Под тенью векового кедра

Едва первые лучи весеннего солнца коснулись земли, она, еще скрытая от глаз нетронутым снегом, словно глубоко и облегченно вздохнула, и с этого момента всюду началось небывалое оживление. И вроде до тепла еще предстояло пережить не одну студеную ночь, это было начало новой жизни, бесконечного цикла возрождения природы.

Молодой охотник рода Кат ищ, что означало человек с высокого берега, как и все вокруг, чувствовал это дыхание, и вдыхая пьянящий, едва уловимый, аромат родного края, словно молодая рысь, бесшумно скользил по еще крепкому насту, стараясь до темноты добраться к месту ночевки. Он не боялся леса, не страшился тени его деревьев, но крепко знал, что ночь это время духов и не стоит тревожить их без надобности. Лес становился скуднее и вскоре вовсе сменился болотом; значит идти оставалось немного, а вечер быстро скрывал и скрадывал скудный рельеф торфяной топи. Вот вдали, как будто подмигивая, показался огонек, все отчетливее витал в воздухе запах дыма. Охотник сбавил шаг, идти оставалось всего ничего, можно было спокойно предаться старым размышлениям, пока сон и вечерние байки не прервали их, спокойной безмятежностью и безудержным смехом. Являясь представителем народа манси, он никак не мог понять, почему многие представители его этноса стыдятся своего происхождения, отчего бегут подальше от жизни их предков. Почему даже собственное имя, иногда заставляет чувствовать себя неуютно? Может им не хватает смелости принять и представить себя такими, какие они есть? Или их смущает, что в них будут тыкать пальцем, если вдруг они заговорят на родном языке или оденут традиционную одежду? И почему многие из нас стали гостями на родной земле, такими скромными и тактичными, вежливыми и бесконфликтными, постоянно оправдываясь, за свое существование, будто оно само по себе уже пренебрежение законами бытия.  Неожиданно свет от костра прервал его размышления, откладывая длинную череду вопросов и предположений до следующего раза, оставляя при этом неприятный осадок от первых выводов.

У огня сидели четверо: старый ханты Атей с сыном Чумой, а также двое неизвестных. Один оживленно что-то рассказывал, махая при этом руками так, словно ими он срывал слова с губ и бросал их в собеседников, чтобы они лучше могли его понять. Другой же, напротив, больше молчал, изредка поддерживая беседу короткими фразами. Атей смотрел на огонь, слушая как молодые сердца, вкупе с горячим нравом, пытались убедить друг друга, а порой и его, в правоте своих слов, и улыбался. Ему было далеко за семьдесят, он понимал смысл разговора, знал, что для них это лишь способ скоротать ночь и утром они, скорее всего, и не вспомнят, в чем так оживленно убеждали друг друга, поэтому он многообещающе кивал то в одну, то в другую сторону, не давая угаснуть искрам поиска истины. Его редко звали по имени, для всех он был атя, тятя – отец, наставник, от того седин в его волосах было больше, а времени все меньше, потому как отказать в помощи или совете он никому не мог. Ю;ма, а именно так звали охотника, незаметно для всех, кроме него, подошел к костру, но какое-то время находился в тени деревьев, слушая разговор, попутно снимая лыжи и снаряжение. И только когда он сел рядом с Атеем, тихо поприветствовав его, и стал греть руки  у огня, остальные тоже заметили появление нового собеседника. Чума расплылся в веселой улыбке, такой широкой, что шире самой большой воды, какую он видел в своей жизни, словно почувствовав поддержку родной крови, явно рассчитывая уровнять шансы, а то и склонить чашу весов в свою пользу. Он мало был похож на отца, и скорее был его противоположностью. Азартный до трофея, взрывной на пустом месте и вялый словно рыба, когда терпеть уже нельзя, он, тем не менее, никогда не шел против слова старших, в особенности тех, про кого его мудрый, рассудительный, и гордый своей жизнью, отец говорил, что их стоит слушать. Обнявшись как братья, молодые люди вновь присели у огня, возобновляя угасший было разговор.

 Прежнего огня в глазах и напора, подобного весеннему паводку, уже не наблюдалось, как видно с осторожностью восприняли появление нового собеседника незнакомцы, а может, насторожило их то, с какой легкостью и как незаметно появился он из темноты, что даже их верные спутники – собаки, не подняли, спрятанные в лапах носы.

