обольщает её? В тексте трагедии есть намёки и на игру обольщения (чего стоит реплика Гуана «Идёт к развязке дело!»), и на страсть. Дон Гуан всегда искренен в своих мимолётных  влюблённостях: в этом секрет его обаяния. «Вы человек опасный!» — говорит Донна Анна, сама не ведая, как она  права.  Как выясняется  далее, Гуан опасен и для самого себя: легкомысленно требовать «смерти» на кладбище! Добившийся свидания Гуан: «Я счастлив, как ребенок… Я петь готов, я рад весь мир обнять». Слуга опасается:

Л е п о р е л л о
А командор? что скажет он об этом?

Д о н   Г у а н
Ты думаешь, он станет ревновать?
Уж верно нет; он человек разумный
И, верно, присмирел с тех пор, как умер.

Л е п о р е л л о
Нет; посмотрите на его статую…
 Кажется, на вас она глядит
И сердится.

Д о н  Г у а н.  Ступай же, Лепорелло <…>
Проси статую завтра к Доне Анне
Прийти попозже вечером и стать
У двери на часах.

«Охота вам Шутить, и с кем!» - предупреждение слуги Гуана не остановит. В этой сцене вылезает весь цинизм и всё безграничное – уже не слишком симпатичное своеволие Гуана. Ради чего ему нужно приглашать надгробную статую на ужин?! Зачем так оскорблять даже память убитого?! Очевидно, что до сего мгновения Гуан над властью над собою потусторонних сил не слишком задумывался. Не веря слуге, что статуя уже дважды  кивнула, по всем законам вызова потусторонней силы он третий раз (Пушкин знает сакральные числа!) приглашает её в выражениях оскорбительных, после чего поединок со статуей дворянина – человека чести уже никак не может не состояться!

Д о н  Г у а н. <…> (Статуе.)
Я, командор, прошу тебя прийти
К твоей вдове, где завтра буду я,
И стать на стороже в дверях. Что? будешь?
            С т а т у я  кивает опять.
О боже!

Л е п о р е л л о. Что? я говорил...
Д о н  Г у а н. Уйдем.
       *    *    *
Статуя кивает – начинается последнее действие заранее проигранного Гуаном Поединка с Провидением, законы которого он слишком уж нарушил. Дон Гуан человек не глупый: отправляясь к Донне  Анне, понимал ли он, что поединок неравен и смертелен?! Или надеялся на свою счастливую судьбу?! Или в упоении любовью об оскорблённой статуе мужа вообще забывает?! На это нет ответа, но отказавшийся от свидания и побежавший замаливать грехи герой был бы Автору не интересен.

Большинство исследователей сходится на том, что Гуан действительно в первый раз в жизни не ветрено влюбился и не воспылал плотской страстью, а  вдруг полюбил – Донну Анну. Иначе, для обольщения, зачем было бы ему называть своё настоящее имя: сообщать, что он  – убийца её мужа?! Настоящая любовь не может таиться под лживой маской! Но на такой же поступок могло толкнуть и тщеславие: пусть любит меня такого, какой есть!.. Третий наиболее верный вариант: сначала он «играл», потом уверил сам себя. В любом случае Гуан и тут исхитряется ещё раз вызвать на поединок само Небо:

Д о н  Г у а н. Я убил
Супруга твоего; и не жалею
О том — и нет раскаянья во мне. <…>
Я Дон Гуан, и я тебя люблю. <…>

О Дона Анна, —
Молва, быть может, не совсем неправа,
На совести усталой много зла,
Быть может, тяготеет. Так, разврата
Я долго был покорный ученик,
Но с той поры, как вас увидел я,
Мне кажется, я весь переродился.
Вас полюбя, люблю я добродетель
И в первый раз смиренно перед ней
Дрожащие колена преклоняю... <…>

Что значит смерть? за сладкий миг свиданья
Безропотно отдам я жизнь.
          *     *     *
Он искренен: за миг  свидания он, действительно отдаст жизнь. А можно ли себе представить Гуана в роли Донны Анны нового супруга, многолетне в неё влюблённого и ей не изменяющего?! Нет! Едва ли это возможно! Вопрос тут только один: когда бы она ему надоела?.. Сентиментальная, следующая книжным правилам Анна – женский вариант книжного романтика Ленского: считается, что для вдовы благородно скорбеть о муже всю оставшуюся жизнь, она по всем правилам и скорбит о супруге, которого не любила.  Добродетель Донны Анны не выстраданная, а заученная. Донна Анна более подошла бы в подруги Дону Карлосу.

После того как очарованная страстными речами и совсем не знающая жизни Донна Анна целует Гуана, к своему убийце является, наконец, на наш взгляд, очень терпеливая статуя  покойного мужа. В тот момент является, когда Гуану уже есть что терять. (Потусторонние замогильные силы никогда не отличались особой добротой или сентиментальностью!)

С т а т у я <…> Всё кончено. Дрожишь ты, Дон Гуан.

Д о н  Г у а н. Я? нет. Я звал тебя и рад, что вижу.

С т а т у я. Дай руку.

Д о н  Г у а н. Вот она... о, тяжело
Пожатье каменной его десницы!
Оставь меня, пусти — пусти мне руку...
Я гибну — кончено — о Дона Анна! — П р о в а л и в а ю т с я. <в Ад>
              *        *        *
В  о п р о с  без ответа:  если бы Дон Гуан, не подав статуи руки, хоть в этот момент попросил у Неба прощения?! Но гордый человек и бретер таким до конца и остался. В итоге наказан Гуан не за дуэли или за обольщённых женщин, но за циничное обращение с потусторонними силами: откровенный – «в наглую» Поединок с Провидением человек не может выиграть, — шпага здесь не поможет.
______________________________________

ДОН  ГУАН  И  ЕВГЕНИЙ  ОНЕГИН.  ЕВРОПА  И  РОССИЯ.  Почему явивший достаточно опасных черт Гуан остаётся читателю симпатичным?! Потому что сила всегда привлекательна и нужна в жизни. Потому что вся человеческая жизнь в определённом смысле всегда есть поединок с Провидением: докажи ему, что ты личность, а не тряпка!  Да при этом ещё останься не причинившим слишком много зла человеком! Здесь главное: ощущать меру тебе дозволенного и не перейти некую невидимую черту, что с каждым может легко случиться в упоении борьбой и благами жизни. Такой моральный урок от поглощающего всю маленькую трагедию «Каменный гость» Поединка с Провидением явно перекрывает традиционную как в опере концовку: злодей непременно должен быть ввержен в ад… Тогда не было бы возможного только при свободе воли героя поединка. В опере Моцарта нет Поединка с Провидением, но именно развратник планомерно наказан за грехи, которыми успел достаточно повеселить зрителя.

Возможно, нам трудно сейчас с ходу осознать всю меру Пушкиным нарушения традиций в изображении Дон Гуана, — всю мастерскую новизну изображения характера! Ведь, с одной стороны трагедия эта, как и положено по сюжету, носит испанский колорит. С другой стороны, Дон Гуан некий международный характер человека, которому «жизни не жаль» – к несчастью не для высокой идеи, а для наслаждения.

 25 сентября 1830 г. в Болдино Пушкин закончит последнюю восьмую главу «Евгения Онегина». Позднее, 5 октября 1831 г. в Царском Селе написано письмо Онегина Татьяне. Вместе – параллельно с 8 главой создаются и «Маленькие трагедии». Так что сравнение героев будет закономерно. По стилю поведения Дон Гуан – полная противоположность бездеятельному Онегину. Но у них есть общая черта: оба погружены в фантазии своего эгоизма, оба считают свою личность мерилом всех вещей. Онегин «примеряет» маски различных модных – с запада в Россию привнесённых героев. Дон Гуану нужно постоянно менять красивых женщин, в каком процессе главное, кажется, не обладание, но артистическое обольщение – как бы игра в «иную» жизнь, что тоже свидетельствует и о пустоте души, и о пустоте окружающей жизни.

Онегина страсть разбудила: заставила усомнится, что его личность – перл творения.  Дон Гуана  страсть – убила, но усомнится, кажется, не заставила. В этом есть и сила, и размах, и прирождённая склонность к актёрской игре до последнего: человек смело ставит себя на место Всевышнего… А в этом ли задача жизни человека на Земле?! Но точно, что от этого все беды! Вот, дабы «столкнуть» Онегина с сей «мёртвой» точки формальной правоты обязательно нужна была боль от отказа Татьяны. В этот момент Евгений получает шанс найти своё русское начало, а не скомкать русское начало Татьяны. Россия не должна стать, как Запад, как Европа: в России следует жить по совести и справедливости!

 А Дон Гуан… он ведь не русский! С помощью этого образа явлена определённая черта характера. В итоге не провалится в ад  Дон Гуан никак не мог: слишком много произведений было создано с такой концовкой. Зачем идти против традиции там, где нет необходимости?! Тем более что «Каменный гость» поставлен сразу после «Моцарта и Сальери»: Моцарт – автор популярной оперы о Дон Жуане, в конце которой статуя командора губит своего убийцу. Пусть лучше традиция служит на пользу новой трактовке старого до затёртости сюжета: вместе с  Дон Гуаном как бы проваливается и европейский стиль мышления. Кстати, проваливание в ад Гуана – спасение для Донны Анны, как конце романа в стихах  отказ Татьяны Онегину – спасение и для Татьяны, и для Онегина: опять реализован принцип отражения «наоборот», когда в зеркале лево видится с правой стороны. Видимо, так – одновременно –  Пушкину было легче создавать гениально живые характеры.
       
ПОЕДИНОК  С  СУДЬБОЙ: «ПИР  ВО  ВРЕМЯ  ЧУМЫ» (ИЗ ВИЛЬСОНОВОЙ ТРАГЕДИИ: THE CITY OF THE PLAGUE <Англ. –  ЧУМНОЙ ГОРОД>). Эта маленькая трагедия Пушкина есть кульминация всех маленьких трагедий: наивысшая точка  борьбы с Провидением. Первичным источником «Пира во время чумы» послужила драматическая поэма английского писателя Джона Вильсона (1785–1854) «Город чумы» (1816). Однако кроме места действия – чумной английский город (у Вильсона – Лондон; у А.П. – неизвестный город) – у пушкинской трагедии с поэмой Вильсона нет никаких соответствий: художественные задачи совершенно разные. Действие «маленькой трагедии» в стихах «Пир во время чумы»  являет – уже откровенный поединок с Провидением без любовных сцен и дуэлей.

По сюжету в некоем символическом английском городе свирепствующая чума ежедневно уносит многие жертвы. Компания молодых людей («золотой молодёжи» - как можно предположить) не желая ожидать смерти в страхе, устраивает на площади пир, демонстрируя этим презрение к смерти. П р е д с е д а т е л ь  просит одну из девиц лёгкого поведения спеть песню о чуме прошлых годов:

Спой, Мери, нам уныло и протяжно,
Чтоб мы потом к веселью обратились
Безумнее, как тот, кто от земли
Был отлучен каким-нибудь виденьем…

М е р и (поет)
Было время, процветала
В мире наша сторона:
В воскресение бывала
Церковь божия полна;
Наших деток в шумной школе
Раздавались голоса,
И сверкали в светлом поле
Серп и быстрая коса.

Ныне церковь опустела;
Школа глухо заперта;
Нива праздно перезрела;
Роща темная пуста;
И селенье, как жилище
Погорелое, стоит, —
Тихо все. Одно кладбище
Не пустеет, не молчит.
Поминутно мертвых носят,
И стенания живых
Боязливо бога просят
Упокоить души их!
Поминутно места надо,
И могилы меж собой,
Как испуганное стадо,
Жмутся тесной чередой!

Если ранняя могила
Суждена моей весне —
Ты, кого я так любила,
Чья любовь отрада мне, —
Я молю: не приближайся
К телу Дженни ты своей,
Уст умерших не касайся,
Следуй издали за ней.

И потом оставь селенье!
Уходи куда-нибудь,
Где б ты мог души мученье
Усладить и отдохнуть.
И когда зараза минет,
Посети мой бедный прах;
А Эдмонда не покинет
Дженни даже в небесах.
      *     *    *
Песня Мери нужна, чтобы сопоставить ужасы чумной эпидемии с прошлой счастливой жизнью: при сравнении ужас сильнее и лучше понимаются причины войны с Провидением: когда оно благое, то за что всё это?!  А зачем потребовалась сентиментальная история Дженни и Эдмона?! Дженни и за себя, и за Эдмона выражает полную покорность судьбе: никакого поединка с судьбой нет и в помине. Возможно, это прошлое Председателя: возможно наподобие Дженни мыслила его покойная жена?! Песня Мери подчёркивает бунт пирующих: были для того серьёзные причины! Председатель хвалит Мери за проникновенную песню: смертельная ситуация стирает социальные различия и человек как бы остаётся «обнажённым». Приятели просят Председателя спеть «в о л ь н у ю,  ж и в у ю  п е с н ю...  буйную, вакхическую песнь, Рожденную за чашею кипящей».  «Такой не знаю!» — взамен Председатель взамен поёт сочинённый им гимн чуме:

Царица грозная, Чума
Теперь идет на нас сама
И льстится жатвою богатой;
И к нам в окошко день и ночь
Стучит могильною лопатой....
Что делать нам? и чем помочь?
***
Как от проказницы Зимы,
Запремся также от Чумы!
Зажжем огни, нальем бокалы,
Утопим весело умы
И, заварив пиры да балы,
Восславим царствие Чумы.
***
Есть упоение в бою,
И бездны мрачной на краю,
И в разъяренном океане,
Средь грозных волн и бурной тьмы,
И в аравийском урагане,
И в дуновении Чумы.
***Все, все, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья —
Бессмертья, может быть, залог!
И счастлив тот, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог.
*
Итак, — хвала тебе, Чума,
Нам не страшна могилы тьма,
Нас не смутит твое призванье!
Бокалы пеним дружно мы
И девы-розы пьем дыханье, —
Быть может... полное Чумы!
    *    **
Проходящий мимо священник в ужасе: «Безбожный пир, безбожные безумцы! Вы пиршеством и песнями разврата Ругаетесь над мрачной тишиной, Повсюду смертию распространенной! <…>

Я заклинаю вас святою кровью
Спасителя, распятого за нас:
Прервите пир чудовищный…
     *    *    *
Получив ответ: «Дома; У нас печальны — юность любит радость», священник заклинает Председателя – Вальсингама именем его недавно погибшей матери и жены одуматься. Значит «странная нашла охота к рифмам Впервые в жизни!» пришла председателю после смерти любимых им матери и жены. Песня П-ля – протест против произвола Небес и Поединок с несправедливым, по мнению человека, Провидением:

П р е д  с е д а т е л ь
               …Не могу, не должен
Я за тобой идти: я здесь удержан
Отчаяньем, воспоминаньем страшным,
Сознаньем беззаконья моего,
И ужасом той мертвой пустоты,
Которую в моем дому встречаю —
И новостью сих бешеных веселий,
И благодатным ядом этой чаши…
<…>
Старик, иди же с миром;
Но проклят будь, кто за тобой пойдет!

                Отец мой, ради бога,
Оставь меня!
     *     *     *
Есть две равно движущие цивилизацию и культуру правды: покорность Провидению и бунт против него. Старик - священник оказывается в силах понять, что ему нечем утешить столь сильное горе Вальсингама. Здесь личность как бы двоится: бунтует – Председатель. Страдает – Вальсингам. Председателю возвратится в прошлое хуже, чем умереть от чумы!

С в я щ е н н и к.
                Спаси тебя господь!
Прости, мой сын.
У х о д и т. Пир продолжается.
Председатель остается, погруженный
в глубокую задумчивость.
       *     *     *
Он «остается, погруженный глубокую задумчивость»: есть надежда, что две разорванные половины личности совместятся. В замечательном трех серийном фильме Михаила Швейцера «Маленькие трагедии» (1979) конец «Пира во время чумы» эффектно усилен: наступает рассвет. На пустом столе – опрокинутые кубки, чадящие свечи. Вальсингам и певшая песню про чуму Мери остаются за пиршественным столом одни… Все остальные умерли или испугались?! Выходит, что этим двоим нечего бояться: всё уже потеряно. Если Вальсингам остался жив, значит, он победил в этом поединке с Провидением?! Но у Пушкина такого завершения нет: в его трагедии конец открытый. Наказывать Вальсингама не за что: если он и кощунствовал, то от отчаяния, а не от самовлюблённого эгоизма и цинизма, как Дон Гуан.

Усиливающаяся с каждой маленькой трагедией ситуация поединка в последней трагедии «Пир во время чумы»  разрастается до вселенской катастрофы, когда Небо и Провидение становятся уже не совсем правы. Чтобы быть бросить такой упрёк человек должен потерять или отказаться от всего личного. По сравнению с напряжением  четырёх «маленьких трагедий» пять последующих повестей Белкина, на первый взгляд,  кажутся немного легковесными (ехидная критика их "анекдотцами"): даже непонятно, - как автор мог сочинять всё это одновременно?!
________________________________________________________               
                __________________________________________________

«ПОВЕСТИ ПОКОЙНОГО ИВАНА ПЕТРОВИЧА БЕЛКИНА, ИЗДАННЫЕ А.П.» Созданные Пушкиным Болдинской осенью 1933-м, «Повести покойного Ивана Петровича Белкина» явились перед читателем в 1834 году. Это абсолютное новшество в русской литературе дважды было замаскировано: эпиграфом из «Недоросля» - якобы продолжение традиции, и выдуманным авторством офицера в отставке, помещика Белкина, к моменту печатания повестей уже покойного. Итак, эпиграф к Повестям из «Недоросля» Фонвизина:

Г-жа  П р о с т а к о в а. То, мой батюшка, он еще сызмала к историям охотник.
С к о т и н и н. Митрофан по мне. – Недоросль.

