4. 2. 7 Кладбище Шаданакара

                Из книги «Роза Мира» Даниила Андреева:

 (стр.176) «И вот описание подошло к последнему из слоёв – кладбищу Шаданакара. Мне никак не удавалось расслышать точно его наименование: иногда казалось, что оно звучит как Суфэл, иногда же более правильным мне казалось Суфэтх, и вопрос остался нерешённым. Сюда из нижних страдалищ опускаются упорствовавшие во зле. Здесь их скорлупы – остатки шельта – покидаются монадами. Монады выпадают из Шаданакара вообще, чтобы начать всё сначала в непредставимых пространствах, временах и формах. И всё же это лучше, чем провал сквозь Дно Шаданакара на Галактическое Дно: здесь монада не выпадает, по крайней мере, из Космического Времени.

Но шельт – живой, это самосознающее, хотя и низшее «я»; в Суфэтхе он едва шевелится, постепенно выдыхая остатки жизненных сил. Это и есть та смерть вторая, о которой говорится в Священном Писании. Искра сознания теплится до конца, и мера её мук превышает воображение самих демонов. Сюда до сих пор не может достигнуть никто из сил Света, даже Планетарный Логос. Братьям Синклитов Суфэтх может быть виден иногда, но не изнутри, а из соседних слоёв. Тогда они различают пустыню, над которой стоит тускло – лиловым солнцем Гашшарва – антикосмос Гагтунгра».

                Можно ли понять и ощутить, что такое видеть из соседних слоёв? Физический мир земли тоже состоит из различных слоёв. В принципе их должно быть семь.  Четыре из них мы можем видеть: огонь, воздух (для нас он прозрачен), вода (то же) и земля. Так мы можем видеть в воде рыб и других животных, в воздухе – птиц и насекомых. В слое почвы мы не можем видеть живых существ, так она не обладает прозрачностью, то есть не пропускает солнечный свет, благодаря которому мы видим. Обладает ли  огонь прозрачностью? Нет. Поэтому мы не можем видеть тех существ, которые в нём живут. Необходимо особое зрение.

«К счастью, за всю человеческую историю набралось лишь несколько сотен монад, падавших до  Суфэтха. Из них только несколько единиц оставили след в истории, ибо все крупные монады нисходящей направленности затягиваются в Гашшарву. В Суфэтхэ – те, кто нужен и Гагтунгру. Из исторических деятелей я знаю только об одном – О Домициане, в следующем воплощении, после падения в Пропулк, ставшем маршалом Жюлем де Рэцем, тем самым, который сперва был сподвижником Жанны д,Арк, а потом злодеем и садистом, купавшимся в ваннах, устроенных из внутренностей убитых им детей. Сброшенный в Ырл, он в следующей инкарнации в Энрофе опять запятнал себя великим злодеяниями в эпоху инквизиции. После третьей кончины он в третий раз прорезал все слои преисподней, достиг Суфэтха и был выброшен из Шаданакара, как шлак. 

Я хорошо знаю, что гуманистическому сознанию нашего века хотелось бы встретить совсем другие картины, чем те, какие намечены мною в этой главе. Одних отпугивает то, что мои свидетельства покажутся им слишком напоминающими, несмотря на все отличия, популярные образы, исток которых – в историческом христианстве. Других будет шокировать дикарская суровость законов и материальный характер ужасающих мук в страдалищах.  Но первых я готов спросить: неужели они думали всерьёз, что учение церкви не содержит ничего, кроме игры испуганного воображения? Только сознание, безрелигиозное, как  трактор или прокатный стан, может полагать, например, что «Божественную комедию» мы в силах исчерпать, толкуя её как сумму художественных приёмов, политической ненависти и поэтических фантазий. В первой части Данте показал лестницу нисходящих слоёв, наличествовавших в средние века в инфрафизике Романо-католической метакультуры. Нужно учиться отслаивать примесь, внесённую в эту картину ради требований художественности либо вследствие аберраций, присущих эпохе, от выражения подлинного трансфизического опыта, безпримерного и потрясающего. И не лишним будет, мне кажется, указать, что ныне тот, кто был Дантом, входит в число нескольких величайших духов человечества, таких, которые властны проникать невозбранно до самого Дна Шаданакара.

А тем, которые возмущены суровостью законов, можно ответить одно: так работайте же над их просветлением! Конечно, с умственными привычками гуманистического века легче бы сочеталось представление не о материальных муках, но о, так сказать, духовных: угрызение совести, тоске от невозможности любить и тому подобном. К сожалению, варварские эти законы создавались, очевидно, без учёта настроения интеллигенции ХХ столетия. Правда, духовные страдания тоже имеют в нисходящих слоях немалое значение. В сущности, лишь великие преступники истории подвергаются страданиям материальным по преимуществу, и к тому же таким, которые тяжелее, чем любая наша физическая боль, потому что физическая боль уступает эфирной в силе и длительности. Но и то сказать: представив себе объём мук, причиненных этими людьми своим жертвам в Энрофе, какими угрызениями совести или, как думал Достоевский, тоскою от невозможности любить уравновесится эта гора мук на весах безстрасного закона кармы? А примкнуть к тем, кто трудится над смягчением этого закона, волен каждый из нас».