Разговор медленно затухал. Юма понял из обрывков слов суетливого, что оказывается, на его земле нет хозяина, и она принадлежит сильному, богатому, а не тому, кто родился и вырос на ней. Что без всех благ, что принесли его предкам другие народы, здесь уже давно ничего не напоминало бы о существование человека, все поглотила и стерла бы уже вездесущая природа. Он говорил о постоянной борьбе с ней, о том, как его предки покорили и усмирили ее у себя, и вот пришли нести свет новой жизни на эти благодатные, но бесхозные земли. Молчаливый лишь одобрительно кивал, когда его приятель бросал в его сторону вопросительный взгляд, казалось ему все равно, чем закончится разговор, и к каким выводам приведет спор. Чума вспыхивал каждый раз, лишь речь заходила о том, что принесла цивилизация в эти потаенные когда-то места, и тут же, начинал перечислять: чего она лишила местные народы. Их перепалка была поверхностной, и отражала лишь малую часть происходящих вокруг изменений, оголяла то, что и так было на поверхности, а им видимо и не нужна была суть, так – одни только разговоры, про которые завтра никто и не вспомнит. Юма чувствовал, что молчаливый изучает его со стороны, как хищный зверь, что впервые увидел охотника: нет в глазах его страха, но неизвестность нового и природная осторожность, влитая с молоком матери в детстве, мешает сразу броситься навстречу. Вспомнив, как он сам, изучал их, подойдя к огню, Юма улыбнулся, и в свете костра его былые, словно мех молодого олененка, зубы, сверкнули в ночи, как бывает когда волк, чуя опасность, не выходит из чащи, а лишь оскалится в темноте и растворится в тени деревьев.

Забытый всеми Атей, глядел со стороны, как двое о чем-то спорят, словно маленькие медвежата, что от неопытности, разыгрались на полянке, не боясь быть пойманными, и как двое других, словно хищник и жертва, столкнувшиеся  нос к носу, в замешательстве судорожно изучают друг друга, при этом до первого шага, не понять, кто из них жертва, а кто охотник. Много таких вечеров он видел в своей жизни, все они проходили не оставляя в памяти и следа, но сегодня что-то не давало ему покоя.

Темна и холодна зимняя ночь, но и она проходит. И вот уже первые признаки нового дня потревожили Юму. Судорожно и нервно трещала где-то вдали неугомонная сорока, видно потревожил кто. Оглядевшись вокруг, Юма бросил на угли ночного костра остатки дров и бесшумно стал собираться. Не хотелось ему уходить, когда все будут на ногах, придется прощаться, а этого он не любил больше, чем пить холодный чай в морозное утро. Тихо поскрипывая, побежали лыжи по утренней пороше, словно потягиваясь ото сна, бросали вперед еле заметную тень и подбрасывая вверх хлопья снега. Взгляд угрюмого путника Атея, словно следовал по пятам, не давая собраться с мыслями, то и дело, всплывая в памяти. Чуть не упав, наскочив на снежный нанос, Юма остановился. Казалось, мысли упрямо твердили о чем-то  нехорошем, словно предупреждая, одновременно толкая его назад, к этому самому неизвестному, опасному. Немного поразмыслив, охотник развернулся и быстрым шагом, насколько это позволяли лыжи поспешил обратно. Вокруг заметно посветлело, что уже четко просматривались контуры деревьев, а на рассветной стороне даже виднелись на макушках первые солнечные лучи.

Вдруг вдали мелькнула тень, затем еще одна, лицо Юмы обдало жаром, сердце напротив стало биться медленнее, монотоннее, движения стали резкими, едва уловимыми, бесшумными как полет ночной птицы. Костер едва тлел, огня уже не было, вверх поднимался тонкой струйкой, будто сухожильная нить, едкий белый дым. Стоянка была пуста, вещи, лыжи и ружья лежали нетронутыми, лишь следы людей уходили в разные стороны. Следы собак и вовсе тянулись тонкой полоской куда-то вглубь болота, и, судя, потому как они подстыли, животные ушли раньше, когда люди еще спали. Юма внимательно оглядел все вокруг, на снегу ничего не выдавало того, что же могло произойти, что могло так напугать четверых мужчин, двое из которых выросли в этом лесу и знали его вдоль и поперек, и почему никто из них не попытался воспользоваться оружием, которое было у всех под рукой. Вопросы без ответов сейчас мало интересовали охотника, он понимал, что нужно скорее найти людей: Атея, Чуму и двух других, ведь без лыж, собак  и ружей в тайге они легкая добыча для зверя. Увидев знакомый отпечаток вай, чуть стоптанный к пятке, Юма быстро побежал по следу, прихватив с собой вещи и лыжи Атея. Это был его след.