Далее следующее предисловие «От издателя» - письмо соседа уже покойного Белкина с описанием его родословной, привычек, внешности и т.п. Иван Петрович Белкин – немного Онегин: по мнению его соседа только от нерадения к хозяйству заменил барщину оброком (ни один декабрист этого не сделал!); немного и романтик Ленский; по склонности к сочинительству, родословной и домашним образованием от деревенского дьячка сходен с Петрушей Гринёвым, а по страсти к народным сказкам с самим издателем – А.П. «Простецкий» эклектичный образ Белкина как нельзя лучше маскирует в новом стиле созданные повести как рассказы его соседей и попутчиков. Что не избавило «А.П.» (настоящее авторство было прозрачно!) от обвинения в печатании пустых анекдотов: новшества всегда принимаются с боем!

Всего «Повестей Белкина» пять. Среди них не первым написанный «Выстрел»  по воле автора и издателя расположен в сборнике расположен первым. Писалось так: самая ранняя из повестей, «Гробовщик» окончена 9 сентября; «Станционный смотритель» – 14 сентября, «Барышня-крестьянка» – 20 сентября; «Выстрел» –- 14 октября; «Метель» –- 20 октября.  Порядок расположения «Повестей Белкина» в сборнике иной:

1. Предисловие от Издателя
2. Выстрел
3. Метель
4. Гробовщик
5. Станционный смотритель
6. Барышня крестьянка
____________________

Почему порядок создания повестей отличен от порядка их расположения в сборнике, можно догадываться: в первых двух повестях речь идёт о принципах и любви благородного сословия – дворян. Герои повестей 3-4 простые люди; «Барышня крестьянка» в духе милой пасторали как бы объединяет два мировоззрения, ибо наяву объединиться они едва ли могли. О всех повестях говорить не будем: слишком длинно получается.

ЭПИГРАФЫ  ПУШКИНА  К  ПОВЕСТИ  «ВЫСТРЕЛ» <<К у р с и в о м  выделено взятое Пушкиным, а сам эпиграф из Б. расширен – приведён более полно.>>:
         
 <<(...Но мщеньем
 Сопернику поклялся я.
 Всечасно колкими словами
 Скучал я, досаждал ему,
 И по желанью моему
 Вскипела ссора между нами:>>
 С т р е л я л и с ь   м ы...  – Баратынский  «Бал» 1828 г.
 ___________

Я поклялся застрелить его по праву дуэли (за ним остался еще мой выстрел).  – Бестужев-Марлинский «В е ч е р   н а   б и в у а к е». (Привал, ночёвка в военном походе или учениях).
                *      *      *       *      *
«У «Выстрела» два эпиграфа из повествующих в романтическом ключе о дуэлях современников Пушкина: эпиграф из поэмы Евгения Баратынского «Бал» (1828) и из повести A. A. Бестужева-Марлинского «Вечер на бивуаке» (1822). Это вкупе с элементами биографии самого А.П. как бы делает участниками «Выстрела» пушкинских современников вместе с их литературными вкусами. К началу «Выстрела» его герой будет походит на героя поэмы Баратынского «Бал» Арсения:

Следы мучительных страстей,
Следы печальных размышлений
Носил он на челе; в очах
Беспечность мрачная дышала,
И не улыбка на устах -
Усмешка праздная блуждала…
Всегда рассеянный, судьбину,
     Казалось, в чем-то он винил…
           *     *     *      
Баратынского «Бал» есть как бы «Евгений Онегин» наоборот: подобно Ленскому приревновав, Арсений убил своего «Онегина», и теперь кается и сожалеет о разбитой жизни.  В конце поэмы выясняется: повод к дуэли был надуман и ложен. То же будет и со вторым эпиграфом!

Второй  эпиграф к «Выстрелу» взят из рассказа Александра Бестужева-Марлинского «Вечер на бивуаке». Речь в рассказе опять-таки идёт о ревности к удачливому сопернику: «Я  п о к л я л с я  застрелить его <счастливого соперника – С.С.>  по праву дуэли (за ним остался еще мой выстрел), чтобы коварная не могла торжествовать с ним. Я решился высказать ей все, укорить ее... одним словом, я неистовствовал. Знаете ли вы, друзья мои, что такое жажда крови и мести? Я испытал ее в эту ужаснейшую ночь! В тиши слышно было кипение крови в моих жилах, - она то душила сердце приливом, то остывала как лед. Мне беспрестанно мечтались: гром пистолета, огонь, кровь и трупы. Едва перед утром забылся я тяжким сном...» – но герою не довелось стреляться. Добрые, разумные сослуживцы попросили командира от греха подальше срочно отправить его курьером в действующую армию к Кутузову: ситуация в реально офицерской среде с трудом представимая!

Далее оказывается, что неверности со стороны «коварной» возлюбленной не было: по воле родителей она, скрепя сердце, отдала свою руку человеку недостойному, скоро её бросившему. Разлучённые встречаются, чтобы героине через несколько дней романтически умереть на руках героя от чахотки. Марлинский подошел к порогу – к рубежу литературных течений романтизма и реализма, но не перешёл его. Пушкинский же «Выстрел» чуть не весь написан  романтическими «штампами», что таинственным образом являет закат романтизма как мировоззрения. Начало повести:

«М ы   с т о я л и  в местечке ***. Жизнь армейского офицера известна. Утром ученье, манеж; обед у полкового командира или в жидовском трактире; вечером пунш и карты. В *** не было ни одного открытого дома, ни одной невесты; мы собирались друг у друга, где, кроме своих мундиров, не видали ничего. Один только человек принадлежал нашему обществу, не будучи военным. Ему было около тридцати пяти лет, и мы за то почитали его стариком. Опытность давала ему перед нами многие преимущества; к тому же его обыкновенная угрюмость, крутой нрав и злой язык имели сильное влияние на молодые наши умы. Какая-то таинственность окружала его судьбу; он казался русским, а носил иностранное имя. Некогда он служил в гусарах, и даже счастливо; никто не знал причины, побудившей его выйти в отставку и поселиться в бедном местечке, где жил он вместе и бедно и расточительно: ходил вечно пешком, в изношенном черном сюртуке, а держал открытый стол для всех офицеров нашего полка. Правда, обед его состоял из двух или трех блюд, изготовленных отставным солдатом, но шампанское лилось притом рекою. Никто не знал ни его состояния, ни его доходов, и никто не осмеливался о том его спрашивать. У него водились книги, большею частию военные, да романы... <!!!>

Главное упражнение его состояло в стрельбе из пистолета. Стены его комнаты были все источены пулями, все в скважинах, как соты пчелиные… Искусство, до коего достиг он, было неимоверно, и если б он вызвался пулей сбить грушу с фуражки кого б то ни было, никто б в нашем полку не усумнился подставить ему своей головы. Разговор между нами касался часто поединков; Сильвио (так назову его) никогда в него не вмешивался. На вопрос, случалось ли ему драться, отвечал он сухо, что случалось, но в подробности не входил, и видно было, что таковые вопросы были ему неприятны. Мы полагали, что на совести его лежала какая-нибудь несчастная жертва его ужасного искусства. Впрочем, нам и в голову не приходило подозревать в нем что-нибудь похожее на робость. Есть люди, коих одна наружность удаляет таковые подозрения. Нечаянный случай всех нас изумил».

Однажды за игрою в карты <!!!> молодой офицер счёл себя обиженным на Сильвио: «О ф и ц е р, разгоряченный вином, игрою и смехом товарищей, почел себя жестоко обиженным и, в бешенстве схватив со стола медный шандал, пустил его в Сильвио, который едва успел отклониться от удара. Мы смутились. Сильвио встал, побледнев от злости, и с сверкающими глазами сказал: “Милостивый государь, извольте выйти, и благодарите бога, что это случилось у меня в доме”. Мы не сомневались в последствиях и полагали нового товарища уже убитым, Офицер вышел вон, сказав, что за обиду готов отвечать, как будет угодно господину банкомету… На другой день… мы спрашивали уже, жив ли еще бедный поручик, как сам он явился между нами; мы сделали ему тот же вопрос. Он отвечал, что об Сильвио не имел он ещё никакого известия...

 П р о ш л о  т р и  д н я, поручик был еще жив? <..>  Сильвио не дрался. Он довольствовался очень легким объяснением и помирился. Это было чрезвычайно повредило ему во мнении молодежи. Недостаток смелости менее всего извиняется молодыми людьми, которые в храбрости обыкновенно видят верх человеческих достоинств и извинение все возможных пороков. Однако ж мало-помалу всё было забыто, и Сильвио снова приобрел прежнее свое влияние. Один я не мог уже к нему приблизиться. Имея от природы романическое воображение, я всех сильнее прежде сего был привязан к человеку, коего жизнь была загадкою, и который казался мне героем таинственной какой-то повести… Но после несчастного вечера мысль, что честь его была замарана <понятие чести, как внешних правил!> и не омыта по его собственной вине, эта мысль меня не покидала и мешала мне обходиться с ним по-прежнему; мне было совестно на него глядеть».

Подобно  герою Баратынского - Арсению Сильвио вот-вот перестанет быть героем не только в глазах своих товарищей, но и в глазах первых читателей «Выстрела». Но оказывается, что у Сильвио была, можно сказать, супер романтическая причина не вести себя по общепринятому романтическому шаблону: Сильвио не имеет права рисковать своей жизнью, пока не отомстит.

 История прошлой жизни Сильвио такова: 6 лет назад в полк, где служил кумир бреттеров Сильвио определился «молодой человек без всякого труда заняший место "героя" полка: «молодой человек богатой и знатной фамилии... Отроду не встречал счастливца столь блистательного! Вообразите себе молодость, ум, красоту, веселость самую бешеную, храбрость самую беспечную, громкое имя, деньги, которым не знал он счета... Первенство мое поколебалось… Я его возненавидел… Я стал искать с ним ссоры; на эпиграммы мои отвечал он эпиграммами… он шутил, а я злобствовал. Наконец однажды на бале… я сказал ему на ухо какую-то плоскую грубость  <средний вид оскорбления по дуэльному кодексу>. Он вспыхнул и дал мне пощечину…» - самый тяжкий вид оскорбления, предполагавший смертельный поединок, в данном случае рассказа спровоцированный.

Подобно в прошлом своему автору Пушкину явившийся на дуэль с черешнями в фуражке граф Б. по жребию стрелял первый и на вершок не попал в лоб сопернику. (О благородном выстреле в воздух речи не идёт, значит, не за что было щадить графа, – что важно!) Теперь, согласно дуэльному кодексу использовавший свой выстрел граф Б. должен был ожидать, когда его убьют – почти расстреляют в упор:

«О н  с т о я л  п о д   п и с т о л е т о м, выбирая из фуражки спелые черешни и выплевывая косточки, которые долетали до меня <что едва ли не могло быть сочтено за новое оскорбление! Оба дуэлянта далеко не ангелы!> Его равнодушие взбесило меня. Что пользы мне, подумал я, лишить его жизни, когда он ею вовсе не дорожит? Злобная мысль мелькнула в уме моем. Я опустил пистолет…» – Сильвио оставил за собою право выстрела в любой ему угодный момент в будущем, что допускалось правилами дуэли. Граф подтверждает: «В ы с т р е л   в а ш  остается за вами; я всегда готов к вашим услугам».

Итак, Сильвио отложил выстрел, и с этого момента дуэль перестаёт протекать стандартным образом. Можно сказать, что теперь уже идёт психологическая дуэль: Сильвио выжидает, когда сопернику жизнь станет дорога: это уже нечто выходящее за пределы формального восстановления своей чести (её Сильвио восстановил, выдержав выстрел соперника), это даже смахивает на моральный садизм.  Каким образом такая злая месть вообще связана с честью?

Ч е с т ь -  достойные уважения и гордости моральные качества человека; его соответствующие принципы. Ч е с т ь – некий судья между личными принципами и общественными правилами, против которых «по совести» иногда приходится идти даже себе в ущерб. Так и происходит: Сильвио поступает себе в ущерб, но, кажется в сторону от «прямой чести». Герой своего времени – образцовый лихой гусар не уступает ли «сцену» иному – с налётом демонизма типажу?..

 Через 6 лет узнав, что граф счастливо женится, Сильвио отправляется требовать свой выстрел...  – конец  Г л а в ы  1.  И начало Главы 2 и второй дуэли.
_____________________

ВТОРАЯ  ДУЭЛЬ  СИЛЬВИО И  ГРАФА Б. Г л а в а  №2  содержит рассказ графа Б. тому сослуживцу Сильвио, кому он сам в Главе №1 рассказывал историю с пощёчиной. Итак,  Сильвио нежданно является в имение к только что женившемуся графу Б. Но стрелять в безоружного Сильвио не желает: «”Сильвио!” — закричал я (граф), и признаюсь, я почувствовал, как волоса стали вдруг на мне дыбом.  —  ”Так точно… — выстрел за мною; я приехал разрядить мой пистолет; готов ли ты?” ...Я отмерил двенадцать шагов и стал там в углу, прося его выстрелить скорее, пока жена не воротилась… Он вынул пистолет и прицелился... Я считал секунды... я думал о ней... Ужасная прошла минута!» – в принципе, Сильвио дуэль уже выиграл и без выстрела. Сильвио, однако, не стал стрелять в безоружного, ибо это «не дуэль, а убийство».  Он предлагает графу начать всё сначала: кинуть новый жребий.

При малом объёме пушкинские тексты психологически бездонно информативны. В пушкинских текстах нет ни лишнего слова, ни лишней запятой.  В дуэли №2  Сильвио с графом поведение обоих показательно важно.  По новому жребию первым снова стрелял «дьявольски счастливый» граф: «Г о л о в а  м о я  <графа> шла кругом...  <…> Не понимаю… каким образом мог он меня к тому принудить... но — я выстрелил, и попал вот в эту картину...

— Я выстрелил, — продолжал граф, — и, слава богу, дал промах; тогда Сильвио... (в эту минуту он был, право, ужасен) Сильвио стал в меня прицеливаться. Вдруг... Маша <молодая жена> вбегает и с визгом кидается мне на шею. Е` присутствие возвратило мне всю бодрость. «Милая, — сказал я ей, — разве ты не видишь, что мы шутим? ...Маше всё ещ` не верилось. ”Скажите, правду ли муж говорит? — сказала она, обращаясь к грозному Сильвио, — правда ли, что вы оба шутите?” —  ”Он всегда шутит, графиня, — отвечал ей Сильвио; — однажды дал он мне шутя пощёчину... шутя дал сейчас по мне промах; теперь и мне пришла охота пошутить...” С этим словом он хотел в меня прицелиться... при ней! Маша бросилась к его ногам.

”Встань, Маша, стыдно! — закричал я в бешенстве, — а вы, сударь, перестанете ли издеваться над бедной женщиной? Будете ли вы стрелять или нет?”  —  ”Не буду, — отвечал Сильвио, — я доволен: я видел твое смятение, твою робость, я заставил тебя выстрелить по мне, с меня довольно. Будешь меня помнить. Предаю тебя твоей совести”. Тут он было вышел, но остановился в дверях, оглянулся на простреленную мною картину, выстрелил в неё, почти не целясь, и скрылся. Жена лежала в обмороке; люди не смели его остановить и с ужасом на него глядели; он вышел на крыльцо, кликнул ямщика и уехал, прежде чем успел я опомниться». На наш взгляд совесть Сильвио тоже замарана жестокостью!

Так получается, что Сильвио выступает в роли не столько восстановителя своей чести, сколько в роли демонического искусителя. Быть довольным унижением и страхом соперника – это что-то не очень подходит к идеалу благородного дуэлянта! Сильвио выигрывает формальный с графом поединок, а граф нечаянно выигрывает поединок с судьбой: сохраняет жизнь и счастье.  А вот выиграл ли Сильвио неформальную дуэль с графом?!
_______________________________

ФОРМАЛЬНАЯ  И  НЕФОРМАЛЬНАЯ  ДУЭЛИ В  «ВЫСТРЕЛЕ».  Во второй части дуэли смятение графа было никак не от трусости за себя: в такой ситуации убить мужа – значило бы уничтожить и молодую жену. Граф Б. был уже в отставке: неписанный кодекс поведения образцового гусара более не тяготел над ним. Граф мог бы велеть слугам выставить Сильвио из своего дома: свидетелей не было, — формальное бесчестье не грозило. Не было и секундантов, —   формальные правила поединка были не соблюдены с руки Сильвио, что развязывало его сопернику руки. Так что граф без ущерба чести мог потребовать этих секундантов и более подходящее место поединка, чем свой кабинет. Вместо того граф встаёт под выстрел, да ещё требует, чтобы его супруга вела себя как мужчина, образно говоря. Кто же из двоих в итоге оказывается рыцарем чести?!

