Мабуть, за белых... А мабуть, за красных...

   Прадед мой по линии бабушки с материнской стороны – Григорий Афанасьевич Захаров, родился в 1900 году в казачьей семье на хуторе Каспарове (ныне не существует) Лабинского отдела Кубанской области на реке Синюхе.

   В 1911 г. по-соседству начал строиться ещё один хутор, а на свободных землях вокруг, потеснив иногородних, стали селиться семьи молодых казаков из близлежащих станиц – Чамлыкской, Константиновской, Родниковской, получавшие на обустройство льготную ссуду от государства.

   Летом 1912 года царевич Алексей со свитой проездом из Бишкека в Екатеринодар сделал остановку для отдыха на речке Синюхе на месте нового поселения. В честь этого события хутор назвали Алексеевским или попросту Алексеевкой.

   В том же году здесь было создано одноклассное казачье училище и школа для иногородних. В 1916 г . хутор получил статус станицы Новоалексеевской.

   В начале 1918 г. с ряде станиц Кубанской области, в том числе в Новоалексеевской,  были созданы первые красногвардейские отряды. В один из них добровольцем вступил и мой прадед.

    Власть в станице менялась несколько раз: что белые, что красные первым делом затевали массовые репрессии, публичные порки и расстрелы за малейшее сочувствие классовому врагу.

   До того времени, как Григорий отправился воевать на гражданскую войну -  о его детстве и юности, мне ничего не известно.

    По рассказам бабушки и ее сестер, были у него ещё два брата -  Кузьма да Иван. Один из них, кажется, Иван, в гражданскую воевал за белых - и вместе с ними уходил потом за кордон в Галлиполи. Вернулся, когда Советская власть решила дать амнистию белоказакам.

    Пока же он обретался в эмиграции, жена его, станичная красавица Марфа, спуталась с каким-то красным комиссаром из иногородних. За что, как гласит семейное предание, вернувшийся из-за границы муж утопил коварную изменщицу, скинув ее в реку с крутого обрыва. Был арестован да так и сгинул где-то в Сибири.
 
   Прадед же Григорий в гражданскую стал командиром красного казачьего эскадрона.

   Вопреки устоявшемуся мнению, что большинство казаков Дона и Кубани выступали против революции и большевиков, на самом деле значительная часть кубанского казачества воевала на стороне Советской власти – это исторический факт.

    Не стоит забывать, что часть казаков, подобно шолоховскому Гришке Мелехову, успевала повоевать и за белых, и за красных.

    Даже мой прадед, озорно улыбаясь, на наивный детский вопрос, за кого он воевал в гражданскую, отвечал: «Та мабуть, за белых…» И помолчав мгновенье и наблюдая за моей растерянностью: «А мабуть, за красных…»

    После чего я бежал ябедничать бабушке, что «дед Гриша на самом деле - беляк и контра», а она отвечала «тю, то-то у него часы на цепочке  были от самого Кирова...»

  По воспоминаниям бабушки и рассказам самого прадеда, записавшись в красные, он примкнул к отрядам под командованием тов. Кочергина, оборонявшим от белых участок на реке Лаба от Майкопа до Курганной.

   В дальнейшем дрался в составе 1-й особой кавдивизии 11-й отдельной армии и 37-го кавполка 7-й кавалерийской дивизии.

   За отличие в боях в районах ст.Черный рынок, сел Величавое, Логань, Оленичево и при обороне Астрахани был награжден именными часами с дарственной надписью члена Реввоенсовета армии С.М.Кирова.

   Демобилизован прадед был в конце лета того же 1919 года то ли по ранению, то ли по болезни – тиф косил в ту пору многих.

    В том же году Григорий женился на черноглазой красавице-казачке, как говорили, "черкесских кровей", из станицы Новоалексеевской Марии Акимовне Горголе, происходившей из старинного казачьего рода.