Стараясь не сбивать темп, охотник торопливо, но без суеты брел по следу старика, вскоре расстояние между шагами стало уменьшаться – первый признак усталости последнего. Юма прибавил шаг, мороз мог быстро сделать свое дело, поэтому медлить было нельзя. И вот, буквально через несколько сотен метров он увидел силуэт старика, тот медленно шел обратно по своему следу. При этом казалось, не соображал, что происходить вокруг, будто неведомая сила влекла его, выматывая и лишая сил. Поэтому только когда Атей буквально  уперся в Юму,  он заметил, что уже не один. Взгляд его был мутный, словно вода в сору на половодье, руки било мелкой дрожью, губы побелели, толи от мороза, толи от внутреннего жара, речь и вовсе, словно покинула его. Юма быстро развел костер, вскипятил чай, семь раз обошел с дымом вокруг старика, чтобы очистить его сознания и вновь наполнить гармонией разум. Атей пил чай, не выказывая никаких эмоций, как будто не чувствовал ни вкуса, ни запаха, а кипяток не обжигал язык. Охотник понял, что сейчас добиться чего-то большего от него не получится и нужно искать остальных, тем более время неумолимо уходило прочь.  Оставить его здесь просто так он так же не мог. Связав верх лыж между собой, Юма воткнул их за спиной Атея, сучьями и лапником соорудил заспинник, который прикрывал спину и бока старика от ветра, бросил в костер сырых дров, чтобы огонь медленно сушил их, обогревая человека  и одновременно продлевая себе существование. 

Чтобы не делать крюк, возвращаясь до ночного стана, Юма побежал, легко поднимая лыжи, наискосок, срезая расстояние. Где-то внутри, холод обнимал легкие, сжимая их с такой силой, что из глаз выступали слезы, словно он хотел выдавить из них весь воздух;  дышать приходилось через силу, от пара ресницы и брови покрылись инеем, а лицо напротив сверкало красным багрянцем и пылало жаром. Не сбавляя шага, охотник то и дело бросал взгляд по сторонам, в поисках следа, понимая, что это в данный момент важнее тяжести в легких, усталости в ногах, потому как на кону стояла жизнь, и ко всему прочему не одна. 

Вдруг в голову ударил отчетливый запах дыма. Значит, кто-то развел огонь, а это уже добрый знак, значит, человек понимает, что с ним, и что нужно делать. Идя на дым, Юма вскоре увидел за деревьями силуэт молчаливого, он сидел у костра и не обращал внимание, на то происходит вокруг, языки пламени то и дело облизывали его руки, иногда касаясь лица, не нанося при этом ему никакого вреда. Волнообразные движения его тела, говорили о том, что сейчас разум человека не имеет власти над ним, а что-то извне подчинило и управляет им. Юма почувствовал, как страх стал  постепенно разрастаться внутри его, веля бросить все и бежать без оглядки. Реальность вдруг начала расплываться, руки сами бросили ружье на снег, а ноги готовы были выпрыгнуть из лыж и понести их владельца неизвестно куда, лишь бы скорее. Охотник покачнулся и едва не упав оперся о стоящий рядом кедр, ощутив холод его коры, внутреннюю мощь ствола и корней. Стало легче, Юма сильнее прижался к дереву, чувствуя, как отступает страх, как возвращаются силы, как все вокруг обретает свои первоначальные черты. Взглянув в сторону костра, он увидел что, силуэт угрюмого стал темнее и больше, движения быстрее и резче, будто что-то внутри его заметило присутствие постороннего и пыталось запутать и  его мысли. Юма сильнее обнял кедр, в памяти всплыли моменты из детства, когда они толпой лазили на деревья за шишками, как строили их ветвях домики, как приходили к ним  в моменты грусти и радости. От воспоминаний на душе стало тепло и спокойно, а кедр зашумел всей своей кроной так, что его шум эхом отозвался по округе. С веток слетел снег и, закружившись вихрем, устремился к месту где, мгновение назад сидел человек, а сейчас мелькало что-то темное и бесформенное, как у стоянки, когда Юма возвращался обратно. Белое, смешавшись с тьмой, как будто бы исчезло, но вновь и вновь кружась, сверкало льдинками в лучах зимнего солнца. Охотник, сняв лыжи, поднял ружье и медленно пополз к огню, чем ближе он приближался, тем отчетливее у костра прорисовывалась фигура человека, над которой было ее темное и бесформенное подобие. Кедр уже не шумел, а словно выл, его ветви неистово качались, издавая при этом чудовищный треск, который резал слух и громом отзывался в голове. Юма скрепя зубами от напряжения, до крови кусая губы, подползал к угрюмому; тот, казалось, вот-вот бросится в огонь, увлекая за собой всех и каждого.