О дальнейшей судьбе Сильвио сказано коротко: «С к а з ы в а ю т,  ч т о  Сильвио, во время возмущения Александра Ипсиланти, предводительствовал отрядом этеристов и был убит в сражении под Скулянами». Этерии (гетерии) — во второй половине XVIII — начале XIX века тайные греческие организации боролись за освобождение Греции от турецкого владычества. Греческое восстание 1821 года возглавил кишиневский знакомый Пушкина (ссылка П-на в Кишинёв 1820—1821 гг.) Александр Ипсиланти (1792—1828) — сын молдавского господаря, генерал-майор русской службы (с 1817 служил, уволен в апреле - 1821), герой Отечественной войны 1812 года.

Восстание этеристов потерпело поражение, в том числе, из-за беспечности и тщеславия Ипсиланти. Борьбу за национальную свободу молодой Пушкин ценил высоко, но в личности Ипсиланти разочаровался: «Александр Ипсиланти был лично храбр, но не имел свойств, нужных для роли, за которую взялся так горячо и так неосторожно…»  — так в повести «Кирджали» скажет Пушкин в 1834: через 4 года после «Повестей Белкина».

Пушкин наградил неординарного героя с иностранным именем Сильвио геройской смертью за пределами России: страна для освободительной борьбы не созрела, или по иностранному романтическому типажу герои России не помогут?! Этот вопрос А.П. оставит на размышление читателям. И далее типаж с демоническим оттенком страстей от Сильвио перейдёт к по человечески гораздо менее симпатичному и более меркантильному офицеру Германну  из «Пиковой дамы» (1833).
    

ПОВЕСТЬ № 3 «МЕТЕЛЬ», скорее, не поединок персонажей  с судьбой, а Игра Судьбы с персонажами: стихия  м е т е л и  расстраивает один романтический союз – «соединенье двух душ», и устраивает другой. Первый возлюбленный героини гибнет, но гибнет со славой, как участник войны 1812 года. Второй увенчанный славой победы над Наполеоном кавалер, с признанием в любви упав к ногам героини, узнает, что ошибкою он уже был с нею обвенчан стихийною волею занёсшей все знаемые дороги метели…

 Во внешней сюжетной подоплёке пушкинской «Метели» лежит роман знаменитого «шотландского барда» - сэра Вальтера Скотта «Сен-Ронанские воды» (1823): один с немногих с сатирической направленностью романов Скотта, кончающийся довольно печально. «На таких водах – что вполне естественно – общество придерживается гораздо более снисходительных правил, чем те, которыми руководится модный свет или замкнутые аристократические круги столицы». Но в «Сен-Ронанских водах» действие движут только тайны и поступки людские и нет их «подправляющей» стихии – варианта вмешательства Провидения. Изменяющая судьбу героя метель из одноименной повести  попадёт в «Капитанскую дочку», и оттуда – в «Белую гвардию» Михаила Булгакова.
_________________________

ПОВЕСТЬ № 4 «ГРОБОВЩИК» откровенно использует элементы  развитого в Европе жанра – Чёрной готики или иначе: мистического захватывающего детектива, призванного пощекотать читателям нервы. С одной стороны «Гробовщик» - пародийная готика с явленим  мертвецов, с другой стороны – исследование возможностей сознания: что мы считаем реальным, то реально для нас. В этом смысле «Гробовщик» - преддверие «Пиковой дамы».
_________________________

ИЗ «ПОВЕСТЕЙ  БЕЛКИНА» № 5 – «СТАНЦИОННЫЙ СМОТРИТЕЛЬ» – совершенное новшество – исток реализма русской литературы. В русской прозе героя из чиновничьих бедных низов доселе ещё не было: «Что такое станционный смотритель? Сущий мученик четырнадцатого класса, огражденный своим чином токмо от побоев, и то не всегда (ссылаюсь на совесть моих читателей). Какова должность сего диктатора, как называет его шутливо князь Вяземский? Не настоящая ли каторга? Покою ни днем, ни ночью. Всю досаду, накопленную во время скучной езды, путешественник вымещает на смотрителе…» «Станционный смотритель» исходит творчество Н.В. Гоголя и во много творчество Ф.М. Достоевского.

Станционный смотритель Самсон Вырин носит легендарное имя библейского богатыря Самсона. Притворной любовью красавица Далила выпытала у Самсона, что сила его заключена в волосах. Пока Самсон спал, Далила обстригла волосы и пленила силача. К этому примыкает вторая библейская аналогия: «смиренную, но опрятную обитель» украшают лубочные картинки, изображающие «и с т о р и ю   б л у д н о г о  с ы н а: в первой почтенный старик в колпаке и шлафорке отпускает беспокойного юношу, который поспешно принимает его благословение и мешок с деньгами.

В другой яркими чертами изображено развратное поведение молодого человека: он сидит за столом, окруженный ложными друзьями и бесстыдными женщинами. Далее, промотавшийся юноша, в рубище и в треугольной шляпе, пасет свиней и разделяет с ними трапезу; в его лице изображены глубокая печаль и раскаяние. Наконец представлено возвращение его к отцу; добрый старик в том же колпаке и шлафорке выбегает к нему навстречу: блудный сын стоит на коленах; в перспективе повар убивает упитанного тельца, и старший брат вопрошает слуг о причине таковой радости. Под каждой картинкой прочел я приличные немецкие стихи».

Автор вроде иронизирует над нехитрой на картинках изображённой моралью незыблемости семейных связей и вместе с тем серьёзен: мораль эта истинна, но кто кроме Вырина в неё верит в век индивидуализма и денег?! У Вырина есть прелестная дочка Дуня, красотой своею унимающая гнев проезжающих.  Остановившись на той же станции через несколько лет,  рассказчик находит комнаты в ветхом запустении, а несчастного Вырина – спивающимся. Дочь его Дуня три года назад бежала с ротмистром Минским. Желая, как в истории о блудном сыне,  привести «домой заблудшую овечку» Вырин отправляется в Петербург. Вот только «одетая с последней роскошью моды» дочь не желает отправляться домой, а Минский сначала предлагает старику денег, потом выгоняет его вон.

С той поры лишённый своей силы новый Самсон пьёт: «В о т   у ж е  т р е т и й   г о д… как живу я без Дуни и как об ней нет ни слуху, ни духу. Жива ли, нет ли, бог ее ведает. Всяко случается. Не её первую, не ее последнюю сманил проезжий повеса, а там подержал да и бросил. Много их в Петербурге, молоденьких дур, сегодня в атласе да бархате, а завтра, поглядишь, метут улицу вместе с голью кабацкою. Как подумаешь порою, что и Дуня, может быть, тут же пропадает, так поневоле согрешишь, да пожелаешь ей могилы...»

История Дуни заканчивается счастливо: Минский женится на ней, но когда с двумя барчатами «прекрасная барыня» наконец посещает старика-отца, то находит только его могилу: «она легла здесь и лежала долго…» Потом уехала. Говоря современным языком, Дуня рискнула и неимоверно повысила свой социальный статус, но прав и говорящий о несчастных «молоденьких дурах»: вместе с бродягами улицу мести заставляли забранных в часть проституток. Эпоха индивидуализма заставляла честолюбиво рисковать и разрушала все прошлые эпохальные связи. Эпоха индивидуализма - наполеонизма выигрывала дуэль с христианскими ценностями. Интересно, что действие «Станционного смотрителя» начинается в 1816 году – после победы над Наполеоном и поколо года нахождения русских войск в Париже. Следствием чего было после Петра I второе вторжение европейского стиля мышления в Россию.

________________________________________________

 В  «ПОВЕСТЯХ  БЕЛКИНА:  –  № 2 «Выстрел» в русском духе романтическая в стиле поэм Байрона история.
 – № 3. «Метель» милое вмешательство провидения в дела людские. Причём Провидение оказывается более последовательно романтично, чем персонажи полвести. «Метель» можно назвать эскизом к меняющему судьбу Петруши Гринёва снежным бураном, сталкивающим дворянина с Пугачёвым.
–  № 4 «Гробовщик» забавная смесь готического повествования с сатирой.
– № 5 «Станционный смотритель» вводит в русскую прозу нового героя – мелкого чиновника. «Барышня-крестьянка» есть из «ЕО» исполненное обещание:

 XV
Быть может, волею небес,
Я перестану быть поэтом,
В меня вселится новый бес,
И, Фебовы презрев угрозы,
Унижусь до смиренной прозы;
Тогда роман на старый лад
Займет веселый мой закат.
Не муки тайные злодейства
Я грозно в нем изображу,
Но просто вам перескажу
Преданья русского семейства,
Любви пленительные сны
Да нравы нашей старины.
XIV
Перескажу простые речи
Отца иль дяди-старика,
Детей условленные встречи
У старых лип, у ручейка;
Несчастной ревности мученья,
Разлуку, слезы примиренья,
Поссорю вновь, и наконец
Я поведу их под венец... – «Евгений Онегин», Глава III
    *    *    *   
– повесть Белкина № 6  «БАРЫШНЯ КРЕСТЬЯНКА» – в духе пасторали неожиданная попытка хотя бы на время примирить европейское и русское мировоззрение. В отдалённой русской губернии проживают не терпящие друг друга соседи – помещики, оба вдовые: бывший гвардеец, ныне удачливый хозяин Ивана Петрович Берестов. И его ближайший сосед Григорий Иванович Муромский «настоящий русский барин. Промотав в Москве большую часть имения своего… уехал он в последнюю свою деревню, где продолжал проказничать, но уже в новом роде. Развел он английский сад, на который тратил почти все остальные доходы. Конюхи его были одеты английскими жокеями. У дочери его была мадам англичанка. Поля свои обрабатывал он по английской методе: Но на чужой манер хлеб русский не родится…» Забавно, что настоящий русский барин – англоман. Муромский и Берестов терпеть не могут друг друга: казалось бы, это начало дуэльной ситуации?..

Дочь Муромского Лиза: «В  с т о л и ц а х  ж е н щ и н ы  получают, может быть, лучшее образование; но навык света скоро сглаживает характер и делает души столь же однообразными, как и головные уборы…» Приехавший к отцу сын Берестова Алексей «б ы л  в о с п и т а н   в *** университете и намеревался вступить в военную службу, но отец на то не соглашался. К статской службе молодой человек чувствовал себя совершенно неспособным. Они друг другу не уступали, и молодой Алексей стал жить покамест барином, отпустив усы на всякий случай».

Алексей набрался модных байронических идей слава богу: он «я в и л с я  мрачным и разочарованным, первый говорил им <барышни> об утраченных радостях и об увядшей своей юности; сверх того носил он черное кольцо с изображением мертвой головы. Всё это было чрезвычайно ново в той губернии. Барышни сходили по нем с ума». В отличие от случая с Онегиным, оказавшиеся поверхностными модные идеи-маски не испортили молодого барина.

Лиза желает познакомится с интересным барином, но так как отец её с соседом не общался, она нарядилась крестьянкой и, встретившись в лесу с Алексеем, назвалась дочерью кузнеца Акулиной. Несмотря на мнимую разницу в происхождении молодые люди влюбляются и встречаются в лесу всё лето: «Алексей был уже влюблен без памяти, и Лиза была не равнодушнее, хотя и молчаливее его. Оба они были счастливы настоящим и мало думали о будущем. Мысль о неразрывных узах довольно часто мелькала в их уме, но никогда они о том друг с другом не говорили. Причина ясная: Алексей, как ни привязан был к милой своей Акулине, всё помнил расстояние, существующее между им и бедной крестьянкою; а Лиза ведала, какая ненависть существовала между их отцами, и не смела надеяться на взаимное примирение. К тому же самолюбие её было втайне подстрекаемо тёмной, романическою надеждою увидеть наконец… помещика у ног дочери… кузнеца. Вдруг важное происшествие чуть было не переменило их взаимных отношений…» – отцы их, неожиданно случаем помирившись, решили поженить детей.

Влюблённый в Акулину Алексей на дочери соседа Муромского жениться отказывается. Отец грозит лишить его наследства: «Алексей знал, что если отец заберет что себе в голову, то уж того, по выражению Тараса Скотинина, у него и гвоздем не вышибешь; но Алексей был в батюшку, и его столь же трудно было переспорить. Он… стал размышлять о пределах власти родительской… о торжественном обещании отца сделать его нищим и наконец об Акулине. В первый раз видел он ясно, что он в нее страстно влюблен; романическая мысль жениться на крестьянке и жить своими трудами пришла ему в голову, и чем более думал он о сем решительном поступке, тем более находил в нём благоразумия. С некоторого времени свидания в роще были прекращены по причине дождливой погоды. Он написал Акулине письмо самым четким почерком и самым бешеным слогом, объявлял ей о грозящей им погибели, и тут же предлагал ей свою руку».

После отправившись к Лизе Муромской объясняться в нелюбви, Алексей вдруг увидел свою любимую, в платье барышни читающую его письмо: «”Акулина! друг мой, Акулина!” — повторял он, целуя ее руки… В эту минуту дверь отворилась, и Григорий Иванович вошел. — Ага! — сказал Муромский, — да у вас, кажется, дело совсем уже слажено... Читатели избавят меня от излишней обязанности описывать развязку. —  К о н е ц   повестям И. П. Белкина». Вполне в духе романов Вальтера Скотта, не желавшим описывать весёлые свадьбы, так как читатели, без сомнения, уже бывали на подобных мероприятиях.

Так бескровно и счастливо немного в стиле водевиля окончилась предполагавшаяся дуэльная ситуация.  Конец в жизни почти нереальный, но герои награждены за верность чувств и красивую романтику. Пушкину так хотелось. «Барышня – крестьянка» - будто милое непечальное отражение неоконченного романа Пушкина «Дубровский».
________________________________________________________               
                ___________________________________________________
                _______________________________
               
Пиковая дама означает тайную недоброжелательность. – Новейшая гадательная книга.  (первый эпиграф выдуман А.П.)

А в ненастные дни
Собирались они
Часто;
Гнули — бог их прости! —
От пятидесяти
На сто,
И выигрывали,
И отписывали
Мелом.
Так, в ненастные дни,
Занимались они
Делом.  — второй эпиграф А.П. к повести «Пиковая дама»
  *  *  *   
ДУЭЛЬ  ГЕРМАННА  СО СТАРУХОЙ ГРАФИНЕЙ – «ПИКОВОЙ ДАМОЙ». Повесть Пушкина «Пиковая дама» впервые напечатана в журнале «Библиотека для чтения», 1834, т. II, за подписью «P.»; в том же году перепечатана почти без изменений в сборнике «Повести, изданные Александром Пушкиным». Второй эпиграф указывает, что герой повести – продукт своей среды, с некоторыми новыми чертами, как мы немного позже узнаем. Фамилия потомка обрусевших немцев “Германн” в переводе означает – “немецкий”.  Получается как бы «масло масляное»: персонаж вне нации.

 Характеристика героя повести – офицера Германна: «О н  б ы л  с к р ы т е н  и честолюбив, и товарищи его редко имели случай посмеяться над его излишней бережливостью. Он имел сильные страсти и огненное воображение, но твердость спасла его от обыкновенных заблуждений молодости. Так, например, будучи в душе игрок, никогда не брал он карты в руки, ибо рассчитал, что его состояние не позволяло ему (как сказывал он) жертвовать необходимым в надежде приобрести излишнее, — а между тем целые ночи просиживал за карточными столами и следовал с лихорадочным трепетом за различными оборотами игры». Главе пятой «Пиковой дамы» предпослан опять выдуманный Пушкиным эпиграф: «Homme sans m;urs et sans religion! Переписка <(с франц. – Человек, у которого нет никаких нравственных правил и ничего святого! >».

Один из персонажей вроде в шутку характеризует Германна: «Э т о т  Германн, — продолжал Томский, — лицо истинно романическое: у него профиль Наполеона, а душа Мефистофеля. Я думаю, что на его совести по крайней мере три злодейства…» Шутка – ложь, да в ней намёк, добрым молодцам урок! – гласит пословица. Наполеон закономерно был кумиром эпохи индивидуализма – кумиром даже воевавших с ним русских офицеров. Точнее, кумиром была сама возможность «сделать» свою судьбу вопреки прежним нормам  моральным и правовым, последние нередко сильно ограничивали личность. Отношение Пушкина Наполеону менялось, да и сам кумир многолик. В «Евгении Онегине» Наполеон – скорее нарицательное обозначение эгоизма  (Гл. 2- XIV):

Все предрассудки истребя,
Мы почитаем всех нулями,
А единицами — себя.
Мы все глядим в Наполеоны;
Двуногих тварей миллионы
Для нас орудие одно;
Нам чувство дико и смешно.
    *         *         *
В  сельском кабинете Онегина «столбик с куклою чугунной Под шляпой с пасмурным челом, С руками, сжатыми крестом» - Наполеон. Упоминается чтение Онегина:

             …два-три романа,
И современный человек
Изображен довольно верно
С его безнравственной душой,
Себялюбивой и сухой,
Мечтанью преданной безмерно,
С его озлобленным умом,
Кипящим в действии пустом.
     *    *    *
Характеристика подходит и к Германну, из пикантного светского анекдота про старую графиню – по его же первым словам из «сказки» практически из ничего! – сотворившего странную мечту - цель жизни и развернувшего бурную довольно беспринципную деятельность. Один из метящих в Наполеоны «единиц» - офицер Германн, только он жаждет не славы или завоеваний, а денег.  Герман одержим идеей разбогатеть, для чего хочет выведать у старой графини три приносящие верный выигрыш карты. Ему снятся «к ар т ы,  зеленый стол, кипы ассигнаций и груды червонцев. Он ставил карту за картой, гнул углы решительно, выигрывал беспрестанно, и загребал к себе золото, и клал ассигнации в карман. Проснувшись уже поздно, он вздохнул о потере своего фантастического богатства, пошел опять бродить по городу и опять очутился перед домом графини ***».  Обманув - уверив в своей любви графини Лизу, с её помощью Германн проникает в спальню графини, описанную в стиле «фламандской школы пёстрого сора»:

«П е р е д   к и в о т о м, наполненным старинными образами, теплилась золотая лампада. Полинялые штофные кресла и диваны с пуховыми подушками, с сошедшей позолотою, стояли в печальной симметрии около стен, обитых китайскими обоями. На стене висели два портрета, писанные в Париже… Один из них изображал мужчину лет сорока, румяного и полного, в светло-зелёном мундире и со звездою; другой — молодую красавицу с орлиным носом, с зачесанными висками и с розою в пудреных волосах. По всем углам торчали фарфоровые пастушки, столовые часы… коробочки, рулетки, веера и разные дамские игрушки, изобретенные в конце минувшего столетия…» – немного похоже на помещение нежилое – кладбище старых вещей пережившей свой век старухи.