   К слову, в роду Горгол все были "белыми". Может быть поэтому семья Марии противилась браку с Григорием. Тогда молодой казак сделал так, как было принято у многих народов, перенявших горские обычаи своих кавказских соседей - похитил невесту.

   Долго ещё судачили станичники о том, как "Гришка  Маруську на верблюдЕ в одной сорочке и ботах увёз".

  Любопытно, что это своего рода "противостояние" между белыми и красными на бытовом уровне сохранялось еще очень долго. Во всяком случае, пока были живы свидетели и сами участники событий  гражданской войны.

   Помню, как холодно встретила нас с бабушкой родня нашей "бабы Маруси", моей прабабушки, когда мы приехали навестить родственников в станицу.

   Мне было тогда лет 8.

   "Старая Горголиха", как называла ее бабушка, сидела на крыльце, греясь на солнышке. На бабушкино приветствие ответила равнодушным кивком головы и даже не пригласила нас в хату.

   На мой недоуменный вопрос, когда мы уже отошли от калитки, бабушка лишь досадливо поморщилась: "Та они ж беляки..."

   С детства в памяти, словно кадры какого-то старого фильма, остались картинки из жизни казачьей станицы.

   Мужская половина нашей родни чинно восседала в тени под длинным навесом, попивая вишневую наливку, за столом с солеными гарбузАми и крынками с простоквашей, обсуждала новости и давала советы женской половине.

   Женщины при этом усердно трудились по двору: убирали загон для коз, кормили кур и свиней. Отпуская шуточки и посмеиваясь над бездельниками под навесом.

   Впоследствии бабушка поэтому довольно скептически отнеслась к моему участию в движении за возрождение казачества. Плевалась и говорила, что "все казаки - бездельники, хвастуны и пьяницы".

   Как и многие красные командиры из числа казаков прадед в 20-е годы стал основательным и зажиточным хозяином. На дворе водилась разнообразная живность, имелась воловья упряжка, лошадь (вороной жеребец Орлик) и даже упомянутый верблюд.

   В 1930 г. прадед вступил в Лабинский колхоз, где вскоре стал бригадиром.

     Но страшный голод, охвативший в 1931 - 1933 гг. районы Кубани, Ставрополья и Дона вверг семью в беспросветную нищету и лишил всего нажитого, а одна из маленьких дочерей Григория даже умерла от голода.

    Беда не приходит одна - случившийся вскоре пожар унес жизнь еще одной дочери и уничтожил большую часть хозяйства вместе с домом.

     Не избежал прадед и т.н. "четвертой волны расказачивания", когда бывшие красные командиры времен гражданской из числа казаков были причислены к кулакам.

     По доносу члена его же бригады из бывших иногородних по прозвищу "Рябой", прадеда в 1932 году за якобы намеренный саботаж выполнения плана хлебозаготовок арестовали и направили этапом в Беломоро-Балтийский лагерь ("БелБалтЛаг") вместе с другими заключенными ГУЛАГа - строить Беломорканал.

   Имущество все было конфисковано, а семья выселена с хутора и отправлена в ссылку вместе с другими семьями репрессированных в то время казаков в голые ставропольские степи на границу с Калмыкией - куда-то южнее Элисты.

   Неунывающий Григорий, однако, и среди зэков оказался в передовиках, будучи и там в скором времени назначен бригадиром и имея в подчинении 300 "каналоармейцев".

   Из заключения прадед писал домой трогательные письма в стихах.

   Строительство Беломорканала было завершено 4 августа 1933 года и прадед наряду с 12,5 тысячами других заключенных за ударный труд был выпущен на свободу.

   Семью, однако, власти из ссылки возвращать не стали и статус ссыльно-поселенцев так и оставался за моими родными до конца 40-х гг.

   Интересно, что когда Ягоду, при котором арестовали прадеда, самого изобличили как "врага народа" и расстреляли, аналогичная участь постигла и доносчика "Рябого". Мерзавец так же был арестован и вскоре расстрелян.