Что-то неведомое давило на охотника, все ниже и ниже прижимая его к земле, будто опасаясь того, что он может сделать или чему может помешать. Стреляй…..  Убей….. Ууууубей….,- эхом доносилось до Юмы, все естество его вторило этому, руки инстинктивно сжимали ружье, лаская пальцами холодный металл спускового курка. Но охотник понимал, что человек здесь ни при чем, он лишь сосуд который заполнил собой злой дух, в попытке толи выбраться в наш мир, толи просто утолить свою потребность в страданиях и мучениях людей. И вот Юма подкрался так близко, что уже ощущал тепло от костра и видел чернеющую пустоту в глазах угрюмого, тот же в свою очередь был больше занят борьбой с природной силой кедра, силой этой земли, которая издревле хранила народы, населяющие ее. Собравшись с силами, превозмогая гнет, вдавливающий его в снег, охотник поднялся и резким коротким движением ударил угрюмого прикладом по голове, рухнув в снег, тот еще какое-то время ворочался в сугробе, то и дело, поднимая грудь вверх, выворачивая при этом руки назад, словно кто-то изнутри вырывался наружу. Юма отпрыгнув от огня, оказался в тени, судя по стволу, векового кедра, даже не прикасаясь к нему, почувствовал легкость и спокойствие, как будто за спиной отец, а рядом мама, которые всегда поддержат и помогут.

Внезапно все затихло, лишь неторопливо опускался с высоты снег, что некогда, вихрем носился над костром, толи, пытаясь потушить его, толи наоборот раздуть. Юма огляделся вокруг: чуть поодаль, в низине, спина к спине сидели Чума и суетливый, сознание, кажется, начинало к ним возвращаться, но до конца они так и не могли понять, как они тут оказались и почему. Молчаливый без сознания лежал в стороне, лишь едва заметное движение живота выдавало его дыхание. Значит, жив,- облегченно подумал охотник, не хотелось вот так оказаться причиной чьей-то гибели, даже если это человек и тебе не совсем нравится. Чтобы исключить дальнейшие неприятности, Юма снял с пояса кожаный шнурок и, связав руки угрюмого, поспешил помогать Чуме с приятелем. Они молча озирались по сторонам, суетливый и вовсе с недоверием стал смотреть на охотника, особенно, когда увидел связанного товарища. Скрепив лыжи между собой, охотники положили на них молчаливого и выдвинулись к стану, где ночевали прошлой ночью. По пути никто не обронил ни слова, Юма все думал как там Атей, и поэтому старался идти быстрее, а Чума и суетливый пытались вспомнить, что же такого могло произойти, что они оказались в лесу без всего, а одного из них еще и везут связанного.  Мысли путались, каждый думал о своем, не решаясь спросить у другого. Будто бы тревожный сон обуял всех разом и выбросил из реальности  в пустоту тревог и сомнений. Раз за разом, обходя деревья, Юма осторожно прикасался к ним рукой в надежде вновь ощутить поддержку, снова почувствовать тот небывалый приток силы духа, что совсем недавно открыл в нем новые, ранее скрытые возможности. Незаметно охотники добрались до стана, к радости Юмы, Атей был уже здесь, лицо его посветлело, но усталые, наполненные печалью, глаза выдавали напряженность прошедшего дня. На огне шипел чайник, рядом, с виноватым видом, крутились собаки, словно пытаясь своей лаской, загладить неожиданный побег. Никто не сказал ни слова, все молча перебирали свои вещи, вынимая припасы. Солнце неуклонно катилось за горизонт. Смеркалось.