Сначала умоляя,  потом требуя открыть ему три секретные выигрышные карты, Германн угрожает старухе пистолетом: этакий выходит странный поединок! Дряхлая старуха вроде умирает от простого испуга. За текстом остаётся, что по народному поверью получивший некую власть от мистических тёмных сил человек,  унести свои знания в могилу не может: он обязан найти себе замену – предоставить дьяволу новую соблазнённую душу. Так в  п о е д и н о к  двух себялюбцев – Германа со старой графиней как бы вмешиваются потусторонние тёмные силы: поединок разрастается до уровня выбора света или тьмы, а тут уж время – прошлый век или нынешний – не имеет особого значения!

Покидая дом графини, «чудовище»(слова Лизы!) Германн ещё раз соприкасается с миром мёртвых: «О н…  в о ш ё л  опять в спальню графини. Мертвая старуха сидела окаменев; лицо её выражало глубокое спокойствие. Германн остановился перед нею, долго смотрел на нее, как бы желая удостовериться в ужасной истине; наконец вошел в кабинет, ощупал за обоями дверь и стал сходить по темной лестнице, волнуемый странными чувствованиями. По этой самой лестнице, думал он, может быть, лет шестьдесят назад, в эту самую спальню, в такой же час, в шитом кафтане… прижимая к сердцу треугольную свою шляпу, прокрадывался молодой счастливец, давно уже истлевший в могиле, а сердце престарелой его любовницы сегодня перестало биться...» – «кипящее» воображение беспринципного героя как бы вводит его в мир мёртвых.

 Германн: «И м е я  м а л о  истинной веры, он имел множество предрассудков. Он верил, что мертвая графиня могла иметь вредное влияние на его жизнь, — и решился явиться на ее похороны, чтобы испросить у ней прощения…». Сцена отпевания старухи чуть ли не карикатурна в описании светского лицемерия: «М о л о д о й  а р х и е р е й произнес надгробное слово. В простых и трогательных выражениях представил он мирное успение праведницы, которой долгие годы были тихим, умилительным приготовлением к христианской кончине. “Ангел смерти обрел её, — сказал оратор, — бодрствующую в помышлениях благих и в ожидании жениха полунощного”».

 Учитывая, что вместо Христа этим «женихом полунощным» явился Германн с пистолетом, сцена отпевания приобретает даже слегка сатирико кощунственный оттенок. Прощающемуся с телом убийце кажется, что «м ё р т в а я  насмешливо взглянула на него, прищуривая одним глазом…» Действие начинает уже откровенно балансировать между светскими пустыми мелочами – модными фантазиями (сравнение неординарной личности с Наполеоном) и мистикой: где одно перетекает в другое? – различить уже трудно. Три разнородных начала волнами как бы захлёстывают друг друга.

Главе V с похоронами и явлением мёртвой графини предпослан эпиграф из известного мистика: «В эту ночь явилась ко мне покойница баронесса фон В***. Она была вся в белом и сказала мне: «Здравствуйте, господин советник!» – Шведенборг. (Эммануил Сведенборг:  1688— 1772;— шведский христианский мистик, теософ) И согласно эпиграфу ночью в комнату Германна «Дверь отворилась, вошла женщина в белом платье…  и Германн узнал графиню! — Я пришла к тебе против своей воли, — сказала она твердым голосом, — но мне велено исполнить твою просьбу. Тройка, семерка и туз выиграют тебе сряду, но с тем, чтобы ты в сутки более одной карты не ставил и чтоб во всю жизнь уже после не играл. Прощаю тебе мою смерть, с тем, чтоб ты женился на моей воспитаннице Лизавете Ивановне...» О Лизавете Ивановне Германн забывает, поскольку ни малейшего чувства к ней не имел.
_____________________

ПОЕДИНОК  НА  КАРТАХ. «Пиковую даму» завершает поединок на картах: два раза поставив на тройку и семёрку все свои сбережения, Германн выигрывает, а третий раз всё проигрывает в великосветском игорном доме профессионального игрока Чекалинского: «О н  б ы л   ч е л о в е к  лет шестидесяти, самой почтенной наружности; голова покрыта была серебряной сединою; полное и свежее лицо изображало добродушие; глаза блистали, оживленные всегдашнею улыбкою…» – слишком сладкий для положительности – опасный портрет!

— Позвольте поставить карту, — сказал Германн… надписав мелом куш над своею картою.
— Сколько-с? — спросил, прищуриваясь, банкомет, — извините-с, я не разгляжу.
— Сорок семь тысяч, — отвечал Германн…
— Позвольте заметить вам, — сказал Чекалинский с неизменной своею улыбкою, — что игра ваша сильна: никто более двухсот семидесяти пяти семпелем здесь еще не ставил.
— Что ж? — возразил Германн, — бьете вы мою карту или нет?
Чекалинский поклонился с видом того же смиренного согласия.
— Я хотел только вам доложить, — сказал он, — что, будучи удостоен доверенности товарищей, я не могу метать иначе, как на чистые деньги. С моей стороны я, конечно, уверен, что довольно вашего слова, но для порядка игры и счетов прошу вас поставить деньги на карту.
 Германн вынул из кармана банковый билет и подал его Чекалинскому, который, бегло посмотрев его, положил на Германнову карту. Он стал метать. Направо легла девятка, налево тройка. — Выиграла! — сказал Германн, показывая свою карту».

Выиграл Германн и второй раз. Третий проигрыш грозил Чекалинскому разорением, а отказ играть  –  потерей уважения игроков. В поведении титулованного банкомёта можно углядеть и элемент мистики: продавший душу дьяволу  обязан играть – обязан победить соперника.  «В  с л е д у ю щ и й   в е ч е р  Германн явился опять у стола. Все его ожидали. Генералы и тайные советники <титулованная публика!> оставили свой вист, чтоб видеть игру, столь необыкновенную.... Германн стоял у стола, готовясь один понтировать противу бледного, но все улыбающегося Чекалинского. Каждый распечатал колоду карт. Чекалинский стасовал. Германн снял и поставил свою карту, покрыв её кипой банковых билетов. Э т о  п о х о ж е  было на  п о е д и н о к. Глубокое молчание царствовало кругом. Чекалинский стал метать, руки его тряслись. Направо легла дама, налево туз.
— Туз выиграл! — сказал Германн и открыл свою карту.
— Дама ваша убита, — сказал ласково Чекалинский. Германн вздрогнул: в самом деле, вместо туза у него стояла пиковая дама. Он не верил своим глазам, не понимая, как мог он обдернуться. В эту минуту ему показалось, что пиковая дама прищурилась и усмехнулась. Необыкновенное сходство поразило его... — Старуха! — закричал он в ужасе.  З а к л ю ч е н и е.
Германн сошел с ума…»

Авторский эпиграф к повести был: «Пиковая дама означает тайную недоброжелательность. - Новейшая гадательная книга». Так с кем играет в карты Германн: с Чекалинским или в его образе со своею судьбой?! А Автор «Пиковой дамы», «сводящий» Германа – денежного Наполеона с ума, не устраивает ли своею странной повестью поединок с надвигающимся меркантильным веком бизнеса?! Поединок – предупреждение, что старый – мефистофельский романтический демонизм Чайльд-Гарольдов, Вампиров и Мельмотов может оказаться детскими игрушками, если вседозволенность крайнего индивидуализма кроме гонора пусть формальной чести обретёт новую притягательную цель – д е н ь г и. Как поёт в знаменитой опере Шаля Гуно «Фауст» чёрт - Мефистофель:

На земле весь род людской
Чтит один кумир священный,
Он царит над всей вселенной,
Тот кумир — телец златой!
<…>
Этот идол золотой
Волю неба презирает,
Насмехаясь изменяет
Он небес закон святой!

В угожденье богу злата
Край на край встаёт войной;
И людская кровь рекой
По клинку течёт булата!

Люди гибнут за металл,
Люди гибнут за металл!
Сатана там правит бал,
Там правит бал!
  *   *   *
Повесть «Пиковая дама» кончается угрозой потенциального повторения на новом уровне: «Лизавета Ивановна вышла замуж за очень любезного молодого человека; он где-то служит и имеет порядочное состояние: он сын бывшего управителя у старой графини. У Лизаветы Ивановны воспитывается бедная родственница…» Лизавета Ивановна может третировать родственницу, или может, состарившись, стать новою «пиковой дамой»?! Прямых ответов от автора мы не получим. Германн сошёл с ума, но остаются здравствующие Чекалинский с компанией игроков: «золотой идол» - надежда получить от судьбы выигрышную карту любой ценой всё притягательнее повелевает сердцами.  Практически, повесть замыкается кольцом, которое возвращается - упирается во второй предпосланный началу повествования эпиграф:

А в ненастные дни
Собирались они
Часто;
Гнули — бог их прости! —
От пятидесяти
На сто,
И выигрывали,
И отписывали
Мелом.
Так, в ненастные дни,
Занимались они
Делом…
____________________

ПОСЛЕ  ПУШКИНА  ПОЕДИНКИ  С  НАПОЛЕОНАМИ  В СТИЛЕ  ВИДЕНИЙ. Перенесённую на деньги власть Наполеона – эту тему за Пушкиным подхватит Николай Гоголь: в «Мёртвых душах» нового времени супер-дельца Чичикова чиновники примут за бежавшего с острова Святой Елены Наполеона, который до времени действия романа вроде бы давно умер в 1821-м году. То есть чиновникам, как и Германну, мерещится призрак: только вместо старухи – Наполеон. А ведь известна поговорочка: у кого чего болит – тот о том и говорит!

Власть Наполеона – как страсть подчинять души – эта тема явится у Достоевского в «Преступлении и наказании» в образе следователя Порфирия Петровича: он и Раскольников вступят в своеобразный поединок. Как выяснится, совсем не благородные цели движут Порфирия Петровича заниматься следовательским делом: он любит подчинять людей хотя бы по мелочам, ибо величия настоящего Наполеона ему не дано. Раскольников же желал ценою одного аморального поступка после обрести власть наподобие Наполеона, чтобы искупить свой единственныйц неблаговидный поступок (убийство вредной старушки-процентщицы) облагодетельствованием: мечта хотя и не подленько мелочная, окажется утопично  обманной! Вступивший на путь зла оказывается влеком по нему уже против воли. Порфирий же изначально меленький «наполеончик», которого найти в себе может каждый, – вот что особенно неприятно и опасно!

Для победы над Порфирием и сохранения своей души Раскольникову надо признаться не вследствие несколько садистских приёмов Порфирия добывания признания и не ради «сбавочки»  срока! Признаться ему надо, искренне осознав свою вину перед Богом и людьми. Такой получается поединок Раскольникова с Порфирием и со своей судьбой  в данном случае с благоприятным для Родиона исходом. Такую историю бурных «наполеоновских» превращений в русской классической прозе получит повесть «Пиковая дама»:  поединок тёмной и светлой части личности.
                ____________________________________________________


«ДУБРОВСКИЙ»  ИЛИ  РАЗВЛЕЧЕНИЯ  РУССКОГО  БАРИНА - САМОДУРА. К 1833 году относится недописанный А.П. «разбойничий» роман о русском Робин Гуде «Дубровский» о любви потомков двух враждующих помещичьих семейств: бедного помещика Владимира Дубровского и дочери богатого отца Маши Троекуровой. Сделавшийся предводителем  разбойников, грабящих богатых в пользу бедных,  Дубровский, назвавшись учителем французом  Дефоржем,  устраивается к Троекурову якобы воспитателем сына. Первоначально Дубровский намеревается только отмстить виновнику смерти есвоего отца – Троекурову. Такая месть – поединок с обидчиком не состоится, так как Дубровский влюбится в дочь Троекурова. В романе есть сценка «дуэли» Дубровского - Дефоржа с медведем, показывающая какой серьёзный соперник был у Троекурова: 

«Н а  д в о р е   Кирила Петровича воспитывались обыкновенно несколько медвежат и составляли одну из главных забав покровского помещика. В первой своей молодости медвежата приводимы были ежедневно в гостиную, где Кирила Петрович по целым часам возился с ними, стравливая их с кошками и щенятами. Возмужав, они бывали посажены на цепь, в ожидании настоящей травли. Изредка выводили пред окна барского дома и подкатывали им порожнюю винную бочку, утыканную гвоздями; медведь обнюхивал ее, потом тихонько до нее дотрагивался, колол себе лапы, осердясь, толкал её сильнее, и сильнее становилась боль. Он входил в совершенное бешенство, с ревом бросался на бочку, покамест не отымали у бедного зверя предмета тщетной его ярости. Случалось, что в телегу впрягали пару медведей, волею и неволею сажали в нее гостей и пускали их скакать на волю божию. Но лучшею шуткою почиталась у Кирила Петровича следующая.

П р о г о л о д а в ш е г о с я   м е д в е д я  запрут, бывало, в пустой комнате, привязав его верёвкою за кольцо, ввинченное в стену. Веревка была длиною почти во всю комнату, так что один только противуположный угол мог быть безопасным от нападения страшного зверя. Приводили обыкновенно новичка к дверям этой комнаты, нечаянно вталкивали его к медведю, двери запирались, и несчастную жертву оставляли наедине с косматым пустынником. Бедный гость, с оборванной полою и до крови оцарапанный, скоро отыскивал безопасный угол, но принужден был иногда целых три часа стоять прижавшись к стене и видеть, как разъяренный зверь в двух шагах от него ревел, прыгал, становился на дыбы, рвался и силился до него дотянуться. Таковы были благородные увеселения русского барина! Несколько дней спустя после приезда учителя, Троекуров вспомнил о нем и вознамерился угостить его в медвежьей комнате… повел он его с собою темными коридорами; вдруг боковая дверь отворилась, двое слуг вталкивают в нее француза и запирают её на ключ.

О п о м н и в ш и с ь, учитель увидел привязанного медведя, зверь начал фыркать, издали обнюхивая своего гостя, и вдруг, поднявшись на задние лапы, пошел на него… Француз не смутился, не побежал и ждал нападения. Медведь приближился, Дефорж вынул из кармана маленький пистолет, вложил его в ухо голодному зверю и выстрелил. Медведь повалился. Всё сбежалось, двери отворились, Кирила Петрович вошёл, изумленный развязкою своей шутки. Кирила Петрович хотел непременно объяснения всему делу: кто предварил Дефоржа о шутке, для него предуготовленной, или зачем у него в кармане был заряженный пистолет. Он послал за Машей. Маша прибежала и перевела французу вопросы отца.

— Я не слыхивал о медведе, — отвечал Дефорж <<переодетый Дубровский>>, — но я всегда ношу при себе пистолеты, потому что не намерен терпеть обиду, за которую, по моему званью, не могу требовать удовлетворения.
Маша смотрела на него с изумлением и перевела слова его Кирилу Петровичу. Кирила Петрович ничего не отвечал, велел вытащить медведя и снять с него шкуру; потом, обратясь к своим людям, сказал: “Каков молодец! не струсил, ей-богу, не струсил”. С той минуты он Дефоржа полюбил и не думал уже его пробовать.

Но случай сей произвел ещё большее впечатление на Марью Кириловну. Воображение её было поражено: она видела мёртвого медведя и Дефоржа, спокойно стоящего над ним и спокойно с нею разговаривающего. Она увидела, что храбрость и гордое самолюбие не исключительно принадлежат одному сословию, и с тех пор стала оказывать молодому учителю уважение, которое час от часу становилось внимательнее…»

Незнакомый с понятием чести Троекуров побеждает хитростью: успевает выдать Машу  выдаёт за богатого старика – князя.  Формально «Дубровский» не дописан – брошен Автором: благородный разбойник в стиле Робин Гуда был в России явлением инородным, нетрадиционным: выходил европейский приключенческий роман на русский лад. Причём непременно выходил с печальным концом. Сконцентрированное в образе Троекурова самодурство русского барина с образцом европейской чести в образе Дубровского сталкивалось эффектно, но совершенно не типично.  Что, видимо и указало автору: европейский приключенческий роман в стиле Вальтер Скотта органично выглядел только на срезе европейской истории.  Русская ментальность требовала каких-то других двигателей сюжета. И Пушкин, устремился к более объёмному и оригинальному замыслу: к историческому роману «Капитанская дочка».
_________________________________________________               
                _____________________________________________________
                _______________________________
               
— Б е р е г и   ч е с т ь   с м о л о д у. — Пословица (эпиграф к роману)
        ____________________________

— Был бы гвардии он завтра ж капитан.
— Того не надобно; пусть в армии послужит.
— Изрядно сказано! пускай его потужит...
 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Да кто его отец? — Княжнин (эпиграф к Гл. I отрывок из комедии Я. Б. Княжнина «Хвастун» (1784 /1785 г.), де-е III - 6. Пушкин несколько изменил текст.
        ________________________
 
«КАПИТАНСКАЯ  ДОЧКА» (1836) ПОЕДИНОК   ПЕТРА  ГРИНЁВА  СО  ШВАБРИНЫМ  И «ЗЛОДЕЯ»  С ИМПЕРАТРИЦЕЙ. "Честь" в романе будет всё время как бы подсвечиваться  понятиями "правда - неправда", "ложь - истина": без этого осознания "честь" превращается в набор пустых правил. Время действия романа - восстание Емельяна Пугачёва (сентябрь 1773-21 января 1775) в царствование Екатерины II (1729-1796). Тогда озападнивание России ещё остро сталкивалось с исконным русским мировоззрением: и автор романа ищет - на глазах читателя пытается выработать приемлемое единение.