   В пору Великой Отечественной прадед служил личным шофером у какого-то генерала.

   Пока Григорий и старшая из дочерей, Люба, моя бабушка, были на фронте, прабабушка Мария с другими дочерьми оказались в оккупации.

   Большая часть Калмыкии, где семья находилась в ссылке, была занята частями немецкой 16-й мотопехотной дивизии.

   В отличие от других захваченных территорий СССР, гитлеровцы здесь не лютовали: инструкции предписывали рассматривать калмыков и казаков, как потенциальных союзников рейха и вести себя с ними корректно и доброжелательно.

    В хате была сделана потайная комната, где за фальшивой перегородкой весь период фашистской оккупации Мария прятала еврейскую семью.

    Как-то проходивший мимо немецкий офицер увидел играющую во дворе пятилетнюю смуглую девочку с черными кудряшками и, выхватив из кобуры парабеллум, стал кричать: "Юде! Юде!"

    Но Мария закрыла ребёнка собой: "Та шоб тоби повылазило! Це ж армянка! Эминэ, Эминэ!"

   Многие годы спасенная моей прабабушкой семья поддерживала с ней дружескую переписку.

    Услышав от меня эту историю, председатель еврейской общины Смоленска В.И.Гитлин даже намеревался переслать рассказ о прабабушке как о непризнанной Праведнице Мира и её подвиге в музей Яд-Вашем в Тель-Авиве, Но переслал или нет, мне неизвестно.

   Саму Марию с ее дочерью Верой немцы уже перед самым наступлением советских войск погрузили на эшелон и отправили на работу в Германию. Но по дороге на состав напали партизаны - охрану перебили, а пленники отправились восвояси.

    Малограмотная моя прабабушка до конца своих дней все переживала, что "яки-то бородаты дядьки з лису всих нимцив побилы" и не дали ей "подывыцця" на европейские красоты.

    После войны прадед окончил ФЗУ, слесарил, перебивался случайными заработками, торговал на рынке, ездил проводником товарных составов, строил новый дом в Армавире.

   Однако, потом оставил семью и перебрался в Майкоп, где десять лет прожил с другой женщиной. Перессорился тогда со всеми дочерьми. Но после раскаялся и просил прощения. Вернулся же к своей первой семье лишь где-то в 60-х.
 
   Всего у Марии и Григория Захаровых было девять дочерей: Люба, Валя, Полина, Вера, Лида, Тая и Тамара. Да еще, как говорилось выше, одна девочка в младенчестве погибла при пожаре, а другая, четырех лет - умерла от голода. Красавица Лидия скончалась в 26-летнем возрасте от рака.

   Все дочери, как и во многих, наверное, казачьих семьях, всегда обращались к родителям только на "вы".

   Так было принято: "вы, мама" и "вы, папа". С подчеркнутым даже интонационно почтением и уважением.

   Меня в детстве это весьма удивляло и казалось неким забавным отголоском каких-то уж совсем времен стародавних. Но для бабушки и ее сестер было вполне естественным. Ибо по-другому и быть не могло.

   А уж повысить голос на отца с матерью в доме даже в голову никому не могло бы прийти. 

   Из своего детства я помню уютный армавирский дом прадеда с вишневым садом, построенный в чисто казачьем стиле. Летний обеденный стол во дворе. Наваристый прабабушкин борщ. Цепного пса Каштана, едва не оттяпавшего мне пальцы. И аккуратно сложенные бабой Марусей в виде пирамидки подушки на деревянных кроватях.

   В конце жизни прадед вдруг стал верующим и посещал собрания местной общины баптистов-евангелистов, где стал регентом и играл на трофейной немецкой скрипке XVIII века. Скрипка работы мастера Леопольда Нитхаема из Нюрнберга 1792 г. досталась мне по наследству, но в молодости, в 1992 году, была по наивности мною безвозвратно утрачена.

   Умер прадед Григорий весной 1977 года во сне и с легкой, безмятежной улыбкой на лице.