Угрюмый стал приходить в себя, собаки ощетинились, поджав хвосты, сбились в кучу, уже не реагируя на голос хозяев. Резко стало темно, как если бы ночь  наступала в одно мгновение. Открыв глаза, не имея возможности подняться, он бросил взгляд в сторону, где были остальные и они разом повались на землю, как скошенная под корень молодая трава. Юма почувствовал, как темная пелена заволакивает его рассудок, как веки упрямо сползают вниз, погружая сознание в непроглядную тьму…

Что-то теплое и мягкое коснулось лица, охотник осторожно открыл глаза, перед ним нависала пестрая морда молодой лайки Чумы.  Оглядевшись вокруг, Юма понял, что все пережитое им было во сне, только туман перед глазами и напряжение мышц, словно говорили об обратном. Атей мирно спал чуть поодаль, молчаливый отвернувшись в сторону леса, так же не проявлял признаков пробуждения, суетливый и вовсе зарывшись в одежду, скрылся из виду.  Только Чума изредка ворочался, создавая живую суету в этом сонном царстве. Вдруг лайка оживилась, устремила взгляд куда-то в темноту леса, следом за ней встрепенулись и остальные собаки. Юма схватил ружье, приподнялся немного и стал ждать. Там во мгле, кто-то также оценивал обстановку, терпеливо наблюдая за происходящим, и лишь блеск холодных глаз выдали его присутствие. Волк. Щащ . Один ли? Мысли одна за другой побежали в голове охотника. Огонь костра бледно отражался на фоне белого снега. Решится ли, или все-таки уйдет. Собаки хотели было бросится, в его сторону, но замерли в смятении рядом с хозяевами, видно считая, что защитить важнее, чем добыть, поэтому лишь оскалились во тьму и ждали. До слуха Юмы донесся шорох прыжка и свист полета. Черное, от ночи, гибкое, словно черемуховый прут,  тело зверя, грациозно спускалось с высоты на спящего у самого края стана угрюмого. Еще мгновение и челюсти сомкнутся на шее беспомощной жертвы.  Юма вскинул ружье и выстрелил на опережение, издав резкий рык, щащ повалился, увлекаемый силой движения пули, за голову угрюмого. Звук выстрела разбудил, спящих охотников, схватив рядом лежащие ружья, они инстинктивно озирались по сторонам, и только Юма, поднявшись, пошел к туше хищника. Пуля, пробив грудную клетку и легкие, прошла навылет, поэтому зверь еще судорожно бросал взгляд в сторону охотника, который все ближе подходил к нему. Достав нож, охотник, прижав голову волка к снегу, резким ударом в сердце прекратил его страдания. Негоже животному мучится. Взглянув на угрюмого, потом снова на волка, Юма осознал что, зверя ему жаль больше, потому как его смерть напрасна, не было надобности в его добыче. Но сделав выбор, в момент выстрела, охотник принял его, успокаивая себя тем, что щащ тоже сам решился на этот шаг, поэтому осознавал его цену. Крупный, до полутора метров в длину и около 70 килограмм в весе, волк мог бы стать хорошим трофеем, если бы охота была для Юмы развлечением, а не частью его внутреннего мира, а сейчас охотник испытывал жалость. Не потому что такой красивый, сильный зверь нашел свою погибель, а от того, что она пришла к нему вот так.  Во взгляде угрюмого читалось все: от страха до удивления, от благодарности до сомнения, казалось, он вот-вот бросится обнимать и благодарить Юму за спасение, но что-то держало его на месте в оцепенении. Внимательно осмотрев зверя, охотники похлопали Юму по плечу, за чуткий сон, за меткий выстрел, а молчаливый, наконец, пришел в себя, кивнул в знак признательности в его сторону.

Потом у костра, дождавшись рассвета, охотники решили, что нужно вернуться в селение, так как что-то явно было против их присутствия здесь. Юма простившись с земляками и новыми знакомыми, пошел другим путем, потому как не давала ему покоя недосказанность сна, и тайные знаки таинственной силы, что вела его за собой с самого рождения. Тушу зверя он отдал угрюмому, так как, судя по всему, их судьбы были связаны, и, встретившись однажды, они уже не должны расходиться. Убегая все дальше от стоянки, охотник погружался в размышления о произошедшем, о его роли в этой истории, о месте каждого в этом мире. К вечеру он добрался до гривы, где в детстве прятался и играл в кроне могучих кедров и стройных сосен, где рядом с вековым кедром, раздвоенным молнией пополам, росло его дерево, которое, когда-то давно, он спас, скрыв от палящего солнца, вымытые дождем корни.   И как  долгое время после этого, он наблюдал, как оно растет и все выше устремляется вверх, к небесам. 

Небо рассыпало искрами костра, далекие звезды, вытащило из леса луну, осветило ее холодным светом высокие кроны деревьев, и тихо приветствуя ночь, скрылось в  ее темном одеянии. Юма, сидя у огня, заметил, что вновь находится в тени векового кедра, невольно улыбнувшись, он осознал, что пока растут и шумят кедры, пока журчат по весне ручьи, пока человек его рода думает об этом и этим живет, его народ не исчезнет. Его народ будет жить…