 Судьбоносный для России единственный роман Пушкина «Капитанская дочка» начинается с пословицы: «Б е р е г и   ч е с т ь   с м о л о д у». И далее эту мудрость ещё раз повторяет отец отправляемого на службу 17-летнего Петра Гринёва – Андрей Петрович Гринёв: «Б а т ю ш к а   с к а з а л  м н е: "Прощай, Петр. Служи верно, кому присягнешь; слушайся начальников; за их лаской не гоняйся; на службу не напрашивайся; от службы не отговаривайся; и помни пословицу: б е р е г и   ч е с т ь   с м о л о д у "». 

Для начала нельзя обойти вниманием, что по поздней легенде апостол Андрей Первозванный  первым принёс на Русь проповедь христианства, что, конечно, фактически невозможно, так как «Сказания о хождении апостола Андрея на Русь» сочинено после второй половины XIII века. Но для Пушкина здесь важнее аналогия: орден Святого апостола Андрея Первозванного — первый по времени учреждения и высший российский орден Русского царства и Российской империи с 1698 года. Имя «Пётр» тоже символично. По преданию Христос изрёк своему ученику: «Я   г о в о р ю  т е б е: ты — Пётр <камень>, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют её…» (Матф. 16:18-19)

Итак, с символическим именем и отчеством молоденький юноша, мечтающий о блестящей петербургской гвардии, вместо того волею батюшки отправляется служить в глухую крепость, что бы не «мотать да повесничать». Что случается в столице. Но идеальный – без проказ молодости – герой не слишком жизненно выглядит. И Пушкин одним росчерком на двух страницах стремительно живописует то, на что в приключенческих европейских романах уходит не менее одной четвёртой толстого романа. 

С руки проезжего гусарского ротмистра Зурина Пётруша Гринёв пьёт пунш, учится играть на биллиарде: «Это, — говорил он <ротмистр>, — необходимо для нашего брата служивого. В походе, например, придешь в местечко — чем прикажешь заняться? Ведь не все же бить жидов. Поневоле пойдешь в трактир и станешь играть на биллиарде; а для того надобно уметь играть!» — тоже своеобразная «философия чести» офицера. Проигравши на бильярде, Петруша влезает в значительный долг, и вместе с ротмистром завершает день в обществе девицы лёгкого поведения и после спьяну обижает старого дядьку-слугу.

Иногда приходится встречать комментарии: Гринёв отдаёт Зрину выигранные сто рублей, - это благородно… Никакого особенного благородства здесь нет, а есть глупость ещё почти мальчика. Картёжный или иной по игре долг считался в офицерской среде чуть ли не священным. Поэтому, здесь Автор смеются над пониманием чести штаб-ротмистра: офицерская честь не позволяет не платить долг, но позволяет подпоить и обыграть – ободрать юношу. И всё это будет в пользу для морали нашего героя: перед стариком - слугой ему стыдно, — он извиняется, что не всякий дворянин бы сделал! Можно сказать, для дворянина это исключительный поступок – божеской чести, так сказать. А раз так, то герою в романе – притче о сути чести суждена неординарная судьба.
________________________________

ГЛАВА II «ВОЖАТЫЙ».  По дороге судьбоносная метель – снежный буран сталкивает молоденького дворянина Гринёва с неизвестным мужичком (Емельяном Пугачёвым, как выяснится), который выводит барина к постоялому двору. И барину снится пророческий – и для него, и для всей России судьбоносный сон: «Я  н а х о д и л с я в том состоянии чувств и души, когда существенность, уступая мечтаниям, сливается с ними в неясных видениях первосония. Мне казалось, буран ещё свирепствовал и мы еще блуждали по снежной пустыне... Вдруг увидел я вороты и въехал на барский двор нашей усадьбы… С беспокойством я выпрыгнул из кибитки и вижу: матушка встречает меня на крыльце с видом глубокого огорчения. “Тише, — говорит она мне, — отец болен при смерти и желает с тобою проститься”.

Пораженный страхом, я иду за нею в спальню… тихонько подхожу к постеле; матушка приподымает полог и говорит: “Андрей Петрович, Петруша приехал; он воротился, узнав о твоей болезни; благослови его… Что ж?.. Вместо отца моего вижу в постеле лежит мужик с черной бородою, весело на меня поглядывая. Я в недоумении оборотился к матушке, говоря ей: “Что это значит? Это не батюшка. И к какой мне стати просить благословения у мужика?” — “Все равно, Петруша, — отвечала мне матушка, — это твой посажёный отец; поцелуй у него ручку, и пусть он тебя благословит...” Я не соглашался. Тогда мужик вскочил с постели, выхватил топор из-за спины и стал махать во все стороны. Я хотел бежать... и не мог; комната наполнилась мёртвыми телами; я спотыкался о тела и скользил в кровавых лужах... Страшный мужик ласково меня кликал, говоря: “Не бойсь, подойди под мое благословение...” Ужас и недоумение овладели мною... И в эту минуту я проснулся; лошади стояли; Савельич дергал меня за руку, говоря: “Выходи, сударь: приехали… На постоялый двор. Господь помог...».

так во сне началось восстание Пугачёва: поединок между самодержавием и народом. Но спасение Гринёва сон не предсказал: для спасения герой уже наяву должен совершить некий поступок. В порыве благодарности барин дарит не по погоде легко одетому «Вожатому» - Емельяну Пугачёву свой старый тулуп, что впоследствии спасает Гринёву жизнь.
_____________________________

ГЛАВА IV  РОМАНА «КАПИТАНСКАЯ ДОЧКА»  — «ПОЕДИНОК» начинается с эпиграфа:

— Ин изволь, и стань же в позитуру.
Посмотришь, проколю как я твою фигуру! — Княжнин

Плодовитый драматург Яков Борисович Княжнин — «Переимчивый Княжнин», по выражению Пушкина, заимствовал драматические коллизии у западных драматургов, ориентируясь преимущественно на Вольтера,  Мольера, Гольдони и прочих. То есть, за Княжниным – вся европейская из пьес дуэльная традиция.  В частности выше эпиграф к Главе IV  взят из комедии Княжнина «Чудаки» (1790), где комически  представлена дуэль двух слуг — Высоноса и Пролаза. В комедии много рассуждается о чести, тогда как на самом деле от неё далеки не только слуги, но и многие господа. Когда при этих условиях слуги просто копируют «модное» поведение господ уж – истинно! – выходит что угодно, только не дуэль «чести»!  Вольтер же для Пушкина – фигура культурно отрицательная: автор, у которого нет ничего святого, над чем бы он не надсмеялся.

У знающего суть комедий Княжнина из него эпиграфы вообще должны бы  вызвать недоумение:  они не подходят ни к пословице «береги честь смолоду», ни вообще к действию романа. К чему бы это?! Не к тому ли, что автор роман как пальцем тычет в несовместимость европейского формального понятия чести как набора правил и русской чести – по совести?! Если явление героя снабжено такими противоречивыми эпиграфами,  перед нами роман воспитания: герой обязан выработать собственное понятие о чести – обязан выбрать свой единственный верный путь.

В уединённой Белогорской крепости, куда отправлен служить Гринёв, он приятельствует с единственным грамотным офицером Швабриным: фамилия для дворянина невозможная в стиле говорящих о характере имён из комедий Княжнина. Занятно что рассуждать Швабрин будет напоказ в опять-таки в стиле комедий Княжнина, но сам он ближе, пожалуй к шекпировскому негодяю Яго из "Отелло".

 Швабрин из гвардии в глушь отправлен за поединок, что довольно комично описано в Главе III «Крепость»: «Старичок своим одиноким глазом поглядывал на меня  на прибывшего к месту службы Гринёва> с любопытством. "Смею спросить <…> зачем изволили вы перейти из гвардии в гарнизон?" Я отвечал, что такова была воля начальства. "Чаятельно, за неприличные гвардии офицеру поступки", – продолжал неутомимый вопрошатель гарнизонный поручик>. "Полно врать пустяки, – сказала ему капитанша; –  ты видишь, молодой человек с дороги устал; ему не до тебя... (держи-ка руки прямее...). А ты, мой батюшка, – продолжала она, обращаясь ко мне, – не печалься, что тебя упекли в наше захолустье. Не ты первый, не ты последний. Стерпится, слюбится. Швабрин Алексей Иваныч вот уж пятый год как к нам переведен за смертоубийство. Бог знает, какой грех его попутал; он, изволишь видеть, поехал за город с одним поручиком, да взяли с собою шпаги, да и ну друг в друга пырять; а Алексей Иваныч и заколол поручика, да еще при двух свидетелях! Что прикажешь делать? На грех мастера нет"».

Гвардия была привилегированной – «блестящей» частью армии, большею частью располагавшейся в столице. Из гвардии в гарнизон – в армейские офицеры переводили за нарушение устава или за какие-либо не мелкие проступки. Получается, что Швабрин как бы олицетворяет опасения против гвардии Гринёва отца: глухая крепость не стала убежищем от столкновения.

Далее Гринёв влюбляется в дочь выслужившегося из солдат коменданта крепости капитана Миронова - Машу. В жажде обрести слушателя Гринёв читает Швабрину своё стихотворение – «песенку»: «Я… прочёл ему следующие стишки:
      
       Мысль любовну истребляя,
       Тщусь прекрасную забыть,
       И ах, Машу избегая,
       Мышлю вольность получить!
       <…>
       — Как ты это находишь? — спросил я Швабрина, ожидая похвалы, как дани, мне непременно следуемой. Но к великой моей досаде, Швабрин, обыкновенно снисходительный, решительно объявил, что песня моя нехороша.
       — Почему так? — спросил я его, скрывая свою досаду. <…>

       Тут он взял от меня тетрадку и начал немилосердно разбирать каждый стих и каждое слово, издеваясь надо мной самым колким образом. Я не вытерпел, вырвал из рук его мою тетрадку и сказал, что уж отроду не покажу ему своих сочинений. Швабрин посмеялся и над этой угрозою. "Посмотрим, — сказал он, — сдержишь ли ты свое слово: стихотворцам нужен слушатель, как Ивану Кузмичу графинчик водки перед обедом. А кто эта Маша, перед которой изъясняешься в нежной страсти и в любовной напасти? Уж не Марья ль Ивановна?"
       — Не твоё дело, — отвечал я нахмурясь, — кто бы ни была эта Маша. Не требую ни твоего мнения, ни твоих догадок.
       — Ого! Самолюбивый стихотворец и скромный любовник! — продолжал Швабрин, час от часу более раздражая меня, — но послушай дружеского совета: коли ты хочешь успеть, то советую действовать не песенками.
       — Что это, сударь, значит? Изволь объясниться.
       — С охотою. Это значит, что ежели хочешь, чтоб Маша Миронова ходила к тебе в сумерки, то вместо нежных стишков подари ей пару серег.
       Кровь моя закипела. "А почему ты об ней такого мнения?" — спросил я, с трудом удерживая свое негодование.
       — А потому, — отвечал он с адской усмешкою, — что знаю по опыту её нрав и обычай.
      — Ты лжешь, мерзавец! — вскричал я в бешенстве, — ты лжешь самым бесстыдным образом.
       Швабрин переменился в лице. "Это тебе так не пройдет, — сказал он, стиснув мне руку. —Вы мне дадите сатисфакцию".
       — Изволь; когда хочешь! — отвечал я, обрадовавшись. В эту минуту я готов был растерзать его».

Позже ложь Швабрин откроется: сам влюблённый в Машу, он старается принизить её в глазах более удачливого соперника, какой поступок  подловат. Так что формальный повод к дуэли дал Гринёв, но не по внешним правилам, а по законам истинной чести виновен Швабрин, оскорбление Гринёва спровоцировавший. Далее происходит как бы сценическая репетиция предполагаемого поединка в комедийном ключе. Стремясь действовать строго по дуэльным законам, Гринёв ищет секунданта. Из чего выходит забавная сцена из солдат выслужившийся старый поручик относится к поединкам иначе, нежели дворянин с гонором:

«Я тотчас отправился к Ивану Игнатьичу и застал его с иголкою в руках: по препоручению комендантши он нанизывал грибы для сушенья на зиму… Я в коротких словах объяснил ему, что я поссорился с Алексеем Иванычем, а его, Ивана Игнатьича, прошу быть моим секундантом. Иван Игнатьич выслушал меня со вниманием, вытараща на меня свой единственный глаз. "Вы изволите говорить, — сказал он мне, — что хотите Алексея Иваныча заколоть, и желаете, чтоб я при том был свидетелем? Так ли? смею спросить".
      — Точно так.
      — Помилуйте, Петр Андреич! Что это вы затеяли! Вы с Алексеем Иванычем побранились? Велика беда! Брань на вороту не виснет. Он вас побранил, а вы его выругайте; он вас в рыло, а вы его в ухо, в другое, в третье — и разойдитесь; а мы вас уж помирим. А то: доброе ли дело заколоть своего ближнего, смею спросить? И добро б уж закололи вы его: бог с ним, с Алексеем Иванычем; я и сам до него не охотник. Ну, а если он вас просверлит? На что это будет похоже? Кто будет в дураках, смею спросить?

       Рассуждения благоразумного поручика не поколебали меня. Я остался при своем намерении. "Как вам угодно, — сказал Иван Игнатьич; — делайте, как разумеете. Да зачем же мне тут быть свидетелем? К какой стати? Люди дерутся, что за невидальщина, смею спросить? Слава богу, ходил я под шведа и под турку: всего насмотрелся".

       Я кое-как стал изъяснять ему должность секунданта, но Иван Игнатьич никак не мог меня понять. "Воля ваша, — сказал он. — Коли уж мне и вмешаться в это дело, так разве пойти к Ивану Кузмичу да донести ему по долгу службы, что в фортеции умышляется злодействие, противное казенному интересу: не благоугодно ли будет господину коменданту принять надлежащие меры..."   Я испугался и стал просить Ивана Игнатьича ничего не сказывать коменданту; насилу его уговорил; он дал мне слово, и я решился от него отступиться». Самоё главное в рассужденьях Ивана Игнатьевича, что дуэль есть внешне якобы культурно обставленное убийство, что против закона божесского.


Кончается эта первая «пробная» дуэль вполне комедийно: «Н а  д р у г о й   д е н ь   в назначенное время я стоял уже за скирдами, ожидая моего противника. Вскоре и он явился. "Нас могут застать, — сказал он мне;— надобно поспешить". Мы сняли мундиры, остались в одних камзолах и обнажили шпаги. В эту минуту из-за скирда вдруг появился Иван Игнатьич и человек пять инвалидов. Он потребовал нас к коменданту. Мы повиновались с досадою; солдаты нас окружили, и мы отправились в крепость…
       Мы вошли в комендантский дом…  Нас встретила Василиса Егоровна. "Ах, мои батюшки! На что это похоже? как? что? в нашей крепости заводить смертоубийство! Иван Кузмич, сейчас их под арест! Петр Андреич! Алексей Иваныч! подавайте сюда ваши шпаги, подавайте, подавайте. Палашка, отнеси эти шпаги в чулан. Петр Андреич! Этого я от тебя не ожидала. Как тебе не совестно? Добро Алексей Иваныч: он за душегубство и из гвардии выписан, он и в господа бога не верует; а ты-то что? туда же лезешь?"

       Иван Кузмич вполне соглашался с своею супругою и приговаривал: "А слышь ты, Василиса Егоровна правду говорит. Поединки формально запрещены в воинском артикуле". Между тем Палашка взяла у нас наши шпаги и отнесла в чулан. Я не мог не засмеяться. Швабрин сохранил свою важность. "При всем моем уважении к вам, — сказал он ей хладнокровно, — не могу не заметить, что напрасно вы изволите беспокоиться, подвергая нас вашему суду. Предоставьте это Ивану Кузмичу: это его дело". — "Ах! мой батюшка!— возразила комендантша; — да разве муж и жена не един дух и едина плоть? Иван Кузмич! Что ты зеваешь? Сейчас рассади их по разным углам на хлеб да на воду, чтоб у них дурь-то прошла; да пусть отец Герасим наложит на них эпитимию, чтоб молили у бога прощения да каялись перед людьми"» — так примерно относились к дуэли люди простые, не оболваненные формальными правилами чести.

       …Мало-помалу буря утихла; комендантша успокоилась и заставила нас друг друга поцеловать. Палашка принесла нам наши шпаги. Мы вышли от коменданта по-видимому примиренные. <…> Швабрин и я остались наедине. "Наше дело этим кончиться не может", —  сказал я ему. "Конечно, — отвечал Швабрин; — вы своею кровью будете отвечать мне за вашу дерзость; но за нами, вероятно, станут присматривать. Несколько дней нам должно будет притворяться. До свидания!"- — И мы расстались, как ни в чем не бывали.

    Между первой комедийно неудачной и второй более печальной дуэлью Гринёв от Маши узнаёт, что Шбвабрин за неё сватался, а она ему отказала: «Я уверена, что не вы зачинщик ссоры. Верно виноват Алексей Иваныч…  он такой насмешник! Я не люблю Алексея Иваныча. Он очень мне противен…» — «Слова Марьи Ивановны открыли мне глаза и объяснили мне многое. Я понял упорное злоречие, которым Швабрин её преследовал. Вероятно, замечал он нашу взаимную склонность и старался отвлечь нас друг от друга. Слова, подавшие повод к нашей ссоре, показались мне ещё более гнусными, когда, вместо грубой и непристойной насмешки, увидел я в них обдуманную клевету. Желание наказать дерзкого злоязычника сделалось во мне ещё сильнее, и я с нетерпением стал ожидать удобного случая».  На этом кончается комедийная весёлость действия.
__________________________________

ПОЕДИНОК  МЕЖДУ  ЧЕСТЬЮ  ФОРМАЛЬНОЙ  И  ЧЕСТЬЮ  ПО  СОВЕСТИ.  По сумме всех сведений из романа, относительно Швабрина припоминается относящийся к Германну эпиграф из 4 главы «Пиковой дамы»: «Человек, у которого нет никаких нравственных правил и ничего святого!» Таким образом, в «Капитанской дочке» намеченная дуэль Швабрина и Гринёва есть поединок между защищающей только своё самолюбивое «Я» формальной внешней честью и честью по совести.

      Пётр Гринёв отправится на второй уже судьбоносный поединок почти как Ленский оторванный от написания элегии. Поединок этот будет описан с потрясающей краткостью: «Н  а  д р у г о й   д е н ь, когда сидел я за элегией и грыз перо в ожидании рифмы, Швабрин постучался под моим окошком. Я оставил перо, взял шпагу и к нему вышел. "Зачем откладывать? — сказал мне Швабрин, — за нами не смотрят. Сойдем к реке. Там никто нам не помешает". Мы отправились молча. Спустясь по крутой тропинке, мы остановились у самой реки и обнажили шпаги. Швабрин был искуснее меня, но я сильнее и смелее, и monsieur Бопре <в прошлом учитель Петруши>, бывший некогда солдатом, дал мне несколько уроков в фехтовании, которыми я и воспользовался. Швабрин не ожидал найти во мне столь опасного противника. Долго мы не могли сделать друг другу никакого вреда; наконец, приметя, что Швабрин ослабевает, я стал с живостию на него наступать и загнал его почти в самую реку. Вдруг услышал я свое имя, громко произнесенное. Я оглянулся и увидел Савельича <старого слугу П.Г.>, сбегающего ко мне по нагорной тропинке... В это самое время меня сильно кольнуло в грудь пониже правого плеча; я упал и лишился чувств…»

Происходи поединок в присутствии секундантов, такой удар Швабрина был бы сочтён бесчестным. Так что формально Гринёв проиграл, по совести – победил. Выздоровление Гринёва от довольно серьёзной колотой раны будет ознаменовано главой V «Любовь», в которой надежды Гринёвана счастье рушатся, так как батюшкина благословления на брак с Машей Мироновой герой не получил.  Учитывая сжато символическое действие романа, поединок Гринёва со Швабриным занимает весьма большой кусок текста. Первый комедийный вариант дуэли нужен, вероятно, для взросления героя. И целиком главы  «Поединок» и «Любовь» способствуют быстрому моральному взрослению героя.  Далее глава  VI «Пугачёвщина» уже в масштабе всей России покажет кровавый поединок существующей власти с народом, — вспыхнет восстание (сентябрь 1773  —1775) Емельяна Пугачёва(1742 – 1775). 
_________________________________

«ПУГАЧЁВЩИНА» (Гл. VI) - ПОЕДИНОК МОНАРХА  ПО  ЗАКОНУ  И  ЦАРЯ  НАРОДНОГО.  Удивительно тонко находит Пушкин точку нарушения равновесия в стране: «Я   д о л ж е н    с к а з а т ь   несколько слов о положении, в котором находилась Оренбургская губерния в конце 1773 года.  Сия обширная и богатая губерния обитаема была множеством полудиких народов, признавших еще недавно владычество российских государей. Их поминутные возмущения, непривычка к законам и гражданской жизни, легкомыслие и жестокость требовали со стороны правительства непрестанного надзора для удержания их в повиновении. Крепости выстроены были в местах, признанных удобными, и заселены по большей части казаками, давнишними обладателями яицких берегов. Но яицкие казаки, долженствовавшие охранять спокойствие и безопасность сего края, с некоторого времени были сами для правительства неспокойными и опасными подданными. В 1772 году произошло возмущение в их главном городке. Причиною тому были строгие меры, предпринятые генерал-майором Траубенбергом, дабы привести войско к должному повиновению. Следствием было варварское убиение Траубенберга, своевольная перемена в управлении и наконец усмирение бунта картечью и жестокими наказаниями….» – жестокость порождает ответную жестокость. Стоит ли удивляться, если «дикие племена» в недалёком времени ответили приумноженной жестокостью?!

 Емельян Пугачёв поднял восстание, назвавшись именем убитого по указу Екатерины её супруга - Петра III (1762): и в прошлом Отрепьев, и теперь Пугачёв - оба Самозванцы. В обоих случаях народ призывался к восстановлению справедливости и реализации вечной народной мечты о «добром царе». Если же народ готов такой лозунг подхватить, значит царь на троне не очень к народу добр?!

Прямо описывать не восстание «злодея и самозванца», но его поединок с русской императрицей Пушкин в силу цензурных соображений не мог. Зато роман сделан как бы зеркальным: где-то в далёком Петербурге в блестящем дворце пребывает императрица, а очередной пункт остановки Пугачёва – крестьянская изба будет оклеена золотой бумагою,  – царю подобает жить во дворце. Если жив государь Пётр III Фёдорович, тогда Екатерина II превращается в узурпатора, а ей служащие дворяне в «государевых ослушников» - подлежащих казни изменников. Что является полной «зеркальной» копией указов императрицы относительно бунтовщиков.

Основанная на формальных правилах подчинения рыхлая система управления государством в военное время «рассыпается» на глазах: ей не хватает имеющегося у бунтовщиков воодушевления борьбы за свою свободу, пусть и неправильно олицетворённую фигурой «доброго царя». Система до того прогнила, что не может защищать самоё себя. Чего стоит ранее полученный Мироновым из Оренбурга указ: «Господину коменданту Белогорской крепости капитану Миронову. По секрету. Сим извещаю вас, что убежавший из-под караула донской казак и раскольник Емельян Пугачев, учиня непростительную дерзость принятием на себя имени покойного императора Петра III, собрал злодейскую шайку… и уже взял и разорил несколько крепостей, производя везде грабежи и смертные убийства. Того ради, с получением сего, имеете вы, господин капитан, немедленно принять надлежащие меры к отражению помянутого злодея и самозванца, а буде можно и к совершенному уничтожению оного, если он обратится на крепость, вверенную вашему попечению".
        –  Принять надлежащие меры! – сказал комендант… –  Слышь ты, легко сказать. Злодей-то видно силен; а у нас всего сто тридцать человек, не считая казаков, на которых плоха надежда…»

Вот ещё Гринёв сетует: «Н е   с т а н у   о п и с ы в а т ь   оренбургскую осаду, которая принадлежит истории, а не семейственным запискам. Скажу вкратце, что сия осада по неосторожности местного начальства была гибельна для жителей, которые претерпели голод и всевозможные бедствия. Легко можно себе вообразить, что жизнь в Оренбурге была самая несносная…»

Пушкин очень тонко показывает сверху донизу на одном насилии и основанную систему. Капитан Миронов – добрейший добродушнейший человек – ни на минуту не задумался применить пытку. Что должно бы подготовить читателя: в случае взятия крепости бунтовщиками Миронов погибнет: «Вот ужо тебе будет, гарнизонная крыса!». Чуждый дворянской чести «подлый люд» не склонен забывать «выстроченных спин» и колодок. Казалось бы, выслужившийся из солдат капитан Миронов как никто другой должен бы быть близок солдатам своего гарнизона, но и тут открывается пропасть, будто получивший личное дворянство начинает иначе выглядеть: «"Ну, детушки, постоим сегодня за матушку государыню и докажем всему свету, что мы люди бравые и присяжные!" Солдаты громко изъявили усердие…»  ребята, – сказал комендант;  – теперь отворяй ворота, бей в барабан. Ребята! вперед, на вылазку, за мною!"   …Но обробелый гарнизон не тронулся. "Что ж вы, детушки, стоите? – закричал Иван Кузмич. – Умирать, так умирать: дело служивое!" В эту минуту мятежники набежали на нас и ворвались в крепость…»(Гл. VII. Приступ)

«К о г д а   в с п о м н ю, что это случилось на моем веку и что ныне дожил я до кроткого царствования императора Александра, не могу не дивиться быстрым успехам просвещения и распространению правил человеколюбия. Молодой человек! если записки мои попадутся в твои руки, вспомни, что лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от улучшения нравов, без всяких насильственных потрясений….» – так на старости лет скажет волею Автора романа - Пётр Гринёв. К этому времени Пушкин уже видел окончание «кроткого царствования: бунт 14 декабря 1825  на Сенатской. Уже казнены декабристы. Так что  высказывание Гринёва можно рассматривать как замаскированную пощёчину Николаю I от Автора романа.

Восстание Пугачёва будет подавлено, а его вождь жестоко казнён. Кажется, справедливо?! А как же быть с тем, что царь - помазанник божий должен бы являть милосердие?!  Победила ли царская власть в лице Екатерины II не только тот год, но и в перспективе: жестокость не приближает ли конец системы?! Поскольку последние «жестокости» после разгрома восстания останутся за властью, а роман во многих аспектах зеркален, то не следует ли в будущем ожидать от народа  ещё более ожесточённого отражения жестокости правительственных действий?!
__________________________________________________

ПОЕДИНОК  ПРАВДЫ  И   ЧЕЛОВЕЧНОСТИ  С  ФОРМАЛЬНЫМИ  ПРАВИЛАМИ. (Главы: VIII. – «Незваный гость»; IX. – «Разлука»; X. – «Осада города»; XI. – «Мятежная слобода»)  Пока пугачёвский бунт в самом разгаре Пётр Гринёв оказывается между двух огней: между  долгом дворянина служить императрице и своеобразной дружбой «по совести» с Пугачёвым. После взятия восставшими Белогорской крепости все отказавшиеся присягать мнимому Петру III дворяне, повешены, кроме с лёгкостью предавшего – перешедшего присягу на сторону бунтовщиков Швабрина. В чём нет никакого героизма признания бедствий народа: любой ценой жаждущий жениться на Маше Швабрин, кроме того, логически просчитал силы. 20 гарнизонных старых солдат - инвалидов против войска Пугачёва? Дело было заранее обречено. Честь Швабрина оказывается набором разменных правил.  Симпатизируя Миронову, Автор романа не может пойти против исторической правды: бунтовщики жестоки, и Миронов обречён. Зато уж Швабрин останется жив, дабы понести в конце романа горькую кару.

Итак, Швабрин изменил присяге, а  Гринёв пощажён лично Пугачёвым: он в Гринёве узнаёт барина, который в трудную минуту подарил ему тулуп: «М е н я  с н о в а  п р и в е л и   к самозванцу и поставили перед ним на колени. Пугачев протянул мне жилистую свою руку. “Целуй руку, целуй руку!” — говорили около меня. Но я предпочел бы самую лютую казнь такому подлому унижению. “Батюшка Петр Андреич! — шептал Савельич, стоя за мною и толкая меня. — Не упрямься! что тебе стоит? плюнь да поцелуй у злод... (тьфу!) поцелуй у него ручку”. Я не шевелился…» — дворянской чести Гринёв остаётся верен. Продолжая играть роль государя, Пугачёв предлагает Гринёву служить у него, противоречить же любому государю всегда опасно. Происходит удивительный своеобразный поединок: отношения по «правде» и  человечности  оказываются выше  формальных правил чести:

Чувство долга восторжествовало во мне над слабостию человеческою. Я отвечал Пугачеву: "Слушай; скажу тебе всю правду. Рассуди, могу ли я признать в тебе государя? Ты человек смышленый: ты сам увидел бы, что я лукавствую".  <…>
      – Кто же я таков, по твоему разумению?
      – Бог тебя знает; но кто бы ты ни был, ты шутишь опасную шутку.
       Пугачев взглянул на меня быстро. "Так ты не веришь, – сказал он, – чтоб я был государь Петр Федорович? Ну, добро. А разве нет удачи удалому? Разве в старину Гришка Отрепьев не царствовал? Думай про меня что хочешь, а от меня не отставай. Какое тебе дело до иного-прочего? Кто ни поп, тот батька. Послужи мне верой и правдою, и я тебя пожалую и в фельдмаршалы и в князья. Как ты думаешь?"
       – Нет, – отвечал я с твердостию. – Я природный дворянин; я присягал государыне императрице: тебе служить не могу. Коли ты в самом деле желаешь мне добра, так отпусти меня в Оренбург.

       Пугачев задумался. "А коли отпущу, – сказал он, – так обещаешься ли по крайней мере против меня не служить?"
       – Как могу тебе в этом обещаться? – отвечал я. – Сам знаешь, не моя воля: велят идти против тебя – пойду, делать нечего. Ты теперь сам начальник; сам требуешь повиновения от своих. На что это будет похоже, если я от службы откажусь, когда служба моя понадобится? Голова моя в твоей власти: отпустишь меня – спасибо; казнишь – бог тебе судья; а я сказал тебе правду.
       Моя искренность поразила Пугачева. "Так и быть, – сказал он, ударя меня по плечу. – Казнить так казнить, миловать так миловать. Ступай себе на все четыре стороны и делай что хочешь».
И Гринёв отправляется в Оренбург продолжать службу императрице: из Белогорской ему необходимо срочно уехать. Машу он взять с собой не может: она больна и без памяти.

Второй раз Гринёв будет вынужден обратиться за помощью у Пугачёву, когда узнает, что назначенный комендантом Белогорской крепости Швабрин заставляет выйти за себя капитанскую дочку Машу Миронову. Гринёву доставляют письмо: «"Богу угодно было лишить меня вдруг отца и матери: не имею на земле ни родни, ни покровителей. Прибегаю к вам, зная, что вы всегда желали мне добра и что вы всякому человеку готовы помочь. Молю бога, чтоб это письмо как-нибудь до вас дошло! <…> Я долго была больна; а когда выздоровела, Алексей Иванович… принуждает меня выйти за него замуж.... А мне легче было бы умереть, нежели сделаться женою такого человека, каков Алексей Иванович. Он обходится со мною очень жестоко и грозится, коли не одумаюсь и не соглашусь, то привезет меня в лагерь к злодею… Я просила Алексея Ивановича дать мне подумать. Он согласился ждать ещё три дня; а коли через три дня за него не выйду, так уж никакой пощады не будет. Батюшка Петр Андреич! вы один у меня покровитель; заступитесь за меня бедную. Упросите генерала и всех командиров прислать к нам поскорее сикурсу да приезжайте сами, если можете. Остаюсь вам покорная бедная сирота Марья Миронова».

«Прочитав это письмо, я чуть с ума не сошел…» – и героя можно понять! Одержимый любовью и гневом Гринёв самовольно уезжает из Оренбурга, что по формальным воинским законам и особенно на войне считалось и считается изменой.   В стане восставших его принимают за шпиона: « "Говори: по какому же делу выехал ты из Оренбурга?"
       Странная мысль пришла мне в голову: мне показалось, что провидение, вторично приведшее меня к Пугачеву, подавало мне случай привести в действо мое намерение... <освобождение Маши>
       – Я ехал в Белогорскую крепость избавить сироту, которую там обижают.
       Глаза у Пугачева засверкали. "Кто из моих людей смеет обижать сироту? – закричал он. – Будь он семи пядень во лбу, а от суда моего не уйдет. Говори: кто виноватый?"
       – Швабрин виноватый, – отвечал я…»

Народная русская мораль гласит, что обижать сироту или вдовицу, или убогих, значит, идти против Бога. Пером Пушкина явлено чудо: Гринёву удаётся найти правильные слова – ключик к сердцу человека, а не предводителя бунтовщиков. По пути в Белогорскую Пугачев спрашивает: 
     « – О чем, ваше благородие, изволил задуматься?
       –  Как не задуматься, – отвечал я ему.  – Я офицер и дворянин; вчера еще дрался противу тебя, а сегодня еду с тобой в одной кибитке, и счастие всей моей жизни зависит от тебя.
      –  Что ж? – спросил Пугачев. – Страшно тебе?
       Я отвечал, что, быв однажды уже им помилован, я надеялся не только на его пощаду, но даже и на помощь.
       – И ты прав, ей-богу прав! – сказал самозванец».

Самозванец-то он самозванец, но в отличие от Швабрина, как у человека совесть у него есть. И выходит, что Швабрин со своей условной французской честью, но без всякой совести в России чужой на всех уровнях.
________________________________

 ПОЕДИНОК  ДВУХ  МИРОВОЗРЕНИЙ.   Помогая Гринёву,  Пугачёв лично едет разбираться со Швабриным. Который оказывается за пределами и любого понятия дворянской чести, и правды по совести, не говоря уже о народной морали. По дороге в Белогорскую крепость между Пугачёвым и Гринёвым происходит ещё один словесный поединок. Предвидя печальный конец восстания (автор романа об этом знает точно!), Гринёв осмеливается посоветовать Пугачёву:

    – Не лучше ли тебе отстать от них самому, заблаговременно, да прибегнуть к милосердию государыни?
       Пугачев горько усмехнулся <<мнимое милосердие государыни простолюдину лучше дворянина известно!>>. "Нет, – отвечал он; – поздно мне каяться. Для меня не будет помилования. Буду продолжать как начал. Как знать? Авось и удастся! Гришка Отрепьев ведь поцарствовал же над Москвою".
       – А знаешь ты, чем он кончил? Его выбросили из окна, зарезали, сожгли, зарядили его пеплом пушку и выпалили !
       – Слушай, – сказал Пугачев с каким-то диким вдохновением. – Расскажу тебе сказку, которую в ребячестве мне рассказывала старая калмычка. Однажды орел спрашивал у ворона: скажи, ворон-птица, отчего живешь ты на белом свете триста лет, а я всего-на-все только тридцать три года? – Оттого, батюшка, отвечал ему ворон, что ты пьёшь живую кровь, а я питаюсь мертвечиной. Орел подумал: давай попробуем и мы питаться тем же. Хорошо. Полетели орел да ворон. Вот завидели палую лошадь; спустились и сели. Ворон стал клевать да похваливать. Орел клюнул раз, клюнул другой, махнул крылом и сказал ворону: нет, брат ворон, чем триста лет питаться падалью, лучше раз напиться живой кровью, а там что бог даст! – Какова калмыцкая сказка?
        – Затейлива, – отвечал я ему. – Но жить убийством и разбоем, значит, по мне клевать мертвечину. <<мудрое, не по возрасту героя, а по возрасту Автора замечание!>>
       Пугачев посмотрел на меня с удивлением и ничего не отвечал. Оба мы замолчали, погрузясь каждый в свои размышления».

Когда в «Поединке  правды  и   человечности  с  формальными  правилами»  Автор романа показал возможное единение двух личностей разного происхождения и воспитания, то здесь честно показан и огромный разрыв. В экстремальных обстоятельствах ценою огромного личного усилия понимание возможно. Но каждодневная пропасть велика: сколько столетий потребуется для сокращения?!

После с помощью Пугачёва освобождения Маши Мироновой из рук Швабрина «Поединок двух мировоззрений» опять примиряется вне враждующих станов и мировоззрений апелляцией к человеческой совести и истине. Гринёв просит Пугачёва:
   – Слушай… Как тебя назвать не знаю, да и знать не хочу... Но бог видит, что жизнию моей рад бы я заплатить тебе за то, что ты для меня сделал. Только не требуй того, что противно чести моей и христианской совести. Ты мой благодетель. Доверши как начал: отпусти меня с бедною сиротою, куда нам бог путь укажет. А мы, где бы ты ни был и что бы с тобою ни случилось, каждый день будем бога молить о спасении грешной твоей души.
   Казалось, суровая душа Пугачева была тронута. "Ин быть по-твоему!  –  сказал он. – Казнить так казнить, жаловать так жаловать: таков мой обычай. Возьми себе свою красавицу; вези её, куда хочешь, и дай вам бог любовь да совет!" <…>

     Не могу изъяснить то, что я чувствовал, расставаясь с этим ужасным человеком, извергом, злодеем для всех, кроме одного меня. Зачем не сказать истины? В эту минуту сильное сочувствие влекло меня к нему. Я пламенно желал вырвать его из среды злодеев, которыми он предводительствовал, и спасти его голову, пока ещё было время…  Мы расстались дружески. Пугачев… он еще раз высунулся из кибитки и закричал мне: "Прощай, ваше благородие! Авось увидимся когда-нибудь". – Мы точно с ним увиделись, но в каких обстоятельствах!..» (Гл. XII. Сирота) Гринёв присутствовал при казни Пугачёва.
________________________________________________

ГЛАВА XIII «АРЕСТ» и XIV «СУД». Гринёв отправляет Машу Миронову к своим родителям, сам присоединившись к правительственному отряду. К  весне войска Пугачёва будут разбиты. Герой уже надеется на скорое свидание с невестой, как его арестовывают по обвинению в государственной измене. Тут следует оговориться: во время военных действий любое самовольное отлучение из армии считалось и считается изменой. Но Автору романа для последнего столкновения чести и бесчестия нужно иное, более тяжкое обвинение: «Каким же образом, – возразил мой допросчик, – дворянин и офицер один пощажен самозванцем, между тем как все его товарищи злодейски умерщвлены? Каким образом этот самый офицер и дворянин дружески пирует с бунтовщиками…»  – Гринёв арестован по доносу Швабрина: таков его последний дуэльный выпад в спину.

«Я   р а с с к а з а л,  как началось мое знакомство с Пугачевым в степи, во время бурана; как при взятии Белогорской крепости он меня узнал и пощадил. Я сказал, что тулуп и лошадь, правда, не посовестился я принять от самозванца; но что Белогорскую крепость защищал я противу злодея до последней крайности…» – какой политический суд сочтёт убедительными рассказы о человеческой симпатии?!  «Я  х о т е л  б ы л о  продолжать… и объяснить мою связь с Марьей Ивановной так же искренно, как и всё прочее. Но вдруг почувствовал непреодолимое отвращение. Мне пришло в голову, что если назову её, то комиссия потребует её к ответу; и мысль впутать имя её между гнусными изветами злодеев и её самую привести на очную с ними ставку – эта ужасная мысль так меня поразила, что я замялся и спутался…»  –  Швабрин и это предусмотрел.

Возможно, не только нежелание впутывать в дело Машу вызвала «непреодолимое отвращение». Столь быстро прошедший такую жизненную школу Гринёв уже за пределами формальной чести и формального отношения к людям. Чего стоят его мысли о Пугачёве: «М ы с л ь  о  з л о д е е, обрызганном кровию стольких невинных жертв, и о казни, его ожидающей, тревожила меня поневоле: "Емеля, Емеля! – думал я с досадою; – зачем не наткнулся ты на штык или не подвернулся под картечь? Лучше ничего не мог бы ты придумать". Что прикажете делать? Мысль о нем неразлучна была во мне с мыслию о пощаде, данной мне им в одну из ужасных минут его жизни, и об избавлении моей невесты из рук гнусного Швабрина».

Так думает Гринёв. К этому Автор романа ещё и создаёт прозрачную аналогию: суд над Гринёвым – суд над декабристами. Суд предвзятый и бесчеловечный, даже по фактам правый, по истине неправ. Сделать ничего Гринёв не может и в дальнейшем действии практически не участвует. Наступает черёд Маши Мироновой ради спасения своего жениха вступить в своеобразный поединок со всей системой власти в лице русской императрицы.

Интересно, что обычно главы в романе строго подчинены означенным в заглавии теме. Последняя же, самая длинная глава «Суд» - от допроса Гринёва переходит к поездке Маши Мироновой в Петербург. Поскольку случайного в «Капитанской дочке» нет ни единого слова, значит, суд как бы продолжается в ином виде?!
__________________________________

СУД  КАК  ФОРМАЛЬНОСТЬ И КАК ПРАВДА И  ИСТИНА.  Марья Ивановна: «Б у д у ч и   у в е р е н а,  что я мог оправдаться, когда бы только захотел, она догадывалась об истине и почитала себя виновницею моего несчастия. Она скрывала от всех свои слезы и страдания и между тем непрестанно думала о средствах, как бы меня спасти».

Марья Ивановна… узнав на почтовом дворе, что Двор находился в то время в Царском Селе, решилась тут остановиться. Ей отвели уголок за перегородкой. Жена смотрителя тотчас с нею разговорилась, объявила, что она племянница придворного истопника, и посвятила её во все таинства придворной жизни. Она рассказала, в котором часу государыня обыкновенно просыпалась, кушала кофей, прогуливалась… что изволила она вчерашний день говорить у себя за столом… — словом, разговор Анны Власьевны стоил нескольких страниц исторических записок… Марья Ивановна слушала ее со вниманием…» После этого трудно предположить, что героиня с прошением о помиловании Гринёва совершенно случайно оказалась в месте утренней прогулки императрицы.

Отправившись рано утром гулять, Мария Ивановна встречает неизвестную даму «в утреннем платье, в ночном чепце и в душегрейке. Ей казалось лет сорок. Лицо ее, полное и румяное, выражало важность и спокойствие, а голубые глаза и легкая улыбка имели прелесть неизъяснимую. Дама первая перервала молчание…
— Вы, верно, не здешние? — сказала она. — <…> Вы здесь, конечно, по каким-нибудь делам?
— Точно так-с. Я приехала подать просьбу государыне.
— Вы сирота: вероятно, вы жалуетесь на несправедливость и обиду?
— Никак нет-с. Я приехала просить милости, а не правосудия.

Узнав, что девушка – дочь погибшего капитана Миронова, дама вызывается помочь: «Марья Ивановна вынула из кармана сложенную бумагу и подала ее незнакомой своей покровительнице, которая стала читать ее про себя. Сначала она читала с видом внимательным и благосклонным; но вдруг лицо ее переменилось, — и Марья Ивановна, следовавшая глазами за всеми ее движениями, испугалась строгому выражению этого лица, за минуту столь приятному и спокойному
 — Вы просите за Гринева? — сказала дама с холодным видом <<истинное лицо императрицы!>>. — Императрица не может его простить. Он пристал к самозванцу не из невежества и легковерия, но как безнравственный и вредный негодяй.
— Ах,  н е п р а в д а! — вскрикнула Марья Ивановна.
— К а к   н е п р а в д а! — возразила дама, вся вспыхнув. <<Императрица не привыкла слышать подобные аргументы!>>.
 — Н е п р а в д а, ей-богу неправда! Я знаю всё, я всё вам расскажу. Он для одной меня подвергался всему, что постигло его. И если он не оправдался перед судом, то разве потому только, что не хотел запутать меня. — Тут она с жаром рассказала всё, что уже известно моему читателю. Дама выслушала её со вниманием. «Где вы остановились? <…>  Прощайте, не говорите никому о нашей встрече. Я надеюсь, что вы недолго будете ждать ответа на ваше письмо».

Суть вышеприведённой сценки в том, что человек может простить человека, тогда как императрица могла даже и не вникать в подробности истории некоего Гринёва. Но реплика Маши «Ах, неправда!» и ответ дамы «Как неправда!» как бы срывает с человека «маску» императрицы вместе с её политической программой: остаются для всех — и для Пугачёва и для императрицы — единые «правда» и «неправда». (Есть только «божья» правда-истина и другой не бывает!) На уровне правды - неправды чинов нет: остаётся просто женщина, которой Маша никак не могла дословно рассказать нами прочитанное: мыслей Гринёва о Пугачёве там точно не было! Да Маша из всей истории и знала примерно половину.

Рассказ Маши, с большей вероятностью был больше похож на роман о мытарствах бедных влюблённых: что должно было понравиться женщине в летах. Учитывая, что перенесла Мария Ивановна немало, роман был не только трогателен, но и вызывал горячее сочувствие. Императрица может верить и не верить, но поскольку она уже на уровне «правды – неправды»  – человек, а не императрица – верит.

 Екатерина милует Гринёва, даже не интересуясь содержанием его дела: с того момента, как Маша рассказывает императрице о судьбе Гринёва, до объявления о помиловании проходит в лучшем случае несколько часов, изучить за это время материалы происходящего в Казани следствия, было физически: на лошади до Казани было около половины суток ехать.. Приняв обратно роль императрицы дама – Екатерина II  остаётся поверившим человеком. Сцена эта зеркальна той, когда Пугачёв едет с Гринёвым  в Белогорскую крепость спасать сироту из рук Швабрина. Причём действия Пугачёва гораздо более сказочно красочны:

«На полу, в крестьянском оборванном платье сидела Марья Ивановна, бледная, худая, с растрепанными волосами. Перед нею стоял кувшин воды, накрытый ломтем хлеба. Увидя меня, она вздрогнула и закричала. Что тогда со мною стало — не помню. Пугачев посмотрел на Швабрина и сказал с горькой усмешкою:
— Хорош у тебя лазарет! — Потом, подошед к Марье Ивановне: — Скажи мне, голубушка, за что твой муж тебя наказывает? в чем ты перед ним провинилась?
— Мой муж! — повторила она. — Он мне не муж. Я никогда не буду его женою! Я лучше решилась умереть, и умру, если меня не избавят.
 Пугачев взглянул грозно на Швабрина.
— И ты смел меня обманывать! — сказал он ему. — Знаешь ли, бездельник, чего ты достоин?
 Швабрин упал на колени... В эту минуту презрение заглушило во мне все чувства ненависти и гнева. С омерзением глядел я на дворянина, валяющегося в ногах беглого казака. Пугачев смягчился.
— Милую тебя на сей раз, — сказал он Швабрину, — но знай, что при первой вине тебе припомнится и эта. Потом обратился он к Марье Ивановне и сказал ей ласково: — Выходи, красная девица; дарую тебе волю. Я государь». Он истинно государь в этот момент! И согласно логике развития символического текста императрице Екатерине II ничего не остаётся как поступить подобно ПугачёвУ.

Вот Марью Ивановну вызывают во дворец: «Г о с у д а р ы н я   подозвала её и сказала с улыбкою: “Я рада, что могла сдержать вам свое слово и исполнить вашу просьбу. Дело ваше кончено. Я убеждена в невинности вашего жениха. Вот письмо, которое сами потрудитесь отвезти к будущему свёкру” <…> Знаю, что вы не богаты, — сказала она, — но я в долгу перед дочерью капитана Миронова. Не беспокойтесь о будущем. Я беру на себя устроить ваше состояние”. Обласкав бедную сироту, государыня её <…> отпустила. В тот же день Марья Ивановна, не полюбопытствовав взглянуть на Петербург, обратно поехала в деревню...» – ничего ей не нужно, кроме спасения своего жениха.

Никто до Пушкина с такой прямой дерзостью не ставил рядом – не уравнивал «бунтовщика и злодея» и русскую императрицу. Личность Екатерины II  не вызывала у Пушкина симпатий. Он рисует, по сути, не столько Екатерину II, сколько идеальный портрет милосердной государыни. Этот благостный портрет не слишком совпадёт с последующим упоминанием о казни Пугачёва. Всё вместе: и идеальный образ милосердной властительницы и казнь можно расценивать как художественную дуэльную пощёчину Николаю I, создаваемое которым бюрократическое государство не соответствовало  истинным законам чести по «правде – истине».

Это особенно явно, если не забывать, что архивные данные о бунте Пугачёва официально считались секретными.  Царём в 1831 году Пушкину были лишь разрешены разыскания в области биографии Петра Великого. Вместо того Пушкин пишет «Историю пугачёвского бунта» и потом «!Капитанскую дочку» - тема в глазах царя невыиграшная. Зато Николай Гоголь о «КД» скажет: «Всё не только самая правда, но ещё как бы лучше её… На то и призвание поэта, чтобы из нас же взять нас и нас же возвратить нам в очищенном и лучшем виде»..
_______________________________

Остаётся решить, как нам относится к возмущению Гринёва-отца: «Д в о р я н и н у  изменить своей присяге, соединиться с разбойниками, с убийцами, с беглыми холопьями!.. Стыд и срам нашему роду!..» Что же…каждый человек зависит от взглядов своего поколения и сословия. Но ведь Пётр Гринёв не соединялся «с разбойниками, с убийцами»: он просто вне сословных предрассудков смог увидеть в бунтовщике человека. Поступок этот был предрешён уже тем, как ближе к началу романа Петруша Гринёв извиняется перед своими крепостным – вырастившим его старым дядькой Савельичем.
___________________________-

ВНЕВРЕМЕННОЕ   ПРОДОЛЖЕНИЕ   ПОСЕДНЕЙ   ДУЭЛИ  АЛЕКСАНДРА ПУШКИНА. Роман «Капитанская дочка» был закончен 19 окт. 1836. Жить Александру Пушкину оставалось три месяца… Подробности дуэли Пушкина с  Жоржем Дантесом – отдельная тема. Здесь скажем лишь, что современной экспертизой доказано, что ни Дантес, ни его приёмный отец – в России чрезвычайный посланник голландский барон Луи-Якоб-Теодор ван Геккерен не имеют к пасквилю на Пушкина прямого отношения: им обоим  это было для карьеры крайне невыгодно, – особенно голландскому посланнику. За давностью лет незримые ниточки (многие документы до нас не дошли!) тянутся к министру иностранных дел и канцлеру (1816-1856 гг.) Карлу Нессельроде (1780 — 1862) и его супруге: оба ненавидели Пушкина за едкие эпиграммы. К тому же Карл Нессельроде был в напряжённых отношениях с Геккереном: два интригана не ладили. Таким образом, министр подставлял и поэта, и неугодного ему ехидного посланника голландского: любой исход дуэли был ДЛЯ министра выгоден.

Граф Карл Нессельроде был печально известен как крайне регрессивный политик, которому Россия обязана многими неприятностями. Имеющая на супруга немалое влияние  урождённая Гурьева, фрейлина, статс-дама, хозяйка великосветского салона, кавалерственная дама ордена Святой Екатерины Мария Нессельроде имела страсть «создавать и разрушать репутации». Изначально графиня Нессельроде поддерживала Дантеса. Именно М. Нессельроде устроила у себя дома предательское свидание Жоржа Дантеса с Натальей Гончаровой-Пушкиной, что и послужило последним поводом к дуэли. По слухам вечер после дуэли до полуночи супруги Нессельроде. Когда просвещённый литературно прогрессивный Петербург (не так уж многочисленный!) отвернулся от дипломата, графиня Н. напоказ пригласила Геккерна на званый обед…

Можно бы полюбобытствовать:  граф Нессельроде был в светски дуэльных отношениях с Геккереном и вдруг напоказ у якобы врага званый обедо-ужин?! Граф мог иметь и собственные от супруги отличные соображения!.. Ведь его брак с богатой наследницей – по тем временам осыпанной золотом богатейшего приданого старой девой  Марией Гурьевой  – имел выгодные финансово политические соображения: супруги много времени проводили и врозь, не слишком стесняясь в увлечениях и симпатиях…

 Как бы то ни было, но после трагической гибели Пушкина в дело чести – в поединок русского поэта с французским господином Жоржем Д”Антесом неожиданно вмешался непредвиденный «секундант» – из золотой молодёжи гвардии поручик Михаил Юрьевич Лермонтов, который – возможно! – без этого по высшей правде-истине вмешательства и не стал бы столь известным?! Однако, 27-летий  Лермонтов, жертвуя своей по происхождению вполне «блестящей» карьерой, писал в полном соответствии с понятиями А.С. Пушкина Поединка Чести как Высшей Истины.
__________________________________________
 
ПОСМЕРТНЫЙ   ДУЭЛЬНЫЙ  ВЫПАД   –   «ПОГИБ ПОЭТ! — НЕВОЛЬНИК ЧЕСТИ…»

Отмщенья, государь, отмщенья!
Паду к ногам твоим:
Будь справедлив и накажи убийцу,
Чтоб казнь его в позднейшие века
Твой правый суд потомству возвестила,
Чтоб видели злодеи в ней пример…*

 *эпиграф к «Смерти поэта» взят из трагедии французского драматурга Ж. Ротру «Венцеслав» (1648) в неопубликованном русском переводе А. А. Жандра (1789—1873). Однако, можно считать, что это лишь прозрачное «классическое» прикрытие для найденного – фактически сочинённого М.Ю.Л. в шекспировских и пушкинских традициях эпиграфа.
                ________________________

        Погиб поэт! — невольник чести —
        Пал, оклеветанный молвой,
        С свинцом в груди и жаждой мести,
        Поникнув гордой головой!..
        Не вынесла душа поэта
        Позора мелочных обид,
        Восстал он против мнений света
        Один, как прежде... и убит!
        Убит!.. к чему теперь рыданья,
        Пустых похвал ненужный хор
        И жалкий лепет оправданья?
        Судьбы свершился приговор!
        Не вы ль сперва так злобно гнали
        Его свободный, смелый дар
        И для потехи раздували
        Чуть затаившийся пожар?
        Что ж? веселитесь... — он мучений
        Последних вынести не мог:
        Угас, как светоч, дивный гений…
                *          *         *
Официально опубликовано стихотворение М.Ю. Лермонтова «На смерть поэта» будет через 19 лет после смерти Пушкина, через  15 лет после смерти самого Лермонтова и через год после смерти первого главнейшего идеолога государственной бюрократии Николая I да и то за пределами России в альманахе «Полярная звезда на 1856 г.» (Лондон, 1856, кн. 2, без эпиграфа, под загл. «На смерть Пушкина»). Однако,  устно и в списках крамольное и  годы и годы  наизусть знала вся просвещённая Россия. Чем же эти стихи казались так опасны официальным властям?! Лермонтов осмелился открыто противопоставить политическо бюрократическую власть суду той самой совести-истины, выдвигаемой Пушкиным вперёд всего в «Капитанской дочке»!  Долгое время указывалось, что именно уже на гауптвахте приписанные Лермонтовым конечные строки вызвали ярость Николая I Павловича Романова:

А вы, надменные потомки
Известной подлостью прославленных отцов,
Пятою рабскою поправшие обломки
Игрою счастия обиженных родов!
Вы, жадною толпой стоящие у трона,
Свободы, Гения и Славы палачи!
;Таитесь вы под сению закона,
Пред вами вами суд и правда — всё молчи!..
Но есть и божий суд, наперсники разврата!
;Есть грозный суд: он ждёт;
;Он недоступен звону злата,
И мысли и дела он знает наперёд.
Тогда напрасно вы прибегнете к злословью —
;Оно вам не поможет вновь,
И вы не смоете всей вашей черной кровью
Поэта праведную кровь!  (М.Ю.Л. — 29 января — начало февраля 1837)               
      *    *     *
Однако именно эпиграф вызвал особое негодование шефа жандармов А. Х. Бенкендорфа. «Вступление к этому сочинению ‹т. е. эпиграф›, — писал он в докладной записке Николаю I от 19 или 20 февр. 1837 г., — дерзко, а конец — бесстыдное вольнодумство, более чем преступное».  , Один из списков стихотворения « На смерть Пушкина»  с надписью «Воззвание к революции» был доставлен царю, и Николай I в ярости «велел старшему лейб-медику гвардейского корпуса посетить этого господина и удостовериться, не помешан ли он»?!

Государь Николай  I Павлович даже через 11 лет после подавленного восстания Декабристов не пожелал играть или хотя бы временно надеть маску из пушкинской «Капитанской дочки» якобы «справедливой» государыни  Екатерины II: сиё предложение государя  оскорбило, а Лермонтову грозило разжалованием в солдаты, от чего его спасло лишь влияние его высокородной – про род Романовых слишком много негласного ведающей бабки Елизаветы Алексеевны Арсеньевой (урождённой Столыпиной) и прочих влиятельных светских «адвокатов», фамильно с Лермонтовым связанных. Формально Михаил Лермонтов Поединок с Царём проиграл; неформально – в Вечности выиграл.

Про формальный проигрыш и неформальный у формальной власти во Истине выигрыш можно много чего сказать: Александр Пушкин и Михаил Лермонтов  не первые и не последние! Тому примером внешне благополучный первый министр герцогства Саксен-Веймарского – творец бессмертной поэмы «Фауст» великий немецкий поэт Иоганн Вольфганг Гёте (1749—1832):  о нём при его жизни и после печатно опубликованная клевета раз в пять превосходит его сочинения. Как венец его Посмертного  Поединка с политической властью Европы можно считать то, что именем Гитлера - Геббельс велит публично сжечь его сочинения, как вредные – наводящие на Ненужные Размышления! –  «преданный» бесчеловечному режиму народ.

По высказыванию А.С. Пушкина – «пища души» – стоящий у истоков европейского литературного реализма великий шотландский и английский бард – романист сэр Вальтер Скотт (1771—1832) по первому побуждению дружбы поручился на бирже за своего друга. Друг обанкротился. Скотт мог без материальных последствий отказаться от всех обязательств... «Я не могу, – сказал Вальтер Скотт, – я же учил своих читателей – Чести Добру и Справедливости!» Выплачивая не им сделанный чисто формальный долг, Скотт вынужден был публиковать по новому роману в 400-500 страниц в год, так как других источников дохода у него не имелось. (Пытавшиеся написать хоть небольшую повесть, представят, какого труда это стоит!)

 В итоге, сэр Вальтер Скотт через 10 лет орт непомерного труда получил первый инсульт. Тут английская буржуазная общественность, спохватившись, именем королевы простила своему великому писателю остатки его мнимого «долга» мифическим банкирам… В свете биографий других после их смерти названных великими европейских писателей так ли одиноко стоит история трагической дуэли и смерти А.С. Пушкина?! Русский вариант дуэли от европейской  всё теми же смертельными десятью смертельными шагам: до 60 заслуженных европейскими гениями лет русский гений Пушкин имел ли шансы дожить?!

Столетие минует, и новый русский гений Михаил Афанасьевич Булгаков в годы жесточайшего сталинского режима Вдруг создаст трагедию  «Последние дни (Александр Пушкин)» (1935, опубл. в 1965). Здесь  – в этой булгаковской пьесе  – есть исторический тест: при царском режиме христианство входило в основу государства, и, значит, на сцену нельзя было выводить священных библейских персонажей: Иисус Христос на публичной сцене – это было немыслимо… И вот М. Булгаков создаёт пьесу про великого русского гения Пушкина пьесу, вы которой нет персонажа Пушкина… Есть только разного уровня толки о Пушкин – гений, до для власти – «оборотень»: «…..»

Последняя дуэль Пушкина у Булгакова описана тоже «со стороны», - обычные люди не могут постигнуть смысл происходящего - ими же содеянного: «Т е м н о. Из тьмы - багровое зимнее солнце на закате. Ручей в сугробах. Горбатый мост. Тишина  и  безлюдье.  Через  некоторое  время  на мост поднимается Геккерен. Встревожен.  Что-то  ищет  взором вдали, собирается двинуться дальше. В этот момент  донесся  негромкий  пистолетный  выстрел…  На мост  входит  Дантес.  Шинель  его  наброшена на одно плечо и волочится. Сюртук  в крови и снегу. Рукав сюртука разрезан. Рука обвязана окровавленным платком. <…>
     Д а н т е с.  Он хорошо прицелился. Но ему не повезло...
                На мост поднимается Данзас. <секундант Пушкина>

     Д а н з а с.  Это ваша карета? <…> Благоволите уступить ее другому противнику…  Кучер! Ты, в карете! Объезжай низом, там есть  дорога! <…> (Убегает с мостика.)
     Г е к к е р е н (тихо).  А тот?
     Д а н т е с.  Он больше ничего не напишет».
       ___________________________

В отличие от официальной советской версии Михаил Булгаков не унижает Дантеса: тот стрелялся по всем формальны правилам европейской дуэли на русский смертельный лад. Светскому ловеласу - Дантесу ли понять, что он делает?! У Булгакова за смерть великого русского поэта негласно отвечает планомерно уничтожающая самобытность и гениальность Власть. Вот далее в пьесе тело Пушкина тайно выносят из квартиры:

 «В о з г л а с ы  в группе студентов: "Что такое? Почему русские не могут поклониться праху своего поэта?" <…> Внезапно из группы студентов выделяется один и поднимается на фонарь. 

С т у д е н т  (взмахнув  шляпой).  Сограждане,  слушайте!  (Достает  листок, заглядывает в него.) "Не вынесла душа поэта позора мелочных обид... – Гул в толпе стихает. Полиция от удивления застыла. – Восстал он против мнений света... Один, как прежде, и убит".  –  В группе студентов крикнули: "Шапки долой!"
К в а р т а л ь н ы й.  Господин! Что это вы делаете?
С т у д е н т.  "Убит. К чему теперь рыданья, похвал и слез ненужный хор...  И
жалкий лепет..."   
Засвистел полицейский… В толпе смятение. Женский голос в толпе: "Убили!"

С т у д е н т. "Не вы ль сперва так долго гнали..."
С в и с т.  Полиция бросается к фонарю. Толпа загудела. В толпе крикнули: "Беги!"
К а р а у л ь н ы й.  Чего глядите? Бери его!
С т у д е н т. "Угас, как светоч, дивный гений..." (Слова  студента  тонут  в гуле толпы.)  "...Его  убийца  хладнокровно  навел  удар...  Спасенья  нет". (Скрывается.)
К р и к:  "Держи  его!" Полицейские бросаются вслед за студентом…
_________________________________

И далее в пьесе Булгакова тело поэта тайно в метель как из «Капитанской дочки» везут хоронить в  родовое имение - Святые Горы:

С м о т р и т е л ь ш а. Куда везете?
Б и т к о в. <мелкий шпик III  Отделения> Но-но-но... у меня выпытывать… (Пауза.) В Святые Горы. <…> Да, стихи сочинял...  И  из-за  тех  стихов никому покоя...  ни  ему,  ни  начальству,  ни  мне,  рабу  божьему… Я ведь за ним всюду... Но не было фортуны  ему.  Как  ни  напишет, мимо попал, не туда, не те, не такие...
С м о т р и т е л ь ш а.  Да неужто казнили его за это?

Б и т к о в.   Ну-ну-ну... <…> Только я на него зла не питал, вот крест. Человек как человек.  Одна беда - эти стихи... А я за ним всюду, даже и  на  извозчиках  гонял.  Он  на извозчика, а я на другого - прыг! Он и не подозревает. Потеха!
С м о т р и т е л ь ш а.   Да ведь теперь-то он помер. Теперь-то вы чего же за ним?

Б и т к о в.  Во избежание. Помер... Помереть-то  он  помер,  а  вон  видишь, ночью, буря, столпотворение, а мы по пятьдесят верст, по пятьдесят  верст... Вот тебе и помер... Я и то опасаюсь: зароем  мы  его,  а  будет  ли  толк... Опять, может, спокойствия не настанет...
С м о т р и т е л ь ш а.  А может, он оборотень?
Б и т к о в.  Может, и оборотень. (Пауза.) Что это  меня  мозжит?..  Налей-ка мне еще... Что это меня сосет?..
_____________________________

 В высоком смысле Пушкин, как и все истинные гении, точно, «оборотень»: не настало и не настанет после их смерти властям «спокойствия».  Поэтому и пытаются уничтожить культуру, начиная с понятий – Честь и Совесть. Здесь, для нас главное на какой мы стороне?! По слову Пушкина:

«Т о л п а…  в  п о д л о с т и   с в о е й  радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! >Врете, подлецы: он и мал и мерзок — не так, как вы — иначе…» Ныне очень модно в инете доказывать, что гении-людишки мелкие, а то и совсем их не было… Так возглашающие доказывают только свою духовную низость: не было гениев, значит, они не хуже?!

 Для русской культуры заданную Пушкиным Дуэль Чести и Совести  невозможно избежать. Кто выбирает быть шпиками Битковыми или по слову опять Булгакова – псами Шариковыми – их печальный и предречённый в поражении Свыше Выбор.
__________________________

СПАСТИ  КАМЕР-ЮНКЕРА  ПУШКИНА!  В 2012 году писатель Михаил Хейфец опубликовал рассказ "Спасти камер-юнкера Пушкина!": ребята придумывают разные варианты:

 Я... всё думаю: а вот если вдруг оказаться там, в девятнадцатом веке. Ведь, наверное, можно было бы спасти Пушкина?
– Ну, – говорю, можно было бы Дантеса еще раньше вместо Пушкина на дуэль вызвать.
И чувствую: правильно, хорошо сказал.
Лера смотрит на меня уже, как-то совсем по-другому… Хорошо смотрит...
– Но он же, – говорит, – тебя мог убить, как Пушкина.
Головой только так мотнул. Мол, чего не сделаешь ради Пушкина… <...>
И началась у нас с Лерой вроде как игра такая: стали мы придумывать, как можно было бы Пушкина спасти...

Сидели мы часами на этой скамейке напротив места дуэли и придумывали различные планы спасения... Сначала казалось всё просто: нет Дантеса – нет проблемы. Пришить его на хрен. Вызвать на дуэль... Но это только на первый взгляд. Это – если дело в Дантесе. <...> Кое-что придумать удалось. Известно, что Пушкин был страшно суеверным. В приметы верил. Был случай: совсем уже было намылился из Михайловского к дружкам своим в Петербург. Едет в санях, а тут – заяц через дорогу. Очень плохая это примета. Пушкин взял и обратно повернул. И правильно сделал. А то оказался бы с друзьями сначала на Сенатской площади, а потом и «во глубине сибирских руд».

Вот я придумал: когда они будут с Данзасом ехать на Черную речку, пустить ему через дорогу косого. Пусть перебежит дорогу. Ну не сможет Пушкин не повернуть! Тогда ведь, в 25-ом году, повернул. Или можно попом переодеться. Поп – тоже плохая примета. Встать на обочине... Небось, шарахнется еще почище, чем от зайца...

 Меня уже все старушки библиотекарши узнают.<...> И чем больше читаю, тем больше понимаю: спасти-то можно, только не ясно от кого. От Дантеса этого – проще простого. Можно, например, было бы расстроить его встречу с бароном. Ну, когда он сидел в этом своём трактире без денег. Заявиться туда русским путешественником. Наше вам... Моя твоя не понимает... Не желаете ли перекинуться в картишки? Гибен зи битте… Да и проиграть ему сколько не жалко. Чтобы хватило на дорогу. Пусть себе катится ко двору принца  Вильгельма. Унтер-офицером. Ауфидерзейн! Геккерен со своим сломанным колесом прикатит, а Дантеса уже и след простыл. Не встретились. Не судьба. Вот и нет никакого 27-го января...

Потом я уже сообразил, что проще было бы Геккерену колесо починить. Наверное, не сложнее кинопроектора. Уж как-нибудь бы справился. И всё. Гудбай, трактир, где я не буду никогда. И хрен с ним, с Дантесом, пусть сидит в этой харчевне.
Но это, если дело в Дантесе... А если нет? Оказывается, много было таких, кому Пушкин не нравится...

В общем, чем больше читаешь, тем больше не понятно: от кого спасать-то? ...От Царя? ...От масонов? Знать бы точно, как там и что… Совсем у меня голова кругом пошла от всех этих хитросплетений. Даже ночью Пушкин снился..."